меня проводит, расплетая звуки:
я встану над дымящейся Hевой,
и призраки, живущие в округе,
сметут застывший на лице хрусталь
и кровь из сердца выгонят наружу,
чтобы, дрожа, на скатерти листа
рукой озябшей успокоить стужу.
Зима. Разлука. Снег.
Все в голове метет, метет.
Растут сугробы.
Мокрый-мокрый лед.
Совсем не холодно,
А просто как-то пусто.
Все слишком пусто,
Даже для зимы.
Я пустоту наполню ревом самолета
И унесусь туда, где время не бежит,
Оно застыло -
Бью наотмашь,
Hо руки мерзнут в этой тишине,
Где все исчезли краски,
Кроме белой...
(стихи, скрупулезно разорванные вдоль строчек, а потом еще и еще, чтоб уж
никакой сыщик не мог составить! - они всплывают из мутных глубин (это,
например, написано шесть лет назад в аэропорту "Пулково"), они все
оказались живы, и их несносный хор превращает мою голову в гранату; выход
один, они меня заставляют...)
Я испугался, и свет померк в моих глазах. Возможно, что это произошло
в обратном порядке: сначала пропал свет, затем страх забил горло, и
сдавленным шепотом я звал тебя, забыв, что ты не умеешь плавать, и
судорожными рывками, ничего уже не видя, я греб к берегу - оставалось
совсем немного - и пытался нащупать дно; и уже оно, это животное, в котором
я нахожусь, которое страшно хочет жить, оно без меня сделало эти несколько
шагов, мне уже было все равно...
Закатанный в рулон тишины, я видел пятна лиц; неподвижно обращенные в
мою сторону, они тускло выделялись на фоне серого песка пляжа. Я молчал.
Отвернувшись, они слились с песком. Мир был укрыт грязным целлофаном, и
пленка медленно съеживалась вместе с моим лицом. Пытаясь ее прорвать, я
укусил руку, рука стала синей. Повернув голову, я увидел, как синее пятно
скользит в фиолетовом воздухе...
(я понял, что я цветок, который еще жив, но стебель уже перерезан и срок
определен. Цветок, стоящий не в вазе, а, скорее, в бутылке. Можно зачахнуть