немного закалить  эти юные греко-римские головы.  Суть в том, чтобы придать
монархический дух  этим греко-римским  образам. Только такой  и должна быть
история.  Я еще  займусь  народным просвещением,  и это  будет  моей первой
заботой после заключения мира,  так как в этом - гарантия будущего. Я хочу,
чтобы народное  образование и даже часть  того образования, которое получит
мой сын,  было доступно для всех. У меня есть  большой проект на этот счет.

К  моему великому сожалению,  этот разговор  был прерван нашим  прибытием в
Познань.  Мы  приехали  туда   до  рассвета  и  остановились  в  Саксонской
гостинице. Первыми словами императора были:

- Дайте мне эстафеты.

Согласно отданному  мною заранее  распоряжению директор почты  задержал две
эстафеты, проходившие через Познань.  Император был в таком нетерпении, что
если бы  у пего  под рукой был нож,  он вспорол бы почтовые  сумки. Так как
пальцы  мои онемели  от  мороза, то  я не  мог достаточно  быстро составить
условную  комбинацию из  цифр  секретного замка,  и император  нервничал от
нетерпения. Наконец,  я мог передать ему  письмо императрицы и письмо мадам
Монтескью [295] с бюллетенем о Римском короле. Это были первые сообщения из
Франции, полученные  после Вильно, так как  нам не везло и  мы не встретили
эстафеты между Вильно и Мариамполем. В пути император все время рассуждал о
том впечатлении, которое, вероятно,  произвело во Франции отсутствие всяких
сообщений из  армии. Легко  поэтому представить себе, с  каким интересом он
принялся за депеши великого  канцлера и других министров. Ему казалось, что
я вскрываю конверты недостаточно  быстро, - так велико было его нетерпение.
Он больше  пробегал страницы,  чем читал их, чтобы  поскорее составить себе
представление  обо всем.  Закончив  этот просмотр,  он снова  взялся  за те
депеши,  которые показались  ему наиболее  важными. Он  оказал мне  честь и
прочитал  мне  письма  императрицы  и  мадам  Монтескью,  а  потом  сказал:

-  Хорошая у  меня  жена, не  правда ли?  Подробности,  которые императрица
сообщала  ему о  сыне  и которые  подтверждались воспитательницей  Римского
короля, привели  его в  восторг. В тот  момент этот человек,  которому дела
причиняли такие  заботы, был только добрым,  образцовым мужем, самым нежным
отцом семейства. Не могу  выразить, как приятно мне было смотреть на него в
этим моменты. Во всех его чертах светились радость и счастье, и это трогало
меня  до  глубины  души.  Он дал  мне  прочесть  письма великого  канцлера,
военного министра и министра полиции.

Пока   император    продолжал   просматривать   свою   корреспонденцию,   я
воспользовался  свободной  минутой,  чтобы  отдать распоряжения  по  поводу
нашего дальнейшего  путешествия. Так как  наш дормез не мог  нас догнать, а
император, когда мы пересаживались  в сани, не дал мне времени взять оттуда
шкатулку с  деньгами, то мои средства были исчерпаны [296] . Я взял денег у
директора почты. Я предупредил  также о своем приезде генерала, состоявшего
комендантом  Глогау,  зная,  что тогда  будут  открыты  городские ворота  и
приготовлен  ужин;  перед  отъездом у  меня  осталось  два часа  свободного
времени,  и я потратил  их на то,  чтобы привести  в порядок свои  записи и
пополнить   те  из   них,  которые   относились  к   последним  разговорам,