черновика сохранил у себя. Починка саней закончилась, император наспех
поел, а я захватил кусок хлеба, чтобы поесть в санях. Император, очень
тронутый оказанным ему приемом, велел мне по приезде в Париж сказать
Дюроку, чтобы он послал жене супрефекта какой-нибудь подарок.
Во время переезда от Варшавы до Кутно император говорил об Англии - о том,
как трудно принудить ее к миру, если только какой-нибудь кризис ее кредита
или какие-нибудь внутренние затруднения не заставят английское министерство
пойти на мир. В этот момент он, по-видимому, сожалел, что его планы
восстановления Польши поссорили его с Россией. Он соглашался, что Россия
имела большое значение в континентальной системе.
- Румянцев, - прибавил он, - хорошо понимал, как для меня выгоден этот
союз. Он, конечно, не гений, но зато человек со здравым смыслом, хорошо
понимающий европейскую проблему в том виде, как она была намечена в
Тильзите и трактовалась нами в Эрфурте, Он так хорошо понимал, какие выгоды
мы извлекаем из союза с Россией при взаимоотношениях, существовавших у
Франции с Англией, что не хотел верить в возможность наших военных действий
против России, пока мы не перешли через Неман. Он все сомневался, чтобы я
действительно хотел напасть на Россию. Он думал, что я хочу только
заставить их закрыть глаза на прошлое и вся цель моих враждебных
демонстраций - принудить их не принимать нейтральных судов и считать для
себя большим счастьем, что я ограничиваюсь угрозами. Я не мог потерпеть это
допущение мнимых нейтральных, так как англичанам оно служило лазейкой для
обхода континентальной блокады. Я, однако, махнул бы на это рукой, и можно
было бы прийти к соглашению, если бы я в состоянии был надеяться уговорить
императора Александра предпринять большую экспедицию в Индию. При том
обороте, который приняла наша борьба с Англией, когда ее правительство
играло ва-банк, это было единственным средством заставить лондонских
торгашей дрожать. Нация принудила бы тогда министров вступить в переговоры.
Но уже в Эрфурте я заметил некоторое недоверие со стороны Александра. Сам
же я вмешался в испанские дела, и они в той или иной мере служили помехой
для других моих планов. Так как Александр и Румянцев не увлеклись вопреки
моим ожиданиям идеей раздела Турции, то все планы, которые я наметил в
Тильзите, должны были, по меньшей мере, видоизмениться. Я должен был
обратить взоры в другую сторону.
Так или иначе, надо отбросить рутину, которой мы придерживаемся, наметить
способы принудить Англию к миру, ослабить Россию, отстранить ее от
европейских дел путем создания большого буферного государства. Отнять у
Англии всякую надежду на организацию новой коалиции, подорвав могущество
единственного большого государства, которое еще могло бы быть ее
пособником, - таков великий и благородный план.
Император сказал мне еще, что он долго считал Константинополь предметом
русских вожделений. Потом он прибавил, что надеялся на экспедицию или по
крайней мере на большую демонстрацию против Индии, а одновременно хотел
сделать демонстрацию на море, быть может, независимо от действий на суше;
демонстрацию на суше он мог бы подкрепить значительными силами, если бы
удалось убедить русских допустить в свои ряды французский корпус; однако,