руках,  казалось,  вывело  присутствующих  из  себя.  И  только  сидящие   в
президиуме пытались еще сохранять  спокойствие.  Однако  было  заметно,  что
симпатичный  мсье  Ипполит  Патар,  постоянный   секретарь,   дрожал   всеми
украшавшими его дубовыми листьями.
   Максим д'Ольнэ встал, взял из рук сторожа письмо  и  распечатал  его.  Он
улыбался. И поскольку церемония еще не началась,  так  как  ждали  хранителя
печати, он прочитал письмо и опять улыбнулся. На трибунах закричали:
   - Он улыбается! Улыбается! Тот тоже улыбался!
   Максим д'Ольнэ передал письмо своим поручителям, которым было вовсе не до
смеха. Вскоре текст письма  оказался  у  всех  на  устах,  и  поскольку  его
передавали от уха к уху, то в конце концов и мсье  Лалует  узнал  содержание
странного письма: "Бывают путешествия поопаснее  тех,  что  можно  совершить
вокруг своей кабины!" Текст этот, казалось, привел зал в исступление, но тут
вдруг  раздался  голос  председателя,  объявившего   ледяным   тоном   после
нескольких звонков колокольчика, что заседание  можно  считать  открытым.  В
зале моментально воцарилась гробовая тишина.
   Максим д'Ольнэ уже поднялся с места, еще более мужественный и отважный; И
вот он начал читать свою речь.
   Голос звучал отчетливо и звонко. Оратор прежде всего поблагодарил высокое
собрание, оказавшее ему честь, приняв  в  свои  члены.  Затем,  намекнув  на
траур, объявленный недавно в Академии, перешел к  описанию  заслуг  магистра
д'Аббвиля.
   Он говорил, говорил...
   Рядом с мсье Гаспаром Лалуетом стоял профессор  и  бормотал  сквозь  зубы
слова, которые, как показалось Лалуету,  были  навеяны  длинной  речью:  "Он
держится дольше, чем тот!" Д'Ольнэ  продолжал  говорить,  и,  казалось,  все
присутствующие, слушая его, понемногу начали вздыхать с  облегчением,  Стало
как-то легче дышать, дамы улыбались, словно  им  удалось  избежать  какой-то
страшной опасности.
   Он говорил, и ничто не прерывало его речь...
   Вот он завершил восхваление магистра д'Аббвиля и воодушевился еще больше,
перейдя от талантов выдающегося прелата к некоторым  общим  идеям  о  святом
красноречии.  Д'Ольнэ  напомнил  о  нашумевших  проповедях,  которые  стоили
магистру д'Аббвилю светских молний, ниспосланных на  него  за  неуважение  к
гуманитарной науке.
   С этими словами новый академик сделал необычно широкий жест рукой, как бы
желая в свою очередь высечь эту порожденную гордыней и безбожием науку.
   В порыве восхищения, конечно не имеющего  ничего  академического,  но  от
этого еще более прекрасного, так как это шло от моряка старой школы,  Максим
д'Ольнэ воскликнул:
   - Шесть тысяч лет тому назад, господа, гнев  Божий  приковал  Прометея  к
скале! Я тоже не из тех, кто опасается людской ярости. Я  боюсь  лишь  грома
небесного!
   И едва несчастный произнес эти  слова,  как  неожиданно  зашатался  я,  в
отчаянии поднеся руки к лицу, рухнул наземь.
   Крик ужаса пронесся под сводами зала. Академики бросились к  неподвижному
телу.
   Максим д'Ольнэ был мертв!
   Зал с трудом освободили от присутствующих.
   Д'Ольнэ умер так же, как за два месяца до этого, при полном зале в момент