го, то надевающего меховую шапку на безволосую голову, у которого  глаза
были некогда серые, но от чтения стали красные - таков Померещенский. Не
только шапку, но и очки при разговоре он то  и  дело  меняет,  вспоминая
разные истории, связанные с приобретением или потерей  очередных  очков.
По выражению усталых от чтения глаз можно различить, какие на нем  очки:
от близорукости или от дальнозоркости. Взгляд при этом старался  бить  в
собеседника, что называется, без промаха.
   - Да, Гомер, Гомер, - задумчиво произнес профессор. -  Американцы  во
время моей защиты очень просили, чтобы я им еще что-нибудь  рассказал  о
Гомере, ведь на защиту пришли знатоки не только русской, но  и  мировой,
так сказать, литературы. Некоторые из них потом вспомнили, что видели  в
кино, как какой-то свинопас расстрелял из  лука  коварных  женихов,  как
здорово, оказывается это и был Одиссей. Кстати, о литературных заимство-
ваниях и влияниях, хотите, я попрошу Вас угадать, кто написал это?
   Я согласился, он подмигнул мне, надел очки, в которых явно хорошо ви-
дел, и зачитал из огромной, переплетенной, видимо, в  крокодиловую  кожу
тетради:
   ...Я сижу у речки, у речки,
   на том бережечке,
   гуси-лебеди плывут,
   чем дальше, тем больше они лебеди,
   они улетают в далекие страны,
   но как ни далек их путь,
   редкая птица долетит
   до середины течения
   блестящей моей мысли...
   Я сказал, что мог читать что-то подобное в прежних  выпусках  оСовре-
менникап, но кому это принадлежит, не припомню, поэтому полагаю, что на-
писано это каким-то не по праву забытым крестьянским  поэтом  уже  после
отмены крепостного права, но еще до отделения Гоголя от России. Поэт по-
жал вставными плечами своего пиджака, достал еще одну тетрадь, обернутую
в сафьяновый переплет, если я правильно понимаю, что  такое  сафьян.  Он
сменил очки на более темные и прочитал:
   ...Я сижу на берегу самого синего моря
   на самой кромке прекрасного Крыма,
   я свесил в великое море
   мои босые ноги с наколкой -
   оМать-Земля, тебя не забудуп,
   и глядит на меня сквозь всю Турцию Византия,
   но сквозь мглу и туман веков
   разглядеть не может...
   Я предположил, что написано это скорее всего в Коктебеле,  в  крайнем
случае в Ялте, но не местным, а приезжим человеком, если не автором,  то
постоянным читателем (до седых волос)  журнала  оЮностьп,  происхождения
сочинитель люмпен-пролетарского, и хотя он  явно  не  заканчивал  славя-
но-греко-латинскую академию, но для прохождения дальнейшей  учебы,  воз-
можно, прибыл с каким-нибудь обозом. Сочинитель взглянул на  меня  почти
сердито, снял пиджак и очки и как-то смущенно, уже без пафоса зачитал из
тонкой клеенчатой (я имею в виду переплет) тетрадки:
   ...Я сижу между Лос-Анжелесом и Сан-Франциско,