Темнота в спальне номер девять, где лежит Терри, улыбаясь счастливой
улыбкой. Под его закрытыми веками деловито вращаются глазные яблоки: он в
стадии быстрого сна, в его мозгу разыгрывается изысканное видение. Сон
одновременно чувственный и рассудочный; плавно и без усилий он возносит
Терри к вершинам физического удовольствия и умственного озарения, которых он
и вообразить не мог во время бодрствования. Ничто из дневных событий не в
силах сравниться с удовольствием, с яркостью, с радостью этого сна. Утром
Терри забудет его.
Темнота и в дневной комнате номер девять, в комнате Терри, где за столом
сидит Клео Мэдисон. Она смотрит на океан, как делает каждую ночь с тех пор,
как за гардеробом обнаружилась любопытная и необъяснимая надпись.
Сегодняшние разговоры с Терри взволновали ее. Ложь про брата Филипа была
глупой и банальной, халтурная импровизация, порожденная замешательством и
поспешностью. Но ложь про Роберта была гораздо продуманней, и все же она
сожалеет о ней, сожалеет не менее глубоко. Клео Мэдисон никак не решит, что
делать с Терри. Она никак не решит, сказать ли ему правду.
Она еще не обнаружила фотографию, которую Терри положил на книжную полку
за ее спиной - фотографию, ради которой он перерыл весь итальянский
киноархив; фотографию, ради которой ездил в Лондон, - единственный
сохранившийся фрагмент утраченного фильма Сальваторе Ортезе, что некогда был
всепоглощающей страстью Терри. Обычный черно-белый снимок: дорога, пыльный
пейзаж и женщина в форме медсестры, которая указывает куда-то вдаль, стоя
перед дорожным указателем, где всего одно слово, написанное на иностранном
языке. Возможно, когда Клео заметит снимок, он поможет ей принять решение.
17
Поздняя осень, 1984 г.
Все в этом городе было иначе. Разумеется, в том и заключалась идея, но
именно это больше всего его удручало - именно с переменами так трудно было
примириться. Другими были люди, шутки, юмор, выговор; другого цвета
автобусы; другой вкус у пива; другим было небо - почему-то просторнее и
серее; и дома прижимались друг к другу плотнее, чем он помнил; дни здесь
казались короче, а ночи длиннее; названия магазинов ни о чем не говорили
ему; в кино показывали рекламу незнакомых местных компаний, а вечерние
газеты, казалось, были набраны каким-то непостижимым шифром; даже чай был
другим, как и пирожные, которые подавали в кафе на рыночной площади.
Но он пытался привыкнуть к этому кафе. Он пытался привыкнуть к
пластиковым столам и пластиковым бутылочкам с засохшим следами кетчупа и
соуса "Эйч-пи" . Он пытался простить
этому заведению, что оно - не кафе "Валладон".
Была среда, вторая половина дня, но многолюдье рынка казалось привычным.
Роберт сидел за столиком у окна и смотрел на проходивших мимо людей, на их
терпеливые, обветренные лица и покрасневшие руки. Он мечтал об утешении от
всей этой человеческой суеты, но вместо этого суета поглотила его, и он
почувствовал себя еще меньше, незаметней и потерянней.
Он смотрел в окно кафе и думал о том, что сказал психиатр.
Роберта направили на лечение к психиатру за семь с лишним лет до того,
как Сара приступила к курсу психоанализа с Расселом Уоттсом; ему повезло,