В Москве тихо  и солнечно, в  Бостоне ветер  рвет клоками сизую влажную
мглу, тянущуюся с океана, как из простуженного носа.
     В  Москве минус  двенадцать  градусов  в цельсиевой  шкале,  в  Бостоне
пятьдесят четыре по Фаренгейту.
     Ясно  и  просто,  точно  медные  чашечки весов бесшумно покачиваются  в
равновесии, соединенные двумя нитями паутины.
     Но если вспомнить, что есть еще, например, Бомбей, Шанхай и  Челябинск,
это  как повиснуть, запутавшись  в рыболовной  сети, где-то между  сегодня и
завтра, между водой и сушей, между Большой и Малой медведицами.


О чем думал покойный.

     Он  не думал, он сожалел. О том, что у него нет оружия, и он не сможет,
как  подобает  мужчине, умереть  от пули. "А  так  бы,  -  прикидывал  он, -
приставил дуло к правому  виску, нажал на спуск,  и готово. Пуля  из  левого
виска  бы  и вышла.  Плохо  только,  что  и  левый  висок,  и  щека  бы  вся
перепачкались кровью и вытекшим мозгом.  Можно выстрелить,  конечно, в левый
висок, но тогда вся  правая щека измажется. А можно еще вот как. Можно взять
два пистолета,  приставить к вискам точно друг против друга  и  одновременно
стрельнуть.  Тогда  пули  столкнутся  посередине  и так  и  останутся внутри
головы.  " Он представил, какой грохот произойдет от столкновения пуль в его
голове. Она наверняка не выдержит и расколется, и  все из  нее вытечет прямо
ему  на рубашку и за  воротник. "Ничего, что-нибудь придумаем, - решил он, -
нет безвыходных положений. " Тогда он еще не был покойным.

     Сухой  шелест облетевшей осени, ноябрь, Бостон. Ушастая  собака носится
кругами, подбегает, заглядывает вопросительно  в глаза и убегает. Ее собака.
Солнце манит  теплом, ветерок отрезвляет,  ото ртов  пар.  Она зябко вбирает
кисти рук в  рукава свитера. Хочется коснуться щекой ее холодного носа,  как
трогают  носы маленьким,  определяя не  замерзли  ли.  Говорить незачем,  но
разговор   журчит,   тем  не  менее,  ручейком,  которого   так  не  хватает
урбанистическому ландшафту;  не реки -- она,  большая  и  неуклюжая, неважно
себя чувствует стиснутая с боков напирающим городом, - а ручья, болтливого с
камешками и песчаными проймами.
     - Да? А почему?
     - Мне трудно было бы вам это объяснить, вы не были влюблены.
     - Почему вы так думаете?
     - Это видно.
     - Откуда?
     Собака подбежала  к  бродяге, что раскладывал  на  засаленной подстилке
завтрак. Остановилась поодаль, принюхиваясь. Нос по ветру, обрубок хвоста из
стороны в сторону частым маятником. Бродяга  облюбовал этот сквер в качестве
летней квартиры.  В  дождь он со всем своим тряпьем  переползает  под  навес
Кембриджской публичной библиотеки. Никто не знает, где коротает этот человек
зиму,  да  никто и не  спрашивает. Бродяга отщипнул кусок  сэндвича и бросил
собаке с  неожиданно  пронзительным криком:  "Возьми-ка! "  Из-под лохмотьев
выпросталась  по  плечо  его  рука,  неожиданно  белая,  мягкая, вялая.  Пес
отпрянул и бросился к хозяйке, ткнулся в ноги, стал тереться о них.
     - Вы слишком озабочены собой, собственной жизнью  и  ее превратностями,