Роман КАНУШКИН 
   НОЧЬ СТИЛЕТА 1-3


   Роман КАНУШКИН 
   НОЧЬ СТИЛЕТА 
   ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
Анонс 
 
   У Игната Воронова было два  прозвища.  Первое  -  детское,  школьное,
Ворон.  Но  он  попал  на  кровавую  чеченскую  войну  -  и  Ворон  стал
смертоносным Стилетом, потому что свист  рассекающего  воздух  ножа  был
последним, что слышали в жизни его враги.
   Говорят, что войны кончаются миром... но мирная жизнь обернулась  для
Стилета новой войной - войной, в которой стреляют из-за угла и  добивают
упавшего, войной, в которой нет ни правил, ни законов, войной, в которой
нельзя доверять никому, - и на этой войне искусство нести смерть ценится
еще выше...
 
Пролог 
 
КРУГ РАЗМЫКАЕТСЯ 
 
   - Вот я и говорю - музыка одна и та же крутится, а за дверью никто не
отвечает.
   Подполковник милиции Прима извлек из бокового  кармана  кителя  белый
скомканный платок, промокнул им лоб и  спрятал  обратно  влажную  ткань.
Какое-то время пристально смотрел на дверь, затем снова  достал  платок.
Соседка права, что-то не то с этой дверью, запах действительно  какой-то
нехороший. О черт, ему ли привыкать к подобным запахам?!
   - Сколько, говорите, не открывает? - поинтересовался Прима у соседки,
буравя ее своими маленькими глазками.
   - Да уже, поди, трое суток. Думали - может, уехала куда. Я вам скажу,
товарищ подполковник, учитывая ее образ жизни... Шалавая ж она...
   Соседка продолжала что-то тараторить, но ни ее ответ,  ни  ее  мнение
совершенно не интересовали Приму - хватало и запаха. Этот  запах  весьма
красноречиво говорил сам за себя. И Прима вовсе  не  нуждался  в  мнении
болтливой мегеры в атласном халатике с красными маками, накрутившей свои
жиденькие волосенки на пожелтевшие пластмассовые бигуди. Да, в ее мнении
Прима совершенно не нуждался. Он еще раз нажал кнопку  дверного  звонка,
понимая, что ни  к  чему  все  это  -  необходимые  формальности  и  так
соблюдены и уже никто эту дверь изнутри не откроет.
   - Ладно, будем ломать, - промолвил Прима, отступая на шаг от двери  и
пропуская вперед своих более молодых подчиненных.
   Старший следователь по особо важным делам Прима  Валентин  Михайлович
был крупным мужчиной с покатыми, словно усталыми плечами и рыхлым лицом,
несущим отпечатки  всех  заполученных  Примой  болезненных  недугов.  До
пенсии Приме оставалась еще пара лет, но он не собирался ждать до пенсии
- в отпуск Прима возьмет жену, Валентину Павловну (их так и звали - Валя
и Валентин, уже почти четверть века, с того самого  солнечного  осеннего
дня, когда они отгуляли свою свадьбу - именно "отгуляли",  свадьба  была
что надо, в родной станице Примы, с соблюдением всех казачьих традиций),
и махнет с ней в Кисловодск поправлять здоровье. Валентин Михайлович еще
раз посмотрел на дверь, а потом, кивнув, коротко бросил:
   - Ломаем!
   Да, в прежние времена нескольких  ударов  кувалдой  было  достаточно,
чтобы  быстро  справиться  с   замком,   но   теперь   все   понаставили
металлические двери. Только не всегда это помогает. И похоже,  гражданку
Яковлеву Александру Афанасьевну  ее  металлическая  дверь  не  выручила,
вовсе не выручила.
   Прима извлек пачку сигарет "Ява". Этим сигаретам он  оставался  верен
почти четверть  века,  да  только  теперь  подозревал,  что  именно  эта
верность  -  полторы  пачки  сигарет  ежедневно  -  и  лежала  в  основе
большинства его болячек. Да уж, Кисловодск просто  необходим,  пока  еще
осталось что лечить. Если, конечно, осталось.
   Валентин Михайлович размял сигарету пальцами и закурил, наблюдая, как
его подчиненные устанавливают домкраты, чтобы "выжать" входную дверь,  -
хорошо,  что  та  открывается  внутрь,  иначе  пришлось  бы  разворотить
полстены.
   Прима выпустил струю дыма и поглядел в окно: сколько близится круглых
дат - и серебряная свадьба, а там  уже  четверть  века,  как  он  служит
здесь,  в  небольшом  городке   Батайске,   затерявшемся   меж   рукавов
полноводного Дона.
   Практически  в  городе-спутнике   огромного,   шумного   и   шального
Ростова-на-Дону.
   Как говорится, "Одесса-мама, Ростов-папа"!  Это  уж  точно,  берегите
свои чемоданы, граждане приезжающие.
   - Ну вы ж знаете, ну того, род ее занятий... - продолжала  тараторить
соседка. - Шлюшка ж она, гулящая, проституцией зарабатывает.
   Прима ничего  на  это  не  ответил,  однако  смерил  соседку  строгим
взглядом, и та замолкла. Он уже сожалел, что взял ее в понятые.
   - Еще  минуточку,  товарищ  подполковник,  -  проговорил  молоденький
сержант, руководящий этой мощной  спецоперацией  по  вышибанию  двери  в
квартире молоденькой шлюшки, которую так  не  любит  мегера  в  атласном
халатике с красными маками.
   - Хорошо, - кивнул Прима и подумал: "Чертов  запах,  совсем  паршивое
дело".
   Потом, когда с дверью наконец было покончено, запах стал  значительно
острее, и Прима понял, что не ошибся, вызвав двадцать минут назад врача.
   Необходима судмедэкспертиза, хрен  бы  их  всех  побрал.  Потому  что
лечить-то здесь уж явно некого, уже давно некого... Этот чертов запах, к
которому за столько лет службы Прима так и не смог  привыкнуть.  И  если
это хозяйка, то, наверное, не стоило ее теперь называть шлюшкой.
   - Входим, - отрывисто приказал он и добавил для понятых:
   - Ни к чему не прикасаться, ничего не трогать. Пошли.
   Прима быстро двинулся по полутемному коридору, чувствуя, что с каждым
шагом запах становится все более непереносимым, проникает в каждую  пору
его кожи, вызывая тошноту и легкое головокружение.  Валентин  Михайлович
давно уже мог различать запахи смерти, с  того  самого  далекого  теперь
дня, когда отец взял его на  скотобойню,  -  в  тот  день  Валя  плакал,
наверное, в последний раз в жизни, в тот день он ненавидел своего  отца,
и в тот день  он  стал  взрослым.  А  потом  за  четвертьвековую  службу
Валентин  Михайлович  привык  ко  многому.  Но  сейчас  к  этому  запаху
примешивалось что-то еще, что Валентин Михайлович не сумел различить.  К
этому чуть сладковатому запаху примешивалось что-то еще...
   Прима распахнул дверь в ванную и сразу  же  почувствовал  усилившуюся
тошноту, подступившую к горлу. Все, прибыли, нам сюда.
   - Так, здесь, - услышал Прима голос сержанта и  одновременно  упавшее
"Матерь Божья..." соседки в атласном халатике.
   Прима взялся рукой  за  дверной  косяк;  теперь  он  понял,  что  еще
примешивалось к этому запаху. То, что он увидел, напомнило Приме...  Она
была здесь, и это не было просто убийством. На какое-то мгновение  Приме
показалось, что он вошел в логово зверя, свирепого и  безумного.  Стены,
пол, ванна и даже зеркало - все было в темных пятнах засохшей крови. Она
лежала  в  ванне  совершенно   голая,   смотрела   куда-то   в   потолок
остекленевшими глазами... У нее было перерезано горло от уха и до уха. И
в эту страшную пасть под подбородком был вставлен засохший цветок. Самое
удивительное, что цветок хоть и засохший, но совершенно чистый - видимо,
убийца хладнокровно дождался выхода крови, прежде чем вставил  в  разрез
свое жуткое украшение.
   - Что это значит? - услышал Прима за спиной. - Не там раскрыла рот?
   - Вряд ли, - это был голос врача, - скорее не там раздвинула ноги.
   Мафия, с ней шутки плохи. Хотя...  может,  ее  сутенер  был  цыганом?
Похоже на ритуальное убийство.
   Прима обернулся.
   - Все, выведите посторонних,  -  распорядился  он.  -  Приступайте  к
исполнению своих обязанностей. И кто-нибудь наконец выключит эту чертову
музыку?!
   Он вдруг почувствовал странную сосущую боль чуть  ниже  желудка  и  с
грустью подумал: "Ну вот, еще одна болячка".
   - Жаль, - равнодушно произнес врач, глядя на ванну.
   - Что? - откликнулся Прима.
   - Жаль... Мне было  бы  жаль  резать  такое  тело,  чего  бы  она  ни
натворила. Прямо красавица.
   - Теперь она уже не очень хороша, - произнес Прима, чувствуя, что эта
странная боль понемногу отпускает его.
   - Теперь уже не очень, - согласился врач. - Вот что происходит, когда
приходится платить по счетам.
   Прима понял, что имел в виду врач, ему хватило беглого взгляда, чтобы
убедиться - ограблением здесь и не пахнет. В открытом раздвижном шкафу в
коридоре висела совершенно новая норковая шуба,  в  связи  с  чем  Прима
почему-то вспомнил о шоп-турах - скорее всего шуба приобретена  недавно.
Убийца  не  тронул  дорогую  аппаратуру,  напротив,  оставил  включенной
аудиосистему, и теперь магнитофон гонял туда-сюда одну и ту же  кассету.
А чуть позже в  металлической  коробке  из-под  леденцов  они  обнаружат
четыре тысячи долларов - сумму  более  чем  приличную  для  девчонки  из
провинциального и мало кому известного за пределами  Ростовской  области
городка Батайска.
   - Да, - кивнул Прима, - теперь она заплатила по  всем  счетам.  Более
чем...
   - Может, даже чуть  переплатила,  -  равнодушно  и  даже  с  каким-то
профессиональным цинизмом произнес врач.
   Прима хотел ему на это ответить, но... чего уж тут языком чесать? Все
уже...
   И он лишь отдал подчиненным последние распоряжения. Те  приступили  к
исполнению  своих  обязанностей,  к  необходимым  в   подобных   случаях
процедурам.
   Привычная  работа  на   месте   преступления.   Убийство   с   особой
жестокостью...
   Прима наблюдал за действиями подчиненных, борясь со все усиливающимся
желанием закурить очередную сигарету и пытаясь понять, что же  за  дикая
казнь здесь свершилась. Да, ей пришлось заплатить по счетам, но  на  кой
черт сдалась вся эта петрушка с музыкой и засохшим  цветком?  Что  здесь
произошло?
   Прима вряд ли предполагал, что все лишь начиналось и счет только  был
открыт. Валентин Михайлович Прима не мог  этого  знать,  хотя  круг  уже
разомкнулся.
 
Часть первая 
 
СВАДЬБА 
 
1. Сообщения прессы 
 
   В  июньском  номере  журнала  "Плейбой",  появившемся,   однако,   на
прилавках Москвы в самом конце  мая,  было  много  любопытного.  Обложку
украшало изображение  аппетитной  провинциальной  поп-звездочки,  весьма
умело  штурмующей  столичный  музыкальный  Олимп  и  теперь  решившей  в
качестве  девушки  месяца   выставить   на   всеобщее   обозрение   свои
соблазнительные округлости. Эти самые  округлости  в  самых  невероятных
ракурсах  демонстрировались  на   шести   полосах   журнала   вместе   с
рассуждениями обнаженной певицы о беспардонности "Акул пера", о  "Старых
песнях о главном" и - почему-то - о философии Кастанеды.  Имелись  также
рассказ модного писателя, явно примеряющего на себя одежды тайного гуру;
интервью  из  тюрьмы  с  компьютерным   взломщиком,   которому   светило
пятнадцать лет  либо  Нобелевская  премия.  Были  репортаж  о  художнике
татуировок, предпочитающем творить исключительно на женских ягодицах,  и
целый  разворот  роскошных  попок  с  шедеврами  мастера;  автомобильные
новости от "Порше", "Астона-Мартина" и  "Ломбаргини",  об  аквалангах  и
дайвинге, подвесных моторах "меркури". А также о  серфинге,  серферах  и
предстоящей модной тусовке на мысе Казантип, где соберутся старые, новые
и иные русские и нерусские, объединенные идеей  серфинга,  дискотеки  на
атомном    реакторе,    преимуществ    гетеросексуальной    любви    над
гомосексуальной и алкогольного отрыва. Еще в журнале нашлось  место  для
жуткой истории о сексуальном маньяке - серийном убийце, для материалов о
председателе благотворительного фонда, проколовшемся на  детском  порно,
об оккультной секте, возрождающей древние верования  монголо-татар  -  в
своей религиозной практике  секта  прибегала  к  помощи  галлюциногенных
грибов и делала на всем этом неплохой бизнес; имелись  новости  подиума,
полное юмора  интервью  с  ведущим  хоккейным  легионером  Павлом  Буре,
интересные обзоры видео и книг и, конечно же, светские новости. Пожалуй,
эта последняя рубрика была наиболее любопытной, потому что очень  многие
люди немедленно прореагировали на информацию, содержащуюся в ней.
   В этой рубрике сообщалось о новом, но уже нашумевшем фильме "Держись,
братан!", о режиссере, названном отечественной кинокритикой  "российским
Тарантино", но в основном о молодых исполнителях двух  главных  ролей  -
киллера Ивана и юной жены старого вора  в  законе  Марии,  приобретенной
последним скорее в качестве игрушки. В финале фильма  резвая  влюбленная
парочка - Иван да Марья, наколов и ментов, и воров,  срывается  с  кучей
денег в теплые страны. Так вот, киллера  Ванюшу  сыграл  молодой  актер,
тележурналист и известный в столичных кругах  плейбой  Андрей  Рыжий,  а
несчастную Марию - начинающая модель и певичка, взявшая себе сценическое
имя Таис. Но дальше  начинались  пикантные  10  подробности  и  светские
сплетни. Оказывается, под именем Таис, заимствованным у  древнегреческой
распутницы, скрывалась молоденькая дочка одного из самых  влиятельных  в
стране банкиров. И ни для  кого  не  было  секретом,  что  Андрей  Рыжий
приходился  младшим  братом  известнейшему   в   прошлом   криминальному
авторитету Владимиру Ильичу Лютому, впрочем,  с  некоторых  пор  успешно
легализовавшему свою криминально-финансовую империю. "Держись,  братан!"
оказался    весьма    нашумевшим    проектом,полностьюпрофинансированным
могущественными ближайшими родственниками Ванюши-Андрюши  и  Марии-Таис.
Но  самой  сногсшибательной   была   новость   о   предстоящей   свадьбе
исполнителей главных ролей. Автор статьи с едким сарказмом замечал,  что
стильная молодая парочка, за чьим бурным полугодовым романом следил весь
столичный бомонд, уверена, что очень отличается  от  среды,  из  которой
вышла. Конечно, килограммовым золотым цепям да норковым шубам до пят они
предпочитают  украшения  от  Картье  и  одежду  из  лондонских   ателье,
интересуются творчеством Бессона и Джармуша и развлекаются на сноубордах
где-нибудь в швейцарских  Альпах.  Они  скрываются  под  псевдонимами  и
делают вид, что самостоятельно пробиваются  сквозь  тернии  к  звездному
Олимпу, но далеко ли  им  удалось  бы  пройти  в  этом  направлении  без
постоянного финансового донорства?
   А может, так оно и должно  быть?  Может,  так  и  должен  создаваться
российский Голливуд? Поэтому статью о фильме "Держись, братан!",  больше
посвященную предстоящей свадьбе, автор сопроводил подзаголовком-вопросом
"Бракосочетание банковского капитала с... криминальным:  новые  Ромео  и
Джульетта?".
   Да, новость заставила поволноваться столичную тусовку: один из  самых
перспективных женихов и одна из самых очаровательных  и  богатых  невест
порывали  со  своими  старыми  связями,  чтобы  вопреки  всем   сплетням
соединиться в законном браке. Что ж, поезд ушел.  Многие  девушки  будут
обливаться в этот вечер горькими слезами, и многие жиголо - охотники  за
состоянием - вычеркнут из своих списков самую заветную цель. Все так.
   Но нашлось в  Москве  несколько  человек,  чья  реакция  будет  более
холодной и  взвешенной.  Они  также  станут  готовиться  к  предстоящему
событию, может, даже  тщательнее  остальных,  потому  что  продумать  им
придется все до мелочей. Только цели их окажутся вовсе не  праздничными.
Совсем.
   Новость была отражена во многих столичных журналах и газетах. Писали,
что  свадьба  скорее  всего  состоится  в  загородном  особняке  Лютого,
расположившемся по Рублевскому шоссе, где находилась чуть  ли  не  самая
дорогая земля в России; писали о самом доме, которому более сгодилось бы
определение "дворец" и который, по слухам,  оценивался  цифрой  с  семью
нулями; писали о приглашенных, перечисляя "звезд" и сильных  мира  сего;
беспокойный "Московский комсомолец", напротив, указывал,  что  ожидается
едва ли не сходка мафии и что создаваемый  клан  может  оказаться  самым
могущественным в стране; сплетничали о подарках и былых любовных  связях
молодых; некоторые издания  тонко  намекали,  что  "красавчик  Андрюша",
вполне возможно,  является  геем,  а  брак  носит  чисто  прагматический
характер, другие милостиво соглашались, что молодая  парочка,  возможно,
действительно влюблена, но только  теперь  им  придется  на  собственной
шкуре испытать, что  значит  быть  персонами  безжалостного  российского
шоу-бизнеса. И что за возможность постоянно мелькать на обложках  модных
журналов приходится платить. Вопрос лишь в цене...
   Но никто из оживившихся писак, включая и незатейливого автора  статьи
о "новых Ромео и Джульетте", вовсе не  ожидал,  каким  зловещим  образом
сбудутся их в общем-то безобидные сплетни и  едкие  прогнозы.  Никто  из
них, уверенных, что профессионально и  грамотно  делают  свое  дело,  не
предполагал, сколь непомерно высокой окажется цена.
 
2. Гости, которых не ждали (I) 
 
   Игнат Воронов открыл глаза, потому что нечто мокрое, толкнувшее его в
нос, не прекращало своих попыток.  Секунду  или  две  Игнат  непонимающе
смотрел перед собой, слушая, как низко гудящий, почти оглушающий его  во
сне звук отступает, превращаясь в урчание. Довольное, наглое и знакомое.
   - Брынза, черт бы тебя побрал!
   Кот, пригревшийся у него на груди, снова толкнул его влажным носом, а
потом сладко потянулся, явно намереваясь выпустить когти.
   - Ну уж нет! - Игнат схватил тяжеленного белого кота - черным у  того
были лишь одно ухо и самый кончик наглого носа, за что Игнат  и  прозвал
его Брынзой, - резко приподнялся на локте, собираясь вышвырнуть кота  из
постели,  и...  замер.  И  не  только  потому,  что  ему   сейчас   были
противопоказаны резкие движения - все выпитое несколько часов назад чуть
не взорвало голову изнутри, - его ожидал еще  больший  сюрприз.  Кот  не
имел ничего против манипуляций хозяина.
   Возвышаясь в руке Игната над постелью, он  продолжал  урчать,  заодно
наблюдая, как оторопевший Игнат разглядывает лежащее  с  ним  рядом  еще
одно человеческое существо. Старый развратник Брынза безошибочно узнал в
нем самку. Брынзе очень нравился запах самок, и он никогда бы и ни с чем
его не спутал. Брынза был  молодым  огромным  котом,  отвоевавшим  целый
квартал территории, прилегающей к дому Игната, и вряд  ли  его  двуногий
хозяин предполагал, сколько у Брынзы было поклонниц. Да чего там,  Игнат
этого даже и не мог представить.
   Игнат разжал  пальцы  -  Брынза  полетел  на  пол.  Сон  девушки  был
достаточно глубоким, рот слегка приоткрытым, простыня несколько сползла,
обнажая голую грудь. Даже при большом количестве косметики  девица  явно
недотягивала до Мэрилин  Монро,  хотя  была  довольно  мила;  сейчас  же
выступающие прожилки под  глазами  указывали,  что  юное  создание  вело
далеко не здоровый  образ  жизни;  однако  грудь,  надо  признать,  была
действительно хороша. Игнат увидел, что Брынза развлекается  на  полу  с
черными женскими трусиками - в его двухкомнатном холостяцком  жилище  до
сегодняшнего утра подобных предметов не водилось.
   "Ни хрена себе заплыв на короткую дистанцию!" -  мелькнуло  в  голове
Игната. Он  все  еще  не  мог  ничего  вспомнить  -  вчера  они  здорово
перебрали.
   Осторожно, пытаясь не разбудить барышню, он  выбрался  из  постели  и
понял, что тоже голый. Так-так,  неплохо:  СПИД  нынче  не  опасен,  как
легкая простуда, - лечится амбулаторно, переносится на  ногах...  Игнат,
бесшумно ступая, прошел  в  ванную  и  закрыл  за  собой  дверь.  Пустив
холодную воду, подставил под струю голову. Тут же ему стало  значительно
легче  -  он  застонал,  причем,  завершаясь,  стон  его  чуть  было  не
переродился в радостный крик.
   - О, нормалды... Хорошо!
   Вода бежала по затылку, по ушам, снова по лбу. Игнат поднял голову  и
уставился в зеркало.
   - А чего хорошего-то?! -  негромко  проговорил  он.  -  Допился.  Уже
просыпаюсь неизвестно с кем.
   Из зеркала на него смотрела небритая и весьма потрепанная  физиономия
с торчащей мокрой щеткой волос - Игнат Воронов подстригся практически на
лыску, оставив сверху лишь небольшой ежик. Почти Брюс Уиллис - правда, в
тех фильмах, где тот играет спившихся забулдыг.
   - Ладно, не страшно, - произнес Игнат чуть громче, чем  хотел  бы.  -
Лучший способ борьбы с похмельем - это контрастный душ. - Он  обернулся,
посмотрел в унитаз, потом усмехнулся и подумал, что,  наверное,  не  все
так отвратительно. - Что ж, иногда с утра поступают и хорошие новости.
   В унитазе плавал презерватив. Видимо, он действовал на автопилоте, но
все-таки позаботился о презервативе. Один из лучших сотрудников (правда,
теперь забыл добавить слово "бывший") самого  элитного  и  уж  наверняка
самого секретного спецподразделения, ныне превращающийся в  спивающегося
забулдыгу, проявил себя вчера большим умничкой  и  позаботился  о  мерах
предосторожности. Хотя скорее всего о презервативе позаботилась  она,  и
теперь остается решить задачу - кто такая?
   Дверь открылась. Девушка стояла  на  пороге.  Игнат,  не  поворачивая
головы, посмотрел на нее через  зеркало.  Видимо,  о  застенчивости  она
ничего не слышала. Стояла голая и довольно соблазнительная.  Совсем  еще
юная. Улыбнулась:
   - Ты всегда разговариваешь сам с собой?
   - И тебя с добрым утром! - Игнат попробовал улыбнуться, но получилось
так себе.
   - Слышала, что ты говорил про похмелье... Один человек учил меня, что
лучший способ борьбы с похмельем - это утренний перетрах.
   - Видать, мудрый был малый.
   -  Да,  ты  абсолютно  прав,  -  серьезно  сказала  девушка,   -   он
действительно был мудрый. Он дал мне эту работу.
   Игнат все же рассмеялся и проговорил:
   - Пилот малой авиации трясущимися руками берется  утром  за  штурвал,
обнаруживает, что одет в разные  ботинки,  одного  носка  нет  вообще...
Появляется стюардесса, он смотрит на нее,  силясь  вспомнить,  что  надо
говорить, потом произносит: "Раздевайся... Тьфу  ты,  нет...  Наливай...
Тьфу, черт! Не... Это...
   От винта!"
   Девушка улыбнулась:
   - Это анекдот или намек?
   - Ну, если честно - и то и другое, - признался Игнат.
   - Сладкий мой, память отшибло?.. Ты вчера меня путал, как  только  не
называл. Катерина я. Очень просто - Катя. Но больше напоминать не  буду.
Катя! А подруга моя - две Кати, если тебе так проще запомнить.
   - Понятно. - Игнат кивнул, вытер голову полотенцем.
   - Жениться ты на мне вчера не обещал.  Ничего  непоправимого  еще  не
совершено.
   - Ладно, не обижайся. Перебрали вчера.
   - Что еще? Я здесь по собственной воле, потому что ты мне понравился.
   По-моему, у тебя вчера был день рождения, если это правда.
   - Вроде бы правда...
   - Что еще? Да, я проститутка.
   - Да? Но... вроде... - Игнат пожал плечами.  -  Ну...  вроде  вы  это
по-другому называете.
   - Точно. Мы - по-другому. - Она кивнула. - Только я необычная девушка
и называю вещи своими именами. Днем учусь,  а  ночами  работаю.  Я  тебе
вчера и это говорила.
   - Припоминаю... Черт побери! - Игнат вдруг обнаружил, что только  что
все вспомнил. - Ты учишься в юридической академии... Ты студентка,  если
я ничего не путаю. Студентка! Правильно?
   - Точно. Тебя вчера это очень удивляло. Юриспруденция и проституция -
ты нашел это весьма сексуальным.
   - Да. Ты... - Игнат улыбнулся и несколько растерянно спросил:
   - Ты - подарок?
   - Вчера ты называл меня "Подарочек".  И  даже  повязал  бантик.  Было
очень весело - гусары гуляли.
   - Извини.
   - Почему? Нормально. Учитывая обстоятельства. Это твое  слово,  очень
милое в своем татарском идиотизме, нормал?..
   - Нормалды?
   - Да, верно. Так что все нормалды!
   - Слушай, как же ты такая умная и...
   - Не начинай. Договорились же вчера.
   - Да? Ладно.
   - Все же ты милый...
   - Всегда считал юристов извращенцами.
   - Я будущий юрист. Но против извращенки ничего не имею.
   Игнат глядел в зеркало и поглаживал щетину - придется  все  сбривать,
сегодня он должен выглядеть как огурчик.
   Этого будущего юриста преподнесли вчера  Игнату  новые  сослуживцы  в
качестве подарка ко дню рождения. Как и весьма неплохую  гладкоствольную
"беретту", помповое ружье. Игнат  вообще-то  хотел  "зажать"  свой  день
рождения - невелик праздник, - так бы  оно  и  вышло,  вряд  ли  бы  кто
вспомнил, если бы не происшествие в казино "Шале-Рояль". Шефиня (нелепо:
баба возглавляет частное охранное агентство, да только последние полгода
в жизни Игната было много всего нелепого) очень дорожила этим  договором
с казино, но контракт был заключен с испытательным сроком. И вот  в  тот
вечер казино охраняли самые проверенные сотрудники. Игната -  новичка  -
попросили подменить кого-то.  Когда  шефиня  об  этом  узнала,  то  явно
встревожилась, и в общем-то ее  можно  было  понять.  Обычно  заведения,
подобные "Шале-Рояль", создают собственные службы охраны, но брат шефини
имел свою долю - вроде бы небольшую, процентов семь среди учредителей, и
вот, нажимая на родственные чувства, но в  основном  прибегая  к  своему
несравненному красноречию, ей удалось заставить  "Шале-Рояль"  пойти  на
заключение этого контракта. И было ради чего суетиться: "Шале-Рояль" был
не просто казино, а скорее респектабельным клубом, в который входило все
- от боулинга до сауны, помимо того, велось  строительство  гольф-клуба.
Кусочек лакомый,  и  двухмесячный  испытательный  срок  необходимо  было
выдержать с честью.
   Когда же шефине рекомендовали Игната,  его  представили  как  офицера
запаса, пограничника, имеющего некоторый, не  очень  значительный,  опыт
боевых операций в Чечне,  неплохого  спортсмена  и  т.  д.  Ни  о  каких
спецподразделениях, тем более  сверхсекретных,  разумеется,  не  было  и
речи, и по компьютерному досье выходило, что  самым  опасным  предметом,
который Игнат держал когда-либо в руках, являлась баранка автомобиля.
   - Ну что, пойдешь водилой? - спросила шефиня, удостоив Игната  беглым
взглядом.
   Игнат долгое время сидел без работы, поэтому проговорил:
   - Хоть тушкой, хоть чучелом...
   Теперь шефиня посмотрела на него с интересом, улыбнулась:
   - Ну что ж, Воронов, значит, договорились.
 
*** 
 
   В казино "Шале-Рояль" было несколько залов, в  том  числе  небольшой,
уютный, для особых гостей.  Там  разговаривали  вполголоса,  там  лилась
тихая музыка, там делались крупные ставки. Этот  VIP-зал  и  должен  был
охранять Игнат.
   В дальней глухой стене, рядом с  изящной  стойкой  совсем  небольшого
бара, прямо в зеркале, находилась дверь в офис управляющего.  Охранников
зала за эту дверь не пропускали, но, по слухам, там, в сейфе, находилась
чуть ли не основная касса на случай неожиданного крупного выигрыша.
   Игнат работал в агентстве уже почти месяц и до этого  вечера  проявил
себя как тихий, скромный, исполнительный малый.  "Страшные  истории"  из
боевой жизни сотрудников агентства слушал с легкой улыбкой, но вроде так
выходило, что самому ему про "героизьм" рассказать нечего. Особой дружбы
он ни с кем не водил, поддерживая со всеми ровные отношения; может, чуть
больше остальных  его  интересовал  забавный  паренек  из  компьютерного
отдела по фамилии Соболев (шефиня, конечно, знала свое дело и  одной  из
первых поняла, что именуемый сейчас общим штампом "компьютерный шпионаж"
- будущая  золотая  жила,  поэтому  в  компьютерный  отдел  вкладывались
деньги). И  может,  чуть  меньше  остальных  ему  нравился  здоровенный,
пришедший из ОМОНа детина, претендующий на лидерство, и не только  из-за
своих физических данных, но и за счет лихо подвешенного языка.
   В агентстве его прозвали Афоней, и народ в  общем-то  его  уважал,  а
Игнат крестить с ним детей не собирался.
   Работа была нелегкой, часто без выходных,  но  и  платила  шефиня  по
справедливости,  и  поэтому  в  отличие  от  сотрудников  многих  других
охранных агентств народ здесь не промышлял  постоянно  подворачивающейся
халтурой типа молниеносных рейдов по перевозке крупного нала из Москвы в
Петербург.  И  условия  в  агентстве  были  приличными,   имелись   тир,
спортивный и тренажерный залы, банька. И в спаррингах, и  в  тире  Игнат
также особенно не выделялся, показывая результаты чуть выше  средних,  и
никто, кроме него, не знал, что на самом деле он ни  разу  не  промазал,
укладывая пули не в "яблочко", а туда, куда хотел,  а  в  спаррингах  не
пропускал ни одного случайного удара. Он даже как-то  поразил  здоровяка
Афоню - тот вел себя на татами весьма агрессивно и, приложив Игната,  на
его взгляд, красивым и сокрушительным ударом,  был  крайне  удивлен  тем
обстоятельством, что соперник лишь слегка  потряс  головой  и  предложил
продолжить поединок. Иногда Игнат себя спрашивал: какого  хрена  он  так
замаскировался, есть ли  в  этом  дерьме  хоть  какой-то  смысл?  Может,
привычка? Действовать согласно привычке легче? Так же  как  и  исполнять
долг?! Легче, чем задавать себе лишние вопросы и оставаться один на один
с болью, которая, оказывается, все еще не прошла,  которая  возвращается
по ночам, в снах, где все в жизни Игната  еще  было  хорошо.  Была  жива
женщина,  которую  он  любил,   и   он   был   по-прежнему   сотрудником
сверхсекретного  спецподразделения,  и  еще  ничего   непоправимого   не
произошло.
   Женщина, которую он любил, и работа, в которую он верил когда-то... А
потом, в один момент, все кончилось.  Поэтому  какого  хрена  спрашивать
себя, зачем он так замаскировался?
   И до того вечера в казино "Шале-Рояль" все так и  оставалось.  Тихий,
ничем не выделяющийся водила из охранного агентства, каких  в  огромной,
бурлящей, сумасшедшей и равнодушной к людям Москве развелось  множество.
Так все и оставалось. Но только до того вечера.
 
*** 
 
   Охранникам   зала   "Шале-Рояль"   полагались   черный   смокинг    и
галстук-бабочка. Этот наряд преобразил Игната.
   - Черт тебя дери, Воронов, - произнесла шефиня своим хриплым голосом,
- да ты прямо голливудская звезда!
   - Йесс, мэм, - неожиданно ответил Игнат.
   - Чего? - Шефиня пристально посмотрела на Игната, потом рассмеялась.
   - А ты парень веселый. Сколько у тебя еще сюрпризов?
   Игнат пожал плечами. Шефиня  посмотрела  на  него  с  каким-то  новым
интересом. Она была деловая, успешная и красивая сорокалетняя женщина.
   Может  быть,   не   красавица,   но   ухоженная   и   поэтому   очень
привлекательная. Она осмотрела своих сотрудников, вздохнула:
   - Вы у меня джентльмены. -  Потом  улыбнулась,  покачала  головой.  -
Сколько  красивых  мужиков   пропадает...   Может,   пока   не   поздно,
переориентируемся в модельное агентство? Мужскую версию  "Ред  Старз"  ?
Какое-нибудь...
   - "Ред Булз" , - подсказал Игнат.
   Шефиня снова рассмеялась, потом положила руку на какой-то документ.
   Это был контракт с казино - шутки окончены.
   - Ладно, Игнат, не подведи, мне нужно, чтобы все было нормально.  Мне
нужен этот контракт.
   - Постараюсь, - пообещал Игнат.
   - Остальные знают, что делать. С Вороновым проведите инструктаж.  Ну,
мальчики, удачного дежурства.
   В тот вечер шефиня впервые назвала Игната по имени.  Она  не  терпела
фамильярности. Конечно, в приватных беседах  к  старым  сотрудникам  она
обращалась по именам, но на службе были заведены другие порядки.  И  это
было нормально, это помогало  поддерживать  жесткую  дисциплину.  В  тот
вечер впервые было сделано исключение. Но в тот  вечер  произошло  много
исключительного.
 
*** 
 
   Директора казино  все  называли  Борисычем.  Это  был  уравновешенный
человек с благородной сединой,  безупречным  вкусом  и  безукоризненными
манерами.
   Он был одет в  великолепный  костюм  со  светлым  пиджаком-френчем  и
кожаные  мокасины  от  "Гуччи".  На  его   запястье   болтался   золотой
швейцарский хронограф "Ролекс", а  пальцы  украшал  всего  один  тяжелый
перстень с изумрудом. Кольцо скорее всего было старинной работы.
   Он  доброжелательно  поздоровался  с  охранниками,   познакомился   с
новеньким - Игнатом.
   - Борисыча народ уважает, - шепнул на ухо Игнату  Афоня,  -  а  бабы,
дилерши, так просто обожают. Он, по-моему, тут всех перетрахал.
   Игнат кивнул. Он знал этот  тип  людей:  такой  благородный  мафиози,
которого очень любят окружающие. Любят за порядочность  и  за  щедрость.
Борисыч ему понравился. Как и казино "Шале-Рояль", отделанное со  вкусом
и без бестолковой навороченности. А потом началась игра.
 
*** 
 
   Было десять минут  одиннадцатого,  когда  Игнат  услышал  характерное
клацанье передергиваемых затворов. Потом какой-то шум  в  других  залах,
приглушенный стенами возглас, но Игнат все же  разобрал  его:  "Плановая
проверка!" Двери перед VIP-залом были закрыты,  и  перед  этими  дверьми
должны были быть еще охранники.  Вечер  только  начинался,  и  здесь,  в
VIP-зале, находилась симпатичная  пара,  близкие  друзья  Борисыча.  Они
сидели вместе с хозяином за столом, где шла игра  в  рулетку,  о  чем-то
негромко болтали, смеялись и время от времени делали ставки. За столом в
блэк-джек играли несколько почетных гостей  Борисыча,  и  Игнат  обратил
внимание, что один из них (Афоня сказал Игнату, что это Мели, крупнейший
производитель осетинской  водки,  "а  если  еще  учесть,  что  девяносто
процентов нелегальной водки производится в Осетии, то сам понимаешь...")
играет стодолларовыми фишками. Мели играл на четырех боксах, в том числе
и "на последней руке", и за те пару минут, что Игнат задержался у стола,
умудрился поставить и спустить месячную зарплату охранника агентства.
   Мели выложил новую пачку стодолларовых банкнот, попросил обменять  их
на фишки, поднял голову, улыбнулся Игнату и глубокомысленно изрек:
   - Мы играем - мы выигрываем. Мы играем - мы проигрываем. Мы - играем.
   - Очень метко замечено.
   Борисыч смотрел на них. Этот новенький элегантный  охранник,  который
говорил тихо, но как раз то, что надо, ему явно нравился. Борисыч вообще
уважал людей, которые  о  важных  вещах  могут  говорить  тихо.  А  этот
новенький парень наверняка был из  таких.  Борисыч  поднялся  со  своего
места, подошел к Игнату и взял его за локоть.
   - Там в столовой накрыт стол для персонала, пойди  перекуси.  У  меня
очень хорошая кухня. А плов - по моему рецепту.  Иногда  я  его  готовлю
сам. Люблю я это дело, - и он вдруг улыбнулся хорошей, открытой, но чуть
смущенной улыбкой, - знаешь, хобби... Но  люблю!  Ко  мне  приезжают  не
только поиграть, - добавил он не без гордости, - правда. Поди попробуй.
   Игнат собирался поблагодарить Борисыча, но раздался громкий радостный
голос Мели:
   -  Ваув,  вау-в,  вау-у-у-в!!!  -  Эдакий  американизм  с  кавказским
акцентом. Или наоборот.
   Ставка Мели сыграла, сейчас он получил  тысячу  долларов.  Борисыч  с
Игнатом переглянулись и заговорщицки рассмеялись, и в это  мгновение  на
какое-то, пусть даже короткое, время они стали друзьями.
   Мели получил тысячедолларовую фишку, она была значительно  тяжелее  и
крупнее обычных фишек, ее украшала  голограмма,  но  главное,  она  была
квадратной.
   С довольно острыми углами.
   - Мели, дела пошли в гору? - добродушно произнес Борисыч.
   - Мы - играем, - царственно  ответил  Мели.  А  потом  рассмеялся  и,
указав на Игната, добавил:
   - Вот молодой человек знает. Пусть постоит здесь, он приносит удачу.
   - Если он будет стоять здесь, Мели, то кто принесет удачу мне?
   - Когда-то, до перестройки, я преподавал экономику, - сказал Мели. Он
был лысый, с чуть выпуклыми  глазами  и  походил  на  пожилого  Пикассо,
который  притворялся  Ганди.  -  Такое  называется   "конфликт   целей".
Действительно, кто  же  тогда  будет  приносить  удачу  тебе?  Ты  прав,
Борисыч!
   Вот тогда за дверьми и послышался этот шум. Передергивание  затворов,
возгласы...
   - Что там такое творится? - начал было Борисыч, но не договорил.
   Двери в VIP-зал открылись. Нет, даже не открылись, они  распахнулись,
словно по ним ударили ногой. Потом прозвучала отрывистая фраза:
   - Плановая проверка. Всем встать! Лицом к стене! Ноги расставить!
   Руки - на стену!
   Охранники были уже разоружены. Угрожающе защелкали затворы. Помещение
моментально заполнилось  людьми  в  масках,  камуфляже  и  бронежилетах.
Нашивки "ОМОН", надписи на бронежилетах уведомляли: "Милиция".
   - В чем дело? - произнес Борисыч.
   - К стене! - бросил омоновец в  маске,  затем  почему-то  повернулся,
выбил  ногой  табурет  из-под  Мели  и  направил  на  него   укороченный
милицейский автомат. - Тебе что, непонятно?! Вскочил к стене!
   Грузный Мели, чтобы не упасть, ухватился руками за край стола,  чашка
с  недопитым  кофе  полетела  на  пол.  Разбилась.  Игнат   смотрел   на
опрокинутый табурет и на то, что осталось  от  чашки.  Омоновец  толкнул
Мели в спину.
   - К стене!
   - Это что такое? - произнес Борисыч. Он был искренне удивлен,  причем
настолько, что удивление  вытеснило  возникшее  было  негодование.  -  Я
директор казино, здесь солидные люди... Я вас...
   - К стене! - Дуло автомата переместилось. Остановилось на Борисыче  -
тускло отливающая сталь, черная, холодная бездна.
   - Они делают свою работу, - негромко произнес Игнат. - Успокойтесь.
   Поворачиваемся.
   Он  не  спеша  повернулся,  наклонился  к  стене,   опершись   широко
расставленными руками, - сама законопослушность. Чуть  повернув  голову,
подбадривающе кивнул Борисычу, как бы приглашая его поступить  таким  же
образом.
   Табельное оружие  -  тяжелый,  в  принципе  бесполезный  "Макаров"  -
имелось только у старшего. В этом зале им был Афоня. Возражать  что-либо
вооруженным автоматами омоновцам, даже при наличии "Макарова",  было  бы
не просто безрассудством и не просто идиотизмом; в каком-то  смысле  это
являлось недостойным поведением, и профессионалу такое вряд ли пришло бы
в голову.
   - Ноги шире!
   Игнат почувствовал несильный удар по внутренней стороне ботинка. Удар
оказался точным, прямо по косточке.
   "Вот  собака!  -  с  каким-то  странным  весельем  подумал  Игнат.  -
Тренируется. А вот насчет ног - это ты напрасно, шире не надо. В этом  я
могу тебя уверить,  приятель.  -  И  с  какой-то  внезапной  жестокостью
мысленно добавил:
   - Молокосос!" Это слово, как и сопроводившая его  короткая  внезапная
эмоция, еще больше развеселило Игната. Он улыбнулся, но  лишь  краешками
губ. В этой улыбке совсем не было прежнего тепла. "Вот в чем дело - наши
охотничьи инстинкты возвращаются после полугодовой спячки?  Молокосос  в
бронежилете ударил нас по ножке, и мы уже готовы к маленькой войне?!"
   Нет, все не так просто, подумал Игнат. И охотничьи инстинкты здесь ни
при чем. Как и полугодовая спячка. В работе даже самой отлаженной машины
может произойти сбой. И в жизни любого человека может  случиться  то  же
самое.  Он  немало  пережил  за  последнее  время,   и   теперь   хватит
юродствовать и хватит себя жалеть. Дело не в охотничьих инстинктах и  не
в обиде на молокососа в бронежилете. Он здесь для того, чтобы  выполнять
свою работу, и его чутье профессионала  подсказывает  ему,  что  с  этим
визитом ОМОНа что-то не так. Это не  совсем  плановая  проверка,  ребята
ведут себя вызывающе, явно рассчитывая на провокацию.  Держать  ситуацию
под контролем будет непросто. Поэтому, уж коли подрядился, будь любезен,
выполняй свою работу. Взялся за гуж...
   Все эти размышления заняли  не  больше  секунды  -  внутреннее  время
вообще умеет течь быстрее, - и улыбка все еще играла на губах Игната.
   - Тебе что, очень весело?! - услышал он голос омоновца.
   Игнат чуть повернул голову. Молокосос был в маске, видны лишь глаза.
   Черт, а ведь они и  вправду  пришли  сюда  потренироваться.  В  глаза
смотреть нельзя -  признак  агрессии,  даже  если  смотришь  с  улыбкой.
Особенно если с улыбкой. И Игнат проговорил:
   - Ты просто сбил мне мозоль. - И тут же мягко добавил:
   - Извини, но это так.
   - Еще раз повернешь башку, я тебе мозоль на лоб натяну.
   Игнат молча повернулся к стене. Тут же из  большого  зала  послышался
шум и звон разбиваемого стекла.
   - Что там? - спросил омоновец, которого Игнат окрестил Молокососом.
   - Охрана, - ответили ему. - Попытка оказать сопротивление.
   - Да у меня тут тоже смешливый попался.
   Бойцы ОМОНа были аккуратными, в чистеньком, отутюженном камуфляже,  в
начищенных до блеска ботинках.  Они  следили  за  своим  внешним  видом.
Боковым зрением в зеркальной стене Игнат  видел  отражение  всего  зала.
Сотрудники казино и гости, все, кроме женщин, поставлены лицом к  стене.
Помимо Молокососа, в зале находились еще два омоновца.
   - Ментовский беспредел, - проворчал  Мели.  Видно,  посетители  этого
зала не привыкли к подобному обращению. - Чем  лучше  тридцать  седьмого
года?
   - Что ты сказал?! - Омоновец сделал шаг к Мели. - Ты, борзота, что ты
сказал?
   Мели повернулся:
   - Что это наглый произвол. Я с вами еще разберусь, обещаю.
   Тут же к Мели шагнул второй омоновец:
   - Я как сказал стоять?! Я разве говорил поворачиваться?
   Он эффектно подпрыгнул и обрушил ботинок  на  ребра  Мели.  Удар  был
несильным, пока они просто развлекались. Но крупная фигура  Мели  осела;
он странно выгнулся, схватился руками за ребра и, пытаясь  поймать  ртом
воздух,  начал  клониться  вперед,  не  переставая   хрипеть.   У   Мели
перехватило дыхание, и второй омоновец его бить не стал.
   Борисыч беспомощно  посмотрел  на  Игната,  его  взгляд  говорил:  "Я
понимаю, сынок, что ты сделать ничего не можешь. Но все же,  мать  вашу,
охрана вы или кто?!" Вслух он проворчал:
   - И это называется "делают свою работу"?
   И тогда Афоня начал действовать: табельный "Макаров" покоился у  него
на поясе, в кобуре. Рука Афони быстро легла на  кобуру,  щелчком  пальца
расстегнула ее и была уже на рукояти пистолета.
   "Неудачная мысль, - мелькнуло у Игната, - совсем неудачная".
   Омоновцы, казалось, только этого  и  ждали.  Чуть  позже,  анализируя
ситуацию,  Игнат  отметил,  что  их  даже  не  обыскали.  Может,  они  и
собирались  их  обыскать,  но  не  обыскали,  потому   что   действовали
наверняка.
   Афоня даже не успел извлечь пистолет. Он сразу получил удар автоматом
в солнечное сплетение,  начал  сгибаться,  и  автомат  Калашникова,  его
укороченная милицейская версия, возвращаясь назад,  встретился  с  лицом
Афони, превращая его в кровавое месиво.  Второй  омоновец  обрушил  свой
автомат на Афонин затылок.
   О черт! Игнат поморщился.
   Крики, избиение... Теперь они уже не просто развлекались.
   Все же Афоня оказался крепким малым: он не упал, а стоял наклонившись
и, уперевшись руками в стену, как  бык  мотал  головой.  Кровавая  слюна
потекла на пол. Его пистолет был уже в руках одного из омоновцев.
   - Что, сука, шустрый? - произнес тот и снова обрушил автомат на спину
Афони, теперь уже в область почек.
   Афоня покачнулся и чуть слышно застонал.
   - Убьют они парня, - тихо проговорил Борисыч. - Я догадываюсь, кто их
мог прислать.
   - Так-так-так, что здесь происходит? - В  дверях  возникла  еще  одна
фигура.
   Штатский. Джинсы, кожаная  куртка,  внимательные,  заботливые  глаза,
тонкие усики. Вот и старший пожаловал.  Быстро  взглянул  на  Афоню,  на
Мели, чуть заметно улыбнулся.
   - Оказывал  сопротивление.  -  Омоновец  кивнул  на  Афоню  и,  держа
"Макаров" за ствол, протянул его старшему.
   Тот уселся за стол  для  игры  в  рулетку,  посмотрел  на  протянутый
пистолет, выложил какие-то документы. Омоновец положил "Макаров" рядом с
документами.
   - Это нехорошо, - промолвил старший, - неподчинение властям.
   Документы у всех есть? Проверили?
   Их начали обыскивать. Игната снова  несильно  ударили  по  внутренней
части ботинка, именно по тому месту, где у него якобы была мозоль.
   - Ноги шире!
   Игнат молча подчинился - это был Молокосос.  Игнат  подумал,  что  не
стоит доставлять ему удовольствие и провоцировать. Парень явно  радостно
поработал бы автоматом и по его почкам.
   - Второй тоже смешливый, - произнес Молокосос. - Шире ноги!
   На мгновение над ними сгустилась тишина. Губы  Борисыча  пересохли  -
этот неожиданный произвол, казалось,  на  время  парализовал  его  волю.
Игнат ждал и думал, что все это какая-то иррациональность: не  могут  же
они просто так "мочить" людей, даже не провоцирующих их? Только  за  то,
что  они  находятся  в  этом  помещении.  Или  могут?   Все-таки   Игнат
максимально расслабил тело и слушал эту тишину, слушал...
   - Мозоль больше не болит? - поинтересовался Молокосос.
   - Нет, - ответил Игнат.
   - Что  за  мозоль?  -  с  каким-то  нездоровым  любопытством  спросил
старший, но потом, словно он  случайно  отвлекся,  заговорил  совсем  на
другую тему:
   - Так. Кто директор или управляющий казино?
   - Я, - не поворачиваясь, произнес Борисыч.
   Старший кивнул одному из бойцов, и тот вышел в общий зал,  закрыв  за
собой двери. Рядом с Игнатом остался Молокосос и у противоположной стены
тот, кто бил Афоню автоматом по затылку.
   - Мне нужна вся документация, откройте сейфы.
   - С какой стати? - произнес Борисыч.
   Старший что-то, не отрываясь, писал, как будто был занят очень важным
делом. Не поднимая головы, бросил:
   - Плановая проверка.
   Мели все продолжал тихо хрипеть. Старший посмотрел на  него  и  вдруг
сказал:
   - А ну заткнись! - Потом перевел взгляд на Борисыча, улыбнулся. -  Вы
же понимаете, что мы можем все взять сами! Не тратьте ни свое,  ни  наше
время.
   - Послушайте,  -  негодующе,  но  сдерживаясь,  произнес  Борисыч,  -
врываются люди в масках и начинают избивать моих клиентов и  персонал...
Откуда я знаю, кто вы - милиция или террористы?! Бандиты? Ни  документов
не предъявили, ничего...
   Старший усмехнулся, продолжая писать, покачал головой:
   - Я знаю, что ключи от сейфа всегда находятся у тебя. Сам отдашь  или
мне ребят попросить? Я ведь могу много чего там найти. И черную кассу, и
кое-что посерьезней. А вот насколько посерьезней - зависит от тебя.
   Борисыч  попытался  повернуться  к  старшему,  и  тут  же   Молокосос
отрывисто произнес:
   - Лицом к стене!
   Игнат наблюдал за всем происходящим через зеркальное  отражение.  Его
взгляд остановился на столе для игры в  блэк-джек.  На  тысячедолларовой
фишке, которую выиграл Мели.
   - Ты что мне за туфту гонишь? - четко произнес Борисыч. - Один звонок
в управление...
   - А ну закрой пасть! - рявкнул Молокосос, делая шаг к Борисычу.
   Давить на психику - это у них оказалось отработанным приемом.
   Старший отрицательно покачал головой, и Молокосос остановился.
   Старший участливо вздохнул:
   - Знаю я про твоих покровителей. А теперь слушай сюда: я у тебя найду
здесь девяносто девять нарушений, ты знаешь это не хуже  меня.  А  потом
звони куда хочешь. Ты понял меня? Хоть Господу Богу...
   - Это уже не просто превышение власти, - негромко произнес Борисыч. -
Ввалились без предъявления...
   -  Скажем  так,  -  перебил  его  старший,  -  я  действую   согласно
оперативной информации. Поступил  сигнал,  и  если  я  в  ходе  плановой
проверки кое-что обнаружил... Вопросы? Все дело в этом "кое-что". Хочешь
по-хорошему - ключи. - Он протянул руку. - Я жду. Пока еще жду.
   Борисыч стоял не поворачиваясь и молчал.
   - Ты что, оглох? - произнес Молокосос и  несильно  ткнул  Борисыча  в
спину.
   - Никакая оперативная информация не позволяет  избивать  клиентов.  -
Борисыч кивнул на Мели. - Солидный человек, в возрасте, он  не  оказывал
никакого сопротивления. У меня здесь полно свидетелей.
   - Хочешь подать жалобу? Пожалуйста. Пиши заявление. Кто тебя  бил?  -
Теперь он обратился к Мели.
   Тот все же успел продышаться и ответил:
   - Он вышел... тот, третий.
   - Вот незадача, - старший пожал плечами, - как же мы его узнаем?  Он,
наверное, был в маске? Понимаю.  -  Старший  повернулся  к  Борисычу.  -
Ключи! А то у меня ребята тут такой интерьер наведут...  В  том,  что  я
кое-что найду, можешь не сомневаться. Ты этого хочешь? Ключи.
   Он кивнул  Молокососу,  тот  начал  обыскивать  Борисыча  на  предмет
ключей. Пусто.
   - Такая  мелочь,  как  черная  касса,  она  есть  всегда.  -  Старший
усмехаясь смотрел на Борисыча. - Пока еще не поздно по-хорошему.  Давай.
Я засекаю ровно минуту и жду. А там - считай, сам напросился.
   Секундная стрелка на золотом хронографе "Ролекс" начала свой отсчет -
левая рука Борисыча опиралась о стену рядом с правой рукой Игната. Игнат
чуть переместил по стене мизинец, коснулся Борисыча.
   - Скажи, что согласен, - промолвил он одними губами.
   - Что?
   Игнат чуть повернул голову.
   - Когда будет "шестьдесят", скажи, что согласен. И все.
   В зеркальном отражении их взгляды встретились. Борисыч  медлил:  этот
новенький паренек предложил сейчас понадеяться на него. Но Борисыч видел
его первый раз в жизни. Да, он ему понравился, но что он  может  в  этой
ситуации?
   Охранники или разоружены, или избиты...
   Секундная стрелка перешла отметку "30".
   И тогда Борисыч увидел в холодном взгляде серо-голубых  глаз  что-то,
чего не увидели ни старший, ни омоновцы и никто из  тех,  кто  находился
сейчас в зале. Борисыч не знал, как это называется, но  если  правы  те,
кто утверждает, что взгляд может показывать  силу  души,  то...  Борисыч
увидел, что этот новенький элегантный паренек, который  ему  понравился,
обладает взглядом, ставшим вдруг холодным как лед. И этот паренек  может
быть... опасен.
   Секундная стрелка приблизилась к отметке "45", перепрыгнула ее...
   Взгляд совершенно спокоен и... и он, наверное, действительно отражает
какую-то неведомую силу. Борисыч чуть заметно кивнул,  что  должно  было
означать согласие.
   - Что, очень скучно? - спросил Молокосос. - Чего пялитесь?
   Секундная стрелка была на отметке "50".
   - Вы... вы предлагаете договориться? - негромко произнес Борисыч.
   Отметка "55".
   Старший в ответ лишь усмехнулся. Игнат Воронов, прозванный в  команде
Стилетом, а также Вороном,  смотрел  сейчас  на  тысячедолларовую  фишку
выигрыша Мели. Вороном его называли понятно почему и обращались  к  нему
так всегда.
   Стилетом - лишь в  момент  боевых  операций.  Стилетом  его  прозвали
потому, что он лучше всех в команде обращался с  холодным  оружием.  Его
коньком являлись собственноручно изготовляемые  метательные  пластины  с
отточенными краями и с противовесом в ручке. Пластины были небольшими, в
ладони их могло уместиться пять. И для того чтобы все их послать в цель,
Стилету требовалось не более трех с половиной секунд. В  лучшие  дни  он
показывал результат три секунды. Сейчас у него таких  пластин  не  было.
Зато была тяжелая тысячедолларовая фишка, квадратная, с острыми углами.
   Стрелка хронографа "Ролекс" приближалась к отметке "60".  Но  к  тому
времени Игнат Воронов,  тихий  водитель  охранного  агентства,  судя  по
всему, в последнее время прилично выпивающий, уже превратился в Стилета.
   Секундная стрелка подходила к отметке "60".
   - Хорошо, согласен, - произнес Борисыч. - Давайте договариваться.
   Внутренняя сторона глазного яблока человека соединена  со  множеством
нервных окончаний. В принципе, если верно нажать на глаза,  то  человека
можно "вырубить". Не на долгое, но вполне достаточное время. Если давить
дальше или протыкать глазное яблоко, то человека  можно  убить.  Убивать
Стилет никого не собирался. Просто  за  время,  пока  секундная  стрелка
бежала  с  отметки  "О"  до  отметки  "60",  VIP-зал  в  голове   Игната
превратился в некое подобие голографического  снимка  местности.  Снимок
был с размытыми  краями,  где  таяли  несущественные  детали,  в  центре
выделялись фигуры омоновцев, один - вдалеке, у дверей, второй - рядом, с
Борисычем. Еще сидящий за столом старший  и  отливающий  тусклой  сталью
пистолет, покоящийся на стопке каких-то бумаг. Все остальное -  пустота.
Еще  в  команде  почитаемый  ими  всеми  Учитель  Цой,  преподавший   им
мастерство восточных единоборств, учил, что  настоящий,  "истинный  удар
всегда исходит из пустоты". Тяжелая  тысячедолларовая  фишка  лежала  на
столе для игры в блэк-джек, ее края горели ярким светом.  Силовые  линии
были намечены.
   Секундная стрелка перевалила через отметку "60" и двинулась дальше.
   - Давайте, согласен, - повторил Борисыч.
   - Ну, совсем другой коленкор, - произнес старший.
   Это был тот самый пиковый момент, после которого  напряжение  в  зале
начало  быстро  падать.  Старший  расслабленно  повернулся  на  стуле  к
Борисычу - клиент созрел, клиент готов платить, а дальше - дело техники.
Однако привычно намеченный сценарий неожиданно изменился;  старший  даже
не успел осознать, когда это произошло, потому что все  произошло  очень
быстро. Всего  лишь  одно  мгновение,  на  которое  они  позволили  себе
расслабиться...
   Со свистящим шепотом что-то пронеслось в воздухе. Омоновец,  стоявший
у дальней стены, внезапно вскрикнул  и,  дернув  головой,  схватился  за
левый глаз - что-то жалящее коснулось его, что-то мгновенное  и  горячее
словно проникло в мозг, чуть не  разорвав  его  голову  изнутри.  Второй
омоновец, Молокосос, уже заметил сбоку какое-то движение и уже готов был
повернуться к этому "смешливому" охраннику.
   На его лице под маской, наверное, еще  даже  не  успел  запечатлеться
гнев,  лишь  удивленное  недоумение...  Нога  Стилета  с  поразительной,
нечеловеческой быстротой взметнулась вверх и прошла по дуге. И еще  было
какое-то слово, которое Молокосос вспомнит, лишь  придя  в  себя.  Слово
"мозоль".
   Потому что за мгновение до того, как его мозг получит и  переработает
эту  информацию,  лицо  Молокососа   встретится   с   ударом   страшной,
сокрушительной силы.
   Но ему будет не суждено испытать боли, потому  что  сразу  же  придет
спасительное беспамятство и он провалится в темноту.
   Старший никогда в своей жизни, кроме как в американских боевиках,  не
видел, чтобы человек действовал так быстро. Только ему было  плевать  на
кино. В жизни  все  происходило  по-другому.  И  герои,  косящие  врагов
пачками, вызывали лишь усмешку, потому что человека убить очень  сложно.
Под  левым  плечом  старшего,  в  кобуре  на  кожаных  ремнях,  покоился
массивный "стечкин". Быть  может,  ему  и  не  полагалось  такое  мощное
оружие, но на это закрывали глаза. Однако сейчас его рука потянулась  не
к  кобуре  под  черной  кожаной  курткой.  С  некоторым  опозданием  она
двинулась к лежавшему на столе "Макарову".  А  потом  эта  правая  рука,
подчиняясь чужой воле, ушла за спину; старший почувствовал острую боль и
понял, что если рука поднимется вверх еще хотя бы на сантиметр,  то  он,
человек далеко не слабого десятка, может просто не выдержать этой  боли.
Его подняли и встряхнули, как тряпичную куклу. И в следующее мгновение у
левого виска он почувствовал холодное присутствие смерти - стальное дуло
злополучного "Макарова" с силой вжалось в его голову.
   Мозоль... Что за хренотень? Они говорили о  какой-то  мозоли,  теперь
один его боец вырублен, второй только приходит в  себя  и  с  опозданием
направляет на них оружие. А старший готов на что угодно, лишь бы тот, за
его  спиной,  ослабил  хватку.  Как  во  время  спарринга,  когда   тебя
захватывают  на  "болевой"  и  ты  вынужден  стучать  рукой  по  татами,
признавая свое поражение.
   Омоновец, стоявший у дальней стены, уже пришел  в  себя.  У  его  ног
лежала тысячедолларовая фишка, левый глаз был закрыт и теперь,  судя  по
всему, откроется не скоро. Этот "смешливый" паренек вырубил его  обычной
игральной фишкой. Гнев не лучший союзник, но  омоновец  оттолкнул  фишку
ногой и поднял автомат.
   ...Этот паренек был прикрыт старшим, Макарычем, и только ослепший  на
оба глаза мог прозвать его смешливым.  К  виску  Макарыча  он  приставил
ствол и сейчас, спокойно кивнув на автомат  в  руках  омоновца,  холодно
произнес:
   - Давай я отстрелю ему башку. Обещаю.
   Капли пота выступили на лбу Макарыча,  одна  побежала  по  щеке.  Как
быстро все изменилось...
   Омоновец  молчал.  Сгустившаяся  тишина  показалась   вечной.   Палец
омоновца медленно лег на спусковой крючок.
   - Не советую, - произнес Стилет. - Я буду быстрее. Не стоит.
   Холодный блеск серо-голубых глаз; черт, он ведь вырубил  его  обычной
игральной фишкой. Омоновец вовсе не был трусливым человеком,  но  сейчас
скорее звериным чутьем, чем  разумом,  осознал,  что  действительно  "не
стоит". Все уже изменилось, этот человек  их  переиграл.  И  дальше  все
может быть только так, как он говорит.
   - Не стоит, если хочешь жить, - повторил Стилет.
   - Парень,  спокойно,  -  хрипло  произнес  старший.  Еще  одна  капля
пробежала по его щеке. Омоновец никогда не видел Макарыча таким бледным.
   - Прикажи ему положить оружие.  -  Стилет  прижал  пистолет  к  виску
старшего. - На пол. Ну!
   Тишина. Густая, почти липкая. Тревожное дыхание людей.
   Очень легко совершить ошибку. Один не правильный жест может оказаться
роковым.
   - Парень, с огнем играешь, - тихо проговорил старший.
   В следующее мгновение рука Стилета пошла вверх.
   - Прекрати! - вскрикнул старший. - Хорошо. Ладно. - Он кивнул  своему
подчиненному:
   - Выполняй.
   Омоновец  какое-то  время  медлил,  хотя  уже  знал,   что   придется
подчиниться. Этот человек их переиграл.
   - Делай, что он говорит! - Голос старшего чуть не сорвался на визг.
   Омоновец не спеша положил автомат на пол.
   - Теперь два шага назад. Ну?! Хорошо. Афоня, забери оружие. Спокойно.
   Все все делают спокойно. И тогда все сегодня вернутся домой.
   Афоня  поднял  автомат.  Теперь  они  уже  полностью   контролировали
ситуацию.
   - Борисыч, - попросил Стилет, - вызовите наряд милиции.
   - Уже вызываю. - Борисыч взял  со  стола  мобильный  телефон,  быстро
раскрыл трубку.
   - Прикажи своей шантрапе валить отсюда! - сказал Стилет. - Пусть ждут
на улице.
   - Парень, нарываешься. - Старший уже смог взять себя в руки -  теперь
стрелять никто не начнет. - Ох нарываешься! Я же тебя на лоскуты порву.
   Стилет опустил пистолет ниже, на уровень скулы, чуть склонил голову.
   - Заткнись, мусор, - негромко, почти на ухо старшему, сказал он. -  Я
ведь могу тебя сдать. Мне перечислять статьи или не  надо?  Могу.  Но...
Это на усмотрение Борисыча.
   Мели, с восторгом глядя на Стилета, немедленно произнес:
   - Полный зал свидетелей! Я - первый.
   Борисыч сложил трубку мобильного телефона.
   - Уже едут. Через три минуты будут здесь.
   Стилет снова склонился к уху старшего:
   - А если еще раз сюда заявишься таким  образом,  то  я  выполню  свое
обещание. - Стилет  перешел  почти  на  шепот;  по  выражению  его  лица
создавалось  впечатление,  что  он  сообщает  человеку  что-то  буднично
приятное. - Я отстрелю тебе башку. И это уже на мое усмотрение.
   Мели все еще глядел на Стилета с выражением восторга на  лице.  Затем
он потер ребра и неожиданно весело заявил, обращаясь к старшему:
   - Маски масками, а парочку-то твоих ребят мы точно узнаем! И  никогда
больше не говори "заткнись". Понял, мусор поганый?!
   Через пятнадцать минут инцидент полностью себя исчерпал, и оба наряда
милиции разъехались в разных направлениях. Борисыч подвел черту, ему  не
нужны были конфликты:
   - Недоразумение. Теперь все в порядке. Все в полном порядке.
   А еще через пять минут Борисыч  позвонил  шефине  и  сказал  ей,  что
снимает испытательный  срок.  Контракт  может  считаться  подписанным  с
сегодняшнего вечера.
   Шефиня отнеслась к происшедшему внешне спокойно. Вся дежурившая в тот
вечер смена получила крупную премию.
   - Да, Игнат, за баранкой ты времени не терял,  -  произнесла  шефиня,
протягивая ему конверт с деньгами. - Что происходит?
   Игнат лишь пожал плечами.
   - Ты ничего не хочешь мне рассказать?
   - Нечего рассказывать:
   - Сомневаюсь. - Шефиня смотрела на него изучающим взглядом. -  Хотела
бы я знать, в каком казино  ты  научился  использовать  игральные  фишки
таким  неожиданным  способом?  Причем,  полагаю,   ты   еще   не   играл
по-крупному.
   Игнат изобразил на лице невинное простодушие.
   - Вы... немного не правильно все поняли. Мне просто повезло.  А  ведь
мог и промазать.
   - Конечно. Знаешь, люди, которые за пару секунд справляются  с  тремя
вооруженными омоновцами, они обычно всегда мажут.
   - С двумя, - поправил шефиню Игнат.
   - Да  плюс  еще  тот,  которому  ты  обещал  отстрелить  башку.  Твой
незабываемый монолог мне передали слово в слово.
   Игнат покачал головой:
   - Чешут люди языками...
   - Чтоб ты не сомневался.
   - Афоня?
   - Нет. Борисыч.  Он  теперь  твой  восхищенный  поклонник.  Вот  я  и
спрашиваю: что происходит?  У  меня  в  агентстве  на  должности  водилы
работает суперпрофессионал и заливает мне  байки  про  везение.  Кстати,
Борисыч просил откомандировать тебя к нему, на должность  начальника  по
безопасности.
   Чувствуешь взлет своей карьеры?
   - Что вы ему ответили?
   - Отказала.
   - Понятно.
   - Конечно, понятно! Для простого водилы это слишком много, а вот  для
тихони,    развлекающегося    тысячедолларовыми    фишками,     полагаю,
недостаточно...
   Игнат, выбирайся из раковины. Я ведь не первый раз замужем,  понимаю,
что тебе, наверное, есть что скрывать. Полагаю даже, что  есть  от  чего
бежать. Жизнь -  не  самое  комфортное  место  для  житья...  Прости  за
неуклюжий каламбур.
   Игнат слушал ее молча, ни один мускул не дернулся на его лице.
   - Я не собираюсь лезть тебе в душу. И больше никогда с тобой об  этом
не заговорю. Просто прими это как совет. Совет женщины, которая  лет  на
десять тебя старше... Видишь,  ты  заставляешь  меня  вспомнить  о  моем
возрасте - не очень вежливо с твоей стороны.
   Игнат чуть заметно улыбнулся, но шефиня не дала ему возразить.
   - Выбирайся из раковины. Это не поможет, можно  задохнуться.  Я  тоже
когда-то прошла через такое. Понимаешь, многие вещи  нельзя  вернуть,  а
то, что внутри, оно отравляет. Возможно удушье... Выбирайся из раковины,
а то не заметишь, как задохнешься. И виноват будешь сам.
   - Вы можете назвать,  в  чем  человек  виноват  не  сам?  -  невесело
усмехнулся Игнат.
   - Конечно, во всем, что с нами происходит, виноваты мы сами... -  Она
кивнула. - В том числе и в  неиспользованных  шансах,  и  в  несделанных
тысячедолларовых ставках. - Шефиня улыбнулась. - У меня  есть  несколько
серьезных предложений, Игнат. И как ты понимаешь, я собираюсь их сделать
вовсе  не  водителю  моего  агентства.  Но  прежде  нам  надо   серьезно
поговорить. Я готова и подождать, но недолго.
   В этот момент включилась селекторная связь - пришел брус,  машина  во
дворе, водитель шумит, требует, чтоб разгружали быстрее, а там  какая-то
путаница с документами.
   - Ну вот, видишь как, - улыбнулась шефиня, - водитель шумит.
   - Давайте я разберусь, - предложил Игнат. - У меня  сейчас  свободное
время.
   - Что?! Ну уж нет! - Голос шефини теперь стал привычно хриплым. -  Ты
ведь забросаешь его гранатами, а мне нужен груз. Да и водителя жалко.
   Какое-то время они смотрели друг на друга, а потом оба расхохотались.
   - Давай, парень, - произнесла шефиня. - Я готова подождать, но  особо
с этим не затягивай.
   - Хорошо. - Игнат чуть помедлил. - И знаете что...
   - Что еще?
   - Ну... в общем - спасибо.
   - За что?
   - За то, что нашли слова, как об этом поговорить.
   - Слова - это лишь слова, Игнат.
   - Не всегда.
   - Верно, парень. Поэтому я и жду продолжения нашего разговора.
   - Хорошо, я подумаю обо всем, что услышал.
   - Думай. Только не очень долго. Кстати,  у  тебя  через  неделю  день
рождения?
   - Ну, в общем...
   - Теперь не отвертишься. Ты ж теперь звезда! Народ уже скидывается...
   Игнат, я на тебя не давлю, но... в течение этого месяца мы должны все
решить.
   Пойми меня верно.
   - Хорошо. Я вас понял. Могу идти?
   - Конечно. Счастливо тебе.
   - И вам.
   Игнат убрал конверт с  деньгами  во  внутренний  карман  и  вышел  из
кабинета.
   "Что ж, месяц  так  месяц,  -  подумал  он.  -  Что-то  они  все  как
сговорились: Лютый Владимир Ильич, старый черт, тоже предложил  подумать
месяц.
   Ну, месяц так месяц... Через месяц все решим".
   Однако все решить им придется значительно  раньше.  И  условия  будут
заметно отличаться от предполагаемых. Потому что кого-то к тому  времени
уже не будет в живых, а кто-то окажется прикованным к больничной  койке,
кто-то превратится в главного подозреваемого, а кто-то - в беглеца.
 
3. Гости, которых ждали 
 
   Черный лимузин с белым кожаным салоном  и  эмблемой  "линкольна"  под
радиатором свернул с дорожки, уводящей от шоссе в глубь  новостройки,  и
подкатил к подъезду двадцатидвухэтажного панельного дома.
   - Смотри, какой красавец, аж горит на  солнце,  -  сказал  подросток,
восхищенно указывая на автомобиль своему приятелю.
   - Наверное, только после мойки, - откликнулся тот.
   - Нет, Леха, - мальчик покачал головой,  -  это  совсем  другое,  так
может выглядеть только новая тачка.
   Они подошли ближе к остановившемуся автомобилю.
   - Ну, чуешь запах?
   - Да, - подтвердил тот, кого назвали  Лехой,  -  новенький.  Запах...
нового. Да?
   - Не-а, - мальчик усмехнулся, - это запах больших денег.
   - К кому-то приехали в нашем доме. Интересно, к кому?
   - Не важно... Кто бы он ни был, у него все в порядке! Уж поверь  мне,
Леха. В полном порядке!
   Автомобиль  стоял,  и  дверцы  его  не   открывались.   Несмотря   на
затемненные стекла, в салоне автомобиля можно было увидеть двух человек.
На голове водителя возвышался картуз типа кепки Жириновского, а одет  он
был во френч, что делало его похожим на кондуктора спального  вагона  из
детской книжки, хотя,  возможно,  именно  так  и  должен  был  выглядеть
водитель лимузина.  Второй  был  в  белой  рубашке  с  чуть  ослабленным
галстуком, и, судя по всему, где-то внутри этой роскошной  тачки  должен
был  висеть  его  пиджак.  Стекло  водителя  с  тихим  шепчущим   звуком
опустилось.
   - Эй, пацаны, это дом восемнадцать, корпус два?
   - Да, второй подъезд. Первый с той стороны.
   - Хорошо.
   Теперь ребята увидели, что  водитель  оказался  рыжим.  У  него  даже
имелась жиденькая рыжая бороденка, придающая  ему  сходство  с  солистом
группы "U-2", когда тот пытался походить на Ленина.
   - А вы к кому, дяденька? - спросил Леха.
   Но приятель тут же оборвал его:
   - Тебе ж сказали - дом восемнадцать, корпус два!
   Водитель усмехнулся:
   - Смышленый мальчик.
   Он извлек десятирублевую купюру, протянул ее:
   - Сгоняй, возьми пару банок колы. Сдачу оставь себе.
   Мальчик посмотрел на деньги:
   - Леха, сгоняешь? Сдача - тебе...
   Губы водителя расплылись в широкой улыбке.
   - Правда, смышленый... - Он добавил еще  десятку.  -  Сгоняй  ты,  но
только чтоб вода была холодной.
   Ребята обрадованно взяли деньги и понеслись в ближайший магазин.
   - Пытаешься косить под Лютого? - спросил человек в белой рубашке.
   Это был молодой крепкий мужчина с короткой стрижкой, живыми глазами и
трехдневной щетиной, не придающей, однако,  его  облику  небрежности,  -
скорее всего он тщательно следил за своей внешностью.
   - В смысле? - поинтересовался водитель.
   - Ну, я имею в виду, что это его манеры. Лютый так ведет себя. Ну, не
знаю, как объяснить.
   - Это он для меня Лютый, а для тебя -  Владимир  Ильич.  Мы  с  Лютым
вместе еще с Рижского рынка, а ты сколько работаешь? Без году неделя?!
   - Ну вот, - молодой человек улыбнулся и  примиряюще  поднял  руки,  -
наехал... Я ничего такого не имел в виду.
   - Лютый - он золотой человек, -  произнес  водитель.  -  Умница.  Где
сейчас многие? Кого завалили, кто в бегах, а кто растерял все. Под жопой
последний "шестисотый", а на бензин уже денег нету.
   - Я тоже таких знал.
   - Лютый - голова! И душа у него... - Водитель прищелкнул и кивнул.  -
Понял? Но для тебя он - Владимир Ильич. Пока... А там поглядим.
   Этот новый улыбчивый парень в принципе водителю нравился,  но  иногда
человека не вредно приструнить.
   Много лет назад они с Лютым начинали с наперстков, крутили стаканы на
Рижском рынке и "обували" лохов. Поролоновый шарик, спрятанный  в  руке,
его вовсе и нет в стаканах  -  кручу-верчу,  обмануть  хочу...  Водитель
всегда работал "наверху", в "группе поддержки",  Лютый  поначалу  вертел
стаканы, потом стал организатором этого бизнеса. Как говорится, "связи с
общественностью" - менты, администрация и  так  далее.  Конечно,  честно
признаться, водитель всегда был на третьих ролях, и, может, сближало  их
прежде всего то, что оба, и водитель, и Лютый, были рыжими.  Примерно  в
ту пору водитель впервые услышал об Игнате -  Вороне,  "лепшем  корешке"
Лютого (его формулировка). Друзья детства, чуть ли не из одной школы.  И
позже его имя не раз всплывало. В баньке  да  под  водочку  Лютый  любил
рассказывать истории о том, как они с Игнатом по  молодости  чудили,  но
самое  удивительное,  что  живьем  этого  человека   никто   не   видел.
Поговаривали, что после армии пути-дорожки старых  друзей  разошлись;  с
Лютым все понятно, а тот вроде бы подался чуть ли не в  спецназ.  Толком
никто ничего не знал - Лютый, если хотел,  мог  прекрасно  хранить  свои
секреты. В застолье шумный, душа общества, но кто-то о нем  очень  метко
сказал - Лютый, мол, говорун-молчун, никогда не скажет  ничего  лишнего,
словно у него в голове компьютер. Такие дела.
   Скоро вольготная жизнь на Рижском рынке  начала  меняться.  Наступило
время  кооперации,  и  Лютый  очень  быстро  сориентировался.  Все   эти
наперстки, ежевечерние  кабаки  -  вовсе  не  его  масштаб.  Кооперация,
громадное количество появившихся  в  стране  торговцев  и  иные  вольные
каменщики и хлебопашцы нуждаются в  его  защите,  а  он,  балда,  крутит
наперстки! Как-то изрядно подвыпивший  Лютый  нечто  подобное  и  заявил
водителю:
   - Поезд уже трогается, понимаешь меня? Это особый  поезд.  Он  бывает
раз в жизни, понимаешь? Всего лишь  раз.  -  И  Лютый  вскинул  кулак  с
поднятым указательным пальцем.
   Водитель ничего не понимал. Он только знал, что за серию  сегодняшних
наперсточных    "ударов"    они    распили    по    месячной    зарплате
среднестатистической советской семьи, и счастливо улыбался.
   Он был тогда еще совсем молодым, только после армии, и ему  нравилась
подобная жизнь. Лютый его обнял за плечи. Лютый  был  пьян,  он  смотрел
куда-то в черную высь ночных небес.
   - Слушай, слушай внимательно.
   И водитель увидел, что взгляд у Лютого не просто очень  пьяный  и  не
просто мечтательный, хотя было и это. Взгляд у Лютого стал прозрачным  и
каким-то  отстраненным,  словно  он  видел  что-то  за   темной   толщей
сегодняшнего неба и за темной толщей сегодняшнего времени.
   - Этот поезд отправляется в чудесное место, и он уже трогается.
   Тяжелые стальные колеса  пока  еще  медленно,  но  уже  двинулись  по
рельсам. Этот поезд никому не остановить, и  другого  такого  не  будет,
потому  что  конечная  станция  называется  "Большие  деньги"!  "Бабки",
"Бляди" и "Вся эта жизнь, находящаяся у тебя в кулаке", понимаешь?  Нет,
все это говно - лишь одно название: "Большие деньги".
   Водитель молчал. Потому что, во-первых, ему нравилось слушать  Лютого
и, во-вторых, самое глупое было бы сейчас  его  перебивать  -  Лютый  не
очень жаловал тех, кто его перебивает.
   - Машинисты не мы. Не ты и не я. Это очень крутые люди, а может, даже
и не люди... - Лютый замолчал и как-то странно, недобро усмехнулся. -  И
главные пассажиры - тоже  не  мы.  Но  почетное  место  для  нас  всегда
найдется. Поезд тронулся, но еще не поздно вскочить на подножку. Сейчас.
А вот завтра этот поезд уже не  догнать.  Тю-тю,  уехал!  И  другого  не
будет. Прыгаем? На подножку?
   - Про что ты, Володь? - произнес водитель. - То есть я понимаю  тебя,
конечно, но...
   - Т-с-с, - оборвал его Лютый, - ничего ты не понимаешь. Тебе не  дали
расписание... Не обижайся, у  меня  оно  есть.  Не  поздно  прыгнуть  на
подножку.
   Прыгаем!
   И Лютый увлек его вниз, через семь  ступенек  загородного  ресторана,
где они так прилично набрались. Лютый был пьян, но удержался  на  ногах.
Водитель повалился, скорее от неожиданности, но быстро  поднялся.  Лютый
ему одобрительно кивнул:
   - Почувствовал? Да? Лишь совсем чуть-чуть, но было. Точно?!
   - Точно, - согласился водитель, не  очень  представляя,  о  чем  идет
речь.
   Лютый снова одобрительно кивнул:
   - Ты в общем-то молодец. Пойдем обратно. Пойдем еще выпьем.
   Но перед самым входом в ресторан Лютый проговорил ему на ухо:
   - Не забывай, понял?
   - Чего?
   - Как прыгнули. - Он перешел на шепот:
   - И тогда я поделюсь с тобой расписанием. Т-с-с...
   В тот вечер водитель дал себе слово держаться за Лютого.
   А чуть позже Лютый сколотил бригаду, состоявшую сначала из двенадцати
"семей", и предложил "крышу" Рижскому рынку. В  те  годы  промышлял  там
некий азербайджанец по имени Фарид, который  пытался  заняться  тем  же.
Лютый, Владимир Ильич, высказался в том духе, что не  мешало  бы  Фариду
ехать на родину, где имеются инжир и гранатовый соус. Фарид заявил,  что
рынок его. Вечером того же дня закололи одного из приближенных Владимира
Ильича. Разборка с азербайджанцами была молниеносной и кровавой.  Фарида
обнаружили в собственном "БМВ" с простреленной головой. Примерно в ту же
пору Владимир Ильич получил кличку Лютый.
   Затем он попытался договориться с чеченцами, одной из самых мощных на
ту пору группировок, чтобы не мешать друг другу.
   - Чехи - нормальная братва, с ними можно добазариться, - заявил он  в
своей бригаде. - Но ребята они дерзкие и держатся друг за друга, поэтому
такие крутые. Против них только национализм может попереть.
   Его бригада разрасталась, он пытался подмять под  себя  автомобильный
рынок - Южный порт. Заключая временные перемирия с другими бригадами, но
обязательства нарушались; бесконечные "стрелки", встречи, где  пробовали
утрясти возникающие проблемы, чаще всего заканчивались стрельбой.  Лютый
оставался верен своей  кличке,  был  дерзок  и  беспощаден,  но  начинал
уставать.
   - Беспредельщики, пора с ними заканчивать...  Никаких  понятий.  Если
хочешь выжить, пора вводить бизнес в цивилизованное русло.
   И это был  новый  поворот,  который  Лютый  начал,  подчиняясь  своей
безошибочной интуиции. Он договорился  с  двумя  мощнейшими  московскими
группировками о совместных действиях против беспредела  "гостей",  и  на
улицах Москвы началась настоящая  война.  Лютый  ее  выиграл  и  всерьез
попытался придать криминальному бизнесу более респектабельное лицо.  Тем
более пришло время торговли металлами, а позже - время банков и  большой
нефти. Он объявил всю свою бригаду своей семьей и  создал  что-то  вроде
финансово-криминальной империи, где на последней  характеристике  акцент
делался все реже и реже. Вокруг него гибли люди, партнеры и  конкуренты,
но ему удалось избежать двух покушений и несколько предотвратить, иногда
физически уничтожая и исполнителей, и заказчиков. Он стал  "покровителем
искусств", вел модную клубную жизнь, открыл собственный клуб и казино  и
даже прослыл меценатом. Называть его по кличке разрешалось  теперь  лишь
избранному кругу  приближенных,  для  всех  остальных  в  своем  немалом
хозяйстве  он  -  Владимир  Ильич,  причем  имя  это   произносилось   с
благоговейным придыханием.
   Правда, досужие до перемывания чужих косточек журналисты и  хранители
архивов правоохранительных органов все же упоминали имя Лютый.  Лютый  с
плохо скрываемой гордостью следил за успехами своего младшего  брата.  В
детстве он ему завязывал шнурки и защищал от дворовых  хулиганов.  Лютый
умел дружить и умел быть верным.
   В нем парадоксальным образом  совмещались  бесшабашная  удаль,  часто
граничащая с жестокостью,  и  заботливая  верность,  чаще  граничащая  с
нежностью.
   Беспощадно-нежный зверь, как промурлыкала ему  на  ухо  одна  из  его
женщин.  И  долгое  время,  наверное,  до  рождения  первенца  -  дочери
Кристины, вся его  нежность  была  сконцентрирована  на  младшем  брате.
Кстати, из всех близких Лютому людей младший брат был единственным,  кто
действительно знал Игната  Воронова.  И  не  только  потому,  что  Лютый
прожужжал ему все уши. Ворон и Лютый, правда, все реже и  реже  (слишком
уж разные они избрали профессии), виделись. И младший братишка -  Андрей
- просился на эти встречи, а Лютый не мог ему отказать: он  до  сих  пор
иногда завязывал братишке шнурки. Это была шутка, их  игра,  доставшаяся
обоим от детства. Андрей восторгался Вороном. Он с жадностью слушал все,
что тот говорил, ловил его мимику, жесты, манеры. Может быть,  сам  того
не сознавая, но в столь успешном и нашумевшем фильме "Держись, братан!",
профинансированном Лютым, Андрей сыграл  именно  Ворона.  Игнат  был  на
пышной премьере этого фильма.
   На экране блистательный киллер часто приговаривал "нормалды" и весьма
живописно  расправлялся  со   своими   врагами   при   помощи   летающих
пластин-лезвий. Стилет... На премьере Игнат занял кресло в задних  рядах
и чуть заметно улыбался. Потом тихонько удалился. Уже  прошло  некоторое
время с тех пор, как  Ворон  не  имел  никакого  отношения  к  секретным
спецподразделениям. Некоторое время с  тех  пор,  как  его  жизнь  пошла
кувырком, завертелась волчком в руке сумасшедшего Бога. С тех  пор,  как
из этой жизни забрали все, что он любил, и все, что имело смысл.
   Рука жестокого Бога...
   В тот вечер  Игнат  купил  большую  бутылку  "холодненькой"  (так  он
называл кристалловскую водку, он все еще не позволял  себе  пить  всякое
дерьмо) и отпраздновал премьеру не  на  модной  презентации  в  "Планете
Голливуд", а в забегаловке напротив  своего  дома  в  обществе  каких-то
забулдыг.
 
*** 
 
   О том, что Игнат "ушел" со службы,  Лютый  даже  не  догадывался.  Он
узнал об этом за неделю до свадьбы своего младшего  братишки  от  самого
Игната - да так, мол, работаю сейчас в частном охранном агентстве...
   - Ну-ну, - произнес Лютый, - ладно, на свадьбе поговорим. Я вышлю  за
тобой машину... Черт, Ворон, все мои предложения  остаются  в  силе,  не
забывай. - Лютый сложил трубку своего мобильного телефона. -  Вот  сукин
сын, - пробормотал он, - в частном охранном агентстве...  Я  ему  устрою
агентство!
   Уже много раз Лютый пытался переманить Игната, прекрасно понимая, что
на своей службе тот не получает никаких  особых  материальных  благ.  Он
сулил Ворону большие деньги, просил возглавить службу безопасности  всей
своей корпорации, пытался объяснить,  что  ему  действительно  необходим
по-настоящему  свой  человек,  на  которого  можно   положиться.   Игнат
отказывался. То ли из-за фанатичной влюбленности в свою работу, то ли из
гордости, то ли по каким-то вовсе  не  ведомым  Лютому  мотивам.  И  вот
теперь какое-то гребаное охранное агентство...
   - Я ему устрою, - снова проговорил Лютый, - совсем сошел с ума!
   Лютый посмотрел на свой мобильный телефон, и вдруг какое-то странное,
тревожное   предчувствие   кольнуло   его.   Интуиция,   которая   редко
подводила... Он  провел  рукой  по  лбу,  потом  взялся  за  переносицу.
"Наверное, я просто устал, - подумал он,  и  вслед  за  этим  неизвестно
откуда вторглась внезапная мысль:
   - Как было бы хорошо, если б все свадебные мероприятия взял  на  себя
Игнат. Охраны будет немало, и со стороны невесты тоже, но все-таки..."
   Лютый попытался отогнать от себя дурные мысли: "Ну что за бред?..
   Что, звонить Игнату за неделю до свадьбы,  мол,  братан,  нужна  твоя
помощь? А с какого хрена? Потому что мне  в  башку  всякая  дурь  прет?"
Лютый подумал: он столько раз уже звал  Игната,  что  недельку  можно  и
подождать. Игнат у нас гордый, ну что ж,  Лютый  тоже  гордый.  Подождет
недельку.
   Но это темное, тревожное ощущение не отпускало. Беспокойство? Нервы?
   Черт, может, надо что-то сделать, пока еще не поздно? Но вот что?
   Позвонить?
   Что значит - "пока еще не поздно"?
   Лютый  снова  посмотрел  на  мобильный  телефон.   Может   быть,   он
действительно за последнее время прилично устал.  Потому  что  отверстия
микрофонной трубки, обычной, знакомой и вовсе не  угрожающей  телефонной
трубки компании "Би-Лайн"  -  отверстия,  в  которые  надо  говорить,  -
показались ему огромными черными пустотами. Зловещими провалами.
   Что значит "пока еще не поздно"?
 
*** 
 
   Автомобиль с эмблемой "линкольна"  над  радиатором  подкатил  к  дому
Ворона за десять минут до двенадцати, и  сейчас  рыжий  водитель  и  его
молодой напарник с удовольствием пили холодную колу - дни стояли жаркие.
   - Говоришь, он его друг детства?
   - Ну да, вроде того. -  Водитель  посмотрел  на  свои  часы  "Омега",
подарок Лютого.  Как-то  водитель  похвалил  их,  и  Лютый  просто  снял
хронограф со своей руки - бери. Часы стоили не меньше пяти тысяч баксов.
Водитель отказывался, но Лютый настоял, а  потом  пошутил  -  только  не
вздумай хвалить мою жену, не отдам. Водитель  его  хорошо  понял  -  ему
сделали подарок, но и преподали урок.
   - По-моему, школьный еще. Двенадцать, надо звонить. Договорились -  с
двенадцати до половины первого.
   - Надо же, собственную машину выслал, да и  тебя  за  руль...  Какой,
говоришь, у него телефон?
   - Я ничего не говорю. Вон там записан.
   - Да... Так, Воронов Игнат, чего-то начирикано...
   - Это Лютый писал.
   - Я и говорю. У них чего - общие дела?
   - Не знаю. Знаю только, что друг детства.
   - А чего человек в такой мунькиной жопе живет?
   - Чужая душа - потемки.
   - Верно.
   - Ты не слишком много вопросов задаешь?
   - Я?..
   - Как то,  как  се...  Ты,  часом,  не  мент?  -  Водитель  беззлобно
усмехнулся.
   - Ты чего, сегодня  не  с  той  ноги  встал?  Просто  Лютый...  очень
необычный человек.
   - Верно. Золотой человек. А у тебя есть слово-паразит.
   - Какое?
   - Слово "чего". И знаешь... это не самое лучшее слово для паразита.
   Когда-нибудь можешь нарваться на серьезные неприятности. Поверь  мне,
я не со зла говорю.
   - Ладно. О, дозвонился.
 
*** 
 
   Игнат   надел   светло-серые   джинсы,   мягкие   кожаные   туфли   и
хлопчатобумажный  фиолетовый  свитер.  В  агентстве  у  шефини  он  взял
напрокат  безумно  дорогой  светлый  блузон-пиджак,  который  сразу   же
окрестил "сутенерским", и очки  "Рей-Банн".  Игнату  было  не  привыкать
менять внешность. Лицо он протер солью, и теперь оно  выглядело  свежим,
как после  поста,  а  воспаленные  от  вчерашней  пьянки  глаза  закапал
"визином" и спрятал под солнцезащитными очками.
   Вот вроде бы и все.
   - Боже мой! - восторженно произнесла его ночная  гостья.  -  Да  тебе
можно отправляться в Голливуд!
   - Что я и делаю, - сказал Игнат в некотором смущении. Потом посмотрел
на девушку. Теперь она выглядела явно лучше, чем с  утра.  Да  нет,  она
была просто хороша, похмелье помешало вовремя это понять.
   - Совсем  другой  человек  -  великолепно  выглядишь,  -  она  весело
присвистнула, - так изменился.
   - Спасибо. А ты просто великолепно выглядишь, тебе не надо меняться.
   Тебе в жизни повезло больше.
   - Зря смеешься. С утра твое лицо было похоже на...  на  дыню!  -  Она
улыбнулась.
   Игнат протянул руку и почти дотронулся до ее груди.  Но  не  коснулся
ее.
   - У тебя здесь две превосходные дыни.
   - И на том  спасибо.  -  Она  теперь  рассмеялась,  потом  пристально
посмотрела на Игната. - Ты хоть что-нибудь помнишь?
   - Когда вспомню - скажу.
   - Ладно, не мучайся. Просто... мне было хорошо.
   - После этого мы должны поцеловаться, а потом пожениться.
   - Почему?
   - Так бывает в кино. И еще детей нарожать. Ты, кстати, любишь кино?
   - Почему утром ты не захотел меня?
   - Это не ответ.
   - А если ответ?
   - Тогда я хочу тебя сейчас.
   Игнат понял, что делает, когда  уже  прижал  девушку  к  себе.  Он  с
какой-то шальной веселостью подумал, что, наверное, до сих пор пьян  или
просто сходит с ума: внизу его ждет автомобиль  и  незнакомые  люди,  он
одет в  костюм,  который  стоит  две  его  зарплаты,  и  теперь,  словно
действительно герой какой-нибудь дешевой эротической киношки, он за пару
минут  собирается  трахнуть  свою  юную   гостью   (подарок   от   новых
сослуживцев). Великолепно! Прямо  плейбой.  Но  в  последнюю  минуту  он
почувствовал  бешеный  прилив  желания,  почувствовал,   как   ее   рука
расстегивает пуговицы на джинсах и с силой сжимает его тело; он  услышал
ее стон и, не снимая очков, впился губами ей в шею.  Ее  кожа  оказалась
бархатной и чуть смугловатой. Девушка  была  в  широкой  юбке,  и  Игнат
быстро стянул с нее черные трусики, провел пальцем по  внутренней  части
бедра. Поднял ее ногу, снова прижимая девушку  к  себе,  и  опять  же  с
каким-то веселым удивлением обнаружил, что она давно готова к любви.
   - Сладкий, - прошептала девушка, и Игнат почувствовал, что по ее телу
прошла волна легкой дрожи. Теперь он уже нежно коснулся ее груди.
   - Две чудные дыни...
   Игнат приподнял девушку; она была легкой, ее волосы  пахли  какими-то
удивительными, неведомыми  растениями,  которые  всегда  распускались  в
конце мая на юге, - воспоминание, оставшееся от детства. Мышцы  налились
сталью, Игнат еще чуть приподнял девушку, они радостно  улыбнулись  друг
другу.
   -  Развратница,  -  хрипло  и  низко  произнес  Игнат,  понимая,  что
сладостный ком подкатил к горлу и теперь будет мешать говорить.
   - Повтори это еще раз.
   - У тебя не только две превосходные дыни, у тебя еще... - И он  вошел
в нее, вошел в ее горячее зовущее лоно. Потом отпустил руки, перестал ее
поддерживать...
   - О,  маммаа...  -  простонала  девушка,  обнимая  Игната  за  шею  и
пропуская его все глубже и глубже.
   "Черт, я не мама", - подумал Игнат. Сладостный ком растаял. Вернулась
прежняя, чуть циничная веселость.
   ...Она кричала довольно громко, и Игнату пришлось зажать  ей  рот,  и
она поймала губами его пальцы, а на  полу,  в  ногах,  путался  и  урчал
Брынза.
   - Мама миа! - стонала она. - Сладкий...
   "Кто такая "мама миа"?" - подумал Игнат и снова почувствовал,  что  в
любой  момент  может  расхохотаться.  С  каким-то  неожиданным  холодным
резоном  он  решил,  что  вряд  ли  все  это  -  профессиональный  писк,
положенные на работе стоны; ведь она ему ничего не должна, и,  возможно,
ей действительно хорошо. Что ж, тоже пойдет, по  крайней  мере  известен
минимум один человек, для которого этот день начался хорошо. Потом,  уже
в предвосхищении наступающего оргазма, он  предположил,  что,  возможно,
таких людей все же окажется двое,  а  потом  он  услышал,  как  зазвонил
телефон, и подумал, что, конечно же, Брынза должен быть здесь -  ведь  в
коридоре снова пахло самкой.
 
*** 
 
   - Он сказал, что сейчас спускается... Он  говорил  каким-то  странным
голосом. - Молодой человек улыбнулся и пожал плечами.
   - Что ты все выдумываешь? - Водитель взял у него  телефон,  посмотрел
на дисплей. - Надо подзарядить. - Потом усмехнулся. - Все люди странные,
и если кто-то не похож на тебя, то это вовсе не значит, что ты  тоже  не
странный.
   Водитель довольно  откинулся  в  кресле,  потом  поморщился  -  нечто
подобное говорил Лютый, но как-то  не  так,  у  Лютого  получалось  чуть
лучше, и все-таки он что-то перепутал.
   - Ты знаешь, - молодой человек подмигнул водителю, - он  сказал,  что
спускается с крыши мира. Чего бы это могло значить?
   - Значит, так оно и есть. А ты опять взялся за свои "чего"?
 
*** 
 
   Они вышли из подъезда, и Ворон увидел ожидавший его черный "линкольн"
   Лютого. В подъезде пахло кошками и было грязно, все стены разрисованы
какими-то каракулями - названия групп,  от  которых  фанатели  окрестные
подростки. На улице стоял великолепный день  самого  начала  лета.  И  в
солнечной глубине этого дня Игната ждал черный  "линкольн"  -  возможно,
день действительно начинался не так уж плохо.  И  возможно,  она  права:
лучший способ борьбы с похмельем - это легкий утренний  перетрах.  Игнат
вдруг с удивлением обнаружил, что в общем-то благодарен ей.
   - Ну, куда тебя подбросить?
   - Ты имеешь в виду "куда тебя подбросить на метро"?
   - Не совсем. Просто так сегодня вышло, что у  меня  в  кустах  вместо
рояля спрятан черный лимузин.
   - Трепи дальше...
   Игнат  подвел  девушку  к  "линкольну"  и  вежливо   поздоровался   с
водителем. Им немедленно открыли дверцы, это сделал сам водитель.  Игнат
приглашающим жестом указал девушке на салон:
   - Ну я же тебе говорил. Прошу!
   Она усмехнулась, покачала головой и,  усаживаясь  на  задние  кресла,
произнесла:
   - Слушай, это ты так развлекаешься или ты  и  правда  замаскированная
звезда?
 
*** 
 
   Ровно через час  лимузин,  покинув  раскаленную  каменную  столицу  и
пробежав  какое-то  расстояние   по   трассе,   чаще   всего   именуемой
"правительственной", подкатил к загородным владениям Лютого.  Собирались
гости,   собирались   самые   влиятельные   люди   Москвы:   банкиры   и
правительственные чиновники, криминальные авторитеты, кино-и шоу-звезды,
торговцы  антиквариатом,  депутаты  и  сногсшибательно  дорогие   шлюхи;
собирались молодые  журналисты,  которые  обязательно  напишут  об  этом
грандиозном событии, о мелькающем каскаде знаменитых лиц, об  изысканной
кухне и великолепных  шутках,  о  дорогих  подарках,  о  новых  русских,
которые будут рассказывать анекдоты о самих себе, о столах, накрытых  на
стриженой лужайке перед домом ("И газону, чтобы стать  идеальным,  вовсе
не понадобилось семи веков" -  кто-то  заготовит  подобную  строчку  для
своего  репортажа),  о  великолепном  струнном  квинтете  -   знаменитых
музыкантах,  играющих  тут  же,  на  свежем  воздухе,  о  немногословных
официантах в белых куртках и в белых же перчатках, о  роскошных  дорогих
машинах, о вине лучших  урожайных  лет,  о  гостеприимном  и  остроумном
хозяине,  оказавшемся  совершенно  непохожим  на  сложившийся  стереотип
бандюги, о молодых - чудесной, ослепительной звездной паре, о нарядах от
самых  модных  кутюрье,  о  драгоценностях,  об  ожидаемом  произведении
кулинарного искусства - тридцатипятикилограммовом торте со скульптурными
портретами  венчающихся  в  шоколадной  глазури  -   и   о   грандиозном
фейерверке, который устраивает какой-то самый известный в  мире  мастер,
специально прибывший по этому поводу китаец с труднозапоминаемым именем.
   Собирались гости, которых ждали. Собирался весь цвет столицы, то, что
когда-то начнет  величать  себя  высшим  обществом,  а  потом  просто  -
обществом. Быть может, на свадьбе и не было "самых-самых", все же  фраза
о "слиянии банковского капитала с криминальным" оказалась оброненной,  и
людям необходимо было выждать паузу и приглядеться к  тому,  что  же  из
всего этого выйдет, но "самые-самые" не забыли прислать своих  эмиссаров
и свои поздравления.
   И  может  быть,  среди  всего  этого  звездного  великолепия   как-то
потерялось  несколько  действительно  настоящих  друзей  и  хозяина,   и
молодых, и вряд ли это было хорошо - подлинно близким людям  стоит  быть
вместе и в самую счастливую, и в самую тяжелую минуту.
   Собирались гости, которых ждали. Но в  нескольких  километрах  отсюда
совсем другие люди, которых никто не ждал,  уже  начали  действовать,  и
расстояние между ними и такой веселой свадьбой, свадьбой, покой  которой
был призван охранять не  один  десяток  вооруженных  людей,  уже  начало
сокращаться.
 
