Простершийся над шабашем войны
     покров небес торжественен и тих.
     Закат пылает с горней вышины.
     Останется ли кто-нибудь в живых?

     Клаасу вспомнилась старушка-мать,
     родной Капстад, Столовая гора...
     Неужто нас могли сломить, сломать,
     неужто сдаться нам пришла пора?

     Снарядами немецкими изрыт
     песок пустыни, словно решето.
     "Но, черт возьми, кругом же бой гремит!
     Проклятье! Человек я или кто?"

     Как рыбьи кости, остовы торчат
     сгоревших самолетов. Пули свищут.
     Багровой смертью напоен закат,
     и черного солдата гибель ищет.

     Сверкает "штуки" золотой комок.
     Куда пешком уйдешь из этой бойни?
     Клаас стучал зубами и не мог
     хоть на минуту сделаться спокойней.

     Где командир его, где остальные?
     Лишь пленные колоннами ползут.
     Разжались битвы челюсти стальные,
     но пули щелкают - тяжелый кнут

     над самым ухом. И, собравшись с силой,
     Клаас пошел куда глаза глядят.
     Субботний день почил. Его могилу
     копною алых роз укрыл закат.

     Клаас на землю бросил пистолет.
     Шагнул вперед. О труп споткнулся вдруг.
     "Прости, браток, тут слишком слабый свет.
     Черт побери, так что же, нам каюк?"

     Сухое русло, словно бечева,
     вилось. Вдоль по нему на свет костра
     Клаас пошел и бурские слова
     услышал. "Слава Господу! Ура!

     Еда, питье и курево... Живем!
     Ой, не стреляйте! Это я, Клаас!"
     Один из тех, кто грелся пред костром,
     ему навстречу бросился тотчас.