действовали,   конечно,  также   и   на  неприятеля   и  отнюдь   не  могли
благоприятствовать его наступательным маневрам.

Ставка  и  гвардия  находились в  Кенигсберге.  Их  прикрывал 10-й  корпус,
стоявший в  Тильзите. 1-й корпус (князя  Экмюльского) был в Торне,  2-й - в
Мариенбурге, 3-й (герцога Эльхингенского) - в Эльбинге, 4-й (вице-короля) -
в Мариенвердере, 5-й - в Варшаве, 6-й - в Плоцке, 7-й - в Венгрове, 9-й - в
Данциге.

Австрийцы занимали Остроленку и Броки.

Как я уже сказал, наступил час самых жестоких испытаний. Виленские потери и
отступление  в  Пруссию  были  только  прологом.  Наши  последние  бедствия
послужили  сигналом,  которого  ждала   измена,  чтобы  проникнуть  в  ряды
храбрецов.  30 декабря  прусский  генерал Йорк [314] заключил  соглашение с
русскими  и  предательски  покинул  герцога Тарентского.  Эта  беспримерная
измена открывала  наш левый фланг  и подвергала риску 10-й  корпус, а этому
корпусу  угрожали в  тот  момент намного  превосходящие его  силы,  так как
Витгенштейн только  что соединился  с дивизиями, действовавшими  уже против
герцога  Тарентского, который  19-го  вышел из  Митавы и  должен  был 29-го
перейти через  Неман. При такой обстановке  Неаполитанский король дал армии
приказ перейти  через Вислу и перенес  ставку в Познань. Именно  тогда он и
бросил  командование  армией. Император  передал командование  вице-королю.
Сообщение, напечатанное по этому поводу в "Мониторе", не оставляло сомнений
насчет  того, что думал  император о  дезертирстве своего шурина  при таких
критических обстоятельствах.  Король, переодетый, проехал  через Германию и
отправился в Неаполь.

Присутствие  императора в  Париже  успокаивало, однако,  даже самые  острые
опасения.  Его  энергичные  мероприятия   служили  как  бы  диверсией.  Уже
замечалась повсюду изумительная активность.

Все  организовывалось,  все  создавалось  как бы  по  волшебству.  Миллионы
собственной  казны императора  и особого  фонда были извлечены  из погребов
Тюильри  и заимообразно  предоставлены государственному казначейству [315].

Император  делал вид,  что он  руководствуется мирными  намерениями. Многие
склонялись  к мнению,  что  для достижения  мира надо  усвоить  те взгляды,
которых,  по-видимому,  держится  сейчас  Австрия.  Мир  считали  настолько
необходимым для всех, что  не сомневались в возможности заключить его, если
только император  будет проявлять  умеренность, а настоящий  момент считали
самым  благоприятным для  того, чтобы  уговорить императора  согласиться на
некоторые жертвы.  При этом  надо отметить одно  обстоятельство, которое не
ускользнет, конечно,  от истории, ибо ничто  не может дать более правильное
понятие  о  всем  известной  твердости  характера  и  упорстве  императора:
несмотря  на наши  неудачи и  наши бедствия,  несмотря на успехи  русских и
предательство пруссаков, представление о закаленном характере императора, о
его железной  воле и о его  планах расширения Франции было  таково, что, по
общему мнению, препятствия к  умеренному миру могли возникнуть скорее с его
стороны, чем  со стороны России, а между тем,  после того как русская армия