4. Действия ОМОНа 
 
   Командир отряда милиции особого назначения Павел  Лихачев  был  не  в
настроении, а когда он бывал не в  настроении,  то  на  всем  протяжении
рублевской "правительственной"  трассы  находился  минимум  один  крепко
сжатый кулак, с которым вам не  стоило  искать  встречи.  Павел  Лихачев
строго следил за собой  и  своими  подчиненными.  Ежедневная  физическая
подготовка, так сказать,  упорные  занятия  по  боевой  и  политической,
стрельбы... Отряд  Павла  считался  элитным  -  никакой  Чечни,  никаких
"горячих"  точек,  может,  пару  человек  и  выделяли  в  сводный  отряд
Московского ОМОНа, но это еще до той поры, как Павел вступил в должность
командира. Хотя сам Паша прошел Чечню:  он  находился  там  чуть  больше
месяца на блокпосту. Внутренние войска,  и  в  особенности  ОМОН,  резко
выделялись своим видом из  всей  военной  группировки  "федералов".  Они
всегда выглядели чистенькими,  подтянутыми  и  накормленными.  Армия  же
разлагалась. Генерал Лебедь прав - глядишь на  солдата,  а  перед  тобой
какое-то оборванное  чудо...  Армия  и  эмвэдэшники  недолюбливали  друг
друга, и порой доходило до вооруженных стычек.
   Армейцы считали, что все боевые операции, участие  в  сражениях,  вся
тяжесть  войны  лежала  на  их  плечах,  а  МВД,  дескать,  охраняли  на
блокпостах самих себя.
   Может, так оно и было, за исключением спецопераций, но на  то  она  и
армия. Зато и чеченцы к внутренним войскам относились совсем  по-другому
(это к вопросу о тяготах войны): ОМОН и контрактников они  ненавидели  и
не желали попасть к ним, лучше самому себе пустить пулю, а вот  к  армии
"чехи" были гораздо терпимее.
   Бабы, ополоумевшие и почерневшие от  горя,  так  даже  умудрялись  их
жалеть - ненавидеть и жалеть одновременно. Вообще война - полное  говно.
Она совсем не похожа на то, что о ней пишут и думают цивильные, -  здесь
наши, там ваши, четкие  боевые  операции,  логика,  героизм...  Война  -
бессмысленный бардак, где все друг друга ненавидят и всем друг на  друга
наплевать. Авиация работает по своим, бронированные танки в городе  жгут
босоногие мальчишки с бутылками "коктейля Молотова"  в  руках,  приказы,
проходя вертикаль, видоизменяются до неузнаваемости, никто ни за что  не
отвечает, все  воруют  и  хотят  выжить.  И  есть  люди,  которым  война
нравится. Не то что они ее любят или они уж прямо такие людоеды,  но  им
на войне удобно. Во всем этом бардаке много чего липнет к рукам, и вроде
ты при деле. Паша встречал таких людей, говорят,  их  и  среди  чеченцев
полно: играют себе в войнушку, и все. А  кто  поумней,  варит  на  войне
бабки. А самые умные ее и затеяли. Где-то Паша прочитал,  что  тот,  кто
развязывает войну, в любом случае свинья. Это сказал Хемингуэй. Паша  за
свою жизнь прочитал много крутых боевиков; эта книга не была боевиком, а
Паша не любил других жанров, но все равно эту книгу он запомнил.  Сейчас
его элитный отряд охранял участок, где явно жила та самая свинья. И Паша
будет ее охранять, потому что бороться со свиньями - то  же  самое,  что
бороться с ветряными мельницами, а он этого делать не  собирался.  Вовсе
не собирался. Вот только сегодняшний день несколько попахивал дерьмецом,
поэтому Паша и пребывал не в настроении.
   Отряд был снят с физической подготовки - не привыкать, на  то  она  и
служба. Но вот снят был очень странно  -  все  подразделение,  вместе  с
Пашей, передавалось под командование каких-то "бобров" из Москвы. С ними
еще прибыло несколько человек спецназа -  получался  вот  такой  сводный
отряд, но и это  еще  нормально.  А  вот  то,  что  отряд  должен  будет
присматривать за свадьбой какой-то  братвы,  -  это  уже  совсем  другая
служба.  Паша  был,  понятно,  наслышан  о  предстоящем  событии,  а   о
существовании Лютого знала каждая собака, но все равно - это уже  совсем
другая служба.
   Приказ есть приказ - в 12.00 по Москве отряд был у особняка Лютого.
   "Бобры"  из  Москвы  находились  уже  там.  Оба  в   штатском.   Один
представился майором Гриневым, и Паша подумал, что если это так, то  сам
он - Петр Первый. Второй вообще назвал лишь свою фамилию, и Паша  решил,
что так будет лучше, потому что по их рожам было видно, что  за  контору
они представляли. Паша подумал, что, если б им не надо было иметь дело с
одетым  в  камуфляж  подразделением,  они  вообще  вырядились   бы   под
каких-нибудь дачников. Вопреки устоявшемуся мнению  о  том,  что  агенты
этой конторы умеют быть незаметными в толпе, Паша был убежден,  что  они
всегда перегибают палку и их  видно  за  версту.  Сейчас  дела  обстояли
именно так. Еще бы - соберутся все сливки криминального мира, вот они  и
вынюхивают. По мнению Паши, это будет не свадьба, а сходка  мафии.  Паша
их ненавидел. На генетическом уровне.  И  его  отец,  и  даже  дед  были
сотрудниками органов внутренних дел. Кстати, "бобров"  из  Москвы  и  их
контору в семье Павла Лихачева также особо не жаловали.
   Отряд на трех машинах окружил усадьбу Лютого, а  "бобры"  из  Москвы,
прибывшие с ними бойцы спецназа - четыре человека  в  масках  -  и  Паша
направились к дому. Однако прием их ждал более чем  холодный.  Встречать
непрошеных гостей вышел сам хозяин.
   - Чему обязан такой чести? - сухо спросил Лютый.
   - Конечно же, Владимир Ильич, празднику, - ответил тот, что  назвался
майором Гриневым, лукаво улыбаясь. - Бракосочетание  вашего  брата  ведь
большой праздник?
   - Почему набитые ОМОНом машины толкутся вокруг моего дома?
   - Вы же понимаете, что мероприятие ожидается не вполне обычное.
   Имеется в виду...
   - И что? - оборвал его Лютый.
   - Во имя вашей же  безопасности.  Некоторые  из  ваших  гостей  люди,
скажем так, небезынтересные для криминального мира.
   - Я вас не вызывал.  В  ваших  услугах  не  нуждаюсь.  Не  надо  меня
грузить.
   - А если мы собираемся оградить от  ваших  гостей  остальных  жителей
поселка? - вмешался второй "бобер" из Москвы.  Он  говорил  спокойно,  с
тихой улыбкой, но это был явный вызов. - Если у вас, не  дай  Бог,  что,
при чем здесь законопослушные граждане?
   - У меня  уже  находятся  несколько  депутатов,  только  что  прибыла
эстрадная звезда... Мне передать им ваши намерения? -  холодно  произнес
Лютый. - И ваши замечания насчет законопослушности?
   - Ладно, не будем кипятиться, - снова заговорил майор Гринев, - здесь
никто крутостью не мерится. Просто поступил некий сигнал...
   - Повторяю: я не нуждаюсь в ваших услугах.
   За все это время удивленный Павел Лихачев не проронил ни звука: стоит
наглая криминальная рожа и хамит, того гляди - про ордер спросит...
   Нагляделись, насмотрелись кино, прямо как в Америке: у нас  адвокаты,
с нами надо на вы, а у самого здесь бандитская сходка.  Собаки,  уже  во
власть лезут, где  хоромы-то  себе  отгрохал,  рядом  с  правительством,
хватило наглости. И эти два "бобра" ведут себя странно, шуры-муры с  ним
разводят. Нет, на следующих президентских  выборах  надо  голосовать  за
генерала Лебедя и давить всех этих козлов. Давно пора.  Однако  эти  два
"бобра" из Москвы действительно ведут себя странно. Как будто они  тянут
время. Как будто... Паша вдруг подумал, что им надо просто  осмотреться,
они болтают о всякой ерунде,  а  сами  внимательно  осматривают  двор  и
приготовления к свадьбе... Зачем? Что они хотят увидеть? Что  они  могут
увидеть? Столы накрыты, оркестрик бренчит на скрипках, снуют официанты в
белых перчатках... И что?
   - Что ж, дело ваше, но наружное наблюдение...
   - Послушайте, - четко  произнес  Лютый,  -  мне  позвонить  или  сами
уберетесь?
   - Не глупите...
   - Если через пять минут вы не уберете свои ментовозы, я звоню. Причем
трубку передам вам, чтобы вас натянули прямо здесь, на моих глазах.  Так
вам понятно?
   Паша крепко сжал скулы. Однако тот, кто назвал себя майором Гриневым,
проговорил:
   - Хорошо, Лютый,  звони.  Будет  приказ  -  мы  уйдем.  Будет  приказ
разогнать вашу гулянку - сделаем и это. Понял? И пасть свою разевать  не
надо.
   Теперь Лютый казался удивленным - видать, не ожидал  такого  поворота
разговора. Майор Гринев Паше уже почти нравился. По крайней мере  урезал
скота неплохо. Однако  после  звонка  Лютого  им  пришлось  уехать.  Так
всегда: правая нога не знает,  что  делает  левая.  То  приказали  туда,
теперь обратно...
   Но так оно даже лучше. Чем охранять сходку братвы (а в том,  что  там
соберется  именно  братва,  Пашу  даже  не  стоит  переубеждать),  лучше
продолжить  занятия.  Боевая,   политическая   и   физ-подготовка,   как
говорится...
   Однако через два часа опять поступил сигнал, что надо ехать. И теперь
оба "бобра" из Москвы  тоже  были  в  камуфляже.  Теперь  они  выглядели
гораздо серьезнее, чем утром.
   - Послушай, Лихачев, -  произнес  майор  Гринев,  -  поступила  новая
оперативная информация. Сейчас  получишь  все  инструкции.  И  вне  этих
инструкций ты не имеешь права даже пальцем пошевелить. Все ясно? Хорошо.
   А потом Паша получил эти инструкции. Это все попахивало дерьмецом.
   - Почему вы не сообщаете об этом Лютому? Все же там...  действительно
свадьба...
   - Потому что это все предположительно, - ответил ему майор Гринев.  -
И потом, ты же слышал; он не нуждается в нашей помощи. А, Лихачев?!
   Все это было непонятно. Все это сильно попахивало дерьмецом.  Поэтому
командир отряда милиции особого назначения Павел  Лихачев  и  был  не  в
настроении.
 
5. Гости, которых не ждали (II) 
 
   Примерно в тот же час, когда "бобры" из Москвы и командир ОМОНа  Паша
Лихачев еще только в первый раз  беседовали  с  Лютым,  грузовой  фургон
фирмы "Сладкий мир" был  остановлен  на  повороте  с  Рублевского  шоссе
нарядом милиции.
   Менеджер  "Сладкого  мира"  Савелий   Башметов   торопился:   продукт
скоропортящийся, доставить его надо пораньше, определить на  месте,  как
будет проходить процедура торжественного выхода, сколько ему  для  этого
понадобится человек и так далее. В общем-то все как обычно. Это  шедевр,
которым Савелий как менеджер заслуженно гордился, потому что  не  только
все пожелания клиента были учтены, а более того... И не беда,  что  этот
шедевр стоит пару новых "Жигулей", на то он и шедевр. А если есть  люди,
которые в состоянии позволить  себе  такое,  значит,  дела  у  фирмы,  а
следовательно, у Савелия будут  идти  лучше  и  лучше.  Однако  как  все
странно может обернуться в жизни - люди умеют находить  деньги  в  самых
неожиданных местах. Когда Савелий только устраивался в "Сладкий мир", он
думал просто о том, чтобы там пересидеть, пока не подвернется что-нибудь
более стоящее. Ну какие, казалось,  могут  быть  перспективы  на  рынке,
заваленном сладостями? И "Фазер", и  "Кэдбери",  и  другие  монстры,  не
говоря уже о нашем "Красном Октябре" и "марсах"  со  "сникерсами".  Карл
Маркс и Фридрих Сникерс...
   Да, казалось бы, перспектив никаких. Однако  теперь  Савелий  так  не
считал.
   Потому  что  наряду  с  прочим  "Сладкий  мир"  специализировался  на
эксклюзивных заказах. И дело шло. Казалось бы, это так  же  нелепо,  как
привозить в Россию эксклюзивно тюльпаны из Голландии, кому только  такое
может в голову прийти?
   Однако и то дело шло, превращалось в огромный бизнес. И люди, которые
начали первыми, давно уже чувствуют себя очень хорошо -  знать  бы,  где
найти... Так и со "Сладким миром". И теперь Савелий постучит три раза по
дереву, чтобы не сглазить, потому что дела в последнее время  двинулись.
Поперли в гору. Но все равно такого заказа еще не было. Савелий оказался
в нужное время в нужном месте. И этот  заказ,  вполне  возможно,  станет
центральным событием дня, по крайней мере его кулинарной  части,  потому
что такого действительно еще  никогда  и  никто  не  видел.  А  учитывая
количество приглашенных звезд и просто очень крутых людей,  которые  там
соберутся... Конечно же, будет полно прессы,  и  "Сладкий  мир"  получит
громадную  бесплатную  рекламу.  А  принимая   во   внимание   процедуру
торжественного выхода, которую с учетом лучших мировых традиций  Савелий
разработал лично, добавив  изюминку  артистизма,  чуть  повернув  все  в
сторону  красочного  шоу,  то...  Он  мечтательно  прикрыл  глаза,   его
воображение рисовало блистательные картины. Но воображение  здесь  вовсе
ни при чем. Потому что Савелий наконец-то ухватил свою удачу за хвост. И
держать ее теперь будет очень крепко. И никогда не отпустит. Никогда. По
той простой причине, что лошадь  удачи  проходит  мимо  каждого,  но  не
каждый, увы, успевает вскочить в ее седло.
   И  все-таки  успешный  менеджер  "Сладкого  мира"  Савелий   Башметов
ошибался. Потому что в тот момент, когда наряд милиции остановил его  на
повороте с Рублевского шоссе, его лошадь удачи была  уже  далеко,  а  он
явно оказался в ненужное время и в очень ненужном месте.
 
*** 
 
   Когда  подкатил  длиннющий  белый  лимузин-стрейч,  струнный  квартет
поднялся и заиграл марш Мендельсона - свадьбе был дан сигнал к началу. А
получасом раньше Лютый показывал Ворону свои владения и, как бы  заодно,
своих гостей, давая каждому весьма меткие характеристики.
   Если бы командир ОМОНа Павел Лихачев оказался в  числе  приглашенных,
он бы увидел, что его опасения по поводу  сходки  братвы  подтверждались
лишь частично. И  вполне  возможно,  что  его  отношение  к  мероприятию
некоторым образом переменилось бы - уж слишком  много  вокруг,  как  уже
было отмечено, наблюдалось "звездных" лиц, лиц "с обложки". И они вполне
мирно сосуществовали с самыми влиятельными персонами криминального мира,
которых тоже было более чем достаточно. И те и другие  мило  беседовали,
улыбались, приветствовали друг друга как давно знакомые люди; в одном из
так любимых и почитаемых Пашей романов-боевиков подобная вечеринка  была
названа криминально-богемным коктейлем.  Конечно,  в  таком  определении
была изрядная доля дурного вкуса,  но  качественный  состав  гостей  оно
определяло довольно точно, если  бы  учитывало  присутствие  еще  одного
ингредиента - нового истеблишмента, новой политическо-финансовой  элиты.
И  поэтому  вполне  возможно,  что  шустрый,   злой   и   проницательный
"Московский  комсомолец"  все-таки  оказался  прав:  на   этой   свадьбе
создавалась одна из самых влиятельных и могущественных групп в стране. И
вполне возможно, что  будущее  вечно  молодого  Государства  Российского
закладывалось сейчас не в душных и пыльных думских коридорах,  а  здесь,
на свежем воздухе, в атмосфере милого и непринужденного общения.
   - Ну, Воронидзе, как тебе моя  фазенда?  -  спросил  Лютый,  пригубив
ледяное шампанское.
   Игнат пока пил минеральную со льдом.  Он  был  по-прежнему  в  темных
очках и уже с иронией отметил, что многие из гостей Лютого,  с  которыми
его знакомили, упорно пытались определить, виделись ли они раньше.  Одна
молодая известная  актрисочка  пялила  на  него  глаза,  а  потом  прямо
спросила:
   - Мы ведь знакомы, да?
   - Насколько я могу судить, к сожалению, нет, - ответил Игнат.
   -  Ну  я  ведь  вас  точно  где-то  видела  раньше?  -   Завлекающая,
многообещающая  улыбка,  приглашающая   к   столу,   где   обещания   не
выполняются.
   Игнат подумал: "Ну конечно, милая, ты меня видела.  Конечно,  видела,
на страницах какого-нибудь  модного  журнала,  где  подобные  плейбои  в
эротичных очках рекламируют дорогую одежду как стиль жизни,  только  эта
картинка из твоей собственной  головы,  а  я  просто  ей  соответствую".
Однако на ее вопрос он мягко ответил:
   - Я бы это знал, Я бы этого не забыл. - Его губы растянулись в  такой
же завлекающей и опасной улыбке охотника светских party , и он добавил:
   - Одно ваше слово, и я готов считать, что мы знакомы  всю  жизнь.  Ну
как?
   - Что "как"?
   - Говорите это слово?
   - У-а-а-у, а вы занятный... Я подумаю.
   И  она  грациозно  удалилась,  пошла   дальше.   Обычное   тусовочное
"бла-бла-бла"...
   - Смешная... - Игнат проводил ее взглядом.
   - Забудь, - сказал Лютый, - это Миши Монгольца пассия...
   - Уже забыл.
   - Тут полно бесхозных слоняется... Слышь, Игнат, любят тебя бабы...
   Вот, блин, как со школы повелось. - Лютый вдруг весело  расхохотался,
а потом залпом допил шампанское и обратился  к  официанту,  разносившему
напитки:
   - Эй, белоперчаточник, хер-р обер-р, давай еще.  -  Лютый  указал  на
свой пустой бокал.
   - Хер-р обер? - удивился Игнат.
   - В Австрии так обращаются к официантам.
   - В Австрии... Понятно. Тогда мне  еще  воды.  Значит,  вы  теперь  с
Монгольцем друзья?
   - Плохой мир лучше доброй ссоры.
   - Возразить нечего. Но будь с ним осторожен.
   - Знаю... Я б не стал Андрюхе голову морочить  с  этой  свадьбой,  уж
слишком все пафосно. Но... ты ведь меня понимаешь?
   - Понимаю.
   - Хорошо, что у них так вышло, я имею  в  виду  молодых,  но,  Игнат,
сегодня большой день, поворотный день. Это больше,  чем  просто  свадьба
моего брата.
   - Вижу.
   - Не одобряешь всего этого шума?
   - Не мне судить.
   - Мы с ее папашей давно ходили друг  вокруг  друга  и  теперь  решили
показать людям, что...
   - С Щедриным?
   -  Крупнейшая  банковская  группа,  не  хухры-мухры.  Сегодня  станем
официальными родственниками. А мы ведь тоже  не  лыком  шиты.  Я  бы  не
устраивал всей этой показухи, но  это  стратегическое  решение.  Мы  так
вместе  решили,  с   Щедриным.   И   видишь,   сколько   народу   пришло
засвидетельствовать уважение! В том числе  и  Монголец...  Это  дорогого
стоит.
   - Я тебя понимаю, Рыжий. - Игнат оглядел старого друга и спросил:
   - Ты что, оправдываешься?
   Лютый посмотрел на него в упор, на мгновение в нем  появилось  что-то
бычье, потом вздохнул.
   - Наверное, да, - сказал Лютый неожиданно, и в следующую  минуту  они
оба рассмеялись.
   - Чучело, - проговорил Игнат дружелюбно.
   - Но только перед тобой и перед Андрюхой... Ну а  с  другой  стороны,
что здесь такого? - Лютый усмехнулся. - Сейчас отгуляем, а с завтрашнего
дня я им такое свадебное путешествие  закатил.  Андрюха  еще  не  знает!
Багама-мама...
   Яхты, гольф-клубы!.. Молодежь живет своей  жизнью.  Им  это  тоже  не
повредит - больше будут уважать.
   - Да они, по-моему, и сами по себе ребята толковые.
   - Тут ты прав, брат, они и без Щедрина, и без Лютого кое-чего стоят.
   А теперь будут стоить больше.
   - Выпить, что ли? - вдруг сказал Игнат.
   - А то! Хочешь - айда, водки махнем.
   - Ладно, подожду. Вчера нагрузился. Вот молодые приедут - поздравим.
   Лютый посмотрел на часы:
   - Вот-вот должны быть... Видишь? Твои, "командирские".
   - Носишь иногда? Часики из военторга?
   - Теперь я могу себе это позволить. Теперь уже - да! А где мои?
   - Здесь. - Игнат протянул руку. - Золотой браслет...
   Лютый кивнул. Он испытывал к часам прямо-таки патологическую  страсть
и почти мистическое уважение, считал материальным воплощением времени  и
мог говорить о них бесконечно.
   Лучшим подарком для Лютого были редкие часы, и сам он  обожал  дарить
наручные часы и, как мальчишка, гордился своей коллекцией.
   - Лучшие  механические  часы,  Игнат,  -  это,  конечно,  швейцарские
"Бланкпайн", - говаривал Лютый. - Кстати, самая  старая  часовая  фирма,
существует с 1735 года. А самые точные в  мире  наручные  часы  выпущены
осенью 1976 года, это уже "Omega Constellation", калибр 1021, номер, как
сейчас  помню,  39'050'076'.  Испытания  на  точность  хода  -   нулевые
отклонения! Ты можешь это себе представить?! Даже  знаменитый  кварцевый
"Лонжин" с годовым допустимым отклонением в десять секунд по сравнению с
ними - фуфло! Стоят целое состояние!
   Кстати, владелец -  испанец  -  пожелал  остаться  неизвестным.  Надо
думать -  у  людей  руки  длинные!  Есть  часы-кинозвезды  -  "Омега"  в
последнем "Джеймсе Бонде".
   Или известные на весь  мир  "Ролекс  Дэйтона"  Пола  Ньюмена  -  кино
"Афера" помнишь?
   Вот. Но это все ерунда по сравнению с той "Омегой" испанца. И  знаешь
почему?
   Потому что они единственные в мире и  других  таких  уже  никогда  не
будет. Это все можно, наверное, повторить,  но  только  не  такие  часы.
Интересно, да, единственные в мире!
   Обычно  в  такие  моменты,  моменты   разговоров   о   часах,   Лютый
преображался. Иногда его зашкаливало, и  он  пускался  в  рассуждения  о
природе времени, в философствования о концепциях и спорах,  которым  уже
не одна сотня веков... Однажды - с тех пор прошло уже почти лет десять -
они махнулись часами. У Игната были "командирские"  и  стоили  пятьдесят
рублей. У Лютого -  великолепный  золотой  хронограф  "Longines".  Игнат
тогда оказал  Лютому  одну  неоценимую  услугу.  Ни  о  каком  выражении
благодарности он слышать не хотел, и Лютый предложил  махнуться  часами.
Лютый пристроил часы в свою коллекцию, но  носил  "командирские"  крайне
редко, мотивируя тем, что люди не так  поймут.  Ему  для  крутости  было
положено что-нибудь золотое и швейцарское. Когда вы  только  вырываетесь
из нищеты, все эти  игрушки  многого  стоят.  Тракторные  цепи  на  шее,
малиновые пиджаки, мобильные телефоны на столе в ресторане  и  малиновые
"шестисотые" под вашей задницей... Теперь Лютый  понимал,  что  все  это
было с голодухи. Теперь это стало мишурой, и Лютый  мог  себе  позволить
появиться на самом дорогом  и  престижном  сборище  Москвы,  на  свадьбе
своего младшего брата,  на  мероприятии,  которое  станет  поворотным  и
возвестит  и  врагам,   и   друзьям   о   рождении,   наверное,   самого
могущественного объединения, на мероприятии,  собравшем  и  криминальных
авторитетов, с которыми раньше не  клеилось,  и  элиту  страны,  которая
раньше могла и побрезговать, и где наряды, драгоценности,  автомобили  и
наручные часы уже являлись информационными поводами для колонок газет  и
журналов, - теперь Лютый мог позволить себе появиться здесь в стареньких
"командирских" часах, купленных в военторге за пятьдесят рублей.
   - Да, Игнат, теперь я могу себе это позволить. Еще год назад не  мог,
а теперь - могу. - Лютый перешел на шепот и состроил комичную гримасу:
   - Вся эта рафинированная публика, из тех, кто раньше даже руки бы  не
подал, - они все очень любят деньги и по  большому  счету  уважают  лишь
силу...
   - Знаю! - так же шепотом ответил Игнат. - Так говорят в кино...
   - Разденься я сейчас догола, они и не подумают, что Лютый  псих,  они
скажут, что он - эксцентричный... Потому что у  него  есть  очень  много
того, что они любят, а у психов этого нет.
   - Мудреешь, Рыжий, - усмехнулся Игнат. - Это уже лучше.
   - Не. Я все это и раньше знал. Только я в это не  верил,  думал,  что
все это из книжек. А вот теперь прошел сам. Такая школа жизни.
   - Что ж, довольно неплохо для мальчика с заводских окраин,  -  сказал
Ворон.
   - Для мальчиков, Игнат, для мальчиков... Потому-то я и предлагаю тебе
быть со мной. Ты мне нужен. Ты же видишь, что сегодня создается нечто...
Но я прекрасно понимаю, что лезу прямо в стаю акул. - Лютый  сделал  еще
один большой глоток шампанского. - И когда мне пустят первую кровь  -  а
без этого невозможно - и вся стая будет готова разорвать меня  -  ты  же
знаешь, они чувствуют кровь, - мне будет очень нужно,  чтобы  кто-нибудь
меня прикрыл. Понимаешь?
   - Понимаю.
   - Ну тогда в чем дело, если понимаешь?
   - Понимаю, Лютый. Но пока это невозможно. И это вовсе не  мой  личный
каприз.
   - Ну вот что ты заладил? И что это за херня?! Сколько ваших уже давно
работают...
   - Не совсем. Там, откуда я ушел... Просто так оттуда не  уходят.  Мне
дали такую возможность, и это дорого стоило.
   - И что?
   - Ты был одним из главных клиентов, Лютый, - тихо произнес  Игнат.  -
Мы оба были очень близко к черте... стояли на грани.
   - Что это значит? Похоже на рок-н-ролльную песенку.
   - Тебя вели, Рыжий. Пристально следили за всеми твоими  подвигами.  И
знаешь, что я тебе скажу?
   - Ну, говори. Только не надо меня разводить.
   - Ты бродил очень недалеко от фокуса оптического  прицела.  Возможно,
сейчас  кое-что  начнет  меняться  -  ты  вовремя  начал  выруливать  из
криминала.
   Очень вовремя.
   - Сукин ты сын. И контора ваша сучья.
   - Я здесь ни при чем. И в первом, и во втором случае.
   - Но теперь, когда ты ушел...
   - Все верно. Но должно пройти время. Если  я  открыто  буду  на  тебя
работать - это не только повредит, это может быть опасным. И для меня, и
для тебя.
   - Во как все разложил. Прошлое так и будет держать нас за... за...
   - За яйца, - усмехнулся Игнат.
   Лютый тоже улыбнулся.
   - Ладно, предположим, - произнес он. - А что ты говорил про время?
   Сколько ждать? Год?
   - Не думаю. Я же говорю - сейчас многое начало меняться.
   - Значит, меньше.
   - Скорее всего так.
   -  Ты  говоришь  "открыто  на  тебя  работать",  но   ведь   возможно
по-другому?
   - Конечно.
   - И чем будешь заниматься?
   - Самое лучшее - собственное охранное агентство, сам себе голова.
   - Скажи сразу - "наемник", - усмехнулся Лютый.
   - Говорю. - Игнат дружелюбно смотрел на него.
   - И что?
   - Но пока не тяну. Финансы, романсы... и  все  остальное.  Поэтому  и
устроился тут в одну контору.
   - Собственное агентство - твоя мечта? Рок-н-ролл никогда не умрет?
   - О нет! - Теперь уже Игнат рассмеялся. - Моя мечта  -  плескаться  в
коралловых рифах с  пятнадцатью  голыми  телками.  Да...  Но  пока  надо
работать. Это все, что я умею делать.
   - Если я куплю тебе агентство?
   - Не сейчас. В любом случае спасибо.
   - Игнат, мне действительно может понадобиться  твоя  помощь.  Братан,
как это уже бывало, но...
   - В любое время, Лютый. Но пока лучше считать, что я работаю там, где
работал. Пока.
   - Я хочу сказать, что мы...  Эта  жизнь...  Мы  начали  с  задворков,
пацаны... Ты прошел по секретным коридорам, я - по черным дворам, но  мы
выбрались. Мы оба выбрались из всего этого дерьма. Я хочу  сказать,  что
теперь-то мы, наверное, свободны?.. И никаким козлам ничего не должны.
   - Очень бы хотелось, чтоб было так.
   - Так оно и есть. Я готов подождать, но  не  тяни  уже  с  этим.  Как
тогда, в школе, со склянкой кислоты, помнишь?
   - Как ты Филе плеснул в рожу... Еще бы! Как  ты  говоришь  -  развели
всех, кто нас грузил?
   - Сделали мы козла, Игнат, сделали. И  сразу  все  переменилось,  как
стали вместе. И сейчас такое время.
   Наверное, Лютый был  прав  -  это  время  приближалось  с  неумолимой
быстротой. И наверное, каждый из них  подумал,  что  так  можно  дружить
только в детстве, а потом многое меняется. Но что-то остается.  И  Лютый
думал, что чем больше этого "что-то" останется, тем ты  менее  одинок  в
этом мире. Все, наверное, так.
   - Ладно,  Игнат,  пойду  обходить  гостей.  Но  как  только  появятся
молодые, хряпнем водки.
   - А то! С криком "горько"!
   - Во-во... Давай, брат, расслабляться.
   И Лютый направился изображать из себя гостеприимного  хозяина.  Игнат
посмотрел на часы, на золотой хронограф "Longines" -  была  одна  минута
третьего.
   Стая акул, о которой говорил Лютый... Игнат вдруг подумал, что иногда
ты можешь и не почувствовать ранки - своего слабого места - и не  знать,
что стая акул уже очень близко.  Не  знать  до  тех  пор,  пока  она  не
появится.
   В два  часа  двадцать  минут  струнный  квартет  поднялся  и  заиграл
"Свадебный  марш"  Мендельсона  -  свадьба  началась.   Огромный   белый
лимузин-стрейч остановился у главных  ворот  -  от  них  через  вереницу
гостей прямо к дому вела ковровая дорожка, расстеленная  специально  для
молодых.
   В  это  время  рыжий  водитель,  привезший  сюда  Игната,  а   теперь
осуществляющий общее руководство ходом мероприятия,  отчитывал  водителя
грузового фургона "Сладкий мир".  Происходило  это  у  вторых  ворот,  с
задней стороны дома, и рыжий водитель мог в полный голос  выражать  свое
недовольство, не опасаясь быть услышанным:
   - Что, мать вашу через так, творится?! Что такое? Должны были быть до
часу, сейчас половина третьего. Что за херня?!
   - Нас остановил наряд милиции, - извиняющимся тоном отвечал водитель.
   - Какой на хрен наряд? Я же сказал, если что - звонить сюда.  Хорошо,
молодые задержались... Давайте... - Рыжий кивнул охраннику, и они начали
тщательно обыскивать всех прибывших  с  фургоном  фирмы  "Сладкий  мир".
Официанты не официанты - так полагалось, служба безопасности  свое  дело
знала. Все, конечно, были чисты.
   - Почему семеро? Что такой толпой завалились?
   - По три с каждой стороны, и впереди церемониймейстер. Господи,  чего
ж обувь-то обыскиваете?
   - Церемони... что-что? - Рыжий водитель усмехнулся.
   - Церемониймейстер.
   - Это что - по высшему классу?
   - Увидите. Церемония разрабатывалась очень долго.
   - По стилю, качеству исполнения не имеет равных, -  не  без  гордости
заявил один из официантов.
   - Лучше бы  вы  приезжали  вовремя,  -  отрезал  водитель.  -  Ладно,
поглядим, как все выйдет, но половину чаевых вы уже потеряли. А обувь...
- Рыжий водитель  надул  щеки.  -  Профессионал  в  ботинке  много  чего
спрячет. Так-то.
   А потом двери грузового фургона раскрылись, и рыжий водитель ахнул  -
это было там, и это действительно было  шедевром.  Шедевром  кулинарного
искусства! Рыжий с удовлетворением отметил, что хоть  не  зря  заплатили
столько денег.
   - Ну, аккуратней, давайте его сюда. Да, красавец.
   - Не бойсь, - ответили ему, - мы свою работу знаем.
   "Но половину чаевых я все  равно  с  них  удержу",  -  подумал  рыжий
водитель, пытаясь быстро вычислить, сколько денег в  твердой  валюте  он
сможет сэкономить на чаевых. Хотя высчитывать ему стоило кое-что  совсем
другое. Уже много позже дежуривший на повороте  с  Рублевского  шоссе  в
бело-синем "форд краун виктория" инспектор ГАИ подтвердит, что  грузовой
фургон фирмы "Сладкий мир" действительно был остановлен нарядом  милиции
около часа пополудни.  Через  несколько  минут  фургон  в  сопровождении
наряда двинулся к дому Лютого. Владимира Ильича инспектор  уважал.  Пару
раз он останавливал его  в  легком  подпитии  за  рулем  то  спортивного
кабриолета,  то  огромного  джипа.  Иногда  Лютый  любил  развеяться   в
одиночестве, без  охраны.  Откупные  Владимира  Ильича  были  более  чем
щедрыми, и делалось все с шутками-прибаутками. Словом, хороший малый.  И
сейчас, наблюдая,  как  грузовой  фургон  в  сопровождении  милицейского
кортежа движется в сторону дома Лютого, инспектор  лишь  порадовался  за
Владимира Ильича - вот как подготовился к  свадьбе  брата!  И  может,  с
тихой белой завистью еще подумал:  "Вон  что  такое  деньги!  Заставляют
людей бегать по твоей указке!"
   От поворота с Рублевского шоссе до дома Лютого  было  не  более  трех
километров. И вот что рыжему водителю, бывшему  с  Лютым  еще  с  времен
Рижского  рынка,  стоило  действительно  вычислить:  с  какой  скоростью
грузовой фургон в сопровождении наряда  милиции  должен  был  двигаться,
чтобы покрыть это расстояние почти за один час пятнадцать минут?
 
*** 
 
   - Как зовут невесту-то?
   Игнат обернулся. Рядом с ним стоял  человек  с  мощным  загривком,  с
лицом плоским и широким, что  придавало  ему  сходство  с  черепахой,  в
расшитом  и  безумно  дорогом  летнем  костюме  -   явно   от   Версаче.
Состоятельная братва уважала этого модельера.
   - Мариной, - ответил Игнат.
   - Как в кино, - ухмыльнулся сосед, бросив на Игната быстрый взгляд.
   - В кино?
   - "Держись, братан!" Ее так и звали.
   - Да, только, по-моему, ее звали Марией.
   - Тоже из киношников? - Человек переступил с ноги на ногу.
   - Не совсем, - уклончиво ответил Игнат.
   Человека с мощным загривком звали Александром Николаевичем Салимовым.
   Однако гораздо больше он был известен под именем Шура-Сулейман. Игнат
узнал  его  -  Шура-Сулейман  являлся  одним   из   самых   авторитетных
криминальных лидеров.
   Пожалуй, человек не менее могущественный, чем Монголец или Лютый,  он
был выходцем из солнцевской группировки, только в  последнее  время  все
так перемешалось. Да, видать, удалось многих убедить,  что  даже  плохой
мир лучше доброй ссоры. А сегодня  Лютый  скорее  всего  многим  из  них
предлагал мир хороший.
   Только насчет стаи Владимир Ильич тоже был прав, и  малейшей  струйки
крови,  малейшего  сигнала  слабости  было  бы  достаточно,  чтобы   его
разорвали.
   - Это как? - спросил Шура-Сулейман.
   - Ну, если честно, совсем не из киношников. - Игнат улыбнулся.
   Сулейман оглядел его оценивающе  -  вроде  бы  какой-то  примодненный
типчик из этой киношно-музыкальной братвы;  Шура  знал  многих  из  них,
попадались и душевные ребята,  которые  могли  задеть  за  живое,  вроде
Гарика Сукачева. Этот, похоже, оттуда, чего же он тогда юлит? "Не совсем
то, совсем не это..." Честно говоря, девяносто процентов своих сограждан
Шура-Сулейман считал грязным быдлом. И еще  девять  процентов  -  просто
быдлом. Самое удивительное, что он был в этом искренне убежден.
   Шура-Сулейман относился  к  тому  уходящему  типу  братвы,  умирающим
динозаврам,  для  которых  распальцовка  так  и   осталась   единственно
приемлемой формой общения.  Распальцовка  для  Шуры-Сулеймана  была  что
боевой танец для папуаса. О его зверских шутках были наслышаны многие. О
том, что проституток он возил только  в  багажнике  своего  "мерседеса",
считая их недостойными находиться с ним в одном салоне,  и  о  том,  что
как-то под кайфом он забыл об одной из них, и ее, бледную, задыхающуюся,
извлекли из багажника почти  через  сутки;  о  постепенно  нагревающихся
электрических утюгах; о старинной  истории  с  парикмахером:  тот  плохо
постриг его, и Шура-Сулейман заставил обнулить десяток следующих за  ним
и  ни  о  чем  не  догадывающихся  клиентов.  Сам  Шура  поглядывал   за
происходящим  из  соседней  комнатки  и  покатывался  со  смеху  -  люди
заказывали себе стрижки, а парикмахер пускал их  под  машинку.  Какой-то
старенький  дед  потребовал  для  жалобы  директора;  один  из  клиентов
психанул, разбив об пол машинку; после обнуления четвертого клиента -  с
такими, как с восторгом рассказывал Шура-Сулейман, кулаками-кувалдами  -
бледное и перепуганное лицо парикмахера  превратилось  в  подобие  морды
сенбернара...
   Шура-Сулейман   был   по-прежнему   увешан   немыслимым   количеством
тяжеленных золотых  цепей  и  по-прежнему  оставался  до  карикатурности
невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых годов
и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на  этом
свете.
   Только эти "многие" по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела
с ним  вести  становилось  все  сложнее  -  он  не  поддавался  никакому
психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов.
   - Знаешь меня?  -  Голос  прозвучал  с  привычной  и  уже,  наверное,
неосознаваемой интонацией угрозы.
   Игнат кивнул:
   - Да. Ты - Шура-Сулейман. Тебя многие знают.
   Шура-Сулейман был удивлен, но  не  подал  виду.  Он  привык  ко  всем
обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на  вы,  тем
более те, кто о нем слышал.
   - А ты кто?
   "Ну, еще скажи: "Объявись, брат"", - с усмешкой подумал Ворон.
   - Мое имя - Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет.
   Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел
Лютый.
   - Что, Шура, вы уже познакомились? - Он указал Сулейману на Игната. -
Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг - друг детства.
   Шура-Сулейман посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом.
   - Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый.
   - Это точно. - Лютый пребывал в прекрасном  расположении  духа.  -  У
него много достоинств.
   Сулейман какое-то время размышлял, потом таким  же  бесцветным  тоном
произнес:
   - Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить?  -
И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у  Шуры  была
огромная и словно стальная; он задержал руку  Игната  в  своей,  но  тот
вежливо улыбнулся:
   - Очень рад. - Поздоровался и  высвободил  руку.  Рукопожатие  Игната
Сулейману понравилось - оно было не слабым, но и не вызывающим.
   - Я тоже рад. - И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку.
   Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана - сейчас  молодые  пройдут  по
ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился  рыжий
водитель.
   - Торт наконец прибыл, - сообщил он Лютому.
   - Хорошо.
   - А вот... Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет.
   - Черт... сумасшедшая баба!
   - Что меж вами случилось, Лютый? - спросил рыжий водитель.
   - Ничего. Поверишь - ничего! Я сам понять не могу.
   - Ну ладно,  вроде  все  нормально,  -  произнес  рыжий  водитель.  -
Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед.
   - Оружия ни у кого нет?
   - Обижаешь, - проговорил рыжий. - Только у охраны. Все уговор держат.
   Даже Сулейман.
   - Ладно, Это я так спросил. Вот дура баба...
   - Вика?
   Лютый кивнул. Игнат улыбнулся:
   - Что, нежные чувства? Дела сердечные?
   - Да какие нежные чувства! Баба крутая, кремень, умница, вот только в
последнее время... Словно ей  кто  про  меня  какого-то  дерьма  наплел.
Неожиданно переменилась, и все тут.
   - Я думал, - произнес рыжий водитель, - ее мужик-то, покойный,  вроде
с Монгольцем дела имел. Не то что вел чего-то, а вроде как собирался.  А
Миша Монголец такой паренек... Может, оттуда ноги растут?
   - Ой, рыжий, - усмехнулся Лютый, - да Вика совсем не по этим гайкам.
   Прекрати.
   - Доверяй - но проверяй.
   - Ладно, рыжий.
   Лютый обнял водителя за плечи - они действительно были с  ним  давно,
но... тот многого не догонял. Многого. Хотя  завхоз  из  него  получился
прекрасный. К рыжему  водителю  Лютый  относился  с  какой-то  особенной
теплотой. И не только потому, что  никогда  не  бросал  своих  людей.  И
сентиментальные воспоминания о прошлом здесь тоже  ни  при  чем.  Просто
было в нем что-то бесхитростное и чистое, чего в Лютом, увы, не  было  и
уже никогда не будет.
   Так думал Лютый, вовсе не  догадываясь,  что  рыжий  водитель  просто
восхищался им, как сейчас его младший брат Андрей восхищается Вороном.
   - Ладно. Не будем  о  делах  в  такой  день.  Игнат,  сейчас  я  тебя
познакомлю с Щедриным. Мы с ним будем за глав двух семейств. О! Молодые.
Идут!
   Андрей и Марина  показались  в  конце  ковровой  дорожки  -  молодые,
красивые,  успешные  и,   наверное,   влюбленные.   Жених   и   невеста,
тили-тили-тесто...
   Как две фотомодели на  каком-нибудь  знаменитом  подиуме.  Невеста  в
красном облегающем платье, делающем  ее  до  невероятности  сексуальной;
Андрей в каком-то странном  наряде  -  кителе  и  в  спортивных  туфлях.
Эксцентричные модники,  оба  со  странички  глянцевого  журнала.  Оба  в
солнцезащитных очках долларов по пятьсот.
   Игнат подумал, что в их время все было по-другому  -  строгий  темный
костюм и невеста в белых кружевах и с фатой.
   - Вот балбес он у меня! - усмехнулся  Лютый,  с  нежностью  глядя  на
брата. - Опять - шнурок... Слухай, Воронидзе, какие же они оба красивые!
А, братан?!
   Молодые шли к Лютому и Щедрину, здесь же  были  обе  матери  и  члены
обоих семейств.
   "Свадебный марш" Мендельсона. Лютый выходит к ним навстречу - это уже
явно не по сценарию. Подходит к брату, опускается на одно колено...  Все
немножко озадачены.  Лютый  завязывает  брату  шнурок.  Щелкают  затворы
фотоаппаратов. Лютый поднимает взгляд, улыбается.
   - Держись, братан!
   Андрей несколько смущен. Смотрит на Марину.
   - Мы держимся.
   Лютый поднимается.
   - Ну,  краснокожий,  поздравляю.  -  Старший  брат  всегда  завязывал
младшему шнурки. И всегда звал его краснокожим.  -  Сегодня  ты  похитил
самую красивую женщину с их корабля.
   Щедрин улыбается. Матери улыбаются  со  слезами  на  глазах.  Щелкают
затворы фотоаппаратов. Игнат подумал,  что  это  могли  бы  быть  лучшие
фотографии со свадьбы. Прямо картинка к новой серии "Крестного  отца"  -
заботливая рука, завязанный шнурок, блистательный клан...
   - Будьте счастливы, - говорит Лютый и отходит к Щедрину.
   Начинаются поздравления. Объятия. Всем-всем много-много счастья.
 
*** 
 
   Лучшие фотографии со свадьбы будут совсем другими.  И  за  них  дадут
много денег.
 
*** 
 
   -  Горько!  -  кричит  Лютый.  Он  дарит  молодым  джип  -  роскошный
"мерседес" М-класса. Это еще не все. Он финансирует их следующий  фильм.
Он готов вкладывать деньги в интересные проекты.  Неплохая  новость  для
прессы.
   -  Горько!  -  произносит  Щедрин.  Он  дарит  молодым  пятикомнатную
квартиру в элитном доме, полностью обставленную. - Дальше выкручивайтесь
сами, - шутит банкир.
   - Горько! - говорит Миша Монголец  и  кладет  ключи  от  двухместного
кабриолета  "порше".  Лютый  понимает,  что  скорее   всего   это   знак
окончательного примирения.
   - Горько! - кричат все гости, явно соревнуясь в блистательности своих
подарков, в остроумии своих тостов.
   - Горько! Горько!
 
*** 
 
   В нескольких сотнях метров от накрытых столов бойцы ОМОНа в камуфляже
двигаются вдоль рощи, расположенной напротив  особняка  Лютого.  До  них
доносятся звуки веселой свадьбы, музыка, смех. Они занимают позиции.
   - Действовать только по моему сигналу, -  говорит  тот,  кто  называл
себя майором Гриневым.
   Командир отряда Павел Лихачев кивает. Потом все же задает вопрос:
   - А если опять будет команда "домой"? У Лютого многое замазано.
   - Значит - домой. Мы здесь на всякий случай. На всякий пожарный...
   - Я к тому, что там полный дом охраны.
   Майор Гринев смотрит ему  в  глаза  с  холодным  любопытством.  Бойцы
спецназа, прибывшие с Гриневым, - это снайперы. Сейчас они готовят  свое
оружие.
   Паше глубоко наплевать на  Лютого.  Он  будет  не  против,  если  эти
бандиты перебьют друг друга. Совсем не против. Но  все  равно  это  дело
попахивает дерьмецом.
   - Покой мирных граждан, -  произносит  Гринев,  -  вот  объект  твоей
заботы. Насильно мил не будешь, так ведь, а, Лихачев?
   - Так точно.
   - Если у них что начнется, какая заварушка, всех класть на землю!
   Чтобы тут вооруженные головорезы  по  поселку  не  бегали.  По  любым
стрелкам - огонь на поражение.
   - Можете не повторять. В моем отряде  так  заведено,  что  достаточно
одного инструктажа.
   - Думаешь, Лихачев, где-то есть по-другому?
   - За других говорить не берусь.
   - Все правильно. О, слышишь, "горько" кричат?
   - Слышу.
   - Кино-то видел?
   - С Лютого братом? Хэ, туфта! Пацан. Как  в  сказке  навертели.  Баба
ничего играет.
   - Банкирская дочка.
   - Стрельба с двух рук, пистолеты появляются, как у фокусника. Шоу оно
и есть. Нежизненно.
   - Моей дочке понравилось. В Ваню-киллера так просто влюбилась.
   Сидела, ревела, соплячка.
   - Сколько ей?
   - Четырнадцать.
   - Барышня.
   - Соплячка!
   Паша Лихачев внимательно посмотрел на Гринева и спросил:
   - Что вы мне хотели сказать? Вторая часть инструктажа?
   Гринев вырвал травинку, погрыз сочную, близкую к корням часть стебля.
   Отбросил травинку в сторону.
   - Еще не пришло время.
   - Когда?
   - Успеется. Это быстро. Эй, - Гринев обернулся, - не высовываться!
   Паша поглядел на особняк - да, отгрохали  себе  хоромы.  И  сосны,  и
речка, и дом что дворец - коммуняки себе такого не позволяли. Даже  лифт
по стене ползет. Снова на свадьбе закричали "горько". Теперь уже кричали
дольше. А где-то наверху, в кронах деревьев, заливался одинокий  соловей
- надо же, средь бела дня... Паша вспомнил свою свадьбу, в общежитии,  о
том, как брали лавки у соседей и посуду  напрокат,  но  все  равно  -  в
тесноте, да не в обиде - отгуляли что  надо,  весело.  "Горько"  кричать
прекратили,  значит,  сейчас  пьют.  До  того  места  ограды,   что   их
интересовало, было не больше пятидесяти метров  открытого  пространства.
Они подошли близко. Очень близко к дому  Лютого.  Паша  думал  о  второй
части инструктажа и об ощущении, от которого он никак не мог избавиться:
они подошли очень близко к дому Лютого, и это дело все больше  и  больше
пахнет дерьмецом.  Да  нет,  уже  не  дерьмецом,  а  просто  откровенным
дерьмом. К которому его подталкивают  и  на  которое  ему,  конечно,  не
укажут до тех пор, пока он не вляпается. Так что Паше лучше  быть  очень
внимательным. Лучше глядеть в оба.
 
*** 
 
   К фасадной, почти полностью стеклянной стороне дома  Лютого  примыкал
такой же стеклянный колпак, и в нем ползал лифт. Три этажа вверх и два -
под землю. Там сауна,  тренажерный  зал  с  прекрасной  вентиляцией,  со
вкусом отделанная бильярдная и ниже - подземный гараж,  подсобки.  Всего
пять уровней.
   Колпак был темного, почти  зеркального  стекла,  однако  изнутри,  из
лифта, открывался прекрасный обзор на реку и сосновый бор.
   Еще до начала свадьбы Лютый показывал Ворону дом, и  они  поднимались
на лифте из бильярдной на третий этаж, где Игнату была отведена спальня.
Здесь же, на третьем этаже, Игнат с удивлением обнаружил библиотеку.
   - Ты чего,  Рыжий,  -  спросил  Ворон,  -  превращаешься  в  книжного
человека?
   - Да, в лютого библиотекаря!
   Они рассмеялись, Владимир Ильич произнес:
   - Ну, знаешь, для  детей,  братишка...  Нормальное  дело.  Мы-то  так
дураками и помрем. Хотя, может, на старости лет... А если серьезно  -  я
дам детям самое лучшее образование, чтобы были не чета  нам.  В  Англии,
наверное...
   - Ничего, мы свои университеты в другом месте прошли.
   - Это да. Но я не хочу им таких университетов. Хватит  того,  что  их
папки колотились.
   - Потом вернутся и будут нудить - мол, папаша, вы не в той руке нож с
вилкой держите.
   - А это ерунда. Я этому научился быстро.  Бизнес  -  это  как  жизнь,
заставит.
   - Я  обратил  внимание:  там,  внизу,  официанты  накрывают,  столько
приборов... Даже не знаю, как чем пользоваться?
   - Говорю - ерунда, начинай с внешних вилок и ножей.  А  вообще  -  не
забивай себе голову, ешь хоть руками. Ты же в моем доме...
   - Кто тебе книжки-то подбирал?
   - Деньги.
   - Деньги?
   - Конечно. Рыжий, который тебя привез, кому-то  забашлял,  и  у  меня
здесь  полный  плезир.  Зря  смеешься,  если  честно,  я  даже   кое-что
почитывать стал, не мурню всякую, а таких знаменитых папок. И  там  есть
очень даже, как ты говоришь, нормалды. Башковитые ребята.
   - Значит - нормалды! - Ворон улыбнулся. На столе лежал томик Ницше.
   - Только у меня совсем времени на все это нет. А жаль.
   - Наверное, жаль.
   Потом они вышли на лужайку перед домом, а потом началась свадьба.
   Сейчас солнце  покинуло  зенит,  и  темный  стеклянный  колпак  лифта
перестал слепить глаза, утратив часть своих зеркальных  свойств.  Но  не
совсем. И быстрый солнечный зайчик пару  раз  блеснул  на  ровной  глади
стекла. Вполне возможно,  кто-то  баловался.  Игнат  смотрел  на  колпак
лифта, где отражались причудливо изогнутые деревья за домом у реки, и  в
этом зеркале  темно-синее  небо,  почему-то  оранжевый  росчерк  -  след
реактивного самолета, снова деревья и еще что-то... Всего лишь  мельком,
какое-то быстрое, почти неуловимое движение.
   Игнат молча покинул застолье и прошел в дом.
   Поднялся на третий этаж, в библиотеку, и какое-то  время  смотрел  из
окна. Не очень долго. Невзирая на весь бардак,  что  творился  сейчас  в
жизни Игната, его глаз все еще не утратил профессиональной цепкости и...
странного умения разгадывать знаки, символы, которые постоянно  посылает
нам окружающий мир. Только многие люди слепы, они не видят и не понимают
знаков. Может  быть,  это  и  хорошо  -  для  каждого  существует  свое,
особенное, зрение. Кто-то видит внутри предметов, кто-то - внутри  себя,
а кто-то видит знаки.
   Игнат поискал в библиотеке телефон и обнаружил причудливый  старинный
аппарат с дисковым набором. Он молча улыбнулся  и  подумал,  что  Лютый,
конечно, всегда был забавным. И всегда умудрялся делать так, чтобы  вещи
соответствовали своему назначению.  В  каком-то  смысле  он  был  словно
кудесник или древний царь Мидас, умевший превращать в золото все, к чему
прикасался. Только Мидас закончил не очень хорошо, в  конце  концов  эта
способность и погубила его. Игнат набрал  номер  мобильного  телефона  и
попросил Лютого немедленно подняться в библиотеку.
   - Что случилось, Ворон?
   - Давай срочно. Кто у тебя отвечает за безопасность?
   - Охрана?! Глуня...
   - Давай сюда своего Глуню.
   ...Они простояли у окна библиотеки недолго, минуты три. Ворон,  Лютый
и   Коля   Глушенко,   крепкий   и,   как   Игнат   убедился,   довольно
профессиональный малый, отвечающий за вопросы  безопасности.  Игнат  был
уверен, что они не заставят себя ждать и  снова  покажутся.  Так  оно  и
случилось.
   - ОМОН, - произнес Глуня.
   - Вот мудаки неуемные! - бросил Лютый.
   - Ну что, Володь, звонить Севастьянову?
   - Звонил уже. Он их убрал, а они вот снова вернулись.
   - Что происходит, Лютый? - спросил Игнат.
   - Да слышали  уже...  У  меня  ж  тут  полный  дом  братвы!  -  Лютый
усмехнулся. - Формально - они пекутся о спокойствии  в  поселке,  вот  и
кружат вокруг дома, как вороны...
   - А не формально? - Игнат усмехнулся: сравнение с  воронами  пришлось
как нельзя кстати.
   - Не знаю... Денег хотят! Сейчас снова брякну Севастьянову. Нет, сюда
они не полезут. Им уже объяснили, что у  Лютого  вовсе  не  криминальная
сходка.
   Севастьянов понимает: если что, у него  жопа  будет  красная,  как  у
мартышки.
   - Понятно, Ну давай, звони. Глуня, выходить к ним пока не надо.
   Только после того, как Лютый дозвонится. - Игнат даже не заметил, как
начал давать распоряжения.
   Может быть, и это были знаки. ЗНАКИ...  Где-то  Ворон  прочитал,  что
наши  поступки  есть  символы  нас  самих.  Сказано  точно,  ничего   не
возразишь.
   Только вот солнечные зайчики - это мог быть бинокль или...  отражение
неприкрытого окуляра оптического прицела. Обычно их закрывают, чтобы  не
было таких вот зайчиков. Если это бинокль, то возникает вполне  законный
вопрос: зачем кому-то пялиться на стеклянный колпак  лифта,  да  еще  на
уровне третьего этажа? Если же это  случайный  блик  оптики,  то  вопрос
ставится совсем по-другому: зачем отряду ОМОНа в  составе  подразделения
понадобился снайпер?
 
*** 
 
   Знаки... В этот  солнечный  день  первые,  совсем  еще  непонятные  и
малоуловимые  знаки  стали  складываться  в  картину,   и   понадобилось
некоторое время, чтобы спрятанный рисунок открылся полностью.
 
*** 
 
   Севастьянова на месте не оказалось.  Мобильная  связь  автоматическим
голосом объясняла, что абонент не отвечает или временно недоступен.  Меж
тем ничего не происходило. Свадьба продолжалась, наряд ОМОНа  отдыхал  в
сосновом бору.
   Игнат побеседовал с Глушенко - оказалось, что вся территория:  дом  и
подсобки, бассейн и лужайки - все  разбито  на  сектора.  Все  охранники
имеют радиосвязь - подобный подход к делу не вызывал вопросов. Это  было
грамотно, и, как  понял  Игнат,  Глуня  оказался  из  профессионалов.  А
профессионалы знали свою работу.  Только  и  Игнат  знал  кое-что:  если
кому-то понадобится вас достать, то никакие  профессионалы  не  помогут.
Раньше или позже, так или  иначе  это  произойдет.  Было  очевидно,  что
пытаться кого-то достать на свадьбе, где полно народу, охраны  с  той  и
другой стороны высоких оград, - это нелепое,  если  не  самоубийственное
решение. Но... Однако всегда существовали эти "но". Потому что на  самом
деле нелепые решения иногда оказываются самыми  неожиданными  и  поэтому
самыми действенными.  А  если  вас  кто-то  захочет  достать,  он  этого
добьется.
   Лучшие службы безопасности мира не смогли уберечь своих президентов -
чего уж тут говорить...
   Между тем свадьба шла своим чередом, а  наряд  ОМОНа  прохлаждался  в
лесу.
   Ничего не происходило.
   Пока.
   А потом все очень быстро начало меняться.
 
*** 
 
   Миша Багдасарян, по кличке Монголец, прибыл на свадьбу  без  супруги,
потому что Елена  Багдасарян,  в  девичестве  Романова,  была  беременна
третьим ребенком. Багдасаряны наконец-то ждали мальчика.
   Миша Багдасарян пошел наперекор  семейно-клановой  традиции  жениться
только на женщине своей  крови.  Это  был  его  второй  брак,  а  первый
распался быстрее чем за год - Миша женился тогда на Марии  Тер-Петросян,
дочери  влиятельного  еще  в  советские  времена  вора  в  законе.  Брак
распался, оставив Мише кучу проблем и головную  боль.  Вот  тогда  он  и
порвал  со  своими  семейно-клановыми   традициями.   Приобретая   после
очередного конкурса красоты Елену в качестве дорогой игрушки,  Миша  был
уверен, что  и  второй  его  брак  продлится  не  дольше  года-двух.  Но
неожиданно все вышло по-другому;  возможно,  мудрая  Елена  решила,  что
верхом  ее  карьеры  может  быть  не  победа  в  очередном  конкурсе,  а
замужество.
   Возможно, Елена из небольшого  подмосковного  городка  Коломна  имела
крепкую, здоровую  жилку,  что  позволило  ей  стать  прекрасной  женой,
полностью забыв про собственные амбиции. Так или иначе, Миша Монголец не
без некоторого удивления обнаружил, что он счастлив в браке,  что  живет
не в огромных, холодных,  напичканных  златом  и  шелками  стенах,  а  в
чудесном теплом доме и  Елена  отвечает  всем  незамысловатым  критериям
настоящей  жены:  она  заботливая,  понимающая  и,   представьте   себе,
экономная хозяйка в доме, она все еще суперсексапильная и умная  леди  в
обществе и несравненная, будоражащая, сладкая шлюха в постели. Да,  Миша
Монголец был счастлив в браке. На его нередкие любовные связи на стороне
жена закрывала глаза, и Миша их не афишировал. Елена  уже  подарила  ему
двух девочек, и теперь они ждали наследника.  Около  пяти  часов  вечера
Мише позвонили и сообщили,  что  госпожа  Елена  Багдасарян  только  что
разрешилась мальчиком. Рост - пятьдесят один сантиметр, вес - три двести
пятьдесят. Это произошло несколько раньше срока,  но  и  мама,  и  малыш
чувствуют себя хорошо, и вскорости счастливый отец сможет переговорить с
женой по телефону. Может, именно  по  этой,  а  не  по  какой-то  другой
причине Монголец  решил  пропустить  торжественную  церемонию  выезда  -
именно выезда, потому что все было укреплено на большой  четырехколесной
тележке, - этого кулинарного шедевра, свадебного торта.  Миша  Монголец,
извинившись перед Лютым и молодыми, взял свой телефон и пошел в дом - он
не хотел, чтобы посторонние  видели  его  подлинные  чувства,  когда  он
станет  говорить  с  женой.  Действительно,  причина  для  того,   чтобы
удалиться, была у Миши более чем веская.
   Когда в конце той же ковровой дорожки,  по  которой  прошли  жених  и
невеста, появилась тележка с огромным тортом,  многие  гости  восхищенно
замерли.
   Это  был  не  торт  даже,  это   была   какая-то   фантасмагорическая
скульптурная композиция, подлинное произведение искусства. Мысль о  том,
что оно будет съедено, выглядела кощунственной и в то  же  время  весьма
концептуальной. Торт венчала огромная,  запряженная  в  морского  конька
перламутровая раковина, в которой  возвышались  две  фигурки  -  морской
божок в развевающемся плаще прижимал  к  себе  хрупкую  русалку.  Голову
морского конька украшали два обручальных кольца, большое и  поменьше,  в
сахарно-глазурных лицах божка и русалки проглядывало портретное сходство
с молодоженами. Раковина покоилась на  подводных  рифах,  кораллах,  меж
которых расправляли свои жирные плавники  диковинные  тропические  рыбы.
Островки и гроты из живых фруктов и взбитых сливок, морские  глубины  из
разноцветного    желе,    кокосовые,    марципановые    и     шоколадные
водоросли-деревья, затонувшие корабли из превосходного суфле,  пиратские
бочонки с ромом - и все это окружал пылающий море-океан. Детская  сказка
под  рукой  безумного  кондитера  превратилась   во   что-то   странное,
тревожащее,   волнующее,   словно   отпечаток,   слепок   с    какого-то
удивительного сновидения.
   По три человека с каждой стороны, одетые так  же,  как  и  официанты,
обслуживающие  свадьбу,  толкали  эту  тележку.   Безукоризненно   белые
перчатки, белые куртки, черные бабочки и черные брюки. Впереди процессии
шел  еще  один,  тот,  кого  назвали  церемониймейстером.  Все  были   в
театральных масках,  странно  двусмысленных.  Пока  они  просто  шли,  и
огромный торт  плыл  меж  гостей,  приближаясь  к  молодым.  А  струнный
ансамбль играл скрипичные  пьесы  Вивальди,  и,  видимо,  основное  шоу,
обещанное менеджером фирмы "Сладкий мир" Савелием Башметовым,  было  еще
впереди.
   Процессия  с  тортом  остановилась  прямо  перед  молодоженами.   Два
официанта разошлись от тележки в разные стороны.  Юная  Марина,  которую
всего пять часов назад объявили женой в загсе  Российской  Федерации,  а
потом венчали в церкви по православному обычаю, взяла мужа за руку.  Она
не сводила глаз  с  торта,  не  понимая,  что  ей  делать,  плакать  или
смеяться, - ничего более дикого она в жизни не видела. Потом с некоторым
изумлением она проговорила мужу на ухо:
   - Тебе не кажется, что кондитер был сексуальным маньяком?
   Андрей попытался состроить каменное выражение лица,  но  все-таки  не
выдержал и прыснул, прикрывая рот рукой.
   - Т-с-с... Девять с половиной недель по-русски... Тихо!
   - А этих двоих в раковине видишь? - не унималась Марина. - Дельфин  и
русалка?..
   - Тихо! - Андрей с трудом сдерживал себя, чтобы не  расхохотаться,  -
пафос происходящего и торжественность официантов только подливали  масла
в огонь. - Здесь, наверное, заложен какой-то крутой  смысл.  Я,  видимо,
должен съесть тебя, а ты - меня. Это же кулинарный шедевр.
   - Да? Спасибо. Буду знать. А я решила, что это культ вуду.  При  виде
этих-то куколок...
   Церемониймейстер предложил молодым и их самым  близким  родственникам
сфотографироваться рядом с тортом, пока тот еще цел.
   - Уверяю вас, совсем  скоро  от  торта  останутся  только  крошки,  -
пошутил церемониймейстер. Потом подумал и добавил:
   - Я не шучу.
   Официанты разошлись в стороны, появились фотографы.  Прекрасное  фото
на память - завтра оно  попадет  во  все  уважающие  себя  периодические
издания.  И  коли  так  -  фотография  должна  быть   содержательной   и
красноречивой. В центре - кулинарный шедевр. По краям  -  молодые  и  их
семьи, Щедрин, Лютый... Но фотография должна содержать важную информацию
- поэтому за спинами Лютого и Щедрина проглядывают их деловые  партнеры.
Молодые пытаются держаться за руки.
   Их все же просят встать по бокам - в центре  композиции  должен  быть
запечатлен торт. Марина и Андрей смотрят друг на друга,  улыбаются  друг
другу и расходятся по своим семьям.
   - Стоп! - кричит Лютый. - Маришка, иди ко мне! Андрюх, а ты - туда.
   Мы теперь - родня! Иди ко мне, сестренка...
   Громадная пятерня Лютого  ложится  на  талию  Марины  -  ей  придется
полюбить старшего брата своего мужа, ведь они  теперь  родня.  И  Марина
вдруг понимает, что сделать это  ей  будет  несложно,  -  "Иди  ко  мне,
сестренка"...
   Щедрин обнимает зятя. Фотография на память. А гости  аплодируют.  Они
ждут обещанного шоу. Скрипичная музыка барокко звучит в отдалении. И шоу
под названием  "Свадебныйторт"  начинается.  Только  удачливый  менеджер
Савелий Башметов, упустивший, однако, свою лошадь удачи, уже никогда  не
узнает, насколько серьезные изменения были внесены в его  первоначальный
сценарий.
   Игнат Воронов наблюдает за молодыми: Андрей и Марина смотрят друг  на
друга, потом Марина берет сахарного божка, венчающего торт, мизинцем под
ручку, кокетливо гримасничает. Все смеются. Игнат думает о том, какой  у
нее сейчас замечательный возраст - юная жена, но что-то в  ней  остается
от шаловливого ребенка. В этом возрасте в глазах девчонок есть что-то...
Это потом проходит, через некоторое время... Как проходит первая любовь.
Потом приходит любовь настоящая, но вряд ли кто-то скажет, какая из  них
подлинная.
   А потом нечто совсем другое вытеснило из головы Игната прежние мысли.
   Игнат  Воронов  не  был  близким  родственником  молодых,  и  его  не
пригласили сфотографироваться со свадебным  тортом.  Игнат  наблюдал  за
всем происходящим, находясь в некотором отдалении, и, может быть, именно
этому обстоятельству  два  человека  с  такой  замечательной  фотографии
окажутся обязаны жизнью. Потому что стая акул подошла уже очень  близко,
и для всех остальных эта фотография, растиражированная на следующее утро
многими периодическими  изданиями,  окажется  последней.  Как  интересно
наблюдать запечатленные улыбающиеся, счастливые лица и знать, что  в  их
распоряжении осталось всего несколько секунд...
   Игнат наблюдал за происходящим с некоторого  отдаления.  Несмотря  на
предупреждения Лютого, он весело болтал с пассией Монгольца, оказавшейся
его соседкой по столу. Ворон умел говорить ни о чем и все попытки  своей
симпатичной   собеседницы   выяснить   род   его   занятий   отбивал   с
джентльменской веселостью. Он не особо вслушивался в ее милое щебетание,
время  от  времени  кивая,  и  понимал,  что  все  происходящее   вокруг
свадебного торта вдруг перестало ему нравиться. Совсем.
   Знаки?..
   Что происходит, что не дает ему покоя?  Тревожность?  Конечно,  проще
всего было бы предположить, что во всем виновато похмелье, -  Игнат  все
еще пил воду, твердо пообещав себе не  прикасаться  к  спиртному  раньше
пяти вечера. Он посмотрел на часы,  на  великолепный  золотой  хронограф
"Longines", часы Лютого,  -  семнадцать  часов  одна  минута.  Еще  нет,
секундной стрелке предстояло пробежать еще четверть круга.
   Официанты разошлись от торта. Все правильно  -  им  нечего  делать  в
кадре. Один из них  стоял  прямо  за  спиной  Шуры-Сулеймана,  решившего
отведать мясо "шатобриан", - это была уже энная смена блюд. Еще  двое  -
за кругом накрытых столов,  там,  где  наблюдали  за  всем  происходящим
ухмыляющиеся охранники. Церемониймейстер ждет,  пока  фотограф  закончит
свою работу.  Сейчас  должно  начаться  шоу.  Игнат  подумал,  что  это,
наверное, и правда тревожное чувство похмелья и что он уже выдержал  все
сроки. Он снова взглянул на часы - до семнадцати ноль  одной  оставалось
пять секунд, все, можно махнуть водки.
   Игнат  уже  собирался  предложить  своей  соседке  поднять  рюмку  за
молодых, но...
   ЗНАКИ!
 
*** 
 
   ...потом мгновенно понял, что думает вовсе не об этом. Все официанты,
прибывшие с тортом, выстроились очень странным образом.  Они  стояли  за
прямой линией, проходящей через  обе  группы  фотографирующихся,  совсем
рядом, но вне ее.
   Это было сделано совершенно незаметно, как бы случайно, и,  возможно,
было случайным, только... Прямая линия,  проходящая  через  торт  и  обе
группы фотографирующихся, сейчас оставлена официантами. Церемониймейстер
стоит рядом, но также вне этой линии. И возможно, все это полная ерунда,
но...
   Есть такая штука, известная любому профессионалу,  -  она  называется
направленный  взрыв.  Направленный  взрыв  может  иметь  очень  глубокий
эшелон, смертоносный  по  линии  поражения  и  совершенно  безопасный  в
нескольких метрах от этой  линии.  Конечно,  возможно,  все  это  полный
идиотизм и похмелье, но... зачем они установили тележку с  тортом  таким
образом? Края вероятного эшелона  поражения  захватывают  группы  охраны
или... Игнат просто превращается в маньяка с навязчивыми  идеями.  Мания
преследования?
   Игнат  поднялся  из-за  стола.  Его  соседка  удивлена  -  их  диалог
прервался на полуслове, она смеется:
   - Нет, блин, ну точно забавный...
   Игнат автоматически посмотрел на часы - семнадцать часов одна минута.
   Вокруг  беззаботный  смех.  Шура-Сулейман  обращается  к   официанту,
стоящему за его спиной:
   - Ой, Фантомас! -  Он  комично  прикрывается  руками.  -  Ты  б  снял
масочку,   братва   шугается...   Ладно,    принеси    еще    беленькой,
"Смирновской"...
   - И шампанского, - просит дама с вычурным красным бантом в прическе.
   Она  сидит  напротив  Шуры-Сулеймана  и  с   нескрываемым   интересом
разглядывает обилие золотых украшений на его груди.
   - Я уже убрал ноль семь  "Смирновской"  в  одну  голову,  -  сообщает
Шура-Сулейман своему соседу, - и не зажужжал! - Шура  бросает  довольный
взгляд  на  даму  с  красным  бантом.  Та  смеется,  словно  только  что
соприкоснулась с блестящими крупицами остроумия.
   Игнат   поднимается   из-за   стола   и   направляется    к    группе
фотографирующихся. На него  пока  никто  не  обращает  внимания.  Взгляд
Игната прикован к церемониймейстеру, но  этого  никто  не  видит,  глаза
Игната спрятаны под солнечными очками, на губах дежурная, возможно, чуть
пьяноватая улыбка.
   Рука церемониймейстера опускается в  карман  белоснежного  форменного
кителя.
   Вокруг смех. Веселая музыка - к  скрипичному  квартету  присоединился
латиноамериканский  ансамбль.  Рука  задерживается  в  кармане  недолго,
покидает карман... Игнат убыстряет шаг, все  еще  пытаясь  не  придавать
своему    перемещению    видимой    целенаправленности.     В     ладони
церемониймейстера какой-то черный брелок, словно ключи от  автомобиля  с
центральным замком. Черт побери! Какой  центральный  замок?!  Ты  и  так
потерял кучу времени! Рука с брелком делает незаметное движение,  брелок
направлен на свадебный торт, но ничего не происходит. Игнат  уже  обошел
столы, между ним и группой фотографирующихся свободное пространство.
   Спина Лютого,  он  смеется,  поддерживает  за  талию  Марину,  что-то
говорит брату, до них метров десять... Все звуки отступают,  для  Игната
сейчас существует лишь рука церемониймейстера, и он молит  Бога  о  том,
чтобы все, что он уже понял, оказалось ошибкой.  И  прекрасно  понимает,
что  нет  никакой  ошибки  и  теперь   он   не   многое   успеет.   Рука
церемониймейстера чуть  приподнята,  потом  его  ладонь  раскрывается  и
большой палец начинает движение по  черной,  чуть  шершавой  поверхности
брелка. Вслед за пальцем движется черная  крышка,  под  ней  открывается
красная кнопка, ее осталось лишь утопить...
   - Черт побери! - Игнат побежал. С того момента как он поднялся  из-за
стола, прошло не более пяти секунд. И сейчас он побежал.
   ...Шура-Сулейман еще продолжал смеяться, подмигивая  даме  с  красным
бантом, когда стоящий  за  ним  официант  в  маске,  вместо  того  чтобы
отправиться за водкой и шампанским,  извлек  из-под  куртки  пистолет  с
длинным цилиндром  глушителя  и  приставил  его  к  бритому  Сулейманову
затылку. Дама с бантом это видела, но  только  все  совершенно  не  было
похоже на правду, скорее на какую-то  безвкусную  шутку,  может  быть  -
продолжение шоу; это было похоже на все, что угодно, но только не на то,
чем являлось на самом деле. Дама с красным бантом прореагировала  -  она
недоуменно  развела  руками,  на  ее  губах   запечатлелась   совершенно
идиотская улыбочка...
   В обойме пистолета, приставленного к затылку Шуры-Сулеймана,  уже  не
хватало одного патрона.  Гильза  от  него  покоилась  в  зеленой  траве,
недалеко от того места, где наряд  милиции  остановил  фургон  "Сладкого
мира", а пуля прошла через лобовую кость, мозг и засела в верхней  части
позвоночного  столба  Савелия  Башметова,  менеджера,  упустившего  свою
лошадь удачи. Прежде чем упустить это  крылатое  животное  окончательно,
Савелий принял участие в странной и незнакомой ему процедуре: из  нижней
бисквитной части  огромного  торта  был  удален  значительный  объем,  и
образовалась большая внутренняя полость. В нее было упрятано много чего,
и получилось чики-чики, совсем незаметно, никто бы не  предположил,  что
теперь это не торт вовсе, а целый арсенал, прикрытый сладкой глазурью, и
Савелий до последнего момента очень надеялся, что его старания оценят  и
сохранят  ему  жизнь.  Однако  последним  в  эту  кондитерскую   полость
отправился  после  произведенного  выстрела   тот   самый   пистолет   с
глушителем.
   Сейчас  это  оружие  опять  сработало,  и  это  стало  сигналом   для
участников  шоу  "Свадебный  торт".  Шура-Сулейман  дернул   головой   и
обрушился  лбом  на  собственную  тарелку.  Дама  с  бантом   продолжала
непонимающе хлопать глазами.  Массивная  голова  человека  с  немыслимым
количеством золотых украшений лежала на блюде перед ней.
   В затылочной части этой головы  дымилось  входное  отверстие.  Легкий
хлопок, запах отработанных пороховых  газов.  Дама  все  еще  ничего  не
понимала, когда услышала собственный пронзительно-безумный визг. Но  это
случилось чуть позже того момента, как киллеры в  масках  и  белоснежных
перчатках официантов открыли огонь по охране. И чуть позже того момента,
как палец церемониймейстера начал утапливать красную кнопку...
   Игнат   побежал.   И   если   что   и   оказалось   неожиданным   для
церемониймейстера и остальных киллеров  в  масках,  так  это  неизвестно
откуда взявшаяся  фигура  в  солнцезащитных  очках  и  светлом  пиджаке.
Человек в очках действовал быстро, правда,  недостаточно  быстро,  чтобы
чему-то помешать, однако киллеры поняли, что к их шоу присоединяется еще
один  участник,  в  тот  момент,  когда  неизвестная  фигура,   совершив
головокружительный прыжок, была в воздухе.
   Палец церемониймейстера вдавил красную кнопку до отказа,  и  огненный
смерч  оглушительной  силы  взорвал   пространство,   разделив   лужайку
пожирающей полосой дыма и грохота. Некоторых из  тех,  кто  оказался  по
краям этой полосы, родственникам удалось впоследствии  опознать.  Однако
от группы фотографирующихся  со  свадебным  тортом  мало  что  осталось.
Эшелон направленного взрыва оказался глубоким, краями он захватил группы
охранников, и к тому моменту, как вызванное взрывом облако мелких частиц
начало оседать, большая часть охраны  была  либо  дезорганизована,  либо
перебита.
   Церемониймейстер быстро убрал брелок обратно в карман, и в  его  руке
был  уже  скорострельный  пистолет.  Разумеется,  после   произведенного
фейерверка глушитель был ни к чему. Все пока шло по плану. В его секторе
контроля находились трое охранников; действия  киллеров  были  настолько
слаженными и неожиданными,  что  церемониймейстеру  удалось  открыть  по
охране  прицельный  огонь  прежде,  чем  охранники  оказались  готовы  к
ответным действиям. Лишь один из них  -  его  церемониймейстер  окрестил
ковбоем - успел извлечь оружие. Серия  из  нескольких  выстрелов  снесла
ковбою часть лица. Визг, кровь, паника и мечущиеся люди...
   - Монголец! Где Монголец?  -  Голос  церемониймейстера  срывается  на
крик.
   - В доме! - отвечают ему.
   Похоже, в этом кошмаре они  единственные  люди,  которые  знают,  что
делают.
   - Быстро достать его! И уходим!
   Но вовсе не Монголец сейчас интересовал церемониймейстера. Потому что
за мгновение до взрыва кое-что произошло. И вовсе, не все шло по  плану.
За мгновение до взрыва он увидел мелькнувшую в прыжке фигуру и услышал:
   - Лютый, ложись!
   Это  оказалось  неожиданным,  и  это  было  очень  плохо.  Человек  в
солнцезащитных очках и светлом  костюме  вытолкнул  Лютого,  обнимающего
невесту, из круга поражения. Все было под  контролем,  но  этот  человек
взялся неизвестно откуда.  Он  каким-то  образом  сумел  вычислить,  что
происходит, успел прыгнуть на Лютого сзади, увлекая его за собой. В  это
же мгновение произошел взрыв,  и  их,  всех  троих,  отбросило  взрывной
волной. Но скорее всего они успели оказаться вне зоны поражения. И  все,
на что  мог  рассчитывать  церемониймейстер,  -  это  что  Лютый  и  его
неожиданный спаситель заполучили по легкой  контузии.  Быть  может,  они
были ранены, но работа не выполнена до конца. А это вовсе не  устраивало
церемониймейстера.
   - Лютый!  Где  Лютый?  -  прокричал  киллер,  поступивший  с  головой
Шуры-Сулеймана столь необычным образом и открывший это праздничное  шоу.
- Прежде всего Лютый!
   -  Там.  -  Церемониймейстер  указал  дулом  пистолета  на   накрытые
свадебные столы - те из  них,  что  оказались  в  нескольких  метрах  от
взрыва, по-прежнему стояли в своем первозданном  праздничном  убранстве,
только отведать их кушаний было уже некому. - Я разберусь с этим.
   - Давай! И уходим! Но Лютый должен быть добит!
   Церемониймейстер ничего не имел против этой симпатичной пары,  просто
ребятам не повезло. Церемониймейстер мрачно усмехнулся - не  мог  же  он
сказать: эй, молодежь, ну-ка отвалите на секунду от  тортика,  нам  надо
сделать одно дело?! Однако теперь, если невеста еще  и  жива,  что  тоже
сомнительно - ее в отличие от Лютого зацепило сильнее, - он  ее  добьет.
Потому  что  такие  дела  не  бросают.  Их  нельзя  бросать.   Их   надо
заканчивать. Он двинулся вдоль столов.
   Охрана уже начала приходить в себя. Те, кто уцелел  после  учиненного
разгрома,  начали  оказывать  сопротивление.  Поэтому  надо  действовать
быстро. Заканчивать дело исходить. Их только семеро,  а  охранников  еще
осталось намного больше.
   ...Игнат увлекал Лютого за собой. Тому прилично зацепило ногу, и если
не оказать немедленной помощи, то Лютый останется инвалидом.  Но  сейчас
не было времени об этом думать. Даже о возможной потере  крови  -  и  то
чуть позже. Сейчас надо было уходить. Под столами, мимо мечущихся людей,
к ближнему краю дома.
   Игнат успел увидеть, как телохранители уводят гостей, самых важных из
них, к машинам или под защиту дома. Игнат понимал, что у киллеров  почти
иссяк запас времени - ОМОН,  внешняя  охрана...  Значит,  киллерам  пора
уходить. Игнат тащил Марину - девушка была без сознания, и  он  даже  не
знал, жива ли она. Но и на это  сейчас  не  было  времени.  Потом  Игнат
обернулся и понял, что Лютый больше ползти не сможет, еще немного, и  он
потеряет сознание. Вырубится - болевой шок...
   "Черт побери, - мелькнуло в  голове  у  Ворона,  -  делают  они  нас,
делают. Уже почти сделали!"
   В этот момент Игнат и услышал  диалог  церемониймейстера  и  киллера,
убившего Шуру-Сулеймана:
   - Лютый! Где Лютый? Прежде всего Лютый!
   - Там. Я разберусь с этим.
   - Давай! И уходим! Но Лютый должен быть добит!
   Голоса были совсем рядом - значит,  Игнату  удалось  проползти  всего
несколько метров. И значит, сейчас вся эта  сволочь  в  масках  займется
персонально ими.
   Игнат оставил Марину  и,  ухватившись  за  край  скатерти,  выкатился
из-под   стола.   Со   звоном   посыпались   обеденные    приборы.    До
церемониймейстера оказалось не больше шести метров, он стоял вполоборота
и моментально среагировал на звон. Две пули успели лечь рядом с Игнатом.
Но и Ворон  кое-что  успел.  Опять  время  начало  растягиваться,  опять
мгновения  уплотнялись,  перенасыщались  событиями.   Стилет   продолжал
катиться. Он не мог подняться, и у него  не  было  времени  для  замаха.
Значит, как всегда, оставалось играть теми картами, что сегодня сдали...
   Все, что ему сдали, что  имелось  у  Игната  в  распоряжении,  -  это
обеденный столовый нож. Чуть утяжеленный, чуть острее и  больше,  потому
что это нож для нарезки мяса "шатобриан". Тот  самый,  каким  от  общего
куска, прибывшего на тележке, отрезают  порционные  ломти.  Когда-нибудь
надо будет поблагодарить того, кто выбрал на горячее  "шатобриан".  Надо
будет расцеловать этого человека, если тот переживет сегодняшний день. И
конечно, если Игнат тоже переживет сегодняшний день.
   Две пули взорвали землю рядом со Стилетом.  Но  столовый  нож  с  еще
теплыми каплями  мясного  сока  на  лезвии  находился  у  него  в  руке.
Возможно,  Стилет  мог  бы  метнуть  этот  нож   мгновением   раньше   -
церемониймейстер был открыт, представляя собой превосходную цель,  но...
Скорее всего у киллеров  под  белыми  куртками  официантов  были  надеты
легкие кевларовые бронежилеты. Поражение открытой части  -  горла  -  не
спасло бы Игната от следующей пули. Пытаться пробить  метательным  ножом
лобовую кость, причем обеденным ножом и без достаточного замаха, - вовсе
бесперспективное занятие.  А  палец  церемониймейстера  уже  начал  свое
роковое движение для вызова следующей, третьей, пули. Значит, у  Стилета
в этих невообразимых условиях движения, ухода  от  пуль  и  жесточайшего
цейтнота имелась лишь одна возможность выжить. Маленькая цель.  Одна  из
двух симметричных, ближняя к нему... Та единственная возможность выжить.
   Вполне вероятно, что все эти размышления почти не  заняли  у  Стилета
времени, располагаясь не последовательно, а как бы одномоментно,  словно
моментальная  фотография.  По  которой  все  видно,  и   ты   принимаешь
единственно возможное решение.  Прежде  чем  палец  церемониймейстера  в
третий раз нажал спусковой крючок скорострельного пистолета, в воздухе с
рассекающим свистом промелькнул нож. Холодный  ветер,  плавные  круговые
движения, дуновение смерти...
   Несколько утяжеленное лезвие для нарезки мяса  "шатобриан"  коснулось
церемониймейстера. И все переменилось. Безжалостный охотник  превратился
в жертву. Нож с проникающим звуком вошел в лопающееся глазное яблоко,  а
потом  обжигающая  сталь  двинулась  дальше,  и  последнее,  что  ощутил
церемониймейстер, был страшный  взрыв  внутри  его  головы,  внутри  его
мозга, такой же  взрыв,  какой  минутой  раньше  он  учинил  на  свадьбе
совершенно незнакомых ему людей. Третьего выстрела не последовало.  Хотя
церемониймейстер еще какое-то время стоял  на  ногах  -  часть  глазного
вещества измазала ему щеку, а  во  втором  глазу  на  мгновение  застыло
какое-то странное выражение  озадаченности,  не  страха,  не  ужаса,  не
изумления даже, а именно озадаченности. А потом этот глаз остекленел,  и
церемониймейстер  повалился  на  землю.  Жизнь  покинула  его  -   лихой
взрывник, когда-то один из лучших профессионалов страны,  превратился  в
падающую куклу размером  в  человеческий  рост.  Стилет  услышал  сухой,
оглушающий треск автоматной очереди - "Калашников", Стилет узнал его  по
звуку. В этом треске присутствовало что-то лязгающее. Стилет обернулся -
охрана начала наконец действовать.  Он  поднялся  на  ноги  и  подхватил
пистолет церемониймейстера - нечего оружию валяться в кровавой траве.  И
тогда Стилет увидел Колю Глущенко,  парня,  о  котором  некоторое  время
назад он думал как о хорошем профессионале.  Коле  Глущенко  не  удалось
уберечь объект охраны: от тех, кто находился рядом со свадебным  тортом,
ничего не осталось, но Стилет не хотел сейчас об этом думать.
   Коле Глущенко не удалось уберечь никого из тех, за кем сегодня пришли
убийцы.
   Кроме Лютого и, возможно, Маришки. Хотя,  конечно,  убийцы  приходили
вовсе не за парой молодоженов - они оказались просто жертвами совершенно
чужих и теперь уже таких ненужных интересов, но и об этом Стилет  сейчас
думать не хотел. В его руках было оружие, и он смотрел на Колю Глущенко.
Тот лежал рядом, недалеко, и ему оторвало ноги. То, что стало теперь для
Коли нижней  частью  тела,  представляло  собой  кровоточащую  губку  со
спекшимися по краям кусками мяса. Его череп был  расколот,  и  рядом  на
траве можно было увидеть капли мозгового вещества. Только самым  ужасным
являлось то, что Коля Глущенко был все еще жив.
   Он смотрел в одну точку, и его  рот  судорожно  открывался,  выпуская
очередные струйки густеющей крови. Но в глазах все еще была жизнь, и  он
видел Игната. Он смотрел на него.
   "Черт, ведь это совсем не война, - мелькнуло в голове  у  Стилета,  -
совсем не война. Ведь это должна была быть свадьба".
   - Я помогу тебе, - нежно проговорил Стилет, и его голос  не  дрогнул,
и, наверное, в нем даже не прозвучало ноток трагизма, лишь  чуть  больше
какого-то еле уловимого тепла и мгновенная светлая улыбка, преобразившая
лицо  Игната  перед  тем,  как  он  передернул  затвор   автоматического
пистолета. Но Стилету не пришлось спускать курок браунинга  бельгийского
производства. Глаза  Коли  Глущенко  закатились,  жестокий  Бог  наконец
сжалился над ним и позволил ему умереть.
   ГОСПОДУ НРАВИТСЯ, КОГДА МЫ СТРАДАЕМ?
   ...Убийцы начали уходить через дальнюю часть ограды,  ту,  что  почти
примыкала к лесу. Стилет бросился туда. Ему надо было  достать  хотя  бы
одного из них. Ему был нужен один живой киллер... Ему необходимо  знать,
кто устроил эту кровавую бойню.
   И  тогда  случилось  нечто  странное.  От  дальней  части  ограды  по
нежданным гостям кто-то открыл прицельный огонь. Киллеры, отстреливаясь,
бросились назад, пытаясь смешаться с толпой гостей. Эта  перестрелка  не
успела даже завязаться, когда Стилет почувствовал, что по его левой руке
словно ударили кувалдой. Следующее мгновение он не ощущал руки - золотой
хронограф Лютого оказался расплющенным в том месте, где к часам крепился
браслет.
   Возможно, пуля прошла вскользь, а возможно, это  часы  уберегли  руку
Игната.
   Неужели они  оказались  настолько  противоударными?  Но  на  подобные
размышления  Стилету  уже  не  было  сегодня  отведено  времени.  Что-то
мгновенное и жалящее прошло сквозь  его  грудь.  Вдруг  сразу  же  стало
как-то холодно. И где-то существовал  уют,  в  котором  можно  укрыться.
Игнат слышал оглушающие звуки выстрелов, крики "Лежать, падла!", а потом
все начало уходить, пока не стало далеким и чужим. Все  осталось  где-то
снаружи и звучало тише, невыразительнее и вряд ли теперь  имело  к  нему
какое-то отношение. Еще какой-то голос: "Игнат, Игнат!" - звал  его,  но
Ворон не мог определить, где звучал этот голос - там, снаружи,  в  мире,
который теперь казался лишь просто выдуманным, или где-то здесь, внутри,
в невесомых объятиях уюта, куда он теперь уходил, куда он сейчас  падал.
А потом тьма обступила его со всех сторон и уже больше не было ничего.
 
Часть вторая СЧЕТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ 
 
1. Вести из Батайска 
 
   Подполковник Валентин Михайлович Прима включил  электрический  чайник
корейского производства и снова стал просматривать разделы аналитической
справки, подготовленной его сотрудниками. Собственно говоря, это не была
итоговая  аналитическая  справка  по  отчетному  периоду,  скорее   так,
предварительные наброски. И по сравнению с другими отделами у Примы дела
обстоялиполучше,статистикараскрываемости                 выгляделавполне
удовлетворительной. Приме наконец удалось  призвать  свою  "молодежь"  к
порядку, и оперативно-поисковые дела, которые вели его сотрудники,  были
приведены в надлежащий вид: все в полном ажуре - корочки с  приклеенными
номерами, внутри подшиты необходимые бумаги; Приме не придется  краснеть
при ближайшей проверке.
   И лишь два дела висели мертвым  грузом  -  серийный  маньяк,  сначала
убивающий, а потом насилующий свои жертвы, и дело по убийству  гражданки
Александры Афанасьевны Яковлевой в ванной комнате собственной  квартиры.
И конечно, с первым делом обстояло значительно  сложнее.  Прима  шел  за
маньяком, он почти "уловил" его, удалось подойти к нему очень близко, но
тот, словно почувствовав сжимающееся кольцо, затаился.  Он  не  давал  о
себе знать больше года, возможно, просто  покинул  пределы  области,  и,
честно говоря, Прима даже успокоился. А потом  он  появился  снова.  Три
молодые женщины за три месяца. Действует как часы.
   Две - совсем еще девчонки: одна была найдена  на  запасных  путях  за
железнодорожным вокзалом, вторая выпивала  со  сверстниками  на  чердаке
девятиэтажного дома, повздорила с ними и ушла. Домой не вернулась.  Тело
было найдено кинологами с собаками, что удивительно,  тоже  недалеко  от
заброшенной железнодорожной ветки. Третьей  жертвой  оказалась  замужняя
тридцатилетняя женщина, удушенная  и  изнасилованная  в  двух  шагах  от
собственного дома.
   Он вернулся и где-то бродит в ночи, совсем недалеко от  Примы,  и  он
снова затеял свой  кровавый  маскарад.  Что  связывало  его  с  железной
дорогой, неизвестно, хотя  Примина  "молодежь"  разрабатывала  несколько
версий, но факт оставался фактом - семь из  двенадцати  его  жертв  были
найдены вблизи стальных магистралей. Что  позволило  той  же  "молодежи"
прозвать его Железнодорожником.
   Однако  связывать  дело  Железнодорожника   и   убийство   Александры
Афанасьевны Яковлевой  Прима  бы  не  торопился,  хотя  такие  мнения  и
имелись. Аргументы о схожести почерка, чрезмерной жестокости и прочее не
выглядели для Примы вполне убедительными. Хотя многим хотелось, чтоб это
было именно так. Просто спихнуть  дело  об  убийстве  никому  не  нужной
шлюшки, приплюсовав ее к жертвам  Железнодорожника  -  делу,  не  только
нашумевшему по всей области, но и  дошедшему  до  главка  и  центральных
газет, - и одной проблемой меньше. Оно понятно - улучшается  статистика,
в  деле  Железнодорожника  может  раствориться  многое.  На  оперативном
совещании в понедельник девяносто процентов времени было  отдано  именно
ему: им занимались территориальные органы, и  дело  затребовало  к  себе
управление. Все были поставлены по стойке "смирно". Но что-то не  давало
Приме покоя, что-то  не  сходилось,  и  в  деле  об  убийстве  гражданки
Яковлевой что-то было не так. Прима отпахал на  следственной  работе  не
один десяток лет, поседел на  этой  службе  и  заработал  кучу  болячек,
которые самое время лечить, но все же чутье  еще  не  подводило  старого
волка. И он не стал бы дело Железнодорожника и дело гражданки  Яковлевой
валить в одну кучу. Все-таки не стал бы.
   Чайник закипел и через  несколько  секунд  отключился.  По  молодости
Прима любил побаловать себя кофейком, да давно все это было.  Сейчас  он
превратился в чайного человека. Разные травяные сборы -  мята,  ромашка,
зверобой; а кавказский рододендрон -  лучший  друг  мужика,  особенно  в
возрасте, приближающемся к понятию "почтенный".  Прима  вспомнил  своего
приятеля Назара из Кисловодского РУВД. Природа там  благодатная,  что  и
говорить. Назар был карачаем  и  не  раз  высоко  отзывался  о  целебных
свойствах рододендрона. Как-то Прима и Назар отдыхали у своих коллег  на
Домбае. Золотые времена!.. Молодые капитан и майор милиции, принимали их
как королей, вокруг множество туристок со всех концов  нашей  необъятной
Родины.  Валентин  Михайлович  нашел  себе  пышногрудую   красавицу   из
Свердловска, а Назар приударял за барышней из Таллина, которая говорила:
"Я-а эт-т-о дел-л-аю т-то-о-л-ль-к-о-о по л-л-юбви-и..."
   Действительно, золотые были  времена.  Так  вот,  Назар  сочинил  про
рододендрон целое стихотворение.  Делали  шашлыки  в  ущелье,  над  ними
возвышалась красавица гора - пик Эне. Назар опять завел разговор о  том,
как полезен рододендрон для потенции. И  прочитал  стихотворение.  Очень
лирическое. Оно заканчивалось восклицательной фразой: "Гылдыр стоял, как
пик Эне!"
   - Что такое "гылдыр"? - спросил несколько сконфуженный Прима - все же
с ними были барышни.
   - Гылдыр?! - повторил Назар и вдруг тоже смутился.  -  Гылдыр  -  это
по-нашему... - А потом громогласно расхохотался и проговорил:
   - А я думал, ты спросишь, что такое пик Эне! Гылдыр  стоял,  как  пик
Эне.
   И может быть, благодаря рододендрону, может, по какой другой причине,
но, несмотря на все заполученные болячки, с "пиком Эне" у Примы  все  до
сих пор оставалось в порядке. А те времена были действительно золотые. И
не только потому, что  были  моложе  и  "гылдыр"  в  свои  ответственные
моменты  напоминал  эту  мощную  гору,  величественный   пик,   покрытый
ледником, горящим на солнце...
   Статистика, от нее  никуда  не  денешься.  Статистика  раскрываемости
преступлений, статистика убийств... Люди были лучше. И никогда  с  такой
легкостью, как сейчас, не были готовы проливать чужую кровь.
 
*** 
 
   Прима заработался допоздна. Валюша, конечно, давно ждет, собрала стол
к ужину, а Валентин Михайлович  пробавляется  здесь  чайком  и  пытается
понять, что ему так не нравится в деле об убийстве гражданки  Яковлевой.
КОГДА ему все  это  перестало  нравиться,  он  помнит  прекрасно  -  это
произошло в момент  опознания  потерпевшей  ее,  судя  по  всему,  самой
близкой подругой. И так сказать, коллегой.
   Но вот ЧТО - это  совсем  другой  вопрос.  Казалось  бы,  что  должно
волновать  Приму  в  этом  обычном,  судя  по  всему,  несложном   деле,
происшествии, которых сейчас случается, увы, очень немало. Тем  более  с
барышнями  этой  профессии  -  они,  так  сказать,  группа  риска,  зона
криминального мира со своими законами, разборками и издержками. Прима за
столько лет работы узнал этот мир досконально; были в нем  свои  звезды,
свои негодяи и, как ни странно, свои "благородные жулики". Этот мир имел
свой кодекс, который с полным основанием, если не лицемерить, можно было
бы назвать воровским кодексом чести. Конечно, если не  хвататься  руками
за голову с криком: "Ну что вы мне говорите?! Какая может быть  честь  у
ворья?" Но так было. Теперь этого почти не  осталось.  Молодая  поросль,
пришедшая  в  криминал,  не  знает  никаких   законов,   кроме   законов
беспредела, и порой объявляет ворам  старой  формации  настоящую  войну.
Страдают от этого  все,  в  том  числе  и  работники  правоохранительных
органов. Иногда появляются среди подопечной публики персонажи  с  не  до
конца  отъехавшим  крышаком,  которые  пытаются   установить   в   новом
криминалитете хоть какие-то законы, да только об особых успехах  в  этом
направлении Прима что-то не слышал. Бывают единичные случаи, но  это  не
показатель. Как известно, исключение лишь подтверждает правило.  Кстати,
на подобную тему Прима недавно прочитал статью в бюллетене следственного
комитета. Так что в  деле  гражданки  Яковлевой  вроде  не  должно  быть
никаких неожиданностей - когда выходишь на панель,  тем  более  в  таких
городах, как Ростов-папа или  даже  наш  маленький  Батайск,  надо  быть
готовой к подобной развязке.  Криминальные  разборки,  убийство  обычной
уличной шлюшки...  Ну,  можно  проработать  несколько  версий,  поискать
мотивы, но в итоге все  сведется  к  разборкам,  и  в  принципе  на  ход
подобных дел начальство готово закрывать глаза.
   Ладно, для осторожности скажем так: закрыть один глаз... Если  учесть
явно ритуальный характер этого убийства и то, что ее  последний  сутенер
Миша Волшининов по кличке Шандор  был  наполовину  цыган,  то  вроде  бы
вообще не должно возникать никаких вопросов. Ну еще  немножко  покопать,
все станет на свои места, и дело можно закрывать. Шандор  был  человеком
горячим, крутого нрава, да вот только  эта  крутость  его  и  подвела  -
Шандор был застрелен в одном из ростовских ресторанов  через  пару  дней
после того, как кто-то, вполне возможно, что и он сам, разделался с  его
подопечной.  По  крайней  мере  этот  отвратительный  засохший   цветок,
вставленный в разрез, был весьма красноречив. Но все же что-то Валентину
Михайловичу не давало покоя, да только вот что?
   Прима часто видел смерть и человеческое горе  и  относился  ко  всему
этому  с  вполне  понятной   профессиональной   сдержанностью.   Подругу
потерпевшей звали Наталия Смирнова. Судя по всему, они в этой  квартире,
хозяйкой которой  являлась  гражданка  Яковлева,  жили  вместе.  Жили  и
работали. Чаще всего в  Ростове.  В  Батайск  возвращались  передохнуть.
Потом, когда несколько пообтерлись, стали девочками "побогаче",  клиенты
у них изменились - Шандор знал свое дело,  а  стоит  признать,  что  обе
барышни были действительно очень хороши.
   Так что Прима прекрасно понимал судмедэксперта, когда тот заявил, что
ему было бы  жалко  резать  такое  красивое  тело.  Документы  Яковлевой
куда-то пропали, что тоже было странно, хотя после предполагаемой  ссоры
их мог забрать и Шандор.  Так  или  иначе,  Наталии  Смирновой  пришлось
опознавать  тело  Яковлевой.  Сначала  Прима  показал  ей  эти  страшные
фотографии потерпевшей, сделанные экспертами на  месте  преступления.  И
Наталия совершенно искренне разрыдалась.  Всего  лишь  на  недельку  она
выбралась в Тихорецк, погостить у родственников, и вот по возвращении ее
ждал такой жуткий сюрприз. Сашенька, бедная, бедная Сашенька,  ну  могла
она вспылить, ну искала где лучше в этой запутанной жизни,  но  ведь  по
большому счету ни разу и мухи  не  обидела.  Появилась  в  ней  какая-то
перемена в последнее время, но... Сашенька...
   - Бедная, бедная моя, - причитала Наталия.  -  Зачем  это  сделали  с
тобой?..
   - Выпейте воды. - Прима протянул ей стакан, налил воды из графина. За
долгие годы  службы  Прима  привык  к  истерикам,  обморокам  и  хорошей
актерской игре. И сейчас он знал, что Наталия Смирнова скорее  всего  не
перейдет из разряда свидетелей в разряд  подозреваемых.  Откуда  знал  -
этого Прима сказать не мог. Интуиция, шестое  чувство,  профессиональный
опыт? Прима редко ошибался.
   - Кто мог это с ней сделать?
   Наталия качала головой и тоненько подвывала, словно старая  бабка  на
похоронах. Она была  действительно  подавлена,  но  вот  тут-то  причина
раздваивалась: она могла так эмоционально переживать гибель  подруги  из
сострадания... или из страха, что нечто подобное  может  произойти  и  с
ней. И во втором случае  можно  накопить  богатую  и  полезную  фактуру,
главное - не нажимать раньше времени.
   - Вы считаете, что это мог сделать Шандор? Ведь так?
   Наталия взглянула на  Приму,  зябко  поежилась,  потом  всхлипнула  и
вытерла глаза платком.
   - Я ничего не считаю. Это ваше дело - найти того, кто так поступил  с
ней.
   Прима понял, что дверь человеческого сострадания, куда  он  постучал,
сейчас может захлопнуться перед самым носом.
   - Знаете, Наталия... если вы не против, я буду звать вас по имени.  У
меня ведь тоже девчонки подрастают... Младшая Алеська и  Людмила  -  эта
уже барышня. Плохо им здесь, я понимаю. Соблазн рядом - Ростов, дальше -
Москва, огни... Как им пройти меж этими огнями, чтоб их не спалило, я не
знаю... - Прима бросил взгляд на фотографии потерпевшей, разложенные  на
столе, и покачал головой. - Не знаю, Наталия. Но того, кто сделал  такое
с вашей подругой, я найду. Найду. И не только по служебным  обязанностям
- и для моих девочек тоже.
   Потому что это все, что я могу сделать. И для них, и для вас,  и  для
себя... И для Александры, которую уберечь не удалось...
   Наталия какое-то время смотрела на Приму, потом горько усмехнулась:
   -  С  ума  можно  сойти,  как  вы  пытаетесь  играть   в   доброго...
следователя.
   Хорошо еще, что не сказала "мента".
   Прима пропустил это замечание мимо ушей.  Он  лишь  извлек  из  мятой
пачки не менее мятую сигарету "Ява".
   - Курите?
   - Балуюсь. Да, курю.
   - Угощайтесь.
   - Нет, спасибо. У меня свои.
   Она извлекла из сумочки пачку дорогих сигарет  "Парламент",  и  Прима
увидел, что пальцы ее дрожат.  Он  поднес  Наталии  зажигалку  и,  когда
девушка побелевшими губами сделала глубокую затяжку, негромко произнес:
   - Помогите мне, Наталия.
   - Как?!
   - Давайте поговорим о вашей подруге. Просто поговорим  о  Саше.  Все,
что вам о ней известно. Детство, друзья, родители,  увлечения,  клиенты,
ссоры...
   Наталия молча курила, потом подняла взгляд на Приму.
   - Но я действительно не знаю, кто мог такое с ней сделать.
   - Я верю вам. Но... насколько верны мои сведения, в  последнее  время
вы были для потерпевшей самым близким человеком?
   Наталия пожала плечами и горько усмехнулась:
   - Теперь уже это не важно.
   Взгляд  Наталии  механически  двигался  по   разложенным   на   столе
фотографиям, потом задержался на одной из них - крупный план, обнаженное
тело потерпевшей. Наталия, сама  того  не  замечая,  чуть  склонилась  к
фотографии, словно пыталась разглядеть что-то, еле слышно проговорила:
   -  Здесь...  не  видно...  -  покачала  головой,  -  свет   и   тень,
светотень... Какой ужас!
   - В чем дело?
   - Да  нет,  -  Наталия  уже  выпрямилась  на  стуле,  -  просто  тени
неразборчивые... Бедная ты моя... Что  уж  теперь  говорить.  -  Быстрая
слеза пробежала по ее щеке.
   Прима сложил фотографии в стопку, открыл верхний ящик стола  и  убрал
их.
   - Придется еще опознать тело...
   - Сашку? Хорошо. Только не пугайтесь, если я снова разревусь.  Бедная
ты моя...
   - Ничего, дочка, поплачь, - вдруг произнес Прима.
   Наталия какое-то время смотрела на него. Стареющий, усталый человек.
   Растящий девочек на свою скудную зарплату. Все,  что  она  слышала  о
Приме, - это что хоть он и мент,  но  вроде  мужик  порядочный.  Наталия
затушила сигарету в подставленную  пепельницу.  Порядочный  мент  -  это
как?
   - Скажите, - произнесла она, - а правда, что Шандора застрелили?
   Прима смерил ее взглядом - во  как  уличный  телеграф  работает,  мир
слухами полнится. Тем лучше, если она уже знает.
   - Да, правда. В Ростове. В ресторане.
   - С ума можно сойти от количества хороших  новостей,  -  все  так  же
горько усмехнулась Наталия. - Он, конечно, был редкостной  сволочью,  но
не настолько же.
   - Что вы имеете в виду? Хотя я вас, конечно, понимаю.
   Она кивнула.
   - Чего я действительно хочу  -  чтобы  этого  подонка  наказали,  кто
сделал с Сашкой такое. Но ведь всем плевать. Мы ведь шлюшки. И если дело
велят закрыть, вы его закроете?
   - Закрою. - Прима тоже кивнул. - Когда найду убийцу.
   - Вот что я вам скажу. - Наталия достала вторую сигарету, выпрямилась
на стуле и внимательно посмотрела  на  Приму.  Теперь  ее  голос  звучал
гораздо ровнее. - Шандор этого не делал.
   Прима чуть заметно качнулся в кресле.
   - Почему вы так считаете?
   - Не знаю. - Она пожала плечами. - Но он этого не делал.
   - Шандор был жестоким человеком?
   Она подумала, потом словно согласилась:
   - Очень жестоким. Безжалостным.
   - Мне неприятно говорить об этом, но вы должны были заметить на одной
фотографии, что в рану был вставлен засохший цветок...
   - Я видела. - Голос прозвучал глухо и болезненно.
   - Что указывает на явно  ритуальный  характер  убийства.  Или  должно
указывать на такой характер. Месть? Расплата за... что?
   - Я ничего об этом не знаю.
   - Шандор - он ведь наполовину цыган?
   - Да, хотя с цыганами не тусовался.
   - Наталия, цветок в смертельной ране...
   -  Валентин  Михайлович,  -  она  впервые  обратилась  к   Приме   по
имени-отчеству,  -  Шандор  был  человек  со  странностями.   Редкостная
сволочь, хотя теперь уже - царствие ему небесное. Да, вы  правы,  Шандор
был жесток. Мог избить до полусмерти, мог даже порезать лицо, если хотел
испортить девчонке жизнь. Но Шандор не был маньяком.
   Прима чуть изменился в лице, словно его коснулся холодный ветерок; он
все еще крутил пальцами сигарету "Ява", а теперь решил закурить.  Почему
она  говорит  об  этом?  Она  тоже  хочет  навести  его   на   мысль   о
Железнодорожнике? Знает что-то? Хочет выгородить своего дружка  Шандора?
Но тому все это теперь не нужно. Тогда зачем?
   - Наталия,  помогите  мне  найти  этого  сукина  сына,  пока  он  еще
чего-нибудь не выкинул, - попросил Прима. И добавил:
   - Пожалуйста.
   - Как? Как я могу вам помочь?
   - Расскажите мне все, что вам известно о жизни вашей подруги.
   Постарайтесь вспомнить все детали, даже мелочи.
   - Я могу рассказать лишь о последних трех годах ее жизни.  И  о  том,
что рассказывала о себе сама Сашка.
   - Это как раз то, что мне нужно.
   - Но никаких оговоров кого бы то ни было.  Только  о  Сашке.  Никаких
наркотиков, дилеров и такого... Этого вы из меня не вытянете.
   - Не буду даже пытаться, - пообещал Прима.
   - И еще одно условие.
   - Какое?
   - Могу я попросить крепкий кофе?
   - Я сварю сам. Сейчас я стал чайным человеком - здоровье,  но  всегда
любил кофе. Я сварю сам. - Прима вдруг как-то очень хорошо  улыбнулся  и
добавил:
   - Ничего, дочка, найдем мы этого подонка.
   И Наталия Смирнова заговорила.
   В тот день Прима беседовал с  Наталией  Смирновой  долго,  и  у  него
сложился  довольно  объемный  образ  потерпевшей.  Потом   он   позвонил
экспертам.
   - Мамлен, - позвал Прима, - Григоренко - есть такой?
   - Убежал уже, черт, - ответила Мама Лена, - у него  ж  футбол,  честь
мундира отстаивает.
   - Да, я забыл. Я по убийству Яковлевой... Кто-нибудь есть из тех, кто
выезжал со мной на труп? Коля? Ну и хорошо. Пусть зайдет.
   Елена Федоровна Петрова, которую, не без доли  уважения,  прозвали  в
управлении  Мама  Лена,  или  Мамлен,  была   старейшим   и   опытнейшим
работником, экспертом  суперкласса,  что  называется,  криминалистом  от
Бога. Григоренко был ее лучшим учеником, когда работал под  ее  началом.
Ну а Коля - Коля был любимый ученик. И  Прима  всегда  думал:  интересно
все-таки получается, один - лучший, другой - любимый, а  вот  чтобы  все
сразу, а? Такого, наверное, не бывает?
   После того как Прима закончил взятие  свидетельских  показаний,  надо
было провести опознание. Ему не хотелось еще раз беспокоить Наталию этим
страшным зрелищем, но  ничего  не  поделаешь,  так  было  положено.  Ибо
действительно выяснилось, что у Александры никаких близких родственников
не осталось и в последние три года Наталия  была  для  нее  единственным
близким человеком.
   Опознание проходило как обычно. Прима уже знал  о  жизни  потерпевшей
очень много, и когда он  пятнадцать  минут  назад  попросил  Наталию  не
уезжать пока из города, то  считал  это  чистой  формальностью.  Наталия
снова разрыдалась, когда увидела тело Яковлевой, но на  этот  раз  взяла
себя в руки значительно быстрее.
   Она опознала подругу,  и  вся  процедура  подходила  к  концу,  когда
случился некоторый неприятный казус: неловкое, неаккуратное движение - и
из-под   1простыни   свесилась   нога.   Такое   иногда   случается    -
самопроизвольное  сокращение  мышц  при  смене  температурных   режимов.
Наталия вздрогнула и, сама того не замечая,  прижалась  к  Приме.  Потом
отстранилась.  Чтобы  водрузить  ногу  на  место,  пришлось   приподнять
простыню. Наталия Смирнова смотрела  на  обнаженное  тело  своей  лучшей
подруги... Ее глаза округлились, а губы побелели.  Потом  тело  накрыли.
Наталия беспомощно огляделась по сторонам и позволила себя  увести.  Она
поднималась по лестнице, и  Прима  почувствовал  в  девушке  неожиданную
слабость.
   Он поддержал ее за локоть, Наталия вздрогнула.
   - Ничего, дочка, - проговорил Прима, -  зрелище  не  из  приятных.  И
хорошо, что это осталось позади.
   Они вышли на солнце.
   - Я могу идти? - проговорила Наталия совершенно отчужденным голосом.
   - Конечно, - ответил Прима. Он почувствовал перемену в девушке.
   Наталия вдруг замкнулась, словно это не  она  в  течение  почти  трех
часов рассказывала  Приме  о  потерпевшей.  -  Будет  надо,  мы  с  вами
свяжемся.
   Наталия Смирнова быстро ушла прочь. Только нервно кивнула на  Примино
"до свидания".
   И  Прима   даже   увидел   в   этой   неожиданной   перемене   что-то
несправедливое. Хотя трудно не согласиться с  тем,  что  зрелище  лучшей
подруги с горлом, перерезанным от уха  до  уха,  на  кого  угодно  может
подействовать угнетающе.
   А потом с каким-то  неприятным  ощущением  холодка  внутри  он  вдруг
понял, что думает вовсе не об этом. Наталия Смирнова  вздрогнула,  когда
свесилась нога; девушка даже прижалась к Приме - реакция понятная и  при
этих обстоятельствах вполне оправданная.  Но  вот  побледнела  она  чуть
позже,  когда  пришлось  приподнять  простыню  и  когда  она   несколько
мгновений смотрела на обнаженный  труп.  Все  верно,  труп  -  не  самая
приятная картина, особенно с непривычки. Особенно если это тело близкого
человека. Но так же верно и другое.
   Между  "вздрогнула,  когда  свесилась  нога"  и  "побледнела"  прошло
несколько мгновений, в которые уместилось некое событие. Словно  за  эти
несколько мгновений Наталия Смирнова успела увидеть что-то.  Что-то  еще
кошмарнее, чем перерезанное горло.
   И теперь, задержавшись допоздна в своем кабинете, Прима думал о  том,
все ли известные ей факты выложила в тот день Наталия Смирнова. Или  она
что-то утаила?
   Все  же  на  один  вопрос  Прима  мог   ответить   со   стопроцентной
уверенностью. На вопрос "когда?". Когда его чутье  старого  волка  вновь
забеспокоилось, словно узнавало под легким обманным слоем краски гораздо
более зловещую картину.
   У Наталии Смирновой был смертельно перепуганный вид, и случилось  это
после  опознания  потерпевшей.  Все  это  в  обще-то  понятно,  учитывая
обстоятельства. Но именно в этот момент подполковник Прима осознал,  что
в деле об убийстве гражданки  Яковлевой,  никому  не  нужной  шлюшки  из
маленького городка Батайска, есть что-то, что ему не нравится. Очень  не
нравится.
 
