стиснутым, твердым губам, а потом заставить разжать их со стоном.  Колю-
чий луч света вонзился в последнюю усмешку Элен, и  Хуан  увидел  широко
раскрытые глаза, огромные зрачки, выражение торжествующего зла,  бессоз-
нательного запрета собственному желанию, которое теперь укрылась в руках
и ногах, обвивавших тело Хуана, ласкавших его и призывавших, пока он  не
припал к ее спине, зарывшись губами в волосы,  заставляя  ее  раздвинуть
бедра, чтобы грубо проникнуть в нее и остаться там всей своей  тяжестью,
углубляясь до боли, зная, что стоны Элен  от  наслаждения  и  отвращения
вместе, от  неистового  наслаждения,  которое  заставляло  ее  судорожно
вздрагивать, откидывать голову то вправо, те влево под зубами Хуана, ку-
савшего ее волосы и придавившего ее тяжестью своего тела.  А  потам  она
навалилась на неге и припала к нему и ее  волосы  лезли  в  полуоткрытые
глаза Хуана, и тогда она сказала "да", она всегда будет с ним,  и  пусть
он выкинет куклу на помойку, пусть освободит ее от этого наваждения,  от
запаха смерти, еще стоящего в ее доме и в клинике, пусть больше  никогда
не говорит ей "до свиданья", пусть не позволяет ей брать верх, пусть се-
бя спасет от себя самого, и все это она говорила, словно вновь овладевая
им, а потом вдруг стала коротко и резко всхлипывать, будто икала, и  это
слегка тревожило Хуана, несмотря на одолевшую его дремоту и сладкое ощу-
щение, что он все это слышал, что все это было, сознание, что теперь  не
придется догонять Элен в городе,  что  умерший  юноша  каким-то  образом
простил их, и был с ними, и уже никогда не скажет "до свиданья",  потому
что теперь "до свиданья" не будет, теперь, когда Элен, свернувшись клуб-
кам, спит рядом с ним и временами вздрагивает, но вот он ее укрыл и  по-
целовал в переносицу, что было так приятно, и Элен открыла глаза,  улыб-
нулась ему и, взяв сигарету, заговорила о Селии.
 
   Она была уверена, что дойдет, хотя идти становилось все тяжелее;  те-
перь не было сомнений, что блеск исходит от канала и что там ее ждет ка-
кой ни на есть отдых. Вот уже кончились аркады, а с ними и  боязнь  заб-
рести в какой-нибудь из тупиков, которыми завершалась улица  с  высокими
тротуарами, или в какой-нибудь коридор отеля.  По  мостовой,  выложенной
белыми гладкими плитами, Николь шла к каналу, по пути она  сняла  мокрые
туфли, натиравшие ей ноги, ощутила тепло камня, от которого стало  легче
идти. Она нагнулась, потрогала одну из плит и  подумала,  что  Маррасту,
наверно, понравился бы такой камень, что когда-нибудь, возможно, он тоже
пройдет по этой улице и скинет с себя туфли, чтобы ощутить тепло  мосто-
вой.
   На берегу канала не было ни души, вода цвета ртути текла спокойно, не
плыли баржи, и на противоположной стороне, далекой и туманной,  никакого
движения не было видно. Николь села на парапет, свесив ноги  над  водой,
струившейся внизу на расстоянии четырех или пяти метров. Сигареты кончи-
лись, что немного огорчило Николь, она устало пошарила в  сумочке  -  не
раз бывало, что где-то на дне находились смятые, но еще годные сигареты.
В эти последние минуты - а она знала, что они последние, хотя никогда  о
них так не думала, даже в тот первый день в "Грешам-отеле",  проснувшись
после долгого сна, когда поняла, что должна дойти до канала, - она  при-
мирилась с иллюзиями, которые днем, в поезде до Аркейля, упорно отверга-
ла. Теперь она могла издали улыбнуться Маррасту, который, наверно, возв-
ращается в Париж один, пресытившийся разговорами и ложью,  могла  повер-