ложив швы на вскрытый живот,  он тут же проникся таким стыдом за  свое
молчание,  что начал городить всю ту галиматью, которую от него хотели
услышать,  и даже больше;  после чего обращающийся к нему плясун  (это
еще один приемчик морального дзюдо,  особенно жестокий) процедил:  "Ну
наконец-то. Лучше поздно, чем никогда..."
   Бывают ситуации (при диктаторских режимах, например), когда прилюд-
ное заявление о своей позиции опасно;  впрочем,  для плясуна эта опас-
ность не столь велика, как для других, ибо, пританцовывая в свете про-
жекторов, видимый отовсюду, он защищен вниманием всего мира, кроме то-
го,  у него есть масса анонимных обожателей,  которые, повинуясь столь
же похвальному,  сколь и необдуманному порыву,  подписывают воззвания,
участвуют в запрещенных собраниях,  проводят манифестации  на  улицах;
их,  разумеется, ждет беспощадная расправа, но плясун никогда не усту-
пит сентиментальному искушению обвинить самого себя в том, что он стал
причиной их невзгод,  отлично зная, что благородная цель куда весомей,
чем жизнь такого-то или такого-то человечишки.
   Венсан возражал Понтевену:  "Ни для кого не секрет,  что ты терпеть
не можешь Берка,  а мы следуем твоему примеру. И тем не менее, будь он
хоть дурак дураком, ему случалось поддерживать положения, которые и мы
считаем справедливыми; если тебе угодно, можешь считать, что поддержи-
вало их его тщеславие.  И вот что я хочу у тебя спросить: если ты счи-
таешь необходимым вмешаться в общественный конфликт, привлечь всеобщее
внимание к какому-нибудь безобразию,  вступиться за гонимого,  то  как
тебе,  в наше-то время, не стать плясуном или, по крайней мере, не вы-
давать себя за такового?"
   На что таинственный Понтевен отвечал: "Ты ошибаешься, полагая, буд-
то я хочу их опорочить.  Я на их стороне, я их защищаю. Тот, кто испы-
тывает отвращение к плясунам и стремится их опорочить,  неизменно  на-
талкивается на непреодолимое препятствие: их личную порядочность; ибо,
постоянно пребывая на глазах публики,  плясун обрекает себя на репута-
цию  существа  во всех отношениях безупречного;  Фауст заключил пакт с
Дьяволом,  плясун - с Ангелом: он хочет превратить собственную жизнь в
произведение искусства, и в этой работе ему помогает Ангел; ибо не за-
бывай, что пляска - это искусство! В том наваждении, которое заставля-
ет  плясуна видеть в собственной жизни лишь сырье для произведения ис-
кусства,  и состоит суть и сущность плясуна; он не проповедует мораль,
он  танцует.  Он  хочет взволновать и ослепить весь мир красотой своей
жизни!  Он влюблен в свою жизнь, как ваятель может быть влюблен в ста-
тую, которую он лепит".
   7
   Я часто  задаюсь  вопросом:  отчего  Понтевен так и не вынес на суд
публики столь интересные идеи?  А ведь ему, историку и доктору филоло-
гических наук,  томящемуся от скуки в своем кабинете Национальной биб-
лиотеки,  было бы проще простого это сделать.  Мало сказать,  что  ему
наплевать  на  обнародование своих теорий:  одна мысль об этом внушает
ему омерзение.  Тот,  кто выносит свои идеи на суд публики,  как-никак
рискует убедить других в собственной правоте,  повлиять на них и таким
образом оказаться в числе тех,  которые силятся изменить мир. Изменить
мир!  С точки зрения Понтевена - это чудовищное намерение!  Не потому,
что мир,  такой,  какой он есть, представляется чем-то восхитительным,