*** 
 
   История получалась совсем обычная, если только  Наталия  Смирнова  не
упустила в своих показаниях некоторых важных подробностей.
 
*** 
 
   Александра Афанасьевна Яковлева  родилась  почти  двадцать  пять  лет
назад в роддоме города Кропоткин, города, открывающего ворота на  Кавказ
и известного всем железнодорожникам страны под названием узловой станции
Кавказская. Когда маленькой Саше не было еще и пяти,  она  осталась  без
матери - вроде бы рак,  Наталия  наверняка  этого  не  помнила.  К  тому
времени они уже перебрались в Батайск, где вместе с бабой Маней, матерью
отца, занимали  трехкомнатную  секцию.  Баба  Маня  -  свекровь  -  была
деспотичной женщиной, очень не любившей  свою  невестку  и  не  балующей
излишним теплом внучку, которая во всем пошла  в  мать.  Во  всем,  быть
может, даже в своей несчастливой судьбе.
   Лучшее  время,  единственное,  приносящее  маленькой  Саше   радость,
приходилось на школьные каникулы, когда отец и баба Маня с удовольствием
спихивали девочку на все лето в Дербент. Там жила  другая,  "настоящая",
бабушка, там была настоящая теплая семья, и возвращение осенью к  началу
учебных занятий было для Саши трагедией. Отец по-своему  любил  девочку,
но он был слабым, всегда находился под пятой у матери, а после того  как
потерял жену, его жизнь вообще пошла кувырком. Завертелась волчком,  как
сказала  Наталия  Смирнова.  А  Дербент  -  чудесный  город  на   берегу
Каспийского моря, город, стекающий с горы, где имелась древняя  крепость
Нарын-Кала, город более чем тридцати языков, но  в  основном  населенный
лезгинами, русскими и евреями, хотя и  азербайджанцев  было  достаточно.
Город частных домов с побеленными стенами, высокими окнами  и  тенистыми
виноградниками во дворах, и, конечно же, город ни с  чем  не  сравнимого
моря, на песчаных пляжах которого дни тянулись  бесконечно  и  пролетали
мгновенно. Саша была отличной пловчихой, но как-то раз,  отправившись  с
друзьями вплавь до дальнего бакена, отмечающего судоходный фарватер, она
чуть не утонула. Эту  часть  истории  Наталия  рассказывала  с  каким-то
странным сомнением в голосе. Саша уверяла подругу, что ее спасла большая
белая рыба с человеческими глазами, и с тех пор она  всегда  искала  эту
рыбу, но та больше не показывала себя.
   - Выдумщица ты, Саша, - смеялась Наталия, -  в  Каспийском  море  нет
дельфинов.
   - Я и не говорю, что это был дельфин. Это была особенная рыба.
   - Может, это был тюлень?
   - Сама ты тюлень! Я же говорю - это моя рыба. Она плавает где-то там,
в голубой бездне, и когда-нибудь принесет мне удачу. Как однажды  спасла
меня!
   Понимаешь? Принесет мне весь мир. Это - моя рыба.
   Правда, Наталия Смирнова уточнила, что подобные заявления  Александра
делала лишь под кайфом.
   - Она была наркоманкой? - спросил Прима.
   - Э-э, мы так  не  договаривались,  -  возразила  Наталия.  -  Я  это
рассказала, чтоб вы знали - иногда она говорила  странности,  но  только
связанные с этой рыбой. Понимаете? Чтобы с  этим  вопросом  не  осталось
неясностей. Больше ничего. А так - в основном мы с  ней  болтали,  когда
оставались одни. Знаете - изливали друг другу душу. Плакались в жилетку.
   В принципе, несмотря на деспотичную бабушку и  пьющего  отца,  Сашино
детство можно было  считать  нормальным,  даже  счастливым.  Если  бы  в
двенадцать лет не произошло событие, отравившее это детство. Деспотичной
бабы Мани уже полгода как  не  было,  и  отец  совсем  начал  сходить  с
катушек. Меж тем он все еще пытался  заботиться  о  дочери,  был  с  ней
ласков и по-прежнему олицетворял для Саши хоть и падшее, но божество.
   В тот вечер - предыдущие  несколько  дней  отец  пил  -  он,  видимо,
впервые понял, что  его  дочь  превратится  в  будущем  в  ослепительную
красавицу.
   Никто не знает, что произошло в его душе, когда он  пришел  в  ванную
комнату - они все еще помогали мыть друг другу спину. Пап, потри спинку!
Ой, пап, не щекоти! Потри между лопатками, я не достаю.  И  папа  потер.
Возможно, его руки дрожали и дыхание было неровным, Саша этого не знала.
Очень быстро он перестал мыть дочери спину.
   "Сейчас мы помоем нашей девочке попку" - эту фразу Саша запомнила  на
всю свою такую недлинную жизнь.
   Саша сначала ничего не поняла. А потом ей было очень  приятно.  Когда
отец гладил ее там, где она еще сама себя  не  гладила.  Ой,  папа,  как
приятно!
   Еще! Хочу еще, папа! А потом что-то  обожгло  ее,  что-то  невыносимо
огромное вдавилось в ее тело, и девочка испуганно закричала.  Видимо,  и
отец испугался, потому  что  это  прекратилось.  Саша  вся  сжалась,  не
понимая, что с ней только что сделали,  а  отец  говорил:  "Нет-нет,  не
бойся, дочка, потерпи, больше больно не будет".
   С  того  дня  падшее  божество  начало  превращаться  в   спивающееся
ничтожество. И больше не осталось в ее  жизни  людей,  которых  бы  Саша
слушалась,  уважала  и  хотела  любить.  Быть  может,  кроме  "настоящей
бабушки". Но та была далеко, в Дербенте, а Саша жила  здесь.  И  однажды
днем Саша привела домой одноклассника и отдалась ему в постели отца. Это
была месть отцу. Он глядел на них с фотографии на  стене.  Саша  разбила
эту фотографию, и ей действительно стало легче. Это был такой возраст...
ненависть... Словом, Саша часто и на полном серьезе задумывалась тогда о
самоубийстве. И быть может, нищета, вернее, желание выбраться спасло ее.
Дальше в этой мозаике Сашиной жизни, составленной  ее  лучшей  подругой,
следовал эпизод с Борисом Красильниковым, в которого Саша  влюбилась  до
беспамятства. У него были  легкая  походка,  дерзкий  взгляд,  малиновый
пиджак и одна из первых в Батайске иномарок. Любовником он был  средним,
так как баловался наркотой, но к тому моменту Александра  еще  не  знала
настоящих любовников, и Боря стал для  нее  богом,  заняв  пьедестал,  с
которого в семейной катастрофе был низвергнут отец. Только почему-то эта
белая рыба из голубой бездны все не  показывалась:  лаской  и  уговорами
Боря Красильников  стал  первым  Сашиным  сутенером.  Девчонка-соплячка.
Вокзал, водители-дальнобойщики с трассы Ростов - Баку.
   Следующий эпизод - еще одно гениальное,  на  сей  раз  экономическое,
решение отца, приведшее к очередной катастрофе. С  деньгами  становилось
все хуже. Саше от  ее  любовных  гонораров  перепадали  крохи,  основные
деньги забирал себе  Борис,  да  и  она  еще  не  превратилась  тогда  в
суперсексуальную красотку, умеющую продавать свой "товар".
   Отец принял решение разменять квартиру на две однокомнатные.  В  одну
перебрались с дочерью, а другую он намеревался продать.  К  отцу  пришел
запоздалый стыд - он решил дать Саше хоть какие-то деньги,  дать  дочери
образование и попытаться хотя бы частично искупить свою вину. В то время
только-только  началась  либерализация.  Великие  строители  пирамид,  с
незабвенным Мавроди во главе, еще  только  приступали  к  своей  славной
деятельности. Сашиного отца кинули: не осталось ни квартиры,  ни  денег.
Лишь задаток, который он пропил, а дочери купил шоколада, словно она все
еще пребывала в том возрасте, когда он изнасиловал ее в ванной. У Саши с
отцом осталась однокомнатная квартира. В которой, к слову,  подполковник
Прима и обнаружил ее тело несколько  лет  спустя.  Удивительно,  но  все
самое неприятное и все самое страшное в жизни Саши происходило именно  в
ванной комнате.
   Следующий эпизод - человек по имени Мотыль, ее новый покровитель.
   Саша перебралась в Ростов. Мотыль снял ей  квартиру.  Дал  деньги  на
одежду.
   Клиенты все же более приличные, чем всяческое  отребье  с  батайского
вокзала.
   Ростов-папа - город воров и блудниц, казаков, рыбы, наркоты и веселых
гулянок.
   Наверное, было в этом городе и еще что-то, да Саша этого  не  видела.
Мотыль обещал Саше Москву, но сам был двустволкой: любил и мальчиков,  и
девочек,  и  какой-то  гомик  из  ревности  удавил   Мотыля   капроновой
рыболовной нитью. Может, были еще какие  причины,  но  Наталии  об  этом
рассказывали так. Кстати, что  любопытно,  в  ту  пору  Сашу  ростовские
приятели называли Кармен. Она действительно превращалась в  красотку,  и
уже тогда нашлось несколько пьяных мужиков, готовых из-за  нее  порезать
друг друга. Примерно в это же время у нее умер  отец.  Цирроз  печени  -
алкоголь все же сгубил его. Саша его ненавидела и  презирала.  Когда  он
умер, Саша вдруг поняла, что все ему простила.
   Потом в жизни Саши произошли изменения. Первое называлось Шандор.
   Некоторое время ростовские группировки делили  разные  рынки,  в  том
числе и рынок проституток, но к  тому  моменту,  когда  в  основном  все
успокоилось, появился Шандор. И появилась в  жизни  гражданки  Яковлевой
Александры Афанасьевны впоследствии ее лучшая подруга Наталия  Смирнова.
Шандор достаточно  быстро  оценил  обеих  девушек  и  достаточно  быстро
смекнул, что они - товар особенного  класса.  Они  стали  девочками  для
состоятельных клиентов, благо к  этому  времени  последних  развелось  в
достатке. Работали девушки в Ростове, редко - в Батайске.
   В Батайске они в основном отдыхали. Жили в  квартире  Саши.  Подругам
было весьма комфортно в однокомнатной квартире: если Шандор  и  привозил
сюда клиентов, то людей солидных. Они угомонялись быстро, и то, что  они
называли оргиями, для ростовской шантрапы было не  больше  чем  детскими
забавами. К тому же в квартире  это  происходило  редко,  однако  же  не
осталось незамеченным для соседки  гражданки  Яковлевой,  той  самой,  в
пожелтевших бигуди, которую Прима по ошибке  вызвал  в  понятые.  Ничего
необычного, что могло бы натолкнуть  на  мысль  о  предстоящей  страшной
развязке, за последнее время не происходило. Может, потому, что дни были
похожи, сменялись один другим. Все те же загородные дома, бани,  мужики,
либо нагло-хамоватые, либо  лезущие  открыть  душу,  но  всегда  пьяные.
Интересно, но, наверное, российский мужик не в  состоянии  по  трезвости
заплатить женщине деньги и заняться с ней любовью.
   - Не знаю, - сказал Прима, - никогда не платил.
   - А я -  знаю,  -  произнесла  Наталия.  -  Так  не  могут.  Им  надо
разогреться, разогнаться, чтобы была эта  пьяная  крутость,  лихость.  С
иностранцами совсем по-другому.
   - Что ж, прямо так все и одинаковы? - спросил Прима.
   - За редким исключением. Был  один,  Лев  Сергеевич,  солидный  такой
дяденька... В возрасте, а очень даже ничего. Ладно, извините.
   - Но хоть что-нибудь в поведении Александры  изменилось  в  последнее
время?
   - Нет. Про рыбу только свою стала твердить чаще. Да, бред по пьяни.
   Но я не думаю, что она могла выкинуть нечто такое, за что можно  было
мстить.
   - Послушайте, Наталия, в своих показаниях вы написали, что виделись в
последний раз за несколько дней до убийства...
   - Да, за неделю. Я уезжала к родственникам в Тихорецк. Об этом я тоже
написала.
   - И вы не заметили в ее поведении ничего странного?
   - Нет. С Шандором она повздорила из-за его младшего брата.  Он  вечно
лез к ней на халяву, а она его терпеть не могла. Но это у них постоянно,
знаете, так полаются, а потом глядишь, все у них вроде в шутку. Да  нет,
если вы думаете, что это как-то связано... Нет.
   - Хорошо, не с Шандором, а с его братом?
   - С братом?! Да что вы, об этом знала бы каждая собака. Он ведь такой
жирный, неповоротливый, его видно за версту. И еще он такой знаменитый.
   - Знаменитый? Что вы... Послушайте, вы не хотите сказать, что...
   - Да, Николай Волшининов, известный русский музыкант. Или  цыганский,
как хотите.
   - По моим сведениям, они с Шандором лишь однофамильцы. - Прима был  в
замешательстве.
   - Не знаю, может, и так. Я их маме свечку  не  держала.  Но  так  они
говорили. Возможно, что и шутили.
   Николай Волшининов был знаменитым  исполнителем  цыганских  романсов,
ростовским Сличенко. У них  с  Шандором  было  разным  абсолютно  все  -
начиная с отчества и заканчивая внешностью. Шандор был сухой и  крепкий,
Николай  Николаевич  выглядел  как  человек-гора,  огромный,  неимоверно
толстый, выступал вечно в каких-то накидках, длинных хламидах,  делающих
его похожим на библейского пророка. Никаких сведений о том, что  Николай
Волшининов и Шандор были родственниками, у Примы не имелось. Конечно,  в
ходе оперативной работы не стоит пренебрегать никакими версиями,  однако
Николай Волшининов был слишком заметной и обеспеченной, в  том  числе  и
женским вниманием, фигурой, чтобы пойти на такое нелепое в его положении
преступление. Вспылил? Из-за проститутки, которая ему отказала? И  никто
из возможных свидетелей: соседей, старушек у подъезда, мужиков,  с  утра
до вечера резавшихся в домино в тени акаций  напротив  дома,  -  его  не
видел? А он еще вставил в смертельную рану засохший цветок? Нет, все это
попахивало версиями из дешевых  любовно-криминальных  романов.  Все  это
мрачная поэзия. В жизни все проще, суровее и конкретнее. И наверное,  по
этому сложнее.
   - Хорошо, Наталия, вы виделись с потерпевшей за неделю до... -  Прима
все же перешел с официального языка, щадя чувства  свидетельницы,  -  до
трагедии?
   - Я могу точно вспомнить... Это была суббота. Я ее встречала.
   Встречала московский поезд. У нее были какие-то дела в городе...
   - Какие?
   - Она мне не рассказывала. - Наталия пожала плечами.  -  А  потом  мы
вместе поужинали.
   - Где?
   - В поплавке... Это мы так называем ресторан...
   - Знаю. Как она выглядела?
   -  Прекрасно.  Даже  лучше,  чем  обычно.  Шутила.   Мы   ржали   как
сумасшедшие. Потом... Знаете, она переменила  все  -  прическу,  макияж,
стала такая...
   - А в ресторане?
   - Если вы имеете в виду, работали ли мы там, то я вам сразу  скажу  -
нет. У нас была отдельная кабинка, они прикрыты, знаете, такой свисающей
соломкой. Мы ни с кем  не  общались  и  уехали  не  поздно.  Сашка  меня
проводила, я в этот вечер уезжала в Тихорецк.
   - Это было... Число не помните?
   - Суббота, тридцать первое... Она была такая... как будто  все  в  ее
жизни теперь будет хорошо, но...  мы  больше  уже  не  виделись.  Сашка,
Сашка... Это все ужасно.
   - Но какими-то новостями вы делились?
   - Говорю же вам - обычные бабьи пересуды. То-се...
   - Вы сказали, что встречали в этот день московский поезд?
   - Ну да. Сашка брала у  Шандора  отпуск.  Даже  отдала  ему  какие-то
бабки.
   - Работала в Москве?
   - Не поверите - учиться поступала.
   - В смысле?
   - Да не бойтесь, не повышала квалификацию у московских путан, нет.
   Это она  уже  второй  год  подряд.  Я  ж  говорю,  Сашка  была  очень
целеустремленной, знаете, не раз она могла и Шандора на место поставить.
Даже за меня как-то вступилась. - Наталия улыбнулась той  самой  светлой
улыбкой, с которой действительно говорят хорошее, вспоминая  ушедших.  -
Она в институт поступала.
   Учиться вздумала на старости лет. По-моему, в какой-то экономический,
что-то вроде... управления, есть такой?
   - Есть. В Москве, как в Греции, все есть.
   - Один клиент ей подсобить вздумал. Надул, конечно.
   - И что?
   - На общих основаниях провалилась в прошлом году. Там все замазано.
   Потом приехала, рассказывала про студентов на иномарках с  мобильными
телефонами, смеялась...
   - Если не путаю, вступительные экзамены проводятся летом.
   - Да. Только в этом  году  она  скопила  денег  и  решила  рвануть  в
какую-то частную школу бизнеса, все книжки по  экономике  читала.  А  до
этого хотела в художественную школу, вроде рисовала неплохо. Путаная она
у меня была.
   Все чего-то мечтала.
   - В художественную, а потом по бизнесу?
   - Она хотела изменить свою жизнь, что здесь такого?
   - И когда она брала отпуск?
   - В конце апреля.
   - Что ж это за школа такая, с экзаменами в апреле?
   - А почему вы у меня это спрашиваете? Да еще таким тоном, будто  я  в
чем-то виновата? У вас  что,  каждый  человек  в  чем-то  виноват?!  Уже
потому, что он просто живет?
   - Ну вот, вспылила. - Прима посмотрел на Наталию и снова почувствовал
опустошающую ватную слабость в желудке - если еще  не  язва,  то  где-то
близко. - Я понимаю, что к работникам правоохранительных органов у  тебя
выработалось отношение то еще: хороший мент - мертвый мент. Так?
   Она улыбнулась, но ничего не ответила.
   - Только, Наталия, мы расследуем убийство твоей лучшей подруги, давай
попытаемся быть на одной стороне.
   - Но и вы не давите так на меня. Знаете, я ведь тоже не железная.
   - Попытаемся восстановить мир? Так будет лучше.
   Она кивнула:
   - Ладно. - В глазах  ее  снова  были  слезы,  и  Прима  подумал,  что
нервишки у Наталии Смирновой прилично расшатаны. Весьма прилично.
   - Значит, весь май ее не было в городе? - спросил Прима.
   - Приезжала пару раз, документы какие-то оформляла и снова в Москву.
   Я ей  говорю:  пустая  башка,  чего  мотаешь  туда-сюда,  деньги  зря
тратишь? И все книжки по  бизнесу  читала,  где-то  с  полгода.  Всерьез
собиралась поступать.
   Интересное получалось  дело  -  выходит,  последний  месяц  гражданка
Яковлева изображала из себя прилежную абитуриентку и вроде как была  вне
зоны криминальных отношений, и  вот  она  приезжает  в  город,  и  такая
неожиданная развязка. Старые долги?
   - А почему она ездила так далеко? Под боком Ростов -  учись  себе  на
здоровье, и рядом с домом.
   - Ростов?! Вы смеетесь. Да ее там каждая собака знала, аж тошно было.
   Нет. Она хотела изменить свою жизнь. Вообще! Понимаете?
   - Понимаю. Но на какие средства? Угла своего нет, а  жизнь  в  Москве
дорогая.
   - Не знаю. - Наталия несколько замялась.
   - Может, она просто собиралась работать в Москве? А учеба -  это  все
так, для отвода глаз, чтоб можно было ксиву предъявить? Ведь не жалуют в
столице... залетных.
   - Зачем так говорить? Кого там жалуют?
   - Я просто рассуждаю. Давай попытаемся рассуждать вместе:  сбережений
у нее, чтоб обустроиться  в  Москве,  судя  по  всему,  не  было.  Вы  ж
получаете не ахти какие деньги? Не в пример моим, но не ахти?
   - Да так, вроде откладывала понемногу, но в основном только на шмотки
и хватало.
   - Ну  согласитесь,  Наталия,  вы  обе  женщины,  и  вас  должны  были
интересовать эти темы: на что жить будешь? Может, есть у тебя кто? А как
то, а как се?
   - Хорошо. Для вас  шлюшка  -  это  прямо  штамп  на  всю  жизнь,  так
получается?
   Прима промолчал. Наталия продолжала:
   - Может, она и собиралась по ночам подрабатывать, но вот  именно  для
того, чтобы было на что жить.  Но  главное  -  она  собиралась  учиться.
Хотела поставить на прошлом точку. Очень хотела.
   - Прямо так сбежать от Шандора и работать на улице в Москве? Наталия,
мы  же  договорились  уважать  друг  друга.  Можно,   конечно,   считать
подполковника милиции старым пердуном, но вот лопухом?.. Вряд ли стоит.
   - Да ничего я не считаю. Вы лезете прямо в душу. Я у нее то же  самое
спрашивала - мол, что, работу в дорогих гостиницах нашла?  Есть  у  тебя
кто? Она сказала, что есть. Но боится сглазить. Поэтому ничего  говорить
не будет. Пока все не решится. А потом, мол, и  расскажу  и  все  такое.
Знаете, обычно она со мной всем делилась, а тут такое...  Но  по  дереву
стучала, чтоб не сорвалось:
   Наталка, не обижайся, у тебя не дурной  глаз,  но  я  решила  -  пока
никому. Вот, собственно, и все. Так что было у  нее,  на  что  в  первое
время обустроиться. Виды какие-то она имела.
   - Это действительно все? Подумайте  как  следует,  вспомните,  может,
чего мельком называла? Это может быть очень важно!
   - Да нет. Говорю же вам - нет. Я тоже  пыталась  разузнать...  Знаете
женское любопытство? Сильнее его только женское  желание  выболтать  все
тайны. Но тут оказался совсем другой случай. Я говорю -  Сашку  было  за
что уважать.
   Прима тогда подумал, что, возможно, она и права. Только вот как вышло
- старые грехи тянут нас в прошлое, и  ничего  ты  с  этим  поделать  не
можешь.
   Возможно, Александра Афанасьевна Яковлева действительно хотела что-то
поменять в своей жизни, но оказалось - не суждено.  Прима  подумал,  что
нужно будет поработать со всеми свидетелями, поглядеть, что там нароют в
ходе экспертного исследования,  что  даст  работа  со  следами,  с  этой
музыкой - магнитофон на автореверсе больше суток прокручивал одну  и  ту
же кассету на громкости, весьма близкой к предельной, из-за чего  соседи
и всполошились. Видать, последний танец для Александры Афанасьевны  стал
танцем смерти. Кто-то был у нее. Последний клиент?
   Именно тогда Прима попросил Наталию Смирнову  дать  знать,  если  она
соберется уехать из города. Тогда еще  не  было  проведено  опознание  и
дурные предчувствия еще не начали мучить Примую Теперь Прима пил чай  из
рододендрона и думал о том, что Наталию  Смирнову  не  могут  найти  уже
больше суток. На звонки она не отвечает. Она предупреждала, что ей будет
страшно оставаться одной в Сашиной  квартире,  хотя  какие-то  Натальины
вещи там и остались,  поэтому  пока,  некоторое  время,  она  поживет  у
родителей. Но старики уже  сутки  не  видели  дочери.  Может,  уехала  в
Ростов? Но почему не предупредила? Не брать же с нее подписку?
   С делом Железнодорожника они тоже увязли надолго, очень надолго.
   Никаких общих внешних черт у жертв серийного убийцы нет. Его жертвами
не  становятся  только  блондинки  или  рыжие,  только  пухленькие  или,
наоборот, худые, они даже не попадают в одну  возрастную  категорию,  не
являются только проститутками, женами судей, или, как говорят психологи,
проводящие    судебно-психиатрические    экспертизы,     не     являются
совокупно-обобщающим портретом, образом, напоминающим убийце, к примеру,
его  мать  или  какую-либо  женщину,  допустим,  одноклассницу,  глубоко
ранившую  его  в  юном  возрасте.  Он  действует  внезапно,  с  холодным
расчетом, всегда точно как часы, и исчезает, почти не оставляя следов. И
все, что связывает его жертвы, - это близость железной дороги  от  места
их  гибели.  Если  рассматривать  дело  Александры  Афанасьевны  в  этом
контексте, то и тут ничего не сходится. От ее дома  до  железнодорожного
вокзала пара кварталов.
   Прима сморщил лоб и взялся пальцами за переносицу -  ватная,  сосущая
вялость в области желудка  не  отпускала.  Скорее  всего  с  потерпевшей
гражданкой Яковлевой разделался кто-то из  ее  криминальных  дружков.  А
может, клиент такой неудачный попался.
   Мог быть Железнодорожник ее клиентом?
   Прима поставил перед экспертами подобную проблему  -  должно  быть  в
почерке что-то,  свойственное  лишь  ему.  Как  отпечатки  пальцев,  как
роговица глаза. Как, собственно говоря, сам почерк.
   Перед убийством или сразу после него с  гражданкой  Яковлевой  должен
был быть произведен половой акт. Это  бы  упростило  дело  -  по  следам
спермы можно  идентифицировать  убийцу,  по  крайней  мере  выяснить,  с
Железнодорожником ли они имеют дело на  сей  раз.  Этого  не  случилось.
Возможно, кто-то  спугнул  его.  В  крови  потерпевшей  обнаружено  пять
граммов нарозина, наркотического вещества, -  доза  не  критическая,  но
достаточная для того, чтобы гражданка Яковлева пребывала  в  прострации,
некоем податливом отрубе. Вот этого Железнодорожник  никогда  не  делал.
Однако если Яковлева была наркоманкой, что Наталия Смирнова отрицает, то
доза могла бы накапливаться постепенно, в течение дня, и следующий  укол
был  бы  смертельным.  Но  кто-то  распорядился  по-другому.  Ей  просто
перерезали горло.
   Была ли она наркоманкой?
   Если нет, то что это за опыты с предкритическими дозами?
   При чем здесь Железнодорожник?
   Кто-то еще?
   Что увидела Наталия Смирнова на теле потерпевшей? Что, не  замеченное
экспертами, привело ее в такой ужас?  Причем  не  замеченное  экспертами
высшего класса, а ей хватило лишь одного беглого взгляда.
   Что-то, известное лишь проституткам?
   Знак мести?
   Смешно, нелепо и глупо.
   Или что-то,  известное  лишь  близкому  человеку?  Какая-то  опухоль,
родимое пятно, внезапно исчезнувшее?
   Но это уже вообще какая-то мистика.
   И если Прима сегодня вспоминал  о  любовно-криминальных  романах,  то
теперь в пору было говорить о романе ужасов.
   А это уже полный идиотизм.
   Да, вопросы, вопросы...
   И  как  сейчас  были  нужны  дополнительные  свидетельские  показания
Наталии Смирновой, просто по той элементарной причине, что теперь  Прима
находился в полной уверенности, что  их  такой  откровенно-доверительный
разговор не был  до  конца  откровенным.  И  что-то  очень  немаловажное
Наталия Смирнова все же утаила.
   В тот момент, когда зазвонил телефон, Прима вдруг понял, что  упустил
время. Что время потеряно и теперь вряд ли удастся  его  наверстать.  Он
посмотрел на белую,  потертую,  с  отполированными  временем  царапинами
телефонную трубку, а потом снял ее:
   - Прима слушает.
   - Товарищ подполковник, он появился снова.
   Связь была внутренней, и Прима знал, кто  с  ним  говорит,  -  сейчас
смена  старшего  лейтенанта  Козленка.  Прима  сглотнул   тяжелый   ком,
подступивший к горлу.
   - Кто? - глухо спросил он, уже зная, что ему  ответят,  и  теша  себя
слабой надеждой, что, быть может, он ошибается.
   - Железнодорожник, - быстро произнес  лейтенант  Козленок.  -  Только
нашли.  Молодая  женщина.  На   вид   не   старше   двадцати   пяти.   У
железнодорожной ветки. Недалеко от главной магистрали.
   Что-то в голове Примы задрожало, и сквозь бархатное шуршание в  мозгу
прозвучал голос: "Наталия. Наталия Смирнова".
   Снова тяжело сглотнув и чувствуя, что язва  сейчас  начнет  разъедать
его внутренности, Прима произнес:
   - Личность установлена?
   - Нет.
   - Цвет волос?
   - Что?
   - Цвет волос. Шатенка? Блондинка?  Брюнетка?!  Меня  интересует  цвет
волос, Козленок.
   - Не знаю, товарищ подполковник. Сейчас выясним. Сейчас устанавливают
личность. Выясним.
   - Так выясняй быстрее, мать твою! - сорвался Прима и с трудом поборол
желание расколотить эту белую трубку об стол. Что-то  поднялось  у  него
внутри и... отпустило.  Эта  ватная  сосущая  вялость  в  желудке  вдруг
прошла.
   -  Есть,  товарищ  подполковник.  Сейчас   все   выясним.   Повисите,
пожалуйста, на связи. - Голос Козленка прозвучал не то что испуганно,  а
как-то ошарашенно.
   Наталия Смирнова была шатенкой. Но могла  перекраситься  в  блондинку
или брюнетку. Могла сделать с собой все что угодно. И зря он  наорал  на
Козленка.
   Прима неожиданно вспомнил то, что ему  поможет  немного  больше,  чем
цвет ее волос. Одну маленькую деталь.
   - Послушай, Козленок, не серчай.
   - Я и не серчаю, товарищ подполковник.
   - Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка.
   - Что?
   "Сукин ты сын, дурак дураком, - подумал Прима, - мудила гребаный, а я
перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт".
   - Родинка. Маленькая родинка  на  левой  щеке,  примерно  в  полутора
сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону, - примирительно сказал Прима
и неожиданно добавил:
   - Она делала ее очень привлекательной.
   - Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос  и
родинка.
   "Почему "делала", - подумал Прима, - почему я сказал "делала ее очень
привлекательной"? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она".
   Прима тер переносицу и  чувствовал,  что  впервые  за  две  последние
недели сосущая, усталая боль  в  районе  желудка  прекратилась.  Совсем,
совсем все это никуда не годится.
   Только бы не она.
   Той, которая там лежала мертвой, уже все равно, но только бы  она  не
оказалась Наталией.
   А потом Прима услышал то, от чего  его  спина  похолодела  и  мурашки
забегали по коже.
   - Товарищ подполковник, слушаете?
   - Да!
   - Она шатенка. Волосы - стрижка каре.  А  про  родинку  пока  сказать
ничего не могу. Еще парочка минут... Товарищ  подполковник,  у  нее  вся
левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна  еще
пара минут, чтобы выяснить насчет родинки.
   - Хорошо, - отозвался  Прима;  рука  непроизвольно  сжала  телефонную
трубку, потом хватка ослабла. Что ж, Прима умеет ждать. И он будет ждать
еще пару минут. Даже несмотря на то что сейчас они покажутся  вечностью.
Даже несмотря на то что порезанной оказалась именно левая щека.
   Чей-то большой ум решил поиграть с ним?
   - Кто ты такой, - прошептал Прима,  глядя  в  темноту,  в  сумеречную
зону, сгущающуюся за кругом света от настольной лампы, - что тебе  надо?
Зачем ты пришел?
 
2. После бойни 
 
   Голоса...
   Голосов было множество.  Одни  дружелюбно  смеялись,  другие  звучали
строго, но не враждебно. Потом голоса прекращались и  он  снова  куда-то
плыл, а дальше все растворялось и, наверное, не  было  ничего,  а  потом
голоса возвращались. Они говорили о чем-то хорошем,  о  чем-то  светлом,
словно он снова попал в детство  и  просто  спит,  пробуждается,  и  это
какой-то праздник, день рождения или Новый  год,  а  родители  шепчутся,
пряча под его подушку подарки...
   Этого человечка давно нет, он куда-то делся, наверное, сбежал с этими
дружелюбными голосами, а Игнат остался  один.  Он  взрослел,  становился
мужчиной и почти не вспоминал того, кого окружающие  называли  маленьким
Игнатом Вороновым.
   Потому что Время Мужчин очень сильно отличается от Времени Детей. Как
отличается ощущение счастья от отсутствия этого ощущения. Счастье -  это
слишком большая роскошь, чтобы его можно было позволить себе во  Времени
Мужчин. Но только эти  дружелюбные  голоса  говорили,  казалось,  что-то
совершенно противоположное. А потом он снова куда-то провалился...
   И вдруг один из голосов словно зашуршал, стал звучать гораздо грубее,
и какая-то боль в области груди сделала тело весомым и придавила  его  к
земле.
   - Сестра, по-моему,  он...  Сюда  скорее!  -  прозвучал  этот  голос,
знакомый голос. - Он приходит в себя. Скорее!
   Боль в груди, знакомый голос, просто боль...
   Игнат Воронов открыл глаза. Окружающее еще какое-то время дрожало,  а
потом картинка настроилась и вещи совместились. И все  вокруг  оказалось
незнакомым.
   - Очухался, брат... Привет тебе. Можно сказать - с возвращением.
   - Где я? - промолвил Игнат.
   - Теперь уже на этом свете.
   - Лежите, лежите, все хорошо, не  пытайтесь  подняться.  -  Медсестра
склонилась к нему.
   Игнат перевел взгляд - на соседней койке сидел Лютый.
   Игнат смотрел на Лютого, пытаясь понять, почему тот весь в  белом,  а
затем, словно силясь что-то вспомнить, произнес:
   - Киллеры! Где они?
   - Лежите, лежите...
   - Хэ, это было вчера, - голос Лютого прозвучал очень горько, - теперь
все уже...
   - Почему ты весь в белом? А... бинты...
   - Бинты, брат, бинты...
   - А... - Игнат чуть повернул голову, - Андрей?
   Мгновенная пауза, Лютый опустил взгляд.
   - Нет больше Андрюхи. - Голос Лютого быстро  задрожал.  -  Нету.  Его
даже по-человечески похоронить не удастся. Нету  моего  братишки,  моего
младшого.
   - Голос Лютого зазвучал очень  высоко,  а  потом  сорвался,  и  Игнат
понял, что тот просто беззвучно рыдает.
   Игнат вернул голову  в  прежнее  положение,  он  еще  не  мог  ничего
переживать, только начинал понимать, что  с  ним  происходит.  Вдруг  он
как-то странно произнес:
   - Я любил его.
   Тонкий стонущий всхлип проник  в  беззвучное  рыдание  Лютого.  Игнат
помолчал. Потом Лютый спросил:
   - Как ты, братуха?
   - Не знаю, - равнодушно сказал Игнат, - нормально.
   - Он тоже тебя любил. Ты был ему примером во всем.  Не  то  что  я  -
безмозглая скотина!
   - Не говори так. - Перед глазами Игната снова все задрожало.
   - Это я во всем виноват! Я устроил эту показушную свадьбу.  Понимаешь
- я!
   - А Марина?
   - В реанимации. Но-говорят, теперь выкарабкается... сестренка.
   - Кто еще?
   - Пальцев не хватит.
   - Щедрин?
   - Щедрин?! Э-м-м... Марина  теперь  осталась  круглой  сиротой.  Если
выживет. Вот такие дела.
   - А кто... - Игнат помедлил, - меня?
   - Тебя?! - Лютый горько усмехнулся. - Ты, брат, в рубашке родился.
   ОМОН тебя...
   - ОМОН?
   - Родная милиция нас бережет.
   - Там же не было никакого ОМОНа. То есть был...
   - Вмешались, когда уже поздно было.
   Игнат кивнул. Все происшедшее вчера возвращалось в память.
   - Сантиметром ниже - пуля прошла бы  в  сердце,  -  сказал  Лютый.  -
Повезло, иначе не объяснишь. Тут врач удивлялся - есть выше сердца  одна
малюсенькая точка, когда оказывается  неповрежденным  ни  один  жизненно
важный орган. Почти все остальные ранения в область сердца смертельны. -
Лютый тяжело выдохнул. - Одна малюсенькая точка.
   - Знаю.
   - Вот, - Лютый устало провел пальцами по глазам, -  так,  брат.  Пуля
прошла навылет.
   - А ты?
   - Что?
   - Тебя прилично?
   -  Так,  зацепило...  Грудь  и  плечо  -  ерунда.  Ногу  вот  здорово
повредило. Взрывом. Игнат, я тебе жизнью обязан, -  произнес  Лютый  без
всякого выражения.
   Игнат какое-то время молчал. Свадьба, блестящее мероприятие... И  все
так переменилось... Он вспомнил Колю Глущенко, почему-то именно его. Это
был полный разгром. И для Лютого тоже. Для Лютого - прежде всего. Точка,
после которой продолжать жить по-прежнему невозможно. А начинать  заново
очень сложно.
   Игнат вот пробовал. Он поднял руку и только  тогда  понял,  насколько
слаб. Во рту -  какой-то  кислый  металлический  привкус,  возможно,  от
лекарств - через вены левой руки подается  что-то,  какой-то  раствор  -
капельница...
   - Обязан жизнью, брат, - тихо повторил Лютый.
   - Пустяки. Отдашь водкой.
   Лютый посмотрел  на  него,  потом  отвернулся.  Возможно,  эта  шутка
прозвучала кощунственно, но, наверное, по-другому просто не получалось.
   - Господи, ну за  что,  -  промолвил  Лютый  еле  слышно,  -  за  что
ему-то?.. Братишка мой дорогой...
   Игнат повернул голову - потолок был выкрашен в  белое,  на  нем  была
трещинка, и сейчас показалось,  что  трещинка  начала  удаляться.  Игнат
прикрыл глаза. Он подумал, что тем, кто остается,  гораздо  больнее.  Им
теперь предстоит просыпаться долгими  ночами  и  плакать,  тоже  ночами,
потому что Времени Мужчин слезы неведомы.
   Его ночь оказалась очень долгой, протяженностью почти в  год.  А  год
стал вечностью.
   И сейчас ночь заканчивалась.
   Игнат не знал почему. Что-то произошло с ним, когда он блуждал  между
жизнью и смертью. Быть может, это всего  лишь  действие  обезболивающих,
успокоительных или чего они там вливают в него, такое можно допустить...
Можно также допустить, что киллеры вернутся за ними и закончат свое дело
- ведь они так слабы... Возможно, убийцы смогут отнять у него жизнь,  но
в любом случае его ночь заканчивается... И он еще повоюет.
   "Не надо меня из ружья щелкать, - вспомнил Игнат фразу  из  мультика,
вроде бы про Простоквашино, - я, можно сказать, только жить начал  -  на
пенсию выхожу".
   Игнат чуть заметно улыбнулся, одними краешками губ,  открыл  глаза  -
трещинка на потолке вернулась на прежнее место. Потом он тоже понял, что
Андрея больше нет. Этого славного мальчишки с чудесной улыбкой, молодого
и талантливого, - его больше нет. Как и многих других людей. Виноватых и
безвинных. Вчерашний день оказался урожайным по части смертей.
   Ворон повернулся к Лютому:
   - Не надо себя винить. И не надо себя ненавидеть. - Он  протянул  ему
слабую руку. Лютый придвинулся к нему ближе.
   - Как? Я ведь только хотел, чтоб все было по-человечески. Я всем  это
предложил. - Лютый крепко сжал протянутую  ему  руку.  -  Только  теперь
ничего не вернуть. Это я виноват, с этой свадьбой, я!
   - Ты лишь пытался быть собой. За это нельзя винить. Не казни себя.
   - Игнат, но...
   - Послушай, я хочу, чтоб ты знал: я очень  любил  Андрюху  и  так  же
страдаю  от   того,   что   случилось.   Прими   мои   самые   искренние
соболезнования. Я рядом... брат.
   - Спасибо. Спасибо, Игнат. - Лютый горячо пожал его руку, а потом,  с
трудом сдерживаясь, произнес:
   - Держусь, братан...
   Игнат печально улыбнулся:
   - Будем держаться.
   - Что нам остается? Другого выхода нет, верно?
   - Как мама, Настасья Сергеевна?
   - Седая стала... Я не могу ей в  глаза  смотреть,  Игнат,  не  уберег
пацана. Он был так далеко от всего этого. Очень боюсь, как бы с  матерью
чего не случилось.
   - Ладно, брат, выкарабкаемся.
   - Слава Богу, никогда фотографироваться не любила. Этот ведь  паскуда
туда всех тянул. А мать говорит - я потом,  отдельно  с  детьми...  Вот.
Потом уже ничего не вышло.
   - Выкарабкаемся, - повторил Игнат.
   Появилась медицинская сестра. Лютому пора было на перевязку. А  Игнат
почувствовал, что  за  эти  несколько  минут  неимоверно  устал.  Лютого
пересадили на движущееся кресло. Улыбчивая сестра покатила его к  выходу
из палаты. Игнат провожал его глазами.
   - Подожди, - обратился Лютый к сестре, когда они проезжали мимо койки
Игната. Лютый чуть наклонился кнему.
   - Я их зарою, - произнес он. Очень тихо и очень жестко. - Я  их  всех
зарою! Ты мне поможешь.
   Игнат смотрел на него молча. Потом, когда дверь за  Лютым  закрылась,
он  снова  повернул  голову  к  потолку.  Трещина  задрожала  и   начала
удаляться. Игнат прикрыл глаза. Он был еще очень слаб. Сон,  похожий  на
забытье, обступил Игната со всех сторон, увлекая его в  свою  призрачную
страну. Но голосов, тех дружелюбных голосов, больше не было.
   Беспощадное Время  Мужчин  не  знает  жалости.  Но  наверное,  в  нем
осталось место для сострадания.
 
*** 
 
   Хуан Мария ла Прада, которого с детства  окружающие  называли  Иваном
Александровичем Прадой, а в ведомстве, где он служил столько лет,  звали
по имени отца - Санчесом, сейчас убегал. Иваном Александровичем  Санчеса
переиначили на русский манер. Его отец, Санчес Хуан Мария ла Прада,  был
сыном испанского коммуниста. Когда распустили интербригады  и  поражение
республики стало очевидным, их, детей Испании, вывезли в Советский Союз,
ставший им новой родиной. Санчес  Хуан  Мария  ла  Прада  превратился  в
Александра Ивановича Праду.
   Он вырос и начал служить новой родине верой и правдой.  Этому  же  он
научил и своего сына  Хуана.  Несмотря  на  то  что  Александр  Иванович
происходил из семьи испанского коммуниста, в Высшей школе КГБ СССР,  где
он преподавал, с него не спускали глаз.
   Сын пошел  по  стопам  отца.  И  хотя  иностранное  происхождение  не
особенно  способствовало  его  карьере,  Санчес  вырос   в   фанатичного
коммуниста, ибо так воспитывался отцом, и в профессионала самой  высокой
квалификации. А потом все начало разваливаться. Все, во что его  научили
верить, все, что его научили любить и ненавидеть. И когда многие русские
испанцы двинулись в обратный путь, к месту исторической родины,  которая
встретила их с распростертыми объятиями, крупными пенсиями, семьи  обоих
Санчесов - старшего и младшего - не утратили веру в основное дело  своей
жизни. Только жить становилось все труднее.  Рухнула  Берлинская  стена,
эти сумасшедшие чуть ли не поверили  в  наступление  всеобщего  мира,  в
братание Запада с Востоком, в ветры перемен, превратившие империализм  в
невинного ягненка, а коммунизм - в  страшного  монстра,  и  все  рухнуло
окончательно.  Последний  оплот  государства,  не  тронутый  метастазами
коррупции и интеллектуальной паранойей, - КГБ, оставленный без  внимания
правящей элитой, разваливался. И после танковой атаки  на  Белый  дом  и
очередного  разгона  спецслужб  Александр  Иванович  Прада,   обрусевший
настолько, что у  него  порой  спрашивали,  не  хохляцкую  ли  он  носит
фамилию, вспомнил, что на самом деле он - Санчес Хуан Мария ла Прада,  к
тому же - профессор. Старая родина с восторгом приняла  своего  блудного
сына, в России остался лишь Санчес-младший. Но вовсе не  из-за  верности
идеологии, которая больше не была господствующей, и  не  из-за  любви  к
русским березкам, которые вполне можно  было  заменить  на  апельсиновые
деревья Андалусии или пляжи Малаги. Нет, вовсе нет. Просто Санчес понял,
что именно на его второй родине появляются неограниченные возможности  и
бежать от них не просто глупо, а преступно.  К  тому  времени  когда  он
провожал  отца  в  аэропорту   Шереметьево-2,   Санчес   превратился   в
профессионала высшей пробы.
   Здесь, в этой стране, которую он  знает  насквозь,  в  России,  с  ее
несметными   богатствами   и   произволом,   с   ее   вечным   переделом
собственности, здесь его место.
   И его деньги. Потому что он суперпрофессионал. Здесь он поднимется на
ослепительную крышу мира, прежде чем залечь в тихой  гавани.  Он  всегда
служил этой стране верой и правдой, он лез за нее под пули, он был верен
своим товарищам, их боевому братству. И эта  страна  отвергла  его.  Для
Санчеса это стало внутренним крушением. Он переживал его ровно три  дня.
И потом возродился, словно Феникс из пепла. Он уже знал,  что  за  всеми
идеологиями, за новыми религиями и остальным  всегда  пряталось  одно  -
деньги.   Деньги    и    власть,    которые    в    общем-то    являлись
близнецами-братьями.  Он  знал,  что  многие  спецподразделения   начали
предлагать  крышу  коммерческим  структурам   и   те   с   удовольствием
пользовались их услугами. Еще бы  -  крыша,  за  которой  стоит  силовое
ведомство!
   Санчес остался в своей команде.  Только  его  команда  пошла  гораздо
дальше. Потому что тот, кто думает, что настоящего  профессионала  можно
использовать, глубоко заблуждается.  Это  профессионал  использует  всех
остальных.
   Но  сейчас  что-то  пошло  не  так.   Его   предали.   Поэтому   Иван
Александрович Прада, по кличке Санчес, убегал.
 
*** 
 
   "ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ "ВАНИ-КИЛЛЕРА""
   "УБИТ ГЛАВА МФТ-ГРУПП РОСТИСЛАВ ЩЕДРИН"
   "ДЕРЖИСЬ, БРАТАН! - И ОН ДЕРЖАЛСЯ..."
   "НОВАЯ КРИМИНАЛЬНАЯ ВОЙНА?"
   "ГИБЕЛЬ БОГОВ  Взрыв  немыслимой  силы  уносит  жизни  олигархической
верхушки".
   "ПРЕКРАСНЫЕ И ОБРЕЧЕННЫЕ Одна из самых  перспективных  актерских  пар
была взорвана вчера на собственной свадьбе".
   "ВЗОРВАННЫЕ УСИЛИЯ Попытка объединения  банковского  и  криминального
капиталов закончилась вчера страшным взрывом".
   "ЩЕДРИН  -  ЛЮТЫЙ  "Запад  есть  Запад,  Восток  есть  Восток,  И  не
встретиться им никогда"".
   "РОКОВОЕ РОДСТВО Вчера отечественный кинематограф потерял  одного  из
самых ярких представителей нового поколения".
   "ГЛАВА МФТ-ГРУПП РОСТИСЛАВ ЩЕДРИН УБИТ ВЧЕРА НА  СВАДЬБЕ  СОБСТВЕННОЙ
ДОЧЕРИ"
   "МФТ-ГРУПП - БЕЗ ЩЕДРИНА..."
 
*** 
 
   "...по имеющейся у нас информации, из всех криминальных  авторитетов,
приглашенных на свадьбу, в живых остались  лишь  сам  хозяин  дома,  уже
упоминавшийся Лютый, и  Михаил  Багдасарян,  по  кличке  Миша  Монголец.
Последнему, видимо, до  конца  жизни  придется  благодарить  свою  жену:
буквально за несколько минут до кровавых событий ему сообщили о рождении
сына. По  счастливой  случайности  в  момент  взрыва  Михаил  Багдасарян
находился в доме..."
   "...что же касается Лютого, он обязан своей жизнью то  ли  одному  из
своих телохранителей, то ли кому-то из гостей, вытолкнувшему его в самый
последний момент из зоны поражения".
   "...их всех. МФТ-ГРУПП лишилась вчера почти всех своих руководителей.
   По масштабности проведенная  террористическая  акция  не  имеет  себе
равных".
   "...лишь решительные действия подоспевшего ОМОНа позволили переломить
ситуацию. После завершения операции убийцы начали отходить и попали  под
прицельный огонь. К сожалению, не обошлось без жертв и среди гостей".
   "...поэтому наш эксперт  полагает,  что  действовало  профессионально
подготовленное  подразделение.  Дом  был  буквально  набит  охраной.  По
внешнему периметру мероприятие охранялось  сотрудниками  ОМОНа.  Поэтому
возникает вопрос: как убийцам удалось пронести оружие?  Предположительно
они воспользовались весьма экзотическим и,  как  оказалось,  эффективным
способом. Оружие было спрятано внутри свадебного торта.  Таким  образом,
обещанный кулинарный  шедевр  оказался  чем-то  вроде  троянского  коня.
Обнаруженное тело менеджера фирмы "Сладкий мир", изготовившей  свадебный
торт, свидетельствует в пользу этой версии".
   "...количество погибших еще уточняется, но, по информации, на  момент
подписания номера в печать это 29 человек".
   "...конечно, отмалчиваются. Нашим правоохранительным  органам  вообще
свойственно делать умное лицо и при этом, как всегда,  загонять  себя  в
самую  нелепую  ситуацию.  Однако,  по   сведениям   нашего   источника,
пожелавшего  по  понятным  причинам  остаться  неизвестным,  убийц  было
семеро, и, если бы не подоспевшее подразделение  ОМОНа,  жертв  было  бы
намного больше. Убийцы собирались уходить через лес, отделяющий  поселок
от реки. В пользу этой версии - найденный на берегу "ничейный"  моторный
катер  и  два  автомобиля  -  неприметные   "Жигули",   "брошенные"   на
противоположной стороне реки. Проверка номеров показала, что..."
   "... и если бы киллерам удалось переправиться на другой берег, где их
ждали автомобили, это шумное дело стало бы еще одним  крупным  "висяком"
на следственных органах прокуратуры и МВД.  Вмешательство  подразделения
ОМОНа, открывшего  огонь  по  киллерам  в  момент  их  отхода,  нарушило
запланированный сценарий".
   "...и сейчас можно достоверно утверждать, что шестеро  киллеров  были
убиты, однако одному удалось смешаться с толпой гостей и  уйти.  Видимо,
на розыск этого седьмого убийцы и будут направлены основные усилия..."
   "...  которому  Лютый  обязан  жизнью.  По  нашим   сведениям,   этот
неизвестный  спаситель  тоже  ранен  и  находится  в  одной  из  больниц
Москвы..."
   "...менеджера фирмы "Сладкий мир" Савелия Башметова.  Таким  образом,
число жертв террористического акта перевалило за тридцать".
   "...одетые в одежду официантов, с той только  разницей,  что  киллеры
были в карнавальных масках.  Поэтому,  когда  сотрудники  ОМОНа  открыли
огонь, один из убийц сорвал с себя маску и  смешался  с  перепуганной  и
обезумевшей в панике  толпой,  где  были  и  официанты.  Таким  образом,
идентифицировать его стало сложно, хотя сейчас  предпринимаются  попытки
создать словесный портрет".
   "...чем  и  объясняется   стрельба   бойцов   ОМОНа   по   несчастным
перепуганным  людям,  официантам,  обслуживающим   мероприятие.   Теперь
зададимся вопросом: а что,  если  бы  киллеры  переоделись  в  эстрадных
звезд? Или, к примеру, в членов правительства?.."
   "...спасителя хозяина дома, бывшего криминального авторитета Лютого.
   Этот таинственный спаситель в последний  момент  словно  почувствовал
надвигающуюся угрозу. По имеющимся сведениям, сейчас жизнь хозяина  дома
и Марины Щедриной, даже не успевшей сменить фамилию, вне опасности.  Так
что если бы этого неизвестного  спасителя  удалось  отыскать,  возможно,
некоторые детали происшедшего удастся прояснить".
   "...этот, седьмой, киллер сорвал с себя маску  и  смешался  с  толпой
гостей. Разумеется, это был сущий ад, люди в  панике  выбегали,  пытаясь
спрятаться от  града  пуль.  Несмотря  на  предпринятые  меры,  седьмому
террористу все же удалось скрыться".
 
*** 
 
   Санчес бросил последнюю газету на журнальный столик и  оттолкнул  его
от себя ногой. Столик был на колесах и, отъехав на пару метров, с глухим
стуком врезался в стену. Конечно, если всю эту  информацию  запихнуть  в
компьютер, то какой-нибудь головастый сукин сын смог  бы  что-нибудь  да
наскрести. Но сейчас Санчеса это все не особо волновало.  Он  уже  сутки
отсиживался здесь и прекрасно знал, что именно в этом месте  его  искать
никто не будет. Хотя он находился под самым носом у тех, кто его искал.
   Глядя на ворох газет, Санчес ухмыльнулся -  как  все  они  по-разному
пишут об одном и том же событии.  Словно  притча  о  человеке,  которого
никто не смог узнать, так как все его видели  по-разному.  И  это  очень
хорошо. Потому что у Санчеса была еще одна точка зрения. И  на  печатных
полосах этих умников он ее не встретил.
   "Мир совсем не то, чем он кажется", - вспомнил Санчес чью-то довольно
удачную мысль. Он усмехнулся и открыл  банку  пива.  Пена  выступила  на
запотевшую металлическую поверхность. Здесь было все необходимое. В этом
доме было все, что ему могло понадобился.  Самое  главное  -  его  здесь
никогда не станут искать.
   Это никому даже в голову не  взбредет.  Санчес  имел  свои  маленькие
тайны, он видел черную точку, где сходятся похоть, болезненные пороки  и
то мутное, что живет в глубине сознания и на самом деле управляет каждым
человеком. Он видел эту точку и умело ею  пользовался.  Легкий  нажим  -
экстаз, чуть сильнее - сладостная боль, а  проткнешь  -  гибель,  словно
оргазм на пороге смерти. Санчес имел свои маленькие тайны. Этот дом  был
одной из них. Его Санчес подготовил заранее, когда ничто  не  предвещало
бурю. И теперь осталось выяснить наверняка, что  произошло:  трагическая
случайность или... кто-то решил сыграть с ним в свою игру. И очень скоро
он это узнает и тогда уже нажмет на все черные точки.
   Правда, перед тем как нажать, он сделает паузу. И не  только  потому,
что на его исторической родине говорили: "Месть - это то блюдо,  которое
следует подавать холодным". Нет, хотя поэтому тоже, но это  не  главное.
По большому счету это не важно. Ибо  если  Санчес  прав,  то  его  очень
сильно испугались. И решили закончить ужин без него,  а  вот  такого  он
никому позволить не мог.
   Санчес отхлебнул из банки пива. Потом прошел на кухню. Поставил банку
на столик для готовки. Значит, Мише Монгольцу повезло? Что ж, эти умники
правы, в каком-то смысле ему действительно повезло. Но кое-кому  повезло
больше.
   Гораздо больше. Санчес снова  ухмыльнулся,  думая  о  Монгольце  и  о
неожиданном спасителе Лютого... Ладно,  очень  скоро  все  выяснится,  а
пока... Пока надо отвлечься и приготовить  себе  еду.  Он  взял  тяжелый
кухонный нож и некоторое время  любовался,  как  лучик  света  бежал  по
острому лезвию. Самозатачивающаяся шведская сталь - в этом  доме  всегда
было  все  самое  лучшее.  Самые   лучшие   предметы,   которыми   можно
пользоваться, самая лучшая еда, самая сладкая шлюха.
   Санчес обмыл нож водой, взял несколько  больших  луковиц  и  принялся
нарезать их кольцами.  На  исторической  родине  Санчеса  плов  называли
паэльей.  Там  долго,  и  отдельно  варили  рис,  отдельно   -   курицу,
морепродукты. На новой родине его научили готовить плов по-другому. Либо
узбекский мясной - тогда требовались жирные ребрышки молодой баранины  и
кусок говядины, либо куриный, в который Санчес добавлял  морепродукты  -
смесь мидий, кальмаров, ракушек, осьминогов  и  креветок,  и  получалась
превосходная паэлья. Ничто так не успокаивало Санчеса, как приготовление
плова. И к тому же позволяло ему сосредоточиться. Да, наверное, это было
его любимое блюдо, но прежде всего потому, что все самые верные  решения
приходили к Санчесу, когда он  готовил  плов.  Не  важно  -  мясной  или
паэлью.  Всю  свою  жизнь  Санчес  был  идеальной  машиной  уничтожения,
ликвидатором, ангелом смерти. Сначала он был уверен,  что  делал  это  в
угоду идее, он искренне так считал и, может быть; умер бы с этим, если б
идея не умерла раньше. И тогда Санчес осознал,  что  это  само  по  себе
самодостаточно, как повторение мантры, молитвы, что разрушение  само  по
себе наполнено магическим смыслом, вдохновением; оно больше любых  идей,
использующих его, поэтому абсолютно все равно, ради чего действует ангел
по имени Санчес - ради высшей идеи или ради больших денег.  В  последнем
случае все выглядело даже лучше, чище.
   Невиннее. Деньги грязны лишь для тех, кто их никогда не имел.  Может,
деньги  и  являются  пометом  дьявола  -  сказано  точно,  ничего  и  не
возразишь, - только он не знал ни одного человека, который бы ради этого
помета не вляпался в обычное человеческое дерьмо. Так стоит  ли  слушать
чужие песни?
   Санчес взял казан  и  налил  туда  большое  количество  растительного
масла. Санчес не любил рафинированные сорта - они  делают  еду  пресной.
Когда масло нагрелось, он бросил  в  него  немного  лука  -  прокипит  и
впитает в себя все  ненужные  запахи.  Потом  этот,  первый,  лук  можно
выбросить. И добавить в масло основную массу лука.  Потом  Санчес  начал
нарезать тонкими полосками морковку.
   Лука и моркови должно быть по весу столько же, сколько и риса, только
тогда вы получите идеальный плов - рисинка  к  рисинке,  такой,  который
заставит ваших гостей,  особенно  женщин,  с  благодарным  благоговением
вспоминать вас.
   Санчес всегда был ангелом разрушения. Сейчас он созидал. Но  одно  не
было противопоставлением другому. Разрезая обычные  продукты,  потом,  в
общем котле, он получал что-то  совсем  другое,  что-то  восхитительное,
новое. Так же было и с разрушением.
   Когда лук чуть подрумянился, Санчес  бросил  в  казан  предварительно
нарезанные кусочки курицы. Если бы он готовил не паэлью, а обычный плов,
то вслед за луком последовало бы  мясо.  Во  всем  остальном  технология
такая же. Как только курица поджарилась - а лучше использовать  бедрышки
- части, где имеется жир, - он добавил  в  казан  морепродуктов  и,  что
важно; неочищенных креветок.
   Креветки  покрыли  тонким  слоем  смесь  из  курицы,   лука,   перца,
небольшого количества специй и морепродуктов, и Санчес  тут  же  добавил
моркови.
   Рис, предварительно вымытый, отстаивался в воде. Минут  пять  морковь
должна потушиться. Он извлек из холодильника еще одну банку пива. Открыл
ее и одним большим глотком выпил половину. Подошел к окну, увидел машины
с ведомственными номерами и усмехнулся.
   - Ой какие они все умники, -  проговорил  Санчес.  Потом  сделал  шаг
назад и посмотрел невидящим взором на казан с будущим пловом. -  Значит,
меня решили сделать? Меня?!
   Санчес прошел по кухне - его мозг, эта прекрасно  отлаженная  машина,
продолжал просчитывать всевозможные варианты. В голове мелькнула одна из
газетных заметок.  Автор  возмущался  тем,  что  ОМОН  вел  стрельбу  по
официантам.
   - Мудаки! - выдавил Санчес.
   Он сделал еще один небольшой глоток. Баночное  пиво  не  может  долго
стоять открытым. Если не выпить сразу, в банке останется бурда.
   Санчес смотрел на казан. Его мозг продолжал работать - непросчитанных
вариантов оставалось все меньше. Однако нужна будет еще  информация.  Но
не беда.
   Санчес ее получит. Он знает, как нажимать на черные точки.
   Санчес, все еще словно в каком-то оцепенении, допил пиво и сжал банку
в кулаке.
   - Ох вы, мои дорогие, - проговорил он.
   Потом, улыбнувшись, швырнул скомканную банку в мусорное ведро. Все.
   Все прекрасно! Морковка в  полуготовности,  и  можно  добавлять  рис.
Санчес высыпал сверху рис ровным слоем. Потом взял полную столовую ложку
соли и начал, держа над казаном,  лить  на  нее  кипяток.  Вода  сначала
покрыла слой риса, потом поднялась примерно на палец. Санчес добавил еще
немного - на поверхности воды сразу же выступили капли жирного сока. Все
в порядке. В полном порядке.
   Как  только  вода  впитается  и  рис  набухнет,  надо  будет  сделать
минимальный огонь и положить в рис целую неочищенную головку чеснока,  а
лучше - две. Потом длинным ножом проткнуть  плов  до  дна  в  нескольких
местах. И все. Плов  тем  и  хорош,  что  следующие  тридцать  минут  он
готовится сам. Ну если только раза два придется приподнять крышку, чтобы
выпустить пар.
   Запах был божественный. Гости Санчеса обожали этот запах.  И  сегодня
кое-кому предстоит отведать Санчесова плова. Разделить с ним трапезу.  И
это  очень  хорошо.  Ангелу  разрушения  предстояла   работа.   Большая,
серьезная  работа.  И  теперь  поздно  выпускать   пар.   Непросчитанных
вариантов осталось всего два. Но нужна будет еще  информация.  И  он  ее
получит. А потом начнет действовать.
   Настоящего профессионала решили использовать?
   Но разве Санчес не  говорил,  что  это  настоящий  профессионал  всех
использует сам? Не говорил? Тогда он готов извиниться. Потому что ангелу
разрушения по имени Санчес  предстоит  большая  работа.  А  когда  такое
начинается, там уже не до извинений.
 
3. Монголец не доживет до утра 
 
   - Я ничего сначала не понял. Первое, что в голову  пришло,  -  может,
газ взорвался? - Рыжий водитель, который  несколько  дней  назад  привез
Ворона на свадьбу, держал сигарету между пальцами, покуривал и сплевывал
на землю. В каком-то смысле он считал  себя  героем.  Он  пережил  бурю,
катастрофу и не  сплоховал,  не  струсил.  Конечно,  пользы-то  от  него
никакой не было, но в самую опасную минуту он спешил на помощь.
   Лютый и Ворон даже пару раз улыбнулись, слушая его, хотя боль  утраты
еще не прошла. Совсем не прошла.
   - А потом выглянул в окно и как увидел эту полосу  огня,  так  все  и
понял. Какой на хрен газ? Ну все, думаю, Лютый... И сразу вниз  побежал,
как палить начали. Как же они нас так? - Он несколько беспомощно оглядел
своих собеседников. - Никто это еще не прокумекал, а  они  уже  половину
наших завалили.
   Лютый тяжело вздохнул.
   - Внезапность, - тихо проговорил он.
   - Что?
   - Внезапность. Именно так они нас сделали...
   - Да, Глуня-покойник, Коля Глушенко, он же отвечал за  все,  -  начал
было водитель.
   - Он за все заплатил сполна, - прервал его Игнат, - и  не  его  вина,
что так все вышло. Это были профи. Настоящие  профессионалы;  стоило  бы
выяснить, кто мог нанять таких. Ладно, давай не отвлекаться больше.
   Игнат полулежал, опираясь на спинку кровати,  на  коленях  он  держал
папку с листом, бумаги, на котором был начерчен  план  загородного  дома
Лютого с участком, свадебные столы, рассадка гостей, точки,  где  стояли
охранники, ограда, стрелками  -  маршрут  убийц,  двойными  стрелками  -
встречное движение ОМОНа; жирными крестами  он  отмечал  местонахождение
людей, которые потенциально могли  нанять  таких  профессионалов.  Если,
конечно, те находились среди гостей.
   По мнению рыжего водителя - находились. Ворон слушал его внимательно,
но с выводами не спешил.
   - Так, и что у нас с Монгольцем? - спросил он.
   - Вот я  и  говорю:  как  палить  начали,  сразу  после  взрыва  вниз
побежал...
   - Подожди, где ты стоял?
   - Вот  здесь,  в  библиотеке,  меня  Лютый  отправил  добазариться  с
Севастьяновым, чтоб он убрал ОМОН.
   Лютый тяжело вздохнул:
   - Так и было. В любом случае помешать бы они ничему не смогли.
   Игнат сделал еще одну пометку.
   - Может быть. А может, они тебе жизнь спасли, - тихо произнес он.
   - Я находился в библиотеке, только пробился к Севастьянову, как тут и
грохнуло.
   - И когда ты увидел Монгольца?
   - Когда ехал вниз. Он по телефону говорил в большом зале. И  мне  еще
чего-то вдогонку крикнул. Я обернулся - он уже складывал телефон и вроде
как шагнул к окну. Не до него мне было. Думаю, только б Лютый был цел...
Как вас под столами увидел, сразу от сердца отлегло...
   - Под столами?
   - Да. А эти палили  вовсю.'  -  Значит,  бежал  за  меня  вступаться,
дурень? - Лютый обнял рыжего водителя, прижав его голову к груди. -  Без
оружия, с голыми руками?
   - Так я...
   - Подожди, - прервал их Игнат. - Уточним этот момент. Ты  выскочил  -
мы еще находились под столами?
   - Да.
   - Значит, прошло не больше минуты.
   - Да. Выбегаю, гляжу - этот, основной, по тебе палит. А потом  -  как
ты его лежа ножом снял. Я даже понять ничего не успел - не видел  такого
никогда... А как понял - у меня все похолодело внутри, хотя у дома  было
очень жарко...
   - Верно. Было жарко. Где находился в этот момент Монголец?
   - В доме. Совершенно точно. Этот момент я специально уточнил, как  вы
и просили.
   - У кого? С кем разговаривал?
   - Ну во-первых, его ОМОН из дома вывел. Потом  кой  с  кем  из  наших
перетер...
   - Им тогда было явно не до Монгольца, - сказал Игнат. -  Ладно,  пока
предположим, что он оставался в доме.
   - Знаете, - рыжий водитель развел руками, - давайте прикинем...
   - Не надо ничего прикидывать, - прервал его Лютый,  -  я  сам  Игнату
скажу. Рыжий, - он кивнул на водителя, - уверен, что все это организовал
Монголец.
   - Еще возможно, что Вика, - вставил рыжий водитель.
   - Подожди, рыжий. Так, выходит, Игнат,  что  это  могло  быть  прежде
всего надо Монгольцу и Вике. Так по моим делам выходит. Больше никому от
этого выгоды нет.
   - Вика? Это та - дела сердечные? Та, что не приехала?
   Лютый кивнул:
   - Да. Она вместо себя прислала своего заместителя, Колю Зайцева.
   - Он не пострадал?
   - Он стоял рядом с Щедриным. Хуже его досталось только моему Андрюхе.
   -  Лютый  мрачно  вздохнул.  -  Игнат,  ты...  Вика,  она   абсолютно
нормальная баба, только в последнее время что-то... Но  она  никогда  бы
этого не сделала - это моя точка зрения. Ты  знаешь,  редкая  баба.  Она
могла держать базар. Но ты спросил обо всех возможных вариантах. И  если
предположить все, то, конечно, объективно в этом больше всего могут быть
заинтересованы два человека. Это  Вика,  ее  наше  братание  с  Щедриным
здорово грузило, и, конечно, Монголец. Но еще  раз  повторяю:  если  это
Вика, тогда я ни хрена не понимаю в людях. Вообще - ни хрена!
   - Потом ее зам - Коля Зайцев... - вставил рыжий водитель.
   - Им могли и пожертвовать, - холодно возразил Ворон.
   - Могли, - согласился рыжий.
   - Хорошо, давай дальше, - Игнат снова вернулся к схемам,  начерченным
на бумаге, - с того момента, как...
   -  Помню.  Как  ты  убрал  ножом   основного,   этого   церемонера...
церемониймейстера, - произнес рыжий водитель не без почтения в голосе.
   - Основной был не он, - сказал Игнат.
   - А кто? - удивился рыжий.
   - Наверное, тот, кто Шуру-Сулеймана? Так? - предположил Лютый.
   - Думаю, что так. - Игнат кивнул, глядя на схемы.
   - Почему?
   - Пока получается, что вся операция была закручена  вокруг  него.  Но
это не важно. Дальше.
   - Дальше ОМОН, как я уже говорил. Монголец так  из  дома  носа  и  не
высунул. Я со всеми нашими переговорил, хотя им тогда действительно было
не до Монгольца.
   - Смотри, Ворон, даже вон в газетах пишут, что из  всех  криминальных
авторитетов, - Лютый  невесело  усмехнулся,  -  в  живых  остались  лишь
Монголец да я.
   - Мы еще вернемся к этому. А сейчас - детали. Часть два - ОМОН.
   - Ну вот, - произнес рыжий, -  когда  киллеры  начали  уходить  через
дальнюю ограду, появился  ОМОН.  Там  ведь,  в  ограде,  есть  небольшая
калиточка, видать, они про нее знали.  Там  они  киллеров  и  встретили.
Огонь открыли без предупреждения, только первая пуля сразу же  досталась
тебе, - он кивнул на Игната, - ты ведь стоял с огромной волыной в руке.
   - Все говорят, что пуля была шальная, - добавил Лютый.
   - Две шальные пули подряд? - спросил Игнат. - Одна по руке, вторая...
   Вероятность такого ничтожно мала.
   - Но по тебе били точно менты,  -  рыжий  водитель  сделал  еще  одну
глубокую затяжку, - это сто процентов. Они только появились -  сразу  же
открыли огонь. Ты оказался на линии огня. Это  подтвердили  многие.  Тут
уже ошибки быть не может. Знаешь, если с Монгольцем наверняка  не  ясно,
не до того было, то ты прикрывал Лютого. Охрана  сразу  же  бросилась  к
вам. И все подтвердили, что ты схлопотал ментовскую пулю. И  что  скорее
всего - шальную. Били очередью.
   - То есть они появились и сразу же открыли огонь без предупреждения?
   - Да, дали очередь. С ними были снайперы - вот они били по киллерам.
   Тебя зацепило из обычного "калаша".
   - Допустим.
   - Игнат, - промолвил Лютый, - я действительно перетер со многими.  Ты
был как на ладони. Никто из киллеров и никто другой по тебе не  стрелял.
Это был омоновец в маске. Ты получил первую же  пулю,  но  били  они  по
киллерам.
   Шальная...
   - Хорошо, выходит, я очень неудачно стоял. - Игнат поставил на  своей
схеме еще  какие-то  обозначения.  -  Значит,  потом  киллеры  бросились
обратно?
   - Да.
   Игнат провел еще одну стрелку.
   - Они уничтожили шестерых?
   - Да, менты завалили шестерых киллеров.  Один  ушел.  Сорвал  с  себя
маску и кинулся в толпу. Народ, как  появился  ОМОН,  вообще  со  страху
очумел.
   Метались под  пулями  туда-сюда.  Киллеры  оделись,  как  ты  знаешь,
официантами...
   - Знаю.
   - Вот последний и смешался с толпой. А менты сдуру открыли огонь и по
официантам. Двоих или троих завалили, а киллер ушел.
   - Что ж, - еле слышно отозвался Игнат, - значит, не все потеряно.
   - Что? - не понял рыжий водитель.
   - Будет кого искать. Это все?
   - Да вроде все.
   - Может, еще чего вспомнишь, какие детали? - спросил Лютый.
   - Да нет, вроде все.  -  Рыжий  водитель  затянулся  еще  раз,  затем
стрельнул окурком в пепельницу. Попадание оказалось точным.
   - Во как, прямо Стилет, - попытался пошутить Лютый. И тут  же  тяжело
вздохнул. Никто из окружения Лютого не знал этого  имени.  Никто,  кроме
младшего брата. Но его больше не было. Ворон никак не  прореагировал  на
эту реплику.
   - Прямо чего? - удивленно спросил водитель.
   - Ладно, рыжий, спасибо.
   - Я всем говорю - это Монголец. Он ушел в дом за минуту до  взрыва  и
потом просидел там. А на свадьбу приехал для отвода глаз.
   - Все возможно, - задумчиво произнес Ворон.
   Он глядел на свою схему - получающаяся картина нравилась  Игнату  все
меньше.
 
*** 
 
   Все, что Игнат услышал, лишь прибавило вопросов. Он лежал с закрытыми
глазами, и перед его мысленным взором находилась нарисованная им  карта,
схема того  рокового  события.  Игнат  был  все  еще  слаб,  он  пытался
сконцентрироваться, но мысли снова ускользали от него, и  дополнительные
усилия давали прямо противоположный результат: его тянуло в сон, похожий
на забытье. На каком дерьме они его держат, что за лекарства вводят?
   ОМОН открыл огонь без предупреждения.
   Был взрыв, потом, стрельба - основания более чем  достаточные,  чтобы
ОМОН начал немедленно действовать. Но огонь без предупреждения? Там были
высокопоставленные  гости  -  вести  огонь  на  поражение  по  киллерам,
находящимся в толпе людей? Ладно, предположим, такое  можно  списать  на
начавшуюся неразбериху - стреляли по тем, кто стрелял. В крайнем  случае
- на действия неопытного командира... стрелочник всегда найдется...
   Почему с ними были снайперы?
   Вот этот вопрос гораздо важнее. Они, конечно, могут заявить все,  что
угодно, и выдать какую-нибудь правдоподобную версию,  но  снайперы  были
там с самого начала.
   Как они успели так быстро сориентироваться?
   ОМОН встретил киллеров именно в момент их отхода и не  где-нибудь,  а
на маршруте их отхода. И немедленно открыл по ним огонь. Возможно, у них
имелась  какая-то  оперативная  информация,  которой  они  не   захотели
делиться?
   Ворон вспомнил, что за несколько часов до событий подразделение ОМОНа
уже выдвигалось к дому Лютого  и  несколько  человек  даже  приходили  к
Лютому для каких-то переговоров, но тот сделал все, чтобы убрать  отряд.
Как говорится, сам, собственными руками. Лютый отказался от  их  помощи.
Правда, потом они все равно вернулись. И вполне можно предположить,  что
они все же имели какую-то оперативную информацию. Но после того как  все
повернулось столь неудачно, от них уже ничего  не  добиться.  Даже  если
информация была, они попытаются это скрыть. Выйди все по-другому  -  они
были бы героями, теперь же им не простят, что,  располагая  информацией,
они ею не воспользовались. Слишком много жертв.
   Но... и здесь не все было ясно. Что-то не давало Ворону покоя.  Из-за
этих лекарств, из-за слабости и невозможности сконцентрироваться  он  не
мог понять, что же в этой картине так ему не нравилось, какие концы этих
ниточек не сходились...
   Дальше. Самое простое предположение - и  вся  братва  Лютого  в  этом
убеждена, - что основных претендентов на роль заказчика объективно всего
двое - Миша Монголец  и  эта  загадочная  Вика,  о  которой  Ворону  еще
предстоит узнать.
   Вики  на  свадьбе  не  было.  Группа  "Континент"  -  одно  из  самых
респектабельных объединений, не замешанное ни в одном грязном деле, ни в
одном скандале, может быть, самая цивилизованная группа, действующая  на
российском рынке. И возможно, "Континент" не пошел на альянс с  Лютым  и
Щедриным именно из-за боязни испортить свою репутацию. И хотя объективно
ему было невыгодно возвышение связки Лютый - Щедрин, тот же Лютый и  все
его окружение уверены, что "Континент" никогда бы на такое не пошел. Это
совершенно не те люди. И хоть Ворон был уверен,  что  на  сто  процентов
исключать  ничего  нельзя,  все  же  версия  "Континента"  скорее  всего
отпадала.
   Оставался Миша Монголец.
   Или кто-то совсем другой.
   Версия Монгольца была как на ладони. И  если  уход  Миши  в  дом  был
сигналом киллерам, то, конечно, он играл по-крупному.  Одним  ударом  он
уничтожил  несколько  глав  крупных  семей,  и,  погибни  сейчас  Лютый,
Монголец превратился бы в фигуру номер один.  Миша  Монголец,  резкий  и
безжалостный,  уже  имел  с  Лютым   несколько   конфликтов,   чуть   не
закончившихся кровью, а однажды даже посягнул  на  святое  -  похитил  у
Лютого дочь, но... И Лютый, и Монголец вроде бы вовремя поняли, что  эта
война сожрет их обоих, начались  постепенные  примирения,  и  сейчас  их
отношения  переходили  от  нейтралитета  к  некоторому  сближению.   Оба
чувствовали друг за другом силу и договорились о взаимоуважении. Мог  ли
Монголец сделать столь резкий ход? Конечно, мог,  а  почему  нет?  Но...
Если бы не одно "но". Лютый остался жив.
   Монгольца боялись и поэтому уважали. Лютого боялись тоже, но он  умел
договариваться. Лютого уважали еще и за это.
   Лютый остался жив. И если все организовал Миша  Монголец,  то,  видя,
как он выполняет свои обещания, очень много людей захотят помочь  Лютому
достать Монгольца. Хотя бы затем, чтобы  не  стать  следующим.  Монголец
превратился в свесившегося зверя,  которого  надо  уничтожить.  Из  всех
могущественных беспредельщиков  оставались  лишь  Шура-Сулейман  и  Миша
Монголец. Из всех, кто действительно имел вес,  но  продолжал  играть  в
старые  игры.  Шуры-Сулеймана  больше  нет.  Следовательно,  если   вина
Монгольца будет доказана, он не  доживет  даже  до  утра.  Взбесившегося
зверя  надо  загнать  и  убить,  пока  он  не  покусал  всех  остальных.
Уничтожить, избавиться от заразы. Монголец не доживет до утра.
   Поэтому и оставалось это "но".
   Мог ли Миша не просчитать этот вариант, когда Лютый остается жив?
   Монголец уже в годах и вроде бы  имеет  счастливую  семью  -  как  ни
странно, но это так. Имеет авторитет. И деньги, очень большие деньги.  У
старого матерого волка еще очень крепкие зубы, чтобы защитить все это. И
может быть, даже посягать на чужое. Но вот посягать на все - лета уже не
те. Поставить на  столь  рискованную  игру,  когда  в  случае  поражения
теряешь все? По молодости такое возможно. Но в годах  и  положении  Миши
Монгольца остаться один на один со всем криминальным миром, где по  всем
понятиям  выходило,  что  Монгольца  надо  валить...   Валить   подлеца,
растерявшего все понятия, все удачные мысли. Превратить  себя  в  изгоя,
затравленного пса? Монголец был дерзким и безжалостным человеком. Но  он
был и умным человеком. Либо он растерял свои удачные мысли,  решив,  что
он круче всех, и тогда речь сейчас идет об  идиоте,  либо  он  этого  не
делал.
   Однако чужая душа - потемки.
   Можно предположить, что Монголец заручился чьей-то тайной поддержкой,
и тогда все эти рассуждения лишены смысла.
   Поэтому версий так  и  осталось  три.  Вика.  Миша  Монголец.  Кто-то
совершенно другой.
   И единственное, что оставалось общим во всех  трех  версиях,  -  были
наняты профессионалы. Или действовали профессионалы. И это очень хорошо.
Потому что Ворон  узнал  их  почерк.  Только  профессионалы  убеждены  в
собственной непогрешимости. Поэтому иногда в самых нелепых и неожиданных
местах могут торчать, как из капусты, заячьи уши. Есть  старый  анекдот,
как ЦРУ десять лет готовило резидента, чтобы  заслать  его  на  Украину.
Заслали суперпрофессионала.
   Знал "Тараса Бульбу"  наизусть,  по-хохляцки  говорил,  пил  горилку,
закусывал цибулей. И вот идет суперпрофессионал мимо белых хат, у  одной
старый дед сидит, лет сто. Цэрэушник ему говорит:
   - Здорово, диду. А тот:
   - Здорово, амэриканьский разведчик.
   "Ну, - суперпрофессионал думает, - совсем дед из ума выжил".
   - Какой же я американский разведчик? -  спрашивает.  -  Я  парубок  с
соседнего хутора.
   - Нэ, - отвечает дед, - у нас на сусиднем хуторе негров нэма.
   Вот, собственно, и все.
   И сейчас Ворон думал о том, что  он  узнал  почерк.  И  что-то  очень
сильно  не  давало  ему  покоя.  Кто  бы  это   ни   был,   они   наняли
профессионалов. У  которых  потом  что-то  пошло  не  так.  Заячьи  уши,
торчащие из капусты. У нас на соседнем хуторе негров нэма.
   В начерченном им плане, во всех этих версиях что-то было не так.
   Что-то, до чего оставался лишь шаг - совсем рядом, протяни руку  -  и
поймешь. Но он не знал, куда протягивать руку.
   И, уже засыпая, Ворон вдруг подумал: часы! Он не успел ни понять,  ни
удивиться этой мысли. Он провалился в сон, похожий на забытье. Но  перед
этим услышал, как Лютый негромко сказал рыжему водителю:
   - Если я пойму, что это Монголец, он не доживет до утра.
 
4. Пинг-понг 
 
   Тигран Багдасарян вошел в сауну и поглядел на градусник - 95 градусов
по Цельсию. То, что надо. Хотя стоило нагнать еще с десяток градусов,  и
плевать на всех этих слабаков. Сауна прогревалась  электротэном.  Тигран
взял полотенце и вышел из парилки. Он  открыл  кран  и  пустил  холодную
воду. Смочил полотенце, отжал его и смочил еще раз. Электротэн включался
и отключался тепловым реле.
   Нижняя граница была установлена на 85  градусов,  верхняя  -  на  95,
следовательно, выше этой температуры прогреть баню было нельзя.  Однако,
это устройство несложно обмануть - достаточно обмотать термопару  мокрым
полотенцем, и электротэн будет греть и греть, пока глаза не  вылезут  из
орбит. Тигран Багдасарян подумал, как все складно выходит в этой жизни -
чтобы получить нужный результат, приходилось искать банщика, уговаривать
его поднять верхнюю границу температуры,  давать  денег,  а  можно  было
просто-напросто обмануть термореле. Складно  и  нелепо.  Все  равно  все
добиваются нужных им результатов, только вместо того, чтобы все было  по
разумению, приходится просто надувать.
   Кошки-мышки, пинг-понг...
   "Тигран, никогда не думай, что ты умнее всех, - прозвучал  у  него  в
голове голос старшего брата, - но и не позволяй никому быть умнее тебя".
   Старший брат Тиграна, Михаил Багдасарян,  не  позволял  такое  думать
никому. Тигран так и не узнал,  почему  его  брат  получил  кличку  Миша
Монголец, тот ему никогда этого не рассказывал, лишь лукаво улыбался,  а
строить без конца разные догадки было не в характере  Тиграна.  Зато  он
знал кое-что другое. Что Миша Багдасарян вырос в нищете захолустья.  Что
старший брат практически снял его, Тиграна, с иглы. Что он  до  сих  пор
очень много работал и часто говорил:
   "Если каждый день верно и спокойно делать одно и то же,  то  в  конце
концов мир изменится". И мир действительно изменился для всей их  семьи.
Миша Монголец, радовавшийся, когда его мать покупала песочные коржики по
незабвенным советским ценам -  семь  копеек  за  штуку,  и  передававший
младшему    брату    по    наследству    всю    свою    одежду,    порой
штопаную-перештопаную,  сумел  отобрать  или  купить  куски  окружающего
пространства, сложить их в конвертик и запихнуть себе в карман.
   Миша  Багдасарян,  по  кличке  Монголец,  любил  все  черное.   "Цвет
классического  благородства",  -  говаривал  он.  И  даже  потом,  когда
появились деньги и вся братва вокруг  вырядилась  в  малиновые  пиджаки,
Михаил Багдасарян остался верен раз сделанному выбору. "Во  всем  должна
присутствовать доля здорового консерватизма" - это была еще одна максима
Миши, коих насчитывалось немало, но и не так  много,  чтобы  создавались
пестрый  бардак  и  неразбериха.  Их  число  являлось  достаточным   для
существования жесткого каркаса, в пределах которого действовали  Миша  и
его команда.
   Миша Монголец, радовавшийся когда-то  песочному  коржику  как  лучшей
сладости  на  свете,  потому  что  коржики  были  лишь  по   праздникам,
исходивший всю эту жизнь вдоль и поперек и встретивший на  этих  дорогах
очень немало дерьма, Миша Монголец, контролировавший  когда-то  пусть  и
крупную, но лишь часть палаточной торговли города, да ночных проституток
с их сутенерами, - Миша Монголец капля по капле,  шаг  за  шагом  прошел
путь от коржика до недавней встречи с  одним  высоким  правительственным
чиновником, очень высоким, и, когда эта встреча завершилась,  он  понял,
что становится птицей совсем другого полета.
   "Лиса  всегда  идет  под  крыло  дракона",  -  глубокомысленно  изрек
Монголец, подводя итог встречи. Тигран слушал его  с  широко  раскрытыми
глазами.
   Он не просто уважал старшего брата, он его боготворил.  И  не  только
потому, что всему, что сейчас имела их семья, они были обязаны  Мише.  И
образованием для младших сестер, и тем, что Тигран  сейчас  не  дурацкий
наркоша на игле, мечущийся в поисках дозы, а конкретный человек при деле
в огромной империи брата, и обеспеченной жизнью для их стариков. Все это
так. Но не только потому. Миша Багдасарян был идеальным старшим  братом,
примером во всем. Той  могущественной  и  беспрекословной  защитой,  чья
власть не подчинена никаким ревизиям, защитой, которой должен был  стать
и не стал для Тиграна отец. Тигран уважал и любил отца, это был сыновний
долг. Но отец был слабак.  Миша,  по  мнению  Тиграна,  был  воплощением
образа  великого  древнего  воина,  отряды  которых  когда-то   защищали
армянское государство Урарту. Тигран видел в нем  следы  избранничества,
свойственные лучшим представителям  их  народа.  Он  был  очень  умен  и
беспощаден, отчаянно смел и коварен. К чужим. К своим же - более нежного
и до сих пор побаивающегося мать сына, заботливого брата и любящего мужа
- вплоть до того, что злые языки задавались вопросом:  "А  не  ходит  ли
великий и ужасный Монголец под пяткой своей русской  жены?"  -  вряд  ли
можно было встретить. Тигран боготворил старшего брата.
   Когда-то в числе многих других уроков  Монголец  преподал  Тиграну  и
такой. Он сказал ему: не  задавай  лишних  вопросов.  Что  надо,  и  так
узнаешь. Мало ли что - это твоя безопасность.
   - Меньше знаешь - лучше спишь, - смекнул Тигран.
   - Называй это так, если тебе хочется, - согласился Монголец.
   Но когда случился весь этот кошмар на свадьбе  у  Лютого,  Тигран  не
выдержал и все же нарушил старое правило. Он спросил у брата напрямую:
   - Ты, Миша, имеешь к этому отношение?
   Монголец хмуро поглядел на младшего брата и  без  видимого  нажима  в
голосе произнес:
   - Я похож на человека, окончательно потерявшего рассудок?
   Тигран посмотрел в глаза Монгольца,  которые  сейчас  показались  ему
очень темными: зрачки - два темных провала на фоне покрасневших белков.
   - Нет, конечно, - поспешил ответить Тигран, - но...
   - Нет никаких "но".
   - Я лишь хотел сказать, что некоторые могли так подумать.
   - Я никогда так не подставлю ни тебя, ни наших родных. Еще  не  выжил
из ума. Успокойся, я с этим разберусь.
   - Миша, Лютый на похоронах смотрел на тебя...
   - Знаю. Видел. Говорю же, я с этим разберусь.
   Вот в тот момент Тигран и  вспомнил  старый  урок:  "Не  задавай  мне
лишних вопросов. Это твоя безопасность".
   - Тогда поспеши с этим, - сказал Тигран.
   - Я знаю Лютого. Он не станет  делать  глупостей,  пока  со  всем  не
разберется. Он живет по понятиям.
   - Это был его единственный брат.
   - Мне жаль, что так вышло. Но говорю тебе - я ни при чем.
   - Я знаю. Я-то тебе верю, хотел бы поверить...
   - Тигран! Ты что?
   - Навести Лютого в больнице.
   - Мне правда очень жаль. Но Монголец ни перед кем юлить не будет.
   - Просто он смотрел на тебя...
   - Тигран, -  уже  немного  мягче  сказал  Монголец,  -  успокойся.  Я
разберусь с этим.
   На похороны Лютого привезли в инвалидной коляске. Его спасителя и, по
слухам, дружка на кладбище не было. Говорят, что тот  еще  совсем  слаб,
хотя лежали они вдвоем с Лютым в отдельной  палате  в  одной  из  лучших
клиник страны.
   Не в "кремлевке" - после всего случившегося общественный резонанс  не
позволил бы Лютому находиться в  больнице,  где  в  это  время  проходил
обследование сам президент, - но в  российско-американской  клинике,  не
уступающей "кремлевке". У палаты, помимо полагающегося в  таких  случаях
милиционера, находился личный телохранитель Лютого, и у входа в больницу
в двух машинах круглосуточно дежурили еще по несколько человек.  Ранение
Лютого оказалось неопасным,  а  вот  его  спасителя,  говорят,  зацепило
прилично. И что самое нелепое, вроде бы его на больничную  койку  уложил
ОМОН, шальная пуля... Этот факт показался Тиграну забавным. На похоронах
Лютый был очень мрачен -  он  потерял  единственного  и  любимого  брата
(фотография с завязыванием шнурка на ботинке попала во все газеты, как и
та, знаменитая, которую сделал какой-то сумасшедший  фотограф  во  время
перестрелки и которая больше напоминала репортаж с войны, с поля  битвы,
прямое включение). Было потеряно и все то, что Лютый так долго и  упорно
пытался построить. Тигран  не  любил  Лютого,  не  знал  почему,  вполне
возможно, что и неосознанно, когда слушал разговоры брата, для  которого
Лютый  был  если  не  главным  врагом,  то  по  крайней   мере   главным
конкурентом.
   - О, смотри, - как-то в беседе  с  Тиграном  усмехнулся  Монголец,  -
Лютый   совсем   рамсы   попутал!   С   банкирами   решил   породниться,
цивилизованный бизнес создает.
   Однако  Тигран  знал  о  попытках  Монгольца  двигаться  в   том   же
направлении. И когда Лютый не единожды  дал  Монгольцу  понять,  что  не
прочь  позабыть  старые  обиды,  тот  не  стал  спешить  с   категорично
отрицательным ответом.
   Тиграну все это не нравилось, он считал, что Лютому  с  Монгольцем  в
одной лодке не  усидеть,  однако  перечить  старшему  брату  было  не  в
правилах Тиграна. Тем более что любой понимал: Монголец  умен  и  хитер,
имеет вес не меньше Лютого и вряд ли станет что-то делать себе во  вред.
Поэтому где-то в глубине души Тигран полагал, что к этой  кровавой  бане
на свадьбе его брат может иметь отношение.
   Конечно, не он один, но может.
   Да, Тигран не любил Лютого. Но на похоронах он увидел не разбитого  и
усталого слабака, а человека, который мужественно и молчаливо  переживал
свое горе. Тигран нашел это достойным уважения.
   Венок от Монгольца был великолепен. Потом, уже прощаясь, Миша подошел
еще раз выразить свои соболезнования. Он протянул Лютому обе  руки.  Тот
их пожал и быстро взглянул на Монгольца. Взгляд  был  жестким,  волчьим.
Монголец наклонился к Лютому и что-то произнес ему на ухо. Лютый  слушал
и ничего не говорил. Потом кивнул.
   А уже в машине Тигран решил затеять этот  разговор  насчет  возможной
причастности Монгольца к кровавым событиям. Последним его аргументом был
такой:
   -  Почему  же  ты  не  взял  меня  с   собой   на   свадьбу?   Что-то
предчувствовал?
   - Потому что тебя не пригласили, - просто возразил Монголец. -  Я  не
гадалка, чтобы что-то предчувствовать.
   - Что ты сказал Лютому, когда наклонялся к нему?
   - Не важно.
   - Но я твой брат. Я же должен знать, что происходит.
   - Не всегда.
   - Да, согласен, но сейчас...
   - Тигран, успокойся, все в порядке.
   - Ну хорошо, - сдался Тигран. - Скажи: может, надо  на  время  увезти
семью?
   - Если будет надо,  я  скажу.  Мы  договорились  с  Лютым,  что  надо
встретиться и все обсудить.
   - Вы забили с ним стрелку?
   Монголец с  любопытством  посмотрел  на  брата,  потом,  улыбнувшись,
произнес:
   - Мы договорились, что нам есть что обсудить. Между  нами  не  должно
быть непонимания. Это я ему и сказал.  А  теперь  отстань.  Если  что-то
пойдет не так насчет семьи, ты об этом узнаешь первым.
   Тон у Монгольца был абсолютно уверенным. И хотя этот  разговор  вовсе
не развеял сомнений Тиграна, но стало ясно,  что  Монголец  контролирует
ситуацию.
   И если ко всему этому действительно причастен старший  брат  Тиграна,
значит, так было нужно. Меньше знаешь - лучше спишь. И Тиграну жаль, что
погибло столько невинных людей, он же вовсе не людоед,  но  у  него  был
очень своеобразный взгляд на это: его народ, бесспорно,  один  из  самых
великих, талантливых народов на земле, был вечно гоним, притесняем.  Его
народ, как отдельные представители, так и весь в целом, был в  состоянии
непрекращающейся войны. Им  постоянно  приходилось  обороняться.  Как  в
Карабахе. И если армянская армия побеждала, так потому, что  она  лучше,
интеллектуальнее. Соплеменники Тиграна могли бы творить великие дела,  а
им навязывают войну. А  на  войне  все  средства  хороши.  Тиграну  жаль
погибших невинных людей, но, значит, так было  нужно.  Они  не  выбирали
этой войны. Тигран придумал себе такое объяснение, и оно  его  полностью
удовлетворяло.
   Поэтому, когда в сауне погас свет, Тигран был убежден, что это выбило
пробки. Он услышал смех девиц, которых они притащили с собой в  баню,  и
подумал, что эта блондиночка с невинно-порочным  личиком  очень  хороша.
Эти, с мягкой белой кожей, в теле, с ярко выраженными формами, с пухлыми
детскими губками, - они самые сладкие шлюхи на свете.  Все  эти  длинные
сухие вешалки, несостоявшиеся мисски и топ-модели, - все это фуфло. А  у
этой кожа отливает бархатом, и пахнет от нее  не  текущей  самкой  и  не
литрами духов, от нее  пахнет...  молоком,  сквозь  которое  пробивается
нечто, запах, который  именуется  ароматом  женщины.  Это  самый  лучший
аромат на свете. И обрушившаяся внезапно темнота заставила Тиграна  лишь
желать эту блондиночку сильнее.
   -  Але,  гараж,  -  крикнул  Тигран  в  сторону  комнаты  отдыха,   -
разберитесь с пробками! И не трогайте Светлану, она  моя.  Иди  ко  мне,
Светик.
   - Тигран, а мы со Светланой женимся, - было ему ответом.
   Смех.
   - Светлан, иди ко мне.
   - Прямо сейчас? Ведь темно ж, Тигранчик.
   - Сейчас. Я в сауне. Свет нам не понадобится.
   - Темнота - друг молодежи.  -  Женский  голос.  Не  Светлана,  кто-то
другой.
   Снова смех.
   - Ой, я ничего не вижу! Пусти,  слышь!  -  А  это  уже  она.  -  Иду,
Тигранчик, иду, мой шерстик.
   Шерстик... Шерстиком она его звала, когда прижималась к груди.  Очень
волосатой груди. Обычно бабы называли это мохером, иногда свитерком. Она
вот придумала "шерстика". Классная  девка.  Тигран,  все  еще  с  мокрым
полотенцем в руках, вошел в сауну. Спирали тэна  нагрелись  докрасна,  и
это было единственным свечением в кромешной тьме.
   Шерстик...
   Он вспомнил ее пухлые детские губы, ласкающие его грудь, живот, и тот
момент, как ее белокурая головка ушла ниже и как он тогда прикрыл глаза.
   Сладкая, сладкая...
   Тигран почувствовал эрекцию и решил, что в  парилке  этим  заниматься
нельзя. Он уселся на влажное полотенце и подумал, что  если  нельзя,  но
очень хочется, то  можно.  Он  опять  вспомнил,  как  белокурая  головка
опустилась ниже его живота, и услышал легкие шаги.  Он  подумал,  что  у
Светланы удивительно легкая  походка,  -  она  ведь  действительно  была
девушкой в теле, но ходила легко, даже  в  этих  резиновых  тапочках  по
мокрому кафелю предбанника. О таких, наверное, говорят - "у  нее  легкая
поступь". Да, лучше не скажешь, когда речь  идет  о  настоящей  женщине.
Тиграну  вдруг  осточертели  все  эти  друзья  и  захотелось  побыть  со
Светланой вдвоем. И  очень  не  хотелось,  чтобы  его  сладкой  девочкой
обладал сегодня  кто-нибудь  еще.  Светлана  была  девочкой  по  вызову.
Еженедельные сауны с водкой, неформальное общение с деловыми  партнерами
и с девочками на закуску. Он обожал групповой секс и никогда ни к  одной
банной девочке не испытывал подобных чувств.
   "Стареем, - с  ироничной  печалью  подумал  Тигран,  -  влюбляемся  в
проституток".
   - Да ладно, - успокоил он себя, - просто я ее хочу. -  И  уже  громко
добавил:
   - Светуля, иди скорее сюда!
   Тигран обнаружил, что его эрекция стала сильнее. Он даже не  будет  с
ней разговаривать. Он уже очень готов к  тому,  чтобы  почувствовать  ее
пухлые губки и горячий  быстрый  язычок...  Сладкая...  А  Тигран  будет
гладить ее светлые волосы...
   Дверь  открылась.  Тигран  вдруг  почувствовал,  что  у  него  бешено
заколотилось сердце, словно он подросток, который - в первый раз...  Он,
конечно, слишком возбужден.  Дверь  открылась.  Тигран  увидел  дрожащие
очертания тьмы - Светик? - и с ней  вошел  странный  запах,  непонятный,
несвойственный для сауны. И лишь  мгновением  позже,  когда  на  Тиграна
быстро надвинулся какой-то рожденный тьмой силуэт, он понял, что это был
за запах. Запах улицы, запах одежды, запах  травы,  прилипшей  к  обуви,
потому что тот, кто сейчас вошел в парную, явно добирался сюда не  через
главный вход, а по траве. Зачем? На этот вопрос Тигран ответить так и не
успел. Потому что к нему приблизилась темная фигура,  еле  различимая  в
слабом свечении нагревательных тэнов, а его дрожащее от возбуждения тело
все еще предвосхищало встречу со Светланой. Тигран успел  почувствовать,
как сильная рука откинула назад его голову, и услышать какой-то странный
звук, прошелестевший в воздухе, звук, напомнивший ему бархатное шуршание
крыльев ночной бабочки. Тигран  даже  не  испугался,  он  все  еще  ждал
женщину с белой кожей и пухлыми невинными губками,  которую  так  любило
его тело.
   И когда сталь лезвия бритвы обожгла  его,  просто  обожгла,  даже  не
причиняя боли, и он  почувствовал,  как  горячий  липкий  соленый  поток
вырывается наружу, Тигран все же успел подумать  о  чем-то  странном.  О
том, что не имело теперь к нему никакого отношения. Он  подумал  о  том,
как было бы хорошо, если бы эта женщина с белой кожей успела войти сюда,
дотронуться до него, коснуться его своими пухлыми сладкими губами.
   И она действительно успела. Очень скоро дали свет. Она вошла в парную
и увидела Тиграна с перерезанным от уха до уха горлом. Она закричала,  и
Тигран успел услышать этот крик.
   А потом свет для Тиграна потух окончательно.
 
