надежному боку отца.
     - И вот он стал откалывать ножом дощечку от ящика: а вдруг там найдется
что-нибудь  съедобное? И  еще  - где  взять воду? Как  узнать, в какой бочке
находится вода, а не ром, например, керосин или подсолнечное масло?
     - Вот если бы на них было написано... - вздохнул я. - Как на вывесках в
магазинах...
     - А как бы ты прочел? Ты же не умеешь читать надписи?
     Вдруг  отец  хлопнул  себя ладонью  по  лбу, вскочил и,  шлепая  босыми
ногами, в одном белье  наклонился  над нашим учебным полигоном, расстеленном
по паркету. До сих  пор так я и помню его: высокого, темноволосого, в нижней
рубашке  и  кальсонах  с  тесемочками,  азартно  рисующим  что-то,  сидя  на
корточках.
     Я уже упоминал, что отец прилично рисовал. И на этот раз он прибегнул к
выразительному,  наглядному  рисунку.  Почти во всю ширину нашего рулона  он
нарисовал  схематически  разрез  корабельного трюма со шпангоутами и дощатой
обшивкой.  Слева  он нарисовал  ящики, стоящие  пирамидой  друг  на друге, а
справа  - бочки и бочонки, с клепкой и  обручами, как полагается.  На  самом
большом  ящике  и  на самой  большой  бочке  он  что-то написал  -  какие-то
незнакомые мне слова,  потому что  я только постигал трудную науку чтения по
складам. Кроме того, еще одно слово было написано на обломке доски, прибитом
поперек трюма...
     Но что это были за слова?!
     - Вот  представь себя  на  месте этого  мальчика... -  задумчиво сказал
отец.  -  В  жизни всякое может  случиться...  Вот здесь  надписи. Буквы  ты
знаешь. Думай!
     Но,  так и  не  успев ничего подумать, я заснул.  А ночью, конечно, мне
снился  темный трюм, набитый  загадочными ящиками и  пузатыми бочками, и мне
отчетливо  мерещилось, что я умираю  от жажды  и  никак не могу  проковырять
дырочку в крепкой смоленой дощечке, а мою кроватку с боковыми сетками, чтобы
я не вывалился, раскачивало, словно настоящее судно...
     Утром, когда  взрослые ушли на работу, я лег на пол, положил рядом - на
всякий случай! - свое  верное  деревянное  ружье и стал  думать. Думать было
очень трудно! Все три слова кончались одинаково - буквой "а". И еще там были
буквы, все до  одной знакомые:  "о",  "д", "в",  "б" и "е".  Например, "а" и
"б"... Это те самые: "а" и "б" сидели на трубе... А другие что делали? "Д" и
"а"... "д" и "а", соображал  я. Выходит "да"! Да-да-да! Да-да-да!  А еще  на
ящике буква "е"... "Е" и "д
     Я повторял слово по слогам уже правильно, но смысл его существовал пока
отдельно, ускользал от меня. Но почему эта надпись на ящике? Наконец...
     -  Е-да!  Е-да!! Еда!!! - завопил я. -  Получается "еда"! Я не  умру  с
голода! В ящиках  -  еда!  После  этого  оставалось  делом  нескольких минут
установить, что на бочке написано "Во-да", а на обломке доски поперек трюма,
как угроза - "Бе-да!"
     -  Не  беда!  Я  умею читать! - орал я, и приплясывал, и палил  в честь
своего  открытия  из пистонного  ружья,  и  от  этих победоносных салютов  я
чувствовал,  что взрослею  на глазах.  И нечаянно, почти сами собой,  слова,
нарисованные  отцом на  рулоне обоев, слова, которые целый  день я вертел на
языке то так, то эдак, выстроились в стройную ритмическую цепочку:
     Не беда, вот это да!
     Здесь - еда, а там - вода!