император  правил сам, то  судьба министров  не могла зависеть  от перемены
системы. Чем больше на  вас нападали перед императором, тем более тщательно
он хотел  удостовериться в правильности предъявляемых  вам обвинений, и тем
более упорно он хотел сохранить вас при себе.

-  Я сам  свой  министр, -  часто говорил  он. -  Я сам  веду свои  дела, а
следовательно, я достаточно силен, чтобы извлекать пользу из посредственных
людей.  Честность, отсутствие  болтливости и  работоспособность -  вот все,
чего я требую.

В своем домашнем быту  император был чрезвычайно добродушен. С императрицей
он  обращался, как  нежный и  любящий супруг.  Он довольно долго  был очень
влюблен  в  императрицу Жозефину,  уже  когда  женился на  ней, и  навсегда
сохранил привязанность к ней.  Он любил превозносить ее изящество и доброту
даже после того, как  уже давно перестал с ней встречаться. Ни одна женщина
не оставила  в нем такого глубокого  впечатления. По словам императора, она
была воплощенной грацией.

Напрасно  думают, что  у  него было  много фавориток [307].  Конечно, порою
кто-нибудь кружил ему голову, но любовь редко была для него потребностью и,
пожалуй, даже  редко была для него удовольствием. Он  жил слишком на виду у
всех, чтобы предаваться удовольствиям, которые, в сущности, мало развлекали
его, а к тому же длились не больше мгновения. Впрочем, он был по-настоящему
влюблен  в течение  нескольких дней  в мадам  Дюшатель. В  промежутке между
разводом и прибытием эрцгерцогини, чтобы отвлечься от императрицы Жозефины,
он для препровождения времени  развлекался с мадам Гадзани и мадам Матис. В
последние  годы   жизни  с  императрицей  Жозефиной   он  заводил  связи  с
мадемуазель Жорж и несколькими  другими женщинами отчасти из любопытства, а
отчасти,  чтобы  отомстить за  сцены  ревности, вызванные  его изменами.  В
Варшаве  ему понравилась мадемуазель  Валевская. Он  имел от нее  ребенка и
сохранил к  ней больше  привязанности, чем к какой-либо  другой женщине. Но
все эти преходящие увлечения  никогда не занимали его настолько, чтобы хотя
бы на один момент отвлечь от государственных дел.

Он всегда  так спешил рассказать о своих  успехах, что можно было подумать,
будто  он гнался  за ними  только для  того, чтобы  их разгласить.  О своих
похождениях  он  прежде  всего  рассказывал  императрице.  Горе  красавице,
которая уступила  ему, не будучи при  этом сложена, как Венера Медицейская,
ибо его  критика не щадила ни одной детали ее  фигуры, и он с удовольствием
занимался  этой критикой  в  беседах с  теми лицами,  перед  которыми любил
хвастать  своими успехами. Императрица  Жозефина в  тот же вечер  знала все
подробности  его победы  над мадамсвидания император рассказывал все  подробности мне, не упуская ничего, что
могло польстить красавице или задеть ее самолюбие.

Император нуждался  в продолжительном  сне, но спал только,  когда хотел, и
притом безразлично - днем или ночью. Предстоявшая назавтра битва никогда не
нарушала  его сон, и  даже во время  сражения, если  он считал, что  оно не
может  решиться раньше,  чем  через час  или два,  он укладывался  на своей
медвежьей шкуре  прямо на земле и спал крепким сном,  пока его не будили. Я