*** 
 
   Так  же  как  для  Санчеса  лучшим  способом   сосредоточиться   было
приготовление  плова,  для  Миши  Монгольца   этим   способом   являлось
строительство карточных домиков. Подобную привычку  он  заполучил  много
лет назад, когда очень любил переброситься фишками.  Собственно  говоря,
свои первые  криминальные  контакты  и  первые  деньги  Миша  Багдасарян
заработал еще в юном возрасте, обделывая на московском ипподроме  всяких
дурней в буру и очко. Тогда он и  понял,  что  имеется  немало  способов
прожить эту жизнь гораздо  интереснее,  чем  это  делали  его  родители.
Шустрого паренька приглядел настоящий карточный король,  некто  Мустафа,
делавший по штуке рублей за вечер. Если  учесть,  что  в  те  годы  мать
получала сто десять рублей в месяц, а отец  -  сто  пятьдесят  вместе  с
премиальными, то  эти  деньги  показались  маленькому  Мише  Багдасаряну
просто сказочным сокровищем.  Мустафа  научил  Мишу,  как  передергивать
карты, как "всегда иметь в колоде туза", Мустафа научил его много чему.
   А началось все очень просто. Дерзкий паренек Миша  Багдасарян  сел  с
Мустафой играть. И... выиграл. Он выиграл еще и еще раз.  Он  на  полном
серьезе  собирался  сорвать  банк.  Мустафа  был  обескуражен.   Мустафа
нервничал. Разбил стакан с водкой. Миша  сдавал,  и  Мустафа  потребовал
отыграться. Срываться было равносильно самоубийству. Закон  есть  закон.
Тем  более  закон  в  картах.  Миша  предоставил   Мустафе   возможность
отыграться. Впрочем, тогда он еще не знал его имени. К тому времени  как
Миша Багдасарян почувствовал непроходящий ком в горле, превращающий  его
еще совсем недавно такие резкие слова в еле слышный  детский  лепет,  он
должен был полугодовую зарплату своих матери и отца, вместе взятых.
   - Развели тебя, дружок, - шепнули  ему.  -  Ты  хоть  знаешь,  с  кем
играть-то сел?
   - Нет, - чуть слышно ответил Миша.
   - Это ж сам Мустафа. Теперь не знаю, что с тобой будет.
   И Миша Багдасарян заплакал.
   Он знал, как наказывают за карточные долги.
   Но ему повезло. Мустафа пощадил его. Миша стал рабом Мустафы. До  тех
пор, пока не отобьет долг. Условия более чем милосердные:  работой  Миши
было завлечь в игру как можно больше лохов, особенно тех, кто мнил  себя
великими карточными шулерами. Иногда Миша  с  Мустафой  играли  на  одну
руку, и заботой Миши  было  грамотно  раскрыться,  когда  противник  уже
праздновал победу.
   Отбился Миша очень быстро. И Мустафе он понравился. И  тогда  великий
карточный магистр, король Мустафа, выбрал себе  наследного  принца.  Это
было  странное  время.  Они  делали  огромные   деньги,   выигрывали   и
проигрывали, гоняли отбивать бабки в Ялту, в Сочи; долги  в  тридцать  -
пятьдесят тысяч рублей, которые привели бы любого советского человека  в
состояние комы, были в общем-то привычным делом. Но  эти  деньги  некуда
было тратить в СССР.  Дачи,  машины,  золотишко,  ну  что  еще?  Все  на
подставных лиц - нетрудовые доходы... Вот и гоняли друг другу  карточные
долги по  пятьдесят  тысяч  рублей.  Деньги  в  руках  Миши  Багдасаряна
окончательно превратились в  бумагу.  Правда,  он  увлекался  золотом  и
антиквариатом, и к  тому  времени,  как  открыли  шлюзы,  Миша,  по  его
собственному выражению, имел "довольно прочный запас  подкожного  жира".
Но он  действительно  принадлежал  к  интеллектуальному  народу,  причем
независимо от крови, которая текла в его жилах.  К  тому  моменту  когда
открыли шлюзы, Миша Багдасарян,  с  его  криминальными  связями,  с  его
умением держать удар и  знанием  суровой  изнанки  жизни,  очень  быстро
сообразил, что фишки и участь пусть и очень удачливого карточного шулера
- не его масштаб. Он без сожаления простился с Мустафой;  причем,  когда
тот на правах авторитета пригрозил ему, Миша  Багдасарян  обошел  вокруг
стареющего короля и обрушил на его голову бутылку. Он избил  Мустафу  до
полусмерти. Он наступил Мустафе ногой на горло,  как  только  тот,  весь
окровавленный, пришел в себя, и  заявил,  что  если  этого  мало,  то  в
следующий раз он уже не уберет ногу с горла и не позволит ему вздохнуть.
Он нажал ногой напоследок - ком крови вышел изо рта Мустафы.
   На  следующий  день  татарин  Мустафа   стал   похож   на   истинного
монголо-татара: его глаза превратились в узкие щелочки, и еще  не  скоро
они приобрели первоначальные очертания. А Миша Багдасарян получил кличку
Монголец.
   Он не говорил Тиграну о происхождении  этой  клички,  потому  что  не
хотел рассказывать о том, как расправился со своим  Учителем.  Напрасно.
Великие воины древности, защищавшие государство Урарту,  тоже  проходили
обряды посвящения.
   Становились  взрослыми,  когда  ученик  побеждал  Учителя.  В   таких
схватках обычно выживал сильнейший. Такие дела. Так  устроена  жизнь.  И
жалость здесь ни при чем.
   Но карты - пора ученичества - оказались для Миши Монгольца прекрасной
школой. И через много-много лет прилично раздобревший Михаил  Багдасарян
будет вспоминать это время как лучшую  пору  в  своей  жизни.  Пору,  от
которой ему досталось в наследство умение вести дела, быть  беспощадным,
но, когда  требовалось,  справедливым,  тонко  вести  интригу,  опережая
противника, рисковать своей шкурой и строить карточные домики.
 
*** 
 
   Миша Багдасарян сидел у себя в офисе и  разглядывал  хрупкое  ажурное
сооружение, возвышающееся перед ним. Июнь в этом году выдался необычайно
жарким, но благодаря кондиционерам  жара  совершенно  не  чувствовалась.
Однако сейчас по климатическим условиям Мише Монгольцу все  же  пришлось
отказаться от цвета "консервативного благородства". На нем были довольно
скромная, хоть и пестрая  летняя  рубаха  и  мягкие  брюки  с  глубокими
карманами. Грудь у Миши была еще более волосатой, чем у младшего  брата,
только его волосы уже были тронуты сединой.  В  этой  завитушной  седине
утопал золотой крест  немыслимых  размеров,  с  гимнастом,  словно  Миша
только что выбрался из анекдота про братву. Глядя на Мишу, на  его  чуть
ласковое выражение глаз, неимоверное количество нашейно-наручного золота
и весьма простую одежду, можно было предположить,  что  он  либо  мелкий
мафиозо, либо случайно разбогатевший бизнесмен, оказавшийся на  подхвате
у нужных людей. Не торговец мандаринами, конечно, но вовсе  не  один  из
самых богатых и влиятельных людей в городе, у  которого  даже  помощники
бухгалтера разъезжают на  "мерседесах".  Все,  кто  находился  сейчас  с
Монгольцем в офисе, так же боготворили его, как  и  Тигран.  Вот  они-то
явно оказались на подхвате у нужного человека.
   Сегодня, и это было непривычным, Миша объявил выходной для всех  дел,
кроме одного - нужно было улаживать отношения с Лютым. Монголец сидел  и
прикидывал, что  из  всего  из  этого  может  получиться.  Он  с  тоской
посмотрел в окно и увидел, как в расплавленном солнечном свете  кружится
тополиный пух. Миша подумал: как было бы чудесно плюнуть сейчас на все и
рвануть на пляж. Броситься в прохладную воду  с  какими-нибудь  смешными
малолетками, обожающими благородную седину, особенно  когда  сквозь  нее
поблескивает золото. Плюнуть на все и устроить себе настоящий выходной.
   С Лютым надо разбираться. Подобные дела не пускают на  самотек  и  не
бросают на полдороге. Лютый, несмотря на грозное имя,  все-таки  никогда
не совершал необдуманных поступков, не  предпринимал  действий,  пока  у
него на руках не появлялись доказательства. А таких доказательств у него
не было. Но вот о чем следовало позаботиться и подумать раньше -  всегда
могла  найтись  добрая  душа,  которая   постарается,   чтобы   подобные
доказательства у Лютого появились.
   Или появилось нечто, очень похожее на доказательство. Все  же  они  с
Лютым договорились, и Монголец очень рассчитывал на это.
   Миша распечатал колоду карт. В  соседней  комнате  находились  Роберт
Манукян и Лева Кацман, два дружка, или, как их любя  называл  Миша,  два
"ишака карабахских". Лева Кацман был гениальным бухгалтером. Он  знал  о
Монгольце то, чего о нем не знал даже сам  Михаил  Багдасарян.  Он  знал
точно, сколько Монголец стоит, и ему для этого не требовалось  несколько
часов, чтобы поднять все дела, - компьютер находился в голове у Кацмана.
Более того, бухгалтер знал, где  находятся  деньги  Монгольца,  где  они
работают, а где лежат мертвым  грузом,  откуда  деньги  пора  немедленно
забрать. Хотя и верна старая поговорка,  что  там,  где  находится  один
армянин, двум евреям делать нечего, Миша всерьез подозревал,  что  стоит
Кацману захотеть, и Миша Монголец полегчает на пару миллионов  баксов  и
даже не заметит этого.
   Кацман работал с  Монгольцем  очень  давно.  Восемь  лет.  Бухгалтер,
который был до Кацмана, попытался Мишу кинуть. В тот момент  когда  Миша
узнал об этом, он как раз достраивал  свой  карточный  домик.  Бухгалтер
решил сыграть с Мишей в какую-то странную игру; возможно, он насмотрелся
идиотских фильмов, возможно,  перегрелся  на  солнце,  возможно,  с  ним
приключилась еще какая-то беда.
   Он заявил, что спрятал часть Мишиных денег. Он сказал, что спрятал их
не только от Миши, но и от налогов, и  от  компаньонов;  что  это  очень
крупная сумма и только он знает, как ее найти. Он сказал, что по-другому
Монголец эти деньги потерял бы, а раз так, то он  хочет  получить  часть
их. У Монгольца был тогда  офис  в  центре  Москвы,  конечно,  не  такой
роскошный, как сейчас, но тоже вполне приличный - бар с рестораном.  Там
неплохо  готовили,  и  совсем  недорого  для  расцветающих  в  ту   пору
кооперативных заведений. Конечно, основные дела  делались  вовсе  не  на
кухне и не за кассой ресторана, но это было  не  важно.  Монголец  любил
появиться в зале  и  лично  поприветствовать  гостей.  Ему  улыбались  -
приличный и степенный человек, открывший ресторан с армянской  кухней  в
самом центре Москвы. И надо сказать, Миша Монголец соответствовал образу
- ни в ресторане, ни в офисе, за кухней, от него никто дурного слова  не
слышал.
   В  тот  момент  когда  бухгалтер  решил   поведать   Монгольцу   свою
душещипательную историю, Миша, пребывая в  чудесном  расположении  духа,
достраивал свой карточный домик. Его старый друг и земляк Роберт Манукян
как раз привел  молодого  паренька,  Леву  Кацмана,  -  им  пришла  пора
расширять свою бухгалтерию. Выпускник Плехановского, стаж, правда, всего
два года, но мышей  вроде  ловит.  Возьмем  с  испытанием?  На  текучку?
Возьмем, Роберт, возьмем. В этот момент старый  бухгалтер  и  прибыл  со
своими откровениями. Он все объяснил Мише популярно. Где, что и когда. И
главное, какая сумма будет  потеряна,  если,  не  дай  Бог,  с  ним  что
случится. Повисла обескураживающая тишина  -  братва  онемела  от  такой
наглости. Роберт Манукян даже рот раскрыл, причем в прямом, самом прямом
смысле. Но сумма была уж очень велика. И все же человек сам пришел.
   Миша продолжал достраивать свой  домик.  В  принципе  он  никогда  не
нервничал, когда его сооружение разваливалось, - на то это  и  карточный
домик. В принципе Миша Монголец вообще редко когда нервничал.
   - Ну что, компаньон? - проговорил старый бухгалтер. - Что решил?
   Договорились?
   Миша поднял голову - бухгалтер насмешливо улыбался.
   - Мне еще раз назвать сумму? - И он начал писать в  воздухе  цифру  с
огромным количеством нулей. - Эти деньги еще пять минут  назад  были  не
твои, теперь могут стать твоими.
   В принципе он вел себя верно. Когда играешь ва-банк,  то  вести  себя
нужно только так. Он совершил лишь одну маленькую ошибку.
   Миша ничего не  ответил.  Он  опустил  голову  и  поставил  еще  одну
вертикальную карту - карточный домик готов.
   - Все возможно, - тихо проговорил Миша.
   -  Это  понимать  как  согласие,  так,  компаньон?  -  весело  сказал
бухгалтер, а потом просто  взял  игриво  и  толкнул  одну  карту  -  все
сооружение рухнуло. - Вот и хорошо! - закончил бухгалтер.
   Миша какое-то время молча смотрел на груду карт  перед  собой,  затем
так же, не говоря ни слова, открыл верхний ящик  своего  стола,  где  на
заявлении в милицию о находке оружия покоился пистолет  "ТТ".  Заявление
было подписано сегодняшним числом, а  на  стволе  пушки  вовсе  не  было
никаких глушителей. Миша извлек оружие и, не меняясь в лице - все  такой
же приветливо-ласковый взгляд - и так и не произнеся  ни  звука,  просто
выстрелил бухгалтеру в голову. Страшный грохот сотряс  стены  маленького
кабинета, в десятке метров от которого люди сейчас обедали; неподдельное
изумление отпечаталось на лице бухгалтера, перед тем как  он  рухнул  на
пол. Мгновенное замешательство тут же сменилось истеричной активностью.
   - Быстро уводить Монгольца! - закричал Роберт Манукян.
   - Что делать?! Что делать с этим? Сейчас менты здесь будут! А, ара?
   - Не знаю! Уводим Монгольца. Придумайте что-нибудь! Через черный ход.
   - Монголец, быстро!
   - Этого в багажник, скорее! Я его папу...
   Роберт Манукян  сработал  великолепно.  Обедал  тогда  один  помощник
депутата.  Тело  вывезли   в   багажнике   его   машины.   Случайный   и
непроизвольный выстрел, мол... Так случилось. Денег дали немерено.  Пуля
вылетела в окно, кошмар! Да вот заявление лежит,  нашли  пушку...  Менты
переглядываются, улыбаются, мол, все ребята умные, все понимают.  И  еще
раз денег дали, и еще раз немерено.
   Вечером все собрались  у  Монгольца  на  даче.  Оказалось,  что  этот
мальчик, бухгалтер Лева  Кацман,  ехал  с  Монгольцем  в  одной  машине,
молчал, ничего не говорил. И на  даче  сидел  молча,  но  глаза  его  не
выражали страха.
   Выпили за упокой души бухгалтера.
   - Похоронили его как приличного человека? - спросил Монголец.
   - Все в порядке, не беспокойтесь, - с уважением  проговорил  один  из
людей Манукяна.
   - Нельзя человеку срать на голову, - сказал Монголец, - даже если  он
мертвый.
   - Успокойся, Миша, - Роберт ему весело подмигнул, - по-моему, это был
самый дорогой выстрел в истории.
   Монголец усмехнулся и вдруг заметил молчаливо сидевшего Леву Кацмана.
   - Слышь, пацан, - проговорил Монголец, - мне нужен бухгалтер. У  меня
сейчас вакансия.
   - Я успел это понять, - сказал Кацман.
   Монгольцу ответ понравился.
   - Роберт, а твой пацан ничего!
   И все дружно засмеялись. Кроме Кацмана.
   - Ну что?
   - Готов попробовать, если вам пригожусь.
   Теперь Монголец поглядел на него с любопытством:
   - И тебя не испугало, как у меня освобождаются вакансии?
   Кацман покачал головой:
   - Он уволился по собственному желанию.
   Пауза была очень короткой, но за это  время  темные  глаза  Монгольца
оценивающе изучали  Кацмана.  Потом  раздался  новый  взрыв  смеха.  Уже
одобрительного. Кто-то ударил Кацмана по плечу.
   - Манукян, Роберт, - улыбаясь, сказал Монголец, - по-моему, мы  можем
сказать твоему пацану "добро пожаловать".
   Монголец не ошибся в выборе.
   Он редко ошибался с выбором.
   Но сейчас ему предстояло решить, как быть с Лютым, поэтому  он  снова
выстраивал карточный домик.
   Кстати, это умение ему тоже досталось в наследство от Мустафы. Иногда
Монголец думал, что он стал  тем,  кем  стал,  только  благодаря  своему
Учителю.
   Несмотря  на  печальную  развязку  с  мордобоем,  Монголец   все-таки
некоторым странным образом уважал Мустафу. Позже он  придумал,  что  тот
последний день с Мустафой также был запрограммирован. Просто Учитель дал
ему еще один, последний свой урок.
   Может быть, так оно и было.
   А  может  быть,  хорошо,  если  умеешь  всему   находить   правильные
объяснения. Надо было брать две карты и наклонять их друг к другу, чтобы
получилась буква "Л". Рядышком Монголец ставил еще  одну  букву  "Л".  А
сверху, между двумя остриями, клал горизонтальную карту.  Вот  из  таких
ажурных кирпичиков Монголец и строил свои потрясающе красивые  карточные
замки. Когда строительная судьба была к нему милостива,  дома  вырастали
большими, в несколько уровней, и, если  смотреть  на  них  долго,  могла
закружиться голова, словно смотришь внутрь играющего гранями  роскошного
хрустального бокала. Или на какой-то огромный диковинный алмаз,  хрупкий
и могущественный, как и сам строитель. Иногда  было  достаточно  легкого
дуновения ветерка, и все сооружение рушилось,  но  Монголец  никогда  не
нервничал и начинал свою работу снова. Иногда достаточно  было  хлопнуть
дверью или, присаживаясь напротив Монгольца, случайно  толкнуть  коленом
стол. Бывало, что здание, вздрогнув, все же возвращалось в равновесие  и
устаивало. А иногда рушилось вообще без всякой видимой причины.
   Как-то Роберт Манукян, усмехнувшись, спросил:
   - И не надоест тебе, ара?
   Миша лишь бережно приладил еще одну карту и любовно посмотрел на свою
работу. Он не отрывал взгляда от карточного дома, когда сказал:
   - Знаешь, Роберт, вот так всю жизнь  строишь  чего-то,  строишь...  А
потом твоя любящая жена просто откроет дверь -  спросить,  не  нужно  ли
тебе чего, и все рушится. Или какой-нибудь мудак с умным видом  и  кучей
расчетов на бумаге усядется напротив тебя и толкнет стол... Но  это  все
туфта. Потому что самое обидное, когда все  рушится  вообще  без  всякой
причины.
   Роберт выслушал эту сентенцию с должным вниманием, потом сказал:
   - Так не бывает.
   - Что не бывает?
   - Без причины не бывает. Просто иногда причины скрыты.
   - Например.
   - Ну например, ты где-то перекосил, чуть недотянул с равновесием, все
это  накопилось  -  и  бах!  Как  в  песне  Макаревича:  "В  этом   мире
случайностей нет..." Так вот, ара.
   - Хорошо, если б так было на  самом  деле.  Но  знаешь  что,  Роберт,
знаешь что, братан? Иногда все действительно разваливается потому, что в
этом мире случайностей нет, но порой это происходит без  всяких  причин.
Происходит просто потому, что происходит. И вот это  самое  обидное.  Но
знаешь, что обидно на самом деле?
   Роберт медленно покачал головой.
   - Что когда-нибудь это все  произойдет  со  всеми  нами.  Без  всяких
причин.
   И сейчас, глядя на свой дом, Монголец думал, что, если начнут дрожать
первые кирпичи, ему будет необходимо отыскать причину и устранить ее еще
до того, как все рухнет.
   Он резко оторвался от своего занятия.
   - Быстро! Пойдемте! Быстро собирайтесь! - громко произнес он.
   Настолько громко, что Лева Кацман непроизвольно вскочил на ноги, чуть
не перевернув доску для игры в нарды.
 
*** 
 
   Снайпер терпеливо ждал на балконе,  укрытом  в  нише  большого  дома,
метрах  в  двухстах  напротив  офиса   Миши   Монгольца.   Снайперу   не
принадлежала эта квартира в роскошном ведомственном  доме,  ни  эта,  ни
какая-либо другая. Просто он знал, что хозяев нет и вернутся они еще  не
скоро. Ему не пришлось возиться ни с  сигнализацией,  ни  с  хитроумными
замками.  Ключ  у  него  был:  когда-то,  и  надо  отметить   -   весьма
предусмотрительно, он сделал этот ключ по слепку. Он имел  представление
о том, как отключить  сигнализацию  -  видел,  как  однажды  это  делали
хозяева. Просто хозяева не знали и ни за что не могли бы предположить  -
и скажи вы им, подняли бы вас на смех, -  что  этот  великолепный,  чуть
застенчивый, но такой чудесный и  эрудированный  молодой  человек  может
оказаться снайпером.
   Винтовка с оптическим прицелом, которой  предстояло  выстрелить  лишь
раз, покоилась в ногах снайпера, а сам он, несмотря на жару,  которую  в
общем-то любил и переносил легко, пил  кофе.  Крепко  сваренный  кофе  -
мелкими глотками.
   Крепко сваренный - не совсем верно, он дает сильный аромат, и снайпер
пил кофе растворимый. Он знал, что его никто не видит, но ставил чашечку
бесшумно - в доме никого  нет,  и  нечего  привлекать  внимание  соседей
ненужными звуками и ароматами.  В  доме  он  коснулся  всего  нескольких
вещей, в том числе ручки электрической плиты,  банки  с  кофе  и  чашки.
Чашку он успеет вымыть  -  времени  у  него  будет  много,  и,  хотя  он
прекрасно знал,  что  меры  предосторожности  излишни,  все  же  касался
чего-либо в тонких перчатках. Эти  меры  предосторожности  действительно
напрасны - вряд ли где  отыщется  картотека  с  его  отпечатками,  а  уж
связать следы того, что здесь найдут, с ним, - подобное точно никому  не
придет в голову. Но все же береженого Бог бережет.
   Потом зоркий, как у хищной птицы, глаз снайпера  заметил  у  входа  в
офис Монгольца какое-то движение. Он прекрасно знал, как должна работать
служба безопасности у такой мнящей себя  важной  персоной  самодовольной
задницы, как Миша Монголец. Он знал работу  телохранителей  как  таблицу
умножения, но все же... Иногда бывают исключения.  Иногда  телохранители
оказываются хуже, чем надо, а это очень плохо. Но  снайпер  был  уверен,
что в свете последних событий Монголец  все  же  позаботился  о  хороших
телохранителях. Иначе он еще более вонючая задница, чем уже есть.
   А дело  набирало  быстрые  обороты,  и  концерт  вот-вот  должен  был
состояться. Снайпер взглянул на солнце и еще раз убедился, что все верно
рассчитал. Это самая лучшая позиция, с  которой  можно  вести  огонь  по
мишени. К тому же самая комфортная и безопасная.
   А дело действительно набирало обороты. Снайпер взял оружие  и  припал
глазом к окуляру оптического прицела. Вон, идут...  Снайпер  видел,  как
Монголец в окружении братвы и с трудом поспевающей за ним охраны  быстро
шел по холлу.
   Миша находился за стеклом  входа  и  был  открыт  -  вряд  ли  стекло
парадного подъезда было пуленепробиваемым,  -  и  снайпер  мог  запросто
поразить мишень. Но  он  решил  действовать  наверняка,  тем  более  что
сегодня предстояло сыграть в несколько другую игру.
   Как его  учили  много  лет:  "Не  позволяй  себе  даже  на  мгновение
привязываться к тому, кому собираешься причинить вред. Не думай о мишени
как о человеке" - так он и собирался поступить. Будь  мягок:  если  тебя
бьют по правой щеке, подставляй левую; если же тебя бьют и  по  левой  -
ломай челюсть. Но все же снайпер чувствовал себя несколько  некомфортно,
потому что в его случае мишень должна была появиться в  самое  последнее
мгновение.
   Он приготовился к стрельбе -  сейчас  Монголец  будет  выходить.  Его
палец мягко  коснулся  спускового  крючка,  пока  просто  лег  на  него.
Перекрестие прицела вобрало в себя вход  в  здание.  Люди  приближались,
некто, неумолимо  превращающийся  в  мишень,  переживал  свои  последние
мгновения.
   Но вот и все. Сейчас настанет время вести огонь.
   Монголец  появился,  прикрытый  телохранителем.  Этот  и  еще   один,
крепкий,  коротко  стриженный.  Это  не  просто   охрана,   это   личные
телохранители, те, кому предстоит подставить вместо объекта свое тело. А
начальник безопасности уже на несколько метров впереди: быстрый взгляд -
оценка обстановки, снова подносит рацию к губам, мгновение  медлит,  еще
один быстрый оценивающий взгляд, теперь уже произносит команду,  на  сей
раз: "Выходим".
   Они вели Монгольца плотным кольцом. Снайпер  превратился  в  стальную
пружину, ту самую, которая сейчас ждала внутри оружия,  чтобы  совершить
свою смертоносную работу, чтобы в безумном  восторге  броситься  вперед,
сомкнуть затвор и, ударив по бойку, взорвать  порох  внутри  патрона,  а
дальше стать пулей... Снайпер отключил все  эмоции  и  мышление,  и  мир
больше не существовал.
   Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих.  Черный  шестисотый
"мерседес", автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается;  снайпер
начинает делать выдох, потом задерживает  дыхание,  перекрестие  прицела
задерживается  на  голове  Монгольца,  потом,  словно  выполняя   каприз
снайпера, опускается на его сердце -  второе  несостоявшееся  попадание.
Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик...
   Прицел  снова  перемещается,  и   вот   в   перекрестии   оказывается
телохранитель. Потом - второй. Снайпер  играет.  Этой  смертельной  игре
предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет,  он  вовсе  не  играет.
Никогда настоящий снайпер не станет играть с  оружием.  Просто  сценарий
сегодня другой. Такие дела.
   Снайпер  снова  ловит  Монгольца,  когда  тот  начинает  садиться   в
автомобиль.  И  в   момент,   когда   крепкий,   коротко   подстриженный
телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает  курок.
Пуля выходит из ствола винтовки и движется  сквозь  раскаленный  воздух.
Монголец только что  был  открыт,  но  вот,  оказывается,  кому  сегодня
предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше  уха  крепкому,  коротко
подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.
   Все. Снайпер ощущает это странное чувство,  которое  всегда  приходит
после выстрела: удовлетворение или опустошение? Но работа сделана.
   А там, внизу, начинаются обычные в таких случаях беготня,  крик;  они
прыгают на ходу в машины, закрывая Монгольца со всех сторон,  и  куда-то
несутся, вовсе не догадываясь, что все уже закончено.
 
*** 
 
   Монголец сидел на полу комнаты, и  люди,  окружающие  его,  казалось,
боялись собственного дыхания. Он  сидел  на  полу  и  немигающим  взором
смотрел на фотографию перед собой.
 
*** 
 
   Сразу после покушения кортеж автомобилей на  бешеной  скорости  понес
Монгольца на дачу.
   - Что Юра Степанов?
   - Все уже, - произнес Роберт Манукян. - Все, ара.
   Монголец сжал зубы, потом тяжело вздохнул:
   - Лютый, сука!.. Что ж ты делаешь?!
   Юра Степанов был личным телохранителем  Монгольца  уже  два  года,  и
сейчас все были уверены, что  он  закрыл  хозяина  своим  телом.  Киллер
произвел выстрел, когда Монголец садился в машину, но в этот момент  Юра
Степанов закрыл Монгольца от внешней стороны улицы.  И  это  стоило  ему
жизни.
   - Что же ты, тварь, не дождался...  -  процедил  Монголец  и  тут  же
заговорил о погибшем:
   - Юра... Роберт, позаботься о его семье.
   - Конечно.
   - Чтобы до конца жизни нужды не знали!
   - Хорошо, Миш.
   - До конца жизни. Их или моей.
   Роберт  Манукян  повернулся  и  посмотрел  на  Мишу.   Тот   держался
нормально. Ни признаков шока, ни признаков страха. Лишь  сожаление,  что
все так сложилось.
   - Что делаем с Лютым? - тихо произнес Манукян,  но  все,  кто  был  в
машине, замерли в напряженном ожидании.
   - Молчи, Роберт, - бросил Монголец.
   - Его надо доставать прямо сейчас, пока он в больнице.
   - Сказал же - молчи.
   Монголец прикрыл глаза, и какое-то время ехали молча.
   - А если это не он? -  неожиданно  вернулся  Монголец  к  прерванному
разговору.
   - А кто? - изумленно произнес Манукян. - Ара, ты что, а?
   - Мало ли...
   - Не тешь себя.
   Если применять к штабу  Монгольца  политические  термины,  то  Роберт
Манукян был ястребом. Быстрым и  безжалостным.  Как  когда-то  сам  Миша
Монголец.
   Роберт  Манукян  исходил   из   соображений,   что   лучше   покарать
невиновного, чем виновный покарает тебя, и всегда  выступал  за  жесткие
действия.
   - Это он, Миша, он. И ты это знаешь.
   - Что, закручивать новую войну? Этого хочешь?
   - Нет. Не стоит. Просто добить гада, пока есть возможность.
   Лева Кацман сидел молча. Сейчас ему было по-настоящему страшно. И  он
понимал всех остальных. Никому не хотелось  новой  войны  с  Лютым.  Тем
более  еще  десять  дней  назад  Лютый  сам  протягивал  всем  им   руку
примирения. Но  проблема  заключалась  в  другом.  Ни  Лева  Кацман,  ни
девяносто процентов окружения Монгольца не знали, был ли Миша  причастен
к событиям на свадьбе. Это мог знать только Роберт. И несмотря на то что
Лева и  Роберт  были  лучшими  друзьями,  Манукян  уверял  Кацмана,  что
Монголец здесь совершенно ни при чем. Может,  так  оно  и  было,  да  за
некоторый, не слишком большой, до свадьбы срок они сделали очень крупные
расходы. И Кацман провел их по специальной графе. Грубо говоря,  списал.
И раньше так бывало - некоторые суммы тратились на неведомые Леве  цели,
и он проводил их по специальной графе. Иногда  это  могли  быть  крупные
проигрыши в  казино,  иногда  -  дорогие  подарки,  но  не  те,  которые
впоследствии принесут пользу, - словом, не взятки, для этих целей Кацман
тоже вел специальный учет, а тайные подарки. Лева пометил  их  для  себя
как "дорогие подарки дорогим женщинам". У Монгольца была  эта  слабость.
Хлебом не корми - дай переспать с какой-нибудь звездой. О-хо-хо, если  б
поклонники знали, сколько их прошло через постель  Монгольца.  Некоторые
отказывались, хотя предложения Миши были  более  чем  щедрыми,  и  тогда
Монголец просто удесятерял гонорар. Насколько Лева помнил, от  этого  не
отказался почти никто. Такие расходы были тайными: Монголец - прекрасный
семьянин. Но вот некоторые суммы явно  не  имели  никакого  отношения  к
амурным приключениям. Иначе бы Кацман  знал.  И,  судя  по  криминальным
сводкам в  газетах,  Кацман  догадывался,  куда  шли  эти  деньги.  Люди
Монгольца разбирались со всякой шантрапой,  но  для  урезонивания  людей
серьезных нанимались профессионалы.
   Хотя  сумасшедший  Манукян,  когда  дело  касалось  мести  за  своих,
предпочитал действовать сам. За несколько дней до свадьбы  прошла  такая
вот непонятная сумма. Поэтому Кацману было сейчас очень страшно.
 
*** 
 
   - Не знаю, Роберт, - проговорил Монголец.
   - Миша, мы его возьмем теплым. Да. Решай, ара.
   Монголец выдохнул и какое-то время следил за дорогой. Он был  мрачен,
и опять его глаза стали очень темными. Потом он произнес:
   - Ну-ка, звони ему, Роб...
   - Кому? Лютому? Я его папу...
   - Звони прямо сейчас на мобильный.
   Монголец все ж не удержался от улыбки. Роберт Манукян очень давно жил
в Москве, хотя и был родом  из  Карабаха.  Говорил  он  на  великолепном
русском языке в его московской версии  и  совсем  без  акцента.  Однако,
когда нервничал, начинались эти кавказские пироги.
   - Звони, Роберт. И дашь мне трубку.
   Но этого не случилось. Скажи Монголец об этом минутой раньше, они  бы
успели. Но теперь этого не случилось. Мобильный телефон  Миши  Монгольца
опередил их. Мобильный телефон Миши Монгольца принес  ту  самую  роковую
весть.
   Миша слушал молча. Лицо  его  стало  очень  белым.  Потом  он  хрипло
произнес:
   - Где это случилось?
   Ему что-то ответили. Миша как-то обмяк,  казалось,  что  лишь  сейчас
осознал услышанное. Он  протянул  руку  сидевшему  на  переднем  сиденье
Роберту Манукяну и неожиданно беззащитным голосом произнес:
   - Тигран...
   Роберт вздрогнул. Краска отлила от его лица. Он с  силой  вцепился  в
руку Монгольца и что-то попытался прошептать.
   - Тигран, Роберт,  Тигран,  -  произнес  Монголец,  и  от  страдания,
окрасившего его голос, людям стало не по себе. -  Тигран...  Его  больше
нет.
   - Ай-я... - Роберт Манукян сжимал руку Монгольца, - Миша...
   Все, кто  был  в  автомобиле,  казалось,  замерли.  Это  продолжалось
несколько секунд. Несколько бесконечных секунд. А потом все решилось.
   - Сегодня, Роберт, - произнес Монголец леденящим тоном. - Я хочу  его
крови. Найди Лютого и похорони эту тварь. Сегодня.
   "За смерть брата Лютый мстит смертью брата", - подумал  Лева  Кацман,
почти физически ощущая ледяное молчание, заполнившее  салон  движущегося
автомобиля.
   И сейчас они находились на даче Монгольца и ждали вестей  от  Роберта
Манукяна.
   Монголец молчал. Он сидел на полу и неподвижно глядел на фотографию.
   Кацман нашел эту фотографию очень странной: Миша Монголец и его  брат
Тигран, пляж, морские волны, они строят какой-то  замок  из  песка,  оба
смеются, и оба еще дети.
   "Ну вот и началось, - думал Кацман. - Самое плохое из того, что можно
было ждать. Они оба начали это".
 
5. Все меняется 
 
   - Черт тебя побери, Лютый, - говорил Игнат. - Так же не делается!
   - Ну послушай...
   - Нечего мне слушать!
   - Ворон, ну я же тебе говорю...
   - Лютый, я все понимаю, случилось горе. Кто угодно  мог  бы  потерять
голову. Но так не делается. Ты просил меня помочь, и мы  решили  сначала
со всем разобраться. Ты же, не ставя меня в  известность,  начинаешь  не
поймешь что...
   - Знаешь, если ты не хочешь слушать... Я тебе говорю: это не я!
   - А кто?!
   - Почем мне знать! Монголец... Я  бы  первым  зарыл  эту  падлу,  еще
утром, но говорю тебе, это не я.
   - Володь, покушение на него и убийство брата, и все в один день. Ты в
своем уме?! Да мы с тобой уже живые мертвецы.
   - Игнат, я клянусь собственным здоровьем, понимаешь меня?
   - Лютый, если ты хочешь, чтобы мы вместе довели это дело,  ты  должен
быть со мной честен. А ты устраиваешь криминальные разборки!  И  мы  при
этом торчим в больнице, как мишени в тире!
   Лютый вдруг устало откинулся на  спинку  движущегося  кресла  и  тихо
произнес:
   - Игнат, я ничего не устраиваю. Я потерял брата и найду того, кто это
сделал. И если я пойму, что это Монголец, я не буду тебя спрашивать, как
мне поступить. Но сейчас клянусь тебе, что  это  не  я.  Ты  можешь  мне
поверить?
   Братан... Игнат...
   - Что ты хочешь мне сказать?
   - Я матерью клянусь, что не делал этого. Понимаешь?  Страшней  клятвы
нет.
   - Что же происходит?
   - Не знаю. По-моему, меня кто-то решил очень крупно подставить.
   - Володь, извини, но если бы тебя решили подставить, то  не  пытались
бы предварительно взрывать.
   Лютый лишь очень крепко сжал зубы, и Ворон продолжил:
   - Если бы тебя хотели столкнуть с Монгольцем, они сделали бы это.  Не
забывай, Монголец ушел звонить и есть версия, что  все  это  организовал
он. Но если Монголец тут ни при чем, тогда пытались вас взорвать  вместе
с ним. Такова логика. А это вовсе не называется "подставить".
   - Я не знаю, что происходит.
   - Я тоже не знаю. Но посмотри телевизор. Уже полдня они твердят,  что
в Москве началась крупнейшая криминальная  война.  А  сегодня  произошел
обмен ударами, как в пинг-понге. И все вокруг уверены в  этом.  Хуже  не
придумаешь.
   - Это ты прав, брат, - выдохнул Лютый, - хуже некуда.
   - Получается все очень гладко: сперва Монголец, теперь ты.
   - Так внешне получается. Только это не так.
   - Конечно, и что мы теперь со всем этим будем делать?
   - Не знаю. Но я до них доберусь.
   - До кого?
   - Ворон, я говорю тебе правду. Мне надоело оправдываться...
   - Получается странная логика, Лютый. Взаимоисключающие варианты.
   Верно? Ведь так?
   - Верно, - согласился Лютый.
   -  Смотри:  вариантов  несколько.  Первый  -  на  поверхности,  самый
простой. Все, что произошло на свадьбе, организовал Монголец, а  сегодня
- твой ответный удар, и тогда ты просто  водишь  меня  за  нос.  Второе:
свадьба не на Монгольце, но ты этого не знаешь, и сегодня...
   - Игнат, я уже устал.
   -  Подожди,  я  просто  рассуждаю.  Третье  -  свадьбу  "устроил"  не
Монголец, и тогда он выжил  чисто  случайно.  Действует  кто-то  третий.
Некто Икс.
   - Просто одним ударом можно было убрать всех. В том числе и  меня,  и
Монгольца. - Лютый безразлично пожал плечами.
   - Верно. Поэтому к операции были привлечены семь  профессионалов.  Но
тогда получаются взаимоисключающие вещи, понимаешь меня?
   - Понимаю. По этой логике выходит, что я, как ты выразился, вожу тебя
за нос. Если я уверен, что это Монголец, то все сегодняшнее - на мне.
   - Конечно. Потому что если сегодняшние события заказал не ты, а  этот
Икс и вас с Монгольцем решили столкнуть, то... Видишь ли,  если  свадьбу
"организовал" не Монголец, то он выжил случайно, как, собственно говоря,
и ты.
   Но тогда  что  произошло  сегодня?  Скажем,  если  это  все  заказала
какая-то абстрактная Вика...
   - Я сомневаюсь. Скоро у меня будет информация об убитых  киллерах.  С
этим возникли неожиданные проблемы, но насчет Вики я сомневаюсь...
   - Правильно, сомневаться здесь надо во всем. Но я говорю "абстрактная
Вика", Лютый... Так вот, если свадьбу заказала она, то она заказала  вас
обоих вкупе с остальными. И уж явно там никто никого не подставлял,  там
действовали решительней.
   - Но тогда...
   - Понимаешь? Кто-то одним ударом мог уничтожить вас всех, а точнее  -
новый альянс, который вы  создавали.  Альянса  больше  нет,  точка.  Кто
сегодня включился в дело? Почему? Но во всей этой логике есть по крайней
мере один позитивный момент.
   - Ну-ну...
   - Конечно. Потому что если ты  говоришь  правду,  то  Монголец  здесь
абсолютно ни при чем. К тому же он единственный человек, о котором такое
можно сказать наверняка.
   -  Это  очевидно.  Я  это  понял,  как  только  услышал  сообщение  о
покушениях.
   - Да. Только он будет искать нас, чтобы содрать кожу живьем.  Но  это
еще не все. Потому что дела намного хуже. Потому что  этой  "абстрактной
Викой", этим иксом,  заказавшим  свадьбу,  тоже  кто-то  крутит.  Кто-то
совсем другой, кто знает всю игру. И вот когда я думаю о  нем,  у  меня,
Лютый, немножко, совсем чуть-чуть, но холодеет все  внутри.•  -  Что  ты
хочешь сказать?
   - Что мы у кого-то пляшем  прямо  на  лезвии  ножа.  И  ни  хрена  не
понимаем. И самое полезное, что  мы  можем  сделать,  -  это  попытаться
сберечь свою шкуру.
 
*** 
 
   - Это был Лютый, - сказал Лева Кацман,  складывая  трубку  мобильного
телефона.
   - Заплясал, сука, - произнес один из охранников Монгольца. -  Что  ж,
иногда приходит время потанцевать.
   Монголец даже не повел бровью - казалось, все происходящее не имело к
нему никакого отношения. Он сидел на полу все  в  той  же  позе,  словно
каменный Будда, только тот созерцал внутренний свет, а Монголец  -  свет
угасающий, что дарила ему старая фотография.
   - Я только хотел сказать,  -  осторожно  произнес  Кацман,  -  может,
стоило с ним поговорить?
   - Лева, - ответили ему, - по-моему, с этим все ясно.
   Монголец сидел  не  шелохнувшись;  в  какой-то  момент  Кацману  даже
показалось, что он не слышит его дыхания.
   Что ж, яснее не бывает. Сказано однозначно:  Монгольца  ни  для  кого
нет. Вообще! Пока с Лютым не будет покончено.
   Кацман давно не видел Роберта Манукяна  таким  деятельным.  Казалось,
Манукян тосковал о  том  времени,  когда  был  одним  из  лучших  солдат
Монгольца. В свое время Роберт  был  командирован  в  Карабах.  Монголец
неплохо заработал на той войне,  имел  нужных  людей  в  генштабах  всех
вовлеченных в конфликт сторон.
   Военная техника стоит денег, а во время войны она быстро  выходит  из
строя.
   Конечно,  Монголец  мог  бы  заработать  намного  больше,  но  он  не
наживался на своих, и эта часть его бизнеса была построена как  братская
помощь. Монгольцу хватало и чужих, чтобы уйти с этого дела не с  пустыми
руками.  А  вот  Роберт  во  время  этой  командировки  даже   умудрился
повоевать. Успел, выкроил время. Кацман поморщился. Они с Манукяном были
не разлей вода, но вот этой черты его характера Кацман не  понимал.  Это
было похоже на какую-то мальчишескую драчливость, только  вот  под  пули
Манукян лез настоящие.
   И сейчас, ожидая сообщений от Роберта,  Кацман  думал,  как  глупо  и
нелепо все складывается. Еще сегодня утром можно было всего избежать.  И
даже сейчас хоть что-то можно было попытаться остановить.  Ну  для  чего
людям дан язык? Месть - страшное дело, но она не может быть бесконечной.
Или может?
   Теперь Кацман боялся, что это так. Но тогда они  собственными  руками
строят  башню  из  кровавых  камней.  Башню,  которая  рано  или  поздно
разрушится и раздавит их.
 
*** 
 
   - Говорят, что его нет, - произнес Лютый. -  Голос  вежливый.  Словно
ничего не произошло и Монголец просто развлекается на курорте.
   - К нам уже едут.
   - Конечно. Монголец, как ты, ничего слушать не хочет. Мудак.
   - Спасибо. Теперь я знаю, на кого похож.
   - Пожалуйста. Кажется, там все уверены, что это я.
   - Нам надо уходить отсюда, брат.
   - Пожалуй. Если б мы хоть узнали все раньше... Там, внизу, машины.
   - Они их знают. Вычислят сразу. Если уже не вычислили.
   - Я, блин, калека.  Только  на  тележке.  Ну  что,  звоню,  чтоб  нас
увозили?
   - Нет. Пусть договорятся  со  "Скорой  помощью".  Пусть  дадут  денег
смене, а другая смена едет с нами. Чтоб ни врачи, ни  охрана  ничего  не
знали.
   - Может, тебе это покажется смешным, но у меня  есть  такая  тачка  с
пуленепробиваемыми стеклами. И охраны я сюда столико нагоню... На трассе
они войну не устроят.
   - Поздно. У нас нет времени. Покушение произошло... во сколько?
   - Мы смотрели пятичасовые новости. Они сказали - два, нет,  три  часа
назад.
   - Хорошо, сейчас... - Игнат открыл тумбочку и грустно усмехнулся. Его
часы "Longines", роскошный подарок Лютого, находились там,  расплющенные
с одного бока. Игнат достал их и закрыл  тумбочку.  В  принципе  они  не
подлежат починке, хотя циферблат и скорее всего частично механизм  целы.
Но корпус надо менять. - Смотри на своих "командирских". Мои стоят.
   - Семнадцать двадцать две.
   - Мы уже больше двадцати минут знаем о случившемся. Они - часа три.
   Лютый, нам надо убираться отсюда, пока целы. Если уже не поздно.
   Игнат еще раз посмотрел на циферблат своего разбитого "Longines".
   Часы стояли. Пуля остановила механизм.
   ЧАСЫ...
   Что-то опять мелькнуло в голове у Игната. Что-то странное,  связанное
с этими часами. Неуловимое.
   КЛЮЧ?
   ЧАСЫ МОГУТ БЫТЬ КЛЮЧОМ?
   Бред какой-то... При чем тут это? Но тогда что? Игнату сейчас не было
отведено времени размышлять на подобные темы. Он  лишь  бережно  опустил
часы в карман, словно с ними могло произойти нечто более  страшное,  чем
уже приключилось.
   - Давай пересаживайся на свою каталку, - сказал он Лютому. - И вызови
кого-нибудь из своих снизу. Не надо всего говорить по мобильному. Просто
позови кого-нибудь сюда.
   Пока Лютый  набирал  номер  мобильного  телефона,  Игнат  выглянул  в
коридор.
   И вот тогда он понял, что все вот-вот начнется.
   У   дверей   не   было   охранника   Лютого.    Только    молоденький
сержант-милиционер.
   - Где он? - спросил Ворон, кивнув на место, где стоял охранник.
   Милиционер ухмыльнулся:
   - Скоро будет.
   - Я спрашиваю: где он?
   Милиционер ничего не знал о Вороне, Ворон никогда прежде не  встречал
этого милиционера. Но уже кое-что  о  нем  знал.  Молоденький  парнишка,
провинциал, хитроват, на большой подвох не способен,  стоять  ему  здесь
осточертело, охранять каких-то быков  -  и  подавно.  Но  у  быков  есть
деньги. А он к тому же и трусоват.
   Хотел вспылить, но сдержался. И это правильно.
   - В туалете он, - сказал милиционер.
   - Давно?
   На лице паренька отразилось искреннее недоумение.
   - Минут двадцать. Видать, скрутило. А что?
   - Нет, ничего.
   Игнат бросил взгляд на  его  застегнутую  кобуру  -  в  ней  покоился
табельный милицейский "Макаров". И кобура была из тех, что  надо  прежде
расстегнуть, а лишь потом можно извлечь оружие. Кобуру такой конструкции
они в свое время  прозвали  чемоданом.  Из  чемодана  невозможно  быстро
извлечь оружие.
   Эта штука вовсе не предназначена для  оперативного  реагирования,  и,
случись что, этот молоденький парнишка лишь успеет ее расстегнуть.
   Но это все уже  было  не  важно.  По  той  простой  причине,  что  за
несколько десятков секунд беседы с милиционером Игнат все сумел увидеть.
   Когда-то, много лет назад, Учитель  Цой  преподал  Игнату  интересный
урок о зрении. Он сказал, что зрение бывает разным и  большинство  людей
не осознают того, что они  видят.  Многие  видят  лишь  ту  часть  мира,
которую они готовы увидеть, лишь то, к чему привыкли,  а  остальное  для
них остается  скрытым.  Это  очень  досадно,  но  это  отличает  обычных
счастливых людей от того, кто предпочел путь воина. Когда ты выходишь из
темной комнаты, солнечный свет ослепляет тебя.
   Но это не значит, что нужно оставаться в темноте.
   - Сейчас ты находишься в комнате, Игнат.  Я  -  за  дверью.  Выгляни,
посмотри на меня и тут же закрой глаза. - С этой фразы начал  свой  урок
Учитель Цой.
   Игнат так и поступил. Он вошел в спортивный зал, мгновение смотрел на
Учителя, потом закрыл глаза.
   - Что ты видел? Расскажи мне.
   - Вы стоите в кимоно,  -  начал  Игнат,  -  в  позе  приветствия.  Вы
босиком, потому что стоите  на  татами.  Ваши  волосы  схвачены  красной
повязкой.
   - Это верно. Что еще?
   Все как обычно. Игнат видел это много раз. Но продолжил:
   - Дверь в зал приоткрыта...
   - Дверь?
   - Да. Противоположная дверь. Также приоткрыто окно.
   - Что со мной? Сосредоточься.
   Игнат еще раз проглядел мысленную фотографию:  ничего.  Учитель,  как
обычно, встречает его на татами. Может быть, что-то со стойкой,  немного
необычна рука, но...
   - В зале еще есть кто-то?
   - Нет, - твердо  ответил  Игнат.  -  Мне  показалось...  Нет,  все  в
порядке.
   - Что ? Что показалось ? Что не так ? Ведь не все в порядке ?
   - Ваша рука... Чуть ближе к пояснице. Но...
   - Это верно.
   - Какой-то подвох. Вы правы, что-то не так.
   - Очень хорошо. Смотри внутрь. Смотри в глубину. Смотри в  суть.  Что
не так? Я обманываю тебя?
   - Мне кажется - да.
   - Хорошо. Очень хорошо. Но почему?
   Глаза Игната были закрыты, и он мысленным взором  продолжал  блуждать
по фигурке Учителя. Что не так? Рука? Допустим.  В  зале  больше  никого
нет. Ничто не может помешать честному поединку. Может быть, кто-то  ждет
за дверью?
   Открытая дверь? Но Игнат не может глядеть сквозь стены, и Учитель  не
имел бы подобного в виду. Что не так? Рука  и  открытая  дверь...  Какая
связь? Рука... такое впечатление, что ее собрались отвести назад. Еще не
отвели, но вот-вот отведут.
   Я ОБМАНЫВАЮ ТЕБЯ.
   Я НЕ ТО, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ.
   Это хотел сказать Учитель? Да. Но еще он сказал, что я должен  что-то
увидеть. То, что, возможно, спасет мне жизнь.
   Конечно, перед ним Учитель Цой. Но не совсем. Человек, стоящий  перед
ним в кимоно, сделал то, чего никогда бы не позволил себе Учитель.
   ЧТО?
   Открытая  дверь.  Рука.  И  дальше  словно  вспышка!  Взгляд   Игната
заскользил по предметам, и начало открываться то, чего раньше  не  было.
Дверь распахнута, в коридоре не светло, но достаточно, чтобы разглядеть.
Прямо напротив открытой  двери  видна  узкая  полоска  темного  зеркала.
Сейчас Игнат совершенно точно вспомнил о ней. Сейчас перед его закрытыми
глазами стояло это зеркало! Вот что имел в виду Учитель.
   Я НЕ ТО, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ.
   Я ОБМАНЫВАЮ ТЕБЯ.
   Учитель никогда бы не принес на татами то, что принес сейчас человек,
стоящий перед Игнатом в кимоно. И  это  действительно  могло  бы  стоить
Игнату жизни. Если бы он купился на обман. В узкой полоске зеркала,  еле
различимая, все же отражалась  спина  Учителя,  и  за  поясом  на  спине
находился небольшой револьвер.
   - Вы пришли на татами с огнестрельным оружием, - произнес Игнат. -  Я
понял разницу, сэнсей. Я увидел ее в зеркале.
   - Очень хорошо, - улыбнулся Учитель Цой. - Никогда  не  забывай,  что
вещи говорят о себе больше, чем кажется. Теперь ты понял.
   - Я понял, Учитель.
   - И никогда не закрывай этого внутреннего видения.
 
*** 
 
   Учитель Цой продолжал свои  уроки,  и  Ворон  действительно  научился
видеть. У окружающих предметов имелась своя тайная душа, и у  души  этой
были свои тайные порывы.
   Сейчас он видел.
   Сейчас, беседуя с  молоденьким  сержантом,  он  успел  осмотреться  и
понять, что вещи опять говорят о себе больше, чем кажется.
   Вон санитар в белом халате все  это  время  копается  с  замком,  уже
слишком долго, чтобы либо  попасть  ключом  в  замочную  скважину,  либо
прекратить свое занятие. В  самой  глубине  коридора  везут  носилки,  и
парень явно ждет их.
   Второй ближе. Говорит по телефону. Но  глаза  его  не  пусты,  как  у
человека, который представляет себе того, с кем разговаривает.
   За ними наблюдают. И вычислить это Игнату не составляло труда.  Гости
прибыли.
   Поэтому Ворон не особенно удивился, услышав то ли растерянный, то  ли
взволнованный голос Лютого:
   - Слышь, Игнат, они не отвечают.  Охрана  внизу...  Все  их  телефоны
молчат.
 
*** 
 
   Роберт  Манукян   действовал   молниеносно.   Несколько   человек   в
милицейской  форме  подошли  к  охранникам,  припарковавшим  три   своих
автомобиля "Жигули" в свежей тени лип. Тень тенью, но стояла неимоверная
жара, а  кондиционеров  в  машинах  не  было,  поэтому  окна  оставались
открытыми. Роберт считал себя армянским интеллектуалом. Он был  немножко
националистом. Может быть,  не  немножко.  Но  он  явно  не  был  глупым
человеком. На его счету, наверное, не было ни одного поражения,  и  дело
здесь заключалось вовсе не в слепой удаче.
   В  его  голове  работал  великолепный   компьютер,   он   моментально
высчитывал баланс между  стратегией  и  тактикой.  Быть  может,  Роберту
немного мешала излишняя горячность, но человек  рождается  таким,  каким
рождается,  и  контролирует  то,   что   в   состоянии   контролировать,
предоставляя остальному развиваться самостоятельно.
   Если у него, конечно, голова на месте и если он умеет  отличать  одно
от другого.
   Роберт Манукян умел.
   Милиционеры подошли к автомобилям, укрывшимся в  тени  лип.  Во  всех
тачках были радиоприемники, а охранники обожали слушать "Русское радио".
И иногда эта  станция  передавала  сводку  происшествий.  Охранники  уже
что-то слышали о вроде бы неудачном покушении на  Монгольца,  но,  когда
подошли менты со своей вонючей проверкой документов, люди Лютого  повели
себя как  законопослушные  граждане,  презирающие  блюстителей  порядка.
Менты - они и в Африке менты, тем более средь бела дня.  Люди  Лютого  с
несколько надменной усталостью поинтересовались,  что  ментам  надо,  ну
какие на хер документы,  про  каких  на  хер  заек?  Менты  попались  на
удивление вежливые и на удивление быстрые. Они  отдали  честь,  а  потом
было произведено  пять  бесшумных  выстрелов  парализующими  инъекциями.
Роберту вовсе не требовалось,  чтоб  охранников  обнаружили  через  пару
минут с  дырками  в  их  дурацких  башках.  В  инъекции  было  добавлено
снотворное.
   Пусть  лучше  спят  и   будут   благодарны.   Манукян   действительно
контролировал то, что умел контролировать. И  уже  через  некоторое,  не
очень продолжительное, время его  люди  поднимались  на  грузовом  лифте
приемного покоя - они должны были доставить на третий этаж  носилки  для
перевозки больных. Они больше не являлись работниками правоохранительных
органов, теперь они были служителями медицины, и, судя по  выражению  их
лиц, с очень долгим стажем. Медики всегда чрезмерно веселы и  философски
отрешенны. И в меру академичны. Ну совсем как Роберт Манукян.
   На третьем этаже их ждали - в коридоре уже  находились  два  человека
Манукяна, следивших за  палатой  Лютого.  Его  дружок-попрыгун,  спасший
Лютому жизнь на свадьбе, только что вышел из палаты  и  что-то  объяснял
милиционеру.
   Наверное, беспокоился насчет охранника.  Бывает  же  такое!  Человек,
конечно, смертен, но очень обидно, когда  это  случается  в  туалете.  А
может, это и не важно. Иногда это случается и в больнице. Чаще всего  по
естественным причинам, так сказать, в порядке  общей  убыли.  Но  иногда
бывают  исключения.  Что  ж  поделать,  если   Роберт   сегодня   явится
олицетворением этого исключения.
 
*** 
 
   Молоденький  сержант  милиции  вдруг  действительно  встревожился   -
охранник ушел в туалет и отсутствует уже больше двадцати минут. А  потом
- почему сюда катят тележку? В этом крыле расположились палаты-люкс  для
VIP-пациентов, и они были полными. Времена-то нынче неспокойные. А потом
начались события,  о  которых  молоденький  сержант  милиции  -  вот  уж
действительно везунчик, он отделается легким ранением  в  локоть  -  еще
долго  будет  рассказывать  своим  сослуживцам.  Потому  что  пациент  -
"больной", как его называла медсестра Наташа, с которой сержант  пытался
закрутить интрижку,  -  до  сих  пор  мирно  беседовавший  с  ним  и  не
проявивший никаких признаков настороженности,  неожиданно  резко  рванул
его на себя и первое слово сержант произнес уже в их палате.
 
*** 
 
   Роберт Манукян предполагал сделать все тихо и быстро. И первая  часть
его операции развивалась превосходно. Коридор был пуст, в нем находились
только его люди, охранник нейтрализован, этот молокосос в  форме  вообще
не представлял серьезных проблем. Оружие у Роберта и его  людей  было  с
глушителями,  и,  наверное,  им  оставалось  просто  открыть   дверь   и
произвести несколько выстрелов.
   Теперь же Роберт  видел,  что  в  его  первоначальный  план  все-таки
внесены некоторые коррективы. Они обнаружены, и  это  неприятно.  Теперь
Лютый  и  его  попрыгунчик  будут,  по   всей   видимости,   располагать
милицейским "Макаровым".
   Это гораздо неприятнее. Вряд ли один "Макаров" представляет серьезную
угрозу, но шума наделает много.
   Вот с этим могут возникнуть проблемы.
   Поэтому надо действовать очень быстро.
   Они уже подходили к палате, когда услышали шум передвигаемой кровати.
   "Баррикадируют дверь, я  их  папу..."  -  подумал  Роберт  и  тут  же
усмехнулся. В  этой  американской  больнице  кровати  были  изящными  и,
следовательно, не очень тяжелыми. Он встал сбоку  от  двери.  Попробовал
ручку и толкнул дверь. Так и есть, забаррикадировались.
   - Я их папу... - бросил Роберт, а  потом  кивнул  двум  своим  людям,
указав на дверь:
   - Давайте резко...
   Больше никакого шума, связанного с передвижением мебели, не было.
   Два  человека  повернулись  плечо  к  плечу,   начали   разбег.   Все
приготовили оружие. В коридоре  по-прежнему  было  пусто.  Лишь  человек
Роберта  Манукяна,  до  этого  беседовавший  по  телефону  и  замеченный
Вороном, сейчас развлекал галантными шутками с  двусмысленными  намеками
дежурную медсестру.
   Дежурной сестре он уже успел понравиться. Это был ее тип мужчины.
   В соседней с Лютым палате два пациента с  заживающими  огнестрельными
ранениями баловались холодным пивком и закусывали  его  чудесным  угрем.
Они попали в приличную переделку, но братва их не бросила, в том смысле,
что больница была по высшему разряду. Братва вообще никогда  не  бросает
своих людей.
   Двух пациентов звали Николай и Леонид. Но братва называла их  Коликом
с Леликом.
   Они были приятелями. И они знали, что их сосед по палате - сам Лютый.
Подобный факт очень льстил их  самолюбию.  Вся  братва,  приезжающая  их
навещать,  засвидетельствовала   Лютому   уважение   и   принесла   свои
соболезнования. Лютый не особо общался сейчас с людьми, и, когда народ к
нему заходил, там было полно охраны. Но зла на Лютого за подобное  никто
не держал - еще бы, такое пережить.
   Тот, второй, вообще в такие моменты уходил,  а  может,  случайно  так
получалось.
   Лютого братва уважала. Сильно  уважала.  Даже  несмотря  на  то,  что
произошло на свадьбе.
 
*** 
 
   Два человека Манукяна с резким усилием врезались в дверь.  Но...  она
оказалась открытой. Двое кубарем вкатились в палату Лютого, и  дверь  за
ними мгновенно закрылась. Роберт Манукян смотрел на захлопнувшуюся перед
его носом дверь и впервые за довольно длительный  срок  чувствовал  себя
глупо.
   - О, нае...али, - с какой-то странной и  глухой  веселостью  произнес
он.
   Но дальше ему стало совсем не до веселья, потому что за  дверью  была
полная тишина. Никаких выстрелов,  грохота  схватки,  лишь  приглушенные
стоны и теперь вот полная тишина.
   - Я их папу... Сережа, эй, вы что? Фрунзик!
   Тишина.
   Фрунзик и Сережа словно провалились в  глухую  черную  дыру.  Роберт,
опасаясь выстрела, нажал на ручку, пытаясь отворить дверь.
   Они ее заперли. Ручка не  поворачивалась.  Значит,  не  было  никакой
кровати. Конечно, не было. Роберта развели, как  пацана.  Но  Фрунзик  и
Сережа - они-то были. Что тогда случилось с ними? Это что,  я  их  папу,
здесь такое творится?
   Этот американский замок можно вышибить ударом ноги. Но тишина...
   Что происходит?
   Нет, тишина была не сразу. Роберт слышал  приглушенные  стоны;  здесь
отличная звукоизоляция, но ни выстрелов и ничего такого... А стоны вроде
слышал.
   Вышибить ударом ноги, правильно ли это?
   И на высоком лбу интеллектуала Роберта выступили капельки пота. Но не
от жары. В этой клинике соблюдался режим собственного микроклимата.  Пот
был холодным. Холодный пот напряжения и какого-то темного, еще совсем не
осознаваемого лихой натурой Роберта,  но  все-таки  страха  перед  столь
непонятной тишиной.
   Вышибить дверь?
   И во второй раз Роберт почувствовал себя глупо. И почувствовал что-то
еще...
   Но действовать надо было быстро.
   Уходить им из этой палаты некуда, Лютый там.
   - Давайте все сразу, - произнес Роберт.
   И в это же мгновение все очень сильно изменилось.
   Но Роберту повезло. Он не стоял перед дверью и  не  стоял  справа  от
нее. Поэтому ему повезло. Почти как и молоденькому сержанту, чья  судьба
распорядилась сегодня так, что он должен был охранять Лютого и Стилета.
 
*** 
 
   Колик с Леликом вовсе не догадывались, что за события разворачивались
сейчас за стеной. Они разлили  себе  ледяного  пива  -  спасибо  братве,
затарили вчера полный холодильник  -  и  принялись  разделывать  второго
угря. Руки и рты у обоих были в жире, а угорь оказался великолепным. Вот
в этот момент на их балконе возник какой-то пассажир. Тоже из пациентов.
Скорее всего из соседней палаты. Либо слева - но там Лютый, либо справа.
Но там вроде какой-то бизнесмен с Екатеринбурга. А этот кто ж?
   То, что этот пассажир сделал дальше, было уже неслыханной наглостью.
   Он, не спрашивая разрешения, открыл их балконную дверь и быстро вошел
в палату, словно ни Колика, ни Лелика здесь не было. И они вовсе не пили
тут пиво с отличным, жирным, но в меру соленым угрем. Мож, псих? Он  че,
не понимает, что здесь за люди? А?! Он че, в натуре?!!
   - Ты че, брат, ошибся дверью? - спросил Лелик.
   - Палату попутал или рамсы? - ухмыльнулся Колик, и оба приятеля  чуть
было не засмеялись. Но вовремя остановились. Потому  что  вошедший  явно
был психом. В правой руке он держал веер медицинских скальпелей.  Лелик,
более мнительный, сразу  же  вспомнил  фильмы  о  джеках-потрошителях  и
прочей лабуде.
   Вошедший взглянул на них  выцветшими,  как  старые  джинсы,  глазами,
холодно улыбнулся и, не говоря ни слова, направился к их входной  двери.
Ну дела!
   Однако...
   Что-то в нем было...
   Но Колик не думал об этом. Просто от подобной наглости он  чуть  было
не лишился дара речи. Он че, ему че здесь? А? Тротуар для лохов, а?
   Колик начал подниматься со своего стула:
   - Ты, братан, я не понял...
   Тот  замер  у  двери,  вроде  как  занимаясь  своими  делами,  и   не
поворачивая головы, спокойно произнес:
   - Сиди на месте.
   И все. Больше он не сказал ничего.
   Но теперь и Колик понял, что в нем что-то было...
   И сел обратно. Все закончилось.
   Потому что тот лишь оценивающе поглядел на скальпели и одарил их  еще
одним взглядом. И этого Колику  было  достаточно.  Взгляд  был  ледяным,
но... В нем присутствовал ледяной огонь, который Колик видел  редко,  но
все же видел. Видел во время схватки и только у самых лучших  бойцов.  А
Колик сам был не трусливого десятка. И сейчас  он  подумал:  "Чего  там,
пускай человек себе идет..."
   А тот словно подтвердил догадку Колика. Перед тем как отворить дверь,
он произнес:
   - Не выходите в коридор, если хотите жить.
 
*** 
 
   Грохот выстрелов, о которых так беспокоился Роберт Манукян,  все-таки
раздался, и "Макаров" оказался вовсе не таким бесполезным  оружием.  Как
только люди Роберта начали вышибать дверь, по ним из палаты Лютого сразу
же открыли огонь. Но перед  выстрелом  произошло  нечто,  что  объяснило
зловещую тишину, поглотившую Фрунзика и Сережу. Теперь эта тишина пришла
сюда. Только не тишина.
   А шелест...
   Внезапно в коридоре появился некто. Скорее всего он вышел из соседней
палаты. Но Роберт  обнаружил  его  вместе  со  звуком,  странным  гулким
металлическим шелестом  чего-то  разрезающего  воздух.  И  человек,  уже
успевший понравиться старшей сестре, потому что оказался мужчиной  в  ее
вкусе, теперь не сможет понравиться никому.  Он  вдруг  как-то  странно,
вполоборота, вышел в коридор, судорожно глотая  ртом  воздух,  и  Роберт
увидел то, что его мозг признал не  сразу.  Быстро,  потому  что  Роберт
вообще реагировал быстро, но не сразу.
   Человек, говоривший по телефону, теперь держался за горло, в  которое
больше чем на две трети был утоплен скальпель. А потом Роберт увидел то,
что еще долго будет сниться ему, как и отдельные картинки,  которые  его
мозг привез с войны.
   Человек, появившийся в коридоре, изогнулся с какой-то дикой  грацией,
и этот  металлический  шелест  снова  повторился,  снова  и  снова...  и
металлические стрелы, которые должны были в руках хирурга  возвращать  к
жизни, сейчас убивали.
   Убивали людей Роберта. Скальпели на  мгновение  застывали  в  воздухе
один за другим, словно человек, посылающий их, был машиной,  был  чем-то
большим, чем машина, был окончательным и непререкаемым, как стук Судьбы.
   "Ни хрена, - подумал Роберт, - такого не бывает. Это бред.  Я  просто
брежу... Надо это заканчивать".  Губы  Роберта  начали  растягиваться  в
ухмылке, и он стал поднимать свой автоматический "Ланд-38" с глушителем.
Роберт решил сражаться, его черные курчавые  волосы  колечками  окружали
голову. Но Роберт будет сражаться с этой машиной, потому  что  все,  что
сейчас происходит, это даже не трагедия, это - абсурд. Ну сколько у него
еще может быть скальпелей, а?  Да  Роберт  сейчас  своей  автоматической
машинкой просто размажет его по стене...
   Вот тогда из-за двери Лютого и раздались выстрелы.  Страшный  грохот,
практически в упор. Двоих человек Роберта отбросило от двери в тот самый
момент, когда они собирались ломать ее. Отбросило и кинуло на стену  уже
мертвых.  Роберт  инстинктивно  отклонился,  чтобы  не  попасть  в  поле
обстрела, и это заняло не больше секунды; палец Роберта  коснулся  курка
"Ланда-38", поставленного в режим автоматического ведения огня. А  потом
что-то прожгло его руку - скальпель, разрезая кожу, по касательной вошел
в нее чуть выше кисти, видимо, вскрывая вены, потому что тут же  брызнул
фонтан крови, а скальпель вошел внутрь и вдоль его руки. Роберт  Манукян
получил еще одну металлическую лучевую кость. "Ланд-38" все же  произвел
один выстрел, пуля рикошетом со  стены  угодила  в  потолок,  но  пальцы
Роберта разжались, и пистолет выпал. Пальцы разжались чисто рефлекторно,
и воля здесь совсем ни при чем. Но Роберт вовсе не собирался  сдаваться.
Он попытался подхватить пистолет левой рукой, он даже успел нагнуться за
ним, и тогда страшный удар обрушился на его голову. Роберт обмяк и  сел,
прислонившись к стене.
   Дверь открылась. Лютый сидел в инвалидном кресле, держа  перед  собой
"Макаров". Видимо, выстрелы  и  шелест  начались  одновременно,  и  люди
Роберта все же успели произвести несколько выстрелов - Лютый был  ранен.
Всего лишь в плечо.
   На полу палаты Лютого лежали Фрунзик и Сережа.
   Скальпели... Вот и стало ясным происхождение этой тишины,  тревожной,
как холодный пот, и глухой, как предупреждение, которого не слушают. Все
люди Роберта были мертвы. А он вот, с железякой в  руке,  остался  жить.
Вот как иногда выходит...
   Роберт поднял голову и посмотрел на человека, стоящего над ним.
   Облизнул тубы. Выстрелы... Ну что, давай теперь  добивай  меня.  Твоя
взяла, так вот вышло. Внизу есть еще его люди. Но  ведь  внизу  есть  не
только они. И тогда Роберт  услышал  то,  что  поразило  его  не  меньше
шелеста  металлических  стрел,   летающих   скальпелей,   на   мгновение
застывающих в воздухе.
   - Мы не хотели никого убивать, - произнес человек, стоявший над ним.
   - Вы сами виноваты. Я надеюсь, ты  не  истечешь  кровью  и  выживешь.
Тогда скажи Монгольцу, что сегодняшние покушения не имеют к нам никакого
отношения. Лютый здесь ни при чем.
   - Скажи, - прозвучал хриплый голос Лютого, - что мы сожалеем  о  том,
что сейчас произошло. Надо все остановить.  Скажи,  что  Лютый...  -  он
помолчал, словно подыскивая нужное слово, - ...просит о встрече.  Личной
встрече. Хватит уже глупостей. И еще: скажи, что о  Тигране  я  скорблю,
сам недавно потерял брата. Это все.
   - Еще нет, - сказал человек, стоявший над Робертом. - Сколько человек
внизу и где они?
   Роберт молчал.
   - Хватит, больше никаких смертей, - сказал тот человек. -  Я  жду.  С
этим надо заканчивать. Мы сейчас просто уйдем.
   Роберт снова облизнул губы и проговорил, глядя Лютому прямо в глаза:
   - Поклянись...
   - В чем?
   - Тигран, - Роберт был слаб, кровотечение оказалось очень сильным,  -
и... Монголец...
   - Клянусь. Чем у вас положено?
   - Хлебом... но... клянись, чем у вас...
   - Клянусь собственной матерью... клянусь хлебом, - произнес Лютый.  -
Так пойдет?
   - Там трое внизу у главного входа. Обойдите его...
   А  к  ним  уже  бежали  перепуганные  медсестры  и  врачи,  в  лифтах
поднимались охранники.
   Игнат быстро взял кресло Лютого  и  покатил  его  к  грузовым  лифтам
дежурного входа. Роберт провожал их взглядом,  а  потом  все  перед  его
глазами начало дрожать, растворяться, пока две  удаляющиеся  фигурки  не
поглотила синева, окружившая Роберта. Синева, которую в последний раз он
видел, когда был ребенком.
 
Часть третья 
 
НИТЬ НАЧИНАЕТ РАСПУТЫВАТЬСЯ 
 
1. Вика: Время радости 
 
   Создатель психоанализа, дедушка Зигмунд Фрейд, был в чем-то похож  на
Карла Маркса. Оба пытались расщепить темное  ядро  мотивов  человеческой
деятельности, оба оказались нетерпимыми  максималистами  в  прописывании
своих рецептов, оба обнаружили в  человеческой  душе  лишь  свое  черное
зеркало  и,  уже  глядя  в  него,  строили  собственные  теории.  Теории
предполагали устранение черных зеркал. В итоге каждая из теорий, принеся
с собой легкий  терапевтический  эффект,  все  же  явилась  своего  рода
руководством по созданию людей-зомби.
   В свое время Вика интересовалась  трудами  обоих  классиков.  В  свое
время она сделала научную работу, в которой присутствовали сравнительный
анализ и мысль о внутреннем единстве теорий обоих почтенных старцев.
   Потом Вика послала все к черту.
   У нее были роскошные длинные ноги и тяжелая копна волос, заставляющих
воздух вокруг нее звенеть, а  сердца  пациентов  дедушки  Фрейда  биться
учащенней.
   Эта близкая  к  критической  суперсексапильность  уже  принесла  Вике
немало предложений,  иногда  тонко  завуалированных,  иногда  откровенно
непристойных, но и эти предложения она послала к черту!
   Она обладала ярким, по-мужски логичным  умом  и  веселым,  авантюрным
характером,  что  также  принесло  ей  некоторые   материальные   блага,
заставляющие пациентов Карла Маркса зло смотреть ей вслед. Но этих  Вика
послала к черту еще раньше.
   Вика делала себя сама,  не  рассчитывая  на  удачное  замужество  или
эксплуатацию своих неоспоримых женских достоинств. Она не ставила  перед
собой этих целей, но в итоге цели эти оказались достигнутыми. К двадцати
пяти годам Вика уже кое-что стоила, а одним ранним утром - ей тогда  уже
исполнилось двадцать шесть, а  выглядела  она  едва  на  девятнадцать  -
история Золушки сама постучалась к ней в дверь. Вика помнила это утро  в
деталях, вплоть до мелочей.
   Наверное, это было ее лучшим утром в жизни. А ночи, последовавшие  за
ним, были ее единственными настоящими ночами. Вплоть  до  того  рокового
дня, когда все неожиданно кончилось.
 
*** 
 
   С момента своего рождения и вплоть  до  пяти  лет  Вика  ни  разу  не
слышала родную речь, более того, она даже не  догадывалась,  что  где-то
далеко может находиться ее настоящая родина и что на  этой  родине  есть
такое чудо, как снег.
   Вика родилась в одном из самых удивительных мест на  земле,  недалеко
от той точки, где смешивали свои воды волны двух океанов. Город, где она
родилась, стоял на краю света. Краем света  являлась  большая  бухта,  в
которую сбегала красивая гора, называемая  Тейбстол,  дальше  начиналось
море, синева которого осталась с Викой навсегда, а между морем  и  горой
стоял тот самый город на мысу - Кейптаун. Это позже Вика  выяснила,  что
Кейптаун находится в Южно-Африканской Республике, это позже она  узнала,
что государство СССР  в  то  время  не  поддерживало  с  ЮАР  -  страной
апартеида - никаких отношений, но что делал ее отец  в  столь  необычном
месте, для Вики так и осталось загадкой.
   Нет, конечно,  она  догадывалась.  Потому  что  после  Кейптауна  был
Нью-Йорк, и только потом - Москва, где Вика  впервые  увидела  настоящий
снег и услышала родной язык.
   "Мой папа - шпион", -  могла  бы  написать  Вика  в  одном  из  своих
школьных сочинений. Но во-первых, в школе, где она училась, это вряд  ли
кого бы особенно  потрясло,  а  во-вторых,  говорить  об  этом  ей  было
запрещено. Как и другим детям, у которых у всех была одна общая тайна  и
в которую они играли, пряча ее от взрослых.
   В старших классах она  уже  знала,  что  место,  где  работает  папа,
называется ГРУ - Главное разведывательное управление - и что  папа  стал
недавно  генералом  и  вроде  бы  очень  важной  шишкой.  Вика  получила
прекрасное образование, венцом которого  стали  Институт  стран  Азии  и
Африки при МГУ имени Ломоносова  и  аспирантура,  что  неожиданно  -  на
кафедре психологии.
   Отец гордился дочерью. Ее умом, волевым  характером,  независимостью,
пожалуй, даже большей, чем это было необходимо, и  ее  трудолюбием.  Это
все те качества, которыми было принято гордиться в среде отца. Втайне же
отец гордился ее удивительной красотой: длинноногий олененок неожиданно,
если такие вещи могут быть неожиданными, превратился в принцессу,  а  он
даже не успел заметить, как это произошло. Просто был какой-то прием,  и
отец взял с собой дочь. Она сама себе выбрала  платье  для  коктейля,  и
люди, которых отец знал много  лет  и  которые  привыкли  скрывать  свои
чувства, все же провожали ее восхищенными улыбками, словно на  сказочном
балу появилась новая королева, и он впервые увидел, что его  дочь  стала
взрослой.
   Вика знала несколько языков; английский  и  африкаанс,  включающий  в
себя элементы и английского, и голландского, и немецкого, стали для  нее
такими же родными, как и русский. Она не просто говорила без акцента, не
просто шутила и пользовалась сленгом, подобно носителю языка,  -  иногда
Вике казалось, что и думает она сразу на нескольких языках.
   Вика умела располагать к себе не только мужчин, что было не  особенно
сложно при ее внешности, но и  женщин.  Она  могла  совершенно  свободно
общаться с послами и военными атташе и с шашлычниками, с которыми завела
дружбу, когда они с отцом несколько недель провели на Домбае. У нее  для
всех находились нужные слова. Отец обожал горные  лыжи.  Всего  за  один
сезон Вика выучилась кататься, и  на  снежной  целине,  где  требовалась
другая техника катания - загружались пятки, а не носки, как при  обычной
технике,  -  она  обставляла  отца.  Она  умела  вести   беседу,   имела
представление о женском кокетстве, но отец ни разу не слышал  от  дочери
какой-нибудь милой глупости. Хотя, возможно, она просто стеснялась отца.
   В делах сердечных она оказалась совершенно  неопытной.  Ее  влекло  к
мальчикам, но больше - к  зрелым  мужчинам,  она  хотела  познать  тайны
плоти, но опять-таки боялась отца.
   Однажды, и это случилось тоже на Домбае, она напилась вдрызг  и  чуть
не потеряла невинность, но что-то остановило ее. Он был красив,  он  был
местным чемпионом, горнолыжным богом, а Вике уже стукнуло шестнадцать, и
она потом очень сожалела, что этого не произошло. Все равно это когда-то
случается  со  всеми,  а  он  ей  действительно  очень  нравился.   Свою
неудавшуюся любовную историю Вика поведала банщице,  старой  черкешенке,
работавшей в гостиничной сауне. С  банщицей  Вика  также  сдружилась.  А
потом она рыдала на ее плече и впервые до  конца  осознала,  как  же  ей
все-таки не хватает матери. Отец хотел, чтобы дочь пошла по его  стопам.
Он в принципе даже не предполагал, что может быть по-другому,  прекрасно
понимая, что Вику ждет блестящая  карьера.  Но  дочь  все  время  игриво
направляла  разговор  в  другое  русло.  Однако   пришел   день,   когда
откладывать решение стало невозможным, и тогда Вика неожиданно спросила:
   - Папа, ответь мне, только честно: что произошло с мамой?
   Отец понял, что ему баснями больше не отвертеться, -  перед  ним  его
дочь, и она уже совершенно взрослый человек, которому предстоит  принять
очень важные решения. Ясные, прозрачные глаза  отшельника,  которые  так
помогали ему в  работе,  заволокла  легкая  дымка  -  в  ней  были  свет
воспоминаний и печаль утраты.
   - Ты тогда была совсем ребенком, - произнес отец. - Мама погибла  при
невыясненных обстоятельствах.
   - Не выясненных даже для тебя?
   Отец какое-то время молчал. Потом сказал:
   - Мы с мамой работали вместе. И она очень любила свою работу. - Глаза
отца стали прежними. -  Да.  Даже  для  меня  обстоятельства  ее  гибели
остались неизвестны.
   Но Вика чувствовала во всем этом присутствие какой-то  темной,  может
быть, даже грязной тайны.
   Для  ее  отца  существовало  понятие  "Так  было  необходимо".  И  он
подчинялся этому понятию. Он  был  готов  подчиняться  ему  из-за  более
абстрактных вещей, таких как долг, Родина...
   Вике хотелось быть  свободной.  И  мерой  всех  вещей  для  нее  стал
Человек. Которого хотелось  бы  видеть  счастливым,  а  не  придавленным
свинцовыми плитами разных необходимостей.
   Разница оказалась существенной.
   Вика не пошла по стопам отца.
   Отец пригрозил ей отказом во всякой поддержке.
   Свинцовая необходимость...
   Вика к тому времени оканчивала институт.
   Разрыв с отцом был болезненным, ей было  плохо.  Где-то,  теперь  уже
очень далеко, остались яркие краски детства... Но этот разрыв  (подобные
вещи всегда  знаменуют  собой  некоторый  этапный  приход  мудрости)  не
погасил веселого огонька в Викиных глазах.
   Она привыкла к другому образу жизни. Теперь она осталась без  средств
к существованию. Возможно, отец надеялся, что она приползет на  коленях,
блудная дочь, которую простит стареющий разведчик.
   Вика просто  бросила  аспирантуру  и  устроилась  работать  в  фирму,
торгующую  компьютерами.  Сексапильная   внешность   девушки   привлекла
внимание  руководства,  ей  предложили  поработать   секретаршей.   Вика
отказалась. Тогда ей был назначен испытательный срок - три месяца вместо
положенных двух. С половиной обещанного и так не очень высокого  оклада.
Но и это Вика  оговорила  отдельно,  с  процентом  от  продаж.  К  концу
испытательного срока она стала первым дилером по  продажам.  Ей  удалось
заключить  несколько  таких  договоров,  что,  когда  она  их  принесла,
оформленными по всем правилам и уже подписанными другой стороной,  у  ее
работодателей  буквально   отвисла   челюсть.   Полная   компьютеризация
крупнейшего в стране типографского комбината  -  тогда  это  все  только
начиналось - плюс ксероксы, факсы, телефоны,  не  говоря  уже  о  прочей
мелочи...
   Ее работодатели не могли в это поверить; это был  крупнейший  договор
за  все  время  существования  фирмы,  и  они  считали  подобный   успех
случайностью.
   Той самой редкостной удачей, которую надо держать крепко,  но  удачей
абсолютно случайной.
   - Видать, мартышка где надо ноги раздвинула, -  сказал  один  старший
партнер другому.
   Оба захихикали. В этой фирме был еще и младший партнер. В отличие  от
первых двух, владеющих по сорок два  с  половиной  процента  акций,  ему
принадлежало всего пятнадцать процентов... Вика ему нравилась. Очень.  И
он придерживался насчет "мартышкиных ног" совсем другой точки зрения. Он
не был ханжой и прекрасно понимал, что такое в бизнесе возможно.  Но  он
знал еще кое-что. Он знал, что эти ноги стоили намного больше.
   Вику приняли на общих основаниях. Фирма  за  сделку  должна  была  ей
кое-какие деньги.  Выходило,  что  немалые.  Партнеры-работодатели,  как
водится, стали с этим тянуть. Вика продолжала работать. Она была лучшей,
но получала, как и бездельники, продающие по "полмашины в месяц".
   Именно это она и заявила своим работодателям. Она пришла поговорить с
ними о реальных деньгах. О свободе маневра и о том, что она готова много
и плодотворно работать.
   Обоих старших партнеров, как после смеялась Вика, "заела  жаба",  они
не  хотели  видеть  дальше  собственного  носа.  А   этот   нос   больше
интересовало, что находится у Вики между  ног.  А  не  между  ушей.  Они
считали себя крутыми мужиками.
   Вика так не считала, но вежливо промолчала. Нет, пока они не готовы к
каким-то новым  решениям  по  поводу  Вики;  может,  через  полгодика...
Старших партнеров "заела жаба". Младшего - нет.
   На следующий день Вика заявила, что уходит. Старшие партнеры  решили,
что это блеф. Вика ушла. Младший партнер ушел вместе  с  ней,  предложив
начать дело пополам. Его пятнадцати процентов акций хватило для старта.
   А следующим был огромный металлургический  комбинат  -  целый  город,
вокруг  которого  кормилось  множество  фирм.  Вике   везло:   директора
типографского  и  металлургического  комбинатов   оказались   давнишними
друзьями. Оба в годах, и оба понимали необходимость перемен. По  крайней
мере по части компьютеризации. И один  порекомендовал  другому  толковую
девочку. "Ты не смотри, Митрич, что  похожа  на  Барби,  башка  у  девки
варит".
   Оба  старших  партнера,  Викины  работодатели,  смеялись,  когда  она
уходила. Особо они посмеивались над младшим партнером:
   - Не, Андрюх, жопа у нее классная, базара нету. Но ты  скажи:  ты  ее
хоть трахаешь? Нет?! Ну, тогда у тебя явно крыша потекла.
   Через полгода Вика и бывший младший партнер Андрей купили фирму  двух
незадачливых  приятелей.  И  те  были  еще  рады  -  слишком   много   в
компьютерном бизнесе появилось конкурентов. Кто-то скупает всю мелочь.
   Этим "кем-то" была компания Вики и Андрея. К этому времени к числу их
клиентов относилось уже несколько молодых и динамичных  банков,  которые
не станут играть в модные в те  времена  фальшивые  авизо  и  владельцев
которых потом начнут величать олигархами, и несколько авиаперевозчиков.
   В двадцать пять лет  Вика  добиралась  до  работы  в  автомобиле,  на
котором обычно ездят по магазинам  богатые  бездельницы  и  супердорогие
шлюхи.  Это  был   "мерседес-родстер"   экстравагантной   ядовито-желтой
расцветки,  а  за  город  она  отправлялась  на  тяжелом  джипе  "юкон",
поставленном на огромные колеса, словно  она  была  женой  лесоруба  или
какого-то бесшабашного лесного божества.
   Вика была свободна и работала по восемнадцать часов  в  сутки.  Новые
деловые партнеры, которые только слышали о Викиной деятельности,  но  ни
разу  не  видели  ее,  так  как  начинали  с  ней   дела   впервые,   по
рекомендациям, в первую встречу пребывали в уверенности, что к  ним  для
обольщения  прислали  хорошенькую  секретаршу.  Однако  ее   швейцарский
банкир, ведущий личные  счета  и  часть  корпоративных,  предлагал  Вике
заделаться пайщиком банка. К этому времени ей только  стукнуло  двадцать
шесть. Она была красива, молода и богата.
   Чуть позже произойдет ее примирение с отцом, всегда (старый ты шпион,
папа!) следившим за успехами дочери с плохо скрываемой гордостью, а  еще
чуть позже состоится ее самая главная встреча в жизни.
   Это был суперконтракт - разработка некоторых  программных  решений  и
поставка  всего  необходимого  для  крупнейшего   финансового   монстра,
банковской  группы,  владеющей  холдингами,  куда  входили  и  рекламные
компании,  масс-медиа  и  телестудии,  и  все  это  называлось   группой
"Континент". Этот контракт все больше становился реальностью и маячил не
где-то за горизонтом, подобно призраку коммунизма, а  совсем  рядом,  и,
возможно, уже этой осенью состоится подписание  необходимых  документов.
Поговаривали,  правда,  что  у  тридцатисемилетнего  президента   группы
"Континент" какие-то проблемы с правоохранительными органами,  но  вроде
бы все обвинения, выдвинутые против  него,  сфабрикованы  и  вскоре  все
должно решиться самым лучшим образом.
   "С "Континентом" все в порядке, - говорили Вике знающие  граждане,  -
просто на людей "совки" наехали".
   Формулировка     "совки",видимо,      подразумевающая      налоговые,
правоохранительные и иные государственные органы, Вике  была  не  совсем
понятна.
   Но от отца Вика  унаследовала  одно  важное  качество:  не  стараться
уточнять то, чему не пришло время для уточнений.
   - Старайся обходить острые углы,  -  говорил  отец,  -  тогда  всегда
будешь выглядеть компетентной, а вещи рано или  поздно  прояснятся.  Это
академическим ученым требуются дотошные знания в узкой области,  мы  же,
интеллектуалы широкого профиля, - и  здесь  он  лукаво  улыбался  и  его
прозрачные глаза весело блестели, - должны быть  компетентны  во  многих
вопросах. Понимаешь?
   - Да, папа, - кивала Вика. Она действительно понимала. Когда  он  был
рядом, она понимала все.
   Эти война-дружба, любовь-ненависть по отношению к отцу будут с  Викой
всю жизнь. Этот мудрый учитель хотел вырастить из нее  свое  подобие,  и
иногда Вике казалось, что отец жалел, что она не родилась мальчиком.  Он
любил ее и старался сделать для  нее  лучше,  по-своему,  так,  как  это
понимал он (Вика никогда не забудет  вереницы  визитов,  замаскированные
смотрины из дипломатов и "искусствоведов в штатском" - с  первого  курса
института отец подбирал ей будущего мужа), а  Вике  казалось,  что  отец
хочет лишить ее своего поиска места в жизни.
   Черт, наверное, все это очень непросто. И отцы  психоанализа  все  же
что-то нащупали в человеческой душе... И возможно, еще кое-что:  мы  все
когда-то вырастаем, и чем в более раннем возрасте  это  происходит,  тем
нам потом легче строить свою жизнь.
   А еще Вика вдруг поняла, что ужасно  устала.  Она  уже  два  года  не
видела моря, работала как лошадь, и  теперь  она  вправе  снова  увидеть
синеву, которая с детства поселилась в ее сердце.  Нет,  Вика  вовсе  не
собиралась ехать в ЮАР. Она выбрала апельсиновые деревья, белые  дома  и
желтые пляжи Испании.
   Как-то, заявившись в свой кабинет в один из понедельников конца июля,
Вика произнесла:
   - Все,  хватит  пахать!  Скоро  август.  Все  едем  на  каникулы.  Со
следующей недели в офисе останется только сторож, работающие телефаксы и
электронная почта!
   Андрей, бывший младший партнер, посмотрел на нее  удивленно  и  хотел
было раскрыть рот, но она прервала его:
   - И не говори мне ничего про "Континент". За  две  недели  ничего  не
изменится. Все приличные люди в августе отдыхают.
   Теперь Андрей усмехнулся. Он очень уважал Вику. И очень ее любил.  Но
они уже давно обошли этот момент их взаимоотношений  и  решили  остаться
друзьями.
   - Да нет, - растерянно произнес Андрей, - я просто  подумал,  что  ты
закончишь свою руладу чем-то вроде: "Я, в конце концов, молодая красивая
женщина, а не какой-то сумасшедший трудоголик!"
   Теперь пришла очередь Вики вытаращить глаза. Она даже какое-то  время
смотрела с раскрытым ртом на Андрея, словно деревенский дурачок.  Андрей
сделал каменное лицо, но потом весело подмигнул ей, и они расхохотались.
***
 
   Первую неделю они всей компанией и с некоторыми  деловыми  партнерами
провели в городе Марбелья, на Солнечном берегу Испании. По-испански  это
звучало как Коста-дель-Соль. Они расслаблялись и заодно  укрепляли  "тим
спирит", дух команды. Марбелья оказалась одним из самых фешенебельных  и
дорогих морских курортов на земле.  Гольф-клубы,  миллионеры,  звезды  и
белоснежные яхты, готовые унести своих пассажиров  туда,  где  мечты  на
мгновение становятся  явью.  Вечерами  на  променаде  -  набережной  под
высоченными мохнатыми пальмами и агавами, чьи семена несколько  столетий
назад принесли конкистадоры на голенищах своих  сапог  -  джентльмены  в
смокингах  прогуливали  своих  дам  в  декольтированных  платьях   и   с
непременными  бриллиантовыми  колье.  Наши  же  отрывались   по   полной
программе.
   Сумасшедшие пляски до утра. Как выразился один из участников веселья,
"развлекались с безудержностью самоубийц".
   Тусовка - это, конечно же, очень весело.
   Но через неделю Вика устала от тусовки. Как и было  условлено  ранее,
вторую часть отпуска Вика провела одна, в маленьком белоснежном городке,
которых множество на  побережье  от  Малаги  до  Аликанте;  она  жила  в
крохотной, недорогой, но очень уютной гостинице и каждое утро выходила к
синей бухте смотреть, как рыбаки раскладывали свой  утренний  улов.  Она
чувствовала себя одинокой и почти счастливой.
   Утром в день отъезда из роскошного пятизвездочного отеля  в  Марбелье
Андрей спустился проводить ее.
   - Может, все-таки тебя отвезти? - предложил он.
   - Нет, спасибо, доберусь сама.
   - Уверена?
   - Да. Береги себя и не пей много.
   - Ты тоже. - Он улыбнулся.
   - Много не буду, - пообещала Вика. - Последи  за  этим  разложившимся
обществом. Передай, что я их всех люблю и пусть не обижаются на меня.
   - Насчет последнего не гарантирую.
   Вика наклонила к себе голову Андрея и поцеловала его в  губы.  Нежно,
по-приятельски, может, по-сестрински.
   - Не скучай.
   - Не буду. Ривера обещал сегодня фамильного вина.
   - Станешь таким же красным, как Ривера. - Вика рассмеялась.  Утренний
прозрачный воздух весело зазвенел.
   - Ну, до встречи в аэропорту? - произнес Андрей.
   - Конечно.
   - Позвони, если что.
   - Обещаю.
   Андрей наблюдал,  как  Вика  устроилась  за  рулем  взятого  напрокат
кабриолета "порше".  Как  дикий  зверь,  взревел,  подчиняясь  ласковому
прикосновению Викиной ноги, и  через  несколько  секунд  автомобиль  уже
удалялся от Андрея со скоростью более ста километров в час.
   - Сумасшедшая, - усмехнулся Андрей, - и самая лучшая...
 
*** 
 
   Вика сидела за столиком одна в маленьком открытом кафе на  набережной
недалеко от гавани. Она  уже  успела  познакомиться  со  старым  рыбаком
Рикардо и напроситься с ним на завтрашний утренний лов.
   - Для этого существуют туристические  лодки,  сеньорита,  -  удивился
Рикардо.
   - Я знаю. Но это все не то. Пожалуйста, я помогу вам.
   - С вашими-то руками.
   - Я только кажусь слабой.
   Отец рыбака Рикардо был военным летчиком во время гражданской войны.
   Его товарищем был парень из России. Русские были отличными  пилотами,
и они называли их "курносые". Руссо... Отец  Рикардо  говорил,  что  они
никогда не забудут тридцать шестой год и той помощи, которую им  оказали
руссо. Но женщина на корабле...
   - Я останусь завтра без улова, - произнес Рикардо.
   - А вот и нет, - возразила Вика. - Я принесу вам  удачу.  По  крайней
мере постараюсь.
   - Я могу вас просто покатать на лодке,  -  предложил  Рикардо,  когда
Вика, приняв у него огромную корзину с тигровыми креветками  -  "гамбас"
назвал их Рикардо, - шла вместе с ним к рыбному базару.
   Собственно говоря, пройти-то надо было  всего  несколько  метров,  но
корзина весила немало. Вика нравилась Рикардо, в ее глазах была жизнь  и
совсем не присутствовало холодного любопытства туристов.
   - Нет, спасибо, - сказала Вика. - Извините, что попросила об этом.
   Вы, наверное, правы. -  Она  поставила  корзинку.  -  Какие  крупные.
Знаете что, у меня легкая рука, продайте мне дюжину.
   - Не надо денег. Берите.
   - Нет, вы меня не поняли: продайте мне, и тогда у вас  будет  хорошая
торговля. Для почина, как у нас говорят.
   - Что вы будете с ними делать?
   - Отнесу в кафе, и мне приготовят.
   - Утром?
   - Да. Дон Моранья добр ко мне.
   Рикардо это знал. Дон Моранья был его старым приятелем и  рассказывал
о русской сеньорите, которая каждое утро  завтракает  в  его  кафе.  Дон
Моранья очень любил поговорить. Он сказал Рикардо, что давно не встречал
лучшей собеседницы. Рикардо подумал, что скорее  всего  она  его  просто
вежливо выслушивает, не перебивая, оттого у  дона  Мораньи  и  создается
впечатление, что они чудесно перебросились парой слов.
   - Креветки - не совсем подходящий завтрак.  Однако  если  вы  все  же
собираетесь есть их утром, позаботьтесь о большом количестве лимонов.
   - Позабочусь, - пообещала Вика.
   - Дайте мне одну монету в сто песет.
   - За дюжину креветок? Таких огромных?
   - Да. Этого будет достаточно.
   Она  прекрасно  говорила  по-английски.  Рикардо  знал  это  от  дона
Мораньи. Но с ним, и старый Рикардо оценил это, она  говорила  на  своем
ломаном испанском. Причем все лучше и лучше.  Может,  она  действительно
принесет удачу?
   Вика взяла свои креветки,  попрощалась  и  пожелала  Рикардо  хорошей
торговли. Она отправилась завтракать в кафе дона Мораньи.
   - Сеньорита, - остановил ее Рикардо, - завтра в пять утра я жду вас у
своего причала. Ровно в пять.
   - Спасибо! - Вика расцвела в улыбке. - Огромное вам спасибо!
   Рикардо лишь пожал плечами и начал раскладывать свой товар.  Вряд  ли
она принесет удачу, однако ничего не случится, если  он  возьмет  завтра
выходной.
   Она милая девушка, и  вроде  бы  совсем  скоро,  в  воскресенье,  она
уезжает.  Рикардо  подумал,  что  воскресенье  не  лучший  день,   чтобы
куда-либо ехать.
 
*** 
 
   Возможно, креветки Рикардо были действительно хороши. Как  и  рыба  и
осьминоги - пульпос. Как бы там ни было, но корзины Рикардо в  это  утро
оказались пусты еще  прежде,  чем  другие  рыбаки  успели  продать  даже
половину своего улова.
 
*** 
 
   -  Сеньорита,  в  ваших  взаимоотношениях  с  морем  скрыта  какая-то
страшная тайна?
   Вика подняла голову и невольно улыбнулась:
   - С чего вы взяли?
   - Креветки. Вы завтракаете креветками.
   - Да, а  что  вас  удивляет?  -  спросила  Вика,  разглядывая  своего
неожиданного собеседника: он был очень загорелым, и, надо  признать,  он
был красивым.
   - Их надо запивать белым андалусским вином. Оно прекрасно оттеняет их
вкус. Вы же не станете утверждать, что пьете с утра вино?
   - Вы правы. Так уж сегодня вышло. Обычно я завтракаю...
   - Дайте угадаю... Рокильяс... Верно? Сладкие блинчики.
   - Да, сладкие блинчики. - Вика удивленно посмотрела на него. - Откуда
вы знаете? Я впервые попробовала их здесь.
   - Они вкусные. Я тоже их люблю. - И он улыбнулся,  а  Вика  подумала,
что давно не встречала такой  хорошей  улыбки.  Потом  она  поняла,  что
разглядывает этого человека с несколько  чрезмерным  интересом.  У  него
были жаркие черные волосы, которые  трепал  свежий  утренний  ветерок  и
которые иногда падали ему на глаза. Что,  впрочем,  было  не  страшно  -
глаза прятались под солнцезащитными очками, и разноцветная веревочка  от
них контрастировала с живописной щетиной  на  загорелых  щеках.  Он  был
действительно очень загорелым и даже,  наверное,  несколько  подсушенным
солнцем, как люди, проводящие большую часть  времени  на  пляже.  Одежда
была более чем веселенькой - широченная цветастая майка  серфовой  фирмы
"О'Нил", выцветшие, но, судя  по  всему,  не  старые  широкие  джинсы  и
какие-то парусиновые сандалии на босу ногу. Еще у него  был  чувственный
рот, и когда  он  приподнял  очки,  оказалось,  что  под  ними  прячутся
красивые карие глаза.
   Достаточно  теплые,  но  присутствовало  в  них  что-то  то   ли   от
контрабандиста и поножовщика, то  ли  от  человека,  который  все  время
выписывает безумные пируэты на  доске  для  серфинга.  Тепло  этих  глаз
вполне могло быть обманчивым.
   "Чудесный солнечный  бездельник,  -  подумала  Вика,  -  какой-нибудь
местный сердцеед-плейбой".
   И вдруг в голове совершенно неожиданно мелькнула мысль  о  такой  вот
необычной  версии  курортного  романа.  Но  то,  что  ее  ждало  дальше,
заставило Викины глаза округлиться, и хорошо, что они были спрятаны  под
солнцезащитными очками "Рей-Банн". Потому что  местный  сердцеед-плейбой
перешел с английского, причем совершенно чистого, без акцента, языка  на
такой же чистый, без акцента, русский.
   - Здорово я вас разыграл,  -  сказал  он.  -  Обычно  так  знакомятся
местные буржуйцы, заводя разговор ни о чем.
   - Знаю,  -  произнесла  совершенно  ошарашенная  Вика,  понимая,  что
впервые ее язык опередил желание ее мозга произносить именно это слово.
   - Местный бармен сказал мне...
   - Дон Моранья? - пролепетала Вика.
   - Моранья... - Он посмотрел на нее внимательно,  затем  усмехнулся  и
кивнул. - ...что одна русская особа интересовалась насчет инструктора по
серфингу.
   - А вы инструктор по серфингу? - выдохнула Вика, почувствовав, что ей
от этого становится немного легче. Действительно, а  что  здесь  такого?
Наш парень, инструктор по серфингу, выглядит  как  плейбой,  потому  что
торчит с утра до вечера на пляже в обществе полуголых бронзовых девочек,
а с вечера до утра пляшет с  ними  на  местных  дискотеках,  а  потом...
Впрочем, какое ей дело, чем он занимается с ними потом? Английский знает
хорошо, потому что общается здесь со всеми... Но черт его побери, у него
даже не было русского акцента! Обычно наших видно за версту,  а  этот...
И, почувствовав себя уже спокойнее, она сказала:
   - Инструктор... Значит, вы сможете поучить меня?
   - Нет, я не инструктор, - возразил он, - у нас здесь большая компания
на досках...
   - На чем?
   - На серфингах. Принято говорить  "на  досках".  Я  в  этой  компании
единственный русский. Так что теперь нас будет двое.
   - Но я через несколько дней уезжаю, - произнесла Вика, снова сетуя на
язык и понимая, что следовало сказать что-то совсем другое.
   Он посмотрел на нее с интересом  и  снова  усмехнулся.  Это  была  не
улыбка,  как  в  начале  разговора  о  креветках,  а   именно   усмешка.
Очаровательная, но усмешка.
   - В воскресенье? - спросил он.
   - Моранья... - догадалась Вика. - Он вам сказал?
   -  Моранья.  -  Тот  согласно  кивнул.  -  Вы   здесь   знаменитость,
единственная русская.
   - А вы?
   - Они знают только, что я из Восточной Европы.  Наверное,  серб.  Или
словак.
   -  Понятно.  -  Вика  уже  полностью  взяла  себя  в  руки  и  теперь
контролировала ситуацию. - Значит, вы готовы обучить меня серфингу.
   - Готов, все же веселее...
   - И сколько мне это будет стоить?
   И вот теперь он улыбнулся. А потом, пожав плечами, мягко произнес:
   - Договоримся.
   - Но учтите, - сказала Вика, - я плачу за вещи ровно столько, сколько
они стоят.
   - Тогда, возможно, вы переплачиваете.
 
*** 
 
   - После обеда "хорошо задует", будет ветер.
   - Я немного стою на доске. Совсем немного.
   - Очень хорошо. Тогда вам нечего ковыряться в штиль, приходите  после
обеда.
   - А у вас маленькие доски или большие? - Вика  решила  проявить  свою
осведомленность в вопросе.
   -  Разные.  Есть  и  маленькие.  Вас,  наверное,   интересует   класс
"фанатик", если я правильно понял?
   - Наверное.
   - Вот и отлично. Спросите Алексиса. Меня, кстати, Лехой звать.
   Местные говорят Алексис.
   - Лехой? Алексис...
   - Да. А...
   - Вика. Виктория.
   - Значит, "победа".
   - Лучше просто Вика.
   - Хорошо. Вон там. На пляже. В три.  Кстати,  у  моего  дедушки  была
"Победа". Машина. - Потом он посмотрел на нее внимательнее. - Вам  можно
в три.
   Вы уже загорелая.
   - До вас мне далеко.
   - Это верно.
   - А вы здесь давно?
   Он снова быстро взглянул на нее:
   - Достаточно давно...
   Он ушел, а Вика осталась за столиком и смотрела на свои креветки.
 
*** 
 
   Это была самая сумасшедшая компания, какую  Вика  встречала  в  своей
жизни. Эти серферы  говорили  на  каком-то  своем  языке  и  о  каких-то
совершенно своих вещах. Они были милы  и  открыты,  но  в  то  же  время
представляли собой людей отдельной породы. Они узнавали друг друга,  как
Вике показалось, по каким-то тайным знакам. Никто никого  ни  о  чем  не
спрашивал, но она поняла, что многие  из  них  путешествуют  по  миру  в
поисках ветра и волн и  что  единственное  место  в  Европе,  где  можно
неплохо покататься на доске  без  паруса,  -  это  Бискайский  залив  во
Франции. Вика с удивлением узнала, что, например, симпатичная пара рыжих
молодоженов работает в одной из крупнейших фирм в Силиконовой долине, но
это было сказано совсем по другому поводу, и Вика решила, что говорить о
бизнесе здесь совсем неуместно.
   Им было очень  весело  вместе.  Отношения  людей,  которых  связывает
только поклонение природным стихиям. Потом, когда начало  вечереть,  они
пили пиво и смеялись, а у Вики с непривычки болели мышцы спины. А  потом
все разошлись по своим делам. Многие -  по  двое.  Почти  все  разошлись
парами. Так будет точнее. Вика ушла одна.
 
