побежал  к  Элеоноре.  Мне сказали, что она вышла. Я написал ей; я умолял ее
дать  мне последнее свидание. В раздирающих душу выражениях я описал ей свое
отчаяние  и  те  роковые  последствия, которые повлечет за собой ее жестокое
решение.  Почти  весь  день  я  напрасно  ждал  ответа.  Я  успокаивал  свое
невыразимое  страдание только тем, что повторял себе: завтра я преодолею все
препятствия,  чтобы  проникнуть  к  Элеоноре и поговорить с нею. Вечером мне
принесли  от  нее  несколько слов, они были ласковы. Мне казалось, что в них
было  чувство  сожаления  и  печали,  но  она  настаивала  на своем решении,
подтверждая,  что  оно  необходимо. На другой день я снова отправился к ней.
Она  уехала  в деревню, название которой было неизвестно слугам. Они даже не
могли пересылать ей письма.
     Я  долго  стоял  неподвижно у ее двери, совсем не представляя себе, как
мне отыскать Элеонору. Я сам удивлялся тому, как я страдал. Я рисовал себе в
памяти те минуты, в которые я убеждал себя, что я стремился только к успеху,
что  это  было лишь попыткой, от которой я легко мог бы отказаться. Я ничего
не понимал в той сильной, непобедимой боли, что разрывала мое сердце.
     Таким  образом,  прошло  несколько дней. Я был одинаково неспособен и к
развлечениям,  и  к  занятиям. Я непрестанно бродил перед дверью Элеоноры. Я
ходил  по  городу,  как-будто  на  повороте  каждой  улицы  я  мог надеяться
встретить  ее.  Однажды  утром,  во время одной из этих бесцельных прогулок,
усталостью  от  которых  я хотел победить свое беспокойство, я увидел карету
графа  П.,  возвращавшегося  из своего путешествия. Он узнал меня и вышел из
экипажа. После нескольких обычных фраз, скрывая свое волнение, я сообщил ему
о внезапном от'езде Элеоноры.
     -  Да,  -  сказал  он, - с одной из ее подруг, в нескольких лье отсюда,
случилось  какое-то  досадное происшествие, внушившее Элеоноре мысль, что ее
утешения будут полезны. Она уехала, не посоветовавшись со мной. Это человек,
у  которого  чувства преобладают над всем, и ее всегда деятельная душа почти
находит  отдых  в самоотверженности. Однако ее присутствие здесь мне слишком
необходимо, я напишу ей, и она, конечно, вернется через несколько дней.
     Это  уверение  успокоило  меня.  Я  почувствовал,  что моя боль утихла.
Впервые после от'езда Элеоноры я мог вздохнуть свободно. Ее возвращение было
не  столь быстрым, как предполагал граф П., тем не менее, я вернулся к своей
привычной  жизни,  и  испытанное мной страдание начало рассеиваться, когда я
получил от графа П. извещение, что Элеонора должна приехать сегодня вечером.
Так как он придавал большое значение тому, чтобы удержать за нею ее место, в
обществе,  место, которого она была достойна и, казалось, была лишена в силу
своего  положения, он пригласил к ужину нескольких дам - своих родственниц и
знакомых, согласившихся посещать Элеонору.
     Мои  воспоминания  воскресли, сначала смутные, потом все более ясные. К
ним  примешивалось  мое  самолюбие.  Я  был смущен и унижен, увидав женщину,
поступившую  со мной, как с ребенком. Мне казалось, что я вижу, как при моем
появлении  она улыбается, думая о том, что кратковременная разлука успокоила
молодое  возбуждение;  и  в улыбке этой я усматривал некое презрение к себе.
Мало-по-малу.  стали  просыпаться мои чувства. Я встал в этот день, не думая
больше  об  Элеоноре;  через  час  после  того, как я получил известие об ее
приезде,  ее образ носился перед моими глазами, царил в моем сердце, и я был
в лихорадке от страха, что не увижу ее.
     Я  целый  день  пробыл у себя, так сказать, прячась в доме: я трепетал,
как бы малейшее движение не отвратило нашей встречи. Правда, ничего не могло