чтобы любить кого-то еще. Собака и игрушки не в счет.
     - Вы так плохо обо мне думаете?
     - Нет,  я  так хорошо о вас  думаю. К  тому же все вас любят, наверное,
есть за что. И потом, кто сказал, что любить и жалеть себя плохо?
     - Но нехорошо же быть эгоисткой.
     - Глядя на вас, думаешь, что неплохо.
     Она даже не улыбнулась. Нагнулась погладить собаку.
     - Можно мне?
     - Не надо.
     - Почему?
     - Может укусить.
     - Скажите, а почему вы оставили мужа?
     - Надоело жить под вечно текущей крышей.
     Кажется, она  хотела еще  что-то добавить, но  раздумала. Собака  снова
припустила  кругами,  радуя  глаз   и  веселя   душу  своими   легкомысленно
болтающимися ушами.


О чем думал покойный.

     О  том, какой он все-таки счастливый человек.  Как  щедро наградила его
судьба.  У  него есть любимая марка  машины, которую ему не купить,  любимая
женщина, которой он не нужен, дом,  где он навсегда гость, книга, которую он
не допишет, и долги, что он не вернет.
     Так  думал  он,  сидя  на  остывающих  гранитных  ступенях Кембриджской
публичной  библиотеки,  глядя  в  светящееся  окно  третьего  этажа  в  доме
напротив.
     Окно, точно бельмом, завешенное непроницаемой белой шторой. Ее окно.

     И пошел  я  тогда к  Симе.  Симеон, - говорю, -  как же так? А чего? --
говорит он, как ни в чем  ни бывало. Я ему тогда вопрос ребром устанавливаю,
-  У  тебя библия  есть?  -- говорю. А ты  чего, или в религию  ударился? --
вопросом он мне на вопрос  кроет.  Ладно,  Симеон, давай по порядку, проводи
меня наперво в кухню, чем в прихожке порожняком стоять, и  заварим-ка мы чаю
покрепче да обмозгуем все  толком. Сели мы. Сима пять кирпичиков рафинада  в
кружку бросил и гоняет  их  ложечкой,  я  же как гость из граненного  тяну в
подстаканнике, как в долгого следования поездах сервируют. Один кусок я тоже
самое на дно пустил  таять, другой на  зуб  пробую. Значит, нет у тебя книги
книг, - я опять  про свое завожу.  Сима зенки свои  рачьи на меня  выпучил и
ложечкой  нержавеющей  по  донышку  шкрябает, ждет,  что дальше  скажу,  сам
покамест помалкивает. Не держишь ты, стало  быть, святости, - подбираюсь я к
теме визита  своего  непрошеного,  - не  хранишь. А  зря,  - резонерствую --
знаешь ли  ты к  примеру, как  образовалось  все это,  как  из  ничего  чего
получилось? Сима помалкивает сидит, в дискуссии не вступает, только ложечкой
все кружке  по часовой возит. Вот и я, как все в точности было, не припомню,
отчего и  нужда  в священном  писании  стала. Хотя  в  общих чертах  картину
обрисовать  сумею.  Отделил  первым делом  бог свет  от  сумерек, это  можно
понять. Ты,  Симеон,  как  домой возвращаешься,  тоже,  думаю,  с  порожка к
выключателю тянешься,  потому в потемках кому же  с руки  будет.  На другой,
слышь, день  сотворил он землю. Тоже, если рассудить по-человечески,  понять