*** 
 
   - Сеньорита, а вы разве не ужинаете сладкими блинчиками?
   Вика рассмеялась. Алексис, Леха, - он был все в той же  одежде,  хотя
уже наступил поздний вечер. Уже было по-южному темно.
   - Ты всегда пристаешь к женщинам, которые едят?
   - И еще - которые поют. По-моему, так это называлось?
   На ты они перешли уже днем, когда Алексей  учил  ее  ловить  ветер  и
посоветовал "не отклячивать задницу".
   - Я вот подумал, что ты скоро уедешь...
   -  Необработанный  материал?  -   Вика   рассмеялась   и   неожиданно
покраснела. С моря дул бриз.
   - В смысле?
   - Я слышала, как ты на пляже, указывая приятелю на  двух  здоровенных
девиц, назвал их необработанным материалом.
   -  А,  помню.  Ты  наблюдательна.  Голландские   девушки   -   всегда
необработанный материал.
   - Правда, что тебе тридцать семь?
   - Правда.
   - Я думала, ты пошутил. Выглядишь намного моложе.
   - Беззаботная жизнь. Море, пиво, музыка... Вот сейчас к тебе пристаю.
   С чего стареть-то?
   - А чем ты занимаешься?
   - Ты же видела - катаюсь на доске.
   - А еще?
   - Еще на мотоцикле.
   - А еще?
   - Иногда сплю со своими клиентками. И...
   - Кстати. - Вика оборвала его. - Насчет клиенток. Мы не  договорились
насчет оплаты.
   - По-моему, мы сейчас это делаем.
   - Слушай, перестань паясничать, хотя учти - я умею вести бизнес.
   - Как скажешь.
   - Ты меня действительно заинтриговал. Все это очень необычно.
   - Что именно?
   - Как ты живешь здесь...
   - Почему? В Испании много русских. Не в этом городе,  но  в  Аликанте
полно. Целые поселки. Народ понакупил себе вилл.
   - У тебя здесь дом?
   - Нет, я так не думаю. Просто, по некоторым обстоятельствам, мне пока
лучше не возвращаться в Россию. Надеюсь, скоро все закончится.
   - Ну вот, ты меня интригуешь все больше и больше.
   - Не бери в голову. Думаешь,  все  это  так  важно?  Послушай,  тихо,
слышишь - шум прибоя? Вот это действительно важно.
   - Хорошо. Можно последний нескромный вопрос? На что ты здесь  живешь,
любитель прибоя?
   - Граблю бензоколонки.
   - Ты бандюга? - Она рассмеялась.
   - Нет, что ты, так, ворую по мелочи. Вот украл себе одежду.  То,  что
нравится, оставляю. Что не нравится - продаю на блошиных рынках. Тут  их
полно.
   - Я больше не буду задавать тебе никаких вопросов.
   - И правильно. Лучше поедем в одну деревню, там будет старинный, чуть
ли не языческий праздник. И прекрати обижаться.
   - Я не обижаюсь. На  самом  деле.  Извини,  что  пристала  к  тебе  с
расспросами. Господин-Любитель Прибоя, Вор и... Бабник. Ой, а может,  ты
кидала?
   - С ума сойти, какая ты воспитанная. Едем?
   - Мне надо тогда забрать машину.
   - У меня есть. Правда, на двух колесах. Тебе понравится.
   Вика посмотрела на огромный тяжелый  мотоцикл  с  вынесенным  вперед,
раза в полтора дальше, чем обычно, передним колесом.
   - "Харлей-дэвидсон"? Специализируешься по эксклюзивным вещам?
   Он кивнул:
   - Легенда Америки.
   - Ты его тоже украл?
   - Нет, для этого он слишком велик. Я его угнал.
   -  Ты  водить-то  его  хоть  умеешь?   -   усмехнулась   Вика.   Этот
развлекающийся повеса нравился ей все больше.
   - Сейчас и узнаем. Я угнал его пять минут назад.
 
*** 
 
   Они неслись по ночной  автостраде.  Вика  обхватила  его  за  пояс  и
отметила, что у этого крепкого парня (какой к  черту  парень,  если  ему
тридцать семь лет!) нет на животе ни капли жира. Потом,  неожиданно  для
себя самой; она прислонилась к его спине щекой. И  ей  вдруг  стало  так
спокойно.  Она  чуть  повернула  голову  и  увидела  звезды,   свисающие
искрящимися гроздьями в черном до густоты небе. Куда-то  отступили  шумы
автострады, и Вика услышала нечто другое - безмолвный, но  мощный  голос
стихий, тех, что над головой, и тех, что внутри ее.
   Потом она опустила глаза. Ее щека  все  продолжала  касаться  Лехиной
спины. Вика чуть повернула голову, уткнулась в спину носом и... с трудом
подавила желание его поцеловать.
   "Харлей-дэвидсон" покинул автостраду. Они съехали на дорогу,  ведущую
к маленькой рыбацкой деревушке.
 
*** 
 
   Большая часть  компании  серферов  находилась  уже  здесь.  Они  пили
красное  вино.  На  деревянной  подставке  перед  ними  шипела  огромная
сковорода. У каждого была деревянная ложка.
   - Это фабаду, - сказал Леха. - Обжоры.
   - Что это?
   - Там белая фасоль с кровяной колбасой. Еще кусочки сала и ветчины.
   Очень вкусно. Пойдем к ним.
   Рыжие  молодожены,  да  и  все  остальные,  приветствовали  Вику  как
старинную подругу, они что-то кричали и  махали  им  руками.  Молодожены
всучили Вике чистую деревянную ложку и  усадили  ее  между  собой.  Леха
оказался по  другую  сторону  стола.  Фабаду  действительно  было  очень
вкусно. Особенно на плоской  деревянной  ложке.  Вика  подняла  глаза  и
встретилась взглядом с Лехой.
   Улыбнулась.
   -  Вон  твои  любимые  морепродукты.  И  попробуй  сыр.  Это   как-то
называется... сейчас вспомню...
   - Кабралес?
   - Нет. - Леха покачал головой.  -  Это  местный  сыр.  Я  смотрю,  ты
неплохо ориентируешься.
   - Я?!
   - Знаешь всех рыбаков и трактирщиков. Названия местных деликатесов.
   Ты не в первый раз в Испании?
   - Впервые. А ты?
   - Я давно люблю эту страну. Смотри!
   Неожиданно послышался  какой-то  шум.  Вика  решила,  что  начинается
местный рыбацкий праздник и сейчас  будет  какой-то  танец,  исполняемый
исключительно мужчинами. Несколько крепких мужчин быстро встали в  круг.
И им на плечи так же быстро забрались другие.
   - Что они делают?
   Леха улыбнулся:
   - Смотри.
   Тем на плечи забрались юноши. Это был уже третий уровень.  Но  юношам
на плечи, карабкаясь по телам, как по стенам, забрались подростки. Живая
башня угрожающе накренилась, у  них  не  было  никакой  страховки.  Вика
почувствовала, как у нее внутри все похолодело. Но это был еще не конец.
Подросткам на плечи взобрались дети. Живая башня из пяти уровней. Те, на
самом верху, были совсем малыши.  Если  они  свалятся...  Но  ничего  не
случилось. Под бурю аплодисментов, гиканье и  свист  человеческая  башня
так же спокойно рассыпалась. Глаза у людей горели;  Вика  почувствовала,
что это  странное  возбуждение,  пришедшее  вслед  за  страхом,  наконец
стихает. И только тогда поняла, что с силой сжимает Лехину руку.
 
*** 
 
   - Я, наверное, не умею танцевать фламенко, - улыбнулась Вика.
   - Пойдем. - Он повел ее в круг. - Танец - это такая вещь,  о  которой
ничего не знаешь, пока не начнешь танцевать. Тем  более  это  не  совсем
фламенко.
   Гитары отбивали бешеный ритм. Вика подумала, что в жилах  этих  людей
вместо крови течет расплавленное солнце. Она слышала страстные голоса  и
переборы струн и думала,  что  эта  музыка,  наверное,  родилась  раньше
людей. Он был прав, когда говорил о танце. Вика чувствовала, как звуки и
ритм пронизывают ее,  она  повторяла  движения  танцующих  испанок,  она
видела глаза, обращенные внутрь страсти, она отбивала ногами узор танца,
и бушующая лава страсти пробуждалась внутри ее, лава,  укротить  которую
мог лишь танец.
   Она смотрела Лехе (Алексис!) прямо в глаза, слушая  ритм,  отбиваемый
хлопками в ладоши и ударами по гитарным струнам. Она не  знала,  сколько
времени продолжался их фламенко; эта музыка говорила на языке той  поры,
когда между людьми, временем и стихиями не существовало граней. Ей  было
все безразлично, в мире осталась только музыка, мир стал танцем.  Осанка
испанских грандов, горделивые  движения  их  дам,  беспощадная  нежность
гитар...
   Их укрывали платками, как танцующих любовников,  а  потом  неожиданно
фламенко кончился и они оказались связанными лентой.
   Им хлопали. Испанские гранды и их женщины. И рыжие молодожены. А Вика
непонимающе глядела по сторонам и на пояс-ленту, связавшую их.  Какая-то
царственная испанка, наверное, жена местного рыбака, укрыла их цветастым
платком.
   - Лента, - проговорила Вика, чувствуя, какими горячими стали ее губы.
   - Мы теперь жених и невеста. Ты должна меня поцеловать.
   - Это хорошо. Я... только...
   - Конечно, хорошо. Теперь ты не имеешь права мне отказать.
 
*** 
 
   Она отдалась ему прямо на пляже. Совсем недалеко от того  места,  где
они танцевали фламенко. Она  слышала,  что  танец  продолжается,  только
теперь он принадлежал кому-то другому. И еще им  двоим.  Она,  наверное,
потеряла голову. Их укрыла ночь. И еще никогда ей не было так хорошо.
   Они были любовниками.
   Они ничего не знали друг о друге. Никаких обещаний.
   Их плоть сама сделала выбор.
   Вика, умница Вика, никогда не слушала голос плоти. Она, как  и  любая
другая,  наверное,  втайне  мечтала  о  принце.  Теперь   пришло   время
оплачивать счета. Совсем другие,  подлинные  счета.  Какой-то  курортный
повеса, солнечный плейбой вскружил ей голову. Наверное, потом она  будет
жалеть. Она потеряла контроль. Она всегда сама выбирала  себе  партнеров
по сексу.
   Песок под ее спиной был все еще теплым.
   Беспощадно нежный танец.
   Она хотела терять контроль.
   Она хотела, чтобы ночь была бесконечной.
 
*** 
 
   Потом они вернулись к столу.  Праздник  продолжался.  Им  смеялись  и
аплодировали. Молодожены опять усадили Вику между собой. Вика  подумала,
что ей абсолютно плевать, если эти люди примут ее за шлюху. Но в  глазах
окружающих была лишь радостная доброжелательность. А потом Леха  заявил,
что у него нет денег, и она, усмехнувшись  -  вот  плейбой!  -  оплатила
счета.
   А потом они вернулись в ее гостиницу, в ее маленький и уютный номер и
снова занимались любовью. Уснув лишь на несколько минут, когда за  окном
уже начинался рассвет.
 
*** 
 
   В то утро Вика и старик Рикардо наловили рекордное количество рыбы.
   - Море добро к вам, синьорита, - сказал Рикардо.
 
*** 
 
   Он заехал за ней в три часа и сказал, что сегодня никакого серфинга.
   Он спросил, есть ли у нее вечернее платье, что-нибудь  для  оперы,  и
сказал, чтобы она взяла его с собой.
   - Куда мы едем? - После рыбалки Вика проспала несколько часов.
   - Сюрприз. Надеюсь, тебе понравится.
   Она посмотрела на Леху - мотоцикл и та же форма одежды, что и вчера.
   - Вечернее платье для оперы? - Вика пожала плечами. - Я... ничего  не
понимаю.
   - У меня есть багажник. Ты просто должна взять его с собой.
   Через несколько  минут  они  неслись  мимо  апельсиновых  деревьев  к
подножию  невысоких  гор...  Наверное,  они  развили   слишком   большую
скорость, но Вика не ощущала ничего, кроме радости.  Потом  она  увидела
местный аэродром.
   Мотоцикл  выкатил  прямо  на  взлетную  полосу  и  подрулил  к  трапу
небольшого самолета. Экипаж вежливо поздоровался с ними. Они поднялись в
самолет. Кто-то занес их багаж. Все происходило так быстро и неожиданно,
что Вика даже не  успела  удивиться.  Теперь  она  была  уже  не  просто
заинтригована. Когда за ними убрали трап, Вика поняла, что этот  самолет
ждал именно их.
   Самолет взлетел.
   Им предложили шампанского.
   - Все, теперь можно переодеваться, -  весело  заключил  Леха.  -  Все
поездки на "харлее" на сегодня закончены.
   Кроме них и экипажа, на борту больше не оказалось никого.
 
*** 
 
   - Что происходит? Ты можешь мне сказать?
   - Мы едем в Оперу. Тебе нравятся Пласидо Доминго и Лючано Паваротти?
   Вика смотрела на него, широко раскрыв глаза.
   - Ушам своим не верю, - наконец произнесла она. - Ты пригласил меня в
Оперу? Мы едем слушать музыку?! Ты... Черт, но  тогда  мне  придется  не
верить и своим глазам! Ты... ты... ты кто вообще такой?
   - Приличные девушки спрашивают об этом до перетраха.
   - Ах ты, свинья! - Вика рассмеялась. - Я катаюсь на  серфинге,  ворую
мотоциклы... Ой-лю-лю...
   - Ни одно слово не было ложью. Иди переодеваться. До  Мадрида  лететь
всего сорок минут.
   - Мы летим в Мадрид?!
   - Там прекрасный оперный театр. Он так и называется Опера.  А  я  еще
хочу предложить вам шампанского, сеньорита.
   - Ты псих! Ты знаешь, что ты сумасшедший?
   - Знаю. Мне это уже говорили. Но вчера, всего несколько часов  назад,
в твоем номере, а если уточнить - то в твоей постели, ты  меня  называла
совсем другими словами.
   - Очень  деликатно  с  твоей  стороны  мне  это  напоминать.  -  Вика
улыбнулась, к ее щекам чуть подступила краска.  Но  это  вовсе  не  была
краска смущения. - Ты  тоже,  кстати,  был  красноречив.  -  Она  весело
посмотрела на него.
   А потом уже действительно смутилась.
   - Еще одно слово, - произнес Леха, - и я последую за тобой туда,  где
ты будешь переодеваться, и заставлю повторить все сказанное вчера  слово
в слово.
 
*** 
 
   Прямо к трапу самолета в мадридском аэропорту подкатил лимузин.
   Вечерело, но было все равно жарко, под тридцать.
   - Нелегко в такую жару болтаться  в  смокинге,  -  произнес  Леха.  В
костюме он стал еще красивее.  Он  был  похож  на  переодетого  Тарзана.
Какая-то нелепая история, чем-то  похожая  на  перепутанную  сказку  про
Золушку.
   Вика усмехнулась.
   Вечерняя испанская столица ждала их. Леха шепнул ей, что это один  из
лучших городов в мире.
   Потом они были в Опере. Они сидели в ложе, слушали  арии  из  опер  и
держали  друг  друга  за  руку.  Царственная  Монтсеррат  Кабалье,  Хосе
Каррерас, Лючано Паваротти...
   Это все напоминало сон. Словно Вика сначала попала в сказку, а  потом
на сказочный бал.
   И был очень поздний ужин в старом ресторане на Пуэрто-дель-Соль,  где
фонтаны подсвечивались разноцветными огнями всю ночь. А потом они  пошли
к фонтану и Вика пыталась достать монетку  и  прямо  в  вечернем  платье
загремела в воду. А Леха из солидарности бросился за ней.
   Вика  совсем  потеряла  голову.  Они   целовались,   как   влюбленные
подростки.
   Но когда они, смеющиеся, заявились в роскошный отель  на  Гран-виа  и
капли воды продолжали бежать по ним,  что  вызвало  недоумение  у  одних
постояльцев и восторженное понимание у других, ночной портье не  выразил
никаких признаков беспокойства. Он даже бровью не повел.  Он  был  полон
достоинства, такта и подчеркнутой вежливости. Он  поставил  перед  Лехой
ключи,  не  пластиковую  карту,  а  настоящие  ключи  с  тяжелой  резной
болванкой, и поинтересовался, не будет ли каких-нибудь распоряжений.
   - Клубнику со сливками и виски для леди, -  усмехнулся  Леха.  -  Ой,
простите, забыл: для леди - чистого спирта.
   - В ваш номер?
   - Разумеется.
   - Насчет спирта сеньор, конечно, пошутил? Я так и понял.
   Вика склонилась к Лехиному уху:
   - Ага, - и она ущипнула его за бок, - у тебя здесь свой номер...
   - Предпочитаешь это  делать,  как  вчера,  на  улице?  -  Леха  нежно
коснулся губами ее виска.  -  Я  знал,  что  это  тебе  понравится.  Тут
чудесный парк - называется Ретиро.  Там  сейчас  совокупляется  половина
Мадрида. Очень романтично. Если хочешь - пошли!
   - Засранец! - Она снова ущипнула его за бок,  а  потом  обратилась  к
портье:
   - Вас не удивляет, что мы в таком виде?
   - Нет, мадам, лето в Мадриде жаркое, а вода так освежает. Если вы  не
намерены оставаться в таком виде и завтра, мы  приведем  вашу  одежду  в
порядок.
   ...Они всю ночь занимались любовью, а утром Вика обнаружила, что Лехи
в номере нет. На подушке рядом лежали роза и записка:  "Неотложные  дела
заставили меня уехать. Увидимся". И все. Больше ни слова.
   Она повертела в руках бумажку и произнесла:
   - Ну как же...
   В дверь постучали. Сердце Вики радостно забилось.
   - Входите.
   Это всего лишь принесли завтрак. На одну персону. Праздник закончился
- началось похмелье. Всего шесть слов - и все.
   Увидимся...
   Вика обнаружила свою пляжную одежду, ту,  что  сняла  в  самолете,  и
вечернее платье -  каким-то  непостижимым  образом  его  уже  привели  в
порядок.
   Зазвонил телефон. Вика схватила трубку:
   - Алло?
   Это был портье.
   - Мадам, внизу вас ждет лимузин. Он отвезет вас в аэропорт.
   - Спасибо. - Вика положила трубку на место и громко произнесла:
   - Вот свинья!
 
*** 
 
   Через сутки самолет компании "Иберия" увозил Вику домой.
   И Андрей,  и  вся  "разложившаяся  тусовка",  отдыхавшая  с  Викой  в
Марбелье, были прилично навеселе. Подходил к  концу  последний  день  их
отдыха, и они решили основательно повеселиться. Они шумели,  смеялись  и
выкрикивали какие-то лозунги. Андрей заявил, что  только  сейчас  понял,
что всегда был в душе испанцем.  Его  предложение  захватить  самолет  и
полететь  обратно  вызвало  бурную  поддержку.  Руссо  туристо,   облико
морале... Вика выпила с ними  водки,  а  потом  сидела  одна  и  грустно
смотрела в окно. Здесь, в небе, было очень много солнца, так  же  много,
как и там, в Испании.
   Он, конечно, свинья, но самым печальным было другое. Вика поняла, что
влюбилась.
 
*** 
 
   В Москве ждало много работы - все же за полмесяца накопилось прилично
дел, и это было хорошо. Вика работала больше, чем обычно; как алкоголики
пытаются заглушить свою тоску спиртным, так трудоголики борются с чем-то
похожим при помощи работы.
   Но Вика чувствовала себя очень несчастной.
   Обычный курортный роман. - все скоро отболит, пройдет и забудется.
   Но ничего не проходило. Она действительно была влюблена.
   Андрей понял, что с Викой творится что-то неладное.
   - Я могу тебе как-то помочь? - спросил он однажды.
   - Не можешь.
   - Если хочешь, куда-нибудь съездим на выходные.
   - Нет, Андрюш, спасибо, - ответила Вика. - Правда спасибо.
   Она нежно любила  Андрея,  наверное,  догадываясь,  что  он  все  еще
относился к ней не просто по-дружески, но тут уж  ничего  не  поделаешь.
Как в дурацкой пьесе: он любит  ее,  она  любит  другого,  другой  любит
третьего...
   Вика очень обрадовалась, когда Андрей наконец нашел  себе  постоянную
девушку.
   - Потрясающая девка, - сказала Вика, и она вовсе не лукавила.
   Сейчас Вика ощущала себя как Золушка после бала, только  ей  даже  не
оставили хрустального башмачка. Она была  богатой  и  несчастной.  Очень
несчастной.
   - С тобой что-то приключилось за эту неделю? - спросил Андрей.
   Вика кивнула. В Андрее было то, чего не было в других.  При  нем  она
даже могла бы позволить себе расплакаться.
   - Что? В смысле... - Он вдруг спохватился:
   - Извини, пожалуйста. Не хочешь - не говори.
   - Что-то самое лучшее в жизни. Только все кончилось. Вот.
   - Извини.
   - Чего тут теперь...
   - Хочешь - поедем к нам с Любкой, она будет рада.
   - Она у тебя отличная.
   - Ну как?
   - Нет, Андрюш, спасибо. Мне надо еще раз посмотреть  все  договора  с
"Континентом". Завтра все же подписание. Это хорошо.  Это  очень  важно.
Это...
   Черт. Я похожа на дуру?
   - Конечно, как всегда. - Он улыбнулся.
   Она все-таки прыснула, толкнула его в бок, потом сказала:
   - Вот так-то. Я еще  поработаю.  Почему  мы  подписываем  все  важные
договора по пятницам? Знаешь, меня тоже бросили в пятницу...
   - До следующей пятницы я совершенно свободен. - Андрей улыбнулся.  Ее
последнюю фразу он заставил себя не услышать.
   - Ладно. - Вика вздохнула и уже серьезно проговорила:
   - Главное, чтобы "Континент" завтра не сорвался с крючка.
   - Не сорвется.
   - Почему?
   - Потому что ты самая лучшая.
   Вика усмехнулась:
   - А ты мой самый любимый балда. Спасибо тебе.
   - Не сорвется. Вот увидишь. Все будет хорошо.  По  пятницам  договора
обычно подписываются.
 
*** 
 
   Вика и Андрей находились в главном офисе "Континента".  Сейчас  будут
подписываться все бумаги, и они обсуждали последние детали. Им сообщили,
что это очень масштабный договор;  вице-президент  Петр  Виноградов  уже
находился  здесь  (Андрей  сказал  Вике,  что  Виноградов  соответствует
номиналу.  "Что?"  -  Вика  не  поняла.  Виноградов,  второй  человек  в
"Континенте",  пояснил  Андрей).  Однако  договор  такого  уровня  будет
подписываться лично президентом. Вике уже  сообщили,  что  все  проблемы
между правоохранительными органами и руководителем "Континента" (Вике их
назвали "недоразумением") исчерпаны, все  возвращается  на  круги  своя,
глава группы вновь приступает к исполнению своих обязанностей.
   - Он что, был в бегах? - произнесла Вика, наклонившись к Андрею.
   Тот кивнул:
   - Там было круто. Его вроде полгода или год не  было  в  стране.  Они
постарались не афишировать это дело.
   - Молодцы. Но я не знала, что это так серьезно. Я была уверена...
   - Успокойся, его подпись - чистая формальность. Договор проработан до
мелочей, и он у нас в кармане.
   - Не опережай события.
   - Это дело ведет Виноградов.
   - Да знаю я... Сколько он меня развести пытался.
   - Тебе не подходит подобная терминология. - Андрей мягко улыбнулся.
   - Очень даже подходит. Ты не знаешь всего.
   - Хочешь сказать, что он козел?
   - Похотливый кот. Но очень важный. Почти надутый.
   Андрей подмигнул ей. Впервые подобный диалог состоялся несколько  лет
назад, когда они решили уйти и создать свое дело.  "Козел",  "похотливый
кот" и еще очень много терминов - это была их азбука,  и  они  прекрасно
понимали друг друга.
   - Но не козел?
   - Нет, умный, хоть и упертый. Однако - котяра...
   - Все будет хорошо, Вика.
   Вскоре почти  все  собрались,  не  было  лишь  президента,  и  решили
начинать. Вику  еще  раз  попросили  выступить  с  мини-докладом,  точно
изложив все их предложения.
   - Если  у  меня  заболит  язык,  -  тихо  сказала  Вика,  -  ты  меня
поддержишь.
   - Не разговор, - отозвался Андрей. - Давай, удачи.
   Вика начала свой  доклад,  прекрасно  выстроенный  и  продуманный  до
мелочей. Лица сидевших напротив людей сначала  казались  непроницаемыми,
но Викина речь была живой,  ироничной,  хоть  и  крепилась  к  железному
костяку логики.
   Да, не зря ее хвалят, голова у девки варит, золотая голова, а то, что
ноги от ушей, - так это даже лучше...  В  глазах  у  Викиных  слушателей
появилось что-то новое и  живое:  сквозь  завесу  непроницаемости  начал
пробиваться интерес,  желание  обсуждать,  задавать  каверзные  вопросы,
которые Вика с легкостью отбивала, и  через  десять  минут  поняла,  что
Андрей прав - договор у них действительно в кармане. Потрудились они  не
напрасно, потрудились они на славу. А  потом,  когда  Вика  ответила  на
наиболее каверзный вопрос, появился президент. Он сделал знак, чтобы  не
отвлекались, и быстро прошел к своему  месту  во  главе  стола.  Уселся,
поднял голову и посмотрел Вике в глаза. И тогда она  почувствовала,  что
слова, слетающие с ее языка, вдруг стали тяжелыми, как будто  каменными,
они застревали у нее в горле, вызывая удушье и  не  давая  ей  говорить.
Вика не изменилась в лице, она пыталась продолжать свой доклад, несмотря
на то что сердце бешено колотилось у нее  в  груди.  Она  посмотрела  на
Виноградова, на всех остальных, на Андрея, а потом произнесла:
   - Извините. Мне надо выйти. - Она бросила  взгляд  на  Андрея.  -  Ты
продолжишь?
   - Конечно. - Он поглядел  на  нее  встревоженно.  -  С  тобой  все  в
порядке?
   - Продолжи...
   - Конечно, конечно, не беспокойся.
   Замешательство было недолгим; Вика вышла, а Андрей  остался  отвечать
на вопросы и заканчивать дело. Еще одно короткое  замешательство:  вслед
за Викой вышел президент.
   ...Она стояла у окна, грудь ее плавно вздымалась, кулаки были сжаты.
   Секретарь, командующая в приемной,  решила,  что  у  этой  "пробивной
шлюхи" наконец что-то не вышло. Видимо, у мадам что-то  не  стыковалось,
вот и стоит  как  молодая  кобылка  и  цокает  копытом.  Секретарь  была
суперпрофессионалом в своей области, дамой в возрасте. Для витрины здесь
держали несколько длинноногих девочек, но настоящей хозяйкой в  приемной
была она. Секретарь - так она  по  крайней  мере  считала  -  знала  про
"Континент" все. И весь порядок в этой огромной империи держался  на  ее
мудрых и усталых плечах. Звали ее Лидией Максимовной.
   Понравиться ей в делах с "Континентом" уже было половиной успеха. Так
она считала. Да и не только она одна. Эта молоденькая кобылка,  которая,
видать, сделала карьеру, прыгая из постели в постель,  Лидии  Максимовне
сразу не понравилась. Еще до начала совещания  Лидия  Максимовна  решила
поставить ее на место; нет начальства - сиди, жди в приемной. Та уселась
в кресло, закинула ногу на ногу. Конечно, что у нее еще, кроме ног-то...
Закурила. Лидия Максимовна сказала, что у них не курят.
   - Извините, - она затушила сигарету, - просто у вас здесь пепельница.
   И улыбнулась.
   "Нечего мне глазки строить, - подумала Лидия  Максимовна,  -  порядок
есть порядок. Здесь серьезное учреждение, а не стриптиз какой-то".
   Потом появился Виноградов, расцеловал ей ручки, провел в зал. Что  ж,
на то Лидия Максимовна и профессионал, чтоб знать все о субординации.
   Виноградов - солидный мужчина, но  слаб  к  женскому  полу.  А  потом
появился Алексей Игоревич и, видать, быстро поставил принцессу на место.
Вот и выскочила вся бледная, не поймет, куда ей - то ли обратно, то ли в
умывальник.
   Алексея Игоревича Лидия Максимовна очень уважала. Еще  бы,  умница  и
такой красавец, здесь в него все, кто тайно, кто явно, влюблены,  и  его
ножкой на ножку не прошибешь. Мужик - умница! Она поглядывала  на  Вику,
что называется, вполглаза  и  была  очень  даже  довольна,  что  кобылку
поставили на место.
   Однако сегодня Лидии Максимовне придется  несколько  ревизовать  свои
взгляды.
   Дверь открылась. Из зала  совещания  вышел  Алексей  Игоревич.  Лидия
Максимовна вся подтянулась.  Кобылка  вздрогнула.  Резко  повернулась  и
произнесла:
   - Ты мерзавец! Свинья! Как ты мог со мной так поступить?!
   Лидия Максимовна сначала даже ничего не поняла. Этого не может быть.
   Она настолько не могла в это поверить, что быстренько  убедила  себя,
что просто ослышалась, а сказано было нечто совсем другое.
   - Я тоже рад тебя видеть, - произнес Алексей Игоревич.
   Он сказал ей "ты"? Или Лидия Максимовна опять ослышалась?
   - Свинья!
   Лидия  Максимовна  внутренне  напряглась.  Потом  случилось  то,  что
привело Лидию Максимовну в состояние легкого  ступора.  Кобылка  влепила
Алексею Игоревичу звонкую  пощечину.  Нижняя  челюсть  Лидии  Максимовны
непроизвольно двинулась вниз - это что за безобразие здесь творится, она
заявилась сюда драться или договора подписывать?! Кобылка снова  занесла
свои рученьки (нет, она явно собиралась драться) и совершенно  отчетливо
произнесла слово "негодяй".
   Лидия Максимовна побледнела. Она лишилась дара речи.
   Алексей Игоревич схватил эту девицу за руку:
   - Хорошо, согласен. Успокойся.
   - Ты мерзкая свинья! Это я должна успокоиться?!
   - Я же не кричу.
   - Еще бы ты... - Кобылка захлебнулась в собственном крике. Она  снова
захотела ему врезать. Алексей Игоревич крепко держал ее руку. Не  просто
держал... он ее обнимал, а кобылка еще и вырывалась.
   - Успокойся, - произнес Алексей Игоревич. - Нам надо закончить дело.
   - Иди ты к черту со своим делом! Засунь его себе в...
   - Это не мое дело, это твое дело...
   Смысл происходящего стал медленно доходить до Лидии  Максимовны,  все
же она была женщиной умной.
   - Прекрати драться, черт тебя побери! - рассердился Алексей Игоревич.
   - Я тебя в чем-то обманул?
   - Ты... ты...
   Лидия Максимовна уже  бесшумно  шла  к  выходу.  Она  открыла  дверь,
проскользнула в проход и, затворяя дверь за собой, увидела, что  Алексей
Игоревич сгреб кобылку в охапку.
   Лидия Максимовна понимала, что это может значить.  Она  очень  быстро
взяла себя в руки. Лидия Максимовна встала у двери часовым.  И  когда  в
приемную хотел пройти один из коммерческих директоров, Лидия  Максимовна
предостерегающе подняла руку.
   - Туда нельзя! - властно произнесла она.
   ...Он снова ее целовал. Он ее победил еще раз. И  глупая  и  покорная
Вика отвечала на его поцелуи и была счастлива как последняя дура.
   - Ты опять обманываешь меня? - пролепетала она.
   - Конечно.
   - Зачем?
   - Потому что я мерзавец. И свинья, и... кто еще?
   - Негодяй.
   - Вот.
   - Почему ты со мной так поступил?
   - Я же написал, что мы увидимся.
   - Ты все знал с самого начала?
   - Да.
   - Гад.
   - Это новое слово?
   - Да.
   - Если честно - не совсем.
   - Что - не совсем?
   - Когда я спросил насчет креветок, я ничего не  знал.  И  когда  учил
тебя  серфингу  -  тоже.  Потом,  вечером.  Все  сопоставил,   попытался
вспомнить, где тебя видел, и попросил выслать  факсом  твою  фотографию.
Тогда все и понял.
   - Смеялся?
   - До колик.
   - И когда повез меня в деревню - тоже?
   - Да, все время. Кроме маленького промежутка, того,  на  пляже.  Если
помнишь, нам было не до смеха.
   - Ты можешь меня поцеловать?
   - Почему ты мне ничего не сказал?
   - Ты бы все равно не поверила. Мне было хорошо с тобой,  я  не  хотел
ничего портить.
   - Мне тоже... Мне тоже было хорошо. А потом,  все  это  время,  очень
плохо.
   -  Мне  нельзя  было  возвращаться,  ты  знаешь.  Но  я   следил   за
деятельностью компании. Где я  нахожусь,  точно  знали  всего  несколько
человек. Я очень рад, что вы выбрали на завтрак креветки, сеньорита.
   - Ты был таким чудесным, таким солнечным...
   - А ты напоминала старую рухлядь.
   - Гад.
   - Ты не хочешь начать звать меня по имени?
   - А если это опять вранье?
   - Я ведь ни разу тебя не обманул.
   - Ты меня бросил. И мне было очень плохо. Так не  поступают.  Ты  мог
мне все рассказать.
   - Я не знал, что тебе рассказывать. Теперь знаю.
   - Ты мог бы  объяснить,  я  бы  все  поняла.  Это  все  было  слишком
волшебным, чтобы... Я уже взрослая девочка. Ты, наверное, женат?
   - Пока еще нет. Надеюсь, что скоро буду.
   - Поздравляю. Ты... Я ведь все бы поняла.
   - Ты умная, я знаю.
   - Как все ужасно...
   - Ты не рада меня видеть?
   - Теперь даже не знаю. Все это... черт... Она хоть красивая?
   - Кто?
   - Твоя невеста?!
   - Страшна, как атомная война.
   - Так тебе и надо. Хотя меня все  это  не  касается.  Ты  знаешь,  я,
наверное, сейчас расплачусь. Черт...
   - Не надо. У меня к тебе деловое предложение.
   Она горько усмехнулась.
   - Меня интересует твоя компания...
   Его слова стали звучать где-то вдали.
   - Я знаю, как получить ее наиболее эффективным  способом.  Выходи  за
меня замуж.
   Она вскинула голову и посмотрела ему в глаза. Это уже подлость...
   - Тебе что, доставляет удовольствие издеваться надо мной?
   - Нет, мне нравится с тобой спать. И меня интересует твой бизнес.  Ну
как, выйдешь?
   - Прекрати паясничать. Пожалуйста.
   - Черт, я делаю тебе официальное предложение.
   - Ты... у тебя же невеста.
   - Да, она страшна, как  атомная  война.  Жрет  по  утрам  креветки  и
трахается с первым попавшимся серфером. Но я готов  потерпеть.  Что  мне
остается...
   - Ты... Скажи, ты сумасшедший?
   - Полагаю, что нет. Хотя многие хотели бы так считать. Это к делу  не
относится. Я в последний раз тебя спрашиваю - станешь моей женой?
   - Ты... ты доиграешься.
   - Да или нет?
   - Ты доиграешься, черт тебя побери! Дошутишься! А что, если я  возьму
и не стану отказываться? А?! Что будешь делать?
   - Прекрасно, значит, все решено.
   - Подожди...
   - Что?
   - Ты понимаешь, что делаешь?
   - Всегда. Кроме того момента на пляже.
   - Господи...
   - Не преувеличивай. Хотя я тронут.
   - Но... - Вика покачала головой.
   - Хорошо. Ты согласна, да? Не говори, что нет.
   - Мы ведь... совсем не знакомы...
   - Ерунда, брак - категория экономическая. Тебе любой подтвердит,  что
я редко ошибаюсь с выбором.
   - Что ты несешь?
   - Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты  согласна,  я  не  стану
этого откладывать. Я знаю загс, где нас распишут  прямо  сегодня.  И  мы
обвенчаемся в церкви. Я все это время думал о  тебе.  Я  еще  в  Испании
понял, что со мной что-то не так. Поэтому и  сбежал.  Я  обещаю  сделать
тебя счастливой.
   - Боже...
   - У меня нет детей, жен, я не скрываюсь от алиментов. У меня  высокая
зарплата, говорят, что я не жадина и вроде бы неплох в постели. Что еще?
Да, мне кажется, я тебя люблю. Это все.
   Вика не страдала излишней сентиментальностью. Она почти не знала, как
это - по-женски всплакнуть. Но в последнее время она с трудом сдерживала
слезы.
   А тут не выдержала, и слезы потекли по ее щекам. Леха, глядя на  нее,
подумал, что только  сейчас  ему  ответила  согласием  самая  прекрасная
женщина на земле.
 
*** 
 
   Лидия Максимовна приоткрыла дверь и немедленно ее захлопнула.
   Они целовались... Уже больше десяти минут. А это  неспроста!  Алексей
Игоревич так себя не вел никогда. И если  разобраться,  то  эта  кобылка
очень даже неплоха. И она не  кобылка  вовсе.  А  весьма  милая  молодая
женщина.
   Господи, как она влепила ему! Алексею Игоревичу...  Видать,  было  за
что.
   И потом пора, ему тридцать  семь  лет,  сколько  можно  в  бобылях-то
ходить?
   - Ну можно, что ли, пройти? - произнес кто-то.
   - Нельзя, - строго ответила Лидия Максимовна.
   - Да что там происходит?!
   - Когда надо будет знать, тогда и узнаешь.
 
*** 
 
   Они вернулись в зал заседаний. С обоими что-то случилось.
   - Мы не подписываем этот договор, - произнес Алексей Игоревич.
   Андрей в упор посмотрел на него, потом на Вику. Что-то произошло?
   Что-то сорвалось? Оба были похожи на лунатиков.
   - Готовьте другие документы, - произнес Алексей Игоревич. - О слиянии
компаний...
   - Засранец, - прошипела Вика, - ты у меня хоть спросил?
   - По законодательству имущество  супругов  принадлежит  им  в  равных
долях. - Леха тихо рассмеялся. - А жена вообще должна следовать за своим
мужем, и все такое, - добавил он. Она тоже смеялась.
   Что происходит? Они действительно походили на двух лунатиков.
   - Все  понятно?  -  спросил  Алексей  Игоревич.  -  Надо  подготовить
документы о слиянии. Да, еще. Мы решили пожениться.
   Наступила гробовая тишина.
   - Вы удивлены? - спросил Алексей Игоревич. - Мы решили, что это самый
эффективный способ нашего взаимодействия. Заканчивайте дела без нас.
   Паузу нарушил Виноградов. Он начал хлопать в ладоши. Через  несколько
секунд аплодисменты и поздравления неслись со всех сторон.
 
*** 
 
   Они действительно взяли очень большую скорость, эти беспечные ездоки.
   Так или иначе, в деловом мире Москвы появилась самая красивая и самая
влюбленная пара. Через несколько  месяцев  Алексей  ввел  Вику  в  совет
директоров "Континента".
   - Когда Александр Македонский был ребенком, подростком, отец  подарил
ему на день рождения великолепного коня, - объяснил Леха свое решение. -
Укротить его никто не мог. Именинник смог. "Македония для  тебя  слишком
мала", - с грустью сказал папа, царь Филипп.
   - Что ты хочешь сказать? - спросила Вика.
   - Пора тебе выходить на более широкий  оперативный  простор.  Я  ввел
тебя в совет директоров. Кстати, коня звали Буцефал.
   Виноградов и еще несколько человек были против, однако  они  признали
компетентность Вики и ее умение очень быстро обучаться.
   А потом у Вики  начались  самые  чудесные  изменения,  которые  могут
произойти в жизни женщины, - она была беременна.
   -  Решили  завести  ребенка?  -  как-то  поинтересовался  Андрей.  И,
помедлив, добавил:
   - Это так чудесно.
   - Полагаю, что двух, - улыбнулась Вика.
   - Станешь кормящей Мадонной?
   - Все же ты у меня балда.
   - Как же с американским путем? До тридцати пяти лет карьера, а только
потом - дети. Сама мне говорила. Как же с американцами?
   - Пошли они к черту!
   Ровно через девять месяцев после свадьбы, и это уже отдавало какой-то
народной патриархальностью, в семье Вики и Лехи появились  два  чудесных
близнеца - девочка и мальчик. Вика и Леха  маленькие.  Мальчик  оказался
старшим.
   Вика кормила близнецов полгода. Малышам  было  по  восемь  месяцев  с
небольшим, когда Вика и Леха поехали в горы  кататься  на  сноубордах  -
зимних досках, в местечко Сан-Антон,  западный  Тироль,  Австрия.  Детки
отправились в путешествие вместе  с  родителями.  Беременность,  роды  и
материнство сделали Вику краше,  но  мягче.  Однако  после  восемнадцати
дней, проведенных в горах, вернулась прежняя Вика. Та, о которой  Андрей
говорил: "Самая сумасшедшая и самая лучшая".
   А Виноградов понял, что в руководстве компании появился еще  один,  и
очень перспективный, топ-менеджер. Правда, очень похожий на топ-модель.
   Примерно в это же время к "Континенту" начал присматриваться Лютый.
   Ему было что предложить "Континенту".
   - Послушай, он же бандюга, - сказала Вика о Лютом.
   - Бывший бандюга, - уточнил Леха. - Он человек жесткий, но  умный.  И
по большому счету порядочный.
   - Твоя страсть к аферам уже вышвырнула тебя однажды из страны.
   - И очень хорошо. Из-за этого некая  креветочная  обжора  стала  моей
женой. Злые языки говорят, что дама эта очень даже ничего.
   - Ага! Новая афера - новая жена... Вот что ты задумал!
   - О нет, еще раз я всего этого не переживу.
   - Что?!
   - А ты думала, купание в фонтанах,  секс  на  пляже...  Или  это  уже
название какого-то коктейля?
   - Поцелуй меня.
   - Так.  Секс  не  на  пляже,  а  в  кабинете  президента?  Это  очень
возбуждает, сеньорита. А как вы?
   - Я люблю тебя, - неожиданно сказала Вика.
   - Так-так-так. - Он по-прежнему улыбался губами, но его  глаза  стали
нежными и теплыми, впрочем, ненадолго, в них опять вернулся лихой  блеск
поножовщика. - Если не учитывать того, что ты кричишь в постели, ты  мне
это сказала в первый раз. Ты это знаешь? Ты, мать двоих детей?!
   - Балда...
   - Да только из-за одного этого я пойду на альянс с Лютым!  Нормальный
папка. И имя отличное - Лютый.
   - Говорю же - балда!
   - Послушай, мать двоих детей, у нас есть два выбора, и оба связаны  с
моим столом. Либо мы занимаемся работой, либо мы занимаемся любовью.
   - Не будь провокатором. Ты же знаешь, что я выберу.
   - Я так и знал, что работа для тебя дороже.  Что  ж,  надо  назначить
встречу с Лютым, пора вас знакомить.
   - Ты не очень ли?
   - Что?
   - С карьера в брод? Или как там это величать?
   - Это дело  долгое,  Вика.  Я  просто  хочу,  чтобы  мы  пока  втроем
пообедали. А потом хочу тебя послушать. У него толковые мысли.
   - А я хочу, чтобы мы вдвоем поужинали. Причем в постели. И чтобы была
уже ночь. Вот чего я хочу.
   - Вы пристаете к женатому мужчине.
   - Знаю.
   - Он президент крупной компаний...
   - Знаю.
   - Он сексуальный маньяк.
   - А вот это я знаю лучше, чем кто-либо другой.
   - Тогда - сдаюсь...
   Они были счастливы. И  ночи  Вики  были  единственными  и  настоящими
ночами в ее жизни. Люди могут быть богаты, здоровы. И влюблены. Но разве
люди могут быть настолько счастливы? Небо  тоже  обладает  завистью.  Не
говоря о тех, кого вы порой считаете близкими друзьями.
   Однако это продолжалось еще долго. По крайней мере некоторое время.
   До того рокового дня, когда все неожиданно изменилось.
 
2. Часы 
 
   Вещи говорят о себе больше, чем кажется. Этот старый урок Учителя Цоя
Ворон усвоил очень хорошо. И сейчас он вдруг понял, почему часы, золотые
часы "Longines", подарок Лютого, расплющенные и остановленные  выстрелом
омоновца, не давали ему покоя.
 
*** 
 
   Они выбрались из больницы, как Ворон и планировал, на машине  "скорой
помощи". Только когда достигли поворота с Рублевского шоссе, того самого
поворота, который оказался роковым для  менеджера  фирмы  "Сладкий  мир"
Савелия Башметова, Ворон позволил Лютому позвонить его  переполошившимся
людям и сообщить, что "хозяин уже рядом" и с ним все в порядке.
   Они подъехали к дому Лютого, который еще совсем  недавно  был  местом
свадьбы, местом прибежища счастливых людей, с их планами и надеждами,  а
теперь выглядел пустынным  и  трагичным,  словно  затонувший  "Титаник".
Великолепный дом с ползающим по стене лифтом, дом о пяти  этажах,  много
стекла и ломаных линий - отличный проект; теперь этот дом был холодным и
чужим, и никто не смог бы поручиться, что его скоро удастся  кому-нибудь
обжить. Теперь Лютый знал, почему в тот роковой  день  отверстия  трубки
телефона, отверстия,  в  которые  надо  было  говорить,  показались  ему
черными пустотами, бездонными зловещими провалами.
   - Я найду их, - проговорил Лютый. - Я обязательно их найду.
   Между тем прошлое все больше становилось  прошлым,  а  их  ждало  еще
очень много дел. Вряд ли кого-либо могла интересовать (в том смысле, что
ей угрожает опасность) оставшаяся в реанимации Марина, юная  вдова,  для
которой все закончилось в день свадьбы, но Лютый приказал все же усилить
ее охрану.
   Это было первое его распоряжение.
   Второе - он  приказал  разыскать  по  телефону  Монгольца.  Он  будет
говорить с ним сам. Если они не собираются  добить  друг  друга  -  пора
говорить.
   Третье - он видел Вику на похоронах, и когда, прощаясь, она  принесла
ему свои соболезнования, то... что-то показалось Лютому странным. С  ней
он тоже будет говорить сам.
   Он не даст покоя никому из этих людей. До тех пор,  пока  не  поймет,
что же все-таки произошло и что происходит.  И  еще  Лютый  наблюдал  за
Игнатом. Он думал о том, что его одноклассник, друг детства,  с  которым
их развела в разные стороны судьба, да  вот  беда  свела  вновь  вместе,
сделал несколько часов назад  с  людьми  Монгольца.  Практически  голыми
руками. Но удивительно, как Игнат все продумал.  Он  ведь  был  готов  к
чему-то подобному. Оказался готов к такому развитию событий. Он, подобно
мальчишке, крал в больнице скальпели и складывал их в своей тумбочке для
личных вещей.
   -  Игнат,  ты  чего,  -  спросил,  увидев   это,   Лютый,   -   решил
поупражняться?
   - Так, на всякий случай, - сказал тот небрежно.
   На всякий  случай.  Такой,  как  сегодня.  Стилет...  Лютый  вдруг  с
каким-то холодным ужасом осознал, что, несмотря на внешнее  спокойствие,
Игнат всегда находится в готовности. Жизни почти не удается застать  его
врасплох. Что творится в голове у этого человека?  Что  творится  в  его
сердце? Он был верен своей работе, фанатично предан своему делу. И ушел.
Что-то произошло, и он ушел. И никому ничего не рассказывает. Он одинок,
как Робинзон Крузо на своем острове. Он мог бы  очень  дорого  продавать
свое умение. И жить безбедно. Но тогда бы это стало предательством дела,
от которого он все равно ушел.
   Ушел. Но не предал.
   Как-то тот же Игнат сказал Лютому, что прочитал  на  досуге  рассказ,
хороший рассказ. Он назывался "Победитель не  получает  ничего".  Лютому
тогда это показалось удачной игрой  слов.  Победитель  -  это  тот,  кто
получает все! Лютый умел получать  все.  И  он  умел  много  терять.  Но
наверное, он не был готов терять так много. Почти все.  Теперь  название
этого рассказа больше не казалось ему лишь удачной игрой слов.
   И еще: с глухим гневом, с черной изматывающей тоской Лютый думал, что
если б Игнат был с ним с самого начала, то,  возможно,  случившегося  на
свадьбе удалось  бы  избежать.  Но  Лютый  прекрасно  знал,  куда  ведет
подобный путь, и отгонял от себя эти мысли. А потом  Игнат  прервал  его
тяжелые раздумья.
   - Мне нужен хороший секундомер, - сказал он. - Срочно.
   - Что случилось?
   - Пока не знаю... Вернее,  пока  рано  говорить.  Ну-ка,  бомби  свою
коллекцию часов, мне нужен самый лучший секундомер.  -  Игнат  отрешенно
покачал головой. А потом посмотрел на Лютого  -  в  его  взгляде  сейчас
совсем не было той холодной выцветшей синевы.  -  Мне  кажется,  я...  я
кое-что понял. Начинаю понимать.
 
*** 
 
   - С этой стороны? Да?
   - Да. Они шли оттуда. Разбились на два отряда. Одни -  через  главные
ворота, другие - через ограду поперли.
   - Вон из того леса? Правильно?
   - Где мы их и видели. - Рыжий водитель  указывал  рукой  на  сосновый
бор. - Да. Вот до этой части ограды.
   - Все правильно. Ближе они бы подойти не смогли. Их стало бы видно из
дома, прямо со двора, со свадьбы. А  не  только  с  верхнего  этажа,  из
библиотеки.
   Правильно?
   - Да. Они укрывались там, в лесу. Все правильно.
   - Как ты, рыжий, выразился?..
   - "В нашем бору - сто ОМОНу"... Полный лес ментов.
   - ОМОН находился там, в лесу. А киллеры уходили вот через  эту  часть
ограды. Вот здесь. Они собирались уходить через реку.  По  крайней  мере
предварительное следствие...
   - Ладно, подожди. Секунду подожди.
   Хотя Лютый уже  вставал  и  пользовался  костылями,  передвигаясь  на
небольшие расстояния, сюда, за ограду дома, его выкатили  в  коляске.  С
ним были охрана, рыжий водитель и, конечно, Игнат. Тот  пока  ничего  не
объяснял. Он был странно задумчивым, но Лютый его  просьбу  выполнил,  и
сейчас швейцарский хронограф "Омега" находился у него в руках.  Это  был
лучший секундомер, оказавшийся в доме. Игнат направился  к  лесу.  Туда,
где в день свадьбы укрывались бойцы ОМОНа и их командир, Павел  Лихачев,
которого сначала  не  очень  радовала  перспектива  охранять  бандитскую
сходку, а потом...
   ...Стилет дошел до леса.  До  соснового  бора,  где  в  день  свадьбы
укрывался  ОМОН.   Внешне   все   походило   на   какие-то   сумасшедшие
соревнования.  Лютый  сидел  в  кресле  у  ограды  собственного  дома  с
секундомером  в  руке.  Рыжий  водитель  стоял  поодаль   со   стартовым
пистолетом, поднятым вверх. Да, это были странные  соревнования,  только
их аналог некоторое время назад унес очень много жизней.
   "Мы проведем небольшой следственный эксперимент" - так Стилет  назвал
то, что они сейчас  делали.  Расплющенные  пулей  часы,  давний  подарок
Лютого, покоились в его кармане.
   Игнат  вошел  в  молчаливую  прохладу  соснового  бора.  Он   пытался
отвлечься, придумывая  себе  диалог  с  несуществующим  собеседником,  -
эксперимент должен быть чистым, никаких натяжек.  Игнат  коснулся  рукой
сухой коры дерева, увидел выступающие капли густой и пахучей смолы.
   - Канифоль, - пробормотал Игнат. - Полезна  для  струн,  также  можно
паять. Оловянная проволока, канифоль,  радиодетали...  А  это  настоящая
смола.
   Лес был полон скрытой жизни, которую вели его подлинные хозяева.  Они
знали безжалостные и прагматичные законы этой жизни,  они  следовали  им
уже триста миллионов лет. Игнат смотрел, как несколько муравьев пытались
справиться с трупом  стрекозы,  как  мощные  челюсти  перегрызли  тельце
пополам и работа пошла - то,  что  когда-то  было  стрекозой,  двинулось
сейчас в свое последнее  путешествие  в  сторону  муравейника.  И  тогда
прозвучал хлопок выстрела стартового пистолета.
   - Взрыв, - произнес Игнат. Помедлил еще секунду. - Так, пошли...
   Вперед.
   И Игнат  побежал.  Сначала  он  двигался  вдоль  кромки  леса,  потом
оказался на открытом участке, на секунду остановился,  словно  отыскивая
глазами тот участок в ограде дома Лютого, где появился ОМОН. Хотя он уже
прекрасно понимал, что им не надо было искать  этот  участок.  Он  вдруг
вспомнил их первый визит в деталях,  тот  визит,  после  которого  Лютый
сделал необходимые звонки и ОМОН ушел. А потом появился снова.  Вот  как
получилось - этот  подлинный  рисунок,  прятавшийся  под  верхним  слоем
краски, нравился  Игнату  все  меньше.  Уже  в  свой  первый  визит  они
"развели" их. Игнат с каким-то странным ощущением опустошенности  понял,
что они приходили вовсе  не  для  того,  чтобы  предложить  Лютому  свои
услуги.  Кто  там  был?  Командир  отряда,  парочка  "искусствоведов   в
штатском" - скорее всего это были они - и ребятки в  масках.  Три,  нет,
четыре бойца. И если предположить, только предположить, что это  и  были
те самые снайперы, то...
   Рисунок выглядел уж очень зловещим. Снайперам кого-то показывали?
   Кого? Кого-то из гостей или...
   Это,  конечно,  мысль  дикая,  это  уже  слишком,   однако...   Можно
предположить и такое. Игнат вдруг почувствовал что-то, словно он  увидел
такую темную точку, что лучше сделать шаг  назад.  Да,  похоже,  в  дело
включилась команда тех еще игроков. Но сейчас Ворон бежал. И ограда дома
была уже близко.
   Игнат  был  один.  Омоновцы,  разумеется,  перебрались  через  ограду
парами, помогая, выступая в качестве трамплинов друг для  друга,  а  это
быстрее. Значительно быстрее. К тому  же  Игнат  был  ранен.  Он  быстро
приходил в форму, но все же левая  рука  не  оказалась  сейчас  надежным
подспорьем. Игнат перемахнул через ограду, приземлился на  подстриженную
траву, подождал немного, тихо комментируя паузу:
   - Вот мы приземлились. Оружие готово... Вот увидели Стилета...
   Огонь... - И тут же громко крикнул:
   - Стоп!
   В принципе он уже был уверен в результате. Но все-таки сомневался. Не
мог позволить себе поверить догадке до конца. Не мог поверить, что удача
так близко...
   - Сорок семь секунд, - сказал Лютый. "Ну вот и  все,  -  мелькнуло  в
голове у Игната, - нравится, не нравится - спи, моя красавица".
   - Ну и что., Игнат?
   - Нормалды, Лютый. Сорок семь секунд - это полный нормалды!
   - В чем дело?
   ЧАСЫ.
   "Золотые, остановленные выстрелом часы, Лютый, вот в чем  дело.  Твой
подарок очень сильно помог нам. И его качество помогло нам.  Потому  что
циферблат оказался абсолютно цел.  Вещи  действительно  говорят  о  себе
больше..."
   - Часы, Лютый, твои часы, - произнес Игнат, - на них три минуты.
   - Я тебя не понимаю, не тяни резину.
   - Часы... Мы нашли ниточку.
 
*** 
 
   - Видишь ли, так уж вышло, - произнес Игнат, - что я беседовал с этой
актриской, подругой Монгольца. Ты мне еще не советовал, помнишь?
   - Да. Эта... Маша?
   - Настя. Но  это  не  важно.  Я  накануне  прилично  надрался...  Так
прилично, в общем - в хлам... Даже не понял, с кем проснулся.
   - Бывает, брат.
   - Ладно. Не важно. Это была  девочка-подарок...  Сослуживцы  на  день
рождения подарили...
   - Шлюха.
   - Пусть так, если тебе больше нравится.
   - Какое это имеет отношение?..
   - Послушай все, что я рассказываю...  Словом,  чтобы  ты  понял  -  я
ничего не притягиваю за уши. Я восстанавливаю весь этот день. Это  очень
важно.
   -  Ладно,  -  глухо  отозвался  Лютый.  Ему   тот   день   в   памяти
восстанавливать было не надо. Теперь этот день  будет  его  преследовать
всю жизнь.
   - Словом, похмелье. Так, не очень, но все-таки. Я сказал себе, что до
пяти вечера - ни рюмки. Потом появился... торт. И я посмотрел  на  часы.
Потому что Настя предложила  мне  выпить.  Было  семнадцать  часов  одна
минута. Я посмотрел на часы случайно, подумал, не пора  ли  мне  махнуть
водки. До семнадцати ноль одна оставалось пять секунд - это я  утверждаю
со стопроцентной гарантией.
   Понимаешь? Это случайность, но было ровно семнадцать часов  пятьдесят
пять секунд!
   - Я понимаю... - начал было рыжий водитель.
   - Подожди, - перебил его Лютый, - подожди...
   - Пять секунд, за которые я успел понять, что происходит, -  произнес
Игнат. - Не совсем так. Я наблюдал за ними раньше, что-то мне  не  очень
нравилось. Но после того как я взглянул на часы, я уже  знал  наверняка,
что должно произойти. Я понял, что возможен  направленный  взрыв  и  что
бомбу сейчас приведут в действие, но успел  лишь  вскочить  из-за  стола
и...
   - Спасти мне жизнь, - произнес Лютый. Он выглядел очень мрачным.
   - Да. - Игнат поглядел на Лютого. - Володь, я понимаю  твои  чувства,
но... нам сейчас придется вспомнить все. Происходит взрыв.  Быть  может,
было семнадцать часов ровно, может быть, на секунду или две  больше.  Но
только на секунду или две. Только. Там уже стало не до часов.
   - Да, потом все началось,  -  произнес  рыжий  водитель.  -  Я  успел
выбежать из дома, и почти сразу появился ОМОН.
   - Вот именно, "почти".
   - Что ты хочешь сказать? - В глазах рыжего водителя тоже  промелькнул
проблеск догадки, а Лютый слушал Ворона молча. Он  лишь  становился  все
более мрачным.
   - Что никто и никогда не засекал бы время в этом кошмаре, так? Расчет
оказался верен, если б не простая случайность. - Игнат извлек из кармана
расплющенный "Longines". - Циферблат  совершенно  цел.  Пуля  расплющила
браслет и бок вот здесь... и остановила механизм. Семнадцать  ноль  три.
Вот - посмотрите...
   - Так. И?
   - Ты говоришь, что я словил одну из первых пуль. Правильно?
   - Если не самую первую.
   - Сколько времени прошло с момента появления ОМОНа до моего ранения?
   Я просил переговорить тебя со всеми, рыжий...
   - Я переговорил. Тебя зацепило сразу. Ты рванул за киллерами сюда,  к
ограде...
   - Да, помню. И удар по руке. Потом сюда. - Игнат чуть коснулся  левой
стороны груди, места, куда вошла пуля.
   - Появился ОМОН и сразу открыл огонь. Первую же пулю схлопотал ты.
   Братва решила, что тебя завалили.
   - Значит, только ОМОН появился - и сразу?..
   - Ну может, прошло две-три секунды, - вмешался Лютый. -  Я  ведь  это
тоже видел.
   -  Хорошо,  пусть  пять.  Лютый,  твой  "Longines"   остановился   от
омоновской пули. Это произошло в семнадцать часов три минуты! Точнее,  в
семнадцать часов две  минуты  пятьдесят  девять  секунд.  Вот  смотрите.
Швейцарское  качество.  Часы  стоят.  Но  при  этом  они  целы.   Только
остановился механизм.
   Никаких деформаций стрелок тоже нет.  И  теперь  мы  знаем,  как  все
разыгрывалось по времени. Согласитесь - картина очень странная.
   - Твари поганые, - промолвил рыжий водитель.
   - Взрыв произошел в семнадцать ноль одну. Взрыв такой силы, что этого
достаточно, чтобы начать немедленно действовать.
   - Ты хочешь сказать...
   - Я хочу сказать, что  даже  мне,  раненному,  со  всеми  накладками,
понадобилось, как мы только что засекли, сорок семь секунд.  Сорок  семь
секунд, чтобы услышать взрыв,  принять  решение,  добежать  от  леса  до
ограды, перемахнуть через ограду и...
   - Открыть огонь, - хрипло произнес Лютый.
   - Верно, - согласился Стилет, - открыть огонь по Игнату Воронову.
   Причем я делал все нарочито медленно.  Они  должны  были  реагировать
гораздо быстрее.
   - Они для того и торчали в лесу...
   - Если действительно для этого, - усмехнулся  Игнат,  но  взгляд  его
неожиданно снова стал холодным. - Взрыв  происходит  в  семнадцать  ноль
одну, ОМОН появляется в семнадцать ноль три, бежать сорок  семь  секунд.
НЕСТЫКОВОЧКА.
   Пропала минимум минута. Такая драгоценная, когда  все  решалось.  Что
делал отряд людей в камуфляже?  Чем  занимался  ОМОН?  Собирали  грибы?!
Когда в ста метрах от них шла настоящая война? Целая минута, а они  были
под боком.
   - Но ведь минута... - рыжий  водитель  растерянно  перевел  взгляд  с
Ворона на Лютого, - всего минута...
   - Только не в этой ситуации! Здесь минута - очень много.
   - Да, понимаю...
   - Может, тянули с решением?.. Черт, тоже  не  получается...  -  Лютый
раскрыл пачку, достал сигарету да так  и  замер  с  ней  в  руках.  -  А
может... ты не мог напутать?..
   - Может  быть  все,  что  угодно,  -  спокойно  и  даже  с  некоторым
безразличием произнес Игнат, - только на  самом  деле  мы  имеем  совсем
другую картину. Мы получили ее совсем случайно - но меняется все!  Отряд
ОМОНа в сосновом лесу... Лютый, они, наверное... Каковы были их истинные
намерения?
   - Ты хочешь сказать...
   - Что после взрыва еще минимум минуту ОМОН кто-то  сдерживал.  Кто-то
заставил их ждать. И это факт!
   - Твари, их надо зарыть! - вскинулся рыжий водитель. - Выходит, менты
все знали?
   - Нет, - сказал Лютый и усмехнулся, только от  этой  усмешки  повеяло
ледяной убийственной тоской, - их не надо зарывать. Нет,  рыжий,  совсем
не надо.
   - Конечно, - подтвердил Игнат. - Ты понял, они - ниточка.
   Единственная наша ниточка. За нее надо тянуть.
   - Скорее всего - даже наверняка - бойцы ОМОНа ничего не знали.
   - Но как все грамотно, Лютый. Ведь тебе предлагали помощь. Ты сам  от
нее отказался. Даже если у них был какой сигнал, оперативная информация,
они пришли к тебе, а ты сам их выпроводил вон.
   - Они спровоцировали меня.
   - Конечно. Уже тогда они играли в свою  игру.  Как?  -  Ворон  тяжело
вздохнул. - Что здесь, что? Отряд ОМОНа...  Возможно,  ими  тоже  кто-то
удачно прикрылся, -  неожиданно  проговорил  Игнат,  -  как  Монгольцем.
Понимаешь? Очень грамотно... Черт! - Игнат сжал виски и нахмурил лоб.  -
Что же здесь такое?..
   Кто кого подставляет? Нас-то они, Лютый, вообще  развели  как  лохов,
но...
   Черт... крутые тут ребята... Но у нас есть одна ниточка, Лютый. И  мы
теперь можем за нее потянуть. И вполне, возможно, что вытянем кого-то...
Того, кто после страшного взрыва сдерживал отряд ОМОНа в  течение  целой
минуты... Надо начать с их командира. Выясни все, Лютый, кто, что и  так
далее. И очень тихо.
   Потому что если о нашей минуте узнают, то быстро урежут концы. И  так
же грамотно... Те, кому была необходима эта пауза. - Игнат взялся  рукой
за переносицу, поморщил лоб, затем неожиданно поднял взгляд на Лютого. -
Зачем?
   Зачем пауза? Зачем им была нужна эта минута?
 
*** 
 
   - Игнат, я все выяснил. Командира отряда зовут Павел Лихачев.
   - Ты ничего лишнего...
   - Нет, я все узнавал, как ты и говорил.
   - Что?
   -  Что,  мол,  благодарен  людям  за  грамотные   и   самоотверженные
действия... мел всякую пургу.
   - Этот Лихачев и приходил тогда?
   - Да, светленький такой.
   -  Вряд  ли  он,  Лютый.  Я  таких  знаю  -  честный  малый,  слишком
прямолинейный... Для него одинаково несимпатичны и  братва,  и,  как  ты
говоришь, контора...
   - Ты же... когда ты его мог видеть?
   - Я наблюдал за  ними.  Выгуливая  девушку  Настю  под  убийственными
взглядами Монгольца, я их видел. Когда у вас получилась перебранка.
   - Про тех двоих ничего узнать не удалось. Я не нажимал.
   - Правильно. Этот Павел Лихачев скорее всего просто выполнял  приказ,
но начинать надо с него.
   - Это наш местный отряд. Те, судя по всему, были из Москвы.  Говорят,
вроде приезжал кто-то. Кто-то из конторы... Вашей конторы.
   - Что еще? - Игнат не обратил внимания на последнюю реплику.
   - Они заладили, мол, мы вам предлагали помощь, вы сами отказались.
   - Грамотно... Они опять на шаг вперед.
   - Почему?
   - Потому что  они  тебе  действительно  предлагали  помощь.  Все  это
видели. Ты сам отказался. Да еще в грубой форме.
   - Они меня вывели...
   - Вот я и говорю - грамотно... Ты звонил начальству, требовал,  чтобы
их убрали, твой звонок зафиксирован.
   - Да, а они вернулись.
   - Выходит, на свой страх и риск. Прекрасная легенда.
   - Севастьянов их сначала убрал. Потом... Видишь ли, он с лапы кушает,
но дикий перестраховщик. Он решил их снова прислать. С одной  стороны  -
охрана нам, с другой стороны - охрана от нас. И нашим, и вашим.
   - И это грамотно.  Они  и  Севастьянова  твоего  вычислили.  Ты  ведь
посмотри, со всех сторон все  гладко,  не  подкопаешься.  Все  выполняли
должностные инструкции. Взятки гладки.
   - А целая потерянная минута?
   - Да, минута. Павел Лихачев... Если б не золотые часы "Longines",  то
все, что беспокоило Лихачева, - это его совесть, больше  ни  к  чему  не
подкопаешься. Теперь НАМ придется его побеспокоить, Лютый.  И  выяснить,
чем же он занимался в лесу, когда под его носом шла настоящая война.
 
3. Игра Санчеса. Начало 
 
   Санчес откинулся на спинку глубокого кресла и прикрыл глаза. Чудесная
белокурая головка  одной  из  самых  сладких  шлюх  на  свете,  довольно
продолжительное время мелькавшая в области его паха, наконец-то исчезла.
Наша красотка удалилась.
   Да, было неплохо. И столько  стонов,  что  иногда  Санчесу  казалось,
будто она играет с ним. Но потом он  вспомнил,  с  какой  сладострастной
жадностью она захлебывалась его плотью, и успокоился -  какая  уж  здесь
игра! Просто наша красотка обладает необузданным лоном, и Санчес,  может
быть, чуть лучше других знает, что ей  надо  (а  стоит  признаться,  что
надо-то ей немало), и, пока это так, он будет  держать  ее,  как  держат
наркомана на игле.
   Наша красотка всегда набрасывалась на Санчеса сразу, словно они  были
влюбленными, которые встретились  после  долгой  разлуки.  Виделись  они
действительно нечасто, да Санчесу было и впрямь  хорошо  с  ней,  но  ее
чрезмерные "как же я соскучилась!" иногда действовали ему на  нервы.  Но
не сильно. Ему вообще мало что могло сильно действовать на  нервы.  Если
не принимать во внимание происшедшее в последние дни.
   Наша красотка набрасывалась на Санчеса прямо у двери, и в эти  первые
мгновения он ощущал ее  запах  и  понимал,  что  и  его  влечет  к  этой
белокурой девочке с  розовой  кожей  и  с  ненасытным  желанием  ощущать
перманентный оргазм. А уж в перерывах ужины и всяческие разговоры, и то,
что надо было Санчесу ("Я узнала, что ты просил"), и то, что  надо  было
ей ("Между прочим, сексуальные эксперименты лишь усиливают влечение, так
что ты напрасно насчет наручников". - "Я? - удивлялся Санчес. - Что  ты,
милая, я с удовольствием закую тебя  в  броню  и  изорву  твою  плоть  в
клочья").
   Вот и сейчас наша красотка лишь попробовала  пару  ложек  паэльи  (не
беда, Санчес готовил плов в первую очередь для себя, но и  немножко  для
нее) и сразу же занялась сначала его  пальцами,  потом  шеей,  грудью  и
животом, а потом тем, что интересовало ее больше всего.
   Санчес открыл глаза и  посмотрел  на  две  широкие  плоские  тарелки,
полные плова. Ну хоть немножко попробовала. Все же он старался.
   - Тебе понравилось, милая? - мягко спросил он.
   - Мне с тобой всегда хорошо, мой сладкий.
   - Я имею в виду паэлью.
   - То, что ты делаешь руками, мне тоже очень нравится.
   "Ой-ой-ой, какие мы остроумные", - подумал Санчес.
   - Мне нравится все, что ты  делаешь.  Ты  же  мой  самый-самый...  Но
больше всего мне нравится то, что ты делаешь со мной.
   Самый-самый - это неплохо сказано. Ты тоже самая-самая. Самая сладкая
шлюха с розовой кожей, которой очень нравится, когда ей делают больно.
   Только она ничего не понимает в настоящей боли. Санчес не задумываясь
перерезал бы ей горло бритвой, если б появилась такая  необходимость.  И
возможно, когда-нибудь он сделает это,  если  выяснит,  что  ее  папашка
сначала растерял все свои удачные мысли, а потом еще вздумал артачиться.
Когда-нибудь, но не сейчас, потому что  таких  сладких  девочек  обижать
нехорошо.
   - Как папа? - Последнее слово Санчес произносил на французский манер.
   - Нервничает. По-моему, у него  какие-то  неприятности.  То,  что  ты
попросил узнать,  я  узнала.  Если  ты  это  имел  в  виду.  А  так  все
нормально...
   Неприятности. Еще бы! У него  очень  серьезные  неприятности.  Причем
насколько серьезные, он еще не подозревает, но мы пока не будем об  этом
говорить.
   - Малышка, - позвал Санчес. - Надеюсь, насчет меня по-прежнему  никто
не знает? Я не имею в виду твоего папа, но, может, подруги...
   - Ты мой  самый  тайный  любовник  на  свете.  И  самый  сладкий.  Не
беспокойся, я у тебя умная девочка.
   Санчес бы с удовольствием не  беспокоился,  тем  более  насчет  своей
сладкой девочки, ведь дети не отвечают за поступки  своих  родителей.  И
она совершенно не  виновата  в  том,  что  ее  папа  все-таки  умудрился
растерять некоторое количество удачных мыслей. Возможно, еще не  все,  и
вот этот вопрос выходил сейчас на повестку  дня.  И  его  умная  сладкая
девочка очень даже сможет прояснить некоторые моменты. Не все мысли  или
все растерял наш папа.
   Теперь Санчес был уверен, что несколько дней назад его  очень  крупно
подставили. Так крупно, как этого не  случалось  никогда  в  жизни.  Он,
Санчес, сделал всю самую ответственную и самую  грязную  работу,  а  ему
даже не захотели сказать спасибо. Он провел все безукоризненно с  самого
начала, вплоть до мощного драматического финала. Это  была  великолепная
трагедия, в стиле Вагнера, и Москва еще не скоро успокоится после черной
свадьбы, черной мессы, исполненной виртуозом  Санчесом,  но...  В  самый
последний момент его захотели столкнуть с уже несущегося поезда.
   Чем был "Континент" до того дня, как человек Санчеса переступил порог
их шикарного офиса? Их чистенького, их респектабельного,  их  стильного,
продвинутого, веселенького (или какого еще?) офиса? Пусть крупной, пусть
влиятельной,  но  одной  из  множества  довольно  тривиальных  компаний.
Неизвестно, сколько бы  он  еще  выдержал  под  натиском  более  жестких
(может, вам больше  нравится  слово  "жестокий"?  Или,  конечно,  нет  -
"прагматичных") конкурентов.
   Чем был Лютый? Да, в последнее время он поднялся сильно. Его альянс с
Щедриным и другими из-под многих бы  выбил  стул.  Сколько  криминальных
баронов прибыло на свадьбу... Только где они сейчас? А?! Где?  А  Санчес
пьет пиво, готовит паэлью и трахает самую сладкую дочку самого  строгого
(хитрец!..) папаши. Чем был Монголец? Монголец хитер, и он умел обходить
людей на шаг вперед. С ним можно было отправиться  в  поездку  на  нашем
необычном поезде... Да только для Санчеса все они были прозрачными.
   Санчес и почтенный папа этой сладкой девочки несколько дней назад все
уладили лучшим образом. Кого-то из них Санчес  мог  превратить  в  номер
один.
   Конечно, он мог потрудиться для любого из них, ибо по большому  счету
он трудился только для самого себя. Причем ему было абсолютно все равно,
кого превращать в номер один, - настоящий  скульптор  может  работать  с
любыми материалами, а то, что делал Санчес, было, бесспорно, искусством.
Причем в его высшем проявлении.
   - Вы поможете нам? - спросили у Санчеса.
   - Я не занимаюсь помощью,  я  делаю  состояния,  -  ответствовал  он,
перефразируя великого Уинстона Черчилля.
   И Санчес все устроил. Именно он, Санчес, а не ее  папа,  мнящий  себя
машинистом. Тоже мне, великие водители кораблей умершей эпохи.
   Именно он, Санчес, и его люди вели все  с  самого  начала.  И  теперь
Москва обливается слезами, пережевывая эту страшную трагедию, но  он  не
испытывает никакого чувства вины по отношению к погибшим.  Там  не  было
ничего личного, просто они оказались не на том поезде. Тот поезд  шел  в
депо, и на его пути оказался гений разрушения, и  это  даже  лучше,  это
лишь ускорило развязку и подняло ее на  уровень  подлинного  драматизма.
Сколько воров в законе, сколько блистательных людей, и в один момент все
п-а-м-с!..
   Санчес и в этот раз все устроил самым лучшим образом, как когда-то  с
"Континентом", когда все эти безмозглые  слепые  сосунки  растерялись  и
начали ныть, а он уже тогда видел все на много шагов вперед. И  оказался
прав. Санчес всегда оказывался прав.
   - Я уже скучаю, милая, - позвал он. - А паэлья стынет.
   - Я иду, мой котик.
   - К тому же мне хотелось накормить свою девочку прямо из рук.
   - Так делают узбеки. Насколько я  могу  судить,  вы  не  чистокровный
узбек, господин Прада.
   - Это верно. - Санчес посмотрел  на  высокие  бокалы  -  вино  так  и
осталось нетронутым. - И знаешь, в чем разница?
   - В чем, мой котик? -  Она  вышла  из  ванной  свежая,  закутанная  в
огромное полотенце; ее чудные белокурые локоны рассыпались по плечам.
   - Узбек так поступает всегда. Испанец  кормит  руками,  только  когда
влюблен.
   - Скажи это еще раз, радость моя...
   - Сперва паэлья. Я что, зря готовил?
   В принципе она совершенно не виновата в том, что ее папа  струхнул  и
начал терять удачные мысли одну за другой. Старый лис всегда  знал,  что
Санчес опасен. Но старый лис был убежден в своем умении все держать  под
контролем. Он пребывал в уверенности, что Санчес - всего-навсего опасный
хищник, на которого всегда  найдутся  укротители,  а  если  надо,  то  и
охотники. Он был уверен, что видит  ситуацию  насквозь,  старый  лис,  и
проглядел Санчеса у себя под носом. А  тот  был  хозяином  ситуации.  Он
всегда  был  хозяином  Ситуации,  и  ирония  истории  со  старым   лисом
заключалась в том, что Санчес  был  хозяином  и  покровителем  лона  его
единственной  дочери.  Весьма  забавное  положение.  Он,  так   сказать,
совмещал приятное с полезным. Но вот недавно  Санчес  что-то  проглядел.
Старый лис труханул. Старый лис великолепно подставил Санчеса, теперь он
это знал наверняка. Он потерял лучших своих людей и,  по  мнению  нашего
папа, должен теперь очень глубоко и надолго залечь.  Упасть  в  глубокую
берлогу. И уже пущены охотники, рыщущие в поисках этой берлоги. А Санчес
здесь, под носом. И  он  вовсе  не  собирается  залечь.  Он  уже  сделал
несколько удачных ходов. Старый лис очень сильно ошибся, когда начал все
это, потому что Санчес не прощает людей, теряющих удачные  мысли.  И  он
ошибся, когда решил, что Санчес теперь - чудом уцелевший  ходячий  труп.
Он ошибся. Потому что, несмотря на разгром,  Санчес  вовсе  не  является
трупом, сбежавшим из морга. Его подставили по-крупному,  как  никогда  в
жизни, но при этом не учли одной мелочи - Санчес всегда  был  одиночкой.
Он был соло. Виртуоз, исполняющий сольные партии. И он будет  продолжать
игру.
   ...Она скинула полотенце, женщина с розовой кожей. Санчес смотрел  на
ее грудь с крупными розовыми сосками, становящимися красными,  когда  он
до боли сжимал их, смотрел  на  плоский  живот  с  мягкой  ямкой  пупка,
смотрел на возбуждающее очарование  сходящихся  линий,  предваряющих  ее
лоно, смотрел на маленькие пальцы ее ног и выгнутые бедра.
   У той шлюхи из "Континента", с которой не так давно Санчес  тоже  все
уладил самым лучшим образом, были другие бедра. Она вообще была  другая.
И с дочерью старого лиса их объединяла только розовая кожа. И перед  тем
как  все  уладить,  Санчес  хотел  ту  шлюху,  он  хотел  ее  разложить,
раздвинуть ее острые колени и, может  быть,  хоть  в  ней  найти  что-то
особенное, что искал и не находил всю жизнь.
   Розовая кожа...
   Омут глаз, за которым должна быть бессмертная душа.  Если  бы  Санчес
отыскал эту душу, он готов был бы падать в  нее,  падать  в  этот  омут,
падать до конца и слиться с этой бессмертной душой... искал живое и ради
этого был готов умереть, но... они все были одинаковые.
   Придуманные джунгли их волос.
   Придуманные ароматы их тел.
   Все одинаковые.
   Их оживлял Санчес, в своей голове. И иногда ему казалось, что,  когда
он уходил, они превращались  в  манекены,  ожидающие  следующих  сеансов
жизни. Им всем нужен был огонь,  иначе  они  замерзали,  им  нужны  были
поцелуи, окрашенные кровью.
   Санчес с любовью посмотрел на дочь старого лиса и  подумал,  что  ему
будет очень жалко его сладкую девочку.  Но  он  подумал,  что  если  это
случится (если, конечно, случится, что не факт),  то,  может  быть,  это
будет финальный акт  их  любви  и,  может,  перед  самым  концом  Санчес
все-таки успеет заглянуть ей в глаза и увидеть там что-то...
   - Иди ко мне, любовь моя. - Голос Санчеса  стал  низким,  словно  его
наполнило прикосновение бархата.  -  Сегодня  нам  не  отведать  горячей
паэльи.
   Он заломил ей руки,  она  выгнулась,  поворачиваясь  к  нему  спиной,
волосы упали вперед, обнажая  две  прелестные  родинки  на  шее.  Санчес
впился губами в трепещущую выемку между родинками...
   Удивительная все же была история с этим тортом. Ведь  тоже  получился
своеобразный шедевр - смерть оказалась запертой  во  что-то  сладкое.  А
сколько трудов - эти тонкие гипсовые формы, которые они поставили взамен
удаленных поверхностей, а потом заново покрыли все взбитыми  сливками  и
кремом. Большая выемка (выемка между двумя родинками) в нижней части под
днищем тележки, куда было упрятано оружие.
   Жених и невеста, тили-тили-тесто...
   Они были красивы - и жених, и невеста. И Санчесу  действительно  было
жаль их. Они должны были умереть вместе или остаться жить вместе.  В  их
глазах Санчес все же что-то видел. Такое всегда бывает в глазах детей  и
влюбленных. Но дети вырастают, а  влюбленность  оказывается  всего  лишь
болезнью, от которой излечиваются.
   Он бы с удовольствием помог этой девочке,  оставшейся  в  реанимации,
встретиться со своим любимым, да не мог. Сейчас у Санчеса  было  слишком
много дел.
   Они должны были жить вместе или умереть вместе. Умереть даже лучше.
   Что бы сталось с Ромео и Джульеттой, если б они остались  жить?  Если
когда-нибудь Санчес встретится с ними, где-то  в  лучшем  из  миров,  он
обязательно, не теряя достоинства, перед ними извинится.
   Эта операция была великолепно подготовлена. Рассчитана до мелочей.
   Все люди находились на своих местах.
   Он прислонил ствол с глушителем к бритому затылку  Шуры-Сулеймана  и,
как всегда, предвосхищая это странное ощущение, спустил курок - это  был
сигнал.
   Прогремел взрыв, и эхо от него еще не успело  улечься,  когда  Санчес
прицельным огнем снял уже трех охранников. Эх, Лютый, Лютый,  где  ж  ты
отыскал себе таких толстозадых и неповоротливых стрелков? А еще в хитрых
играли, кое-кто из охраны был переодет  и  затесался  среди  гостей.  Но
парни Санчеса шквальным автоматическим  огнем  нейтрализовали  выскочек.
Погиб кто-то из гостей, он готов принести свои извинения. Но нечего было
придуриваться, изображать из себя не  пойми  кого!  Пока  остатки  этого
смешного альянса, создаваемого Лютым (ни о ком из людей Санчес не  думал
плохо, тем более он никогда не позволял себе думать плохо о покойниках),
еще летели к земле, парни Санчеса уложили две трети охраны. Они  слишком
замешкались, они слишком привыкли к спокойной и сытой жизни. А вот парни
Санчеса были не из таких.
   Но среди всех этих скучающих и объевшихся людей все же  нашелся  один
стрелок. И Санчес проглядел его. Он  перехитрил  Санчеса.  Он  нарядился
модным плейбоем,  спрятал  глаза  под  дорогими  солнечными  очками,  он
развлекался с молодыми актрисами, как пустоголовый светский тусовщик.
   Он перехитрил Санчеса, сам не зная того. А это уже другой счет.
   Он  опередил  взрыв  на  долю  секунды.  Санчесу  очень  бы  хотелось
посмотреть в его зрячие глаза. Быть может, еще предстоит...
   То, что  он  сделал  потом...  Федор  Крюков,  приведший  в  действие
взрывной механизм бомбы (церемониймейстер - надо же слово такое выбрать!
Чего б они понимали в церемониях, эти люди, забывшие  запах  жизни),  не
был близким другом Санчеса. Но он был из его парней.  И  Санчес  не  раз
рисковал своей шкурой за каждого из них. Это были его парни. И когда они
уже уходили (потому что  им  было  плевать  на  жизнь  Лютого,  с  Лютым
покончено, операция завершена),  Санчес  и  увидел,  что  тот  сделал  с
Федором Крюковым.
   Если б Санчес мог, он бы ему восторженно поаплодировал.  А  потом  бы
его убил. За одного из своих парней. Даже несмотря на то что он оказался
настоящим стрелком и Санчес его очень уважал в то мгновение. Таким,  как
они,  Санчес  и  этот  неизвестный  стрелок,  предстоит  встречаться   в
поединках, на суровых утесах, в легендарных странах  лучших  миров,  где
находят приют настоящие воины. Санчес поднял пистолет с улыбкой и  готов
был уже спустить курок, когда все переменилось...
   Его подставили, как никогда в жизни...
   ОМОН (интересно, почему с ними были  снайперы?)  -  они  уложили  его
парней. Когда уже все было готово к отходу. Они появились  там,  где  их
никто не ждал. Ровно на линии, пересекающей маршрут их отхода. И  начали
вести прицельный огонь не  разобравшись  (или,  напротив,  очень  хорошо
разобравшись). Они появились на маршруте отхода и уложили его парней,  а
Санчес с трудом ушел. Как это могло произойти в такой панике?
   Его пытаются убедить, что это был случайный наряд. Боже мой, что же с
этими людьми такое? Они так до сих пор не поняли, с кем имеют дело?  Его
парни завалили бы с десяток подобных случайных нарядов.
   Это были снайперы, и  они  вели  его  парней.  Они  вытолкали  вперед
дураков омоновцев, которые устроили там бешеную стрельбу-пальбу.
   А сами все сделали холодно и верно.
   Снайперы били по парням Санчеса. А когда Санчес попытался  уйти,  они
начали бить по всем, кто  был  одет  в  белоснежные  курточки-перчаточки
официантов.
   Вот почему газеты потом подняли свое куриное квохтанье.
   А доведенная до полной паники охрана начала бить и по снайперам, и по
омоновцам.
   Вспылили, словом, ребята. Так  вышло.  Они  завалили  гораздо  больше
людей, чем это сделал Санчес. У них  так  всегда  выходит.  Санчес  хоть
знал, во имя чего он это делает. Он  над  этим  долго  работал.  И  этот
маскарад с тортом лишь должен был завершить драму.
   ...А она стонала, эта сладкая девочка с белыми локонами.
   - Любимый, да, да, еще, еще, -  произносили  сейчас  губы  женщины  с
розовой кожей.
   Санчеса подставил ее  папа.  Санчес  уже  почти  убежден  в  этом.  У
белокурой девочки папа - жгучий брюнет... Его удивлял этот факт.  А  она
говорила - ничего удивительного, среди них есть и белокурые, и рыжие...
   Его подставил папа женщины, чьи выгнутые крепкие бедра Санчес  сейчас
сжимает своими смуглыми руками. Чью шелковистую спину  несколько  секунд
назад ласкали его губы и в чье щедрое лоно он сейчас войдет.
   И им будет хорошо вместе. И она многое поможет ему прояснить.
   А он будет любить ее. И сделает ей больно, как она и  хочет.  Сделает
ей еще больнее и еще сладостнее. И когда-нибудь останется  только  боль,
после которой не будет уже ничего.
   Возможно, так и произойдет, хотя Санчесу будет ее жаль - уж очень она
сладкая. Таких обижать нехорошо.
   Но он начал игру, которую сильно подпортили. А когда такое случается,
то в силу вступают другие правила и может произойти всякое.
   Но пока этой сладкой стонущей девочке будет хорошо с  ним.  Им  будет
очень хорошо вместе. Пока еще будет. Сделаем ручкой: пока-пока... Пока.
 
4. Расстановка точек 
 
   Аркадий Степанович Петров, его жена  Лена  и  их  дети  -  семилетний
Дениска и девятилетняя Наташа - не имели никакого отношения к  событиям,
произошедшим недавно в Москве. Они обо всем узнали из газет. В том числе
и о существовании людей с  грозными  именами,  такими  как  Лютый,  Миша
Монголец, Шура-Сулейман... Все это, конечно, было  ужасно.  Люди  совсем
сошли с ума.
   Превратились в зверей. Как такое можно было устроить на свадьбе?  При
чем тут эти молодые артисты, ребята совсем еще юные  и  принадлежащие  к
совершенно другому миру?! Такими вопросами задавалась Лена, жена Аркадия
Степановича. Сам Аркадий фильма "Держись, братан!" не  видел,  зато  его
видел сосед Аркадия, бывший афганец, с кем по вечерам Аркадий Степанович
любил переброситься парой слов с банкой холодного пива  в  руках.  Сосед
кино хвалил, говорил, что  фильм  суровый,  жесткий,  но  "про  правду".
Стреляют много, национализма много, так ведь то ж и есть правда! Аркадий
Степанович, бывший переводчик, а сейчас бизнесмен средней руки  (туризм,
туры в Анталию, шоп-туры в Италию и в Дубай, замки Луары и  все  такое),
считал себя человеком интеллигентным, и вся эта современная кинострельба
его  не  особенно  интересовала.  Как  и  криминальные   романы-боевики,
наводнившие полки всех лотков и  книжных  магазинов.  Раньше,  в  период
застойной переводческой молодости, Аркадий Степанович  читал  Борхеса  и
Фридриха Ницше, "Рамаяну" и Германа Гессе. Теперь он  не  читал  ничего,
кроме рекламных каталогов-предложений мощных туроператоров, но  подобное
положение дел не мешало ему  косо  поглядывать  на  людей,  увлекающихся
криминальным чтивом.
   Последним   приобретением   Аркадия   Степановича   стала   новенькая
"шкода-октавия", лучшая тачка своего класса. И на хрен ему  сдались  все
эти "мерседесы" и "лексусы", все эти атрибуты навороченной жизни,  из-за
которой постоянно находишься под пулей или близко к тому.
   Сюда, на эту чудесную солнечную поляну у  небольшого  лесного  озера,
Аркадий Степанович  вывез  семью  на  уже  давно  обещанный  пикничок  с
шашлыками.
   Раньше все как-то не выходило, текучка на работе стала хронической, а
в туристическом бизнесе,  если  он  правильно  поставлен,  уик-эндов  не
бывает. Бизнес Аркадия Степановича был поставлен правильно.  Он  работал
много, пахал как заводной, и на хлеб с маслом ему хватало. Многие друзья
по институтской переводческой молодости кто  спился,  кто  скурвился  от
непрерывного нытья, что все плохо, а некоторые сумели вовремя  направить
нос по ветру. Да несколько человек подались в большой бизнес. Но Аркадий
Степанович нашел свою разумную нишу. Лишняя собственность -  это  лишняя
ответственность. Только тем, кто ничего  не  имеет,  жизнь  миллиардеров
кажется легкой и беззаботной. Про новых русских  очень  легко,  конечно,
рассказывать анекдоты, только это дикая, волчья и тяжелая  жизнь.  И  по
тяжести - куда там шахтерам! Потому что чем больше  ваша  собственность,
тем  тяжелее  бремя  вашей  ответственности.  По  крайней  мере  Аркадий
Степанович считал так. И еще он считал, что жить  надо  для  семьи,  для
своего небольшого, но позволяющего чувствовать себя человеком дела и для
таких вот праздников  на  природе  со  своими  малышами,  которые  очень
незаметно и очень быстро вырастают. Вон  уже,  оглянуться  не  успели  -
одному семь, а второй вообще девять.  Принцесса!  А  еще  вчера  Аркадий
Степанович бегал в аптеку за памперсами  для  младшего  и  на  вопрос  о
размере отвечал: "Нам самые маленькие". Да, ради таких  вот  праздников,
выходных, устроенных среди недели, прямо  в  среду,  потому  что  работа
никогда не кончится и потому что по будням здесь пустынно и хорошо.
   А большие деньги? Аркадий Степанович считал себя  неглупым  человеком
и, если б хотел, мог бы попробовать. Да вот только стоит ли  так  близко
подходить к черте, за которой кончаются человеческие законы? За  которой
лучшим аргументом является отстрел и где только за родство  с  известным
вором в законе (так это называл для себя Аркадий Степанович)  ты  можешь
быть взорван на собственной свадьбе. О нет, Боже упаси...
   Аркадий Степанович взял приобретенный им за пять долларов в  огромном
универсальном  магазине  "Global  USA"  одноразовый  мангал  и   запалил
фитилек.
   - Ты фитилек-то прикрути, - весело пропел Аркадий Степанович.
   Отличная штука этот мангал со  своей  сеточкой  для  жарки.  Не  надо
связываться ни с углем, ни с шампурами, все быстро, стерильно, и в то же
время жар мангал дает достаточно долго. Можно успеть в несколько заходов
наготовить шашлыка для огромной компании. Чего уж тут говорить о двух  с
половиной едоках - мальчишка хоть в последнее время получше начал  есть,
а у старшенькой, Наташки, вообще живот к спине прирос.
   Мясо Аркадий Степанович замочил с вечера сам (вообще мясо  бастурмят,
как научили Аркадия Степановича  его  южные  друзья);  ему  с  восторгом
помогал Денис, младший. Но если кому-то покажется, что младший у Аркадия
Степановича - любимчик, то, конечно же,  это  не  так.  У  родителей  не
бывает любимых детей, просто парень - лялька, а после того  как  в  доме
уже появилась нянька, ему и позволялось чуть больше. Ну, к тому  же  сын
все-таки... Мясо они замочили в стеклянной кастрюльке (никаких уксусов -
вино, лимон, лук, пряности...), а рыбу купили с утра на рынке. Вот  ради
такого утра, когда ты начинаешь день со своей семьей и когда глаза детей
горят в ожидании праздника, когда у тебя  есть  дело,  позволяющее  всем
вокруг тебя уважать, - вот ради всего этого  и  стоит  жить.  Так  думал
Аркадий  Степанович,  раскладывая  на  сетке  жаровни  аппетитные  ломти
осетрины.
   Однако не все в жизни происходит сообразно  вашим  представлениям.  И
уже  очень  скоро  ему  предстояло  убедиться,  что  его  версия  насчет
несоприкасаемости  с  криминальным  миром  больших   денег   не   всегда
выдерживает критики. Потому что на их праздничной солнечной поляне,  где
по будням практически никогда не было народа, появился  огромный  черный
"мерседес".
   "Так,  -  подумал  Аркадий  Степанович,  -  кто-то   из   крутых   на
"шестисотом" пожаловал. Фу-ты  ну-ты...  куда  деваться...  Да  еще  два
огромных джипа..."
   "Октавия" Аркадия Степановича была упрятана в тени сосен на опушке  -
дни стоят жаркие, и нечего превращать машину в сауну на колесах. Дым  от
их жаровни давно уже  улегся,  угли  прогорели,  и  вновь  прибывшие  не
заметили семьи Петровых, а может, просто не  обратили  на  них  никакого
внимания. Аркадий Степанович подумал, что  скорее  всего  гулянка  новых
русских  не  испортит  им  праздник:  во-первых,  "шестисотый"  и  джипы
расположились с другого края полянки, а во-вторых, у людей свой отдых, а
у них - свой. Он ожидал, что сейчас на свет извлекут пластиковую  мебель
с разноцветными зонтами от солнца, надувной бассейн (это в трех-то шагах
от чудесного озера), врубят на полную катушку музыку (не дай Бог  эту  -
"умпса-умса"), а может, еще начнет реветь водный мотоцикл - тогда  можно
о купании забыть. Перепьются - и давай выписывать круги на воде, не  дай
Бог чего... Высокая трава мешала разглядеть, привезли  ли  они  с  собой
тележку с водным мотоциклом, и Аркадий Степанович позвал  к  себе  сына.
Пару недель назад на день рождения Денису подарили  отличный  бинокль  с
восьмикратным приближением, и теперь мальчик с ним не  расставался.  Так
всегда бывало с новыми игрушками.
   Они становились  самыми  любимыми,  пока  им  не  появлялась  замена.
Аркадий Степанович взял у сына бинокль, настроил окуляры под свое зрение
и решил все же выяснить, как обстоят дела с водным  мотоциклом,  который
он называл по-модному - ски-джет.
   -  Если  эти  уроды  приволокли  с  собой  ски-джет...  -  недовольно
пробурчал он, припадая к окулярам бинокля.
   Потом была некоторая пауза, в течение которой Елене удалось втолкнуть
детям по куску великолепно пропеченной осетрины, попытаться уговорить их
запить рыбу  томатным  соком,  вполне,  впрочем,  безуспешно,  ибо  дети
предпочли  "Доктора  Пеппера",  и  заметить,  что  муж   ее   неожиданно
побледнел. Стал белым, как шершавая бумага.
   - Аркашенька, ты себя хорошо чувствуешь? - начала Елена.
   Аркадий Степанович повернулся к жене.
   -  Леночка,  быстро  собирай  детей,  -  хрипло  произнес  он,  -   и
тихо-тихо... Не говорите ни слова.
   То, что Елена увидела в  глазах  мужа,  заставило  ее  сердце  бешено
заколотиться, а глаза - в страхе искать  детей,  сразу  и  обоих,  чтобы
сначала схватить их в охапку, а уже потом выяснить, что случилось.
   ...Не было никаких нарядных столиков,  надувных  бассейнов  и  модных
ски-джетов. Не было вовсе. Единственная дорога отсюда шла  мимо  черного
шестисотого "мерседеса" и двух джипов, расположившихся  на  другом  краю
поляны.
   Поэтому,  если  даже  уехать  прямо  сейчас,  бросив  все:  осетрину,
собственноручно  замоченный  шашлык,  так  и  оставшийся  в   стеклянной
кастрюльке, чудесный одноразовый мангал, купленный за пять  долларов,  -
то все равно придется проехать через них... "Октавия" не джип, больше ей
нигде не пройти.
   - Что случилось? - проговорила Елена.
   - Тихо, т-с-с, молчи... Наталья, Денис, быстро к маме, и ни звука.
   Эти  черные  громадные  автомобили,  ставшие   сейчас   для   Аркадия
Степановича воплощением всего самого ужасного  в  жизни,  привезли  сюда
своих ездоков вовсе не для веселого пикника.
   "Ну за что? - простонал писклявый  и  перепуганный  голосок  в  мозгу
Аркадия Степановича. - Ну ладно я, но детям-то моим за что?"
   Эти тяжелые  металлические  монстры  находились  здесь  вовсе  не  по
праздничному случаю. Не было  ничего  ажурного,  разноцветного,  никаких
пикников.
   Вместо этого из черных джипов вышли вооруженные люди.
   "Братва, не стреляйте друг друга", - прозвучало в  голове  у  Аркадия
Степановича параноидальным мотивчиком.  "На  месте  бандитской  разборки
погибла семья случайно присутствующих..." - это уже резануло  по  мозгу,
словно лезвием бритвы.
   - Мать твою!.. - прошептали губы, ставшие вдруг бескровными.
   Аркадий посмотрел на жену, и то,  что  Елена  увидела,  заставило  ее
запаниковать: затравленный взгляд, и это даже хуже того выражения ужаса,
который был в его глазах еще секунду назад.
   - Кто эти люди? - спросила Елена упавшим голосом.
   - Это плохие люди, очень, - произнес  Аркадий,  и  вдруг,  совершенно
неожиданно, его страх прошел.  Сменился.  Но  не  безнадежным  приступом
смертельной отваги, заставляющим загнанного зверя бросаться в  последнюю
схватку, а совершенно человеческим пониманием  того  факта,  что,  кроме
него, защитить любимую семью больше некому.
   - Леночка, идите в лес. Сейчас же. И не шумите. Быстро в лес.
   - А ты?
   - Я... я вас позову,  когда  будет  можно.  Если  услышите  выстрелы,
сидите и не шелохнитесь, пока я вас не позову.
   - Ты что, с ума сошел? - Теперь и она  побледнела,  стала  белая  как
полотно.
   - Быстро уходите!
   - Идем с нами... Я без тебя никуда не пойду!
   - Наша машина, номера... Ты что, хочешь, чтоб они нас потом искали?
   Лена, уведи детей! Со мной все будет в порядке.
   Она не стала возражать. Она все поняла. Она взяла детей  и,  стараясь
не шуметь, направилась в глубь леса. Но перед уходом посмотрела на  мужа
взглядом, полным тепла, - так, наверное, провожали мужчин защищать  свой
дом от смертельного врага.
   Аркадий Степанович  был  совершенно  прав:  нет  ничего  хуже  страха
неизвестности.
   Может быть, они не заметят его "октавию", а может  быть,  им  на  нее
глубоко наплевать. Но Аркадий Степанович должен знать это. Нет, конечно,
зайчики никогда не будут воевать с волками. Зайчикам нужны уют и  тепло,
бешеным волкам нужны кровь  и  вечный  зов  ночных  дорог.  Но  зайчики,
наверное, могут охранять вход в свою норку,  смотреть  за  этим  входом,
чтобы вовремя предупредить опасность. Это все, что они могут, но  это  и
есть их долг. Пушистые зайчики тоже бывают мужского пола, и  их  долг  -
ходить кругами, уводя бешеных волков от своей норки.
   И может быть, существовала  еще  одна  причина,  по  которой  Аркадий
Степанович припал сейчас к окулярам бинокля. Нет, конечно, прежде  всего
забота о семье. Но была еще одна  причина.  Вряд  ли  ее  можно  назвать
просто губительным любопытством, скорее всего нет. Может  быть...  может
быть, беленьким и пушистым зайчикам снились сны, что они  когда-то  тоже
были бешеными волками. И тоже брели ночными дорогами, подгоняемые  зовом
крови и тоской полной луны, тоской, которую  никогда  не  разгадаешь,  и
остается только выть, выть на волчий манер или на человечий.
   Аркадий Степанович смотрел в окуляры бинокля. От  группы  вооруженных
людей  отделились  трое.  Два  человека  с  укороченными,  милицейскими,
версиями автомата Калашникова направились вдоль  дороги  и  скрылись  за
густым кустарником.
   Видать, они ждали еще  кого-то.  Кто  должен  был  проехать  по  этой
дороге. Один  человек  направился  в  противоположную  сторону,  к  двум
березам, растущим недалеко от опушки леса.  И  Аркадий  Степанович  тихо
поблагодарил Бога, что находился сзади этого человека. Он пообещал себе,
если все кончится  хорошо  и  он  выберется  из  этой  переделки  живым,
немедленно сходить в церковь.  Потому  что  в  руках  у  этого  человека
находилось самое безжалостное оружие девяностых  годов  уходящего  века.
Это была винтовка с оптическим прицелом. Аркадий Степанович почувствовал
холодок в груди и какой-то незнакомый кислый запах во  рту.  Но  снайпер
залег между двумя березками, и  пространство  возле  черных  автомобилей
перед ним прекрасно простреливалось, а  Аркадий  Степанович  оказался  у
него за спиной.
   Поэтому он мысленно и поблагодарил Бога. При  любом  другом  раскладе
снайперу не стоило труда обнаружить в окулярах  своего  прицела  Аркадия
Степановича, да еще с этим идиотским биноклем в руках.
   Некоторое  время  ничего  не  происходило.  Вооруженные  люди  просто
стояли. Потом дверцы шестисотого "мерседеса" открылись. Появился  крепко
сбитый человек, несмотря на жару,  одетый  во  все  черное.  Большинство
собравшихся, как и  человек  в  черном,  были,  что  называется,  лицами
кавказской  национальности.  А  потом  сердце  Аркадия  Степановича   на
мгновение остановилось  -  один  из  людей,  курчавый  брюнет,  сухой  и
поджарый, словно боксер в легком весе, указал дулом пистолета  на  крышу
"октавии", блеснувшую на солнце.
   "Ну почему, почему я не поставил  ее  чуть  дальше?!  -  пробилась  в
голову Аркадия паническая мысль. - Идиот! Ну почему?!"
   Но человек в черном лишь покачал  головой,  и...  об  "октавии"  было
забыто. Все. Все кончилось.
   Сердце в груди Аркадия Степановича радостно забилось.
   - Чурки бл... - выдохнул он.
   Потом вдали на дороге появились еще  автомобили.  Аркадий  Степанович
узнал черный удлиненный "линкольн-стрейч". За ним, поднимая легкую пыль,
также катили два больших джипа.
   - Стрелка... - прошептал он. "Стрелка - это  святое",  -  вспомнилась
фраза из старого анекдота. - Дожил, на место разборки угодил.
   Он  вдруг  подумал,  что  самое  правильное  сейчас   -   постараться
перебраться к жене и детям.  "Октавия"  и  случайные  шашлычники  их  не
интересуют, а вот если его  обнаружат  здесь  с  биноклем...  Потом  ему
пришло в голову, что  они  плюнули  на  "октавию"  на  время,  если  все
закончится миром, а если, не дай Бог, что случится, дорога тут все равно
одна... Никто на него не плюнул, просто никуда он не денется.
   Опять вернулся  этот  кислый  привкус  во  рту.  В  траве  стрекотали
кузнечики. На него навалилась внезапная тишина, а потом он услышал... Он
даже не смог в это сразу поверить - он услышал, как  испуганной  пичугой
бьется в груди его  собственное  сердце.  Потому  что,  видимо,  не  все
кончится хорошо.
   Сейчас в бинокль Аркадий Степанович  разглядел  то,  что  прежде  ему
приходилось видеть в дурацких, нелюбимых им фильмах-боевиках.  Из  травы
за  двумя  березками  неожиданно  поднялась  еще  одна  фигура.  Аркадий
Степанович не верил своим глазам - он что, из земли вырос? Человек был в
камуфляже, на лице маскировочные полосы. Лезвие ножа сверкнуло  у  горла
снайпера. Аркадий Степанович зажмурился.
   Когда Аркадий открыл глаза,  снайпер  был  все  еще  жив.  Человек  в
камуфляже, не убирая ножа от горла, повернул его голову к  себе,  пальцы
снайпера разжались, винтовку с оптическим прицелом он положил на  траву.
Некоторое время они смотрели друг другу глаза в глаза, снайпер был очень
бледен. Но он молчал.
   Потом человек  в  камуфляже  произвел  какое-то  незаметное,  быстрое
движение  свободной  рукой.  Позже  Аркадий  Степанович  рассказывал  по
большому секрету своей жене, что человек в камуфляже нанес снайперу удар
по горлу, куда-то чуть-чуть выше сонной артерии. Он вырубил его ("Скорее
всего саданул по отключающей точке", -  с  простым  мужеством  в  голосе
говорил Аркадий), но не стал резать. А в следующее  мгновение  произошло
то, что Аркадий Степанович не рассказывал никому.
   Потому что человек в камуфляже, с защитными  полосами,  пересекающими
лицо, повернулся и посмотрел в сторону Аркадия  Степановича.  Он  поднял
руку, поднес  палец  к  губам  и  покачал  головой.  Аркадий  Степанович
почувствовал, как что-то обжигающее  потекло  по  его  правой  ноге.  Он
подумал, что, возможно, это был произведен бесшумный выстрел и теперь он
смертельно ранен... К счастью, из-за стоящей несколько дней сильной жары
Аркадий Степанович надел сегодня шорты. Он посмотрел на свою правую ногу
и  убедился,  что  нет  ничего  страшного.  Просто  его  мочевой  пузырь
непроизвольно опорожнился. В тот момент, когда Аркадий Степанович понял,
что обнаружен. Это действительно было не страшно  -  жара  сильная,  все
быстро высохнет. Но рассказывать об этом Аркадий  Степанович  никому  не
стал. А человек в камуфляже, оставив снайпера  лежать  у  двух  березок,
прихватил с собой винтовку с оптическим прицелом и снова  исчез.  Словно
растворился в траве. Словно был видением.
   И опять вернулась тишина.
   Потому что новая партия  автомобилей  уже  остановилась.  Вооруженные
люди из джипов тоже уже вышли. Обе группы молча смотрели друг на друга.
   Потом  дверца  "линкольна"  открылась  и  появился  совершенно  рыжий
водитель. Он обошел вокруг машины и взял костыли, лежавшие  на  переднем
сиденье.
   Затем открыл заднюю дверцу и помог выбраться человеку с  поврежденной
ногой. Тот тоже оказался рыжим. Он принял  костыли  и  сделал  несколько
шагов в  сторону  "шестисотого".  То,  что  Аркадий  Степанович  улсышал
дальше, чуть не привело его в состояние легкого шока. По двум  причинам.
По тону, с каким это было произнесено, и по  смыслу  сказанного.  Такого
тона, абсолютно ровного, не содержащего в себе никаких ожидаемых эмоций,
ни легкой угрозы, издевки или радости, дружеского расположения или вины,
усталости, сожаления, готовности к компромиссам, тона, не содержащего  в
себе абсолютно ничего, Аркадий Степанович еще не слышал.
   А содержание услышанного...
   - Ну, здорово, Монголец, - произнес человек на  костылях.  -  Что  на
пустыре? Как в старые времена?
   Пот по лицу Аркадия Степановича заструился ручьями.
   - Здорово, Лютый... - человек в черном помедлил. Он говорил  почти  с
неуловимым кавказским акцентом, - коли не шутишь. Ты хотел меня видеть -
вот я здесь.
   Опять секундная  тишина.  Глаза  вооруженных  людей  горели  страхом,
агрессией и возбуждением. Но все молчали, словно немые, кроме двоих...
   - Почему,  Монголец?  -  Голос  зазвучал  совсем  по-другому.  В  нем
появились энергия, страсть, напор.
   - Что "почему"?
   - Нет, я не спрашиваю, почему ты это сделал. Я про другое кумекаю.
   Почему ты прислал их убить меня, - он вдруг поднял костыль и довольно
грубо ткнул в сторону кудрявого боксера в легком весе, - не разобравшись
даже для себя? Не спросив себя: как выходит - сначала  подставили  меня,
теперь подставляют Лютого, может быть, так? По всем понятиям  выходит  -
надо вперед разобраться. Вот я и спрашиваю тебя - почему? А может, ты не
Миша Монголец вовсе? Может, я не знаю тебя? Тогда - объявись!..
   Повисла тишина. Тягучая, напряженная. Монголец,  словно  бык,  уперся
взглядом в своего собеседника, зрачки его стали очень темными.
   - Почему я должен тебе верить? - наконец глухо промолвил Монголец.
   "Боже ты мой, - подумал Аркадий Степанович с ледяным ощущением тоски,
- меня угораздило... Нет, то,  что  я  слышу,  -  это  все  правда?  Это
действительно те самые люди?! За что мне  все  это?  Я  ведь  ни  с  кем
никогда не имел..."
   - Потому что мы приставили к башке по волыне, Монголец. Я  не  слышал
твоего слова, ты не слышал моего слова, а уже...  -  произнес  Лютый.  -
Пляшем как по нотам. Только стой разницей, что я не расставил  снайперов
за деревьями.
   Лицо Монгольца оставалось непроницаемым. Только боксер в легком  весе
перевел свой "Ланд-38" в режим автоматического  ведения  огня.  И  тогда
из-за "линкольна" появился тот человек в камуфляже. Он шел медленно, и с
него не спускали глаз, и с его ноши - целый арсенал... Он встал рядом  с
Лютым, посмотрел на Монгольца и его людей, затем положил  на  землю  два
миллицейских "калашникоап" и снайперскую винтовку.
   Воздух сразу же наэлектризовался.
   Монголец как завороженный смотрел на оружие, лежавшее на земле. Потом
перевел взгляд на человека в камуфляже.  Смотрел  на  него  со  странным
холодным любопытством. Воздух задрожал.  Мышцы  людей  напряглись,  люди
превратились в натянутые струны.  Если  какой-то  сукин  сын  сейчас  не
выдержит...
   Горло и гортань Аркадия Степановича стали сухими и  горячими,  словно
он испытал многодневную жажду. Вот они  выхватывают  оружие,  и  густую,
почти осязаемую тишину взрывает грохот множества выстрелов. А потом  они
находят и убивают Аркадия Степановича и его семью...
   Аркадий быстро закрыл и открыл глаза, и страшное видение исчезло.
   - Все твои  люди  живы,  Монголец,  -  спокойно  произнес  человек  в
камуфляже. - Это их оружие. Пусть себе лежит... Потом заберешь и  людей,
и оружие. Это все надо заканчивать, Монголец, пора.
   Миша Монголец смотрел на него не мигая -  давно  незнакомые  люди  не
обращались к нему на ты. Вряд ли кто решился бы  выказать  ему  подобное
неуважение. Может, он  вспомнил  безумный  рассказ  Роберта  о  летающих
скальпелях...
   - Пойдем, Лютый, пройдемся. Перетрем с глазу на глаз. А то здесь есть
посторонние.
   Боксер в легкой форме сделал было шаг следом за Монгольцем,  и  тогда
тот резко обернулся:
   - Я сказал - с глазу на глаз, Роберт! -  Голос  прозвучал  властно  и
чуть не сорвался на хрип, и только сейчас стало ясно,  какое  напряжение
испытывал этот человек.
   Лютый и парень в камуфляже также обменялись  взглядами.  Затем  Лютый
кивнул, повернулся, выставив вперед костыли, и они с Монгольцем медленно
двинулись по тропинке, ведущей к опушке леса.
   Отсутствовали они долго,  и  молчаливое  противостояние  между  двумя
группами  людей  ни  на  мгновение  не   ослаблялось.   Роберт   Манукян
прислонился к "шестисотому"  Монгольца  и  насмешливо  глядел  на  людей
Лютого. Он попытался что-то  насвистывать,  затем  прекратил.  Остальные
лишь мрачно глядели друг на друга.
   Аркадию это время показалось вечностью. И прежде  всего  потому,  что
напряжение  между  двумя  группами  людей  достигло  своего  апогея,  и,
шелохнись он хотя бы, они немедленно  обнаружат,  его  и  на  нем-то  уж
отыграются сполна.
   Наконец Лютый и Монголец появились. Они  возвращались  той  же  самой
тропинкой, по которой  ушли  в  лес.  Монголец  поддерживал  Лютого  под
локоть. Но главное было не это. В свободной руке  Монголец  нес  костыль
Лютого.
   И вот тогда все переменилось. Словно кто-то проколол воздушный шарик.
   - Скажи, ара, - ухмыльнулся рыжий водитель, обращаясь к Роберту, -  а
правда, что армяне лучше, чем грузины?
   - Правда, - подтвердил Роберт.
   - Чем лучше?
   - Чем грузины...
   Это  был  взрыв  смеха.  Они  просто   грохнули.   Все,   кто   здесь
присутствовал. Все начали ржать, как будто  ничего  лучше,  кроме  этого
старого анекдота, в жизни не слышали. Иногда в их  смехе  проскальзывали
радостно-истерические нотки.
   - Ну, братуха, сказанул!
   - Эй, ара, давай курить.
   - Ну, братуха, травись, не жаль.
   - Эй, ну сказал - чем грузины!
   - Пушку спрячь, ара...
   - Прикурить дай, зажигалка в машине...
   - Эй, Роберт, - произнес рыжий водитель,  -  мы  с  тобой  перетереть
собирались...
   - Теперь уже перетрем, ара...
   Лютый и Монголец вернулись к своим людям.  Они  еще  некоторое  время
что-то говорили друг другу. И перед тем как проститься, крепко обнялись.
   "Господи, что это? - мелькнуло в  голове  у  Аркадия  Степановича.  -
Прямо как в "Крестном отце"..."
 
