Чернота окутала Сару, когда она осторожно открыла дверь комнаты.  Чернота
и тишина. Не было слышно  даже  дыхания  Грегори.  Сара  собралась  нащупать
выключатель, но передумала. Вместо этого откашлялась и тихонько спросила:
   - Грегори?
   Тотчас зажегся ночник. Грегори, приподняв голову, смотрел на нее, и  руки
его были сложены  на  груди.  Пижама,  по  обыкновению,  застегнута  на  все
пуговицы. Не успела Сара открыть  рот,  как  Грегори  заговорил  -  четко  и
бесстрастно.
   - Я могу сказать тебе только одно, Сара, и я  намерен  сказать  тебе  это
прямо сейчас, чтобы все произошло как можно быстрее и  безболезненнее.  Твое
сегодняшнее поведение подтвердило подозрение, которое уже давно зрело у меня
в голове. Подозрение, что ты, если говорить  прямо,  далека  от  образа  той
спутницы, с которой я хотел бы разделить остаток своей жизни. В связи с этим
я считаю себя обязанным сообщить тебе, что с этого  момента  наши  отношения
прерваны. Я понимаю, что сейчас слишком поздно искать иные варианты ночлега,
и потому дозволяю тебе разделить со мной кровать - на эту и  только  на  эту
ночь. Моя позиция по этому вопросу не подлежит пересмотру и теперь, когда  я
предельно ясно ее изложил, остается только напомнить тебе,  что  завтра  мне
предстоит  долгая  поездка  на  машине,  и  потому  я  рассчитываю,  что  ты
предоставишь мне, хотя бы на вышеуказанном основании, ничем  не  прерываемый
ночной… - на этом месте он выключил свет, - …сон.

2

   На протяжении каких-то нескольких сотен ярдов город старался  прикинуться
морским курортом, изобразить из себя нечто  похожее  на  место  для  отдыха.
Между бульваром и пляжем стояли двадцать кабинок для переодевания, неряшливо
выкрашенные  блеклыми  оттенками  желтого,  зеленого  и  синего.  Палатка  с
мороженым и сахарной ватой. Шезлонги напрокат. Во  всем  этом  чувствовались
какая-то  натужность  и  вялость.  Затея  выдохлась,  не   успев   начаться.
Отдыхающие  приезжали  сюда  редко;  комнаты  в   многочисленных   пансионах
пустовали круглый год - даже в то время,  которое  здесь  маскировалось  под
разгар  летнего  сезона.  Вот  и  сегодня,  в  этот  теплый,  чуть  ветреный
воскресный день на исходе июня, когда пакеты из-под чипсов безутешно шуршали
вдоль  оштукатуренных  стен  общественной  уборной,  а  чайки   меланхолично
качались на тошнотворно вздымающихся и опадающих волнах, на пляже  виднелись
всего две фигуры. Девушка лет двадцати с длинными волосами густого угольного
оттенка - она стояла в нескольких футах от кромки воды,  скрестив  на  груди
обнаженные  руки,  и  смотрела  в  морскую   даль.   И   женщина,   лет   на
пятнадцать-двадцать постарше - она сидела на  скамейке  у  пляжной  кабинки,
рядом лежало аккуратно сложенное пальто, а у ног стоял чемоданчик. Глаза  ее
были закрыты, лицо обращено к солнцу, изредка мелькающему меж облаков.
   Девушка  повернулась  и  побрела  по  гальке.  Остановилась,   нагнулась,
подобрала камешек причудливой формы и  уронила.  Потом  пнула  банку  из-под
пепси, и стук заставил ее внезапно осознать,  какой  тихий  сегодня  выдался
день.
   Женщина постарше открыла глаза и оглянулась.
   Скамеек  на  пляже  было  три:   одна   изуродована   и   покорежена   до
неузнаваемости; на другой  спал  мужчина  средних  лет  с  лиловым  лицом  и
спутанной бородой, от его одежды пованивало затхлостью,  в  правой  руке  он