руках, казалось, вывело присутствующих из себя. И только сидящие в
президиуме пытались еще сохранять спокойствие. Однако было заметно, что
симпатичный мсье Ипполит Патар, постоянный секретарь, дрожал всеми
украшавшими его дубовыми листьями.
Максим д'Ольнэ встал, взял из рук сторожа письмо и распечатал его. Он
улыбался. И поскольку церемония еще не началась, так как ждали хранителя
печати, он прочитал письмо и опять улыбнулся. На трибунах закричали:
- Он улыбается! Улыбается! Тот тоже улыбался!
Максим д'Ольнэ передал письмо своим поручителям, которым было вовсе не до
смеха. Вскоре текст письма оказался у всех на устах, и поскольку его
передавали от уха к уху, то в конце концов и мсье Лалует узнал содержание
странного письма: "Бывают путешествия поопаснее тех, что можно совершить
вокруг своей кабины!" Текст этот, казалось, привел зал в исступление, но тут
вдруг раздался голос председателя, объявившего ледяным тоном после
нескольких звонков колокольчика, что заседание можно считать открытым. В
зале моментально воцарилась гробовая тишина.
Максим д'Ольнэ уже поднялся с места, еще более мужественный и отважный; И
вот он начал читать свою речь.
Голос звучал отчетливо и звонко. Оратор прежде всего поблагодарил высокое
собрание, оказавшее ему честь, приняв в свои члены. Затем, намекнув на
траур, объявленный недавно в Академии, перешел к описанию заслуг магистра
д'Аббвиля.
Он говорил, говорил...
Рядом с мсье Гаспаром Лалуетом стоял профессор и бормотал сквозь зубы
слова, которые, как показалось Лалуету, были навеяны длинной речью: "Он
держится дольше, чем тот!" Д'Ольнэ продолжал говорить, и, казалось, все
присутствующие, слушая его, понемногу начали вздыхать с облегчением, Стало
как-то легче дышать, дамы улыбались, словно им удалось избежать какой-то
страшной опасности.
Он говорил, и ничто не прерывало его речь...
Вот он завершил восхваление магистра д'Аббвиля и воодушевился еще больше,
перейдя от талантов выдающегося прелата к некоторым общим идеям о святом
красноречии. Д'Ольнэ напомнил о нашумевших проповедях, которые стоили
магистру д'Аббвилю светских молний, ниспосланных на него за неуважение к
гуманитарной науке.
С этими словами новый академик сделал необычно широкий жест рукой, как бы
желая в свою очередь высечь эту порожденную гордыней и безбожием науку.
В порыве восхищения, конечно не имеющего ничего академического, но от
этого еще более прекрасного, так как это шло от моряка старой школы, Максим
д'Ольнэ воскликнул:
- Шесть тысяч лет тому назад, господа, гнев Божий приковал Прометея к
скале! Я тоже не из тех, кто опасается людской ярости. Я боюсь лишь грома
небесного!
И едва несчастный произнес эти слова, как неожиданно зашатался я, в
отчаянии поднеся руки к лицу, рухнул наземь.
Крик ужаса пронесся под сводами зала. Академики бросились к неподвижному
телу.
Максим д'Ольнэ был мертв!
Зал с трудом освободили от присутствующих.
Д'Ольнэ умер так же, как за два месяца до этого, при полном зале в момент