- Но мне не за что тебе мстить, Хуан, - сказала Элен.
   Быть может, впервые за эту ночь она произнесла его имя. Произнесла  в
заключение фразы, и имя прозвучало с таким оттенком, с такой интонацией,
какой не было бы при другом порядке слов, - оно несло что-то сверх обыч-
ного смысла, вырвавшееся, видимо, против воли Элен,  потому  что  у  нее
вдруг задрожали губы, и она медленно попыталась освободиться от впивших-
ся в ее плечи пальцев, но он еще крепче их сжал, и я чуть не  закричала,
но прикусила губу, тогда он наконец понял и, бормоча извинения, отпрянул
от меня и повернулся спиной.
   - Я храню ее не из-за тебя, - сказала я. - Сейчас это не стоит объяс-
нять, но, верь, не из-за тебя. Не я ее раздела, ты это знаешь, и не я ее
разбила.
   - Прости меня, - сказал Хуан, все еще стоя спиной, -  но  теперь  мне
нелегко тебе верить. С такими фетишами, такими алтарями человек чувству-
ет себя навек замаранным в душе другого, а когда другой - это  ты...  Ты
всегда питала ко мне вражду, всегда мстила мне так  или  иначе.  Знаешь,
как меня однажды назвал мой сосед? Актеоном. Он у нас очень ученый.
   - Не я ее раздела, - повторила Элен, будто не слыша его слов.  -  Все
это совсем с другим связано, и к тему, что случилось, ты прямого отноше-
ния не имеешь. И однако, ты здесь именно из-за этого, и  приходится  еще
раз признать, что нами играют, нас используют бог весть в каких целях.
   - Не думай, будто ты должна мне что-то объяснять,  -  резко  обернув-
шись, сказал Хуан. - Я тоже знаю, что это бессмысленно.
   - О, уж если мы сошли с ума, позволь высказать одну безумную мысль: я
тебя убила, Хуан, и все началось тогда, в тот самый день, когда  я  тебя
убила. Конечно, то был не ты, и, конечно, его я тоже не убила - это было
вроде этой куклы или нашего разговора, намек на что-то другое, но с ощу-
щением полной ответственности, понимаешь? Присядь тут рядом,  подай  мне
бутылку или, если хочешь, налей ты. Налей мне  полный  стакан,  тогда  я
смогу тебе рассказать, мне станет легче, а потом, если захочешь, уйдешь,
будет даже лучше, если ты уйдешь, но сперва дай мне виски и еще  сигаре-
ту, Хуан. Да, это безумие, но он был так на тебя похож, и он был голый -
юноша намного моложе тебя, но у него была твоя  манера  улыбаться,  твои
волосы, и он умер у меня на руках. Ничего не говори, сиди и слушай;  те-
перь ты ничего не говори.
   Откуда доносился этот голос, который непостижимым образом был голосом
Элен? Он звучал так близко, я слышал ее прерывистое дыхание, но  не  мог
поверить, что это она так говорит, повторяя мое имя  через  каждые  нес-
колько слов, бормоча фразы, усеченные, запинающиеся или вырывающиеся по-
добно крику, когда она рассказывала мне мою  смерть,  уделяя  мне  часть
своей долгой одинокой ночи, снова погружая иглу в мою вену. Она  расска-
зывала это мне, пила и курила со мною,  рассказывая  все  это,  но  я-то
знал, что это для нее неважно и никогда важным не было, что в той  смер-
ти, которая была похожа на мою смерть, родилось нечто иное, и тогда яви-
лась кукла, и кто-то эту куклу уронил - точно так же кто-то  мог  попро-
сить кровавый замок или смотреть на дом с горельефом василиска,  собирая
воедино все это, ныне ставшее рыданием в голосе Элен. Я понял, что, если
бы я мог выйти вместе с нею на том углу, где ее потерял, все,  возможно,
сложилось бы иначе - хотя бы потому, что, находясь рядом с Телль,  я  бы
не испытывал такого отчаяния и, возможно, у Телль не возникла бы  ирони-