7
   Черный отцовский полушубок был коротковат мне, а в плечах  -- широк. Он
был  сильно потерт, и потом,  уже в Москве, я замазывал чернилами  те места,
где  проступала грязно-серая кожа.  Из других запомнившихся вещей  я  взял с
собой  плащ-крылатку, застегивавшуюся  на  медную  цепочку с  львиными, тоже
медными мордами, в  которых были спрятаны петля и крючок. Крылатка  была  из
толстого сукна,  с  клетчатой изнанкой. Служа мне (весной и осенью) шинелью,
она была неизменным спутником моей внутренней жизни. Кем только не воображал
я себя в этой крылатке! Иногда я просто стоял где-нибудь на  пустынной улице
в сумерках, закинув одну полу на плечо и дожидаясь, когда случайный прохожий
заметит мою  таинственную фигуру. Прохожие  замечали и,  случалось, опасливо
обходили меня.
   Весело посвистывая, укладывал я свой чемодан.  Прощай, Псков!  Гардероб
был  небогатый. Кроме крылатки,  запасной  серой  рубашки  с  гимназическими
пуговицами, пары  брюк из  чертовой кожи  и белья я положил  на дно чемодана
тетрадку  стихов,  переписанных  Валей,  две  трагедии  и  рукопись  первого
рассказа.
   Я давно пытался  перейти на прозу -- еще  когда Юрий сказал мне, что "в
тринадцать  лет все пишут такие стихи". Для  начала  мне показалось полезным
записывать застольные  разговоры.  Но  едва  ли  могли они  пригодиться  для
будущей  прозы! Мама говорила о знаменитой пианистке  Бариновой,  игравшей в
почти пустом зале, Саша -- о какой-то бородатой женщине Юлии Пастрана  или о
новостях техники,  вычитанных из сборника "Знание", старшая сестра -- о том,
что труппа Гайдебурова напрасно поставила "Гамлета", и т. д. Каждый  говорил
о своем.
   Я сравнил свои записи с разговорами  в романах Тургенева  и  Гончарова.
Ничего общего! По-видимому, разговоры надо было не записывать, а сочинять, и
рассказ, который  я взял с  собой в  Москву,  весь  состоял из  воображаемых
разговоров.
   Прощай,  Псков! Из  книг я увозил "Фауста" и сборник  "Стрелец". Первую
часть "Фауста"  я знал почти  наизусть, вторую  прочитал через  много  лет в
переводе  Пастернака.  Футуристический  сборник  "Стрелец",  в котором  были
напечатаны стихи Маяковского и Бурлюка, я купил  на книжном  развале. Бурлюк
писал:

   Мне нравится беременный мужчина.
   Лишь он хорош у памятника Пушкина.

   Я был поражен -- не стихами, которые мне не понравились, а тем, что эти
поэты жили и писали, не думая о  том, что одновременно с  ними живет и пишет
Александр Блок. Это было открытием...
   Прощай,   Псков!   В   гимназии  письмоводитель   Никитин   выдал   мне
свидетельство об окончании пяти классов. Мне показалось, что на  его  грубом
бородатом лице мелькнуло удовлетворение.
   С Валей я стал прощаться  в  тот день, когда было решено, что Лев берет
меня  с  собой  в  Москву. Накануне  отъезда заглянул -- входная дверь  была
почему-то  открыта  --  и застал Валю спящей. Свет зимнего солнца косо летел
через комнату  прямо  к  ней, она ровно  дышала -- и не  проснулась, когда я
вошел.  Впервые в жизни  я увидел ее  спящей. Прикрытая знакомой  старенькой
шалью,  она  уютно  подогнула колени,  подложив  обе руки под  разгоревшуюся