Выпитый алкоголь бил мне по сердцу и по мозгу, как дубина. Если бы я был
слабым ребенком, то я уверен, что он убил бы меня. Как бы то ни было, но я
знаю, что я был ближе к смерти, чем предполагал кто-нибудь из перепуганных
девушек. Они ссорились между собою, обвиняя друг друга в недосмотре;
некоторые из них плакали обо мне, о себе и о постыдном поведении молодых
людей. Но все это меня не интересовало; я задыхался, с трудом ловя воздух;
всякое движение было мучением, еще сильнее затрудняя дыхание. Но девушки
настойчиво заставляли меня идти;до дому же было четыре мили ходьбы. Четыре
мили! Я помню, как неверный взор мой упал на мостик, пересекавший дорогу,
казалось, в бесконечном расстоянии от меня; на самом же деле он был в ста
шагах от нас. Добравшись до него, я упал и лежал на спине, порывисто дыша.
Девушки хотели помочь мне встать, но я был беспомощен и задыхался. Их крики
ужаса привлекли Ларри, пьяного юношу семнадцати лет, принявшегося воскрешать
меня тем, что прыгал по груди моей. Я слабо вспоминаю это и крик девушек,
боровшихся с ним и оттаскивавших его от меня. После этого я уже ничего не
помню, хотя и узнал позднее, что Ларри скатился под мост и провел под ним
ночь. Было уже темно, когда я пришел в себя. Меня несли четыре версты в
бесчувственном состоянии и уложили в постель. Я был болен; кроме страшного
напряжения сердца и нервов, я постоянно впадал в безумный бред. Все страхи и
ужасные представления, гнездившиеся в моем детском мозгу, нашли себе исход.
Самые страшные видения казались мне действительностью. Я видал убийства, и
убийцы гнались за мною. Я кричал, безумствовал и дрался. Страдания мои были
невероятны. Когда я временно выходил из состояния бреда, то до меня доходил
голос матери, говорившей:
- Я боюсь за мозг ребенка. Он сойдет с ума.
И когда я вновь впадал в состояние бреда, то слова эти преследовали
меня, и мне казалось, что меня запирали в дом умалишенных, что надзиратели
там били меня, а сумасшедшие окружали меня воющей толпой.
Мое молодое воображение получило сильное впечатление от разговоров
старших о преступных притонах китайских кварталов Сан-Франциско.
В бреду моем я блуждал глубоко под землею, по тысячам подобных
притонов, и страдал и умирал тысячу раз за запертыми железными дверями.
Когда же я натыкался на отца моего, сидящего за столом в подземных пещерах и
играющего с китайцами на крупные ставки золота, то все мое чувство обиды
находило исход в ужаснейших ругательствах. Я вставал на постели, барахтаясь
в руках удерживавших меня людей, и ругал отца во весь голос.
...В ту ночь, когда Зеленый Змий властвовал надо мною, никто не спал в
тонких стенах дома на ферме. Ларри, лежавший под мостом, не страдал от бреда
вроде моего. Я убежден в том, что он спал бесчувственным сном безо всяких
сновидений и что пробуждение его на следующее утро было лишь тяжелое и
мрачное; если же он жив до сих пор, то, конечно, он не помнит этого случая,
до такой степени был он обычный и преходящий. Но мой мозг был заклеймен
навсегда этим переживанием; я пишу теперь спустя тридцать лет, а передо мною
по-прежнему ясны и отчетливы тогдашние видения, и прежние страдания так же
чувствительны и ужасны, как в ту знаменательную ночь.
Я долго проболел и совсем не нуждался в уговариваниях матери избегать
Зеленого Змия в будущем. Моя мать вынесла ужасный удар. Она считала, что я
поступил очень, очень дурно - вопреки всему ее воспитанию. И как мог я,
которому никогда не дозволялось отвечать старшим и который не находил слов,
выражающих состояние своей души, как мог я сказать матери, что именно ее