его ответы способны были доставить удовольствие императору, тем настойчивее
он задавал свои вопросы и часто говорил мне с улыбкой:

- Он  прав; у него больше  здравого смысла, чем у  многих людей, стоящих во
главе управления; он не придворный льстец.

Добродушие  и искренность  хозяина постоялого двора  развлекали императора.
Потом  он  уступил настояниям  торговки  стеклянными побрякушками,  которая
насильно проникла в отведенное  ему помещение. Императора сильно позабавило
доверие этой женщины, которая,  не зная нас, была готова сбыть ему все свои
запасы даже  без денег, причем мы не могли понять,  на чем было основано ее
доверие.  Он  накупил  ожерелий,  колец  и  т.  д.,  а  потом  сказал  мне:

-  Я   привезу  это  Марии-Луизе  на   память  о  моем  путешествии.  Будет
справедливо,  Коленкур,  если мы  с  вами  поделимся. Надо,  чтобы вы  тоже
преподнесли  кое-что  из  этого  предмету  вашей  страсти.  Никому  еще  не
приходилось так  долго находиться с  глазу на глаз со  своим государем. Это
путешествие  будет  историческим  воспоминанием  в вашей  семье.  Император
никогда не забудет ваших забот.

Он  был  так  добр,  что отдал  мне  половину  своих  покупок, поручив  мне
упаковать  вторую половину  для императрицы.  Затем он бросился  на дрянную
кровать,  сказав,  чтобы я  разбудил  его,  когда сани  будут готовы.  Пока
император отдыхал,  я торопил починку саней  и занимался продолжением своих
записей за время после Познани.

Все рассуждения  императора доказывали,  что он по-прежнему  очень озабочен
положением армии,  по упорно продолжает думать,  что виленские склады вновь
собрали ее  в единое целое. Его мнение  не изменилось, и он соответственным
образом   строил   все   свои    планы   и   отдавал   свои   распоряжения.

-  Дурное  впечатление  от  наших бедствий,  -  сказал  император, -  будет
нейтрализовано моим приездом в Париж.

Под  влиянием этих  утешительных  размышлений мы  ехали в  довольно веселом
настроении.   Чем   больше   мы   приближались  к   Франции,   на   которой
сосредоточивались  все  упования   императора,  тем  менее  озабоченным  он
казался.

- Шварценберг - благородный человек, - говорил император, - и он не покинет
нас со  своим корпусом[298].  Он не пожелает быть  изменником в тот момент,
как судьба  поворачивается к нам спиной.  Пруссаки будут согласовывать свое
поведение с  поведением австрийцев. Я  буду в Тюильри раньше,  чем узнают о
моих несчастьях, и раньше, чем осмелятся пожелать изменить мне. Мои когорты
образуют армию численностью более  чем в 100 тысяч солдат, хорошо обученных
и  находящихся  под командой  закаленных  на  войне офицеров.  У меня  есть
деньги,  оружие, есть  из  чего создать  хорошие кадры.  Не пройдет  и трех
месяцев, как я получу  новобранцев и буду иметь под ружьем на берегах Рейна
500 тысяч  человек. Чтобы  собрать и обучить  кавалерию, понадобится больше
времени, но  у меня есть то,  с помощью чего всегда  делаются такие вещи, а