моду  вошли  юбки-ковыляшки.  Дамы   стали   носить   длинные-предлинные   и
узкие-преузкие юбки. В них они могли  только  семенить  мелкими  шажками,  а
влезть в трамвай уж вовсе не могли. Кондуктор  и  пассажиры  поздоровее  под
общий смех подсаживали их на площадку, причем дамам приходилось  к  тому  же
наклонять голову, потому  что  носили  они  огромные,  с  колесо,  шляпки  с
исполинскими перьями и аршинными шляпными булавками, на которые  по  особому
распоряжению полиции для безопасности надевались защитные колпачки!
     Тогда Германией еще правил кайзер. У него были круто закрученные кверху
усы, и  его  берлинский  придворный  парикмахер  рекламировал  в  газетах  и
журналах излюбленные кайзером наусники. Поэтому  по  всей  Германии  мужчины
утром после бритья повязывали себе над верхней губой широкие  наусники,  что
придавало им дурацкий вид, и целых полчаса не разговаривали, а мычали.
     Кроме того, у нас в Саксонии был еще король. В честь кайзера каждый год
устраивались кайзерские маневры, а для нашего  короля,  по  случаю  дня  его
рождения, - королевский парад. Мундиры гренадеров и стрелков, не говоря уж о
кавалерийских полках, ярко горели всеми красками. И когда  по  Алаунплатц  в
Дрездене мимо королевской трибуны дефилировали  конногвардейцы  в  блестящих
касках,  гроссенхайнские  и  бауценские  гусары  в  отороченных  ментиках  и
коричневых меховых шапках, ошацкие и рохлицкие уланы в  уланках  и  киверах,
конные егеря, все верхом, с саблями наголо и поднятыми  пиками,  зрители  не
помнили себя от восторга и дружно  кричали  "ура".  Трубили  трубы.  Звенели
бунчуки. Литаврщики били в литавры так, что все  дрожало.  Эти  парады  были
самыми великолепными и впечатляющими цирковыми представлениями и опереттами,
какие я только видел в жизни.
     Монарх, чье рождение так шумно  и  красочно  праздновалось,  носил  имя
Фридрих-Август. Он был последним саксонским королем. Но тогда он  этого  еще
не подозревал. Иногда король с детьми проезжал по городу. Рядом с кучером, в
шляпе с разноцветным плюмажем, скрестив руки на груди, сидел  лейб-егерь.  А
из открытого экипажа нам, детям, махали маленькие принцы и принцессы. Король
тоже махал и при этом приветливо улыбался. Мы махали в ответ и  чуточку  его
жалели. Потому что нам, как всем и  каждому,  было  известно,  что  от  него
сбежала жена, королева саксонская. Сбежала с синьором  Тоселли,  итальянским
скрипачом! Так король сделался всеобщим посмешищем,  а  маленькие  принцы  и
принцессы остались без матери.
     Перед  рождеством,  подобно  другим  офицерам,  король,  высоко  подняв
воротник,  прогуливался  в  одиночку  по  сияющей  огнями  Прагерштрассе   и
останавливался в раздумье перед ярко освещенными витринами. Больше всего  он
интересовался детским платьем и игрушками. Шел снег.  В  магазинах  сверкали
наряженные елки. Прохожие, подталкивая друг друга, шептали:  "Король!"  -  и
спешили дальше, чтобы его не смущать. Он был очень одинок.  Он  любил  своих
детей. И за это его любили дрезденцы. Если б он  зашел  в  мясную  Рариша  и
сказал одной из продавщиц: "Парочку горячих сосисок и  побольше  горчицы,  я
съем тут!" - та наверняка не опустилась бы  на  колени  и,  уж  конечно,  не
ответила бы: "Это для нас большая честь, ваше  величество".  Она  бы  просто
спросила: "С булочкой или без?" А мы все,  в  том  числе  и  я  с  матушкой,
отвернулись бы, не желая портить ему аппетит. Но король, видимо, не решался.
Он не заворачивал к Раришу, а шел по Зеештрассе, останавливался перед лучшей
в  городе  гастрономией  Лемана  и  Лейхсенринга,  затем  пересекал  площадь
Альтмаркт, брел по Шлоссштрассе, где в  витрине  Цойнера  долго  разглядывал
выстроенных в боевом порядке нюрнбергских оловянных солдатиков, и на том его