Шенбрунн, и дом Шуберта, и прочее, но почему-то все это звучало как одна
и та же экскурсия и как все экскурсии сразу, сплошной путеводитель Наге-
ля в пестрой обложке и в английском переводе, о да, миссис.
Николь кончила мыть кисточки и тщательно закрывала коробку с краска-
ми; блестящий гном сохнул на краю стола, огражденный барьером из журна-
лов и книг.
- Здесь пахнет затхлостью, - сказал Марраст, продолжая ходить по ком-
нате. - Не пойти ли нам пройтись, чем вспоминать друзей? Право, мы похо-
жи на призраков, которые беседуют о других призраках, это нездорово.
- О да, Map, - сказала Николь. Она не собиралась упрекать его за то,
что он первый обронил имена, сперва Хуана, затем Элен, вперемежку с лас-
точками и анекдотами про Остина и сообщением о бесконечной поездке в
метро с Калаком и Поланко. Он это сделал неумышленно, но все же от Мар-
раста исходило первое и косвенное легкомысленное упоминание о Хуане, а
потом, как стряхиваемый с сигареты остаток пепла, в конце абзаца - о
Элен, что идеально довершало рисунок. Обо всем этом можно думать без
неприязни и укора, было бы несправедливо упрекать Марраста за то, что он
курит, расхаживая по номеру, как большой медведь, было почти логично,
что в какой-то миг, когда иссякнет прокладочная пакля слов, Марраст в
конце концов поддастся тому единственному, что еще могло сблизить их
после прежних, таких недавних и таких иных дней, и что посреди какой-то
фразы проглянет имя Хуана - ведь не было никакой явной причины, мешающей
ему проглянуть вперемежку с именами прочих друзей, - и что он тут же
вспомнит, что в эту ночь ему приснилась Элен, и скажет об этом, продол-
жая курить и монотонно расхаживать взад и вперед по номеру. Почти не
глядя на него - теперь ей было все труднее встречаться с ним глазами, -
Николь подумала о прежнем Маррасте, человеке-борце, рыцаре скульптуры,
неустанно бросающем вызов, таком непохожем на этого медведя, который за-
тихал и съеживался всякий раз, когда подходил взглянуть на гномов или
поцеловать Николь, едва отвечающую на поцелуй и говорившую о пустячных
событиях дня, как вот теперь - он ей о ласточках, а она ему про энцикло-
педию, пока все как бы парализовалось упоминанием о Хуане и Элен, но это
Маррасту можно было простить, и совсем нетрудно простить, как посмотришь
в его печальные глаза, даже и прощать-то не надо, виноват не он, и никто
не виноват, нет, это сама вина, худшая из всех вин, обосновалась здесь
непрошеная, и в конце концов пришлось с ней примириться.
Если он поцелует меня еще раз, я отвечу на его поцелуй, чтобы хоть на
время вывести его из состояния безнадежности, но нет, он больше не пыта-
ется, все курит и ходит по номеру, вот опять завел речь о портрете док-
тора Лайсонса и даже про время забыл, мы же опоздаем в музей, опять, как
уже бывало столько раз, придется смотреть на закрытые двери и пойдут
легкомысленные предложения, чем бы заменить друзей, как будто все это не
имеет ровно никакого значения - спуститься до Чаринг-кросс, или пойти в
кино, или сесть и смотреть на голубей на Лестер-сквер, пока не наступит
время встретиться с Калаком и Поланко, или вернуться в отель и продол-
жать рисовать гномов и читать романы и газеты, поставив между собой ма-
ленький транзистор, который вроде добавочной пакли, он позволяет эконо-
мить слова, оставляя свободу только взглядам, этим тощим котам, которые
стыдливо встречаются где-то на гладком потолке, потрутся друг о дружку -