- Да не бойся, - подзадорил отец.
     И  я,  набрав  полную  грудь воздуха,  вольно  и  освобожденно  заорал:
"А-а-а-а!"  так,  что задребезжали стекла, а с кухни  прибежала перепуганная
мама.
     -  Все  в  порядке,  - обнимая, успокоил ее  отец.  -  Просто Лешка  на
собственных  голосовых  связках проверяет азбуку... Понял теперь, как удобно
было самому первому  человеку эту букву  произносить?  Вот он так же, как ты
сейчас, и орал в  первобытных лесах или нападая  на диких зверей: "А-а-а-а!"
Берегись, мол, это я иду! Я, человек!
     И отец,  который  вообще  хорошо  рисовал, добавил к лиловой букве  "а"
несколько штрихов. И вот  на букве появилась треугольная шляпа, ниже - глаза
и улыбающийся рот, перекладинку папа продлил и закончил  круглыми кулачками,
а  на  растопыренные  палочки  надел  брюки и  ботинки  -  носами  в  разные
стороны...
     - Теперь похоже на человечка?
     - Теперь очень похоже... - с охотой согласился я.
     - Вот видишь... Наши предки...
     - Кто-кто? - не понял я.
     - Ну, наши пра-пра-пра и еще дальше дедушки, древние люди, называли эту
букву "аз" и говорили: "Аз есмь"...
     - Это по какому же языку? - насупился я.
     - По-древнерусски. Это просто значит: "Я есть!"
     Я почти ничего не понял, но мне было тем не  менее приятно, что  у меня
есть папа, и первая буква,  и что я тоже есть, то есть я, Лешка, дышу, хожу,
ем, радуюсь, короче говоря, живу. Я есть!
     И  с тех пор, между  прочим, я внутренне  никак не  мог принять ходячее
школьное  выражение:  "Я  -  последняя буква  алфавита!" в  том  философском
смысле, что надо, мол, быть скромным, не выпячивать себя и вообще, мол, я  -
это самое последнее дело... Конечно, в жизни надо быть скромным, кто спорит,
но  все-таки,  прежде  всего,  надо  сознавать, что именно  с  тебя,  как  с
личности, начинается Вселенная, мир, человечество, азбука. Да, именно  "я" -
"аз" - первая, заглавная буква алфавита.
     Аз есмь!
     Но тогда, конечно, я еще так не думал...

     Обычно на  ночь мама читала мне детские книжки или рассказывала сказки.
Но когда приезжал отец, ритуал  менялся: перед  сном я забирался на  широкую
родительскую постель, устраивался  между ними  и требовал  от  отца историй.
Чего только он ни рассказывал!
     Помню,  в тот  раз,  примерно  недели  через  две  после начала  нашего
обучения,  он  описывал,  как маленький  мальчик  решил уплыть  в Америку  и
незаметно забрался в трюм корабля. Он, конечно, хотел вылезти, когда корабль
будет в открытом море, далеко от берега,  и сказать капитану: "Вот он я!", а
потом поработать юнгой или там помощником повара...
     А трюм  заставили ящиками,  тюками,  бочками,  и  мальчик  никак не мог
выйти. Он очень хотел есть и пить... Хорошо еще, у него оказался нож...
     Только  через  несколько лет  я  догадался, что отец  пересказывал  мне
по-своему майн-ридовского "Морского волчонка", но я уже переживал за смелого
маленького  мореплавателя  не так  сильно, как  в первый  раз,  в постели  с
прохладными  металлическими  шарами  на  спинке,  прижимаясь   к  теплому  и