исполняемом на клавесине. В  ее  ряду  сидел  только  один  человек:  худой,
долговязый студент с темными волосами, коротко  остриженными  на  затылке  и
висках; он сидел, неестественно выпрямившись, в твидовом  пиджаке,  галстуке
частной школы и желтой жилетке - из кармана  свисала  цепочка  от  часов;  с
суровой сосредоточенностью он слушал музыку и временами без видимой  причины
то громко вздыхал, то раздраженно прищелкивал языком. Студент не обратил  на
Сару никакого внимания, и потому она очень удивилась, когда  в  антракте  он
подсел за ее столик; но еще больше она удивилась, когда  после  напряженного
молчания, длившегося минуты две или  три,  он  вдруг  заговорил  с  рубленым
шотландским выговором:
   - Абсурдная смена темпа в одиннадцатом контрапункте, не находите?
   Саре никогда не говорили более странных и непонятных слов,  но  благодаря
им удалось завязать  какой-никакой  разговор,  благодаря  которому,  в  свою
очередь, завязались какие-никакие отношения. Все пять  семестров,  что  Сара
провела в университете, у нее не было приятеля, и светская жизнь сводилась к
редким буйным вечеринкам в большой компании  знакомых,  которые  никогда  ее
(как она чувствовала) всерьез в свой круг не включали.  Приглашения  Грегори
пообедать, сходить с ним в кино или  в  театр  -  все  это  доставляло  Саре
непривычное блаженство. Чаще всего они  ходили  на  концерты,  и  хоть  Сара
замечала, что Грегори питает склонность к сухой, академической, бесстрастной
музыке, особо не тревожилась из-за этого. Во всяком случае, до тех пор  пока
не обнаружила, что и в постели у Грегори - похожие склонности.
   С ним Сара и лишилась девственности спустя примерно  шесть  недель  после
знакомства.  Событие  это,  как  Сара  и  ожидала,   оказалось   трудным   и
болезненным; но она никак не  предвидела,  что  последующие  свидания  также
будут лишены удовольствия. Грегори занимался любовью с  тем  же  холодным  и
рациональным мастерством, какое восхищало его в самых  выверенных  баховских
экзерсисах. Нежность, уступчивость, выразительность и смена ритма не входили
в его репертуар. После нескольких месяцев регулярных совокуплений лучшее, на
что могла рассчитывать Сара,  лучшее,  чего  ей  приходилось  с  нетерпением
ждать, -  посткоитальная  усталость,  когда  Грегори,  сделав  свое  дело  и
лишившись  сил,  заговаривал  вкрадчивым,  задушевным  тоном,  который   она
находила нехарактерным и весьма приятным. Именно в один из таких моментов он
задал ей неожиданный вопрос.
   Безветренной  душной  ночью  они  с  Грегори  лежали  в  постели,   тесно
прижавшись друг к другу,  ее  голова  покоилась  на  его  плече.  И  Грегори
спросил, вроде бы ни с того ни с сего,  какая  часть  его  тела  ей  кажется
особенно красивой. Сара подняла на него удивленный взгляд  и  ответила,  что
точно не знает, ей надо подумать, и тогда Грегори, к ее большому  облегчению
(поскольку, если честно, Сара ни одну часть его тела  не  находила  особенно
красивой), спросил: "Сказать, что у тебя самое красивое?" И  Сара  ответила:
"Да, скажи". Но он заставил ее гадать, и они, хихикая,  перебрали  несколько
очевидных вариантов, но ни один не оказался верным, и наконец Сара  сдалась,
а Грегори улыбнулся и шепнул: "Веки". Поначалу она ему не  поверила,  но  он
пояснил: "Это потому, что ты никогда не  видела  свои  веки,  и  никогда  не
увидишь, если только я не сфотографирую" (он так и  не  сфотографировал),  и
тогда Сара спросила: "А когда это ты успел так близко познакомиться с  моими
веками?" - и Грегори ответил: "Когда ты  спала.  Мне  нравится  смотреть  на
тебя, когда ты спишь". Это был первый знак, первый намек, что Грегори  любит
склоняться над людьми в постели, любит разглядывать спящих. И  поначалу  эта