*** 
 
   В этом предложении точки были расставлены, но оставалось  еще  немало
других предложений. Еще очень немало.
 
*** 
 
   А потом они сели  в  огромные  черные  автомобили  и  общей  колонной
двинулись прочь. Одна из машин вдруг просигналила, другая подхватила,  и
все превратилось в один режущий слух гудок, уносимый отсюда ветром.
   Аркадий Степанович поднялся наконец в полный рост и почему-то пропел:
   - Братва, не стреляйте друг в друга... Надо же, -  и  он  вдруг  тоже
рассмеялся, - чем грузины...
   Пушистый белый зайчик сохранил свою норку.  И  матерые  хищные  волки
ушли прочь от его зайчат и его зайчихи. Белой и пушистой...  Которую  он
будет любить сейчас, отправив детей купаться на озеро.
   Только поест. Очень хорошо поест - мангал-то еще не  остыл.  А  жрать
так хочется, аппетит просто волчий... Осетрина и шашлычок...
   А потом он будет любить свою зайчиху. Возможно, прямо в "октавии",  а
может, еще где, и уж наверняка - дома. В теплой и уютной норке он  будет
любить свою зайчиху. Белую и пушистую. Он будет любить ее всю ночь.
 
*** 
 
   Оставалось еще немало других предложений с непоставленными точками.
   Еще очень немало.
 
*** 
 
   Вице-президент группы "Континент" Петр Виноградов находился  в  своем
кабинете и испытывал дикое  желание  закурить.  Пару  месяцев  назад  он
обнаружил,  что  начал  очень  быстро  терять  форму  -  ни  футбол,  ни
положенный в его статусе теннис больше не приносили былой радости.
   "Лучше  перепить,  чем  перекурить"  -  гласила  известная   народная
максима.
   - Лучше переспать, чем перепить, - сказала ему как-то его молоденькая
секретарь-референт Юля, - а курить - это вообще сейчас немодно.
   Петру Виноградову было плевать на то, модно или немодно курить.
   Просто появившаяся одышка, утренний кашель и уже привычные две  пачки
сигарет в день весьма красноречиво говорили сами за себя. Он понял,  что
надо завязывать, бросать.
   И ему для этого не понадобились всюду  рекламируемые  антиникотиновые
таблетки,  пилюли  или  пластыри,  не  понадобилась  помощь  врачей  или
шарлатанов, избавляющих от никотиновой зависимости за один день...  Петр
Виноградов  был  очень  волевым  и  жестким  человеком.  Ему  вовсе   не
требовалась помощь посторонних.
   Ни в каких вопросах. Тем  более  во  взаимоотношениях  с  собственным
организмом.
   Поступки формируют привычку.
   Привычка формирует характер.
   Характер формирует судьбу.
   Виноградов всегда контролировал всю эту цепочку. И в один из дней два
месяца назад он просто сказал себе "нет". В  один  из  дней  два  месяца
назад, когда все это уже началось...
   Так или иначе, два месяца Виноградов не притрагивался к сигарете.  Он
не крутил ее пальцами, не вдыхал аромат  табака,  зажав  сигарету  между
носом и верхней губой, подобно многим бросившим курить.
   И в его столе, в верхнем ящике,  уже  два  месяца  лежала  невскрытая
пачка сигарет "Бенсон и Хэджес". И все эти истеричные истории  бросивших
курить про бессонницу, крайнюю раздражительность, бешено набираемый  вес
не имели к нему никакого отношения. Единственное, что он изменил  вокруг
себя, - это запретил курить в своем кабинете. А что здесь  такого?  Если
он  бросил,  какого  же  ему,  спрашивается,  рожна  превращать  себя  в
пассивного курильщика?
   Но  сегодня  рука  сама  потянулась  к   верхнему   ящику   огромного
полукруглого  стола  и  извлекла  на  свет  медно-золотую  пачку.   Петр
Виноградов долго смотрел на темную полоску целлулоидной  обертки;  стоит
ее рвануть, и пачка открыта, и обратного пути уже не будет.  Как  кольцо
гранаты.
   Да, очень много вещей, для которых нет обратного пути, уже произошло.
   И сравнение с кольцом гранаты, по крайней мере для некоторых из  них,
вовсе не безосновательно.
   Петр поднес пачку к носу - никакого запаха  табака.  Курить  хотелось
дико, но стоит ли ему срываться средь бела дня, просто так?
   Да, происходят какие-то странные вещи. Мало того что НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЕ
вещи, но еще и  не  совсем  понятные.  Что-то  происходит,  что-то,  что
необходимо почувствовать, пока не поздно. Внешне - все  в  порядке,  все
хорошо. Скажем так, почти все в порядке, но...  Вот  в  этом  "почти"  и
таится пока еще еле уловимая, но все больше набирающая силу угроза.
   Курить хочется дико. Просто дико. Петр  Виноградов  прикрыл  глаза  и
подумал о том, как его губы могли бы припасть к белому фильтру, с  какой
жадностью он бы сделал первую спасительную затяжку,  которая,  возможно,
обожжет ему легкие, но  приведет  в  порядок  голову.  Затяжка,  которая
позволит ему сконцентрироваться  больше,  чем  необходимо,  для  решения
самых сложных задач и проникнуть сквозь мутную пелену тайных событий.
   Кто? Что? Что за безумная, дьявольская игра? Он сам  игрок  до  мозга
костей,  до  кончиков  пальцев.  Холодный,  не  вспыльчивый,  но   очень
рисковый. И он может поставить все на "зеро" при  условии,  что  сначала
купит крупье, а потом  еще  позаботится,  чтобы  у  круга  рулетки  было
подвижное дно. А там давайте, бросайте шарик. Что, не "зеро"? Ну что  ж,
иногда бывают промахи и при  таких  обстоятельствах.  А  какая,  кстати,
выпала цифра? "Пятерка"? Так ведь у меня и на "пятерке"  стоит.  Не  так
много, но на страховку хватит.
   Так было всегда.
   Они с Алексеем Игоревичем рубили капусту и делали крупные ставки.
   Иногда проигрывали. Но реже, чем игрок в рулетку. Потому что  они  не
только знали правила - некоторые из  правил  они  сами  и  создавали.  И
никогда не забывали о страховке.
   Так было всегда.
   Они с. Алексеем Игоревичем рубили деньги. А потом еще и  с  Викой.  И
Виноградов не возражал  против  ее  вхождения  в  совет  директоров,  он
человек неревнивый, а для дела, объективно,  наша  королева  очень  даже
полезна.
   Он не был против Вики, когда она стала одним из одиннадцати  человек,
принимающих решения.
   Но она не могла превратиться в одного из трех. Потому  что  третий  -
есть такая детская игра - лишний. Потому что много лет назад "Континент"
создавали два человека, а президент, вице-президент - это лишь слова.
   Номиналитеты...  И  Петр  Виноградов  вовсе  не  интриган,  он   так,
напрямую, об этом и заявил,  и  Алексей  Игоревич  отнесся  ко  всему  с
пониманием.
   Они с Алексеем всегда могли понять друг друга. Оба были  великолепные
игроки. Оба готовы были рисковать и бегать по лезвию бритвы.  И  Алексей
Игоревич, образно выражаясь, был внутренне согласен с  тем,  что  крупье
можно купить, потому что это были проблемы крупье. Но он не был согласен
с существованием подвижного дна у круга рулетки, потому  что  тогда  это
были проблемы игры. Однако Петр  смотрел  на  эти  вещи  проще.  Намного
проще. Кто-то должен был брать на себя и не самую приятную работу.  Зато
Петр не изображал из себя плейбоя, не являлся в президентский кабинет  с
волосами по плечи и не испытывал приступов анархической лихорадки, когда
его светлость Алексей Игоревич  укатывал  кататься  на  серфингах  и  на
сноубордах  ("общение  со  снежными  божествами"  -  так   у   них   это
называлось), а он оставался прикрывать тыл и затыкать дырки. Хорошо еще,
их светлость забирал с собой Вику...
   Ладно, чего уж теперь, все это в прошлом.
   Алексея Игоревича всегда  интересовал  адреналин.  Петра  Виноградова
тоже. И они играли. Порой как бык с тореадором, а  порой  как  спевшиеся
карточные шулеры, рубящие на одну руку.
   Но теперь у Петра Виноградова были проблемы. И  самое  неприятное  во
всем этом то, что он до сих  пор  не  мог  их  сформулировать.  Вот-вот,
рядом, где-то уже на языке, но... И дико  хотелось  курить.  Потому  что
картинка - образ решения, которое должно прийти после первой же затяжки,
- становилась все более навязчивой.
   Всю жизнь Виноградов курил нормальные сигареты, никаких  облегченных,
лайтс, и прочей лабуды. Потом,  когда  количество  выкуриваемых  сигарет
перевалило за пачку в день, он перешел на облегченные.  Через  несколько
месяцев он выкуривал уже больше двух пачек облегченных -  что  толку-то,
организм не обманешь. Сигареты легче - куришь больше. И вот  друзья  ему
посоветовали "Бенсон и  Хэджес"  -  сотку.  Долго  планка  держалась  на
полутора пачках, и, когда плотины прорвало и полгода Петр  выкуривал  по
сорок стомиллиметровых сигарет в день, он понял, что надо завязывать.  И
уж когда это произошло, он твердо себе пообещал, что развяжет  только  в
случае, если произойдет что-то ну совсем грандиозное, типа конца  света,
когда уже не важно - завязал, развязал...
   Сейчас, наверное, не пришло еще время развязывать.  По  крайней  мере
Петр очень надеялся, что не пришло. Может быть, где-то близко к тому, но
все-таки нет. Пока нет.
   Он открыл верхний ящик стола и с силой швырнул сигареты обратно.
   Лютый хочет разговаривать с Викой.
   Что ж, к этому надо отнестись с пониманием. Ну конечно,  они  друзья,
Алексей    Игоревич    умудрился    их     сделать     друзьями.     Эту
аристократку-недотрогу с мужицкой хваткой  и  криминального  авторитета,
который решил показать всем, что у него теперь чистые руки.
   А как быть с прошлым? Просто взять и перечеркнуть? Петр вовсе не  был
таким дураком, чтобы отрицать тот очевидный факт, что  в  основе  любого
крупного состояния спрятано преступление. Он никогда не был  чистоплюем.
Просто ему был известен еще  один  парадокс  -  будущее  отбрасывает  на
прошлое тени. А не наоборот. И это уже совсем другой взгляд на вещи. При
котором все, что сейчас произошло с Лютым, уже не кажется таким диким.
   Лютый хочет говорить с Викой.
   Ну что ж, учитывая все, что с ним случилось в  последнее  время,  это
желание вполне закономерно. Пусть говорят, будет ему Вика. Надеюсь,  она
уже вполне  готова  к  разговору.  Даже  несмотря  на  легкие  изменения
последнего времени, она готова к разговору... Все травмы рано или поздно
залечиваются, если организм выживает. И здесь все будет так.  Все  будет
хорошо, как в телевизионной рекламе  в  "Русском  проекте":  "Все  будет
хорошо!"
   Разговор Лютого с Викой - не самая большая  проблема.  Там  еще  есть
запас прочности и запас времени. Есть  проблемы  и  поважнее.  Например,
когда ты смотришь в темноту и понимаешь, что там таится что-то...  Когда
ты рассчитал все и поставил на "зеро" и не забыл  про  "пятерку"  -  для
страховки, но кто-то в последний момент убрал с "пятерки"  твою  ставку.
Кто-то, прячущийся в темноте. А шарик уже прыгает по колесу  рулетки,  и
если выпадет не "зеро"... вот тогда ты можешь раскрывать пачку сигарет в
верхнем ящике стола. И курить хоть по блоку в день, потому что тогда уже
будет не важно. Потому что  кто-то  убрал  с  "пятерки"  твою  страховую
ставку.
   ...Петр Виноградов постучал в кабинет и приоткрыл дверь.
   - Вика? - сказал он, почувствовав, что наконец-то за  пару  последних
лет он произносит это имя с тихим наслаждением. - Привет. Можно войти?
   - Здравствуйте, Петр Андреевич, проходите. - Голос бесцветный.
   Она стояла спиной к двери, и Петр подумал, что и с волосами - тяжелая
волна, рассыпанная по  плечам,  -  у  нее  также  все  в  порядке.  Вика
(Вика-Вика-Вика), топ-менеджер, так похожий на топ-модель. Великолепно.
   Все в порядке.
   Лидия Максимовна, ас всех секретарей и народов, сидит за своим столом
в приемной, смотрит на него и в проем приоткрытой двери смотрит на  нее.
На ее длинные ноги, упругие крепкие бедра и роскошную  задницу,  которую
лишь подчеркивает этот деловой костюм.
   Что, топ-менеджер, вышло немножко не по-твоему?
   Все в порядке. И курить мы пока начинать не будем.
   - Вам звонил Владимир... как его,  словом,  Лютый,  -  произнес  Петр
достаточно громко. - Он хочет говорить с вами.
   Петр вошел в кабинет, затворил за собой дверь.
   - Именно с вами, Вика. Вы же с ним почти друзья.
   Она стояла посреди своего кабинета и смотрела на картину, висящую над
ее креслом. Господи, где она отыскала  этого  сумасшедшего  художника  и
небось отвалила ему кучу денег? Кстати  -  не  ее  денег.  Девочка  явно
разошлась. И этот  бред,  изображенный  на  картине,  -  огромная  рыба,
похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плывет по
океану, а может, по космосу, а может, по изнанке  чьего-то  воспаленного
сознания...  Ладно.  Не  его  дело.  Тем  более  все  это  скоро  должно
закончиться. Просто подобный бред выводил Петра Виноградова из  себя.  А
ему не нравилось выходить из себя. Особенно  в  ситуации,  когда  музыку
заказывал он. Вика начала поворачиваться. Петр услышал, как  зашелестели
ее волосы, потом увидел ее глаза и ее улыбку... и что-то еще...
   - Хорошо, Петр, я поговорю с ним, - произнесла Вика. - Уже пора.
   Волосы качнулись и замерли.
   И  тогда  какое-то  холодное   подозрение   кольнуло   сердце   Петра
Виноградова. Он быстро взглянул на  Вику,  пытаясь  понять,  что  же  он
только что увидел в ее лице, в ее улыбке, в ее глазах.
   Боже мой, но это невозможно! Нет, все под контролем.
   А сердце бешено колотилось, и он с трудом  подавил  панический  крик,
прозвучавший, к счастью, лишь в его голове:  "Ну-ка,  ты,  не  играй  со
мной!"
   Все ли в порядке?
   После всего что произошло,  Петр  Виноградов  не  мог  этого  сказать
наверняка. Теперь вообще сложно было утверждать что-либо наверняка.
 
5. Снова вести из Батайска 
 
   Многие считали Алексашку сбрендившим.  Ну  в  общем,  все  нормально,
просто крыша у него немножечко протекает. Лифт не доезжает до последнего
этажа, и с этим уже  ничего  не  поделать.  Даже  в  деревне  есть  свой
деревенский дурачок, а в городе, пусть в таком небольшом,  как  Батайск,
своих дурачков  несколько.  Но  бесспорно,  Алексашка  возглавляет  этот
любопытный отряд, эту славную когорту тех, над  кем  можно  смеяться,  в
кого можно тыкать пальцем, но все же побаиваться их влажных,  прозрачных
и лучащихся то ли добротой, то ли идиотизмом глаз.  Да,  многие  считали
Алексашку чуть-чуть того, многие,  да  не  все.  А  с  чего,  собственно
говоря, людям считать, что он того?
   Прежде всего потому, что Алексашка  был  очень  добрым  и  совершенно
безобидным парнем. Но на свете, к счастью, еще достаточно добрых  людей,
много безобидных и неагрессивных. И если исходя из этих качеств пытаться
делать  такие  серьезные  выводы,  то  список  кретинов  должен  был  бы
возглавлять кто-нибудь вроде Ганди  или  Папы  Римского.  Да,  Алексашка
любовался цветочками, не обижал зверюшек и мог битый час глядеть в  одну
точку  (чаще  всего  в  небо),  созерцая  что-то,  открытое   лишь   его
внутреннему взору. Но  подобными  вещами  промышляют  индийские  йоги  и
адепты  мудрости  Востока,  стремящиеся  к  просветлению,  а  цветочками
любуются девяносто процентов  женщин,  населяющих  планету.  В  общем-то
весьма обширная группа, и делать  умозаключение  о  ее  интеллектуальной
неполноценности  -   занятие,   мягко   говоря,   небесспорное.   Весьма
небесспорное.  Зато  у  Алексашки  была  феноменальная  память.  Как   у
компьютера. С той только разницей, что  компьютер  запоминает  отдельные
файлы, а Алексашка - сразу весь массив. Нейроны его мозга  устанавливали
между собой иногда крайне странные ассоциации, что рождало в его  голове
не менее странные картинки. Образы, которые иногда требовали  дополнения
до какой-то целостности, иногда - чтобы Алексашка избавлялся от  них,  а
порой  они  устанавливали   взаимосвязи   между   вещами,   взаимосвязи,
остающиеся  скрытыми  для  большинства  людей.  Алексашка  мог  запросто
поразить вас, сосчитав что-то необычное. Например (и это самое простое),
он мог по стуку вагонных колес определить точное  количество  вагонов  в
поезде, по оброненной кем-то реплике  -  а  люди  часто,  сами  того  не
замечая,  пользуются  фразами  из  известных  фильмов  или  книг  -  мог
наболтать целую страницу текста и совершенно точно, хоть на  спор,  хоть
просто так,  сказать,  откуда  она...  Но  и  это  было  просто.  Иногда
взаимозависимости  оказывались  значительно  сложнее.  Например,   между
слишком уж легкомысленной женской  походкой  и  опасностью,  таящейся  в
сегодняшней атмосфере, когда  прозрачные  связи  между  Землей  и  Небом
становились натянутыми, словно тугие струны.
   Но это было Алексашкиной тайной. Очень серьезной и страшной тайной.
   Он хотел бы предупредить, да боялся. А уже по одному тому, что у него
имелись тайны, его вряд ли стоило с такой легкостью переводить в  разряд
идиотов.
   И у него была еще одна важная тайна. Он  слышал.  Конечно,  все  люди
слышат,  одни  лучше,  другие  хуже,  но  с  Алексашкой  дела   обстояли
по-другому. Он слышал далекие молнии, грозы, которые гремели  где-то  за
сотни километров и приходили лишь через сутки, и еще он  слышал  голоса.
Но это не были голоса, повелевающие шизофрениками. Он слышал голоса тех,
кого любил.
 
*** 
 
   - Санюш, Алексаш, ну что ты застыл как  вкопанный?  Все,  поздно  уже
туда смотреть. Нет ее больше... Санюш! Держи!
   Алексашка вздрогнул и расплылся в улыбке. Перед ним стояла тетя  Зина
и протягивала ему веерок - грабли. Именно так оно и было, почти слово  в
слово.
   Тогда, в пору, казавшуюся теперь такой далекой, когда  он  еще  любил
ее, ту, кого тетя Зина за глаза называла гулящей, а иногда и шлюшкой.
   - Алексаш, ну что ты застыл  как  вкопанный?  -  прозвучал  тогда  ее
голос, веселый, чуть с хрипотцой голос. - Это, между прочим,  мое  окно,
чего таращишься?
   Алексашка так же вздрогнул и покраснел. Было шесть пятнадцать утра, и
она должна была спать, и он вовсе не ожидал увидеть ее на улице.
   - Любопытной Варваре... - произнесла она, поравнявшись с  ним,  потом
весело щелкнула  языком,  повернулась  и  направилась  в  свой  подъезд.
Алексашка смутился и начал скрести землю веерком - здесь был его участок
уборки, - затем все же поднял голову и посмотрел ей вслед.  Она  была  в
узких голубых джинсах,  ее  обтянутые  бедра  и  крепкие  тугие  ягодицы
завораживающе плавно покачивались. Рот у Алексашки приоткрылся, и он  не
мог оторвать глаз - ничего более прелестного  в  это  утро  он  даже  не
предполагал увидеть.
   С тех пор прошло больше года. Он тогда очень любил ее и всегда слышал
ее голос. Всегда, когда смотрел на нее через окно и когда она жила своей
другой, запретной жизнью.
   - Ох, Алексаш! Беда ты моя... В шлюшку  влюбился?!  Ой,  горемыка  ты
мой! - говорила тетя Зина, дворничиха. Она была добрая.
   Потом произошло кое-что, с тех  пор  тоже  уже  прошло  почти  восемь
месяцев. Точнее - семь месяцев двадцать четыре дня.  Ее  голос  перестал
звучать да Алексашки. Потому что, когда она  так  напугала  Алексашку  и
смеялась над ним, что-то  сломалось  внутри  его  головы  и  внутри  его
сердца. В тот день Алексашка перестал  любить  ее.  И  теперь  для  него
звучали голоса совсем других людей. И прошло уже семь  месяцев  двадцать
четыре дня.
   Тетя Зина была добрая. Только она  ничего  не  понимала.  Потому  что
Алексашка застыл как вкопанный, уставившись на ее окно, совсем по другой
причине.
   У них были одинаковые имена. Ее тоже звали Сашей. Тетя Зина говорила,
что она блудит, что она гуляшая, но это не мешало Алексашке  восхищаться
ей. И он всегда слышал ее голос - когда ей было хорошо и когда  ей  было
плохо. Он чувствовал ее. Потом, после того дня,  когда  она  испугала  и
насмеялась над ним, все это закончилось.
   Сейчас тетя Зина сказала, что ее больше нет. Поздно уже...
   Только кое-что не  позволяло  Алексашке  согласиться  с  тетей  Зиной
полностью. Он не мог сказать  ничего  наверняка,  потому  что  ее  голос
перестал  звучать  для  Алексашки  намного  раньше,  прежде  чем  с  ней
случилась беда, но...
   Сейчас он уставился на окно совсем по другой причине. Тогда он  видел
убитую женщину в ванной. В числе понятых Алексашка проскочил в квартиру,
прошел следом за остальными по длинному коридору и из-за плеча тети Зины
взглянул в ванную комнату. Он увидел женщину с перерезанным горлом.  Это
зрелище,  как  боялась  тетя  Зина,  не  напугало  его,  скорее  вызвало
несколько отстраненное любопытство, как будто  Алексашка  изучал  новый,
незнакомый ему объект.
   - Обнаружено  тело  гражданки  Александры  Афанасьевны  Яковлевой,  -
услышал Алексашка. Потом тот же голос произнес:
   - Выключите эту чертову музыку!
   Алексашка смотрел на труп. Компьютер в его голове  получил  громадный
массив информации. Нейроны его  мозга  устанавливали  новые  ассоциации.
Алексашка вспомнил что-то, какое-то несоответствие, хотя  с  анализом  в
его голове дела обстояли сложнее. Он смотрел и видел...
   - Мне было бы жаль резать такое красивое  тело,  -  прозвучал  другой
голос.
   Алексашка посмотрел на того, кто это сказал,  и  понял,  что  человек
этот говорит не правду. Он, может быть, сам не догадывался об  этом,  но
компьютер в голове Алексашки немедленно вычислил его: зрелище  красивого
разрезанного тела доставляло ему удовольствие. Хотя человек  никогда  бы
этого не признал - лишь профессиональный интерес...
   Сейчас тетя Зина произнесла: "Все, поздно уже туда смотреть.  Нет  ее
больше..."
   Возможно, что тетя Зина права. Возможно, что ее  больше  нет.  Однако
также возможно, что тетя Зина ошибается.
 
*** 
 
   Но сейчас Алексашка слышал совсем другие  голоса.  И  громче  всех  -
голос маленькой девочки, с которой он дружил, хотя они обменялись  всего
несколькими фразами. А в основном лишь улыбками. Алексашка любил детей и
часто слышал голос этой очаровательной кудрявой девчушки.  И  знал,  что
день, нехороший день, когда прозрачные связи между небом и землей опасно
натягиваются, словно тугие струны, которые  вот-вот  лопнут,  этот  день
приближался.
   Девочку звали Алесей Примой.
 
*** 
 
   Каждый день в шесть пятнадцать утра Алексашка  был  уже  во  дворе  -
работа дворника заставляла вставать рано. Но после обеда начиналась  его
настоящая работа, работа, которую он очень любил. Когда-то  существовала
мощная всесоюзная  организация,  располагающая  огромными  средствами  и
называемая Зеленстрой.  Теперь  пришли  сложные  времена,  стало  не  до
озеленения и уж тем более не до Алексашкиной красоты.  Не  до  цветочных
клумб, выполненных им в виде ниспадающих фонтанов, не до тихих сквериков
с подстриженными в виде шаров, волнистых дорожек или причудливых  зверей
зелеными кустами. Но несмотря на отсутствие средств, Алексашка продолжал
наводить свою красоту, только уже в нескольких прилегающих  к  его  дому
дворах, в сквере напротив и на территории  средней  школы,  с  весны  по
осень превращаемой руками Алексашки в  территорию  волшебной  сказки.  И
даже местные хулиганы старались не вытаптывать Алексашкину  красоту,  не
ломать зеленые  кусты,  превращенные  в  гномов,  медведей,  в  мчащийся
куда-то поезд, увлекаемый паровозом с огромной трубой.
   Начиная с обеда и до  позднего  вечера  Алексашка  не  расставался  с
садовыми ножницами, и, когда приезжавшая с проверкой комиссия  пришла  в
явный восторг от живых шедевров, когда  в  ростовской  областной  газете
появилась  статья   про   "батайского   зеленого   кудесника",   местная
администрация пришла к выводу, что негоже все это списывать на дело  рук
городского дурачка. Администрация отыскала совсем небольшие средства,  и
Алексашка подписал договор,  в  котором  его  именовали  "художником  по
озеленению".
   Вечерами Алексашка сидел у себя в комнате и что-то вырезал из дерева.
   Гномов, медведей, паровозик с огромной трубой...  И  смотрел  в  окно
напротив. Там жила женщина с розовой кожей, ее  тоже  звали  Сашей.  Все
соседи шептались и говорили о ней разные гадости, но она была прекрасна.
   Алексашка наблюдал за ней давно. Он знал, как она просыпалась (к тому
времени он уже заканчивал убирать территорию двора и спешил домой попить
чайку), как шла в ванную и  выходила  оттуда,  закутанная  в  полотенце,
потрясающе красивая и эфемерная,  словно  она  и  не  женщина  вовсе,  а
сказочная фея, умытая светом распустившихся цветов.  Алексашка  смотрел,
как она завтракала, он любовался тем, как она ест, как пьет крепкий, без
сахара кофе, как причесывает свои волосы, ниспадающие волнами; он видел,
как она танцует в одиночестве, включив музыку, а  потом  Алексашке  надо
было спешить на работу.
   Утром ощущение  от  нее  было  совсем  другое,  словно  она  являлась
существом бесплотным, почти ангельским. Вечером и  ночью  дела  обстояли
иначе.
   Иногда она задергивала занавески, и за ними были силуэты  ее  гостей,
смех, музыка, а потом приглушенные  стоны...  Алексашка  знал,  что  там
происходит. Но образ утренней девы, существа почти ангельского, от этого
почему-то не разрушался.
   Она была недоступна, она была частью взрослого мира, куда  Алексашка,
наверное, так и не ступил, оставаясь со своими кустами и  радуя  детишек
сказочными гномами.
   А однажды она обнаружила, что он за ней наблюдает. Была осень,  когда
начинали дуть пронизывающие ветры, но этот вечер  оказался  на  редкость
тихим.
   Она, как обычно, вышла из ванной комнаты совершенно обнаженная.
   Полотенцем обмотала голову и встала перед зеркалом. Потом  нагнулась,
надевая шерстяные носки. Алексашка почувствовал, что у него  перехватило
дух. Он припал глазами к стеклу. Она поднялась и посмотрела  в  зеркало,
подняла руки к волосам и сняла полотенце - мокрые волосы рассыпались  по
плечам;  она  повернулась  к  зеркалу  боком,  разглядывая  себя,  потом
приподняла руками грудь. Алексашка ощутил, как к горлу подкатил огромный
ком и в его  паху  затрепетало.  И  тогда  она  его  увидела.  Алексашка
смертельно  перепугался.  Первое,  что  ему  взбрело  в  голову,  -  это
немедленно присесть, спрятаться. Света в Алексашкиной комнате  не  было,
лишь в коридоре, и поэтому она могла увидеть только его силуэт,  но  все
равно Алексашка смертельно перепугался. Его сердце бешено колотилось,  и
вряд ли он  мог  с  точностью  сказать,  сколько  просидел  вот  так,  у
подоконника. Потом он приподнялся и снова посмотрел в окно. Топили у них
в ту осень почему-то  нещадно,  но  по  лбу  Алексашки  бежали  капельки
холодного пота.
   Она сидела на стуле. Голая. Намазывала тело кремом. Потом  она  взяла
черные трусики и начала их медленно надевать. Затем усмехнулась и начала
снимать их... Алексашка почувствовал, что вот-вот потеряет  сознание,  в
его паху все мучительно болело - сейчас она была вовсе не  его  утренней
девой. Она знала, что за ней наблюдают, но не подавала виду, а может, ей
было все равно. Она вывернула трусики с  изнанки  и  быстро  надела  их,
приподнявшись на стуле. Тело Алексашки дрожало. А потом  она  подошла  к
окну, и быстро запахнула занавески.
   Алексашка почувствовал, что находится в точке, близкой к  критической
норме восторга.
   С тех пор она знала, что Алексашка наблюдал за ней, но никогда  сразу
не задергивала занавески. И он изучил  каждый  миллиметр  ее  тела.  Она
просто играла с ним, и, быть может, в ее игре была издевка, может  быть,
она посмеивалась над дурачком или испытывала по отношению к  нему  нечто
вроде жалости, а может, ей  было  просто  все  равно.  Но  вряд  ли  она
предполагала, что дурачок Алексашка может любить ее. И слышит ее  голос,
ее подлинный голос, который не издевался и не смеялся над ним и  который
тоже умел любить.
   Она была недоступна, она была из того взрослого мира, куда Алексашка,
наверное, так и не вступил, и она была  Ангелом.  Узнав  об  этом,  она,
наверное, сильно бы удивилась. А может быть, даже почувствовала бы нечто
совсем другое...
   Ведь где-то существовал мир, пусть это  даже  иллюзорный  мир  внутри
головы дурачка Алексашки, где гражданка Александра Афанасьевна  Яковлева
была Ангелом.
   Хотя, быть может, существовало другое объяснение. Быть может, ей была
отвратительна эта любовь - она продавала свое тело и мечтала о том,  что
когда-нибудь все в ее жизни переменится.  В  эту  картину  мира  дурачок
Алексашка со своей любовью явно не вписывался.
   Сначала девочки мечтают о принцах. О всадниках на белом коне  и  алых
парусах. Позже - о дерзких бандюгах с легкой походкой, шикарными тачками
и с ласковыми глазами убийц. Потом -  о  победах  в  конкурсах,  удачных
замужествах, о том, чтобы влюбить в себя какого-нибудь старого пердуна с
бабками, на худой конец о том, чтобы идти по трупам,  грызть  землю,  но
использовать свой шанс.
   Но никогда девочки не  мечтают  о  том,  чтобы  их  любили  городские
дурачки...
   Она разрушила образ Ангела, этого не зная.  Самое  ужасное,  что  она
даже ничего не поняла.
   Был плохой день - из тех, когда люди, сами не зная почему,  чувствуют
себя скверно.
   В один  из  вечеров,  когда  Алексашка  припал  к  окну,  она  просто
напилась. И устроила ему настоящий стриптиз. Если б Алексашка был  силен
в терминах, то назвал бы это неожиданное шоу жесткой эротикой, а  может,
даже порнографией. Он ощутил все более нарастающее беспокойство, которое
черными волнами поднималось с нижней части его живота и мутными потоками
захлестывало все его  существо.  Но  у  Алексашки  не  было  сил,  чтобы
оторваться от окна. А потом произошло  самое  страшное  -  она  затащила
Алексашку к себе. Быть может, она решила пожалеть дурачка, а  может,  ей
доставляло удовольствие издеваться над ним, и в этот плохой черный  день
она  хотела  отыграться  на  дурачке  Алексашке  за  всю  эту   грязную,
закрутившуюся волчком жизнь. А скорее всего она просто была пьяна  и  не
задумывалась о мотивах. Для  Алексашки  подобного  анализа  человеческих
поступков просто не существовало. Тем  более  он  не  мог  анализировать
действия Ангела.
   Тело Алексашки дрожало, и он начал задыхаться, когда она прислонила к
своей  груди  его  голову.  Потом  с  расширившимися  от  ужаса  глазами
Алексашка обнаружил, что его голова совершает путешествие вдоль ее тела;
он видел эпидерму ее кожи с крохотной сеточкой морщинок  и  углублениями
пор, с влажными волосками и густыми каплями пота,  потом  мимо  проплыла
впадина пупка, и Алексашка услышал ее смех,  показавшийся  сейчас  очень
далеким, а она опускала его голову еще ниже, а потом он уперся во что-то
влажное, горячее и напугавшее его  и  ощутил  запах,  который  взорвался
черной и запретной сладостной болью у него внутри, запах, который не мог
источать его Ангел. А потом эта запретная боль  вышла  наружу,  разрывая
все в области Алексашкиного паха...
   Это было страшно.
   Алексашка отползал от нее, поскуливая, как побитый пес. В его  глазах
был ужас, а в ушах звучал ее смех, который  сейчас  стал  для  Алексашки
хохотом какого-то обезумевшего животного. И запах...
   Алексашка бросился бежать. За его спиной оставалось логово  какого-то
безумного зверя.
   Это было страшно. Сладостно и запретно. Но это не  был  его  утренний
Ангел.
   Позже Алексашка все же выглянул  в  окно.  Она  уже  спала,  даже  не
погасив света и не подняв опрокинутый им при бегстве стул.
   Она просто была пьяна. Она лежала голая на кровати,  пытаясь  во  сне
укрыться одеялом, и спала с открытым ртом.
   Алексашка вышел на лестничную клетку и захлопнул  ее  дверь.  Он  уже
больше не дрожал и не боялся. Не было никакого безумного зверя,  никогда
не было. И Ангела - тоже.
   Ее хохот, похожий  на  хохот  испуганной  ночной  птицы,  еще  звучал
какое-то время в его ушах. Потом он  перестал  его  слышать.  Как  и  ее
голос.
   Он лишь продолжал очень хорошо помнить ее тело. И ничего при этом  не
чувствовал - просто запечатленная картинка, одна из многих хранящихся  в
его феноменальной памяти.  А  в  тот  жаркий  день  Алексашка  вместе  с
понятыми проскользнул сначала в ее квартиру, а потом в ванную комнату, и
тетя Зина очень боялась, что Алексашка испугается, но он не испугался...
а увидел некоторое несоответствие.  И  в  его  мозгу  возникли  странные
ассоциации.   Родившийся   образ   требовал   дополнения   до   какой-то
целостности. Картинка не давала Алексашке покоя. Надо было или дополнить
ее, или избавиться от нее. И  он  знал,  кто  ему  сможет  помочь.  Один
человечек. Он с ним дружил уже давно и его голос слышал  громче  голосов
всех остальных.
   Это была маленькая прелестная девочка, Алеся Прима.
 
*** 
 
   Всю эту весну Алексашка обустраивал  территорию  школы.  Он  соорудил
клумбу из тюльпанов, которая напоминала плывущий корабль и  вызывала  не
одну восхищенную улыбку. В  один  из  дней  детишки  вместе  с  учителем
высыпали на улицу погреться на  ласковом  весеннем  солнышке,  и  им  не
терпелось посмотреть, что же творится там, за  зданием  школы,  где  уже
давно  работал  Алексашка.  Они  вместе   с   учителем   истории   Верой
Григорьевной (она поддерживала Алексашкины труды больше всех  остальных)
отправились за здание школы. И восхищенно замерли - в их школьном дворе,
открытый всему честному миру, плыл ало-бело-розовый корабль.
   Как  фестиваль  тюльпанов,  как  карнавал  в   неведомых   странах...
Алексашка стоял рядом, в шляпе-лодочке, сделанной из газеты, и  смущенно
улыбался.
   - Дети, - воскликнула Вера Григорьевна, - смотрите, какая красота!
   Восхищение  детей  длилось  недолго.  Один  из  мальчиков  неожиданно
сказал:
   - Алексашка - в голове деревяшка.
   Кто-то рассмеялся:
   - Эй, Алексашка, дай простоквашки!
   Снова смех:
   - Алексаш, а это корыто не утонет?
   - Прекратите, - сказала Вера Григорьевна, - смотрите,  какую  красоту
он для вас сделал. А кто сейчас не прекратит, завтра может  приходить  с
родителями.
   Они прекратили, им не хотелось проблем  с  родителями.  Они  смеялись
молча, с трудом сдерживая улыбки. Хотя корабль  им  нравился.  Потом  их
повели  обратно.  Но  одна  девочка  задержалась,  в   ее   глазах   был
неподдельный восторг.
   - Не обращай внимания, - сказала она. - Это они от зависти, что  сами
так не могут.
   Алексашка почувствовал, как в нем зарождается чувство  благодарности,
но он был растерян и смущен.
   - Хочешь один цветок? - сказал он скорее от испуга и смущения.
   - Не рви. Ведь они и так живут мало.
   Это было верно. Они живут мало. У них есть лишь одна весна.
   Девочку звали Алесей. Алексашка улыбнулся ей, и она одарила его самой
чудесной улыбкой на свете, по сравнению  с  которой  вся  наведенная  им
цветочная красота немногого стоила.
   Алексашка видел, как иногда за ней приходил ее  папа  -  чуть  ли  не
главный милиционер в городе. Алексашка видел всю их  семью,  гуляющую  в
сквере, где он  подстригал  кусты.  Алексашка  не  знал,  боится  ли  он
милиции. Но с Алесей Примой они стали друзьями.
   С тех  пор  Алексашка  часто  видел  ее,  занимаясь  своими  зелеными
шедеврами.  Он  улыбался  девочке  и  приветливо  махал  ей  рукой.  Она
улыбалась в  ответ.  А  настоящим  друзьям  больше  ничего  и  не  надо.
Улыбаться друг другу, зная, что все на свете  хорошо.  И  конечно,  надо
уметь предостеречь друг друга от беды.
   Потом занятия закончились, но в школе устроили  что-то  типа  летнего
лагеря; дети продолжали приходить сюда, а Алексашка  продолжал  наводить
свою зеленую красоту.
 
*** 
 
   Алексашка долго возился  с  этим  деревянным  свистком  -  ему  очень
хотелось обрадовать девочку, но  работа  оказалась  нелегкой.  Алексашка
делал до этого свистки с клюющей птицей. Здесь же он  задумал  подлинный
шедевр - по внутренней поверхности полукруглого свистка бежал  маленький
деревянный паровозик. Целая железная дорога  была  упрятана  в  забавную
детскую безделицу. Он провозился долго, до начала  лета,  но  получилось
все как надо. Как только вы начинали дуть, паровоз приходил в движение и
пробегал по всей длине свистка.
   Алексашка даже вырезал поезду маленькие буфера, и теперь он бежал как
по рельсам и ударялся о резиновый тупик (Алексашка использовал для этого
обычный ластик), и поэтому ему не грозило разрушение от ударов.
   На следующий день Алексашка стриг свои кусты.  Девочка,  как  всегда,
подбежала поприветствовать  его.  Он,  смущаясь,  извлек  свою  игрушку.
Девочка ахнула. Когда же она увидела, что паровозик  еще  и  бегает,  ее
восторгам не было предела. И тогда она сделала то, что никогда до  этого
с Алексашкой не делали, - она поцеловала его в щеку. Вера Григорьевна  с
улыбкой наблюдала эту сцену.
   Алексашка залился краской и  принялся  с  остервенением  стричь  свои
кусты, а девочка побежала играть со сверстниками. Алексашка  смотрел  ей
вслед - она была похожа на маленького олененка.
   Он смотрел ей вслед и думал, что нехороший день  приближается.  День,
когда прозрачные связи между Землей и Небом опасно натягиваются.  И  это
очень нехорошо. Это  может  быть  страшно.  Поэтому,  когда  такой  день
придет, Алексашка постарается быть с ней рядом.
 
*** 
 
   Подполковник  Прима  находился  на  месте  преступления:  Как  только
старший лейтенант Козленок доложил ему  о  происшествии,  Прима  тут  же
поинтересовался:
   - Кто выехал на труп?
   - Седой.
   - Седой? - недовольно поморщился Прима. Он, конечно, знал, о ком идет
речь, но в последнее время ему было вовсе не до фамильярности. - Что это
за Седой такой?
   - Простите, товарищ подполковник, - сконфуженно произнес Козленок,  -
капитан Сидоренко.
   - Хорошо. Скажите им, что я сейчас туда еду.
   Все те двадцать минут, что Прима добирался до места преступления,  он
думал только о том, что  Железнодорожник  опять  появился,  -  четвертая
жертва после годового затишья, и еще... почему-то он думал о том,  чтобы
только новой жертвой Железнодорожника не оказалась Наталия Смирнова.  Он
не мог отделаться  от  ощущения,  что  с  ним  кто-то  затеял  безумную,
дьявольскую игру, а  от  этого  его  старая  язва  в  желудке  вовсе  не
перестанет кровоточить. Два нераскрытых  дела  так  и  висели  на  Приме
мертвым  грузом  -  дело  об  убийстве  гражданки  Яковлевой  Александры
Афанасьевны и дело Железнодорожника, который  вот  снова  вернулся.  Еще
немножечко, и на него спустят всех собак. А от этого язва тем  более  не
перестанет кровоточить.
   Некоторое время назад Прима был уверен на сто процентов, что два этих
дела никак не связаны. Теперь  он  знал  только,  как  и  некий  великий
мыслитель прошлого, что ничего не знает. Чем больше фактов,  чем  больше
подробностей  открывалось  по  делу  Яковлевой,  тем  более   запутанной
становилась вся картина.
   Наталия Смирнова, близкая подруга потерпевшей и  основной  свидетель,
проходящий по делу, выложила далеко не все  карты,  какими  располагала.
Девушка пробеседовала с Примой более  трех  часов,  была  откровенна  (а
Валентин Михайлович за столько лет службы научился  распознавать,  когда
человек "говорит", когда "колется", а когда  "вешает  лапшу"),  искренне
сострадала  случившемуся;  Прима  даже  был  уверен,  что  установил  со
свидетельницей нормальный человеческий контакт, и... что-то произошло на
опознании. Что-то испугало ее? Почему она исчезла?  Ведь  это  глупо,  и
очень бы не хотелось объявлять ее в розыск. Но...
   Сейчас он был уверен, что в день  опознания  Наталию  Смирнову  очень
сильно  испугал  какой-то  факт,  нечто,  укрывшееся  от  глаз   опытных
экспертов. И наверное, кое-что важное она  Приме  все  же  не  сообщила.
Прима внимательно просмотрел экспертные отчеты; не все еще было  готово,
но заключения патологоанатомов, судмедэксперта,  предварительные  отчеты
по работе со следами он знал уже чуть  ли  не  наизусть.  С  отпечатками
пальцев на всех возможных вещдоках был полный  бардак.  Некоторые  следы
оказались смазанными, другие отчетливыми, одни  отпечатки  перекрывались
другими, что в общем-то и должно было остаться в  квартире,  где,  кроме
хозяйки и ее подруги, ежедневно бывало немало гостей.
   Бесспорным оставался факт,  что  смертельное  ранение  было  нанесено
опасной бритвой. Однако убийца не оставил ее на  месте  преступления,  а
забрал с собой.
   Зачем иметь при себе орудие преступления? Профессионалы оставляют его
на месте, только Прима что-то не слышал, чтобы профессионал  использовал
опасную бритву.
   Далее: никаких угроз на автоответчике  не  обнаружено,  хотя  Наталии
Смирновой удалось распознать не все голоса звонивших. На  всякий  случай
кассета из автоответчика, упакованная в  целлофановый  пакет,  находится
там, где ей и положено:  вместе  с  другими  вещдоками  она  покоится  у
экспертов, ожидая своей  дальнейшей  участи.  Так  или  иначе,  эксперты
работают. Но скорее всего никаких сенсаций здесь  не  предвидится  -  по
всему выходило, что порезал ее кто-то из дружков-сутенеров.
   На теле также  не  обнаружено  ничего  необычного.  Несколько  следов
уколов, в крови огромное  количество  наркотического  вещества  довольно
редкой и дорогой формулы - нарозина, однако накопленная ли,  разовая  ли
доза - в том и другом случае она не была  смертельна,  хотя  замерла  на
отметке  "предкритическая".  Еще  в  крови  обнаружены  остатки   следов
пенициллина - антисептическое и заживляющее... На теле имелось несколько
кровоподтеков амурного характера, так называемых засосов,  что  довольно
странно  для  проститутки  ее  нынешнего  уровня.  Татуировка  на  левой
ягодице, частично переползающая на самое основание бедра.
   Рисунок совсем небольшой, и, чтобы он был виден,  требовалось  надеть
слишком уж откровенное бикини. Прима кое-что (и надо отметить -  немало)
понимал в символике уголовных татуировок. Здесь все  было  по-другому  -
чистый декор, прихоть взбалмошной девицы, дать  бы  по  рукам  за  такую
глупость, только теперь-то  давать  по  рукам  некому.  Что  еще?  Левая
лодыжка так и осталась припухлой - судя по всему, не более чем за  сутки
до момента смерти был очень сильный удар по ноге или ногой,  словно  она
решила поиграть в футбол каменным мячом. Скорее всего в последние  сутки
она сильно хромала. И еще у нее оказался проколот сосок  левой  груди  -
так называемый пирсинг, но  к  моменту  обнаружения  тела  уже  какое-то
довольно продолжительное время она не носила там никаких украшений (если
какая-то штука, вставленная в сиську, или в бровь, или  в  крылья  носа,
может считаться украшением. На взгляд Примы  -  это  полный  идиотизм!),
отверстие успело несколько затянуться. Вот, собственно говоря, и все.
   Что  же  при  опознании  тела  могло  так  сильно  напугать   Наталию
Смирнову?
   Но есть и более важный вопрос: что творится с ним, с Примой,  что  за
смутное ощущение не дает ему покоя? Почему он  так  внутренне  напрягся,
получив известие о новой жертве Железнодорожника? И прежде всего  почему
он так боится, что этой новой жертвой окажется Наталия Смирнова?
   Что-то происходит вокруг Примы, вокруг матерого сыскного пса, еще  не
утратившего своего чутья и мертвой хватки. И если в этом  круге  событий
исчезнет звено Наталии Смирновой, то все покатится  к  чертовой  матери.
Вот, наверное, что и  творится.  Даже  не  совсем  так  -  если  Наталия
Смирнова окажется делом рук Железнодорожника, то этого, предполагаемого,
круга событий не останется. И вот тогда все действительно покатится...
   Что-то внутри его головы покатится тоже, и от  язвенных  кровотечений
не спасет  уже  никакой  Кисловодск,  потому  как  это  темное  безумие,
плещущееся пока снаружи, переселится внутрь Примы...
   Чутье профессионала не дает ему покоя? И да и нет. Есть что-то еще.
   Не только рациональное чутье, предвосхищение чужой логики, прячущейся
под внешним, совершенно  другим  узором  загадки.  Чужая  логика,  чужая
хитроумная воля... Сколько  раз  уже  приходилось  отыскивать  подлинные
ниточки, на которых держался весь рисунок. Здесь  присутствовало  что-то
еще.
   Эти дела не могли быть связаны  между  собой.  При  чем  тут  маньяк,
серийный  убийца  и  исчезнувший  свидетель  по  делу  Яковлевой?  Прима
испугался, очень испугался, что очередной жертвой Железнодорожника стала
Наталия Смирнова.
   Собственно говоря, это первое, что пришло ему в голову.  А  ведь  так
разобраться - получается полный бред. Выходит, Прима валит  в  кучу  два
совершенно разных дела...
   Не только чутье старого профессионала, не только предвосхищение чужой
логики. Что-то намного более беспокойное, быть может, личное... Какое-то
смутное предчувствие, даже темное понимание...
   Конечно, Прима мог бы предположить, что  все  это  больше  похоже  на
начинающийся невроз и ему действительно необходим отдых. Эти  мысли  про
смутные  темные  предчувствия,  откровенно  говоря,  попахивали  бредом.
Только избавиться от всего этого Прима не мог. Он хотел  бы  плюнуть  на
это дело, закрыть на него глаза (в конце  концов,  обычная  криминальная
разборка, убита всего-навсего уличная шлюха,  никто  с  него  по  лишней
строгости не спросит) и заняться вплотную делом Железнодорожника. Он так
и собирался поступить. Но  сейчас,  направляясь  к  месту  преступления,
Прима думал об одном: "Только бы  это  не  оказалась  Наталия  Смирнова,
только бы не она".
   И дело тут вовсе не в личных симпатиях, они здесь  абсолютно  ни  при
чем. Просто у него теперь имелось минимум два очень серьезных вопроса по
делу убийства Яковлевой, которые он должен задать Наталии  Смирновой.  И
после того как Прима получил бы на них ответы, он  задал  бы  еще  один,
третий вопрос: почему, собственно говоря, она все это утаила?
   Но сейчас он не знал  ответов  на  эти  вопросы.  Лишь  предчувствие,
какое-то темное беспокойство, очень похожее на  невроз  и,  может  быть,
бывшее этим неврозом, не давало ему покоя. Два очень важных вопроса,  от
которых все зависело. И третий, касаемый первых  двух.  Всего  три.  Три
кита, три слепые черепахи, на которых держался мир Примы.  И  если  трех
китов убрать, то похоже, что этот пока еще рациональный  мир  рушился  в
бездну. Похоже, что так.
 
*** 
 
   Она оказалась не Наталией Смирновой. Когда ее нашли, девушка  лежала,
уткнувшись лицом в землю,  ее  порезанную  щеку  облепили  мухи.  Смерть
наступила от удушья. Затем с ней  был  произведен  половой  акт.  Теперь
число жертв  Железнодорожника  перевалило  за  дюжину.  Младшей  из  них
только-только исполнилось тринадцать лет, старшая была замужней женщиной
за тридцать. Все эти психологи-эксперты так и не смогли создать  точного
поведенческого портрета Железнодорожника.
   Прима находился на месте преступления. Сосущая усталая боль в  районе
желудка снова напомнила о себе. Восточная часть неба  была  уже  темной,
но, несмотря  на  это,  в  воздухе  стояла  липкая,  изнуряющая  духота.
Невдалеке находился заброшенный строительный вагончик -  в  нем  остатки
убогого пиршества, недопитая бутылка водки,  лук,  серый  хлеб,  соль  и
стеклянный стакан на сто пятьдесят граммов. Все было брошено.  И  еще  в
затхлой духоте вагончика  стоял  запах,  тот  самый  запах,  который  не
спутать ни с  чем,  только  Прима  не  знал,  существует  этот  запах  в
реальности или  лишь  мерещится  ему.  Железнодорожник  сначала  порезал
девушку - он начал делать это в вагоне, - потом удушил ее. Это был очень
нехороший запах, запах темной болезни, запах безумия,  словно  несколько
часов назад вагон служил  логовом  свирепому  зверю,  совершившему  свое
пиршество. Только... Так пахло в  квартире  гражданки  Яковлевой  в  тот
день, когда Прима обнаружил ее в ванной комнате с перерезанным горлом  и
белым засохшим цветком, вставленным в рану в качестве украшения...
   С восточной части неба на Батайск наваливалась тьма. В эту темноту из
своих  дневных  убежищ  выползли  звери,  которых   невозможно   узнать.
Единственное, что  можно  было  сказать  о  них  наверняка,  -  они  уже
пробудились и теперь рыщут где-то рядом.
   Совсем недалеко.
 
*** 
 
   Прима набрал ростовский номер  телефона  своего  старого  товарища  и
коллеги:
   - Афанасий Матвеевич, привет тебе...
   - Валентин, мне сказали, что ты искал меня. Чем могу помочь, Валя?
   - Да проблемы у меня тут...
   - Наслышан.  Если  правильно  понимаю,  -  Афанасий  Матвеевич  сразу
перешел  к  делу.  В  отличие  от  многих  людей,  с  которыми   сначала
требовалось говорить о разном, он  предпочитал  сразу  же  переходить  к
делу. А потом уже  беседовать  о  жене,  детишках,  чемпионате  мира  по
футболу и казачьих сходах, -  ты  про  этого  вашего  серийного  маньяка
толкуешь?
   - Правильно понимаешь.
   - Выкладывай, чего надо.
   - Девочка у меня одна пропала.
   - И?
   - Разыскать надо...
   - Ну так и объяви ее. Или - что?
   - Понимаешь, свидетельница она. Объявлять ее официально в розыск  мне
бы не хотелось. Шумиха вся это.... Словом...
   - Так... Валя, ты мне лапшу на уши не вешай, при чем тут шумиха?
   Полагаешь, от нее ниточки куда-то могут увести? И куда-то не туда?
   - Честно говоря, не знаю еще. Правда не знаю. Боюсь,  что  ты  можешь
оказаться прав.
   - А что за дело-то?
   - Да висит тут одно. Давай на выходных за рыбалкой потолкуем.
   Наступила короткая пауза. Потом Афанасий Матвеевич произнес:
   - Ты никуда не вляпался, дружок?
   Прима почувствовал, как у него запершило в горле, совсем несильно.
   - Да нет. Думаю, что нет.
   - Ты уверен?
   - Вполне. Но все это...
   - Давай выкладывай.
   -  Ты  знаешь,  Афанасий  Матвеевич,  честно  говоря,   пока   нечего
выкладывать. Сам разобраться не могу. Много всего...
   - Чутье? - перебил его Афанасий Матвеевич.
   - Да, скорее всего так.
   - Ладно. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
   - Тоже надеюсь. Ты там надави на Павла, я не говорю  о  неофициальном
расследовании; конечно...
   - Ладно,  все  понятно.  Девочку  твою  найти  надо  и  при  этом  не
наследить...
   - Как всегда, все точно излагаешь.
   - Старая ты лиса, Валя, - рассмеялся Афанасий Матвеевич. - А чего сам
не хочешь с Пашей переговорить? Он тебя уважает.
   - Понимаешь, все же из Ростова... Ну, как бы...
   - Хочешь сказать,  что  заму  начальника  областного  управления  это
делать сподручней, чем какому-то занюханному оперу,  менту  поганому  из
зачуханного Батайска? Верно тебя понял?
   Теперь пришла очередь Примы рассмеяться:
   - Я всегда говорил, что в тебе пропадает великий дипломат, - точнее и
лучше не сформулировать.
   - Ох, Валя, надеюсь, ты мне на рыбалке все объяснишь.
   - Обещаю.
   - Теперь давай самое сложное.
   - Что? - не понял Прима.
   - Ну говорю  же  -  мент  он  и  есть  мент,  -  усмехнулся  Афанасий
Матвеевич. - Самое сложное: фамилия, имя, отчество, фотокарточка  восемь
на двенадцать... и тэ дэ и тэ пэ...
   - А, конечно. - Прима улыбнулся. - Смирнова Наталия...
 
*** 
 
   Алексашка долго смотрел в небо, почти чистое, почти бездонное, только
очень высоко, совсем не создавая тени, стояли перистые облака с острыми,
словно отрезанными ножом краями. Те места, где прошелся  нож,  выглядели
странно для  облаков,  и  любой  внимательный  человек,  если  б  он  не
поленился поднять голову, мог признать, что  зрелище  это  действительно
редкое, - острые края были густого оранжевого цвета. Здесь  не  было  бы
ничего такого, если б дело шло к закату, но  до  заката  еще  оставалось
несколько часов.
   Алексашка беззвучно шевелил губами, и зрачки его глаз были расширены.
   Он уже минут двадцать как застыл с садовыми ножницами в  руках,  куст
оставался недостриженным, а  Алексашка  не  отрываясь  глазел  на  небо.
Конечно, если б его сейчас кто увидел, то этого человека было  бы  очень
сложно разубедить, что Алексашка "не  того",  все  уже,  привет,  крышак
окончательно отъехал. Но только увидеть его сейчас было некому - в такую
жару лишь ненормальный Алексашка торчал на солнцепеке,  подстригая  свои
кусты, а из окон домов,  находящихся  за  школьным  двором,  была  видна
просто человеческая фигурка, затерявшаяся в зеленых зарослях, и чем  там
Алексашка занимается на самом деле,  различить  было  невозможно.  А  он
смотрел  в  небо,  беззвучно  шевеля  губами,  и  слушал,  слушал  очень
внимательно, и чем дольше, тем беспокойней становилось  Алексашке.  Этот
день наступил. День, когда почти затихли  голоса  тех,  кого  он  любил,
день, когда Земля и  Небо  настороженно  вглядывались  друг  в  друга  и
прозрачные связи опасно натягивались, словно  тугие  струны.  Этот  день
навалился вчера, вместе с сумерками, когда мелкая дрожь била  Алексашку,
и вслед за этим пришла густая тьма. Он не мог работать, не мог  вырезать
свои деревянные фигурки, он  лишь  забился  под  одеяло,  чувствуя,  что
липкий, словно кисель, страх не отпускает его, и уснул только под  утро,
забывшись  в  коротком,  но  глубоком,  как  беспамятство,  сне.   Утром
Алексашка убедился, что прав.  Этот  день  пришел.  Только  еще  никогда
Алексашка не переживал его приход так остро. Алексашка не знал ничего ни
о солнечной активности, ни о фазах Луны; он  читал  много  и  запоминал,
наверное, все прочитанное, только эта информация хранилась в его голове,
словно в спецхране, и он ею редко пользовался.  Сейчас  Алексашка  знал,
что этот день наступил.  И  ему  было  глубоко  наплевать  на  солнечную
активность и фазы Луны, он видел совсем  другое.  И  ему  было  страшно.
Потому что прозрачные связи еще никогда  так  не  напрягались,  они  еще
никогда не были такими. Оранжевыми. Уже вчера вечером что-то  произошло.
Алексашка не мог сказать точно что, но что-то очень нехорошее. И это все
еще не кончилось. Только Алексашка вовсе не  боялся,  что  с  ним  может
что-нибудь случиться, какая-нибудь беда. Он вообще, наверное, об этом не
думал. Его страх был похож на животный страх грозы, заставляющий лошадей
вырываться из надежных конюшен  и  нестись  куда-то  навстречу  грому  и
гибели. И еще Алексашка был обязан защитить тех, кого  любил.  Тех,  кто
ничего не знал про этот день и про прозрачные связи,  натянутые,  словно
тугие оранжевые струны.
   Он стоял в зарослях недостриженных кустов с широко раскрытыми глазами
и смотрел в небо. А потом какой-то  голос  позвал  его.  Сначала  совсем
тихий.
   Алексашка вслушался. Голос прозвучал  еще  раз.  Больше  сомнений  не
было. Он узнал этот голос. И, оставив свою работу так и не  законченной,
Алексашка двинулся навстречу этому зову, даже не заметив, что  прихватил
с собой огромные ножницы для стрижки кустов.
 
*** 
 
   Когда Вера Григорьевна обнаружила, что маленькой  Алеси  Примы  нигде
нет, было около двух часов пополудни.  Она  расспросила  об  Алесе  всех
мальчиков и девочек и еще двух учителей, подрабатывающих здесь, в летнем
лагере для детей: может быть, Алеся ушла домой? Никому ничего не сказав?
Странно... Почти час ушел на все эти расспросы и поиски девочки в  школе
и на прилегающей территории.
   Вера Григорьевна решила  позвонить  Алесиным  родителям  -  иногда  в
пятницу детей забирали с обеда, но обычно о таких  вещах  предупреждали.
Она проговорила по телефону очень недолго и, когда повесила трубку, была
уже не на шутку встревожена.  Одиннадцатилетней  Алеси  Примы  нигде  не
было. И для того чтобы понять это, им всем понадобился почти час.
 
*** 
 
   За несколько минут до того  момента,  как  раздался  звонок  от  Веры
Григорьевны, подполковник Прима просматривал все материалы, имеющиеся  у
него  по   Железнодорожнику.   Вчера   список   его   жертв   пополнился
двадцатилетней Екатериной Беловой, которая имела неосторожность  принять
приглашение выпить водки в забытом рабочем вагончике на пустыре.  Вполне
возможно, что они были знакомы прежде. В любом случае она видела  его  и
какое-то время общалась с ним - сотрапезники выпили почти целую  бутылку
водки, прежде чем выяснилось, что у одного  из  них  весьма  неожиданные
планы на дальнейшее продолжение пикничка.
   Прежде чем щеку девушки полоснуло лезвие бритвы, глубоко, а потом еще
раз, словно вырезая лоскут кожи. И наверное, кровь заполнила  ее  рот  и
гортань до момента,  когда  пальцы  несостоявшегося  кавалера  сжали  ей
горло. Прима смотрел на разложенные перед ним фотографии и думал, как же
он может в такой ситуации позволить себе уйти в отпуск. Алеська  пока  в
школьном лагере, у Наталки  экзаменационная  сессия.  Потом  старшенькая
едет в стройотряд, а Алеську он собирался отвезти на пару месяцев в свою
станицу на Дон.  Там,  конечно,  замечательно  можно  было  погостить  у
родных, покосить траву, "клочить" сомов на извилистых донских рукавах, а
потом взять Валентину - да в Кисловодск, поправлять здоровье. Вот  такие
у Примы были планы. Но раздавшийся звонок перечеркнул их. Девочка  ушла.
Никого ни о чем не предупредив. Прима позвонил домой...
   По большому счету сейчас день, а девочке одиннадцать лет.
   Ну, ушла не спросившись, а что, собственно говоря, здесь такого?
   Вечером получит по заднице...  Но  Валентина  услышала  встревоженные
интонации  в  голосе  мужа  и  запаниковала.  И  Приме  было   абсолютно
наплевать, как называется это беспокойство - невроз, перегруженность  на
работе, непослушная, самовольная дочь, которую  надо  будет  наказать...
Или то самое темное понимание, предчувствие  беды,  которое  вот  начало
сбываться. Потом, все потом! Дочурка, Алеська...  Все  потом.  А  сейчас
найти ее живой и невредимой. И избавиться от этого  черного,  тревожного
ощущения, что время уже  утрачено  и  кто-то  из  зверей,  выползших  из
вчерашней тьмы, подобрался очень близко к его дому.
 
*** 
 
   Прима поднял на ноги все, что находилось в его власти. Алеськи  нигде
не  было.  Потом  выяснилось,  что  Алексашка,  подстригавший  кусты  на
территории школьного двора, куда-то исчез. Бросив работу незаконченной.
   И Прима неожиданно вспомнил подарок Алексашки -  деревянный  свисток,
который так любила его младшая дочка. Настолько, что перед сном  прятала
свисток под подушку. Там, в этом свистке-дудочке, по  крохотным  рельсам
бегал маленький паровоз, вырезанный из дерева очень старательной  рукой.
Этот паровозик ни с чем не спутать - у него была огромная  труба,  такая
же,  как  и  у  многих  зеленых  поездов,  украшающих  городской  сквер,
территорию школы, и...
   Прима  неожиданно  похолодел  -  такой  зеленый   поезд,   увлекаемый
паровозом с огромной трубой, он видел у  подъезда...  Он  только  сейчас
вспомнил это наверняка; сейчас, когда капли холодного пота уже бежали по
его лбу, он  вспомнил,  что  видел  такой  поезд  у  подъезда  гражданки
Яковлевой. Потом он все-таки взял себя в руки и попытался успокоиться  -
городской дурачок жил с потерпевшей в одном дворе, и  из  того,  что  он
украсил поездом свой двор, вовсе не следовало, что он...
   Сердце Примы бешено колотилось.
   СВИСТОК.
   ПАРОВОЗ С ОГРОМНОЙ ТРУБОЙ.
   Алеська...
   Картина стала отчетливой и зловещей.
   Прототип Алексашкиных поездов, так сказать, его модель,  находился  в
резервном тупике в паре километров от железнодорожного вокзала. Это  был
старый, довоенный магистральный паровоз, который еще в недавние  времена
таскал пригородные поезда. Наталия, а затем  и  Алеська,  наверное,  как
большинство детей, живущих вдоль маршрута его следования, всегда мечтали
прокатиться на Старом Коптящем Чух-Чухе и просили об этом родителей.
   Старый Коптящий Чух-Чух.
   Господи, чем Прима занимался, когда беда уже находилась в его доме?..
   "Успокойся", - сказал он себе, потому что  Алексашка  не  может  быть
Железнодорожником. Или он вовсе не тот, за кого себя  выдает.  Вовсе  не
городской дурачок. Железнодорожник - бесспорно,  пораженный  психической
болезнью маньяк, но маньяк, действующий крайне продуманно, неуловимо,  с
холодным расчетом.
   Алексашка с его лучезарной улыбкой идиота у всех на виду.
   Но эти выстриженные кусты, свисток...
   Картинка получалась очень зловещей.
   СТАРЫЙ КОПТЯЩИЙ ЧУХ-ЧУХ.
   А потом выяснилось, что несколько детей из  их  двора  собирались  на
ручей купаться, недалеко от того места,  где  стоял  на  приколе  старый
паровоз, и вроде бы Алеську видели вместе с ними. Ну,  вот  и  все,  она
отправилась именно туда.
   И когда Прима отдал распоряжение следовать к  резервному  тупику,  он
только повиновался своему чутью. Ему было все равно, ошибается он насчет
Алексашки или нет. Ему надо было увидеть свою дочь. Живой и  невредимой.
Или... хотя бы только живой. Только это. А все остальное не важно.
 
*** 
 
   Когда Алеська увидела, как большой черный паровоз с огромной трубой и
красными колесами выше ее роста блестит на солнце, она ахнула.  Это  был
Старый Коптящий Чух-Чух, о котором,  наверное,  многие  забыли.  Наташку
папа когда-то на нем возил, да и ей обещал, но только  этого  так  и  не
случилось. Это так и осталось отцветшей мечтой, неисполненным  обещанием
детства. На Алеську просто не  нашлось  времени.  Так  всегда  выходило.
Наталка была нормальным ребенком, а она - поздний ребенок. А на  поздних
детей у стареющих родителей не всегда есть время и здоровье.  Алеська  -
третья в семье. Есть у них еще старший брат, Николай (Колюсик-фигусик!),
который теперь жил в Ростове и у него  уже  имелся  собственный  сыночек
Леха. Этому маленькому Лехе Алеська  в  свои  одиннадцать  лет  выходила
теткой.
   С поздними детьми много всего странного. Так и с этим паровозом. Папа
обещал-обещал, а потом его поставили в  тупик.  "Твой  паровоз  ушел  на
пенсию, Алеська", - так сказал папа. Не успел, и,  стало  быть,  тут  уж
плачь не плачь, мечта, которая точно никогда не сбудется.
   Если б не Алексашка. Потому что у Алеськи  теперь  есть  свой  Старый
Коптящий Чух-Чух. Он бегает по свистку-дудочке. И  она  пришла  сравнить
его с Большим Чух-Чухом, может быть, показать,  познакомить  их  друг  с
другом.
   Ребята остались галдеть там, на ручье, прыгать в воду с тарзанки (они
уже прилично обрызгали Алеську, и ей пришлось оставить  платье  сушиться
на берегу), а она пришла сюда поглядеть на паровоз. Ей, конечно, здорово
влетит за то, что она самовольно ушла из школы, но ведь она когда-нибудь
должна была прийти сюда и посмотреть на Большой Коптящий Чух-Чух. Сбоку,
на борту паровоза, белой краской был выведен номер. На красных  колесах,
словно огромные усталые руки, замерли мощные шатуны, когда-то  вращавшие
эти колеса. В пору, когда Чух-Чух,  коптя  дымом  и  с  шипящим  свистом
выпуская пар, еще бегал между небольшими зелеными станциями и  тогда  на
нем еще можно было прокатиться.
   - Привет, Старый Коптящий Чух, - произнесла Алеська.
   Паровоз продолжал блестеть на солнце, но Алеське показалось, что  она
услышала где-то в тайной глубине старика паровоза тихий гул.
   - Что ты говоришь? А, ты тоже здороваешься... И я очень рада встрече.
   А у меня что есть... - Алеська подняла свой свисток.  -  Смотри,  вот
такой же Чух, такой же, как и ты. Только маленький.
   Алеська поднесла свисток к губам и сильно  дунула  в  него.  Раздался
свист, маленький паровозик побежал по своим крохотным рельсам.
   - Ну как? - сказала Алеська. - Тебе он нравится? Мне тоже нравится.
   Хочешь еще послушать?
   Алеська дунула снова. Паровозик и в этот раз разбежался и ударился  в
резиновый тупичок.
   - Мне его подарил мой друг. Он его сделал сам. Знаешь,  мне  кажется,
вы с ним знакомы. Да, точно, Чух, его зовут Алексашка. И зря они все над
ним смеются. Он очень хороший. И очень добрый. Что ты говоришь?
   Тот, кто подкрадывался к Алеське сзади, был бесшумен,  и  его  выдала
лишь сильно удлинившаяся тень.  Он  видел  со  спины  чудесную  кудрявую
девочку в купальнике и слышал, что  она  с  кем-то  говорила.  Он  ждал,
находясь в своем укрытии, смотрел на ее гладкую кожу, на острые плечики,
спину, совсем еще детскую, с выступающими  косточками;  она  повернулась
вполоборота, и он увидел уже начавшую формироваться грудь и  васильковые
глаза. Он  ждал  и  слушал,  пока  не  понял,  что  девочка  беседует  с
паровозом. Она снова повернулась к нему  спиной,  и  он  смотрел  на  ее
нежные ягодицы, смотрел на выемку, куда уходил купальник, и  думал,  что
это все еще нежное и непорочное, как сорванный ранним утром цветок.
   Или... апельсин.
   Девочка беседовала с паровозом.
   Он услышал губительный и беспощадный стук вагонных колес,  ему  стало
снова мучительно тревожно. Апельсин разрезается,  нежная  гладкая  кожа,
бархат под его пальцами, который бы он сначала гладил, дышал им, а потом
чуть-чуть надавил бы и увидел в васильковых глазах удивление,  возможно,
еще не страх, но уже озадаченность, а он бы нажал еще и чуть  переместил
пальцы, и на нежной коже остались бы следы, и  тогда  бы  он  нажал  еще
сильнее, потому что апельсин разрезается,  и  она  бы  закричала,  такая
доверчивая и беззащитная, и эта последняя мольба надежды  в  васильковых
глазах... И он бы уже не смог остановиться. Апельсин разрезается, и  это
спасает его от увядания и, значит, от смерти. От непрекращающегося стука
вагонных колес. От этой безжалостной мясорубки, звучащей в его голове...
   Тень надвинулась со спины.
   ...Об этом говорили все соседи во дворе. Об этом говорили в школе,  и
об этом говорил папа. В один из вечеров папа взял ее за руку и повел  на
кухню.
   Она сначала ухмылялась, но Наталка сказала, что это очень серьезно  и
здесь нет ничего смешного. А папа был такой забавный и такой  серьезный,
и мама ему поддакивала. И, видя, что Алеська все ухмыляется, папа сказал
то, чего никогда не говорил прежде:
   -  Здесь  нет  ничего  смешного,  Алеська.  Он  уже  убил  нескольких
маленьких девочек. Понимаешь меня, дочка? Он их убил.
   - Как убил? - произнесла Алеська упавшим голосом.
   - Это очень плохой человек. Нельзя, понимаешь,  доча,  нельзя.  Помни
все, о чем мы сейчас говорили.
   Он ее очень сильно испугал. Даже мама сказала, что не надо было прямо
так... Но она помнила. В тот момент когда Алеська увидела на земле тень,
надвигающуюся на  нее  со  спины,  она  рассказывала  Старому  Коптящему
Чух-Чуху  об  Алексашке.  Она  посмотрела  на   паровоз   и   замолчала.
Наступившая неожиданная тишина очень испугала ее:  почему  эта  тень  не
производит звуков? Крадущаяся  тишина  очень  напугала  Алеську.  И  она
вспомнила. В ее ушах звучал голос папы.
   Алеська резко обернулась и сделала несколько шагов назад.
   - Куда же ты? - Голос прозвучал удивленно и несколько капризно.
   Кровь отхлынула от лица девочки, губы потеряли чувствительность.
   - А зачем надо... - начала было Алеська, но не договорила, потому что
человек сделал шаг к ней. Алеська попятилась назад.
   - Ну куда же ты? Ты что? - Теперь голос был ласковым  и  дружелюбным,
совсем не таким, как глаза, с прячущейся  в  уголках  темнотой.  Человек
быстро двинулся к ней, и Алеська увидела, что находится у него в  руках.
И тогда она побежала вперед, не  разбирая  дороги.  И  к  ужасу  своему,
услышала за спиной  настигающие  ее  шаги.  Мурашки  забегали  по  спине
Алеськи, ноги сделались  ватными  и  непослушными  и  не  хотели  бежать
быстрее, и тогда из настигающей  ее  дрожащей  темноты  вынырнула  рука,
почти ухватившая Алеську за плечо. Алеська похолодела.
   Еще чуть-чуть,  следующее  мгновение...  девочка  закричала.  И  рука
ухватила ее крепко. Погоня настигла Алеську. Девочка не очень  понимала,
что делает.  Все,  что  имелось  при  себе  у  Алеськи,  -  это  большой
Алексашкин свисток. И когда рука,  не  правдоподобно  холодная  в  такую
жару, крепко ухватила ее за плечо,  Алеська  со  всего  размаху  ударила
рукой со свистком по  этому  страшному  силуэту.  И  почувствовала,  как
свисток уперся во что-то мягкое. Человек сзади вскрикнул и ухватился  за
лицо.
   - Ах ты, маленькая дрянь, - прошипел он. - Но это все бесполезно.
   Алеська смогла высвободиться и бросилась  бежать  по  тропинке  через
густую траву. Свисток остался лежать на земле. Больше у  нее  ничего  не
было.
   Девочка увидела, что тропинка разветвляется, и только тогда ей пришло
в голову укрыться в траве. Она прыгнула  в  заросли  и  приземлилась  на
какую-то влажную корягу, больно ударившись  коленкой  о  торчащий  сбоку
полусгнивший сучок. Из ссадины сразу же выступили капельки  алой  крови.
Алеська больно закусила губу.
   Ее маленькое сердечко бешено  колотилось,  отзываясь  в  ушах  гулким
стуком. Она знала, что сейчас разревется, но также она знала, что сейчас
этого делать нельзя. Ни в коем случае нельзя.
   - Эй, где ты? - поинтересовался страшный человек. - Ау!  Ты  от  меня
никуда не уйдешь. Ау-у! Где же ты?
   Алеське показалось, что этот человек тоже сошел с тропинки  и  теперь
движется по траве, движется сквозь заросли прямо к ней. Она  постаралась
затаить дыхание, все, ее нет больше...
   - Ау! Ну хватит уже, выходи.
   Алеська вся сжалась, потому что голос прозвучал совсем близко.
   - Выходи. Тебе не будет больно. Ты что? Ты меня не так поняла.
   Выходи, поговорим...
   Он прошел мимо. В двух шагах, но мимо.  Он  не  заметил  ее.  Девочка
сжалась в клубок, но потом тихо повернула голову. Да,  он  прошел  мимо.
Но... нет, он остановился. На том предмете, что он держал в руках, играл
солнечный луч. На Алеськину  руку  уселся  огромный  комар,  прицелился,
прощупывая кожу  хоботком,  ужалил...  Еще  один  устроился  под  глазом
девочки - она сейчас великолепная  кормушка.  Ее  нога  чуть  сползла  с
коряги.  Когда  третий  комар  ужалил  ее  прямо  рядом  с  кровоточащей
ссадиной, раздался еле слышный хлюпающий звук -  под  корягой  оказалась
влага.
   - А я тебя вижу. - Голос прозвучал обрадованно, как будто они  просто
забавлялись, играли в прятки. - Вот ты где...
   Алеська бросилась бежать. Она снова оказалась на тропинке,  но  шагов
сзади не было. Быть может, этот страшный человек кинулся  ей  наперерез?
Алеська резко повернула на боковую тропинку - это был окружной путь,  но
он вел к ручью, а там находились ребята. Шагов не слышно уже нигде. Как?
Он что, оставил ее в покое, этот страшный человек? Нет, конечно же, нет!
Тогда где он? Где он сейчас? Алеська остановилась -  только  напряженная
густая тишина, и в  ней  стрекочут  кузнечики  да  жужжат  мухи.  Что-то
скрипнуло справа от Алеськи, холодный ветерок коснулся ее лица.  Девочка
попятилась. Тишина... Он был где-то  рядом,  где  угодно  вокруг  нее...
Алеська вслушивалась, сердце  ее  бешено  колотилось,  пульсирующий  ком
подкатил к горлу - там, в  густых  зарослях,  что-то  шевельнулось.  Там
притаился кто-то и сейчас бросится  на  нее...  Этот  страшный  человек.
Алеська вытянулась как струнка. Там, справа... И снова холодный  ветерок
коснулся лица девочки. Она больше не  может  терпеть  этот  страх.  Надо
бежать отсюда, бежать немедленно, потому что она, оказывается,  тихонько
рыдает, плачет, сама того не ведая, потому  что  этот  страшный  человек
медленно крадется к ней...
   Бежать прочь!..
   Алеська резко обернулась, и тогда  шершавая  волна  ужаса  прошла  по
всему ее телу. Она не успела сделать даже маленького шага. Прямо  за  ее
спиной стояла человеческая фигура. И Алеська столкнулась с  ней.  Правая
рука этого человека обняла девочку,  прижала  ее  к  своей  груди,  а  в
левой...  В  левой  руке  Алеська  увидела  два  блеснувших  на   солнце
металлических острия огромных садовых  ножниц.  И  в  это  мгновение  ее
маленькое сердечко чуть не разорвалось, но готовый вырваться из ее груди
крик замер, и она лишь пролепетала:
   - А... а...
   И... расплакалась.
 
*** 
 
   Прима находился рядом с паровозом, Старым Коптящим  Чух-Чухом,  когда
услышал крик дочери.
   - Алеська, - простонал Прима.
   Он сразу же кинулся бежать, извлекая из кобуры милицейский "Макаров".
   И потом на земле он увидел свисток,  Алеськин  свисток  с  паровозом,
вырезанный для нее из дерева городским дурачком Алексашкой.
   - Только попробуй сделай что-нибудь моей дочери, - жестко  проговорил
Прима, и так его голос уже не звучал давно, с тех пор как его  перестали
называть молодым майором милиции. - Я пристрелю тебя как бешеную тварь!
 
*** 
 
   Крик не вырвался из груди Алеськи, зато  из  ее  глаз  брызнул  целый
поток слез. Страх, отчаяние, радость, благодарность и любовь были в этих
слезах. Она прижалась крепче к обнявшему ее человеку, но  потом  поняла,
что все это еще, наверное, не кончилось.
   - Что ты здесь бегаешь? -  услышала  Алеська  голос,  такой  хороший,
такой замечательный.
   - Там... там... - пролепетала Алеська, - он бежал за мной,  он  убьет
нас. Он... там... Я боюсь!
   - Не бойся! - проговорил Алексашка. - Пусть только  подойдет.  Я  ему
покажу! - И словно в подтверждение, он поднял свои ножницы и потряс ими.
- Слышишь, ты! Только подойди!
   - У него бритва, Алексашка, он очень страшный.
   - Я ему этими ножницами так выстригу! - с угрозой в  голосе  произнес
Алексашка, городской дурачок,  комичный  герой  и  защитник.  Сейчас  он
громко крикнул, глядя поверх волнующейся травы:
   - Только сунься... Я вижу тебя!
   Алеська обняла его крепче, на мгновение прижавшись к Алексашке щекой,
затем отстранилась, глядя ему прямо в глаза.
   - Откуда ты узнал, что я здесь?
   - Ты позвала меня, - просто сказал Алексашка.
   - Нет. Не звала. Я кричала от страха... - Алеська потрясла головой и,
вытирая слезы, улыбнулась, - но тебя не звала.
   - Звала, - серьезно произнес Алексашка, - просто ты этого не знаешь.
   Но - звала...
   И он улыбнулся ей.
 
*** 
 
   Подполковник Прима видел, как Алексашка прижал к себе его  дочь,  его
маленькую Алеську, и мгновением позже понял, что девочка  была  в  одном
купальнике.
   - Вот ты где, тварь! - процедил Прима. - Но теперь  не  уйдешь.  Все,
братка, приплыли.
   С  другой  стороны  к  Алексашке  и  девочке  сквозь  густые  заросли
двигались два бойца местного ОМОНа. Старший лейтенант  Козленок  заходил
слева.
   За Примой бесшумно двигались  еще  три  человека,  все  уже  получили
приказ не стрелять. Но Прима еще раз повторил:
   - Не стрелять! - А потом тихо добавил:
   - Я сам...
   Он  не  отрываясь  смотрел  на  огромные  садовые  ножницы  в   руках
Алексашки. Надо было подойти ближе, намного ближе...  Интересно,  сможет
ли он стрелять, достанет ли ему хладнокровия, когда этот подонок  держит
в руках его дочь, его маленькую Алеську?..
 
*** 
 
   Они провели эту операцию блестяще.
   Мгновенную операцию по  захвату  семерыми  вооруженными  сотрудниками
милиции городского дурачка Алексашки они  провели  блестяще.  Алексашка,
строго говоря, тоже был вооружен - семи стволам, четыре из которых  были
автоматическими, он смог противопоставить огромные  садовые  ножницы.  И
совершенно идиотскую, ничего не выражающую улыбку.
   Два сотрудника ОМОНа выросли, словно былинные богатыри, буквально  из
травы. Они  действовали  с  молниеносной  точностью  и  определенностью.
Огромные садовые ножницы, которыми Алексашка только что тряс,  оказались
выбитыми из заломленной руки, и, когда рука эта, согнутая в локте, пошла
за спину вверх, Алексашка испытал приступ немыслимой  боли.  Но  он  еще
пытался защитить девочку и поэтому прижал Алеську к себе, и в  следующее
мгновение бесприкладный автомат  Калашникова  обрушился  на  его  ребра.
Жизнь на мгновение замерла внутри Алексашки, маленькие порции воздуха  с
хрипом начали выходить из его  легких,  но  вдоха  он  сделать  не  мог.
Алексашка обмяк и согнулся в пояснице, его губы посинели. Однако он  все
еще не отпускал Алеську, потому что очень любил ее и очень сожалел,  что
он  не  такой  сильный,  как  другие  люди.  А  потом,   сквозь   пелену
подступающего обморока, он увидел бегущего к ним Алеськиного отца -  тот
был милиционером, и в руках у него находился большой черный пистолет. Он
спешил к ним на помощь. И Алексашка, понимая, что  этот  страшный  день,
начавшийся с приходом вчерашней тьмы, уже больше не принесет  им  вреда,
потому что все заканчивается, поднял голову и  улыбнулся  своей  светлой
(и, на взгляд большинства жителей Батайска,  идиотской)  улыбкой,  глядя
приближающемуся подполковнику Приме прямо в глаза. Все заканчивалось.  А
потом сбоку  что-то  тяжелое  и  черное  прорезало  воздух,  и  из  глаз
Алексашки посыпались искры, а из свернутого набок носа,  ставшего  вдруг
очень горячим, брызнула кровь - это старший лейтенант Козленок  подоспел
к завершению славной спецоперации. И на глазах  своего  шефа  действовал
эффектно и, по крайней мере  он  так  считал,  крайне  эффективно.  Удар
ботинком пришелся прямо  по  Алексашкиному  лицу.  И  тогда  мир  вокруг
Алексашки начал растворяться, он услышал крик и плач девочки, но он  уже
знал, что это не страшно, потому что Алеська плакала  по  нему.  Алеська
кричала:
   - Нет, папа, нет! Не надо, не бейте его! Ну нет же! Не-е-ет!!!
   Она плакала по нему, а это уже не  важно.  Алексашка  сумел  защитить
девочку.  Алеська  вырвалась  из  рук  омоновца,  чья   фигура   сначала
показалась Алексашке мутной, а потом задрожала  и  начала  расплываться;
Алеська  подбежала  к  городскому  дурачку,  чье  лицо   теперь   больше
напоминало кровавое месиво, и Алексашка, перед  тем  как  провалиться  в
забытье, коснулся ее руки. Он хотел ей сказать: "Не  плачь!  Они  же  не
виноваты.  Они  лишь  хотят  защитить  тебя".  Его   губы,   тяжелые   и
неподвижные, шевельнулись:
   - Не п-ла-чь...
   Но скорее всего он не смог этого произнести. Он  лишь  коснулся  руки
девочки  и  увидел  Алеськины  глаза,  полные  слез.  И  перед  тем  как
провалиться в забытье, Алексашка... улыбнулся.
 
*** 
 
   Это было ужасно.
   Все, что они натворили с городским дурачком Алексашкой, было ужасно и
по большому счету даже греховно.
   Весть о том, что "дураки менты" избили до полусмерти Алексашку,  чуть
ли не на юродивого руку подняли, быстро облетела весь город.
   Нормально так!
   Преступность в городе зашкаливает за все критические отметки, вечером
на улицу выйти страшно,  Железнодорожник  -  серийный  маньяк  -  бродит
где-то рядом, чуть ли не через день по области кого-то  валят,  а  менты
развлекаются тем, что дубасят городского дурачка.
   Нормально.
   Это был прокол. Так говорили  в  городе.  Так  уже  написала  местная
газета.  Облажались  они.  А  за  такие  вещи  по  голове  не  погладят.
Настроение у подчиненных Примы было подавленное. Хорошо, что  еще  никто
не смеялся в кулачок.
   Да, день явно выдался не очень удачным.
   По возвращении после этой мощной  операции  по  захвату  Алексашки  -
которому, так, между прочим, Прима обязан жизнью своей младшей дочери  -
подполковника ждал еще один сюрприз.
   Он обнаружил этот листок бумаги на своем рабочем столе.
   Приме пришел факс. Но не текстовой, хотя там имелось несколько букв.
   Вообще-то это была фотография.
   Сюрприз...
   Прима смотрел на листок бумаги. Потом поднял голову.
   - Суки! - процедил Прима.
   - Валя, ты что? - произнесла Мамлена. - Ты что так побледнел? -  Мама
Лена, старейший и опытнейший эксперт, уже давно  находилась  в  кабинете
Примы.
   Она ждала Валентина Михайловича, ей было что ему сообщить. И  конечно
же, она обратила внимание на пришедший факс.
   - Ты это видела, Мамлен?
   - Ну и что? Перестань ты,  дурак-мужик!  Это  просто  чья-то  нелепая
шутка. Прекрати. Валя, Валентин, послушай меня, что-то  ты  в  последнее
время очень лично все  переживаешь...  Хочешь  мой  совет:  хватит  всем
твердить про свой Кисловодск... Давай-ка, друг, бери Валюшу  и  дуй  уже
туда.
   Прима посмотрел на номер отправления:
   - Факс пришел из Москвы.
   - Да. - Мама Лена кивнула и развела руками в стороны. -  И  что?  Его
отправили с Центрального телеграфа.
   - Почему именно мне?
   - Валя, в Москве сейчас находится кое-кто из наших, откомандированы.
   Ты же занимаешься этим делом. Ну вот, какой-то дурень...
   ...Потом Мамлена ушла. На сегодня они свои дела с Примой закончили.
   Валентин Михайлович опять засиделся на работе. Когда он проводил Маму
Лену и затворил за ней дверь, его взгляд снова остановился на факсе.
   Сюрприз...
   На листе бумаги была  фотография  потерпевшей,  Яковлевой  Александры
Афанасьевны. Она была в очень приличном  деловом  костюме  и  стояла  на
лестнице.
   Вернее, она по ней спускалась, совершенно  не  позируя  фотографу,  -
просто  шла  по  своим  делам,  быть  может,  даже  не   догадываясь   о
существовании фотографа. За ее спиной находились стеклянно-металлические
двери, вход в шикарное офисное здание. По всему  фронтону  этого  здания
было написано: "Группа "Континент"".
   Прима кое-что знал  об  этой  группе  компаний  -  еще  бы,  одна  из
богатейших и влиятельнейших групп страны,  им  и  положено  иметь  такой
шикарный офис. С этим вопросов не возникало.
   Конечно, потерпевшую  Яковлеву  могли  там  сфотографировать  раньше,
но... зачем? Кому  это  могло  понадобиться?  И  зачем  все  это  теперь
анонимно пересылать ему?
   Шутки?
   Внизу листка имелась приписка: "Правда, она хороша? Много лучше,  чем
о ней думают".
   И все. Всего девять слов.
   Сюрприз...
   Прима какое-то время глядел на фотографию, потом  поднял  глаза.  Его
лоб покрылся испариной.
   И Приме вдруг  показалось,  что  там,  за  окнами,  в  сумерках,  уже
окутывающих Батайск, за ним наблюдают чьи-то безжалостные,  ухмыляющиеся
глаза - сюрприз...
   - Что за херня? - пробормотал Прима. - Что  происходит?  Правда,  она
хороша... Шутники хреновы!
   В дверь постучали. Прима чуть подождал (только позже он удивится этой
паузе), потом произнес довольно ровным голосом:
   - Войдите.
   Это был старший лейтенант Козленок.
   - Товарищ подполковник, там ваша дочка... Она хочет увидеть  этого...
дурачка.
   - Не называй его так, Козленок, - тем же ровным голосом сказал Прима.
***
 
   Алексашке была оказана помощь, и он проплакал несколько часов кряду.
   Прима пытался заговорить с ним, но  он  лишь  отодвигался  вместе  со
стулом, на котором сидел. Алеська до вечера проторчала у отца на работе,
пока ее не пустили к Алексашке и девочка не удостоверилась, что он жив и
здоров. А потом она попросила карандаш и пару листочков бумаги.
   - Зачем тебе, дочка? - произнес Прима. Его голос прозвучал  устало  -
этот дурацкий день порядком вывел его из строя.
   - Алексашка тоже видел его... мельком...
   -  Кого?  -  спросил  Прима,  с  ужасом  понимая,  что   единственные
свидетели, оставшиеся в живых после встречи с Железнодорожником,  -  это
его собственная дочь и городской дурачок Алексашка.
   - Того... - Голос Алеськи упал, но потом девочка собрались с силами.
   - Того человека, что гнался за мной. Этого  страшного  человека,  про
которого все... Алексашка его нарисует.
   - А... - произнес Прима без всякого выражения. - Сейчас, дочка.
   Прима действовал словно на автопилоте, как будто он был лунатиком. Он
протянул Алеське карандаш и два листика бумаги и с удивлением обнаружил,
что в этот момент его рука дрогнула.
   - А он... умеет рисовать, дочка?
   Алеська горько усмехнулась, и Прима  подумал,  что  эта  усмешка  его
дочери выглядела как-то совсем не по-детски.
   - Ты же знаешь, папа, - произнесла Алеська.
   Этот дурацкий день порядком вывел Приму из строя. Сосущая слабость  в
области  желудка  превратилась  теперь  в  огромную,  наполненную  ватой
полость.  И  естественно,  он  не  поинтересовался,  зачем   несчастному
Алексашке два листочка бумаги. Если он  собирался  по  памяти  (а  Прима
слышал о феноменальной памяти городского дурачка,  только  он  не  очень
верил в подобные вещи) набросать  портрет  Железнодорожника,  зачем  ему
именно ДВА листа бумаги? А к примеру, не один или три?
   Однако то, что ждало Приму через несколько минут, было не просто  еще
одним зловещим сюрпризом этого дурацкого дня. Через  несколько  минут  у
Примы имелся великолепный, прямо-таки фотографический портрет  человека,
который...  скажем  осторожно,  мог  бы   оказаться   Железнодорожником.
Алеська, со страхом глядя на портрет, подтвердила сходство. Но...
   ПРЕДЧУВСТВИЕ. ТЕМНОЕ ПОНИМАНИЕ.
   Это было еще не все. На втором листке бумаги тоже оказался рисунок. В
горле у Примы пересохло.
   - Доча, - хрипло произнес  Прима,  -  попроси  его  ответить  на  мои
вопросы.
   И  Алексашка  ответил  на  вопросы  подполковника  милиции  Валентина
Михайловича Примы.
   Все  вопросы  касались  дела   об   убийстве   гражданки   Александры
Афанасьевны Яковлевой.
   Этого же дела и касался второй рисунок.
   Городской дурачок Алексашка, оказывается,  уже  давно  мучился  неким
несоответствием.
   - Когда ломали дверь в Сашину квартиру, - сказал Алексашка,  -  и  вы
прошли к ванной... я тоже шел за вами. И в САШИНОЙ ванне  лежала  убитая
ЖЕНЩИНА.
   И я вот это увидел...
   Был второй рисунок. Того, что  увидел  городской  дурачок  Алексашка,
когда они выломали дверь и вошли в квартиру  потерпевшей.  Прима  решил,
что у него такая своеобразная манера говорить. Но чуть  позже  Алексашка
повторил про женщину в Сашиной квартире.
   И Прима вдруг почувствовал,  как  ледяная  иголочка  кольнула  его  в
сердце.
   Что  увидела  на  опознании  Наталия  Смирнова?  То  же,  что  сейчас
нарисовал Алексашка? Если б он смог найти Наталию живой и  здоровой,  он
бы задал ей эти вопросы. У него по-прежнему  оставалось  к  Наталии  три
вопроса, только...
   Только теперь Прима почувствовал, что  за  вполне  обычным  делом  по
убийству гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой, шлюшки  из  городка
Батайска, может таиться нечто выходящее  за  рамки  просто  криминальной
разборки.
   Прима вдруг ощутил, что он подошел к  границе  очень  темного  круга,
жуткой бездны, и если он эту границу перейдет, то обратного пути уже  не
будет.
   И гораздо лучше, если бы все  это  оказалось  шизофреническим  бредом
городского  дурачка  Алексашки.  Он  явно  недееспособный  тип,  и   его
показания мало чего стоят.
   Но Прима все же задал свой вопрос:
   - Скажи, Алексаш,  почему  ты  все  время  говоришь,  что  в  Сашиной
квартире был обнаружен труп  КАКОЙ-ТО  женщины?  Ведь  потерпевшей  была
Саша? Так?
   Или, - Прима усмехнулся,  как  обычно  усмехаются,  когда  говорят  с
неразумными, только потом в горле у него запершило, - это была не Саша?
   Прима,  как  старый  профессионал  (хотите  -  называйте  его   "мент
поганый", хотите - по-другому, дело ваше),  имел  немало  осведомителей.
Дворники, конечно же, входили в их число. И  от  тети  Зины,  дворничихи
нескольких домов и того, где жила Яковлева, Прима знал,  что  несчастный
городской дурачок влюбился в шлюшку. По  крайней  мере  некоторое  время
дела обстояли именно так.  Может,  ему  больно  говорить  об  Александре
Афанасьевне как об убитой...
   Ответ Алексашки прозвучал в абсолютной тишине. И самое  ужасное,  что
Прима уже догадывался, каким будет его ответ. Он пришел оттуда, из тьмы,
навалившейся  на  Батайск,   и   вполне   могло   оказаться   так,   что
Железнодорожник являлся не единственным бешеным  зверем,  посетившим  их
город. Прима стоял на самом краю бездны.
   - Я не знаю, - ответил Алексашка. Все лицо  его  было  в  залепленных
лейкопластырем ссадинах и в припухлостях, которые через несколько  часов
станут синяками. Но даже сейчас Прима увидел, как его прозрачный  взгляд
потемнел и им снова начало овладевать беспокойство. - Не  знаю...  могла
быть и Саша. Я же вам нарисовал... могла не Саша. Вот.
   - Что ты хочешь сказать? - хрипло произнес Прима.  -  Что  это  могла
быть не Александра? Ну что ж ты такое говоришь... Ее все опознали...
   Это был бред, безумие. И Приме вовсе незачем слушать этого идиота.
   Почему, почему Прима должен  (или  ему  хочется?)  верить  городскому
дурачку?!
   Только... звери, выползшие из тьмы, тоже были безумием.  Не  большим,
чем предположение, что в тот  день  в  квартире  Александры  Афанасьевны
Яковлевой была убита вовсе не хозяйка.  (Ее  все  опознали.  Отлично.  И
после этого опознания самая близкая подруга потерпевшей просто исчезла.)
И засохший белый цветок, вставленный в смертельную  рану,  украшал  труп
вовсе не молоденькой шлюшки из провинциального городка  Батайска,  вовсе
не бедной Саши.
   Звери, выползшие из тьмы, туда и вернулись.
   Одним из самых  диких  сюрпризов  сегодняшнего  дня  могло  оказаться
предположение, что они забрали  с  собой  вовсе  не  гражданку  Яковлеву
Александру Афанасьевну. Вовсе не ее.
   И вместо бедной Саши в тот день был убит кто-то совсем другой. Кто-то
опасно, смертельно похожий на нее.



   Роман КАНУШКИН
   НОЧЬ СТИЛЕТА-2



Анонс

   У Игната Воронова было два  прозвища.  Первое  -  детское,  школьное,
Ворон.  Но  он  попал  на  кровавую  чеченскую  войну  -  и  Ворон  стал
смертоносным Стилетом, потому что свист  рассекающего  воздух  ножа  был
последним, что слышали в жизни его враги.
   Он вернулся с войны - и попал на войну другую.
   В этой войне враг  продумал  все,  кроме  одного  -  забыл,  что  ему
противостоит Мастер.
   Мастер  игры  со  смертью  сделал  свой  первый  ход  -  и   колесики
гениального преступного механизма закрутились в обратную сторону.
   Когда враг понял, с кем он схлестнулся, было уже поздно...

