и состоит из тех же слов, означает иное и звучит иначе. Потому что она -
часть иного целого, и уже следующая строка, необходимо и естественно ее
продолжающая,- губительна для газетного заголовка.

С Маяковским такого не происходит. Он весь - предшествие и продолжение не
столько даже собственных строк, сколько цитат, из них извлекаемых. Можем ли
мы об этом забыть, приступая к чтению?

Мы вечно помним Пушкину те два или три стиха да еще три-четыре странички
интимной прозы, где он, как нам кажется, поддался не вполне благородным
мотивам. Мы с легкостью проклинаем и с трудом защищаем Некрасова за
единственный его подобострастный стишок, сочиненный в минуту страха и
слабости. Мы даже для Мандельштама держим за пазухой (мало ли, авось
пригодится) тот пяток неумело нацарапанных отрывков, который под пыткой
вырвала у него эпоха. И вот мы начинаем разговор о поэте, у которого на
десяток томов такого приходится едва ли один как будто не этого...

Тут, конечно, с готовностью возникает вопрос об искренности, измене и
верности. Маяковский, допустим, был верен себе в служении злу, а Пушкин,
всегда служивший добру, однажды ему изменил. Хороший повод для разговора о
смысле этих важнейших слов. Но об этом, быть может, позже, сейчас интересно
другое. То, что мы, совершенно непреднамеренно, поставили рядом два этих
имени и тем уже одним в значительной мере предварили оценку.
Противопоставили, но это не так уж и важно. Ведь нельзя же противопоставить
Пушкину - Демьяна Бедного. "После смерти нам стоять почти что рядом..."
Неужели - пророчество?



Сформулируем самую беспристрастную версию, наиболее популярный портрет
героя.

Молодой блестящий поэт, человек большого таланта, новатор и реформатор
стиха, бунтарь и романтик, увидел в Революции сначала также романтику,
затем - объективную необходимость и самоотверженно бросился к ней в
услужение. Постепенно он втягивается в ее круговерть, становится глашатаем
насилия и демагогии и служит уже не Революции, а власти. Здесь он
растрачивает всю свою энергию и весь свой талант, попадает в тиски цензуры
и бюрократии, видит несостоятельность тех идеалов, которым служил, мучается
совестью, мучается раскаянием, обо всем сожалеет и в полном отчаянии
кончает жизнь самоубийством. Еще одна жертва, скажем, сталинских лет...

У этой картинки странное свойство. В общем она как будто бесспорна, однако
в отдельности каждый пункт, каждая ее деталь под вопросом. Вопрос не
обязательно выражает сомнение, он может лишь требовать разъяснений, но так
или иначе все утверждения колеблются и слегка расплываются, и каждый
отдельный вопрос еще разветвляется и порождает другие, побочные, любой из
которых может, как знать, обернуться главным. Нет смысла пытаться ответить
на них по порядку. Почитаем, подумаем, поговорим - авось что-то и
прояснится.