это  большой приемник  с зеленым глазком,  который светится в  темноте.  Но,
может быть, это и простой репродуктор.  Я слишком  часто разочаровывалась  в
последнее время.
     Из кухни вернулись  мои родители.  Они там мыли посуду. Мама и отчим. Я
всегда  звала  отчима папой, но теперь я  поняла: он  мне все-таки отчим.  И
завтра  утром,  когда   он  со  мной  поздоровается,  я  ему  так  и  скажу:
"Здравствуй, отчим!" Или: "Здравствуй, Николай Иванович". Не папа, а Николай
Иванович. Я ему этого никогда не прощу. Никогда!..
     Мама  заглянула  в  мою  комнату,  прислушалась.  У  нас  однокомнатная
малометражная квартира, а для  меня комнату  сделали,  отгородив  угол двумя
шкафами  -  платяным  и  книжным.  Здесь  помещаются  только  моя  кровать и
тумбочка, уроки я делаю за столиком, который стоит возле окна.
     -  Она  уже  спит,  - сказала мама шепотом  и задернула занавеску между
шкафами  и стенкой так,  чтобы на меня не падал свет. -  И незачем  из этого
устраивать трагедию. Она уже большая девочка, и ничего с ней не случится...
     - С нами  случится, -  сказал папа. - Уже случилось. Со мной. Я никогда
себе не прощу, что ударил девочку. Ни себе, ни тебе. Ты в этом виновата.
     -  Еще бы, -  сказала  мама и неприятно, ненатурально  засмеялась,  как
смеется  она  всегда, когда  собирается  заплакать. -  Если бы это была твоя
родная дочь, ты бы ее уже давно побил. И не так. Но ты к ней относишься, как
к  чужой.  Ты ее пальцем никогда  не тронул, голоса  не  повысил.  Только  и
слышно: Оленьке то, Оленьке се. А она совсем от рук отбилась.
     - О боже мой! -  сказал папа, и я вдруг подумала, что это не мама, а он
может сейчас заплакать. - В жизни мне не было так гадко и стыдно, так стыдно
и гадко, как сейчас. Ведь я  люблю ее.  Понимаешь: люблю. И ничего плохого в
ней не вижу. И я ударил ее в день ее рождения!..
     В самом  деле,  сегодня день моего рождения. Сегодня,  21  октября, мне
исполнилось тринадцать лет. И я тихонько, беззвучно заплакала.


     Странно,  но этот день моего  рождения и начался и  закончился слезами.
Первый раз я заплакала в школе  на первом уроке. Плакала, правда, не одна я,
а  все наши  девочки и некоторые  мальчики. Наша русачка Елизавета  Карловна
рассказывала  нам про Михаила Лермонтова, а когда она рассказывает про этого
писателя и еще про Николая Островского,  все всегда плачут, и даже из других
школ приходят послушать. И всем всегда хочется стать лучше, и учиться только
на  "пятерки",  и сделать  что-нибудь такое хорошее,  чтоб  это было полезно
всему человечеству.
     И на первой переменке Витя Сердюк сделал мне подарок ко дню рождения, а
я помирилась с Таней Нечаевой, с которой не разговаривала два дня.
     На следующем уроке  нага математик - зовут его, как Ворошилова, Климент
Ефремович  -  спросил у меня: "Ну как, именинница,  готова отвечать?"  -  и,
когда  я  ответила,  что готова, задал  вопрос  по домашнему заданию,  очень
легкий, и поставил мне четверку.
     Когда я вернулась домой, я уже застала маму - она  отпросилась с работы
пораньше, чтобы все приготовить  к вечеру.  На кухне приятно пахло ванилью и
еще яйцами,  когда их разделяют  на  желток и белок,  а желтки  растирают  в
кружке с сахаром.
     - Садись пока за уроки, - сказала мама.
     Я пошла в комнату, села  за стол, раскрыла  учебник по химии, но  учить