Часть первая

ПЕРЕД ЧЕРНЫМ МАСКАРАДОМ

1

   Июньское утро - звенящая прозрачность в преломлении солнечных лучей.
   Небольшой поселок с двумя десятками красивых  домов  в  стиле  нового
русского ампира располагался на живописной лужайке в обрамлении  вековых
сосен и елей, уносящихся ракетами в синеву подмосковного  неба.  Лужайка
была широкой и чуть вытянутой, представляя собой не  правильный  эллипс;
весь поселок пересекали всего две улицы - дорожки, пересыпанные гравием.
Словно голубые глазки, по  обеим  сторонам  поселка  отражали  небо  два
водоема.  Один  носил  название  Песчаного  озера  -  из-за   небольшого
естественного песчаного пляжика, делающего  очень  удобными  подступы  к
воде; второй назывался Графским прудом. Он был затянут ковром из лилий и
кувшинок, и здесь можно было ловить довольно  крупных  карасей.  Так  уж
повелось, что Графский пруд остался для рыбной ловли и ночных посиделок,
а купание, загар и все дневные развлечения доставались чистому Песчаному
озеру.
   Имелась  в  поселке  еще  одна   достопримечательность,   доставшаяся
обитателям от прежних  хозяев,  -  графская  аллея.  Изумительной  красы
сосновая аллея, как это  было  почти  во  всех  подмосковных  дворянских
имениях, вела от хозяйской усадьбы к тенистому пруду. Сейчас от  усадьбы
имения Гольяновых не осталось и камешка -  лишь  только  пруд  и  аллея,
когда-то пару веков кряду наблюдавшие  за  графскими  забавами,  а  ныне
ставшие пристанищем для новых романтических  волнений.  Прежние  хозяева
жили здесь с петровских времен, служили отечеству, растили  сыновей  для
государевой службы, выдавали замуж дочерей, из-за которых  сразилось  на
дуэлях не одно  поколение  русских  мужчин  той,  иной  породы,  готовых
драться до смерти из-за женщин, карточных долгов и во имя чести. Так  уж
вышло, что род Гольяновых всегда состоял на тайной  государевой  службе,
дав немало искусных дипломатов и  высших  политических  чинов,  пока  не
пришел яростный и страшный 1918  год  от  Рождества  Христова  -  в  это
лихолетье все  и  закончилось.  Славный  род  Гольяновых  разбросано  по
поверхности  Земли.  Они  служили  иным  отечествам  -   дипломатами   и
официантами,  магнатами  и   бродячими   актерами.   Их   имение   стало
государственной собственностью, пока  благополучно  не  обрело  нынешних
владельцев.
   Дом, который нас интересует, располагался  по  соседству  с  Графским
прудом и был построен из модного в нынешние времена красного кирпича. Он
являл собой причудливую смесь из разных стилей, был  украшен  башенками,
эркерами, отдельным флигельком,  где  находились  кабинет  и  библиотека
хозяина, и огромным полукруглым окном почти во всю стену фасадной  части
третьего этажа.  Замок  не  замок,  особняк  не  особняк,  эта  стилевая
разноголосица,   совмещение   псевдостарины   с    ультрасовременностью,
собственно говоря, и являлись сутью нового  русского  ампира.  При  всем
нагромождении нелепостей  дом  смотрелся  на  удивление  гармоничным.  И
конечно, сногсшибательно дорогим. Не все дома  в  поселке  были  такими.
Хотя   люди,   жившие   здесь,   явно   не   относились   к    категории
малообеспеченных.
   Место, конечно, было чудное. Жители  поселка  знали  друг  друга  уже
много лет  и  являлись  добрыми  соседями.  Свой  поселок  они  называли
Гольяново, по имени прежних обитателей, и их весьма устраивала некоторая
возможная путаница с названием одноименного района Москвы.
   Это были дачи. Когда-то - государственные дачи. Только  дачи  особого
рода. Здесь воистину было великолепно. В  любой  сезон.  Святочные  дни,
Рождество и Новый год,  гадания,  колядки  по  домам  соседей,  огромная
новогодняя ель,  устанавливаемая  всегда  в  одном  и  том  же  месте  у
Графского пруда,  снежные  бабы,  смех  подрастающих  детишек  и  лыжные
прогулки, долгие зимние вечера за чаем, скрашиваемые огнем  в  камине  и
беседой с  соседями,  мужчины,  отправляющиеся  ежедневно  на  служебных
автомобилях к неотложным делам, и их верные жены,  хранительницы  очага.
Долгие зимы здесь пробегали быстрее.
   А потом приходила весна. Масленица, темнеющий снег и первые  ручейки,
апрель, волшебное набухание  почек  и  совсем  еще  юные,  нежно-зеленые
листья, демонстрирующие вечную силу плодоносящей природы. И конечно  же,
Любовь.  После  каждой  зимы  подрастало  новое  волнующееся  поколение,
готовое к амурным сражениям. В двух с небольшим десятках домов - столько
неожиданных комбинаций.
   Ох уж эта весна с ее изобретательностью! И пересуды... Словом,  почти
новые родовые гнезда.
   А потом, наверное еще в мае, приходили первые, ни с чем не  сравнимые
летние  дни   с   такими   волшебными   запахами,   с   такой   же   еще
волнующе-неокрепшей зеленью и с таким же бездонным небом, как и сейчас.
   Но невзирая на любое время года и любую погоду, ровно в  шесть  часов
утра на  одной  из  присыпанных  гравием  дорожек  появлялся  человек  в
спортивной форме. Он был уже немолод, и, конечно же, никто  не  ждал  от
него спортивных рекордов. В зимнее время лишь в совсем уж вьюжную метель
он надевал шерстяную шапочку, а летом только в очень  сильную  жару  его
благородную седину прикрывал какой-либо головной убор.
   - Держи живот в голоде, голову в холоде, - любил повторять он.
   Правда, потом добавлял:
   - А ноги - в тепле.
   Его голос был мягким и тихим, глаза добродушно блестели, так же как и
обворожительная  белозубая  улыбка.  Утренняя  пробежка  и   последующие
физические упражнения занимали ровно пятьдесят минут, и  все  это  время
каждому встречному он желал здоровья и хорошего начинающегося дня.
   - Доброе утро, Евгений Петрович. Хорошая погодка...
   - Чудесная, Анечка. Желаю вам здоровья!
   И он уже неспешной трусцой бежал мимо.
   Раз-дна, раз-два-три... оп-оп-оп...
   - Здравствуйте, Евгений Петрович.
   - Здоровья вам, Федор Афанасьевич. Удачи сегодня!
   - Дядя Женя, какое красивое утро!
   - Как твои глазки, Настенька. Жениха тебе хорошего, девочка...
   Он уже бежал дальше.
   А потом, после  завтрака,  он  каждый  день  измерял  талию  шелковой
тесьмой, и, если отметка перемещалась хотя бы на сантиметр, это означало
строгую диету, правда, в его случае несколько своеобразную -  три-четыре
чашки кофе и пара шипучих таблеток витамина С. Плюс вода.  Именно  такая
своеобразная диета являлась  чуть  ли  не  ежедневным  рационом  питания
бывшего английского премьера баронессы Тэтчер.
   Железная леди.
   Он очень симпатизировал Маргарет Тэтчер. И очень ее уважал. Даже в то
время, когда обе страны были разделены железным занавесом. Быть может, в
то время даже больше.
   После сорока измерять талию нелишне хотя бы пару раз в  месяц.  Лучше
чаще. А уж после пятидесяти это  следует  делать  ежедневно.  Что  он  и
делал.
   Он был из породы красивых  мужчин,  которые  оставались  таковыми  до
глубокой старости, не  позволяя  себе  превращаться  в  расползшихся  по
дивану увальней, похрапывающих у телевизора.
   Был и  еще  один  ежедневный  тренинг  -  партия  в  шахматы.  А  его
противники  кое-что  смыслили  в  этой  игре,  попадались  среди  них  и
гроссмейстеры.
   Правда, и на его работе порой выпадали те еще шахматные комбинации  и
его оппоненты бывали похлеще иного гроссмейстера. Его работа была ему  и
хобби, и увлечением, и любовью, и верой номер один в  жизни.  Только  он
никогда не задумывался об этом, а скажи ему - лишь пожал бы плечами.
   Однако хобби он тоже имел.  Целых  два.  Он  коллекционировал  марки,
из-за  чего  некоторые  любя  и  не  без  доли  уважения  называли   его
Филателистом,  и  еще  он  коллекционировал  африканские  маски  и  иные
тотемные предметы. Последнее  увлечение  осталось  от  молодости.  Очень
бурной молодости.
   Никто ни разу не видел его угрюмым. Он никогда не позволял себе не то
что вспылить, но даже повысить голос. Его интонации всегда были  мягкими
и доброжелательными, а на устах играла  словно  навечно  запечатлевшаяся
улыбка. В сочетании с прозрачными  глазами  отшельника,  меняющими  свой
цвет от серых к выцветше-голубым, его можно было принять  за  монаха.  В
каком-то смысле он таковым и являлся. В  каком-то  далеко  не  привычном
смысле это было так.
   И сейчас он бежал к своему дому с огромным полукруглым окном  во  всю
стену третьего этажа и радостно улыбался яркому утреннему небу  и  своим
соседям, тем из них, кто также не поленился встать  в  такое  прекрасное
утро. А они провожали его такими же добродушными улыбками.
   Всем,  всем  здоровья  в  этот  солнечный  день,  который  еще   лишь
начинается. И всем, всем много счастья.
   А соседи копались в своих грядках, стригли лужайки  перед  домами  из
новомодной немнущейся травы, и уже очень скоро начнется рабочий день,  а
пока еще есть время поизображать из себя беззаботного дачника.
   Всем, всем счастья в это солнечное утро.
   Поселок  Гольяново  являлся  одним  из  самых   безопасных   мест   в
Подмосковье. Да по-другому и быть не могло.  По  периметру,  значительно
превышающему  эллипс  поселка,  среди  густых  лесов  и  зеленых   полей
находился высокий забор с наклонными  штырями  по  верхней  кромке  и  с
мотками колючей проволоки, спущенной кольцами по  штырям.  Через  каждые
тридцать метров к забору крепилась табличка "Стой! Запретная зона. Огонь
без предупреждения".  По  лесной  закрытой  зоне,  параллельно  большому
деревянному забору, в десятке метров от него, шло еще одно ограждение  с
проволочной сеткой. Внутри этого  пространства  бегали  собаки,  которых
приучили быть молчаливыми до  тех  пор,  пока  не  находился  кто-то  не
умеющий  читать  или  кто-то  настолько  любопытный,  что  его  даже  не
останавливала   колючая   проволока.   Со   стороны   поля,    открытого
пространства, подобная предосторожность не  требовалась  -  по  меньшему
радиусу, уже внутри ограждения, вокруг поселка  через  каждые  пятьдесят
метров имелись камеры наружного наблюдения.  Плюс  контрольно-пропускной
пункт, единственный въезд в поселок, где без специального  пропуска  вам
не  позволят  проехать,  будь  вы  хоть   министром,   хоть   одним   из
руководителей спецслужб или самим президентом страны.
   Потому что в этом поселке  некоторые  люди  не  только  живут,  но  и
работают.
   Подобное  положение  дел,  позволяющее  обеспечивать  безопасность  и
необходимый уровень секретности (шутят, что в  окрестных  лесах,  полных
грибов,  под  каждым  белым  или  подосиновиком  прячется  десантник   с
автоматом), доставляло все же жителям поселка  определенные  неудобства:
охранник, старший на КПП, знающий вас в лицо и чуть ли не  здоровающийся
за руку, без наличия пропуска не впустит вас  даже  в  собственный  дом.
Можно и не пытаться. Не  положено.  Причем  это  сообщат  с  исключающей
всяческие шутки  непреклонностью.  Правда,  для  самих  жителей  поселка
Гольяново ситуация с пропусками вовсе не была проблемой. Другое  дело  -
гости.
   Пропуска надо было выписывать заранее, так что, устрой вы  вечеринку,
вам придется заранее знать количество своих гостей, никаких  экспромтов.
Впрочем, в Гольяново  жили  люди,  не  склонные  к  экспромтам  в  быту.
Небольшие  поблажки  делались  для  служебных   автомобилей   постоянных
жителей: в принципе вы могли бы привезти из Москвы  на  своем  служебном
автомобиле своего гостя, пользуясь одним пропуском.  Это  тоже  было  не
положено, но на это могли  закрыть  глаза.  Если  же  к  вам  на  личном
автомобиле приехала ваша собственная теща, забывшая свой спецпропуск, то
придется ей отчалить несолоно хлебавши. Что, впрочем, в ситуации с тещей
является не такой уж большой потерей.
   Это поселок Гольяново.
   Если вас остановят невдалеке от запретной зоны, то объяснят,  что  вы
заблудились, и крайне вежливо выпроводят вон. Но лучше вам не испытывать
эту  вежливость.  Высший  командный  состав  одной  из  самых  секретных
спецслужб страны двадцать четыре часа в  сутки  находится  под  надежной
охраной. Это - поселок Гольяново.
   И сейчас - чудесное июньское утро. Шесть часов сорок восемь минут;
   Евгений Петрович, хозяин  дома  с  полукруглым  окном  во  всю  стену
третьего этажа, точен как часы. Он заканчивает утреннюю зарядку. Пожелав
чуть ли не каждому жителю Гольяново здоровья и удачного дня.
   Евгений Петрович Родионов был крупным мужчиной за пятьдесят. Несмотря
на генеральские погоны, Евгений Петрович  предпочитал  штатское,  а  при
форме появлялся лишь на официальных мероприятиях. В дни бурной молодости
и набиравшей силу социалистической системы Евгений Петрович был  ведущим
специалистом Управления по странам Африки. Он  не  без  гордости  считал
себя автором четырех  удачных  вмешательств  в  дела  наших  африканских
друзей, когда кому-то из  руководителей  молодых  государств  неожиданно
закрадывались в голову не  правильные  мысли  и  их  требовалось  слегка
подкорректировать. Великолепная агентурная работа плюс опора на здоровые
силы местного общества позволяли  подобным  мероприятиям  проходить  без
сучка, без задоринки. И когда в прессе появлялось сообщение об очередном
государственном перевороте, для Евгения Петровича не возникало вопросов,
какой ориентации будет придерживаться новое правительство.
   Это было чудесное время, время Большой игры. В этой шахматной партии,
доской  для  которой  являлась  добрая  половина   мира,   противостояли
великолепные и уважающие друг друга гроссмейстеры  -  простые  парни  из
спецслужб ведущих мировых держав. Славные времена.  В  память  о  них  у
Евгения Петровича  и  осталась  та  самая  коллекция  масок  и  тотемных
предметов, а также четыре блестящие  победы  -  удачных  государственных
переворота.  Иногда  Евгений  Петрович  вспоминал  эту  пору  с   легкой
ностальгией. Но действительно с легкой. В  отличие  от  некоторых  своих
коллег Евгений Петрович считал, что вовсе не стоит жить прошлым.  Совсем
не стоит.
   Иные времена - иные песни. Следует лишь не терять тонкости  слуха,  и
вполне возможно, что эта новая музыка окажется не менее привлекательной.
Тем более что на покой уходить нам еще очень-очень рановато.
   Евгений Петрович Родионов являлся интеллектуалом высшей пробы.
   Говорил на четырех европейских языках и двух  африканских  и  понимал
еще два, великолепно знал Восток, его философию,  искусство  и  религию,
знал Центральную и исламскую Африку, неплохо  разбирался  в  античной  и
средневековой европейской культуре - но здесь избегал резких суждений, -
имел обширную и прочитанную библиотеку, где нашлось место  и  Тациту,  и
Бердяеву, Лавкрафту, Якобу Беме и Гарсиа Маркесу, ценил живопись  старых
мастеров... И чуть более трех недель назад  отдал  приказ  о  ликвидации
почти двух десятков человек, лишь семеро из которых знали его прежде.
   Счастья всем!
   Однако ситуация несколько  вышла  из-под  контроля.  Жертв  оказалось
значительно больше. Теперь Евгений Петрович знал, что всего в  тот  день
было уничтожено тридцать семь человек, и вот реальной его  проблемой  на
сегодня стало то, что  ликвидировано  должно  быть  на  одного  человека
больше.
   Счастья всем! Удачного дня!
   ...Несмотря на  увлечение  трудами  склонных  к  метафизике  авторов,
Евгений Петрович был далек от разного рода нумерологии и уж тем более от
мистического трепета перед цифрами. Однако стоило признать, что тридцать
семь - плохое число. Опасное. Их должно было стать на одного больше.
   Число тридцать  семь  сложилось  так:  тридцать  человек  погибли  на
свадьбе во время взрыва этого кулинарного шедевра - свадебного торта - и
последовавшей за этим перестрелки. Еще  один  человек  был  ликвидирован
далеко-далеко отсюда, более чем за тысячу километров от места взрыва, и,
хотя некоторые были против этого, Евгений Петрович, собственно по натуре
человек очень мягкий, все же понял,  что  складывающиеся  обстоятельства
потребовали именно такого решения. Еще шестеро как раз  были  теми,  кто
знал Евгения Петровича прежде. Да чего там, можно сказать, что они  были
его   парнями,   его   "детьми",   и   только   Богу   известно,   сколь
мучительно-тяжелым оказалось для Евгения  Петровича  принятие  подобного
решения и сколь безмерной была его печаль.
   Только Богу. Или черту. Здесь уже не разберешь. Они были его парнями,
но... его парнями, вышедшими из-под контроля.
   Самый лучший из  них,  тот,  кто  был  для  Евгения  Петровича  ближе
остальных, вывел их из-под контроля и сделал опасными. Нет-нет, пока еще
все было в порядке, но Евгений Петрович немало пожил  на  этом  свете  и
видел некоторые вещи насквозь: он выпустил из бутылки страшного  джинна,
ему и решать проблему. И может, действительно лишь черту известно, сколь
глубока его печаль, но их должно было быть на одного больше.  Их  должно
было быть семеро, его мальчиков, ему предстояло похоронить их всех.
   И потом уже безмолвно оплакивать.  Но  вышла  проблема.  В  такой  же
солнечный день, как и сейчас, чуть  более  трех  недель  назад,  Евгению
Петровичу доложили, что не все пошло гладко.
   Одному из них удалось уйти.
   - Кому? - тихо спросил Евгений Петрович и после небольшой паузы довел
свой вопрос до конца:
   - Ему?
   - Так точно, - было ответом. - В самый  последний  момент  он  сорвал
маску и смешался с толпой. Снайперам пришлось вести огонь по официантам.
А это уже было чрезмерным. На грани провала.
   - Паршивец, - произнес он с улыбкой и сам удивился неожиданным ноткам
облегчения в голосе, - он всегда был умничкой...
   Тот, кто докладывал Евгению Петровичу о  положении  дел,  лишь  пожал
плечами.
   Какое-то хорошее воспоминание осветило лицо Евгения Петровича, и  так
же, не меняясь в лице, он мягко произнес:
   - Сколько тебе дать времени, Гринев, на исправление этой ошибки?
   - Товарищ генерал... Евгений Петрович...
   - Найди мне его. Обложи, как волка.  Он  один,  испуган,  ему  некуда
деваться. Ставь мне здесь жирную точку! -  выпалил  он  быстрым  горячим
шепотом.
   - Поставлю, - пообещал Гринев.
   - И-и, Гринев, я сказал, что он напуган? Но  при  этом  он  абсолютно
спокоен и опасен вдвойне. Не забывай.
   - Я все про это знаю, - холодно произнес Гринев.
   "Злится, - подумал Евгений Петрович.  -  Пускай...  Немножко  огонька
здесь не помешает. Совсем немножко. Гринев и так имеет холодную  голову,
иногда даже чересчур холодную; наверное, поэтому он и не дотягивается до
того, другого, которого теперь ему предстояло  превратить  в  загнанного
зверя".
   - Не злись, сынок, - мягко проговорил Евгений Петрович,  -  я  просто
тоже кое-что про это знаю.
   - Я перережу ему все коммуникации. Куда бы  он  ни  пришел,  там  уже
будут мои люди, я знаю про него  все.  Ведь  в  конце  концов  он  живой
человек, а  люди  обычно  после  себя  следят.  Оставляют  следы.  -  Он
помолчал, а потом с плохо скрываемой неприязнью добавил:
   - Даже если их считают лучшими, они оставляют следы.
   Евгений Петрович выслушал это сообщение, чуть качая головой, а  потом
почти равнодушным тоном произнес:
   - Не сомневаюсь, ты знаешь, что делать.
   В этот самый момент Евгений Петрович искренне так считал, но...
   Тридцать семь - плохое число. Число смерти.
   С тех пор прошло больше  трех  недель,  а  Санчес  словно  провалился
сквозь землю. Залег? В какой-то конспиративной берлоге,  известной  лишь
ему? Но мы  освежили  все  его  контакты,  рано  или  поздно  он  должен
появиться. Так он это дело не  оставит.  И  вот  в  тот  момент  Евгений
Петрович будет обязан находиться на шаг впереди. Или хотя бы на полшага.
На маленькую половинку шага.
   Поступающая  оперативная  информация  показала,  что   складывающаяся
шахматная  партия  будет,  пожалуй,  самой  непростой  в  жизни  Евгения
Петровича.
   История с Санчесом плюс Попрыгун... Очень неприятный сюрприз  ждал  с
этим неожиданным спасителем Лютого,  прозванным  ими  Попрыгуном.  После
происшествия в больнице, где Попрыгун спас жизнь Лютому во второй (или в
какой?) раз, стало невозможно игнорировать тот факт, что они имеют  дело
с  профессионалом.  Дальше  было  делом  техники.  Та  самая   последняя
фотография со свадебным  тортом  за  несколько  секунд  до  взрыва.  Она
облетела все столичные СМИ, никто не делал из нее тайны.  Что  ж,  очень
удобно. Наш Попрыгун запечатлелся на этой фотографии.
   Правда, очень смазанным и на заднем  плане,  его  никто  бы  не  смог
узнать. Но детальный анализ показал, что  этот  человек  приготовился  к
разбегу. Попрыгун, так, маленькая размазанная фигурка. Он приготовился к
разбегу, чтобы совершить свой спасительный  прыжок.  После  компьютерной
обработки фотографии они получили более-менее сносный портрет  Попрыгуна
- модный пижон в солнечных очках.
   Работали дальше. Попытались "снять"  очки.  Что-то  получили.  Дальше
действительно было делом техники. В том числе и пробиваться  сквозь  все
закрытые  досье.  Более  того,  как  только   столкнулись   с   закрытой
информацией, стало ясно, что напали на след. У Евгения Петровича  имелся
ключик, который мог отпирать все сейфы с закрытой информацией.  Подобное
труда не составит, чик-чик - и... Его звали Игнат  Воронов.  Видимо,  за
умение  устраивать  подобные  вечеринки,  как  это  было   с   летающими
скальпелями в  больнице,  он  получил  служебное  имя  Стилет.  Команда,
сверхсекретное подразделение, теперь уже не существующее. Все  это  было
не очень хорошо. Евгений Петрович немедленно  затребовал  всю  имеющуюся
информацию. Сейчас Попрыгун числился на  должности  какого-то  водилы  в
частной охранной фирме. Это что еще за енки-пенки? Полученная о  Стилете
информация нравилась Евгению Петровичу все меньше. Надо было  немедленно
действовать. Кто-то из них уже предпринял первые ходы. Санчес? Или  этот
самый Стилет?
   Да, получалась непростая шахматная партия.  Пожалуй,  уровня  Большой
игры. Только... Все это уже было. Все это  мы  уже  проходили,  подобные
шахматные расклады. Правда... в то время Евгений  Петрович  был  моложе.
Более рисковым, азартным,  более  сумасшедшим.  Все  это,  черт  побери,
называется одним словом - он был моложе. И падать ему в то  лихое  время
было не особенно высоко.
   В  восемь  пятнадцать  утра  Евгению   Петровичу   подали   служебный
автомобиль, который повез его в Москву, к большим  и  неотложным  делам.
Где-то в солнечной глубине  этого  наступающего  дня  Евгения  Петровича
ждала свежая оперативная информация.  И  когда  он  ее  получит,  что-то
изменится на доске с шахматными фигурками.
   Тридцать семь - плохое число.
   - На кой хер он им сдался?! - проворчит Евгений Петрович.
   Кто-то похитил командира  отряда  милиции  особого  назначения.  Того
самого отряда, расквартированного в  подмосковном  городке,  рядышком  с
элитными поселками, вдоль  правительственной  Рублевской  трассы.  Этого
незадачливого командира ОМОНа, Павла Лихачева, похитили прямо средь бела
дня, демонстративно, на глазах у многочисленных  свидетелей.  И  все  бы
ничего, но именно этим  подразделением  столь  удачно  прикрылся  в  тот
свадебный  день  Гринев.  Его  группа  снайперов,  которая  должна  была
провести зачистку.
   - На кой хер?.. -  повторит  Евгений  Петрович.  -  Для  Санчеса  это
излишне, ему и так все... Тот, второй? С какого, спрашивается, рожна?
   Неожиданно  Евгений  Петрович  почувствует,  что  он  уже  больше  не
опережает события  на  тот  самый  маленький  шаг.  А  информация  будет
поступать. И Евгений Петрович будет отслеживать ее и попутно бороться  с
каким-то странным темным чувством, холодком поселившимся у него в груди.
Тридцать семь - плохое число, число смерти. Неожиданно Евгений  Петрович
обнаружит, что ему не остается  даже  этой  самой  маленькой  половинки,
крохотной, но такой  необходимой  половинки  опережающего  шага.  Честно
говоря, тут было отчего забеспокоиться.
   Счастья всем, удачного дня!

2

   Тот  день,  когда  должна  была  состояться  счастливая  свадьба,   а
случилось столько всего  непоправимого,  был  гораздо  больше  похож  на
середину июля, с его набравшей силу жарой, чем на самое начало июня. Эта
черная свадьба, обещавшая стать одним из самых  ярких  событий  светской
жизни, ужаснула даже ко всему  привыкшую  столичную  прессу  и  все  еще
продолжала подводить  свои  итоги  -  более  тридцати  убитых,  крушение
могущественного альянса "Ростислав Щедрин - Лютый" ввиду гибели  первого
и тяжелых ранений второго, гибель  нескольких  известных  и  влиятельных
криминальных авторитетов и, как следствие, возможная новая  криминальная
война на улицах столицы... Гибель молодой  чудесной  актерской  пары,  а
потом - покушение на Михаила Багдасаряна,  Мишу  Монгольца,  убийство  в
одной из дорогих частных саун его  брата  Тиграна,  страшные  события  в
больнице, откуда исчезли Лютый и его таинственный спаситель... Столичная
пресса   предлагала   множество   противоречащих   друг   другу   версий
происходящего, одни мрачные догадки сменялись другими, более  зловещими.
Были встречи со свидетелями, чудом оставшимися в живых, и с  экспертами,
предполагающими   различные   тайные   мотивы;   мимоходом   указывались
направления,  где  можно   было   искать   исполнителей   и   заказчиков
(периодически происходили утечки из следственных органов), а беспокойный
"МК" даже умудрился напечатать хронологию событий  той  черной  свадьбы,
поместив в центре разворота последнюю фотографию  счастливо  улыбающихся
людей, которым оставалось жить всего несколько секунд.
   Но все это являлось внешними, явными контурами событий, так  сказать,
вершиной айсберга. Однако существовала еще и подводная  часть.  Был  еще
скрытый рисунок, тайный механизм происходящего. И,  просматривая  сейчас
столичную прессу, она видела, что  об  этом  тайном  механизме  пока  не
догадывался никто. И близко не лежало. О  существовании  этого  скрытого
рисунка знал очень узкий круг людей. И, судя по последним  событиям,  их
число значительно сократилось. Она все еще была  в  их  числе.  Увы,  ей
пришлось узнать о существовании тайного рисунка,  внутреннего  механизма
происходящего, и плата за это оказалась непомерно высока.
   Очень узкий круг...
   Всего несколько человек...
   Возможно, что стрелка индикатора ее положения давно бы  переместилась
с отметки "плохо" на  отметку  "безнадежно",  если  бы...  Под  огромной
подводной частью айсберга существовала маленькая беззащитная льдинка, ее
сокровенная тайна, о которой не догадывались  (по  крайней  мере,  пока)
даже эти несколько человек. Одна маленькая тайна, которую ей приходилось
трепетно беречь, потому что, честно говоря, в этой тайне  оставалась  ее
последняя надежда.
   Сегодня стояла такая же жара,  как  и  в  тот  роковой  день,  и  она
бесцельно слонялась по своему пустому огромному кабинету,  отгороженному
от  внешнего  мира   закрытыми   окнами   в   полстены   и   работающими
кондиционерами. Хотя, если  называть  вещи  своими  именами,  не  только
окнами и не только кондиционерами.
   Потому  что  утверждать  что-либо  наверняка  в   ее   положении   не
представлялось возможным. Твердо она была уверена теперь только  в  трех
вещах: что она еще жива, но все в любую минуту может  перемениться,  что
внимательный анализ прессы плюс то, что известно  только  ей,  оставляют
для нее некоторые шансы. И еще существовал третий, пугающий ее вывод.  В
котором она тоже была убеждена и который в принципе сводил все ее  шансы
к нулю. То, что на подобное могли решиться  только  безумцы,  она  знала
давно. По крайней мере некоторое время. Но сейчас, с ощущением  какой-то
губительной беспомощности, тупого, сковывающего ее ужаса, к  ней  пришло
понимание  того  простого  факта,  насколько  эти  люди  были   безумны.
Насколько...
   И это обстоятельство могло свести все ее шансы к нулю.
   Она  поднесла  руки  к  лицу,  сжала  пальцами   переносицу,   тяжело
выдохнула, поморщив лоб.  Ступая  по  мягкому  светлому  ковролину,  она
подошла к окну. Какое-то время смотрела  вниз:  просторная  отгороженная
стоянка для автомобилей, широкая лестница, по  которой  туда-сюда  снуют
люди - сегодня у многих тяжелый день; попрошайка-нищий  опять  на  своем
рабочем месте... Она усмехнулась. Вот  стервец,  нищий-то  он  нищий,  а
башка у него варит: уже несколько дней он торчит  здесь,  причем  избрал
великолепную дистанцию - не настолько близко,  чтобы  охрана  и  милиция
имели основания прогнать его, но и не  настолько  далеко,  чтобы  лишать
себя столь удачного и лакомого кусочка. В этой  жизни  все  устраиваются
как могут. Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше. И это  нормально.
С подобным правилом любой может согласиться. Только то, что в  последнее
время происходит с ней, не укладывалось ни в какие правила.
   Она отошла от окна и вдруг почувствовала, что больше не  в  состоянии
выдерживать темноту, поселившуюся внутри ее, что еще немного, и  она  не
выдержит и эта темнота взорвется горечью слез и хоть на мгновение снимет
эту немыслимую тяжесть, темный свинцовый холод,  который  выдерживать  в
одиночестве она больше не в состоянии. Но... даже  подобного  -  быстрых
женских слез, облегчающих душу, - она позволить себе не  могла.  Так  же
как и попытаться ответить на настигающий ее внезапно, но все чаще и чаще
вопрос: "Это невозможно, как они  могли  решиться  на  такое?"  Подобных
милосердных маленьких слабостей она не могла себе позволить. Это было бы
роскошью, а в ее положении приходилось довольствоваться малым. И  сейчас
она должна была принять окончательное решение и действительно, вовсе  не
фигурально выражаясь, жизненно важное решение.
   Она  продолжала  мерить  шагами  светлый  ковролин  своего  огромного
пустого кабинета (своего? А это действительно ее  кабинет?!),  но  потом
поняла, что обязана взять себя в руки. Уже все  произошло,  прошлого  не
исправить.
   Конечно, она должна была сдаться, поднять белый флаг и в конце концов
красиво и драматично уйти. И это здорово бы подпортило всем карты. Но по
большому счету это было единственно  важным,  чего  она  не  могла  себе
позволить. Теперь она не могла себе позволить жить или  не  жить  только
для себя. И это было единственно окончательным и по-настоящему важным.
   Она нажала клавишу громкоговорящей связи и попросила  приготовить  ей
кофе. Где-то рядом, в холле  для  совещаний,  в  этот  момент  проходили
серьезные  переговоры,  а  потом  все  эти   люди   зайдут   к   ней   -
засвидетельствовать, так сказать,  свое  уважение.  Боже!  Как  все  это
смешно и нелепо: кто-то из них зайдет скорее из жалости, а  кто-то  -  в
надежде на то, что когда-нибудь все изменится.
   Но так или иначе они зайдут к ней вместе с теми, кто проводит  сейчас
переговоры, и в этом уже нет ничего смешного и нелепого.  А  она  должна
будет изображать все как положено. И ничего не перепутать. И чтобы ни  у
кого, не дай Бог, не возникло случайных подозрений. Ни у тех, на кого  в
принципе она могла бы рассчитывать, ни у тех,  кто  все  это  заварил  и
будет очень внимательно наблюдать за  ней.  Нет-нет,  лишь  только  чуть
рассеянные доброжелательные улыбки и ничего больше. И это  тоже  потому,
что теперь она не могла позволить себе жить только для себя.  И  все  же
как они решились на такое?
   Минуло совсем немного времени, но день этой  черной  свадьбы  казался
теперь каким-то немыслимо далеким, как точка излома, после которой  жить
по-прежнему для многих теперь  не  представлялось  возможным.  Мир  стал
другим с тех пор, и все ходы сделаны. Хотя свою точку излома она  прошла
значительно раньше.
   Она открыла коробку с тонкими  легкими  сигарами,  точнее,  это  были
сигарильос - маленькие сигары (тебе придется время от времени курить эту
дребедень,  сказали  ей,  потому  что  она  иногда  любила  побаловаться
сигарильос...
   Не волнуйся, сказали ей, они не  такие  крепкие,  а  курить  их  тебя
научат. И это было правдой: она действительно иногда любила побаловаться
легкой сигарой, ей  нравился  их  вкус,  и  смотрелось  все  это  весьма
стильно, весело и отвязно.  Да,  именно  так:  весело  и  отвязно);  она
извлекла одну сигару, взяла зубами маленький  пластмассовый  мундштучок,
посмотрела в зеркало:  весело  и  отвязно?  Ну  не  совсем  так.  Сейчас
откроется дверь, ей принесут кофе и увидят ее с длинной тонкой  сигарой,
которую она поддерживает  тремя  пальцами,  и  беспечно  просматривающую
свежую прессу. (Запомни: это ее жест - поддерживать дымящуюся сигару вот
так, тремя пальцами, и иногда вращать  ею  в  воздухе,  описывая  дымные
круги во время разговора. Запомнила?) Ее пустынный  кабинет,  где  вовсю
работали кондиционеры, начал наполняться теплым сигарным дымом. Она  уже
просмотрела достаточное количество сегодняшних газет: публикаций  о  той
кровавой свадьбе становилось все меньше и меньше. Что ж, новости, как бы
они ни были сенсационны и ужасны, устаревают.
   Новости - это тоже вид наркотика, и постоянно требуется свежая  доза.
Только дело в том, что это вовсе  не  кончилось  и  свежие  дозы  сейчас
готовятся вовсю.
   И все же как они решились на такое? Она с самого начала  поняла,  что
это все не шутки, что шутками здесь не  пахнет,  но  решиться  на  такое
убийственное безумство, когда уже невозможны никакие компромиссы  и  все
мосты сожжены... Да, свежие дозы сейчас готовились  вовсю,  только...  И
она теперь кое-что знала. Кое-что очень  важное.  Она  не  могла  ничего
предпринять, пока еще нет. Она могла лишь внимательно читать и, главное,
анализировать прессу.
   Начиная с первых сообщений масс-медиа о страшном взрыве на свадьбе  в
особняке Лютого и по день сегодняшний. Эту информацию от нее  скрыть  не
могли при всем желании. Да никто этого и не собирался делать. Потому что
у нее имелась одна маленькая тайна, на которую она,  честно  говоря,  не
очень-то и рассчитывала, но  самым  удивительным  являлось  то,  что  ее
маленькая тайна все еще работала.
   Анализ прессы указал ей на некоторые очень неожиданные аспекты  этого
дела. У этих холодных, безжалостных прагматиков не все пошло гладко.  Их
кто-то очень крупно подставил. Они этого не ожидали  -  нашелся  кто-то,
кого они не смогли просчитать.  И  это  все  продолжается.  Они  слишком
увлеклись своими немыслимыми  шахматными  комбинациями,  они  переиграли
самих  себя.  И  сейчас  происходит  что-то,  чего  они  уже  не   могут
контролировать: свежие наркотические дозы  новостей  сейчас  готовят  не
только они... Кто? Сможет ли ответ на этот вопрос помочь ей?  Сможет  ли
она выдержать все это? Ведь она всего  лишь  навсего  женщина,  играющая
навязанную ей смертельную роль. И нет никого рядом, на кого она могла бы
положиться. Одна... Сейчас ее одиночество представлялось ей  абсолютным,
и в сравнении с ним Робинзон Крузо на своем  острове  проводил  время  в
компании веселых  собутыльников.  Ее  одиночество  имело  совсем  другую
природу.
   Робинзон Крузо был абсолютно одинок, но  он  оставался  живым  и  был
окружен жизнью. Она же напоминала тайно выжившего в  окружении  нежитей,
ее глаза должны были оставаться пустыми, потому что если нежити увидят в
них хотя бы каплю жизни,  то  все  немедленно  закончится.  Но  пока  ее
маленькая тайна все еще работала и она  продолжала  играть  чужую  роль.
Заканчивался еще один день, он оставался за ней. Это была  ее  маленькая
победа. Она снова выигрывала. Или - на этот раз выигрывала. Или  -  пока
еще выигрывала.
   Еще пока.

3

   Белый "фольксваген-гольф",  поставленный  на  широкую  летнюю  резину
"Goodyear", - великолепная модель автомобиля для обеспеченной женщины, -
блестя на солнце чистыми поверхностями, подкатил  к  внутренней  стоянке
казино "Шале-Рояль". Здесь  парковались  лишь  свои  и  почетные  гости.
"Гольф" пристроился между огромным внедорожником "линкольн-навигатор"  и
плавным, прижимающимся  к  земле  "ягуаром".  Казино  "Шале-Рояль"  было
открыто двадцать часов в сутки, имея перерыв с  шести  до  десяти  часов
утра, и вскоре должно было перейти на круглосуточный  режим  работы.  За
рулем "гольфа" находилась красивая и очень холеная сорокалетняя женщина,
из той породы женщин, которым еще очень не скоро придется скрывать  свой
возраст. Ее голову окутывала легкая косынка  нежно-салатового  цвета,  с
косынкой очень неплохо  смотрелись,  особенно  в  сочетании  с  высокими
скулами, дорогие солнцезащитные очки "Рей-бани" в металлической  оправе.
Лицо имело загар того золотистого оттенка, который можно приобрести лишь
на очень далеких и фешенебельных курортах, где нет  нещадного  солнца  и
бриз с моря, смешанный с  ароматами  экзотических  цветов,  овевает  вас
дыханием вечной весны. Да, где-то в океане есть такие острова... Хозяйка
хлопнула дверцей, и "гольф" моргнул ей на прощание. Охранник на входе  в
казино заулыбался и отдал ей честь:
   - Добрый день, Светлана Андреевна.
   - Женя, к пустой голове руку не прикладывают, - сказала она весело. -
Привет тебе. - Затем поинтересовалась:
   - Что, разве уже полдень?
   - Две минуты первого.
   - Вот как? Даже не заметила, как утро прошло. Борисыч у себя?
   - Отъехал вместе с Мели.
   - Мы с ним договаривались...
   - Он предупредил. Будет через полчаса. Не смог вам дозвониться.
   - Какая-то хренотень с  телефоном.  А  что,  старый  варвар  опять  в
Москве? Я имею в виду Мели.
   Охранник кивнул.
   - Подождете у него?
   - Да нет, пройду в зал. Что-то... -  Она  пожала  плечами  и  сделала
неопределенный жест рукой. - Пойду сыграю пока.
   - Развеяться надо? - понимающе сказал охранник.
   Она кивнула:
   - Наверное, ты нашел точное определение. Пойду поставлю на "зеро".
   Она улыбнулась лишь краешками губ и стала еще красивее.
   -  Азартные  игры   великолепно   способствуют   снятию   стрессового
напряжения, - серьезно сообщил охранник.
   - Я похожа на женщину, измученную стрессом?
   - Да что вы! - Он смутился и решил исправить положение:
   - Вы похожи на самую красивую женщину, которая...
   - Женя, Женя...
   -  ...которая...  -  он  подыскивал  нужное  продолжение   фразы,   -
которая...
   Она посмотрела на него с напускной строгостью:
   - Которая когда-либо выдавала тебе зарплату? Правильно?
   Он улыбнулся:
   - Ну нет... ну, да ну... При чем тут...
   - Женечка, ограничимся этим. Вокруг столько  молодых  красавиц,  что,
скажи вы что-нибудь другое, я бы восприняла это как подхалимаж.
   - Ой, ну, Светлана Андреевна...
   - Народу много?
   - Не особо. Будний день все же. Но играют.
   - Я буду в общем зале. Сообщи об этом Борисычу, как появится.
   - Так точно. Светлана Андреевна, а... от Воронова...
   Она покачала головой:
   - Ничего.
   Светлана Андреевна Сорокина  являлась  президентом  крупной  охранной
фирмы "Шерлок", компании, имеющей весьма надежную и даже респектабельную
репутацию; она была на короткой ноге со многими руководящими работниками
силовых министерств, слыла одной из  самых  информированных  и  довольно
влиятельных дам столицы, а также являлась той  самой  женщиной,  которую
Игнат Воронов и другие ее подчиненные называли "шефиня". Кстати,  именно
благодаря Воронову  казино  "Шале-Рояль"  заключило  с  "Шерлоком"  этот
договор - история с тысячедолларовой фишкой заделалась местной легендой.
А ведь казино "Шале-Рояль"  расширялось  -  кегельбан  и  фитнесс-центр,
спортивный и восстановительный центры... Игнат Воронов сразу  же  принес
ей удачу. Да только сам он заслуживал гораздо  большего,  чем  должность
одного из водителей в ее компании. Когда же, при всем своем влиянии, она
не   смогла   получить    о    Воронове    сколько-нибудь    более-менее
систематизированных  сведений  -   все,   дальше   начиналась   закрытая
информация, и ее высокие друзья и покровитель оказывались не в состоянии
помочь, - она буквально присвистнула вслух и произнесла:
   - Да,  баранку  у  меня  крутит  тот  еще  паренек.  Что  ж  с  тобой
приключилось? Что у тебя произошло в жизни?
   И она решила сделать Игнату очень серьезное деловое предложение.
   Кто-то бы подумал, что она сошла с ума, кто-то обмолвился про амурные
дела - еще  бы,  состоятельная  роскошная  дама  и  обаятельный  молодой
повеса. Только... Не было тут никаких амурных дел, и Игнат Воронов вовсе
не являлся повесой. Она могла лишь догадываться, что за  историю  прячет
его улыбка и что за чудовища посещают его сны. Амурные дела здесь ни при
чем - лишь только интуиция,  которая  ее  редко  подводила.  Она  решила
предложить Воронову партнерство. Вот  такой  вот  неожиданный  шаг.  Это
произошло давно. Сразу после истории с тысячедолларовой фишкой,  но  еще
до этих страшных событий на свадьбе в доме Лютого.  А  Игнат  исчез.  Он
лишь сообщил, что вынужден взять отпуск, и  исчез.  И  теперь  она  была
обязана его найти. За ней числился должок, пришло время его отработать.
   Светлана Андреевна поменяла деньги на  фишки  и  подошла  к  столу  с
зеленым сукном.  Конечно,  этот  охранник,  Женя,  прав:  азартные  игры
действительно  неплохо  снимают  напряжение,  а  раз  в  месяц   она   с
удовольствием проводила вечер за столом рулетки. По-крупному не  играла,
так, для  развлечения.  Лимит  проигрыша  -  триста,  ну  четыреста,  ну
максимум пятьсот  долларов.  Чаще  уходила  при  своих,  бывало,  что  и
проигрывала.  Денег  не  жалела,  была  благодарна  зеленому  сукну   за
полученное удовольствие. И лишь один раз  серьезно  выиграла.  Но  азарт
вскружил голову, начала делать неоправданно рисковые ставки. Шумела, как
девчонка. Если б вовремя остановилась, попал  бы  Борисыч  на  новенький
"гольф", аккурат такой же, как у нее сейчас. А так ушла только с пятью с
половиной тысячами зеленых, но все равно  счастливая,  словно  удачливый
кладоискатель.
   Она действительно могла помочь Воронову. Похоже, парень впутался в ту
еще историю. Конечно, она это  делала  исходя  из  чисто  прагматических
соображений. Все, связанное с этой черной свадьбой в доме  у  Лютого,  и
все, связанное с "Континентом",  ее  очень  интересовало.  Но  пока  она
предпочитала оставаться в стороне.
   Светлана Андреевна поставила  пару  фишек  на  "девятку"  -  день  ее
рождения - и десять фишек на "красное", и шарик побежал по кругу рулетки
- маленькой модели  круга  судьбы.  Светлана  Андреевна  не  чувствовала
никакого вызова, никаких нахлынувших волн азарта. Выпала цифра "четыре",
все мимо...
   Светлана Андреевна повторила ставку.
   Собственно говоря, она знала, что Игнат будет на  этой  свадьбе.  Она
лично помогала подобрать ему одежду. Имелись в фирме кое-какие тряпки, и
"Prada", и "Boss", и кое-что еще - так сказать,  своеобразный  "прокат",
когда требовалось "запустить" человечка в  общество,  в  свет.  Светлана
Андреевна  собственноручно,  а  также   с   помощью   Марины,   штатного
имиджмейкера, сделала из Воронова чуть ли не голливудскую звезду.
   - Как вас зовут, сэр?
   - Бонд, Джеймс Бонд, - ответил Игнат.
   Она рассмеялась.
   - Мартини с водкой, - продолжал Игнат, - смешать, но не взбалтывать.
   Игнат ей нравился. Очень. Он был моложе ее  на  десять  лет.  Не  так
много, чтобы испытывать по отношению к нему материнские чувства, но и не
так мало, чтобы выстраивать  какие-либо  романтические  планы.  Светлана
Андреевна думала о своем деловом  предложении.  Прекрасно  понимая,  что
рано или поздно Игнату Воронову надоест  изображать  из  себя  скромного
водилу охранной фирмы.
   Скорее всего не очень поздно. В его возрасте раны затягиваются обычно
гораздо быстрее, чем думаешь.
   Шарик рулетки  выбрал  цифру  "четырнадцать".  Не  "девятка",  однако
ставка "красное" сыграла. Светлана Андреевна снова поставила на "девять"
и на "красное". Заказала себе чай с лимоном.
   Сейчас ей требовалась помощь Борисыча. Она знала, что Борисыч  ей  не
откажет. Тем более дело касалось Игната  Воронова,  а  после  истории  с
тысячедолларовой  фишкой  Борисыч  заделался  его  тайным   поклонником.
Борисыча уважали многие. В том числе  и  в  криминальной  среде.  Именно
благодаря этому обстоятельству она  находилась  сейчас  здесь.  Светлане
Андреевне требовался выход на Лютого. Хотя после всего,  что  произошло,
она понимала - это будет непросто.
   Вчера ей  позвонил  старый  приятель  с  Петровки,  Петр  Григорьевич
Новиков.
   - Светик, привет тебе.
   - Петр Григорьевич, здравствуйте. Как дела?
   - Надеюсь, неплохо. Служим.
   - Рада слышать.
   - Ну а как твоя нива частного предпринимательства?
   - По-разному. Тоже надеюсь, что хорошего больше.
   - Все еще загорелая?
   - Какое там! От отдыха одни воспоминания остались.
   - Не сочиняй,  не  сочиняй,  Светик.  Наши  намедни  видели  тебя  на
"круглом столе" в Домжуре...
   - Севостьянов?
   - И он тоже, старый змей. Говорит - наша  Светик  выглядит  как  жена
миллионера.
   Она рассмеялась:
   - Петр Григорьевич, вечно вы меня вгоняете в краску.
   - А я ему знаешь что ответил?
   - Даже предположить не могу.
   - Я ему сказал, что незачем тебе быть женой миллионера. Ты  у  нас  -
сами с усами.
   - Ну вот, Петр Григорьевич, говорю же...
   - Ладно, рад, что у тебя все в порядке. В наши края не собираешься?
   - Да вроде не собиралась.
   - Было б неплохо. Как там это дело? То, о чем ты  меня  просила,  это
твое расследование?
   - Вы имеете в виду...
   - Светик, ты понимаешь, о чем я говорю.
   - Теперь уже да. Топчется. Вроде бы есть какие-то маленькие шажки, но
не поймешь, в какую сторону.
   - Значит, маленькие шажки?
   - А что?
   - Так.
   - Петр Григорьевич, дорогой,  не  тяните.  Я  же  чувствую...  Что-то
есть?
   - Да, Светик, кое-что есть. Кое-что очень странное.
   - Мне приехать?
   - Было бы неплохо. Потолковать. Чайку попить.
   - Петр Григорьевич, ну говорите же...
   - Ой ты какая у меня быстрая. Ладно, слушай сюда. Только учти:  может
быть, все это полная ерунда. Но... Ты  просила  сообщить  тебе  о  любой
любопытной информации, касаемой... понимаешь? Дело у нас заведено, так и
висит с той поры.
   Тоже топчемся. Светик, тут факс нам пришел странный.
   - Что за факс?
   - Сейчас перешлю, сама поглядишь.  Но  два  нюанса.  Факс  пришел  из
Батайского отделения внутренних дел.
   - Батайск?.. Это что, Казахстан? Нет вроде...
   - Небольшой город рядом с Ростовом-на-Дону.
   - Ростов-папа?
   - Точно. Коллеги попросили помочь разобраться.
   - А в чем... цимус?
   Он рассмеялся:
   - В том-то и дело, что цимус весь в том, что не понятно, в чем цимус.
   - Б-р-р-р-р, не успеваю за вашей мыслью.
   - Видишь ли, там фотография. Сейчас перешлю, сама посмотришь.  Честно
говоря, такое...  Непонятно.  Очень  непонятно.  Светик,  на  фотографии
изображена  потерпевшая.  Она  была  убита...  сейчас  посмотрю   точно,
когда...
   - Но при чем тут...
   - А, девочка, не торопись. Ладно, давай-ка я тебе сейчас все перешлю,
ты помозгуй пока, а, скажем, часика в... два - тебя устроит в два?
   Светлана Андреевна взглянула на список сегодняшних дел и  обнаружила,
что ну не к двум, а к половине третьего у нее высвобождается окошко.
   - Петр Григорьевич, а в половине третьего не сможете?
   - Нормально. Подъезжай.  К  половине  третьего.  Потолкуем.  Очень...
странно. Полагаю, с тебя коньяк.
   - Ну, заинтриговали.
   - Сейчас посмотришь сама. Давай "стартуй", тут один листик перегнать.
   И про коньяк не забудь. Шутка.
   - Поняла.
   - Ну все. "Стартуем", а к половине третьего я тебя жду.
   А потом у нее на руках оказался этот факс. Он выполз из черной  пасти
аппарата "Панасоник". Светлана Андреевна долго рассматривала фотографию.
Она не проронила ни звука. Это что такое? Какая-то  нелепая  шутка?  Она
взялась руками за виски.
   - Это что еще за бардак? - тихо произнесла Светлана Андреевна, словно
обращаясь к собственным мыслям, устроившим сейчас в ее голове абсолютную
путаницу. - Этого не может быть...
   Светлана Андреевна предполагала увидеть на этой фотографии  все,  что
угодно, но только не то, что выползло сейчас из  черной  пасти  аппарата
"Панасоник".
   - Этого не может быть, - повторила она.
   Два  нюанса:  факс  пришел  из  Батайска,  на  фотографии  изображена
потерпевшая...
   Она  нажала  на  кнопку  громкоговорящей  связи  и   вызвала   своего
секретаря:
   - Мариночка, Воронов так и не отыскался?
   - Нет, Светлана Андреевна. Дома у него включается автоответчик.  Судя
по сигналу - переполненный. Я сообщила, что вы срочно разыскиваете его.
   - Хорошо, спасибо.
   Светлана Андреевна продолжала смотреть на лежащий перед ней факс.
   Потом она попыталась проанализировать последние события, и неожиданно
ее посетила совершенно дикая мысль.
   Абсолютно дикая.
   Вздор! Она попыталась отогнать эту мысль. Поискать более  реальные  и
правдоподобные объяснения.
   Но мысль эта еще посещала ее несколько раз. И хоть она гораздо больше
напоминала дурной сон, после каждого  посещения  эта  мысль  все  больше
утверждалась в ее сознании.
   ...Снова выпала цифра "четыре". "Черное". Она  опять  проиграла.  Она
просто сидит сейчас  здесь  и  проигрывает.  Ставку  за  ставкой.  Опять
поставила на "девятку". Выпало "двадцать шесть". Мимо. Потом была  цифра
"два".
   Светлана Андреевна думала, что стереотипы мышления,  заштампованность
мешают иногда видеть веши такими, как они  есть.  Более  того  -  вполне
возможно, что не иногда, а чаще всего. Сознание должно быть чистым,  как
"ноль", как "зеро". И тогда возможно, что  некоторые  веши,  похожие  на
дурные сны, окажутся более правдоподобными. И... страшными.
   - Полный разгром, - проговорила Светлана Андреевна, глядя на  остаток
своих фишек - от пяти стейков по двадцать фишек у  нее  сохранился  лишь
один.
   Девушка-крупье, или дилер, лишь улыбнулась ей:
   - Выпадает первая дюжина. Уже в который раз. Но "девятки" все нет.
   - Не говорите.
   - Любимое число?
   - День рождения. Эхма!  -  Светлана  Андреевна  разделила  оставшийся
стейк на две неравные части и большую поставила на "красное".  Остальное
- на "девять". Была не была! Ва-банк!
   Девушка-дилер закрутила  номера  и  бросила  шарик.  Он  запрыгал  по
двигающемуся кругу, потом его кинуло выше, шарик побежал по борту. Очень
быстро.  Описывая  плавные  дуги.  Сейчас  он   упадет   на   движущийся
черно-красный круг.
   - Заканчиваются ставки, - произнесла дилер  привычную  фразу  ровным,
словно лишенным какого-либо эмоционального окраса голосом.
   Светлане  Андреевне  очень  требовалась  помощь  Борисыча.  По  своим
каналам он мог отыскать Лютого. И передать Игнату Воронову о том, что им
необходимо встретиться.  Светлана  Андреевна  имеет  кое-что  для  него,
кое-что очень интересное. И похоже, у парня возникли серьезные проблемы.
Более чем, если ее догадка верна.
   Дурные сны...
   Ни с чем не сравнимый звук пушенной рулетки,  словно  старый  коньяк,
одинаково равнодушный и к аристократам, и к ворам.
   Круг Судьбы продолжал вращаться, шарик цвета слоновой кости  запрыгал
по  нему,  отыскивая  из  тридцати  семи  чисел  рулетки   единственное,
открывающее тайну. Как хорошо быть рядом с этой тайной, как хорошо  быть
избранным ею.
   Чистое, совершенно чистое сознание, как "ноль", как "зеро".
   - Заканчиваются ставки, -  произнесла  девушка-дилер.  И  сейчас  она
произнесет финальное: "Ставок больше нет",  и  после  этого  все  выборы
будут сделаны и уже ничего не исправишь. Останутся лишь  иные  победы  и
вечное сожаление о несделанных ставках и невыбранных путях.
   - С-т-а-в-о-к... - начала девушка-дилер.
   Дурные сны - чистое сознание.
   Светлана Андреевна вдруг взяла свои фишки с красного поля и со  своей
любимой цифры "девять" и передвинула все на "зеро". Все, что у нее было,
все, что у нее оставалось. Ва-банк. Она бесконечно уменьшила свои шансы,
лишь один из тридцати семи, и при чем тут "зеро"?
   - Ставок больше нет, - объявила девушка-дилер.
   "Значит, успела, - подумала Светлана  Андреевна,  -  но...  Успела  -
что?
   Все поставить на "зеро"?! И что я скажу? У меня был внутренний голос?
Ну не смогла я! Не смогла..."
   - Действительно ва-банк,  -  произнесла  девушка-дилер,  с  сомнением
глядя на огромный  столбик  желтых  фишек  на  одной-единственной  цифре
"зеро".
   Не совсем так. В какой-то  короткий  миг  она  все  же  почувствовала
бархатистый трепет окружающего ее пространства и теплую волну, прошедшую
по телу. И вдруг, словно трещину, расколовшую  реальность,  она  увидела
совершенно нейтральную цифру "зеро", абсолютный ноль,  огромный  и  ярко
горящий посреди этого неразличимого, смазанного, бархатистого трепета.
   Зеро.
   Потом  все  прошло.  Шарик  запрыгал  по  кругу,  замедляющему   свое
вращение. Он вдруг упал в  гнездо  "девятнадцать",  потом  перебежал  на
цифру "семь". Круг останавливался. Вот и  все.  Она  проиграла.  Помашем
белыми платочками и выдохнем. Чудес не бывает.  Неожиданно,  словно  его
подтолкнул какой-то непостижимый  импульс,  шарик  сорвался  с  места  и
задрожал в гнезде  "тридцать  два".  Сердце  Светланы  Андреевны  бешено
заколотилось - не все потеряно. Шанс, ей еще предоставляется шанс.  Один
маленький шансик.
   - Черт побери, совсем рядом, - тихо произнесла она, чувствуя,  какими
сухими и горячими стали ее губы.
   Девушка-дилер, не отрывая взгляда, следила за шариком. Двадцать фишек
по пять долларов - это максимальная ставка, возможная на  число.  Стрейт
ап, черт бы его побрал!
   Сердце   продолжало   бешено   колотиться,   а   круг   ведь   сейчас
остановится... А потом глаза девушки-дилера на мгновение расширились. Но
прежде было еще одно  мгновение,  растянувшееся,  словно  в  замедленной
съемке. Шарик, угнездившийся на числе "тридцать два", вздрогнул и просто
перевалился через соседний бортик. Это был  последний  импульс,  остаток
его силы. Только за соседним бортиком находилась цифра "зеро".
   Абсолютный ноль. Чистое сознание.
   Цифра "ноль" приняла шарик цвета слоновой кости, впитала его в себя и
уже больше не отпустила. Он выпал. Ее шанс. Ее победа. Ее  ярко  горящая
цифра, обозначающая совершенное "ничто".
   - Зеро, - произнесла девушка-дилер и добавила:
   - Поздравляю... - Потом в ее  голос  прорвалась  хрипотца.  -  Очень,
очень  вас  поздравляю,  Светлана  Андреевна.  Три  с  половиной  тысячи
долларов. - Она улыбнулась, расцвела. - Как выдавать?
   Светлана Андреевна посмотрела на часы  и  поняла,  что  находится  за
столом рулетки не больше пяти  минут.  Она  выиграла.  Абсолютный  ноль.
Зеро.
   Чисто. Ее шанс, ее ставка сыграли.
   Но в той трещине, расколовшей реальность, бродили дурные  сны.  В  ее
руках оказался ключик к двери, за которой дурные сны могли  стать  явью.
Светлана Андреевна улыбалась, глядя  на  свой  выигрыш.  Она  улыбалась,
совершенно  отчетливо  понимая,  что  грань  между   дурными   снами   и
реальностью становится все более  тонкой.  Быть  может,  ее  никогда  не
существовало.
   Она выиграла, поставив на "зеро".
   Вполне возможно, что в ее руках ключик  от  волшебной  дверцы.  Также
вполне возможно, что дверь эту лучше держать закрытой.

4

   Черный лимузин с белым кожаным  салоном  и  эмблемой  "линкольна"  на
радиаторе свернул с дорожки, проехал покосившиеся металлические ворота и
покатил по асфальтовой поверхности  портовых  причалов  и  доков.  Здесь
Москва-река делала поворот, образуя большую и открытую бухту,  по  одной
стороне которой, растянувшись на несколько километров, стояло  множество
портовых кранов.
   Издалека эти краны напоминали усталых и покорных животных, похожих то
ли на жирафов,  то  ли  на  птеродактилей.  На  закате  падающее  солнце
окрашивало  бухту  в  золото,  рассекаемое  длинными  баржами,   которые
привезли свой груз неведомо  откуда  -  как  известно,  Москва  является
портом пяти морей. Черный лимузин с эмблемой  "линкольна"  на  радиаторе
двигался по Южному порту, который через Оку и Волгу  связывал  Москву  с
Каспийским, Азовским и Черным морями, но так как  за  окнами  сгустилась
летняя ночь, то  всю  конструктивистскую  прелесть  окружающего  пейзажа
рассмотреть было трудно.
   Именно этот комфортабельный лимузин привез Игната Воронова  некоторое
время назад в дом Лютого на свадьбу, обещавшую  стать  главной  светской
новостью сезона. Мрачно усмехнувшись, Игнат подумал, что эта свадьба  по
части новостей даже перевыполнила взятые на себя обещания.
   - Ты чего? - откликнулся Лютый.
   - Так... - неопределенно ответил Игнат, а потом,  взглянув  за  окна,
добавил. - Странное место. Никогда здесь не был.
   -  Чего  тут  странного?  -  поинтересовался  рыжий  водитель.  -  На
какое-нибудь говно бы не наехать.
   - Порт, - сказал Игнат,  -  огни  на  воде.  Краны  гудят.  Словно  в
каком-нибудь Марселе.
   - Тоже... нашел Марсель.
   - Там, наверное, своего говна хватает.
   - Прикинь, брат, - оживился рыжий водитель, - когда еще пацаном  был,
мечтал у...бать куда-нибудь типа Марселя, завербоваться  на  белый-белый
корабль, и катись оно все...
   - Ладно трещать, - произнес Лютый, - по детству все сбежать мечтали.
   Ты вот сейчас попробуй.
   - Сейчас не выйдет. Говно всякое грузит. Если только под кайфом.
   - Рыжий, - вмешался молодой охранник,  работающий  у  Лютого  не  так
давно, - над моим базаром подкалывал, насчет паразитов,  а  у  самого...
через слово говно... говно...
   - Тебя не спрашивают, пацан, -  покровительственно  усмехнулся  рыжий
водитель. Потом он чуть повернул голову,  отвел  взгляд  от  освещенного
пятачка, бегущего перед радиатором их автомобиля,  мельком  посмотрел  в
боковое окно и с неожиданной грустью в голосе добавил:
   - Какая уж тут разница.
   - Почему в таком странном месте, Лютый? - спросил Игнат.
   - Это территория Монгольца. Там у них в конторке полный плезир.
   Снаружи - сарай-сараем, внутрях - евроремонт.
   - Но почему здесь?
   - Видишь ли, у Монгольца на  Петровке  свои  менты  прикормлены,  как
положено. А этот - какой-то большой - начальник. Конспираторы. Там доки,
ангары,  склады.  Вообще-то  в  этой  конторе  Монголец  серьезные  дела
проворачивал.
   - Мент за информацию хочет денег? - спросил Игнат.
   - И получит, - негромко ответил Лютый,  -  если  она  того  стоит.  В
общем-то это услуга Монгольца.
   - Его там не будет?
   - Нет, сам не будет. С ментом придет  либо  Роберт  Кочерян...  этого
помнишь?
   Игнат кивнул:
   - Помню. Больница.
   - Точно. Либо Лева Кацман. Их бухгалтер. Ушлый малый, говорят - знает
про Монгольца все до копейки. Мент - действительно серьезный.
   - Посмотрим.
   - Посмотрим, брат. В любом случае будет мент и кто-то из них. Двое.
   Нас тоже должно быть двое.
   -  А  если  какая-нибудь...  -  начал  рыжий  водитель,  -  а  ты  на
костылях...
   - Ладно, Рыжий, - прервал его Лютый. - Посидишь в машине. И ты  тоже,
- обратился Лютый к молодому охраннику, работающему у него не так давно.
   - Как скажете, - откликнулся тот.
   - Вдвоем пойдем, с Игнатом.
   - Монголец уже раз приказал тебя слить, - пробубнил рыжий водитель.
   - С тех пор уже разобрались, - мрачно отозвался Лютый, -  а  Монголец
базар держит.
   Лютый чуть  брезгливо  поморщился  -  Игнат  уловил  эту  неожиданную
реакцию, но не успел ей удивиться. Он лишь почувствовал, что  направлена
она не на самого Монгольца, а на что-то гораздо  менее  определимое,  на
что-то в его жизни, абстрактно именуемое прошлым, которое, как Лютый  ни
пытался вырваться, крепко держало его за ноги. Потом уже рыжий  водитель
произнес:
   - Так, приехали. Это чего у нас  там?  "Шестая"  "ауди"?  Точно,  это
Кацмана, я его тачку знаю.
   "Линкольн" плавно подкатил к серому в темноте зданию;  свет  в  окнах
горел лишь на втором этаже. Здание имело Г-образную форму, и  "линкольн"
припарковался  на  небольшом  заасфальтированном  пятачке,   обрамленном
расходящимися лучами буквы Г. Рядом с "линкольном",  но  на  расстоянии,
достаточном для маневра, припарковался джип охраны. Игнат огляделся.
   Двухэтажное здание, составляющее короткий луч буквы Г,  стояло  прямо
на краю причала, с одной стороны свет окон дома отражался в черной воде.
Судя по всему, это и была контора. По крайней мере так ее назвал  Лютый.
Длинный луч Г, перпендикулярный  линии  воды,  уходил  куда-то  во  тьму
грузового  порта,  там  располагались  товарные  склады.  Вдалеке   были
пришвартованы длинные баржи, освещаемые мощными прожекторами  работающих
кранов, - жизнь в порту не прекращалась с приходом темноты.
   - Выходим, - отрывисто бросил Лютый.
   Игнат посмотрел на друга, и одновременно его рука почти  рефлекторным
жестом коснулась подплечной  кобуры,  где  покоилось  довольно  надежное
оружие - итальянский пистолет "беретта". Кобуру Игнату  пришлось  надеть
перед самым въездом в порт.
   Он кивнул Лютому:
   - Пошли. Только не спеша.
   Рыжий водитель уже открыл заднюю дверь,  Игнат  протянул  ему  легкий
металлический костыль, помог Лютому выбраться из автомобиля.
   - Рыжий, остаешься здесь, - сказал Лютый, принимая  у  водителя  свой
костыль.
   - Да понял я уже, - недовольно проворчал  Рыжий,  -  до  дверей  хоть
помогу дойти.
   - Нечего мне помогать.
   - Зря от второго костыля отказался, сейчас бы тебе пригодился.
   Игнат оглядел Лютого, усмехнулся:
   - Ему сейчас больше бы пригодился попугай на плече и повязка на глаз.
   Под сваями причала  плескалась  вода.  В  темноте  по  бухте,  словно
праздничный кораблик, украшенный огнями, шел речной трамвай.
   - Пиастры, - проговорил Лютый.  Они  с  Игнатом  посмотрели  друг  на
друга, невесело улыбнулись, пожали плечами.
   - Пиастры, - повторил Игнат.
   Несмотря на свет на  втором  этаже,  вокруг  здания  было  достаточно
темно. Игнат разглядел какие-то металлические трубы диаметром в половину
человеческого роста, наваленные одна  на  другую,  деревянную  бобину  с
мотками кабеля, остов грузовика "КамАЗ" с кабиной, но без колес.
   Потом они с Лютым направились к ветхой деревянной  двери  -  входу  в
здание. За дверью оказался большой,  ярко  освещенный  "предбанник".  На
дальней стене находилась белая дверь с  облетевшей  краской  и  надписью
"Муж.", а рядом с дверью крепился плакат,  объясняющий  крановщикам,  во
что обходится народному хозяйству час простоя. Сумма  была  исчислена  в
ценах 1985 года. Прямо за этим плакатом "предбанник" переходил в длинный
коридор, ведущий вдоль всего здания к лестнице на второй этаж.  С  одной
стороны коридора находились окна, из них  открывался  вид  на  бухту,  в
которой отражались огни, а с другой - закрытые двери кабинетов. Судя  по
всему, на первом этаже не было ни души. Игнат и Лютый шли по деревянному
скрипящему полу. Откуда-то доносились приглушенные звуки, музыка и смех.
   - Это телевизионная передача, - произнес Игнат.
   - Что? - спросил Лютый.
   - Работает телевизор... Лютый, постой.
   - Почему?
   - Не знаю. Пусти меня вперед.
   Лестница  оказалась  перегороженной  металлическими  дверями,  сверху
крепился глазок камеры наблюдения. В панель  дверной  рамы  был  утоплен
аккуратный селектор и продолговатая  клавиша.  Рядом  с  дверной  ручкой
бесцветным скотчем был приклеен кусочек картона с надписью "Для  прохода
нажать", и стрелка указывала в сторону селектора с клавишей.
   Рука Игната легла на клавишу. Какое-то время  из  селектора  слышался
отдаленный и чуть шершавый звук, словно  механизм  раздумывал,  как  ему
поступить с гостями.
   - Ну, что дальше? - негромко произнес Игнат.
   Потом сквозь этот шершавый звук, словно сквозь радиопомехи, прорвался
плохо различимый голос:
   - Проходите.
   И тут же раздался щелчок электронного замка - дверь открылась. За ней
уже не  было  никаких  деревянных  настилов,  тусклого  электричества  и
плакатов советской эпохи.  Дверь  словно  являлась  границей.  И  дальше
располагался  совершенно  современный  и,  стоило  признать,  со  вкусом
обустроенный офис. На выкрашенных  традиционно  в  белое  стенах  висели
какие-то модернистские, весьма симпатичные картины  в  аккуратных  рамах
темного дерева, под потолком коридора золотой змейкой  тянулась  люстра,
явно не фабричного производства, а в углу на  небольшой  конторке  сидел
разбитной и забавный морячок с  рыжими  волосами  -  огромная,  почти  в
человеческий рост, мягкая кукла.
   Игнат чуть удивленно усмехнулся:
   - Неплохо.
   - Тигран покойный, брат Монгольца,  он  отделывал  им  все  офисы,  -
пояснил Лютый. - Любил всякие художества. И совершенно был не при делах.
- Лютый вздохнул.
   - Понятно, - произнес Игнат.
   Здесь звук  работающего  телевизора  был  значительно  громче,  и  он
доносился из далекой торцовой комнаты в конце коридора.
   - Куда нам? - спросил Игнат.
   - Туда, в конец. - Лютый ткнул костылем в пространство коридора.
   Они двинулись по темному ковролину, приглушающему звук их шагов.
   Дверь в дальнюю комнату, где их ждали, была чуть приоткрыта.
   - Здесь больше никого нет?
   - Так договорились, - сказал Лютый. Он тяжело дышал,  хотя  поднялись
всего лишь на второй этаж, - их ранения все еще давали о себе знать.
   Теперь Игнат различил, что это за телевизионная  передача.  Вела  шоу
женщина. Она задавала вопросы, следовали ответы и  смех  аудитории.  Шоу
называлось "Про это", эротическая  вечерняя  программа  канала  НТВ.  За
последние полгода Игнат  сделался  домоседом,  и  ему  пришлось  изучить
вечерний эфир  отечественного  телевидения.  Значит,  серьезный  мент  и
Кацман, бухгалтер, также доверенное  лицо  Миши  Монгольца,  ожидая  их,
баловались  дурацким  эротическим  шоу,  где  выдавали  свои  откровения
садомазохисты,  ценители  группового  секса  и   восторженные   девочки,
влюбленные в гомосексуалистов. Странно. В мире много странного.
   - Сюда? - спросил Игнат.
   - Сюда, брат, - кивнул Лютый. - Комната для переговоров.
   Игнат открыл дверь, и Лютый, чуть качнувшись, быстро прошел вперед.
   - Ну привет, Кацман, - сказал он. - По сексу вдаряешь?
   Игнат вошел следом и затворил за собой дверь. Щелкнул замок.
   - Черт, захлопнул, что ли? - тихо проговорил Игнат, оглядывая замок.
   Потом он повернул голову, осмотрелся.
   Они находились здесь. Они сидели  к  ним  спиной  в  больших  кожаных
креслах, чуть развалившись, и смотрели телевизор. На подлокотнике кресла
Кацмана стояла пепельница, и в ней тлела сигарета. Воздух  был  тяжелым,
прокуренным. Кондиционера или не было, или он не работал.
   -  Ну  и  когда  вы  наконец  легли  с  ним  в  постель,  что  же  вы
почувствовали? - спросила Елена Ханга.
   - Кацман, - позвал Лютый.
   - Что он может? - ответила телевизионная гостья программы "Про это".
   Раздался смех аудитории. Очень громкий.
   "Идиотизм, - мелькнуло в голове у Игната, но следом же все  вытеснила
совсем другая мысль:
   - У нас проблемы. И очень серьезные".
   - Может, как все? - уточнила Елена Ханга.
   Лютый двинулся к двум мужским фигурам у телевизора.
   - Даже лучше, - ответила гостья передачи "Про это".
   Снова громкий смех. Вообще огромный телевизор "Sony" работал  слишком
громко.
   Воздух был тяжелым, но... в нем стоял  запах  не  только  сигаретного
дыма. Не только его. Хотя все уже  должно  было  развеяться.  Игнат  это
почувствовал, наверное, еще прежде, чем Елена  Ханга  успела  произнести
свой первый вопрос, и уж явно прежде, чем она задала второй, но  все  же
это было недостаточно скоро. Как и  пистолет  "беретта",  появившийся  в
руке, вряд ли теперь мог исправить ситуацию.
   Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент,  когда  Игнат
догнал его.
   Лева Кацман, бухгалтер и доверенное  лицо  Миши  Монгольца,  сидел  в
черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым  мужчиной,  видимо,  тем
самым "серьезным ментом", а в его правой руке дымилась сигарета. В руках
крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба  сидели  с
открытыми глазами перед работающим телевизором, из  которого  раздавался
громкий смех, и они  оба  были  мертвы.  Рот  Кацмана  чуть  растянулся,
обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже  не  сделает
этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще
не завладела полностью его лицом.
   Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка  рта
спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это  случилось
с ними недавно.
   Совсем недавно.
   - Черт, - глухо прозвучал голос Лютого, - да они...
   - У нас проблемы, брат, - услышал Игнат собственный голос...

***

   В этот же момент рыжему водителю показалось, что он уловил у себя  за
спиной какое-то движение.
   - Кто здесь?  -  громко  сказал  он,  оборачиваясь  и  вглядываясь  в
темноту.
   Двумя минутами  раньше  рыжий  водитель  открыл  дверцу  "линкольна",
выбрался  наружу   и,   потянувшись,   хрустнул   косточками   усталого,
засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина
- а чего еще ждать от сидячей работы? И  от  этой  херовой  экологии?  У
половины знакомых - у кого остеохондроз, у  кого  люмбаго.  Слава  Богу,
хоть рыжая шевелюра. Рыжие и блондины почти не седеют или  седеют  очень
поздно. Вон новенький охранник - совсем еще пацан, а полно седых  волос.
Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже  седая.  А  они  с  Рыжим
почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей - они  вообще  рано
седеют. Порода  такая.  Народ  башковитый,  но  какие-то,  прям,  вечные
страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но  в  глазах  тоска,  не  могут,
грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И про  здоровье
всегда пекутся. Не так с утра пукнул - язва, чуть жирка сбросил  -  рак,
трахнул шлюху в бане - бегом тест на СПИД. Вот  Кацман  -  душа-человек,
веселый, бабок море, но вот это вот - его портрет. А Лютый раз, Владимир
Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий
водитель так и не понял, что это значит.
   Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все  с  ней  было
нормально.
   Нежная. Е...ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у  всех.
А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь
в сравнении с татарками  все  остальные  просто  курят!  Рыжий  водитель
усмехнулся и сказал своему напарнику:
   - Пойду пройдусь... Отлить надо.
   - А ты на колесо, - посоветовал тот.
   Рыжий водитель лишь вздохнул:
   - Молодежь...
   Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы,
устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание
струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув
на выдохе:
   - О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды...
   Затем он вспомнил, что слово "нормалды" принадлежит  Игнату,  лепшему
корешу Лютого, и его мысль снова вернулась к теме поперечного влагалища:
   - Ч-ч-его это значит? Чего сказал?
   Потом,  когда  струя  начала  иссякать,  рыжий  водитель   пришел   к
заключению, что Лютый вообще чемпион по  части  безумных  историй,  и  с
теплом в голосе неожиданно проговорил:
   - Он просто чемпион. По любой части. Сколько ему пришлось вытерпеть.
   Именно в этот момент рыжий  водитель  резко  обернулся,  почувствовав
(или ему показалось, что он почувствовал)  у  себя  за  спиной  какое-то
движение.
   - Кто здесь? - громко произнес он.
   Какое-то нехорошее чувство холодком прошлось по его спине.
   - Мать вашу, кто здесь?!
   - Ты чего, Рыжий? - отозвался охранник, который работал у  Лютого  не
так давно. Он беседовал с водителем джипа.
   Но в следующее мгновение никто  из  них  не  задавал  больше  никаких
вопросов. И все рассуждения рыжего водителя  насчет  отсутствия  у  него
седых волос совершенно обесценились.
   Качнулся воздух, и шершавые пальцы холодного ужаса чуть не остановили
сердце рыжего водителя. Он даже не узнает, что только что приобрел прядь
седых волос. И когда к нему вернется способность соображать,  то  первой
его мыслью станет:
   "Лютый?! Что, его больше нет, да?"

***

   - У нас проблемы, брат, - произнес Игнат Воронов и сделал шаг назад.
   - Нас опередили, - глухо отозвался Лютый. - Кацман... Суки!
   Лютый извлек мобильный телефон из внутреннего кармана легкого летнего
пиджака,  раскрыл  трубку  и  только  потом  обнаружил  в  руках  Игната
"беретту".
   "Ты что? - хотел сказать он. - Внизу полно  братвы.  Вряд  ли..."  Но
вместо этого его взгляд сначала заскользил по тлеющей сигарете  Кацмана,
затем остановился на глазах Игната, показавшихся ему  сейчас  неожиданно
темными.
   Только что-то не так было в этой  густой  синеве.  Потом  Игнат  чуть
склонил голову, освещение изменилось,  и  его  глаза  стали  прежними  -
выцветшие джинсы.
   Холод. Зрачки сузились, он куда-то смотрел, лихорадочно соображая,  -
он пытался что-то увидеть.
   - Что ты там ищешь? - проговорил Лютый чуть  хриплым  голосом.  И  от
ответа Ворона Лютый вдруг почувствовал  какое-то  ледяное  дуновение  на
лице, тоненькие струйки холода.
   - Беду, - ответил Игнат. И в следующее мгновение его  рука  коснулась
плеча Лютого.
   Все остальные события произошли почти одномоментно.
   Игнат  Воронов  боковым  зрением  видел,  как  Лютый  извлек   трубку
мобильного телефона. Игнат Воронов уже знал, что на анализ ситуации  им,
быть может, отпущено всего несколько мгновений. И вполне может  статься,
что ценой решения за эти несколько мгновений будет их собственная жизнь.
   Запах отработанных пороховых газов уже развеялся.  Остался  лишь  еле
уловимый привкус  серы.  Значит,  с  момента  выстрела  прошло  максимум
несколько минут.
   Тлеющая сигарета в руках Кацмана. Кацман  и  "серьезный  мент"  перед
экраном  работающего  телевизора...  Голос   "проходите"   в   селекторе
электронного замка... Все это  мгновенно  связалось  в  какой-то  темный
клубок. Кацман, "серьезный мент", кто-то  еще...  Кто-то  увидел  их  на
мониторе, связанном с камерой  наблюдения,  кто-то  впустил  их,  открыв
электронный  замок  на  двери,  шершавый  звук  в  селекторе  и   голос:
"Проходите". Кто-то впустил их внутрь.
   Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.
   Их впустили внутрь. Только к этому времени и  Кацман,  и  второй  уже
несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов  почти  рассеялся,  и
сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.
   Он где-то рядом?
   Или происходит что-то совсем другое?
   Взгляд  Игната  бешено  впитывал  окружающую  картину:  комната   для
совещаний,   никаких    шкафов,    стеллажей,    лишь    белые    стены,
аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол  "под  дуб",
кресла, стулья, телевизор... Все как на ладони. Картинка.
   Окна... За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь  воды.  И
всего одна дверь. Через  которую  они  вошли.  Лютый  раскрывает  трубку
мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:
   - Что ты там ищешь?
   - Если б я знал, Лютый, если б я знал...
   Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.
   Или...
   Игнат вдруг почувствовал, как на  его  спине  зашевелились  крохотные
волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.
   Все не так! Совершенно не так!
   Внизу действительно полно  людей  Лютого,  только  здесь  уже  никого
больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.
   - Беду, - ответил Игнат чуть треснувшим голосом.
   Убийца покинул  этот  дом.  Сказал  им  "проходите",  открыл  защелку
электронного замка, спокойно раскурил  сигарету,  возможно,  наслаждаясь
последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.
   Когда-то, много лет назад, отец брал маленького  Игната  с  собой  на
охоту. Он называл это  "подсадной  уткой".  Резиновая  игрушка,  уточка,
муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка,  имитирующая  голос
селезня.
   Кря-кря-кря... В этих безобидных  игрушках  пряталась  смерть.  Игнат
помнит день,  когда  он  осознал  это.  Было  совсем  раннее  утро.  Они
притаились на  болотах  в  зарослях  камыша.  Отец  "манил"  уток.  Одна
откликнулась. Они с отцом были рядом.
   С подсадной уткой. С тех пор правила  охоты  изменились.  Но  лишь  в
частностях. В деталях. В главном все осталось тем же. Кацман сыграл свою
последнюю роль - подсадная утка.  А  манком,  хрипучей  трещалкой,  стал
голос в селекторе "проходите".
   Убийца покинул этот дом. И смерть бродит  где-то  рядом.  Потому  что
теперь это уже не дом. Потому что теперь здесь царствует смерть.
   "...Беду, беду, Лютый, я ищу там беду".
   Только Игнат уже нашел то, что искал. Смерть,  притаившуюся  рядом  с
подсадной уткой. Она была там, в портфеле Кацмана. В уродливо  разбухшем
портфеле Кацмана, стоящем на полу между его ног. Ей просто больше  негде
было  находиться.  Великолепный  кожаный  четырехсотдолларовый  портфель
"Louis Vitton", в котором  Кацман  таскал  свою  важную  документацию  и
который сейчас уродливо деформировался, потому что охотник с манком  был
щедр. Он не пожалел для них с Лютым пластида. Если уж веселиться  -  так
веселиться, охота - так охота, если уж взрывать - так с корнем.
   Он был щедр, охотник с манком.
   Подсадная утка и черная гладь воды.
   - Блядь, - бесцветным шепотом произнес Игнат, - твою мать...
   Его рука уже лежала на плече Лютого. Лютый  успел  лишь  набрать  три
первые цифры телефона рыжего водителя, он услышал слово "беду", а  потом
пугающе-хриплый шепот Игната, поэтому он произнес глухим голосом:
   - Что?
   Сильная рука Игната увлекла  его  вперед,  почему-то  выбивая  из-под
плеча костыль. Металлический и очень легкий костыль еще падал на  темный
ковролин,  расстеленный  на  полу,  когда  Лютый   услышал   громкое   и
отчетливо-яростное:
   - Бомба! В окно!
   Еще мгновение Лютый смотрел на костыль, а потом он понял, что  бежит,
увлекаемый Игнатом, бежит к окну, за черным квадратом которого сгущалась
ночь и  была  водная  гладь,  бежит,  ступая  на  искалеченную  ногу,  и
неимоверную боль, иглами вонзающуюся в его  мозг,  заглушает  простой  и
такой же яростный смысл слова "бомба".
   У них уже не осталось времени ни на какие  другие  манипуляции,  лишь
одна надежда на прыжок, на полет сквозь границу света и ночи,  прочь  от
настигающего их огненного холода притаившейся смерти.
   - Прыгаем, мать твою! В окно!
   Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со
звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.
   Лишь потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся
по его лбу, срывая длинный лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то
беспощадное  и  немыслимое  толкнет  их  в  спину,  лишь  только   обдав
смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка  гарью
и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут
лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика,  лететь
сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи  к  черной  глади  воды.  А
вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.
   ...Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже  улеглось  и
множество обломков развороченного  здания  уже  отбомбардировали  ровную
гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в  панике  бегали
люди.
   - Мать твою! - откашливаясь и выплевывая воду, сказал Игнат. - Цел?
   Живой?
   - Живой. - Лютый откинул с головы пахнущий тиной кусок  водоросли.  -
Это... это...
   - Какая же здесь гнусная вода! Полные легкие, сейчас вырвет.
   - Не боржоми. Это... это...
   - Вова, это  АПП.  -  Игнат  смотрел  на  облако  дыма,  застывшее  в
неподвижном воздухе.
   - Чего?
   - П-п - это полный пи...дец. А а-п-п - это абсолютно полный пи...дец!
   Мать твою...
   Шок проходил, но  говорили  они  все  еще  непривычно  громко.  Лютый
барахтался на поверхности  воды;  каким-то  непонятным  образом  у  него
остался зажатый в левой руке телефон.
   - Я смотрю, брат, здесь нас не очень были  рады  видеть,  -  произнес
Лютый. - Меня, по-моему, тоже сейчас вырвет.
   - Ну-ну... Звони в 9-1-1 или  куда  там,  мать  его,  -  спасение  на
водах...
   - ОСВОД.
   - Чип и Дейл спешат на помощь. Надо убираться отсюда.  Поплыли.  Мать
его... Полдома разворотило.
   - Черт, по-моему, я отбил яйца.
   - А ты руками грести не пробовал?
   - Ко дну тянут.
   - Эй, Лютый...
   - Чего?
   - Я тебе не рассказывал про меню кафе "Дом лесника"?
   - Не-а.
   - Это было давно. Еще в Домбае. Знаешь,  меню  такое,  все  там  было
"лесника". "Суп лесника" - один рубль, "салат  лесника"  -  один  рубль,
"жаркое лесника" - два рубля. А на холодную закуску  предлагалось  "яйцо
лесника под майонезом" - двадцать шесть копеек.
   - Козлы. - Лютый рассмеялся. Тоже непривычно громко.
   - Да. Я тут подумал, что пару минут назад  это  кафе  можно  было  бы
переименовать.
   - В смысле?
   - В "Дом Лютого". Представляешь?
   - Очень смешно.
   - Представляешь - "яйцо Лютого под майонезом"...
   - Всегда ненавидел майонез.
   - А у меня как перед глазами  стоит  -  собралась  вся  твоя  братва,
огромное фарфоровое блюдо...
   - Пошел ты!
   - Лучше я поплыву.
   - Игнат...
   - Что?
   - Старый ты черт.
   - Это точно. А старым чертям не пристало менять своих привычек.
   - Живы мы, братуха, живы...
   - Живы.
   Глаза Лютого заливала кровь,  порез  на  лбу  оказался  глубоким.  Он
опустил голову в воду, рану сразу же защипало, фыркнул, затем произнес:
   - По-моему, с меня сняли скальп.
   - Нет. Только половину. Чего - решил промыть мазутом?
   - Ладно. Как будем выбираться?
   Они плыли по черной, пахнущей нефтью поверхности  реки.  Игнат  искал
глазами место, где они могли  бы  выбраться.  Он  вглядывался  во  тьму,
окутавшую берег. Скорее всего там уже нет  никого,  кто  мог  бы  сулить
неприятность. Скорее всего это так - лишь люди Лютого.
   Игнат снова подумал об охоте с манком и подсадных утках. Сезон  охоты
открыт, и его теперь не закроют. Его не закроют  до  тех  пор,  пока  не
будут перебиты все утки.
   Ночь окутала берег, и охотники таились там, в темноте. Они  постоянно
опережали их, шли на шаг вперед. И кольцо Смерти вокруг  них  сжималось,
не щадя никого, кто был рядом.
   Но им пока везло. Такое могло продолжаться какое-то время,  но  такое
не могло продолжаться бесконечно. Рано  или  поздно  их  достанут.  Утки
должны быть перебиты.
   Был, правда, иной способ закрыть сезон охоты.  Единственное,  что  им
оставляли. Выйти в ночь и перебить всех охотников.

Часть вторая

ПОВОРАЧИВАЯ КАЛЕЙДОСКОП

1. Вика: Время перемен (I)

   "Обманешь меня раз - позор тебе.
   Обманешь меня два раза - позор мне".
   Так было написано в романе "Долорес Клейборн".
   "Я шел вниз. Вниз. И когда я спустился до самого дна и казалось,  что
дальше некуда, снизу мне постучали".
   Это Вика прочитала у Ежи Ленца. И еще где-то она прочитала:
   "Это тот страшный день, когда ты думаешь: что может быть хуже?
   Оказывается - может.  Может  быть  значительно  хуже.  Человеку  дано
вытерпеть многое. Лишь Бог имеет привилегию быть распятым на  кресте.  А
ты переживаешь конец своего Мира. И будешь жить дальше. Возможно  -  это
самое страшное. Или - подлинное чудо. Как посмотреть".
   Как посмотреть.

***

   Примерно через полгода после  рождения  близнецов,  когда  Вика  была
счастлива так, как может быть счастлива лишь молодая мама, и  ничто  еще
не предвещало перемен, с ней приключилось одно  забавное  событие.  Так,
одна примечательная встреча, веселая история.
   К тому времени  Вика  только-только  перестала  кормить  и  близнецов
перевели на искусственное вскармливание. У обоих малышей, как и положено
с близнецами, все было одинаковым, лишь на  корзинах  с  вещами  имелись
разноцветные таблички: розовая, с надписью "Ее", и голубенькая -  "Его".
Такие же таблички имелись на корзинах, куда отправлялось несвежее белье.
   Самыми тяжелыми оказались первые  полтора  месяца,  но  Вика  наотрез
отказалась от чьей бы то ни было помощи со стороны. Заявив, что  это  ее
дети и ее опыт материнства и она все должна  пройти  сама.  Она  здорово
похудела, под глазами начала проступать синяя  сеточка  прожилок,  и  от
постоянного недосыпания ко второму месяцу - дню рождения малюток  -  она
стала напоминать блуждающее по дому привидение. Алексей пытался помогать
ей, чем только мог, пока не убедился, что  так  дальше  продолжаться  не
может: его бессонные ночи стали отражаться и на работе. Надо  было  либо
брать отпуск, либо няню, что было бы значительно дешевле и лучше во всех
отношениях. Викино упрямство (то  самое  качество,  которое  помогло  ей
добиться многого, - Вика была очень  мягкой,  очень  доброжелательной  и
очень упрямой),  неожиданно  проявившееся  и  в  материнстве,  оказалось
сломленным.
   В доме появилась няня  -  милая  женщина,  переживающая  свой  второй
расцвет, которые случаются у многих женщин к сорока пяти годам.
   Рука, качающая колыбель. Сухие  молочные  смеси,  подгузники,  кремы,
детские пудры...
   И всем стало значительно  легче.  Вика  и  Алексей  снова  с  головой
окунулись  в  работу.  А  время  бежало,  и  два  маленьких  "лягушонка"
превратились в  крепких  розовых  полугодовалых  младенцев.  Загадочный,
изумрудно-бирюзовый цвет глаз, который был у близнецов первые  несколько
месяцев жизни, изменился: оба  стали  кареглазками,  и  у  обоих  начали
пробиваться изумительные светлые кудри  пепельного  оттенка,  хотя  еще,
наверное, не раз все сменится. Дай Бог, не раз.
   Леха-маленький сел на несколько дней раньше сестренки, что вызвало  у
него восторженное ликование, а у Вики-маленькой удивленное  любопытство.
Она, причмокивая соской, попыталась сделать то же самое, но - повалилась
и  расплакалась.  Через  секунду  к  ней  присоединился   Леха,   словно
поддерживая сестренку. Леха снова сел, в глазах Вики  был  восторг,  она
уже забыла, что только что плакала. Эти детские  катастрофы...  Страшные
ураганы, проносящиеся в самой счастливой стране. Приходят внезапно и так
же быстро заканчиваются. Чаще  всего  не  оставляя  после  себя  никаких
разрушении. Чаще всего это бывает так.
   Дом был наполнен счастьем. Четыре его обитателя  -  две  Вики  и  два
Алексея - жили радостью.
   Совсем рядом находились другие люди. Они наблюдали за  счастьем  этой
семьи. Они уже знали, что этого счастья оставалось отмерено не так уж  и
много.
   Но пока они не торопили события. Пока еще нет.

***

   Примерно через полгода после рождения близнецов у Вики состоялась эта
примечательная встреча с очень интересным, необычным человеком,  которая
при всем при том вряд ли могла  сколь-нибудь  серьезно  повлиять  на  ее
дальнейшую судьбу. После этой забавной веселой истории Вика  обогатилась
минимум по трем позициям. Причем все три никогда прежде  не  встречались
ей в жизни.
   Биолог-колдун-дикарь, как она потом смеялась.
   Во-первых, она узнала о существовании диковинной тропической рыбки со
странным названием Радужная вдова. Вика-биолог.
   Во-вторых, Вика получила в  подарок  не  менее  странное  средство  -
вытяжку из слизи  этой  рыбки  с  тем  же  названием  "Радужная  вдова".
Средство оказалось безумно редким и безумно дорогим. Вика-колдун.
   В-третьих, Вика сделала себе татуировку. На очень необычном месте.  И
делал татуировку великий человек. Мастер. Вика-дикарь.
   Биолог-колдун-дикарь.
   Все  три  приобретения,  похожие  скорее  на  шутку,   произошли   на
грандиозном шоу, устроенном в Москве  ценителями  нательной  живописи  и
соответствующего   образа   жизни.   Назывался   этот   всемирный   слет
татуированных и татуировщиков "Тату-конвенцией". И присутствовал на  нем
человек-легенда, оставивший свои рисунки на теле самой Дженис Джоплин  и
татуировавший многих легенд рока и просто людей легенд, таких же, как он
сам. Звали заморского гостя Лайен  Татл.  Все  мероприятие  проходило  в
московском саду "Эрмитаж",  сопровождалось  концертами,  жестким  шоу  и
довольно веселеньким разгулом. Вика и  Леха  были  приглашены  друзьями.
Леха всегда  имел  очень  необычных  друзей.  Помимо  Лайена  Татла,  на
"Тату-конвенции"   присутствовали   еще   несколько   очень    известных
художников, много неизвестных, а больше  всего  было  просто  любопытных
персонажей, избравших для себя, мягко говоря,  несколько  альтернативный
способ жизни. Шоу удалось на славу.

***

   - Да нет, вы шутите, -  произнесла  Вика,  с  любопытством  глядя  на
своего собеседника.
   - Это правда. - Он усмехнулся. У него были очень веселые глаза, глаза
бывшего хиппи, каким он и являлся в революционные шестидесятые. Вряд  ли
об этом человеке можно было сказать, что теперь он остепенился, - просто
сменилось время. А если вы представляете ныне живую  легенду,  то  некий
внутренний духовный аристократизм, присущий любым легендам, вполне можно
принять за налет респектабельности, - Несколько месяцев? Без воды?
   - Это уникальное создание. Сплошная тайна.
   - Но несколько месяцев  без  воды,  под  тропическим  солнцем...  это
уже... вобла.
   - Вобла?
   - Так у нас называют вяленую рыбу.
   Он усмехнулся:
   - То, с чем у вас пьют пиво?
   - Да...
   - Радужная вдова - это лабиринтовая рыбка, она дышит воздухом.  Таких
рыбок много, целое семейство, они живут в любом домашнем  аквариуме.  Но
Радужная вдова уникальна. И делать вытяжку из ее  слизи  можно  в  очень
редкие дни.
   Собственно говоря, всего несколько дней в году. Все остальное время -
это страшнейший яд. Хотя и так  это  довольно  сильный  наркотик.  Всего
несколько  человек  на  земле  знают  время  и  владеют  полностью  всей
процедурой.
   - А почему ее так называют? Почему вдова?
   - А вы не хотите узнать, почему радужная? - Он снова мягко улыбнулся.
   - Наверное, она очень красивая.
   - Она действительно хороша. Особенно в тот момент,  когда  становится
вдовой.
   - Вот как?
   - Когда самка откладывает икру, она  очень  слабеет.  Но  у  нее  еще
остаются силы. Ее  окрас  неожиданно  становится  очень  ярким,  сочным.
Чешуйки переливаются всеми цветами радуги. В  этот  момент  она  сжирает
самца, как только тот заканчивает осеменять икру. И в  этот  момент  она
очень хороша. Великолепна.
   Вот почему  -  вдова.  Видите:  за  Любовью  -  неизбежность  Смерти.
Радужная вдова...
   - Неплохо. - Вика в задумчивости посмотрела на  этого  человека,  все
еще пытаясь понять, разыгрывают ее или это все правда. Какая-то странная
история. Затем Вика произнесла:
   - Тогда это уже Черная вдова, так больше подходит.
   Он весело кивнул ей:
   - Название недурно. Но к сожалению, уже занято.
   - Кем же?
   - Пауками. К тому же рыбка действительно очень красива.
   - И может долгое время находится без воды?
   - Слизь помогает ей в этом. Вдова водится  в  небольших  пересыхающих
водоемах тропиков. Ее слизь - действительно наркотик.  По  крайней  мере
если эту вытяжку ввести человеку, он впадет в  длительный  наркотический
транс. При большой дозе возможна кома. Вопрос в количестве. Слизь вводит
Радужную вдову в анабиоз. Летаргический сон. Корочка под палящими лучами
засыхает, но внутри этого кокона, во влажной темноте, теплится жизнь.  И
ждет своего часа. До ближайших сильных дождей.  Не  правда  ли,  в  этом
что-то есть?
   Вика передернула плечами:
   - Да уж. Как в фильме "Чужие". Коконы.
   Он рассмеялся:
   - Вроде того.
   - Да еще она сжирает своего... кавалера. Хороша вдова!
   - Видите, феминистки могли бы сделать ее своей эмблемой.
   - При чем тут бедная рыбка? Она поступает так согласно своей природе.
   А за феминисток говорить не берусь.
   - И здесь вы правы. - Он рассмеялся. - Я слышал, что  нечто  подобное
водится на Карибских островах. Не феминистки - рыбка. И  используется  в
культе вуду. Знаете - зомби?
   Он скорчил страшную гримасу - зомби...
   - Знаю. - Вика кивнула и тоже рассмеялась.
   - Но наверняка об этом ничего сказать не могу.  А  вот  то,  что  это
совершенно лучшее в мире заживляющее,  -  точно.  Невероятно,  но  факт:
татуировка заживает через пару часов. Кстати, вытяжка из слизи  Радужной
вдовы была известна в Полинезии. В частности, татуировщикам маори. У них
эта рыбка считается священной. Знают о ней и японские  якудзо,  для  них
нательная живопись - тончайший  кастовый  ритуал,  частично  уходящий  в
мифологию. Как  и  все  в  этой  удивительной  стране,  познавшей  Смысл
Символа.
   - Как вы это... красиво сказали...
   - Напротив. Я лишь рассказал о том, что есть. Другое дело, что это на
самом деле очень красиво.
   - Это использовалось в... боях?
   -  Наверное.  Тайной  владели  лишь  жрецы.  И  художники.   Хотя   в
гармоничном мире между ними скорее всего не существовало различий.
   - Это... так все интересно.
   - Древние знали многое.  Вернее,  они  знали.  А  мы  -  лишь  слабые
всплески воспоминаний. Татуировка -  очень  древнее  искусство.  Кстати,
настоящие мастера не пользуются современными машинками. Иглы, бамбуковые
палочки...
   - Я бы... я бы,  наверное,  сделала  себе  татуировку,  -  неожиданно
сказала Вика.
   Он с любопытством посмотрел на  нее.  Откинул  со  лба  свои  длинные
волосы, посеребренные сединой.
   - К сожалению, я сейчас не делаю татуировок.
   - Ой, что вы, - вскинулась Вика, - я вовсе не об этом. И потом, - она
опустила глаза и смотрела на пепельницу, где  уже  лежал  окурок  от  ее
сигарильо, - я знаю, что вы не делаете татуировки.  Я  прочитала  о  вас
большую статью. В журнале. Нет, я, наверное, найду здесь художника,  вон
Леха пьет с ними пиво.
   Он все еще с любопытством глядел на нее, в  уголках  его  глаз  горел
лукавый огонек.
   - Ваш муж - очень симпатичный человек.
   - Спасибо. - Она улыбнулась и подняла голову. Что-то  удивительное  и
неуловимое появилось в ее чуть влажных глазах. - Это действительно так.
   Ресницы  задрожали,  и  она  снова   вполоборота   опустила   голову,
чуть-чуть, совсем незаметно зардевшись. Всего  лишь  одно  мгновение,  а
потом перед ним опять была веселая и  заинтересованная  собеседница,  но
ему почему-то вспомнился прочитанный как-то  рассказ  русского  писателя
(страна  Толстого,  страна  Достоевского),  который  назывался   "Легкое
дыхание". Бунин, так его вроде бы звали...
   Он уже слышал кое-что о  Вике  и  ее  муже.  Они  были  действительно
необычные ребята. Вика, в  кожаных  штанах,  с  обнаженным  животом,  со
смешной банданой на голове, где  были  изображены  средневековые  орудия
пыток... Вика, похожая на удачливую топ-модель, и ее муж, смахивающий на
плейбоя... И он слышал, что эта симпатичная  семья  управляет  одной  из
крупнейших московских компаний. Прошлым  летом  на  Лазурном  берегу  он
видел тех, кого западная пресса окрестила новыми русскими. В  Москве  он
узнал, что здесь их называют так же и рассказывают про них анекдоты.  Он
слышал о баснословных покупках и страсти к расточительству. Это не  было
интересно. На Лазурном берегу прошлым летом он видел новых русских.  Они
ели много устриц и покупали все, что можно купить у Картье. Они  ему  не
понравились.  Еще  со  времени  его  молодости   осталось   свойственное
художникам недоверчивое отношение к буржуа, но закомплексованные  буржуа
- это просто отвратительное зрелище.
   Эти же ребята оказались совсем другими. Нормальными и полными жизни.
   Очень симпатичная пара, но важно было еще кое-что. И только сейчас он
смог для себя это полностью сформулировать. Это было удивительно  и  так
здорово...
   Несколько мгновений назад,  когда  она  чуть-чуть,  совсем  незаметно
зарделась.
   Ваш муж - очень симпатичный человек.
   А потом, подняв голову, взглянула на него... и он  вдруг  с  какой-то
неожиданно подступившей радостью понял, что смотрит в  глаза  совершенно
счастливого человека.
   - И все же, если б вы решили делать татуировку, -  проговорил  он,  -
что бы вы выбрали?
   - Рисунок? - Она раскрыла журнал, чуть полистав его, быстро нашла то,
что было надо. - Я бы выбрала вот это. Мне очень нравится.  -  Ее  глаза
заблестели от восхищения, словно у ребенка.  Затем  Вика  откинулась  на
спинку своего кресла. - Если  б,  конечно,  мне  удалось  решить  вопрос
авторских прав, - добавила она, может, слегка смущенно.
   Это был его рисунок. Это  была  очень  интересная  работа.  Он  снова
рассмеялся. Негромко.
   - Вы хоть знаете, что это значит?
   - Прочитала. Здесь такая уйма восторгов.  -  Она  лукаво  улыбнулась,
затем серьезно произнесла:
   - Это может сделать только  Мастер.  И  наверное,  это  что-то  вроде
талисмана. Если я правильно поняла.
   Он все еще с улыбкой смотрел на нее.
   - На том же самом месте? Как видите, это довольно смелое решение.
   - Ну, на другом - это, наверное, уже будет не то.
   Он кивнул.
   Вика  поискала  глазами  мужа,  нашла  его  беседующим  с   какими-то
приятелями у стойки бара. Леха тут же помахал им рукой.
   - Здесь очень мило, - произнесла Вика.
   Он все еще молча смотрел на нее.
   - И очень много сумасшедших, - сказала Вика, - настоящих сумасшедших,
а не тех, кто только притворяется ими.
   Теперь он рассмеялся:
   - Когда я был так же молод, как вы, я тоже  считал,  что  иметь  дело
стоит лишь с сумасшедшими.
   - А сейчас?
   - Сейчас я больше не думаю на подобные темы. Все уже давно решено.
   - Да, кажется... я понимаю вас. Наверное, до татуировки надо дорасти,
если уж... - она замолчала, словно подбирая нужное слово, - если  уж  не
пришел к этому стихийно.
   Он быстро взглянул на нее - это ощущение заразительной, омывающей его
радости не проходило. Он сказал:
   - Вы все правильно поняли насчет талисмана. Знаете, все же мы с  вами
чуть-чуть нарушим правила.
   - В каком смысле?
   - Я сделаю вам татуировку. Нарушение правил - моя специальность!
   Точно такую же, - он указал на журнал, - если вы, конечно, готовы.  И
решать вопрос с авторскими правами не придется.

2. Вика: Время перемен (II)

   Это было удивительное время. Близнецы  росли.  Из  детской  постоянно
доносилось  их  деловитое  лопотание,  словно  они   спешили   побыстрее
рассказать о себе друг  дружке  и  окружающему  их  миру,  и  Вика  была
счастлива так, как никогда в жизни.
   В один из дней Вика вошла в  детскую  и  несколько  секунд  не  могла
произнести  ни  слова,  а  потом  расхохоталась.  Обычно  они  оставляли
близнецов в манеже, где те ползали в окружении  мягких  игрушек.  Сейчас
оба  стояли,  взявшись  ручками  за  край  манежа,  и  с  важным   видом
причмокивали своими огромными сосками.
   Они встали, оба и в один день.
   Завидев маму, они приняли еще более победный вид. В  глазах  у  обоих
застыл восторг: вот какие мы, вот как мы умеем!
   - Леха, Леха! - позвала Вика  и  снова  расхохоталась.  Веселье  мамы
передалось близнецам. Теперь в детской хохотали уже три человека.  Через
минуту к ним присоединился  Леха.  Они  взяли  детей  на  руки:  Вика  -
мальчика, Алексей - девочку, и  близнецы  тут  же  приняли  снова  очень
важный вид. Потом одновременно ухватили своих родителей за носы. Ручонки
у обоих были очень сильные.
   - Ну-ну-ну, мой хороший, - Вика нежно отстранилась, -  какой  у  нас,
оказывается, сегодня важный день. Ведь так?
   Близнецы весело и громко засмеялись. Так они и стояли с  малышами  на
руках, глядя друг на друга и чувствуя, как два маленьких сердечка и  два
больших сердца переполняет любовь.  Когда  калейдоскоп  уже  повернется,
Вика вспомнит этот день.
   Наверное, тогда они могли бы услышать ангелов или,  наоборот,  ангелы
могли услышать их.
   Это было удивительное время. Наполненные  светом  дни  и  пронизанные
нежностью ночи, которые  стали  для  Вики  ее  единственными  настоящими
ночами.
   А потом все кончилось. В один день.

***

   Конец твоего мира может  быть  вовсе  не  таким  масштабным,  как  на
апокалиптических полотнах великих художников прошлого и настоящего.  Все
может быть проще, спокойнее и вкрадчивее.
   Тише. Без битвы и гибели богов.
   Порой достаточно одного телефонного звонка.

