не знал, понимает ли его друг то, что ему говорят.
   И вот настал день, когда Антонапулосу надо было уезжать.  Сингер  вынул
свой чемодан и аккуратно уложил туда лучшее из того, что было у них обоих,
Антонапулос приготовил себе на дорогу еду. Под вечер они в  последний  раз
прошлись под руку по улице. Был конец ноября, погода стояла холодная, и  в
воздухе от их дыхания поднимались облачка пара.
   Чарльз Паркер должен был сопровождать двоюродного брата, но на  станции
он держался особняком. Антонапулос взобрался в автобус и удобно развалился
на одном из передних сидений. Сингер  смотрел  на  него  через  окно  и  в
последний  раз  что-то  отчаянно  объяснял  жестами.  Но  Антонапулос  так
сосредоточенно проверял, все ли положено в картонку с провизией,  что  ему
было не до Сингера. Только перед тем, как автобус тронулся, он обернулся к
Сингеру. Улыбка  его  была  безмятежной  и  рассеянной  -  словно  их  уже
разделяло множество миль.
   Следующие недели прошли для Сингера как во сне. Весь день он работал за
рабочим столом ювелирного магазина, а вечером  в  одиночестве  возвращался
домой. Больше всего ему хотелось спать. Как только он приходил к себе,  он
ложился на койку и старался заснуть. Ему снились сны. И во всех  его  снах
присутствовал Антонапулос. Руки Сингера судорожно дергались, потому что во
сне он всегда разговаривал с греком и Антонапулос на него глядел.
   Сингер пытался вспомнить те годы, когда он еще не знал своего друга. Он
пересказывал себе то, что происходило с ним в молодости. Но все,  что  ему
удавалось вызвать в памяти, казалось призрачным.
   Был в его прошлом один факт, который  он  помнил  отлично,  хотя  и  не
придавал  ему  значения.  Дело  в  том,  что  Сингер  был  глух  с  самого
младенчества, но не всегда был совсем немым. Он очень рано остался сиротой
и попал в заведение для глухих. Там он  научился  разговаривать  руками  и
читать. Ему еще не было девяти лет, а он умел разговаривать одной рукой по
американской системе и  пользоваться  обеими  руками,  как  в  Европе.  Он
научился следить за движением чужих губ и понимать, что они произносят.  И
наконец его стали учить там разговаривать.
   В школе он считался очень способным  учеником.  Он  быстрее  всех  учил
уроки. Но он так и не привык произносить слова губами.  Для  него  в  этом
было что-то неестественное, собственный язык казался  ему  неповоротливым,
как кит. По недоумевающему взгляду людей, к которым он  обращался,  Сингер
понимал, что либо голосом он напоминает какое-то животное, либо в его речи
есть что-то отвратительное. Ему было мучительно трудно разговаривать ртом,
но руки всегда были готовы выразить любые слова,  какие  ему  хотелось.  В
двадцать два года он приехал из Чикаго в этот южный город и почти сразу же
познакомился с Антонапулосом. С тех пор он никогда больше не  разговаривал
ртом, потому что для общения с другом в этом не было нужды.
   Все  казалось  ему  призрачным,  кроме  десяти   лет,   проведенных   с
Антонапулосом.  В  своих  полуснах  он  видел  друга  очень  отчетливо  и,
проснувшись,  страдал  от  острого,  сосущего  одиночества.   Он   посылал
Антонапулосу посылки, но никогда не получал ответа. И так, пусто и  сонно,
тянулись месяц за месяцем.
   Весной с Сингером произошла перемена. Он перестал спать, и в  теле  его
поселилось  какое-то  беспокойство.  По  вечерам  он  мерно  вышагивал  по
комнате, чтобы хоть как-то  справиться  с  непривычным  приливом  энергии.
Отдыхал он всего несколько часов перед рассветом - разом погружался в сон,