***

   - Ты произвела  на  акционеров  неизгладимое  впечатление,  -  сказал
Алексей.
   - Ну... я старалась.
   - Твоя вчерашняя речь - это что-то...
   - Я правда старалась. И сейчас тоже - попробуй. Называется  "кулебяка
с рыбой". Мне бы очень хотелось, чтобы тебе понравилось. Причем  больше,
чем моя вчерашняя речь.
   - Вика начала печь... У нас в доме маленькая революция? Ох,  и  запах
какой! Я готов сожрать все вместе с противнем.
   - На таких жертвах я не настаиваю.
   - Где ты этому научилась?
   - Природа, милый. Тебе нравится?
   - Да. Только невозможно ж сразу взять и начать  печь?  А  это  -  ой,
пальчики оближешь. Если "Континент" разорится, мы сможем  открыть  кафе.
Теперь мне обеспечена сытая старость. Теперь я спокоен.
   - Подожди, не ломай, а то все вывалится, возьми  нож...  Тебе  правда
нравится?
   -  Бесцеремонно  напрашиваешься  на  комплименты?  Кто  все  же  тебя
научил?
   - У женщин свои секреты...
   Потом они произнесли в один голос слово "Кальве" и весело  уставились
друг на друга.
   - Из кулинарной книги, конечно, - сказала Вика, -  меня  некому  было
учить. -  Затем  Вика  серьезно  посмотрела  на  мужа.  -  Мне  кажется,
Виноградов не  очень  одобряет  наше...  намечающееся  сотрудничество  с
Лютым. Если честно, я бы тоже не спешила.
   - Петр... - Алексей положил себе в  тарелку  огромный  кусок  горячей
разваливающейся кулебяки. - Вкуснотища-то какая... Петр всегда  так.  Он
всегда сначала канючит, когда надо делать какие-то резкие  телодвижения,
но потом, как правило, бывает мне благодарен. Таков наш Петя.
   - Мне кажется, ему не очень симпатичен твой Лютый.
   - Он и  тебя-то  не  очень  жаловал  в  роли  еще  одного  вице.  Это
элементарная ревность, Вика.  А  сейчас,  по-моему,  вы  лучшие  друзья.
Господи, ну просто объедение!
   - Я все понимаю. И я совсем бы не хотела  стать  камнем  преткновения
между тобой и твоим... деловым партнером.
   - Петр - больше чем просто деловой партнер. Знаешь, если бы у нас  не
было общего бизнеса, мы, наверное, стали бы большими друзьями. Вот такой
парадокс.
   Вика улыбнулась: наверное, Петр скорее был ей симпатичен, чем нет.
   Во-первых, он боготворил Леху, а уж Вика в этом понимала.  Во-вторых,
он был явно не  в  восторге  видеть  Вику  в  должности  вице-президента
"Континента", однако смог признать, что интересы дела - их общего дела -
только выиграют от такого назначения. В-третьих, Вика понимала,  что  ее
муж обладает скорее...  блестящим  стратегическим  мышлением,  он  умеет
видеть  неожиданные   перспективы   и   принимать   на   первый   взгляд
парадоксальные решения. Однако без Виноградова "Континент" никогда бы не
стал тем, чем он стал. Петр был великолепным структурщиком, никто  лучше
его не мог вести постоянную кропотливую работу.  Петру  Виноградову  был
чужд порыв, зато он  был  основателен  и  непоколебим,  он  мог  надежно
прикрывать тылы. Оба - Петр и Леха  -  являлись  прекрасным  дополнением
друг к другу. Такие разные люди - как они  только  встретились?  Петр  и
Леха являлись самыми настоящими трудоголиками, каждый  отвечал  за  свой
фронт работы, и это  объединяло  их  посильнее  всего  остального.  Ведь
противоположности притягиваются.
   - Петр намного старше тебя? - спросила Вика.
   - Всего на два года. Но  у  меня  такое  впечатление,  что  он  сразу
родился взрослым. Виноградов у нас - человек-пиджак. Родился - и тут  же
поднял денег. И так спокойненько, основательно.
   Вика улыбнулась.  Это  действительно  было  так:  Петр  -  абсолютная
противоположность Лехи.  Никаких  экстремальных  видов  спорта,  никаких
альтернативных  тусовок.  Виноградов  -  сама  обстоятельность.  Теннис,
тихоходный  футбол,  просторные  автомобили,   дорогие,   но   неброские
галстуки.
   И казалось, что их с Лехой разделяет не два года, а лет двадцать.
   - Я бы очень не хотела, чтобы между вами пробежала кошка.
   - Даже такая кошка. - Он склонился  к  ней  и  коснулся  пальцами  ее
подбородка. - Мне нравится эта кошка.
   - У тебя руки, между прочим, в масле...
   - Да-да, еще у меня масленый взгляд. Мадам,  такая  у  нас,  мужиков,
примитивная  физиология:   пришел   с   работы,   поел,   поговорил   на
производственные темы - и в койку.
   - В доме люди.
   - Ну да, ты же у нас дикая кошка.
   - А ты - балда.
   - Балда - это твое слово-паразит. Кстати, ты так постоянно  называешь
своего Андрея.
   - Серьезно?
   - Не замечала?
   - Ну, наверное... это любя.
   - Не заставляй меня ревновать.
   - Не буду. Хотя мне было бы приятно.
   - Он у тебя толковый парень, твой Андрей. И очень милый человек.
   - Я знаю.
   - Виноградову он тоже нравится.
   - Уж явно больше, чем я.
   - А говоришь - камень преткновения, кошка, ой-лю-лю...
   - Уже молчу.
   - Нет, правда, это хорошо, что Андрей появился в "Континенте".
   Правда, очень толковый малый, и... он очень предан тебе.  Только  мне
кажется, что он в тебя влюблен. Или был влюблен. Что в общем-то  одно  и
то же.
   - Это. к сожалению,  я  тоже  знаю.  Но  мы  решили,  что  лучше  нам
оставаться друзьями. Это было давно, еще до  встречи  с  тобой.  Знаешь,
наверное, он для меня - самый большой друг. Самый надежный.  Мне  некому
было поплакаться в  жилетку.  Ведь  у  меня  нет  по-настоящему  близких
подруг.
   - А у меня есть. Правда, я их называю "подружки".
   - А я сейчас кому-то выцарапаю глаза.
   - Не надо. Как же я буду любоваться тобой? Кстати, Андрей  так  запал
на татуировки после этого шоу. Он всегда все копирует за вами, мадам?
   - Прекрати так говорить. Твой Петр Виноградов тоже, когда смотрит  на
тебя... взглядом...
   - Каким взглядом?
   - Я не знаю, как это объяснить. Он тебя очень любит.
   - Я тоже  к  нему  отлично  отношусь.  Это  самый  надежный  и  самый
порядочный человек, с которым я когда-либо вел дела. Поэтому мы  столько
лет вместе.
   - Понимаю. Ты мне тоже нравишься.
   - Чего?! Ты что это тут...
   - В его взглядах иногда... знаешь, такое гомосексуальное признание  в
любви. Вот. - Вика весело смотрела на мужа.
   - Чего-чего? Петр-то?! Да он и слова  такого  не  выговорит.  Петр  -
нормальный русский мужик. Тоже мне, нашла гомика.
   - Я не говорю, что он голубой. Но есть латентные гомосексуалисты.
   Которые об этом и сами не догадываются. Ты об этом  не  знал,  любовь
моя?
   - Слушай, насколько все-таки у женщин извращенный ум. И  как  все  же
мужики чище, а? Ну, бабы...
   - Чистюля ты мой. Просто он тебя любит, и это хорошо.
   - У нас старые деловые отношения. Без всяких эмоций.  А  ты  как  раз
таки и есть большая балда.
   - Поэтому вдвойне не правильно, если я как-то... между вами... Или он
будет так считать. Это... действительно не правильно.
   - Так, давай начистоту.
   - Хорошо. Я про Лютого. Если это только твое решение, Петр еще  готов
будет с этим согласиться. А если наше... Не стоит  это  педалировать.  А
лучше, если это будет его решение. Ведь это сделать несложно.
   - Так, не узнаю собственной жены.
   - Женщины всегда более обстоятельны. Они - арьергард популяции.
   - Мне кажется, что я давно не тискал одну популяцию.
   - Мне тоже так кажется. Наелся? Ну, если еще кусочек?.. Давай?
   - Хорошо. Возможно, ты все немножечко усложняешь. Может, и Петр тоже.
   Понимаешь, он всегда побаивался резких телодвижений. Но потом,  когда
решение срабатывало, он был мне благодарен. Но... я  подумаю  обо  всем,
что ты говоришь.
   И уже хватит. Не хватало еще и дома работы. Иначе я либо сделаю  тебя
домохозяйкой, либо разделю "Континент" на две части, чтобы не знать, чем
ты там занимаешься.
   - На три.
   - Что - на три?
   - На три части. Есть еще и Петр.
   Он серьезно посмотрел на нее:
   - Ну конечно, на три. Петр... Петина доля - это святое. Но ведь я  же
шучу.
   - Я тоже шучу. Но есть  еще  Петр.  И  ты  никогда  не  должен  этого
забывать. Даже когда шутишь.
   Алексей посмотрел на нее чуть удивленно, потом усмехнулся и произнес:
   - Между прочим, Виноградов  только  кажется  таким  скучным  дядей  в
пиджаке. Маскировка - дело великое. Он игрок. Ты никогда не была с ним в
казино? Вот. А я был. Знаешь, как дядя заводится? Мы с тобой  -  безусые
дети.
   - Можно, даже когда я вырасту, у меня не будет усов? - спросила Вика.
   - Очень на это рассчитываю,  -  рассмеялся  Леха.  Затем  он  быстрым
движением извлек из-под стола какую-то большую цветистую коробку:  стало
ясно, что все это время она находилась там. - На вот тебе, кстати, -  он
протянул коробку жене, - случайно наткнулся.
   - Что это?
   - Краски.
   - Краски?!
   - Да, краски. Самые лучшие и самые дорогие.
   - А зачем... - она с удивлением смотрела на мужа, - нужны краски?
   - У твоего Андрея скоро день рождения?
   - Да, у Андрюши двенадцатого...
   - Ну вот. Это... я думаю, он будет рад. Это чтоб  ты  не  носилась  с
глазищами на лбу в поисках подарка, лучше все равно не найдешь.
   -  Но  почему  краски?  -  произнесла  Вика,  хотя  она  уже   начала
догадываться. - Так это... это специальные?
   - Да, это краски для татуировок. Я же тебе говорю - он запал.  Причем
в отличие от тебя он не  ограничился  одной  маленькой  татуировкой  вот
здесь. - Его рука прошла по ее бедру и двинулась дальше.
   - Прекрати, - громким шепотом выговорила Вика. - Хочешь,  чтобы  няня
приняла меня за распутную особу?
   - Считаешь, для нее это будет открытием?
   Вика чуть отстранилась и теперь смотрела на коробку в своих руках:
   - Спасибо тебе большое.
   - Эни тайм...
   - Я как раз думала, что бы ему подарить.
   - Я знаю. Ты обожаешь делать подарки. Ты у нас вообще сластена.
   - А откуда?..
   - Андрей, заметь, - твой друг...
   - Да.
   - ...сейчас учится искусству татуировки...
   - Прямо как из энциклопедии... А что это ты говорил насчет глазищ  на
лбу? Что, так бывает?
   - Совершенно верно. Так вот: учится  искусству  татуировки  у  одного
нашего  общего  знакомого  художника.   Такому   подарку   любой   профи
позавидует.
   - Слушай... Какой же ты у меня чудесный. Хоть и похвальбуша.
   - Попробуй после этого сказать, что у тебя ревнивый муж. 59 - Да.
   - Что - да?
   - Не скажу.
   - А русскому ты обучалась у монголо-татаров?
   - Татаро-монголов. По-русски так.
   Вика какое-то время смотрела на коробку, затем произнесла:
   - Это так удивительно, что он увлекся татуировкой.
   Вика  открыла  коробку:  баночки  с  краской  оказались  упакованы  в
пластиковый футляр, имитирующий  потрескавшуюся  коричневую  кожу.  Еще,
запечатанный в полиэтилен,  в  коробке  находился  каталог.  Жалко,  что
запечатан.
   Что ж, значит, полистать не удастся. Но на обложке,  где  красовалось
множество нательных рисунков, внимание Вики сразу привлек один  из  них.
Яркая, разноцветная рыба, в которой сквозило  нечто  странное,  какой-то
древний  прообраз;  огромные  созерцающие  глаза   на   хищной,   словно
драконьей, голове, жаркие расправленные плавники с когтями  на  иглах  -
рудименты каких-то неведомых органов доисторических эпох. Но что-то  еще
было в этой  мифологической  рыбе,  вытатуированной  на  чьей-то  груди,
что-то, присутствующее здесь, и, может статься, что-то очень...  важное.
Вика смотрела на рисунок не отводя глаз.
   Неожиданно это  пришло,  как  и...  еле  уловимое  ощущение  смутного
беспокойства.
   - Радужная вдова, - еле слышно произнесла Вика, -  это  ты?  Да?  Это
ты?
   Лишь чуть позже Вика поняла, что  ее  пальцы  с  силой  сжимали  края
каталога, оставляя на полиэтилене следы от ногтей. Чуть позже, когда уже
улеглось странное ощущение тревоги, кольнувшее ее в сердце.  Но  прежде,
несколько мгновений, это сердце билось  как  бешеное.  Господи,  что  за
глупости?
   Что за чушь сейчас влезла в голову? Вика  бросила  взгляд  в  глубину
коридора, соединявшего столовую с детской, и, услышав веселое  лопотание
близнецов, успокоилась окончательно.
   Только... Вика никогда  прежде  не  переживала  подобного.  Она  была
совершенно  рациональным  существом,  хоть  и  не   лишенным   качества,
именуемого женской интуицией. Вовсе не лишенным. Это  качество  помогало
ей принимать как само собой  разумеющееся  единственно  верные  решения.
Причем  с  легкостью,   где   иным   требовалась   длительная,   упорная
аналитическая работа. Однако никогда прежде Вика не переживала такого...
странного и яростного, хоть и очень короткого,  приступа  необоснованной
тревоги.
   Она убрала каталог обратно в коробку и попыталась улыбнуться мужу:
   - Отличная вещь.
   - Ты что?
   - Что?
   - Ты... в порядке? Мне показалось...
   - Да. Наверное, эта простуда  еще  не  прошла  окончательно.  Знаешь,
старею. Неожиданно закружилась голова. Но теперь все в порядке.
   - Не старей, пожалуйста.
   - И ты тоже.
   - Что ж, будем стареть вместе.
   Алексей какое-то время смотрел на жену.  Потом  улыбнулся  и  показал
жестами, в какую Вика превратится  очаровательную  старушку  и  какая  в
согбенной старости будет у нее клюка. Вика прыснула и  скорчила  рожицу:
вот каким  Леха  заделается  старикашкой  -  весь  сморщенный,  вредный,
одноглазый и с костылем...
   Они расхохотались.
   Это была их старая игра, одна из многих... И черт с ней, с простудой.
   А потом, уже значительно позже, в спальне, Алексей любил свою жену, и
им было так же хорошо вместе, как в  первый  раз,  не  осталось  никаких
тревог, прячущихся по темным углам. А еще чуть позже Вика слушала ровное
и тихое, словно детское, дыхание спящего мужа и думала о  том,  что  все
будет хорошо. И простуды пройдут. А жить мы будем долго  и  счастливо  и
умрем в один день.
   Все так... Тревожное ощущение растаяло. Быть может, его действительно
вызвали остатки простуды. Расслабиться...
   Радужная вдова...
   Тревожное ощущение растаяло, как дурные сны,  которые  забываешь.  Но
они бродят где-то рядом, в сумерках, и ждут момента напомнить о себе.  И
все, казалось бы, в  порядке,  все  по-прежнему,  если  бы  не  это  еле
уловимое мутное чувство, поселившееся  где-то  глубоко.  Очень  глубоко.
Там, где рождаются сны.

3. Вика: Время перемен (III)

   Мир тесен - и это весьма банальная  истина.  Возможно,  она  означает
странную космическую комбинаторику, когда оказываются переплетены судьбы
совершенно разных людей; а возможно, все намного проще: мы ходим  одними
и теми же путями, потому что в конце концов вариантов выбора остается не
так уж и много и все мы оказываемся связанными друг с другом. Просто  не
замечая этого, не задаваясь подобными вопросами. До поры до  времени.  А
потом - ах как мир тесен. Надо же! Никогда бы не  подумать!  Да  что  вы
говорите? Мы же с Колей Пупкиным служили в армии. А вы с Васей Сидоровым
отдыхали на Майорке летом 1996 года? А они женаты на сестрах. И  как  же
нам с вами-то удавалось до сих пор не встретиться?! Вот  мир  тесен!  Не
говорите, никогда бы не  подумали.  Да  что  вы,  вы  еще  знаете  Ольгу
Зайцеву? Вот дела! Мы с ней учились на  одном  факультете.  Так  чудили!
Студенты, и выпито было немало... Только потом как-то потерялись.
   Разошлись пути-дорожки. Как, она замужем за вашим деловым  партнером,
за этим итальяшкой... как его? Леоне? Луиджи? Да-да-да... И она живет  в
Милане? Ольга?
   Обалдеть можно! Черт, а ведь  вспоминаю,  мы  с  этим  Луиджи  как-то
прилично надрались, да, на пятилетии, и он хвастался, что у него русская
жена. Так это, оказывается, Ольга?! Боже ты  мой,  как  мир  тесен!  Как
тесен мир! Наверное,  если  связи  всех  людей  запихнуть  в  компьютер,
получится один сплетенный клубок.
   Каждый так или иначе связан с  каждым.  Только  никто  этого  делать,
конечно, не будет. Как тесен мир, обалдеть!
   Да, действительно обалдеть. И наверное,  никто  и  вправду  не  будет
стараться отследить все собственные связи или связи других людей,  чтобы
убедиться, насколько тесен мир. Никто не будет впихивать их в  компьютер
или пытаться сделать это каким-либо иным способом.
   Однако, возможно, лишь до поры до времени.
   Викин деловой партнер Андрей действительно  был  когда-то  влюблен  в
нее. Но все это давно осталось в прошлом. По крайней  мере  Андрей  смог
решить для себя, что это так. В тот момент, когда убедился, что  Вика  в
состоянии  предложить  ему  лишь  искреннее  дружеское  расположение   и
заботливую, быть может сестринскую, любовь. Что ж, возможно, не так уж и
мало. Обычная история.
   Все в прошлом. Только все равно для Андрея  Вика  навсегда  останется
самой сумасшедшей и самой лучшей. И это тоже обычная  история.  В  жизни
очень много обычных историй, с которыми ты ничего  не  можешь  поделать.
Лишь принимать вещи такими, какие они есть.
   А потом в жизни Андрея появилась женщина.  Новая  женщина.  Даже  сам
Андрей считал, что это мимолетное увлечение, очередная длинноногая кукла
со смазливеньким личиком, с которой приятно появиться в обществе,  можно
весело отдохнуть, поиграть на бильярде,  потанцевать  и  потом  заняться
сексом.
   Но вышло все по-другому. Люба - именно так звали его новую  пассию  -
задержалась у Андрея надолго. Она была лет на  восемь  моложе,  работала
секретарем-референтом у президента крупной охранной фирмы,  замечательно
готовила  и,  что  неожиданно,  увлекалась  импрессионистами  и   любила
классическую музыку. Она оказалась заботливой и привнесла в  холостяцкую
квартиру Андрея милый и веселый уют.
   И она очень понравилась Вике. Они стали почти подругами. Люба  вообще
чем-то походила на Вику, хотя Андрей быстренько убедил себя, что это  не
является сколь-нибудь значимым фактором в их с Любой отношениях.
   Как-то состоялся  разговор.  О  платье.  Андрей  хотел  сделать  Любе
подарок. И хотел, чтоб это стало сюрпризом. Платье к  Новогоднему  балу,
как назвали готовящееся  мероприятие  организаторы.  Бал,  который  дает
"Континент". Happy New Year...
   - Вик, - сказал Андрей, - ну вот помнишь тот бутик, где  ты  покупала
себе одежду?
   - Помню, Андрюш, помню.
   - Действительно поможешь? У вас вроде бы одинаковый размер, а я...  я
боюсь, что один не справлюсь.
   - Помогу, конечно. Я примерно представляю ее вкусы, только...  знаешь
что...
   - Я понимаю, что делать такие подарки заочно...
   - И это тоже... Она у тебя замечательная.
   - Спасибо. Я, в общем... Значит, поможешь?
   - Да. Но знаешь, какие платья нравятся девушкам больше всего? О каких
платьях они мечтают?
   - Ну я и говорю...
   - А все-таки?
   - Наверное, - Андрей улыбнулся, - наверное... платье для бала.
   Золушка, Принц и все такое... Платье для бала? Верно?
   - Не совсем, - уклончиво проговорила Вика, - платье для  бала  -  это
лишь частный случай. Больше всего на свете девушки - любые девушки, даже
самые независимые, - мечтают о платье невесты.
   - Вот ты... - Андрей чуть смутился, - ну, в общем,  я  уже  думал  об
этом.
   - Помнишь, что ты спросил у меня в первую нашу встречу? Когда ты  нас
знакомил? С Любкой?
   - Конечно, помню. Я спросил,  как  она  тебе.  По-моему,  все  старые
корешки, а мы же старые корешки...
   - Эт-то точно!
   - ...спрашивают именно это.
   - И что я тебе ответила?
   - Что она красавица.
   - Не только.
   - Ну да, ты сказала, что... вроде... Правда, мы в тот вечер  прилично
надрались, в таком состоянии тянет пооткровенничать.
   - Ох и балда же ты у меня. Я сказала, что, по-моему, она тебя любит.
   Не только твои деньги, а тебя.
   - Ну... да... наверное.
   - Андрюш, у меня растут близнецы. Им же нужны  будут  друзья.  С  кем
играться... В песочнице.
   - Корешки?
   - Корешки, - она быстро поцеловала его в висок, - такие же, как и  их
родители.
   - Что, поедем выбирать платье невесты? - Он ухмыльнулся.
   - Ну говорю же - балда! А вот с новогодним - могу помочь.
   - Хорошо. Где, кстати, собираетесь сами Новый год встречать?
   - Мы - дома.
   - А нас с Любкой к себе Виноградов пригласил.
   - Петя?
   - Ну, с женой. Мы же теперь дружим семьями.
   - Это хорошо, Андрюш. Это действительно хорошо, что вы с Виноградовым
так... скорешились. - Она рассмеялась. - Правильное слово?
   - Не-а... Кореша - это мы с тобой. А  с  Виноградовым  у  нас  просто
теплые, товарищеские отношения.
   - Ладно, господа-товарищи...
   - Правда. Знаешь, рыбалка, охота - это очень сближает.
   - И бани с девочками...
   - Ой, везде ты суешь свой маленький носик.
   - Уже молчу.
   - И славно...
   - Ну вот, надулся... Может, я ревную...
   - К кому? К девочкам из бани?!
   - Балда! К Виноградову!
   - Ревнуй себе на здоровье.
   - Что мне остается? Рыбалку не люблю, охота - вообще преступление.
   Даже в бане с девочками я тебе не товарищ. - Вика снова  рассмеялась.
- Ладно, едем. Я даже знаю, какое мы ей купим платье.
   Все это произошло давно. По крайней мере  задолго  до  того  момента,
когда в жизнь Вики пришло время перемен. А потом калейдоскоп  повернулся
и узор сменился  в  первый  раз.  Климпс-климпс.  В  какой  узор  должны
сложиться стеклянные бусы?
   А эта новогодняя ночь прошла очень весело. Андрей с  Любой  встречали
праздник у четы Виноградовых. И шампанское называлось "Дом Периньон".  И
всем желали много-много счастья. А потом к  ним  присоединились  Вика  с
Лехой, и через некоторое время "молодежь", как отозвался о своих  гостях
Виноградов, отправилась "гудеть" в веселое ночное путешествие по злачным
местам. И к четырем часам утра Андрей заявил, что хотел  бы  познакомить
Леху и Вику с Любиным начальством. Они все уже были прилично навеселе.
   - Я звонил, не может быть никаких отказов, -  заявил  Андрей,  -  нас
люди ждут. Они арендуют "Здравствуй -  рады".  Это  ночной  клуб.  Здесь
недалеко.
   Там отли-и-и-чный стол для бильярда. Огро-о-омный. Правда,  возможно,
на нем уже скачут Дедушка Мороз со Снегуркой,  -  он  икнул,  -  Снежной
уркой...
   - Тогда - Дедушка Маразм, - рассмеялась Вика. -  Черт,  по-моему,  мы
уже набрались.
   - Зря смеешься. У них очень сексапильная Снегурка. - А набрались... У
русского человека наливается не тело, а дух. Душа... Не набрались.
   Любиным начальством - президентом крупной охранной фирмы -  оказалась
очень милая, приветливая и холеная женщина лет  сорока.  Она  явно  была
королевой бала, она встречала своих гостей, и, несмотря на  четыре  часа
утра, на ее ухоженном лице совсем не было следов усталости.
   - Слышь, - шепнул Леха  Андрею,  -  а  президент-то  еще  очень  даже
ничего. Нормальная креатура. Вполне можненький... - Он слегка качнулся.
   - Весьма репродуктивный товарищ, - согласился Андрей.
   - По моей шкале тянет на "генофонд", - важно кивнул Леха.
   "Репродуктивный", "можненький", "кароший", "генофонд" - мужские  игры
в  оценке  женщин.  Шкала  -  в  общем-то  вполне  безобидная  забава  с
претензией на тайный язык. Очень помогает.
   - Не-е-е, - покачал головой Андрей, - "генофонд" здесь - только  твоя
жена! - А потом, подумав, добавил:
   - И моя еще, Любаня. Это - "генофонд".
   Они понимающе уставились друг на друга и пожали руки.

***

   Так или иначе, Любиным начальством оказалась красивая и действительно
холеная женщина с царственными манерами. И так уж вышло, что именно  эта
женщина очень скоро станет известна Игнату Воронову как "шефиня". Именно
под ее началом он станет работать.
   Мир тесен.

***

   А потом калейдоскоп повернулся.  Правда,  это  произошло  значительно
раньше,  просто  стекляшки,  из  которых  складывались  новые   рисунки,
казались   теперь   совершенно   бессмысленными   кусочками   такой   же
бессмысленной реальности. И на  периферии  этой  реальности  складывался
образ, воспринимаемый  окружающими  как  Вика,  все  та  же  наша  Вика,
которая,  правда,  пережила  страшную  трагедию.  Но  держится   ничего,
молодец. Сильная женщина. Стальная. На периферии, где-то там,  по  краям
сферы. А внутри не было ничего. Полное  отсутствие.  Лишь  бессмысленный
хрустальный  звон  стекляшек,  создающих  все  новые  рисунки.   И   это
продолжалось  довольно  долго.  По  краям  сферы  -  Вика,   принимающая
соболезнования, Вика,  убитая  горем,  Вика,  с  безумным  остервенением
погрузившаяся в работу, словно это был единственный способ не оставаться
один на один с постигшим ее несчастьем.
   Делать, производить, двигаться. Вика,  избранная  советом  директоров
вице-президентом компании,  Вика,  унаследовавшая  и  контрольный  пакет
акций, и огромные проблемы, и массу работы, и друзей, и врагов. Там,  по
краям сферы, где еще функционировал образ, который когда-то был Викой. А
внутри  этого  сновидения  -   стерильная   пустота,   нарушаемая   лишь
бессмысленным звоном перебираемых стекляшек.
   Климпс-климпс...
   Прошел какой-то отрезок времени.
   Климпс-климпс...
   Что-то снова случилось. На что следует реагировать.  Или  по  крайней
мере  имитировать  живую  реакцию.   Потом   на   всем   этом   кладбище
бессмысленных осколков вдруг забрезжил живой огонек.  Маленький,  теплый
свет, позволяющий надеяться вдруг снова обрести смысл.  Трудно  сказать,
что позволило укрыть этот огонечек от искусственного стеклянного  звона,
- может, материнский инстинкт, а может,  та  самая  любовь,  которая  не
проходит,  но...  Теперь  стало  ясно,  что  этот   огонечек   постоянно
присутствовал среди этого  климпс-климпс.  Он  горел  всегда  в  тайном,
укромном  месте,  и,  может,   лишь   благодаря   этому   обстоятельству
сновидение, именуемое последними месяцами Викиной  жизни,  не  распалось
или, что скорее, не свело ее с ума.
   Калейдоскоп повернулся. Климпс-климпс. Правда, это произошло раньше.
   По крайней мере задолго до того слякотного вечера, когда Вика поняла,
что ее нога, утапливающая в пол  до  отказа  педаль  тормоза,  совершает
холостые движения.
   Несколько бессмысленных холостых движений, таких же,  как  и  перебор
стеклянных бус. Что-то произошло с  системой  тормозов,  педаль  в  пол,
впустую, бесполезно...
   И Вика поняла, что она не справится с  управлением  автомобилем.  Она
еще  вглядывалась  в  надвигающуюся  катастрофу  и  пыталась   исправить
положение, и еще успела мелькнуть  мысль  о  том,  что  она  пристегнута
(всегда: она не просто накидывала ремень, она  его  пристегивала),  и  о
подушке безопасности в руле, и  о  какой-то  нелепости,  с  которой  все
происходило. А потом был страшный удар, сопровождаемый грохотом,  и  мир
вокруг закружился, и оторвался от земли, и понесся  куда-то  в  жестокую
твердь  пространства,  и  вновь  удар,  скрежет  и  грохот,   и   что-то
беспощадное, сдавившее ее со всех сторон, и еще удар, словно о  каменную
стену, сквозь которую она  провалилась,  и  кроваво-огненная  вспышка  в
сознании, в голове, но... Она проваливалась дальше в темноту.

***

   Тишина.
   Тишина, не нарушаемая даже стеклянными климпс-климпс. А  может,  этих
звуков уже больше не будет? Может, их здесь нет? В темноте?

***

   Нет-нет, звуки были. Да и не темнота это вовсе. А  туман.  В  котором
существовала боль.  Невыносимая  боль.  Она  таилась  где-то  в  тумане,
подкрадывалась и  нападала  внезапно.  И  тогда  были  звуки.  Но  туман
оказывался сильнее. В нем звуки стихали, словно это были  звуки  чьих-то
удаляющихся шагов.
   И еще в тумане стихала боль.

***

   Афшу-у-у-у... Афшу-у-у-у-у... Ымб... ымб...
   Срочно...
   Убер... пошел... да... давай...
   Дыши! Дыши, мать твою!
   Мы ее теряем. Мы теряем ее!
   ...вас...
   Кто это так? А?!
   (грозный,  грозный  голос,  и  совершенно  нелепый  в  этом   тумане,
окутывающем стены темноты) Дыши - сука! Мы не должны потерять ее.
   Она дол...
   Она должна... быди-и-... жива.
   (нелепый грозный голос) Дыши!
   Но туман забирал звуки. И туман забирал боль. А  темнота  оказывалась
сиянием. Стоило лишь проплыть вещество темноты, и оказывалось,  что  это
самый яркий свет...
   ...из которого не надо  возвращаться.  Там  счастье.  Там  сновидения
детства об этом радостном свете. И там нет боли...
   Дыши - сука!

***

   Она не знала, кто она и где находится. Только... вряд ли эти  вопросы
имели хоть какой-то смысл.  Была  какая-то  пещера,  вернее,  непонятная
память о пещере в голове непонятно у кого. Скорее всего  она  была  лишь
просто пространством, наделенным странной памятью и ощущениями. Все  это
было завязано в не менее странный клубок, и  непонятно,  где  начиналось
одно и заканчивалось другое. Но все же имелось кое-что единственное, что
она знала наверняка.
   Над всем этим царствовал туман.
   Иногда он казался грозным, а иногда он становился туманом над морем.
   И вот в этом последнем случае появлялись звуки. И она обретала  тело.
Женское  тело.  В  нем  жила  боль.  Нестерпимая  боль,  которая   стала
единственной связью с внешней реальностью.  А  потом  в  эту  реальность
полусознания оказался перекинутым еще один мостик.
   Это была мысль. Вернее, воспоминание. Только на  сей  раз  совершенно
осознанное воспоминание.
   ...Море где-то на краю земли, в том месте, где всегда жила радость.
   Песчаная коса дикого пляжа и пенная синева громады воды. Такие яркие,
контрастные краски, словно на детском  рисунке.  Следовательно,  в  мире
оставалось что-то еще, кроме мокрого киселя тумана.
   Маленькая девочка  -  наверное,  лет  пяти,  -  бронзовая  под  южным
солнцем, играет камешками и строит  песчаные  замки  на  берегу.  И  еще
скала.
   Вернее, это тогда казалось, что скала. На самом деле это был  большой
камень, возвышающийся наполовину из воды,  словно  горб  доисторического
чудовища. И девочка только что ныряла под камень. Под скалу. К чудовищу.
   - Вика, иди сюда.
   Мужской голос. Наверное, самый  любимый  на  свете.  Голос  Божества,
покровительства, защиты. Все остальные голоса  будут  лишь  похожими  на
него.
   Голос ласки. Любви.
   - Вика, сгоришь. Иди в тень.
   Голос становится строгим. Но ведь это все понарошку.  Потому  что  на
обладателя этого голоса можно забраться верхом. И смеяться,  когда  тебя
окунают в воду. И это самое большое счастье. Потому что  огромную  часть
времени обладатель этого голоса чем-то занят. Но иногда  выпадают  такие
удачные минуты, когда можно вместе поехать к морю.
   - Иду, папа. Сейчас.
   - Не сейчас, а немедленно!
   Это уже серьезно. Надо действительно идти.
   (Это правда ты, та самая  маленькая  девочка?  Ты,  чья  единственная
связь с миром - это нестерпимая боль и воспоминание, где все еще хорошо,
где живет лишь радость и где огромного и прекрасного человека ты  можешь
хватать за нос и называть папой? Это действительно  -  ты?)  Надо  идти.
Хотя сейчас ты смогла пересилить  свой  страх  и  нырнуть  под  воду.  К
трещине в скале.
   - Папа, там в трещине что-то огромное.
   - Не заговаривай мне зубы.
   - Правда... Чудовище.
   Там, под уровнем воды,  сбоку  камня-скалы  она  обнаружила  глубокую
трещину. Целую подводную пещеру. На ней были очки для  плавания,  и  она
заглянула  в  трещину,  в  темноту.   Ее   маленькое   сердечко   бешено
заколотилось. В темном  провале  этой  трещины,  в  непроницаемом  мраке
что-то шевельнулось. Промелькнул тусклый панцирный бок чего-то огромного
и,  наверное,  жуткого.   И   возможно,   в   этой   темноте   светились
непроницаемые, наполненные хищной и бессмысленной враждебностью глаза. В
темной пещере, навсегда запечатлевшейся в ее памяти.
   А потом начался отлив и камень  обнажился.  Она  уговорила  отца,  и,
шлепая по мокрым лужицам на песке, стараясь не  наступать  на  небольших
игольчатых морских ежей, они подошли  к  камню.  И...  не  было  никакой
таинственной и зловещей пещеры. И не было страшного монстра, таящегося в
темноте. Все, что она обнаружила, - лишь неглубокую,  с  острыми  краями
расщелину, и в ней прятался маленький краб. Смешной  и  беззащитный.  Он
нашел себе надежное укрытие, маленький краб, с  которым  очень  хотелось
поиграть. В небольшой трещине. Многие же сородичи  краба  замешкались  и
стали сейчас добычей беспокойно кричащих чаек.
   Огромные клювы пробивали панцири - климпс-климпс.  (Нет,  это  другой
звук, он не может находиться в  этом  воспоминании.)  Маленький  краб  в
неглубокой расщелине.
   Остальное было лишь увеличено слоем воды  и  воображением  Вики.  Она
взяла стебелек водоросли и ткнула  им  в  расщелину,  чтобы  поиграть  с
крабом. В тот момент Вика очень любила  его.  Умного  маленького  краба,
нашедшего себе надежное укрытие.
   Сейчас она не знала, что означает это воспоминание. Вернее, она  даже
не знала, что воспоминания вообще могут  что-либо  значить.  Просто  это
была первая яркая картинка после того, как  она  выплыла  из  тумана.  И
существовала эта картинка, наверное,  лишь  несколько  секунд  реального
времени. Когда она услышала еще один  посторонний  звук.  Вернее,  целую
фразу, которую она успела осознать и запомнить. Ей  предшествовал  вздох
облегчения:
   - Оупф... Мы ее вытащили. Теперь скорее всего она будет жить.  Теперь
самое страшное позади.
   Это было вовсе не страшно, успела подумать она.
   А потом снова подступил туман и боль растаяла в нем.

***

   Грозная пещера обнажается лишь во время отлива.  И  тогда  становится
ясно, что там прячется маленький беззащитный краб.
   Она поняла, что это был  лишь  сон,  из  которого  она  на  мгновение
вернулась  в  свое  странное  полусознание.  Она  еще  ощутила   тяжесть
собственного тела, особенно тяжесть рук, влекущих  ее  куда-то  вниз.  И
неимоверно тяжелое тело  все  насквозь  пропиталось  болью,  невыносимой
болью. И вот это было единственным по-настоящему  страшным.  Только  над
поверхностью этой боли,  словно  над  поверхностью  моря,  уже  стелился
спасительный туман.

***

   Что-то странное склонилось над ней. Что-то, ассоциируемое с  темнотой
мрачного  провала,  грозной  пещеры,  пришедшей  с   тем   давним   (или
единственным?) воспоминанием. Только это  что-то  было  белесым,  словно
состоящим из кусочков тумана. Она не могла сказать, видит ли она это  на
самом деле или это всего лишь продолжение сна.
   Но возможно, все это было не  таким  уж  важным.  Она,  словно  волны
океана, переливалась из сна в беспамятство и в явь, так похожую на  сон.
И это странное, склонившееся над  ней,  было  белесым,  омытым  солеными
волнами и ветрами камнем, скрытым наполовину водой. Кто знает, что  там,
под поверхностью?
   Возможно, и ничего.
   А потом она открыла глаза. Внезапно. И это  белое,  склонившееся  над
ней, было похоже на огромную, сделанную из трепещущих  простыней  маску.
Потом оно задрожало и стало удаляться. Как-то странно, вбок,  уменьшаясь
в размерах.
   Пока не стало лицом. Лицом женщины в белом халате.
   Вика сумела разлепить свои ссохшиеся губы  и  почувствовать,  что  ее
небо и весь рот словно покрыты жесткой сухой  корочкой;  и  она  впервые
после темноты и тумана услышала свой собственный голос:
   - Где я?
   Женщина,  сидящая  рядом,  вздрогнула.  Она  приподнялась,   заслоняя
приятный свет яркого дня за окном, и громко произнесла:
   - Она пришла в себя.
   Вика хотела поднять голову.
   - Лежите, лежите, вам нельзя двигаться. Все хорошо. Вы... -  И  после
небольшой паузы:
   - Вы в больнице.
   - Почему? -  слабо  произнесла  Вика,  чувствуя,  как  сквозь  густую
засохшую корочку, склеившую ее рот,  пробиваются  первые  капли  влажной
слюны.
   Первые живые ручейки после знойной, смертельной засухи.
   Эта  женщина  улыбнулась.  Как-то  странно.   Маска   из   трепещущих
простыней.
   - Было плохо. Сейчас уже все позади. Автокатастрофа.
   -  Автока-та-строфа,  -  медленно  повторила  Вика,  словно  она   не
понимала, что бы это слово могло значить. - Я... не... помню...
   - Не мудрено, с такими травмами.
   - А где?.. Я... в смысле...
   Вика замолчала, почувствовав вдруг огромную усталость.
   - Мне... очень... больно... - хрипло произнесла она.
   - Я знаю, - последовал ответ.

***

   Над морем снова стелился туман, и в нем бродила боль. Но теперь  и  в
этом  тумане  появилось  что-то  новенькое.  Иногда  туман  сгущался  до
твердого  состояния  и  становился  молчаливой  маской   из   трепещущих
простыней. Этих масок в тумане было множество. Но  прошло  еще  какое-то
время, прежде чем она поняла, что действительно вызывает страх. На  этой
маске, невзирая на ее белизну, существовала субстанция  темноты.  Иногда
ее прятал туман, Давнее (или единственное?) воспоминание а иногда пещера
раскрывалась, и  там,  неразличимые  в  темноте  -  но  ты  ощущаешь  их
присутствие,  -  за  тобой  наблюдали  глаза,   хищные   и   наполненные
бессмысленной враждебностью.
   Но приходила боль и, словно воды  океана,  затопляла  все  пещеры.  А
потом и сама растворялась в тумане.
   Ее разбудили. Прикосновение рук. Задают какие-то вопросы. Ей  удалось
вычленить лишь один из них:
   - Вы что-нибудь помните?
   "Я не хочу ничего помнить", -  подумала  она,  и  ее  сознание  снова
начало угасать.
   Ей снился  краб.  Маленький  счастливый  краб,  нашедший  себе  такое
надежное убежище. И это  было  единственное,  что  она  желала  помнить.
Грозные  пещеры,  увеличенные  водами  морей  и  воображением,   -   это
единственное убежище для маленького и беззащитного существа.
   Однако прошло еще какое-то время, и стало ясно,  что  жить  только  в
этом воспоминании ей уже не удастся.

***

   Когда боль стала терпимее и она уже смогла сосуществовать с  ней,  не
погружаясь сразу в спасительный туман, вернулись другие воспоминания,  и
прежде всего то, с которым она жила последние несколько месяцев,  то,  с
которого и началось в ее жизни время перемен.
   Она была Викой. И еще несколько месяцев назад  она  могла  сказать  о
себе, что, наверное,  является  самым  счастливым  человеком  на  свете.
Только такие вещи не говорят. По крайней мере вслух. Чтоб  не  сглазить.
Она имела чудесную семью, мужчину,  который  стал  ее  мужем  и  который
сделал ее счастливой. У них было двое близнецов, два дитя любви, которым
они дали свои имена, и любимая работа, позволяющая им  уважать  себя.  У
них были друзья, и, наверное, ни одному человеку в жизни Вика не  желала
и не сделала ничего плохого. Почему же все это  не  могло  продолжаться?
Почему ты не можешь быть с теми, кого любишь?  Почему  в  один  из  дней
обычный телефонный звонок означает конец твоего мира?
   В тот день она двигалась по Садовому кольцу. В машине Вика находилась
одна (даже став вице-президентом "Континента", Вика не  захотела  менять
свою жизнь - никаких телохранителей  и  никаких  лимузинов.  У  нее  нет
врагов, а от судьбы не уйти), она торопилась на  встречу,  но  попала  в
пробку. Авторадио сообщило, что пробка тянется аж от Курского вокзала до
Сухаревской площади. Вот такие вот дурацкие дела. Сегодня они собирались
пообедать втроем с Викиным отцом, и папа скорее всего уже заехал к  Лехе
в "Континент", но теперь плакал обед,  и,  видимо,  предстоящая  встреча
тоже плакала. Вика позвонила мужу  на  мобильный,  но  телефон  оказался
переключенным на секретаря (Великую  и  Ужасную  Лидию  Максимовну,  как
смеялась Вика. Несмотря на первый холодный прием, они  уже  давно  стали
друзьями), и Вика сообщила, что торчит в пробке и ничего с этим поделать
не может. Лехи на месте не  оказалось,  и  Вика  попросила,  чтобы,  как
только муж появится в  поле  зрения,  он  позвонил  ей  в  машину.  Вика
находилась в абсолютно неподвижном автомобиле, застывшем гудящем потоке,
а авторадио передавало песенку группы "Мумий-Тролль" "Утекай".
   - Действительно - утекай, - усмехнулась Вика,  глядя  на  заклинивший
автомобильный поток.
   Потом, минут через  сорок,  движение  началось.  Очень  помалу.  Вика
поняла, что у нее есть единственный способ вырваться  из  пробки  -  это
постараться уйти во дворы. В крайнем случае бросить где-нибудь машину  и
доехать на метро. Только бросить машину где-нибудь в приличном месте (мы
не в Нью-Йорке и не в Европе, у нас немедленно найдутся добрые граждане,
охочие до чужого добра), если удастся - на стоянке или во дворике  офиса
одних знакомых, благо тут недалеко. Вика так и поступила. Не  без  труда
ей удалось перестроиться, она вырулила  на  дорожку,  уходящую  в  глубь
дворов. Прямо перед капотом машины выросла фигура пьянчужки - совсем еще
молодой, в прожженной  куртке,  трехдневная  щетина,  в  руках  открытая
бутылка "Балтики". Вика  ударила  по  тормозам,  пьянчуга  шарахнулся  в
сторону - машина-то иностранная, - но,  различив,  что  за  рулем  баба,
сразу же набрался храбрости и покрутил пальцем у  виска.  Вика  показала
ему жестом, что он может проходить, - путь  свободен.  Он  же  опрокинул
треть бутылки, вытер рукавом с губ пену и зло уставился на Вику.
   - Ну что, так и будем стоять?! -  Вика  тронулась  вперед.  Пьянчужка
остался на месте, провожая ее взглядом. - А почему и нет? - сказала сама
себе Вика. - Чего не  постоять?  Видимо,  на  сегодня  парень  все  свои
проблемы решил.
   Вообще, честно говоря, это была больная тема. Вика в принципе  так  и
не нашла точку равновесия между собственным успехом  и  благополучием  и
позорной нищетой большей части населения. Достаточно лишь  удалиться  на
пару кварталов от фасадов фешенебельных зданий. Она прекрасно  понимала,
что абстрактные рассуждения типа "надо больше работать, пахать как  вол,
тогда и будешь жить по-человечески" в принципе не решают  проблему.  Да,
она много работала, пахала как вол, и ей повезло.  Но  она  знала  очень
многих людей, готовых пахать не меньше просто ради того, чтобы выбраться
из нищеты, но не у всех получалось.
   Среди этих людей были и трудолюбивые, и образованные, и  талантливые.
Вика также понимала, что сетования на несправедливость мира выглядят  по
крайней мере наивно, а честно говоря, глупо. Да, надо, наверное,  делать
свое дело, делать как можно больше для собственного успеха  и  стараться
помочь тем, кому можешь.
   Помогать может сильный, помощь  слабого  вряд  ли  кому  понадобится.
Сопереживание, конечно, многого  стоит,  но,  наверное,  все  это  стоит
значительно больше, если подкреплено хоть каплей  реального  дела.  Вика
пыталась помогать многим. И не  только  благотворительностью.  А  так  -
формула "надо больше работать" годится для западной цивилизации.  У  нас
же страна-загадка: можно трудиться в поте лица,  пахать  всю  жизнь,  до
усталости и опустошения, и не получить  ничего.  Кроме  позорно  скудной
зарплаты, которую еще и не платят по  полгода,  болезней,  бессмысленной
озлобленности и одиночества.  Бессмысленной  озлобленности,  чаще  всего
направленной вовсе не по адресу.
   А "Балтику" Вика тоже любит. Отличное пиво. И с удовольствием  сейчас
бы его выпила, но ведь нет...
   Дорожка впереди  свернула.  Вика  достаточно  удачно  выскакивала  на
нужную ей улицу. Она весело улыбнулась, посмотрев в ясную синеву неба. А
потом зазвонил телефон. Тот самый звонок, разделивший ее  жизнь  на  две
части. Те самые последние секунды, когда еще все  так  хорошо,  а  потом
климпс-климпс - и уже все.
   Твой узор сменился, и все рухнуло. Вика взяла трубку.
   - Алло? - Голос прозвучал мягко, приветливо.
   - Вика, ты находишься в  машине?  -  Это  было  сказано  без  всякого
вступления. Но Вика вдруг поняла, что важно совсем  другое.  Важно,  как
было сказано.
   - Да. Петр, это вы?
   - Остановись, пожалуйста.
   - Зачем? Петр...
   - Сверни на обочину и встань. Пожалуйста, Вика.
   Ее сердце вдруг бешено заколотилось. Это был Петр  Виноградов,  но...
что стало с его голосом? Господи,  что  с  его  голосом?!  Обычно  такой
веселый голос, обладающий приятным тембром,  сейчас  стал  раздавленным,
больным. Вика припарковалась к бордюру.
   - Что случилось, Петр?
   - Ты остановилась?
   - Да. Но что случилось? Что с вашим голосом, Петр?
   - Вика, милая... Тебе сейчас понадобится много мужества...
   - Что?! - Сердце прыгнуло в ее груди, и что-то поднялось к горлу.
   - Только успокойся, родная.
   - Я спокойна. Не тяните.
   - Это... О-о-х-х... - Глубокий выдох, мгновенная пауза - и потом:
   - Покушение. Твой отец в критическом  состоянии...  Они  выходили  из
здания...
   - Они? Леха?!
   - Вика, боюсь, у меня... очень плохие новости. Леха...
   - Что?! Ну что?
   - Леха... Его больше нет, Вика.
   -  Как  нет?!  -  выдавила  Вика.  Звук  оказался  низким,   грудным,
посторонним.  -  Петр,  как  нет?  Ну  что  ты  такое  говоришь?   Петр,
пожалуйста...
   - Милая, где ты сейчас находишься?
   - Нет, Петр... Ну пожалуйста.
   - Вика...
   - Нет... Ну как же так... Ну как... Н-е-е-т!
   - Милая...
   Этого не может быть. Ну не может этого быть! Ну почему...
   Она  сидела  с  телефонной  трубкой,  прижав  ее   к   подбородку   и
прислонившись к стеклу. Петр что-то говорил  в  трубке.  Она  ничего  не
слышала.
   Время остановилось.

***

   Потом были слезы. Очень много слез.  И  рыдания.  И  близкие,  прежде
всего Андрей, беспокоились за ее состояние. А  она  говорила  над  телом
мужа:
   - Мой красивый! Ну как же ты мог? Как?! Как ты оставил меня одну?
   Ведь я у тебя одна. Любимый... Мой. Но ведь  нет  же...  Это  все  не
правда... Да?
   Скажи! Я-не-смо-гу-од-на.
   А потом слезы высохли. И время остановилось еще раз.
   И тогда Андрей подумал, что все опасения за ее состояние  еще  только
впереди.
   Время стало сферой. Калейдоскоп поворачивался. Бессмысленные  рисунки
создавались вновь и вновь.
   Климпс-климпс.

***

   И  сейчас  туман  стелился  над  морем.  И  Вика  выплыла  из  своего
полузабытья в свое полусознание вместе с  этим  воспоминанием.  Капельки
моря проникли все же в милосердный, забирающий боль туман. Вика плакала.
Впервые за несколько месяцев. Впервые с того дня, когда высохли слезы.
   - Она плачет, - услышала Вика ровный голос  своей  сиделки.  -  Снова
пришла в себя.
   Во второй раз после того, как Вика выплыла из темноты  и  из  тумана,
она открыла глаза и произнесла:
   - Что с детьми? Где сейчас мои дети?

***

   Теперь боль подступала реже. Она существовала. Глухая и притупленная.
   Но яркие вспышки были, лишь когда Вика пыталась пошевелиться. Ей  это
не удавалось, но попытки приносили немыслимую боль. Она  не  знала,  что
сейчас  с  ее  болезнью.  Была  автокатастрофа.  Она  не  справилась   с
управлением автомобилем.
   Что-то случилось с тормозами. Или что-то сделали с тормозами?  У  нее
не было сил пытаться ответить  на  этот  вопрос.  Она  выжила.  И  пока,
наверное, этого достаточно.
   Эта женщина, ее сиделка...
   Теперь паузы  между  нашествиями  тумана,  поглощающего  боль,  стали
длиннее.  Вика  слабым,  похожим  на  безразличный,  взглядом   пыталась
рассмотреть окружающее. Комната оказалась небольшой и светлой. Обоев  не
было, стены выкрашены в белое. С большим окном, симпатичными занавесками
и наружными жалюзи, приспущенными на четверть.  В  окне  не  было  видно
ничего, кроме неба, хотя, возможно,  если  б  ей  удалось  сменить  поле
обзора, то картинка открылась бы иная. Однако вряд ли в ближайшее  время
это удастся сделать, если только ее ложе, к которому она  прикована,  не
передвинут.
   Она получает лечение. Капельницы, внутривенное кормление и первое  за
все время, что она начала осознавать себя, судно.
   Она получает лечение - это абсолютно точно. Она находится в  какой-то
частной клинике - это можно допустить с большой долей вероятности.
   Она не  видела  никого  из  своих  близких.  К  ней  запрещен  допуск
посетителей? Пока она  находится  в  реанимационном  отделении?  Что  ж,
вполне возможно.
   Только ответить на эти вопросы что-либо определенное Вика не могла.
   Эта женщина, ее сиделка...
   Она сказала про автокатастрофу. И еще она сказала, что "было плохо.
   Сейчас уже все плохое позади".
   Впервые с того времени, как Вика выплыла из темноты и из  тумана,  ее
сердце  кольнуло  неожиданное  сомнение:  действительно  ли  все  плохое
позади?

***

   Несмотря на то что  боль  становилась  приглушеннее,  туман  все-таки
продолжал стелиться над  морем.  Более  того,  Вика  вдруг  поняла,  что
появилось новое ощущение: она ждет этого тумана. Этот  туман  не  просто
впитывает и уносит боль, он заглушает кричащий в ее голове голос: "Что с
детьми? Что сейчас с моими детьми?! Они говорят, что все в  порядке.  Но
почему нет никого, кому бы я смогла поверить, что с ними все в порядке?"
   Туман, милосердный туман растворял все  вопросы,  все  звуки,  уносил
боль. И еще он дарил сны. Про маленького и счастливого краба,  нашедшего
себе убежище.

***

   Была автокатастрофа. Но она выжила. Наверное, она находилась  в  коме
или в бессознательном состоянии. Может быть, она  бродила  по  полям,  с
которых не всегда возвращаются. Она не помнила всего этого. Это было  не
важно.
   Действительно значимым являлось лишь одно. Она вернулась. И больше не
было пустой сферы, по краям которой существовали  бессмысленные  кусочки
реальности.
   Туда,  где  поворачивался  калейдоскоп   и   с   хрустальным   звоном
перебирались стеклянные бусы, упали ее горячие слезы.
   Климпс-климпс.
   Упали горячие слезы.
   Что с моими детьми?
   В мире остался этот единственный вопрос. И все остальное теперь будет
подчинено лишь ему. Видимо, этот вопрос всегда существовал,  всегда  жил
за  этими  стеклянными  климпс-климпс.  Именно  этот  вопрос   был   тем
единственным   живым   огонечком,   который   забрезжил   на    кладбище
бессмысленных осколков. Именно этот вопрос не позволил ей сойти с ума за
эти несколько месяцев, когда высохли слезы. Когда не стало Лехи и  когда
поворачивался калейдоскоп, пока в  один  из  дождливых  вечеров  она  не
сумела справиться с управлением автомобилем.
   Что-то случилось с тормозами?
   Это все не имеет значения.
   Пока.
   Что с моими детьми?
   В мире остался этот единственный вопрос. И все остальное теперь будет
подчинено лишь ему. В том числе  и  желание  знать,  что  сейчас  с  ней
происходит.
   Она попала в автокатастрофу.  Она  выздоравливает.  Но  происходит  и
что-то еще.
   А потом приходил туман, и все сомнения оказывались глупыми, ненужными
стекляшками, которые лучше всего взять да швырнуть в море.
   Но она еще не помнила очень многих вещей. В том числе и того, что  ей
бы сейчас весьма и весьма понадобилось.

***

   Ей  принесли  чашку  горячего  протертого  супа.  Впервые.  Она  лишь
взглянула на него - еда не вызвала у нее никаких ощущений.
   Ее левая рука от кончиков пальцев до плеча лежала в гипсе. Так же как
и левая нога, поднятая на подвесе. Она не знала, в  каком  именно  месте
переломы.
   У  нее  было  внутреннее  кровоизлияние,  так  ей  сказали.  По  всей
видимости, не все в порядке было с тазобедренными суставами. И  со  всей
правой половиной: плечо, ключица,  ребра  были  закованы  в  панцирь  из
гипса. Она не знала, было ли у нее сотрясение мозга,  но  полагала,  что
скорее всего это так - без подобной мелочи не обойтись.
   Она  хотела  говорить  с  лечащим  врачом,  она  не  понимала  многих
медицинских терминов.
   Разрыв внутренних органов... Это означает внутреннее кровотечение?
   - Хватит задавать вопросы, - сказала  ей  сестра-сиделка,  и  Вика  с
удивлением уловила в ее голосе раздражение.
   Ее кормили с ложечки. Точно так же, как она кормила своих  близнецов,
подхватывая с подбородка ложкой стекающую пищу.
   Про ее сестру-сиделку можно было  сказать,  что  она  была  не  очень
крупной,  но   ширококостной   женщиной   лет   пятидесяти   с   жидкими
светло-русыми и в отдельных местах тронутыми сединой волосами. Да этим и
ограничиться, если бы...
   Если бы она не обладала отталкивающе-гладкой, словно восковой,  кожей
лица, из чего могло следовать, что она значительно моложе, чем выглядит,
и еще каким-то странным выражением капризности  в  широко  расставленных
глазах.
   Хватит задавать вопросы.
   Она  походила  на  увядшую  старую  деву,  принесшую  себя  в  жертву
неведомому сектантскому культу, но, как позже удалось выяснить Вике, она
таковой не являлась.
   Однако в двух вещах - и уже очень скоро - Вике пришлось убедиться: ей
не нравилась ее работа.  Ей  не  доставляло  ни  малейшего  удовольствия
ухаживать  за  Викой.  И  она  была  сильной,  очень  физически  сильной
женщиной.
   Суп оказался горячим. Вика думала, что вряд ли справится  и  с  парой
ложек, но, к своему удивлению, съела все. Ни капли  пищи  не  попало  на
слюнявчик.
   Сестра вытерла ей рот, подбородок, внимательно посмотрела в глаза.
   - Спасибо, - проговорила Вика, пытаясь через  силу  улыбнуться  этому
взгляду.
   - На здоровье, - ответила сестра,  но  таким  тоном,  которым  скорее
благодарят за предложенную сигарету.
   Была и еще одна странность. Она представилась Аллой - просто Алла - и
просила звать ее именно так. Не по имени-отчеству, Алевтиной Сергеевной,
учитывая разницу в возрасте и специфику  их  взаимоотношений,  а  именно
Аллой.
   - Не Аля и ни в коем случае не Алевтина, а только Алла.  Постарайтесь
запомнить. - И снова на миг  в  ее  влажные  глаза  вернулось  выражение
какой-то пугающей капризности.
   Именно в эту минуту Вике  впервые  в  голову  закралась  мысль,  что,
возможно, она находится не совсем в больнице.

***

   Она спала. И снова видела сон про краба. Только  на  сей  раз  крабом
была она сама. Она сама  являлась  маленьким  и  беззащитным  существом,
закованным в панцирь из белого гипса. И ей надо было укрыться.  Ей  надо
было найти надежную защиту. Там, снаружи, в тумане,  растворяющем  боль,
притаилась маска из трепещущих  простыней,  маска-вход  в  расщелину,  в
темную пустоту провала.
   Климпс-климпс.
   Она проснулась среди ночи. И с ужасом поняла еще одну вещь.
   Спасительный туман, уносящий боль, не возвращался.  А  она  так  ждет
его. Она ждет его уже не только из-за боли, но из-за самого тумана.
   Она чувствовала себя плохо. Очень плохо. И туман не возвращался.

***

   На следующее утро, когда она проснулась совсем разбитой,  ей  впервые
дали таблетки. Накануне порция горячего  супа  пробудила  ее  замеревший
организм, однако во рту осталось лишь ощущение горечи.  Некоторое  время
назад ей было лучше. Когда она  лишь  на  несколько  минут  выходила  из
своего сонного  полузабытья,  ей  было  значительно  лучше.  Были  силы,
короткая вспышка, потом возвращалась боль и она проваливалась  в  туман.
Сейчас она словно встала на стартовую линию, которая должна привести  ее
к финишу - ее  нормальному  состоянию,  но  дорога  в  реальность  будет
мучительной. Это означало, что она медленно выздоравливает. Ее организм,
прежде затопляемый болью и милосердным туманом, начал восстанавливаться,
и впереди ее ждут все тяготы, свойственные выздоравливающему  организму.
Возможно, все это будет не скоро, она еще бесконечно  слаба  и  приступы
немыслимой боли, от которой спасает лишь туман, все  еще  царствуют  над
ней, но факт остается фактом: она выздоравливает. Бог миловал ее. Шея  и
позвоночник остались целы, следовательно, ей не суждена неподвижность, и
она пошла на поправку.
   Ей продолжали колоть ранозаживляющее, глюкозу и витамины  группы  "В"
для поддержания работы сердечной мышцы, но ей принесли таблетки.  Что-то
для сосудов головного мозга.  Еще  один  недуг:  афазия  или  амнезия  -
словом,  потеря  памяти.  Вика  -  чемпион  по  части  недугов.  Еще   -
поливитамины. И какие-то бирюзовые продолговатые капсулы. Болеутоляющее.
   - Как оно называется?  -  спросила  Вика  у  сестры-сиделки,  запивая
капсулы водой. Алла и поила, и кормила Вику со  своих  рук.  Теперь  она
будет еще давать ей таблетки.
   - Нарозин, - ответила Алла.
   - Никогда не слышала о таком, - произнесла Вика.
   - Еще бы... О вас заботятся.
   - Кто?! - быстро спросила Вика.
   - Выздоравливайте, - сказала на это Алла с  какой-то  отстраненной  и
одновременно настойчивой интонацией.
   - Кто? - повторила Вика, но Алла уже направилась к входной  двери.  -
Но постойте... Что с моими детьми?! - Эту фразу Вика почти выкрикнула.
   - Не  надо  кричать,  вы  не  у  себя  дома,  -  спокойно  произнесла
сестра-сиделка. И, будто бы выдавая  Вике  приз  за  дальнейшее  хорошее
поведение, добавила:
   - С ними все в порядке.
   - Но когда я смогу...
   - Выздоравливайте, - перебила ее Алла.
   - Но почему?.. Почему мне не дают возможности...
   Однако сестра уже закрыла за собой дверь. Щелчок... Климпс.
   - Когда, когда я смогу? - произнесла Вика, глядя  на  дверь  светлого
дерева, затворившуюся и теперь молчаливо неподвижную. - Когда... когда?
   Все. Ее силы быстро кончились. Она моментально опустошилась. Осталось
лишь чуть-чуть влаги. Поэтому еще раз пришли слезы. Уже во  второй  раз.
Воля отступила. Но и страхи тоже.  И  все  это  сначала  растворилось  в
слезах.  О-оп,  Вика  теперь  любит   поплакать...   Все   это   сначала
растворилось в слезах и постепенно, словно кто-то медленно подкрадывался
к  ней,  становилось   таким   безразличным,   потому   что   продолжало
растворяться в этом влажном тепле и дальше.
   А потом Вика уже поняла, как звался этот "кто-то"... Это  был  туман.
Он вернулся.

***

   Туман. Чудесный туман над морем. Наверное, это  и  есть  убежище  для
маленького беззащитного существа. В нем хорошо. В нем совсем нет боли. И
в нем возвращаются чудесные сны.

***

   Понадобилось не так много времени, чтобы Вика поняла еще одну вещь. У
этого милосердного тумана, затоплявшего темные  пещеры  и  растворявшего
боль, тоже имелось имя. Его имя  было  нарозин.  Болеутоляющее,  которое
Вике сначала  вводили  посредством  инъекций,  а  затем  давали  в  виде
бирюзовых  продолговатых  капсул.  Возможно,  ее  состояние  было  очень
тяжелым, болевой шок постоянно грозил комой, и ей давали болеутоляющее с
самого начала. Сразу после того, как реанимационные усилия вернули ее  к
жизни. Болеутоляющее оказалось очень эффективным. У  этого  милосердного
тумана тоже имелось свое имя. Его имя было НАРОЗИН.

***

   Через несколько дней после того, как Вика определила имя тумана,  она
снова проснулась ночью, ближе  к  утру.  Она  не  могла  точно  сказать,
сколько  сейчас  времени.  Белесо-серые  сумерки  за  окнами   -   явные
предвестники скорого рассвета,  но  в  котором  часу  сейчас  начинается
рассвет? И что значит это сейчас?
   Сколько времени она уже находится здесь?
   Потом Вика поняла, что разбудило ее, - это был  хлопок  закрывающейся
автомобильной дверцы. Но даже, наверное, не это. А прежде всего  голоса,
приглушенно звучащие в абсолютной предрассветной тишине за окнами.  Это,
конечно, был бред,  пограничное  состояние  между  сном  и  явью,  между
беспамятством тумана и тайной темнотой пещер. Возможно  также,  что  все
это лишь приснилось, но Вике показалось, что эти голоса  в  белесо-серых
сумерках говорили о ней. Только самым  важным  оказалось  даже  не  это.
Потому что один из голосов, возможно, и в самом деле  прозвучавших  лишь
во сне, показался Вике знакомым.
   -  Господи,  -  тихо,   очень   тихо,   чтобы   самой   не   услышать
проскользнувших  ноток  рыдания,  проговорила  Вика,  -   я   становлюсь
сумасшедшей.
   Но как она ни старалась, ей  не  удалось  справиться  и  слезы  снова
покатились из ее глаз. Теперь они сделались ее частыми гостями.
   Но почему кто-то должен говорить о ней среди ночи ближе к рассвету?
   Ну что это за бред? И еще эти слезы... "Господи, как же  я  устала  и
как же я слаба! Я, оказывается, очень слабая,  и  я  не  могу  выдержать
всего этого.
   Пожалуйста...
   И почему? В чем моя вина? Что же  я  сделала,  чтобы  вот  так...  со
мной?.. За что? Я ведь, оказывается, так слаба..."
   И к чему?
   Дети. Двое близнецов. Все, что осталось от ее мира, когда-то  полного
Любви. Нет, не так. Ставшее ее Миром. Ставшее смыслом ее  существования.
Леха и Вика.
   - Леха и Вика, - проговорила она, чувствуя, что вновь проваливается в
сон, - мои любимые... Я больше не отдам вас никому.
   Один из голосов показался знакомым. Могло такое быть? "Не  дури.  Что
за ненормальная история перед рассветом? Что за безумная мысль..."
   Однако, вновь погрузившись в забытье и будучи не в состоянии отличить
явь от сна, там, в тишине предрассветных сумерек  или  в  глубине  своих
сновидений, она услышала,  как  медленно  поворачивается  ключ  в  замке
зажигания, запускается автомобильный двигатель  и  как  через  некоторое
время шум мотора стихает вдали.
   Вика спала.
   Ночной визитер, вне зависимости от того, был  ли  он  во  сне  или  в
реальности, уехал.

***

   - Это не страшно. Всего лишь частичная амнезия,  и  будем  надеяться,
что память удастся быстро восстановить, - проговорил доктор. -  Главное,
что  наблюдается  устойчивая  самоидентификация,  а  то,  что  некоторые
эпизоды вашей жизни выпали из памяти, - это не беда.
   - Значит...  Значит,  у  меня  есть  какие-то  шансы?  -  со  слабой,
несколько отсутствующей улыбкой проговорила Вика.
   - Не какие-то, а очень, очень большие  шансы,  -  ободряюще  пообещал
врач. - Вы  умница.  Молодчина.  Главное  -  покой.  Не  старайтесь  зря
прояснить некоторые моменты, если сейчас не получится. Некоторое  время,
пока полностью не восстановитесь,  лучше  не  напрягать  ни  память,  ни
нервную систему. Нам сейчас надо очень беречь себя.
   Доктор был сорокапятилетним мужчиной  с  чеховской  бородкой,  мягким
взглядом, быстрыми и очень чистыми пальцами рук. Щеки у него вислые,  но
на них играл румянец. Вика была уверена, что видит  его  в  первый  раз.
Доктор мягко намекнул, что это не так, но настаивать не стал.
   - Я ваш лечащий врач, - весело поприветствовал он  Вику,  как  только
появился в палате. - Ну, как у нас сегодня дела?
   Вика лишь минут пятнадцать  назад  получила  свою  положенную  порцию
обезболивающего, и  сейчас  спасительный  туман  уже  подбирался  к  ней
нежными приливами.
   - Знаете, доктор, зуд... Там, под гипсом, чешется.
   - Очень хорошо. Выздоравливает.
   - Зуд невозможный. Очень хочется почесать. Так, знаете...
   - Потерпите. После того что вам пришлось вытерпеть, это все ерунда. И
косточки наши очень неплохо срастаются. Я смотрел снимки.
   - Вы знаете, я ведь многое помню... но вот день аварии...
   - И хорошо. Лучше таким воспоминаниям и оставаться в  прошлом.  Вы  у
меня отличница.
   - А... почему меня не навещают, доктор?
   Он быстро взглянул на нее:
   - Лучше вас пока не беспокоить. Хотя ваши коллеги приезжали. Пока  вы
спали. Мы не позволили вас будить. И пока еще не позволим.
   - А-а... с работы?
   - Да. С вашей работы.
   - А... папа?
   - С ним все в порядке. Он все в той же клинике. У  вас  есть  хорошие
друзья. Очень хорошие. Они заботятся о вас и о ваших близких.
   - Папа... в клинике?
   - Да. А... а вы... Простите, Вика, вы не помните этого?
   -  Помню.  Помню,  конечно.  -  Вика  как-то  неопределенно  покачала
головой. И чего уж там скрывать - она все помнит. После  покушения  папа
выжил, а вот Леха - нет. Вот как вышло. Только папа остался  прикован  к
постели,  неподвижен,  что  было  бы  ужасно  для  человека,  привыкшего
проводить в постели не более шести часов в сутки,  если  бы...  Если  бы
папа знал что-либо о своем нынешнем состоянии. Такие вот штучки. Беда не
приходит одна, так было сказано большим писателем,  которым  Вика  очень
увлекалась в юности. Она это также помнила. Папа  впервые  открыл  глаза
лишь через месяц после покушения. Обычного  заказного  убийства.  Только
когда это приходит в ваш дом, это вовсе уже не выглядит  таким  обычным.
Леха просто-напросто стал еще одной жертвой в хронике заказных  убийств.
Есть такая хроника - "Ведение бизнеса в России". Она очень отличается от
подобных хроник в других странах. Очень.  Только  Вика  сейчас  об  этом
думать не станет.
   Папа выжил. И через месяц его вывели из бессознательного состояния.
   Но когда Вика смотрела в его прозрачные глаза, она видела, что там не
было папы - в его безжизненном отсутствующем взгляде. И  это  Вика  тоже
помнила. И сначала отец находился в их ведомственном  госпитале,  и  его
состояние долго, очень долго определялось словом "стабильное".  Ни  туда
ни сюда. Это вовсе не та стабильность, о которой мог  бы  мечтать  живой
человек, но что теперь делать, коли  так  вышло.  Коли  один  телефонный
звонок в состоянии изменить всю твою жизнь. И тогда Вика, зная, что отец
никогда бы подобного не одобрил, все же смогла перевезти его  в  частную
клинику, наняла лучшего швейцарского специалиста. Она не моргнув  глазом
отвезла бы отца в  зарубежную  клинику,  даже  невзирая  на  соображения
государственных интересов и тайн, но пока подобного  не  требовалось.  И
еще Вика помнила один день, когда зрачки отца  начали  совершенно  четко
реагировать на внешние раздражители. Пока  лишь  зрачки.  Но  Вика  была
уверена, что папа узнал ее. Это Вика видела в  его  глазах.  И  с  этого
момента врачи заговорили о положительной динамике и что, возможно, -  вы
только представьте, какое счастье!  -  вполне  возможно,  он  еще  будет
двигаться.
   Самостоятельно двигаться. А в тот день в глазах  отца  Вика  увидела,
словно короткие всплески, и боль, и безмерную грусть, но  это  уже  были
проявления жизни. Он узнал ее. По крайней мере Вика  убедила  в  этом  и
себя, и окружающих.
   Она была уверена, что именно эта ее убежденность поможет вернуть отца
из тех глубин мозга, в которых болезнь держала его взаперти.
   И был еще один день. Отец снова узнал ее. Вика  склонилась  и  просто
долго смотрела на него и слушала прерывистое дыхание, а потом его зрачки
задрожали. И неожиданно из уголка левого глаза по  щеке  отца  скатилась
сиротливая слеза.  Вполне  возможно,  что  это  было  лишь  рефлекторное
слезоотделение, но... только не для Вики.
   Отец узнал ее. И Вика обнимала папу так, как это было в детстве,  она
целовала его в лоб, но потом, после этой слезы, она ушла. Возможно,  это
лишь рефлекторное слезоотделение, все возможно. Только если  папа  узнал
ее, он очень бы не хотел, чтобы она видела  его  слезы.  Ничего,  гордый
человек, мы все восстановим. Мы справимся. В нашем мире было очень много
любви и очень много достоинства.  Пришла  беда.  Она  отняла  Леху,  она
отняла здоровье отца, и вот через несколько месяцев Вика сама  оказалась
прикованной к постели. И теперь нам придется со всем этим справиться.  У
нас остался единственный способ вернуть в наш дом жизнь -  Вика  и  Леха
маленькие. А пока нельзя забывать про краба, умненького краба, нашедшего
себе надежное укрытие. И о маске из  трепещущих  простыней,  поджидающей
где-то в тумане.
   - Вы действительно обещаете, что я  смогу  вскоре  увидеть  детей?  -
спросила Вика.
   - Даю вам слово, - ответил доктор. - Уже очень скоро.
   - Хорошо. - Голос ее зазвучал бесцветно, она уже  начала  блуждать  в
тумане. Потом встрепенулась:
   - Доктор, а телевизор?!
   - Но мы уже говорили об этом, Вика. Мы обо всем договорились.
   - Да... Знаете, эти таблетки. От них немножко дуреешь.
   - Знаю. Но пока, к сожалению, мы не можем от них отказаться.
   - Вообще-то они мне здорово помогают. Только вот сестра строгая.
   - Для вашего же блага, Вика, - Да?.. Это хорошо. А что телевизор?
   - Вика, - он мягко улыбнулся, - мы договорились  с  вами.  Сегодня  в
палате появится видео. И вы нам уже продиктовали  список  ваших  любимых
фильмов.
   - Он длинный? - произнесла Вика. Ее глаза блуждали по палате. -  Этот
список длинный?
   - Достаточно длинный, - терпеливо улыбнулся  доктор.  -  Но  мы  пока
ограничимся мягкими мелодрамами.
   -  А  "Притти  вумен"?  "Красотку"?  Не  забыли?  И   "Белое   солнце
пустыни"...
   - Конечно, конечно, Вика, обязательно. Мы это записали. Но  некоторым
фильмам придется подождать. Как и телевидению. Вы  же  станете  смотреть
"Новости". А никаких положительных эмоций подобные  передачи  у  вас  не
вызовут.
   - "Не читайте советских газет", - усмехнулась Вика.
   Врач снова быстро взглянул на нее, затем мягко улыбнулся:
   - Совершенно верно.
   - "Так ведь нет же других", - продолжила Вика. - "Вот  никаких  и  не
читайте!"
   Доктор смотрел на нее с нежной, заботливой улыбкой.
   - "Собачье сердце"? - проговорил он. - Булгаков?
   - Да, Булгаков. Видите, какие я помню вещи?! Значит, действительно не
все потеряно.
   - Вы у меня умница. Скоро будете помнить все.
   - Такое кино? - Викин взгляд  заволакивало  пеленой.  Туман...  -  Со
Шварценеггером? Да?
   - Вроде. - Доктор рассмеялся.  -  Вот  такая  у  нас  вышла  светская
беседа.
   - Да-да-да... славно перебросились  парой  слов.  -  Вика  неожиданно
рассмеялась. Смех вышел каким-то рассеянным.
   -  Но  некоторые  фильмы  и,  главное,  телевидение   придется   пока
исключить. Придется им пока подождать.
   - Пусть подождут, - согласилась Вика.
   - Я думаю, это вовсе не так страшно.
   - Совсем не страшно. Это ерунда.
   - Я рад, Вика, что у нас наблюдается подобное взаимопонимание.
   - Конечно. Вы - врач, я - ваша пациентка. Знаете, - сообщила Вика,  -
мне совсем прекратили сниться дурные сны.
   - Это хорошо.
   - А теперь, если вы не против, я отдохну, доктор.
   - Конечно-конечно. Отдыхайте. До свидания, Вика.
   - Счастливо вам. А когда вы придете в следующий раз?
   - Скоро. Думаю, через пару дней.
   - А они точно установят мне видео?
   - Уже сегодня вечером, - пообещал врач и направился к двери.
   - Доктор, - позвала Вика, и ему снова пришлось  нарисовать  на  своем
лице терпеливую улыбку, - я забыла... как называется  эта...  эта  самая
клятва, которую дают врачи?
   Он обернулся. На какое-то короткое мгновение улыбка его поблекла.  Но
лишь на короткое мгновение. Вика лучезарно улыбалась:
   - Вот эта вот клятва... По имени какого-то грека...
   - Клятва Гиппократа, - подсказал доктор.
   - Точно! А я вот... видите... А что значит его фамилия? Или это имя?
   Доктор смотрел  на  нее.  Но  улыбались  теперь  лишь  его  губы.  Он
проговорил:
   - Неожиданный вопрос. Гиппократ...  Гиппо  -  это  лошадь,  кратос  -
власть... Думаю - власть коней. Или, наоборот, властвующий над конями.
   Укротитель коней, наверное.
   - Как нам больше понравится? - спросила Вика, зевнув.
   Ее голос словно начал отлетать, и она счастливо прикрыла глаза.
   - Наверное, так.
   - Как больше понравится... До свидания, доктор.
   - Поспите. Всего вам доброго.
   И он ушел, почти бесшумно затворив за собой дверь.
   В  этот  день,  когда  приходил  лечащий  врач,   Вика   окончательно
утвердилась в некоторых выводах. Все они не стали  для  нее  неожиданным
открытием. Но теперь кое-что Вика знала наверняка.
   Она находится вовсе не в клинике.
   Нарозин - великолепное болеутоляющее.  Это  болеутоляющее  не  просто
чревато привыканием. Вика прилично подсела на нарозин.
   И еще: она в беде. С  ней  происходит  что-то  плохое.  Что-то  очень
плохое.

4. Странный факс

   Телеграфистку, обслуживающую платную факсимильную связь, звали Любой.
   На  Центральном  телеграфе,  расположившемся  в  большом  здании   на
Тверской, которое москвичи так и называли - Телеграфом, она работала уже
больше шести лет. И раньше у ее окошка всегда стояло  множество  народу,
толпилась очередь, хотя расценки, разумеется  с  учетом  инфляции,  были
значительно выше, не в пример нынешним. Как быстро все  меняется:  всего
лишь пять -  семь  лет  назад  факсимильная  связь  если  и  не  была  в
диковинку, все же являлась довольно  дорогим  удовольствием,  поэтому  у
Любиного окошка от клиентов не было отбоя.  Сейчас  же  народ  понакупил
себе факсов, и наличие аппарата в доме - в общем-то такая  же  обыденная
вещь, как и наличие телевизора или, скажем, холодильника:  если  человек
по роду его занятий пользуется факсом, то ни  у  кого  это  не  вызывает
удивления.
   Так же обстояли дела с мобильной связью. Еще совсем недавно небольшой
мобильный  телефон  в  руках,  какая-нибудь  "моторола",  был  предметом
зависти неимущих, аксессуаром дорогого образа  жизни  и  всякие  крутые,
бандюги там и прочие не расставались с "мобилами" даже в  сортире.  А  в
"Макдоналдсе" напротив Телеграфа, куда иногда по  пятницам  Люба  водила
детей, вообще смех да и только: сидит бычара с бритым затылком, в  одной
руке бутерброд с котлетой, в  другой  -  телефон.  Можно  подумать,  что
каждая минута его времени стоит состояния. А послушаешь, о чем  говорит:
"Вован, ну ты чисто конкретно, баб-то снял?" Ну точно, смех да и только.
Сейчас же с "мобилами" в руках рассекает всякая шантрапа,  мелкие  сошки
типа торговцев помидорами. Люди приличные, конечно же, мобильной  связью
пользуются и телефоны при себе имеют, но уже  больше  не  выставляют  их
напоказ. Да, времена меняются, прошлые игрушки быстро дешевеют.
   Поэтому сегодня к Любиному окошку факсимильной связи  за  целый  день
подошло всего семь клиентов. Конечно, Люба без дела не сидела.  В  таком
крупном коммуникационном улье, как Центральный телеграф, всегда найдется
работа, поэтому время пролетело быстро. И вот вроде бы  только  что  был
обед, а уже смена заканчивается.  И  уже  седьмой  год  как  Люба  здесь
работает.
   По пятницам за Любой всегда заезжал муж и привозил с  собой  детей  -
шестилетнего Коленьку и восьмилетнего Алешу.  И  бывало,  что  они  вели
мальчиков в расположившийся  напротив  входа  в  Телеграф  "Макдоналдс".
Супруг Володя ухаживал за Любой с давних пор,  еще  со  школы.  Но  Люба
замуж не торопилась - ее по праву считали одной из первых черемушкинских
красавиц, и она прислушалась к совету старшей сестры: "Не  бери  с  меня
пример, не выскакивай рано замуж. Отгуляй свое.
   На  твой  век  кобелей  хватит".  Любиной  старшей  сестре  подобного
посоветовать было некому. Они со своим Петенькой поженились,  сразу  как
получили паспорта. Такая была любовь! Да только ничего от той  любви  не
осталось. И теперь, родив, так же как и Люба, двоих, сестра превратилась
в расползшуюся по дивану жирную  грымзу  (она  так  и  не  справилась  с
послеродовым целлюлитом), засыпающую у телевизора,  а  любимый  Петенька
так закладывает, что впору его тащить к наркологу.
   Любе всего этого было не надо. Когда Володя уходил в армию,  она  ему
честно сказала: "Ждать не  буду".  Уж  лучше  так,  чем  потом  какой-то
доброхот ему в армию напишет. Им там и так нелегко,  бедненьким.  Володя
Любе нравился. Но нравились ей и  другие  ребята.  Люба  отгуляла  свое.
Вышло так, что это Володя ждал ее,  еще  год  после  армии.  Он  все  ей
простил. И вот тогда Люба увидела в нем надежную опору и смогла ответить
на его чувство. Она уважала своего мужа, отца ее детей, и любила его той
спокойной любовью, в которой не сгорают крылья. Люба и Володя  обладали,
что называется, семейным счастьем. А до всего  другого  -  так  вот  он,
пример старшей сестры, перед глазами.
   Конечно, материальное положение могло быть и получше, да недавно  муж
нашел новую работу в одном из автоцентров фирмы "Ангел" (а у Володи были
золотые руки), так что, глядишь, и с этим со временем все наладится.
   Володя в отличие от детей "Макдоналдс" не  жаловал,  обзывая  его  то
"биг-мачной", то "американской рыгаловкой". Люба  же,  напротив,  любила
побаловать себя роял  чизбургером,  пакетиком  картошки  с  кетчупом  да
пирожком с вишней, конечно, понимая, что все это полнит. А для детей эти
нечастые  походы  в  "Макдоналдс"  вообще  были   праздником.   Младший,
Коленька, ел очень плохо, а в "биг-мачной", из-за игрушек, прячущихся  в
детских пакетах "Хеппи-Милз", уплетал все за  обе  щеки.  Что  поделать:
жизнь нынче  тяжелая,  и  если  выпадала  возможность  устроить  себе  и
мальчикам маленький праздник,  то  вряд  ли  такой  возможностью  стоило
пренебрегать.
   Люба не представляла себе жизнь без телевизора; возможно,  она  стала
бы телевидеоманкой, если б имела чуть больше времени, а так  работа,  да
еще дом вести.  Однако  когда  у  нее  выпадала  свободная  минута,  она
смотрела все подряд: и сериалы, и "Времечко" - оно  же  "Сегоднячко",  и
видела  разные  репортажи  из  крупных  и  когда-то  закрытых   городов,
создававших индустриальную и оборонную мощь рухнувшей державы.  Люди  по
полгода не получали зарплаты, матери рассказывали, что уже  месяц  семьи
сидят на крапиве и единственные пирожные, которые они  могут  предложить
детям, - это черный хлеб, посыпанный размягченным  в  воде  сахаром.  От
всего этого у Любы болело сердце и одновременно...  успокаивало  -  ведь
кому-то было значительно тяжелее, чем ей. И по сравнению с увиденным  их
семейные походы  в  "Макдоналдс"  в  сытой,  увешанной  рекламой  Москве
выглядели расточительными пиршествами, праздничными балами, и было очень
хорошо, что  они,  их  семья,  могли  себе  такое  позволить.  В  сытой,
увешанной рекламой неземных, сногсшибательно дорогих вещей Москве.
   Итак, каждую  пятницу  за  Любой  заезжал  муж,  и  сейчас  ее  смена
подходила к концу, но Володя почему-то задерживался. Люба посмотрела  на
часы и решила, что успеет перекурить. Она открыла средний ящичек  своего
рабочего стола, где у нее хранились полплитки шоколада и  пачка  сигарет
"Кент-лайтс".
   Люба похлопала по карманам в поисках зажигалки, потом подняла  голову
- у ее окошка стояла Вера Григорьевна, старшая  смены,  а  рядом  с  ней
находился строгий и даже чуть мрачноватый человек в милицейской форме  и
еще один, с внимательными и подозрительно ласковыми глазами. Тот  был  в
штатском. Сердце Любы вдруг бешено  заколотилось  -  Володя  и  мальчики
задерживались уже почти на полчаса, и первая мысль,  прорвавшаяся  в  ее
голове, словно мощный импульс, посланный материнским  инстинктом,  была:
"Что? Что-то случилось?!" Люба привстала с рабочего места, опуская пачку
сигарет на стол, но Вера Григорьевна  выглядела  абсолютно  спокойной  и
будничным тоном произнесла:
   - Любочка, сегодня все факсимильные корреспонденции отправляла ты?
   - Да, Вера Григорьевна. - Любе пришлось  два  раза  сглотнуть,  чтобы
прогнать ком, подступивший к горлу.
   - Иди сюда, девочка. - Вера Григорьевна почему-то всегда обращалась к
своим подчиненным именно так. -  Тут  товарищи,  -  и  Вера  Григорьевна
сделала  внушительную  паузу,  что  должно  было  означать:  мол,   сама
понимаешь, товарищи  из  компетентных  органов,  -  интересуются  насчет
одного факса.
   У Любы сразу отлегло от сердца, и потом она увидела,  что  в  глубине
зала появился  Володя.  Он  вел  мальчиков  за  руки.  Люба  улыбнулась,
добродушно взглянула на визитеров и уже деловым тоном произнесла:
   - Да, конечно. Что вас интересует?
   За целый день у Любы было всего семь клиентов, и они отправили только
девять  факсов.  Поэтому,  что  бы   ни   интересовало   "товарищей   из
компетентных органов", у Любы проблем с этим не возникало. Как говорится
- нет вопросов.
   Вообще-то  Любу  никогда  не  интересовало  содержание   отправляемой
корреспонденции, она лишь принимала листки, вставляла их в  факсимильный
аппарат, нажимала клавишу "старт" и рассчитывалась с клиентами.
   У Любы была очень неплохая память,  однако  за  столько  лет  работы,
когда в течение смены  мелькали  десятки  лиц,  вырабатывалось  то,  что
кто-то из Любиных коллег  назвал  "рефлексом  зрительной  забывчивости".
Такое  происходило  не  только   с   Любой.   И   как-то   ей   попалась
научно-популярная статья на подобную тему.
   Выходило так, что  это  была  своеобразная  самозащита  мозга,  когда
массив  зрительных  образов  оказывался  слишком  уж  большим,  портреты
бесконечно мелькающих  людей  ненадолго  запечатлевались  в  оперативной
памяти и быстренько оттуда стирались, высвобождая место для  новых.  Там
же Люба прочитала, что нечто подобное -  такая  же  самозащита  мозга  -
наблюдается у представителей  некоторых  других  профессий,  например  у
дикторов телевидения. Только у тех притупляется память на воспринимаемый
текст - еще бы, за день они выдают  такое  количество  информации,  что,
запоминай они все надолго, глядишь, и крыша поедет. Поэтому, когда  Любе
показали один из отправленных ею  сегодня  факсов  и  попросили  описать
внешность отправителя, она почувствовала  вполне  понятные  затруднения.
Однако факс оказался действительно  необычным,  и  Люба  вспомнила,  что
мельком взглянула на него несколько часов назад.  И...  на  отправителя,
улыбнувшись ему, когда протягивала квитанцию и сдачу  мелочью,  чтобы  в
следующую минуту отправителя забыть. Человек в штатском с  внимательными
и  подозрительно  ласковыми  глазами  очень  мягко  и  очень  настойчиво
сообщил, что он нуждается в Любиной помощи.
   Очень нуждается. Может, была в нем какая-либо особенность?  "Ну  Боже
мой, - подумала Люба, - я  им  что  -  фотоаппарат?  В  мои  должностные
обязанности не входит запоминать каждого клиента. Хотя, конечно, их было
сегодня всего семеро".
   И все-таки Люба постаралась им помочь. Да, это был пожилой  улыбчивый
мужчина, вроде бы... в очках, да, точно в очках... Седые волосы, но... в
нем  не  было  ничего,  за  что  зацепиться  глазу,  обычный...  Никаких
особенностей. Люба даже не уверена, сможет ли она его узнать, покажи  ей
фотографию. Хотя, конечно, сможет. Только  если  ей  покажут  фотографию
сегодня, а  не  через  несколько  дней,  когда  индивидуальные  черты  в
веренице лиц  сотрутся  окончательно.  Но  такой  фотографии  у  них  не
имелось.
   - Постарайтесь вспомнить еще что-нибудь, - попросили ее.
   - Ну говорю же вам - пожилой мужчина, совершенно обычный.  Ну  может,
представительный такой.
   - И часто вы пересылаете подобную корреспонденцию?
   - Да нет,  в  основном  документы.  Бывает,  какие-то  графики...  Я,
думаете, смотрю?..
   - А тут фотография...
   - Ну да, так в основном студенты шутят. А здесь пожилой мужчина...
   А... что-то случилось?
   Ей не ответили. Снова мягкая улыбка:
   - Если все же о чем-либо вспомните, свяжитесь с нами, пожалуйста. Вот
по этому телефону.
   Любе протянули  карточку.  Там  был  номер  телефона  и  имя  -  Петр
Григорьевич Новиков. И больше ничего.
   "С Петровки небось", - подумала Люба, пряча карточку в  верхний  ящик
стола.
   И они ушли.
   Володя и дети уже давно ждали ее - словом, было пора, но  Люба  вдруг
почувствовала, что ее распирает любопытство. И больше всего  она  сейчас
хочет раскрыть телефонную книгу и по номеру  определить,  куда  все-таки
был отправлен этот необычный факс. Люба ощутила,  что  совсем  рядом,  в
двух шагах, существует тайная жизнь, какие-то пожилые мужчины отправляют
странные корреспонденции, а потом приходят  люди  с  Петровки...  Володя
раскроет рот от удивления, не говоря уже о подругах. С  другой  стороны,
лучше держаться от всего  этого  подальше.  Как  говорится  -  от  греха
подальше.  Однако  ничего  не  произойдет,  если  она  все  же   откроет
телефонную книгу и удовлетворит свое любопытство.
   Люба, ощущая какое-то незнакомое ей азартное волнение, начала листать
телефонную книгу: сначала междугородный код. Вот эти-то цифры она  знала
на память -  память  на  цифры  у  нее  была  великолепная,  -  это  код
Ростова-на-Дону.
   Дальше - область. Код города. Палец  Любы  двинулся  снизу  вверх  по
раскрытой странице. Вот, нашла. Небольшой город под  Ростовом.  Батайск.
Дальше следовали цифры зуммера, "двойки", дополняющие местный телефон до
семизначного, и сам номер телефона. Люба перевернула  страницу  -  чужие
тайны, сплетни, умозаключения и этот  незнакомый  волнующий  азарт.  Оп!
Палец Любы остановился.
   - Я так и знала, - прошептали ее губы.
   Люба не очень понимала, что именно она "так и знала",  однако  теперь
была убеждена - дельце здесь явно не чисто.
   Это был телефон Батайского управления  внутренних  дел.  И  необычный
факс ушел именно туда.
   Люба захлопнула  телефонную  книгу.  Ладно,  пора  уже,  дети  и  муж
заждались. И Любе будет что рассказать. Только сейчас  она  поняла,  что
подобный факс, отправленный в такое место, действительно выглядит  очень
необычным. Люба еще раз бросила взгляд на листок. Интересное  получается
дело. Значит, из Батайска этот факс вернулся  на  Петровку  (по  крайней
мере Люба думала, что это была Петровка), переполошил там людей.  И  вот
они заявились к Любе на Центральный телеграф,  откуда  все  и  началось.
Интересное дело.
   Это была фотография молодой женщины в деловом костюме. Пожалуй,  Любе
стоило признать, что  эта  женщина  очень  красива.  Она  спускалась  по
лестнице.
   Факс бегал  туда-сюда,  но  фотография  все  равно  была  отчетливой.
Интересная молодая женщина. Деловая - в руках папочка.  Видимо,  куда-то
торопится и на фотографа вовсе не смотрит. За своей спиной она оставляла
вход в роскошное  офисное  здание.  Большие  буквы  по  всему  фронтону:
"Группа "Континент"". Уж кто-кто, а Люба наслышана об этом "Континенте".
И очень странная приписка внизу листа: "Правда, она хороша? Много лучше,
чем о ней думают".
   Крайне  странная  приписка,  а  вкупе  с   тем,   что   этим   факсом
заинтересовались люди с Петровки...
   Что все это могло значить? Что за тайну скрывал в  себе  этот  листок
бумаги?
   И как жаль, что Люба все же не запомнила внешность отправителя  более
досконально. Интересная молодая женщина, странная приписка,  факс  бегал
туда-сюда, и отправили его с Центрального телеграфа. Зачем? Уж это  Люба
знала лучше многих. Такой  пожилой  представительный  мужчина  явно  мог
воспользоваться другим, бесплатным факсом, находящимся у него дома или в
офисе кого-нибудь из своих знакомых. Поэтому выходило,  что  Центральным
телеграфом  воспользовались  с  единственной  целью  -  чтобы  сохранить
анонимность и чтобы было невозможно отследить адрес отправителя.
   - Вот тебе на! - негромко проговорила Люба. -  Все  понятно.  -  Люба
продолжала смотреть на листок. Чем тебе не детективная история?
   И тут Любу словно кольнуло в сердце и какая-то пелена  перед  глазами
растаяла. Была,  была  особенность,  о  которой  Люба  вспомнила  только
сейчас. Нет, не  лица,  лица  для  нее  часто  одинаковые,  а  некоторую
особенность, которую  глаза  видели,  да  она  не  поняла,  которую  она
заметила, но удивиться и осознать ее не успела. И так бы все и осталось,
если бы не визит этих людей с Петровки. А теперь она вспомнила. Руки!  И
лишь  теперь  пришло  запоздалое  удивление  увиденным  несоответствием.
Конечно, руки у многих людей, особенно если они музыканты или кабинетные
работники - словом, белоручки,  стареют  позже  всего  остального.  Этот
пожилой представительный мужчина был явно из  белоручек.  Люба  заметила
это, протягивая ему квитанцию и мелочь. Он обладал явно  не  усталыми  и
грубыми руками труженика. Но сейчас Любе показалось, что в  свете  этого
визита с Петровки важнее кое-что другое.  У  пожилого  представительного
отправителя загадочного факса были красивые,  может  быть,  холеные,  но
главное - молодые руки.  Достаточно  крепкие,  как  у  мужчины  в  самом
расцвете сил.
   Люба уставилась на пустое  окошко,  где  несколько  часов  назад  она
видела эти руки. Молодые руки у пожилого человека. Было  ли  это  важной
отличительной особенностью? Молодые руки у пожилого человека. Ну и  что,
просто человек следит за собой. На столе лежала  карточка  с  телефоном.
Петр Григорьевич Новиков. Теперь уже Люба была убеждена,  что  приходили
точно с Петровки.
   Позвонить? И что?! Рассказать про руки? Ее поднимут на смех  -  бабьи
бредни, тоже мне, вспомнила отличительную особенность. Люба еще какое-то
время смотрела на телефон, карточку и пустое окошко. Она  соприкоснулась
с тайной. Сегодня что-то произошло, что-то совсем другое,  непохожее  на
рутину повседневности. Но надо ли это ей, Любе, матери двоих детей? Нет,
конечно! И что она могла сделать - позвонить, чтобы ее подняли на  смех?
Ей ведь спасибо не скажут, а неприятностей она нажить сможет -  мало  ли
что...
   И Люба начала собирать  веши  со  своего  рабочего  места.  Все  уже,
хватит, действительно лучше от греха подальше.
   Она решила не звонить, но карточку  с  телефоном  Петра  Григорьевича
Новикова положила в свою сумочку. На всякий случай. Вдруг  она  вспомнит
что-нибудь более существенное,  чем  красивые  молодые  руки  у  пожилых
отправителей загадочных факсов?..
   Но Володька, конечно, обалдеет, когда Люба ему  все  расскажет.  И  в
крайнем случае на Петровку она сможет позвонить и из дома.
   Люба приняла решение. Она оставила  рабочее  место  и  направилась  к
ожидавшим ее мужу и детям. Но даже если бы она приняла другое решение  и
позвонила  прямо  сейчас,  вряд  ли  этот  звонок  успел   бы   что-либо
предотвратить.
   Для Любы и тех, кого она считала "людьми с Петровки", время уже  было
упущено.
   Как  и  для  некоторых  других  людей,  вовсе  не  догадывающихся   о
существовании Любы с ее сомнениями и плохой памятью на  лица.  И  честно
говоря, ей очень повезло. В том,  что  не  удалось  запомнить  внешность
отправителя более досконально, присутствовала огромная доля везения. Это
действительно было удачей. Но так Судьба распорядилась не для  всех.  Не
все оказались такими везунчиками, как телеграфистка платной факсимильной
связи, принявшая  в  этот  день  -  несмотря  на  то  что  ее  распирало
любопытство - единственно правильное решение: оставить  этот  загадочный
факс в покое и держаться от греха подальше. Не  все...  Кому-то  повезло
меньше. Значительно меньше. Можно даже сказать, что им не повезло вовсе.
5. Пропавшая минута

   В роковой день, когда произошло то, что газетчики и прочие масс-медиа
нарекли "черной свадьбой", командир отряда  милиции  особого  назначения
Павел Лихачев выполнил приказ. Он сделал только это, и с него все взятки
гладки. Он дождался обещанной ему второй части инструктажа  -  теперь-то
он подозревал, что она  была  главной,  только  теперь  поздно  что-либо
подозревать - и выполнил все в соответствии с полученными  инструкциями.
Так в чем  же  дело?  Почему  он  все  это  время  казнит  себя,  а  его
подчиненные отводят глаза?
   По большому счету Паша всегда был лишь  великолепным  исполнителем  -
приказы отдавали другие. Такова была их служба. ОМОНу  ставилась  задача
(а стоит признать, что отряд  Паши  всегда  считался  элитным),  и  ОМОН
обязан был с ней справиться. Так было всегда. Так было и в  Чечне,  и  в
других местах, потому что приказы не обсуждают. Даже несмотря на то  что
порой эти приказы отдают люди безответственные, порой -  некомпетентные,
а чаще всего - преступные. Такова структура нынешней власти, но это дело
политиков. И не задача боевого  подразделения  решать,  компетентен  или
преступен тот или иной приказ. Паша и бойцы его отряда уже привыкли, что
спецподразделениями прикрываются все, кому  не  лень,  списывая  на  них
собственные неудачи и просчеты. Да, привыкли, и пытаться  своими  силами
менять что-либо в таком порядке вещей -  то  же  самое,  что  воевать  с
ветряными мельницами. Паша никогда  не  собирался  воевать  с  ветряными
мельницами: менять порядок вещей - это действительно дело политиков.
   Так в чем же проблема? Командир группы ОМОНа Павел Лихачев сделал все
в соответствии с полученными им инструкциями. В тот роковой  день  отряд
Павла был передан под командование двух прибывших  из  Москвы  "бобров",
которые Паше сразу не понравились. Один из них назвался майором Гриневым
(а Паша тогда подумал, что если это так,  то  сам  он  -  Петр  Первый),
второй вообще предпочел сообщить  лишь  свою  фамилию.  Паша  немедленно
вычислил  контору,  которую  оба  "бобра"  представляли.  В  его   семье
потомственных  сотрудников  органов  внутренних  дел  эту   контору   не
жаловали. Но опять же приказ есть приказ - Паша слышал,  что  из  Москвы
была получена какая-то важная оперативная информация. Пока ее проверяли,
отряду Паши был отдан приказ выдвинуться к загородному особняку  Лютого,
где уже собирались гости, а через некоторое время должна  была  начаться
эта самая свадьба. Отряд  Павла  Лихачева  усилили  прибывшей  вместе  с
московскими "бобрами" группой спецназа, только теперь-то Паша знал,  что
это были снайперы.
   Они держались отстраненно, на контакт почти не шли,  совсем  не  так,
как это  бывало  в  сводных  отрядах,  когда  люди,  которым  предстояло
выполнять общую задачу и идти  вместе  под  пули,  вовсе  не  брезговали
знакомством. Они были немногословны, правда, вежливы,  но  иногда  в  их
репликах, а скорее в уголках их глаз Паше чудилась  какая-то  неприятная
надменность. А если говорить точнее - какая-то насмешливая  надменность.
Господи, к чему теперь пытаться все это анализировать?! Просто эти  люди
знали, зачем пришли. Теперь и Паша знал, что это так. И бойцы его отряда
тоже. А Пашу выставили крайним. Его развели, или его подставили  -  Паше
было плевать на термины. Потому что им прикрылись и выставили его  самым
последним дураком. Именно поэтому его подчиненные отводят глаза.  Именно
поэтому вот уже который день Паша не находит себе места.

***

   Вторая (а по сути - главная) часть инструктажа была  проста,  и  Паша
выполнил ее  со  скрупулезной  точностью.  Отряд  Паши  был  выдвинут  в
сосновый бор, отделяющий ограду дома Лютого от реки. Между кромкой леса,
где располагался ОМОН, и оградой находилось открытое пространство.  Паше
было приказано оставаться в лесу и не двигаться с  места  ни  при  каких
обстоятельствах. Это и была, собственно, вторая часть инструктажа.  Паша
мог предпринять какие-либо действия лишь по  личному  приказу  старшего.
Старшим  являлся  майор  Гринев.  Что  бы  ни  произошло,  Паша   должен
оставаться на месте до специального приказа. И в  этом  не  было  ничего
странного, ничего неожиданного - вертикаль она и есть вертикаль.
   Совершенно обычный приказ, если не учитывать того факта, что Паше  не
раскрыли полностью задачи и не захотели делиться полученной  оперативной
информацией.
   Правда, тогда Паша почувствовал, что это дельце попахивает дерьмецом,
но все же приказ был абсолютно нормальным.
   Сейчас Паша так не считал.
   Так или иначе, Павел Лихачев получил инструкции, его отряд остался  в
лесу охранять от кого-то именно эту часть соснового бора, а прибывшая из
Москвы группа спецназа (снайперы! Теперь Паша знал  наверняка,  что  это
были снайперы) во главе с майором Гриневым двинулась вдоль кромки леса в
обход, к задней стороне ограды особняка Лютого.
   До взрыва оставалось не более двадцати  минут.  Только  ни  Паша,  ни
кто-либо из его отряда вовсе не догадывался о том, что  может  произойти
взрыв.

***

   Существовала еще одна проблема. Приказ  не  двигаться  ни  при  каких
обстоятельствах Паша Лихачев получил лично, никто из бойцов  его  отряда
этого приказа больше не слышал. Майор Гринев отвел его  в  сторону,  так
просто, вроде бы поболтать о разных пустяках. Они  поговорили  о  фильме
"Держись, братан!", об исполнителях главных ролей, родственниках Лютого,
бракосочетающихся сегодня, и Гринев даже вывел Пашу на душевный разговор
о  детях,  и,  как  бы  ненароком,  Паша  получил  вторую  часть   этого
инструктажа. Ситуация была совершенно штатной,  а  инструктаж  -  вполне
обычным. Паше и в голову бы не взбрело потребовать письменного приказа.
   Павел Лихачев думал о том, что его элитное подразделение,  собственно
говоря - докатились! - вынуждено охранять сходку какой-то  братвы.  Паша
не имел бы ничего против, если б эти обнаглевшие криминалы,  выстроившие
свои  особняки  практически  рядом  с  правительственными  резиденциями,
перебили друг друга.
   - Вор должен сидеть  в  тюрьме!  -  любил  повторять  Паша  фразу  из
известного фильма, а затем, с жестким блеском  в  глазах,  мог  негромко
добавить:
   - Или - лежать в земле.
   Так что Паше и в голову не могло прийти просить письменного  приказа,
все как обычно...
   Сейчас  же,  по  истечении  некоторого  времени,  Паша  с   ощущением
какого-то неприятного холодка внутри понимал, что все было вовсе не  как
обычно.
   Отряд Паши занял позицию, от которой и до главных ворот дома  Лютого,
и до задней  ограды,  куда  выдвинулся  майор  Гринев,  было  одинаковое
расстояние.
   Сейчас, по истечении некоторого времени, Паша предполагал,  что  даже
это было сделано неспроста. Более того, Паша  Лихачев  предполагал,  что
обычная рутина и неразбериха в тот день существовали  для  кого  угодно,
только не для человека, представившегося  майором  Гриневым.  Тот  лишь,
словно невидимый дирижер, скрытый темнотой притихшего зала,  умело  всем
воспользовался. И неразберихой, и им,  Пашей,  и  подразделением  ОМОНа.
Перестраховщиком Севостьяновым и даже... Лютым,  выставившим  их  вон  с
порога собственного дома. Так думал Паша, и он очень бы хотел ошибиться.
Все это было мутным и темным. Командир отряда милиции особого назначения
Павел Лихачев с гораздо большим удовольствием бы считал, что  тут  вовсе
не присутствовало злого умысла, а так все вышло случайно. Что даже и для
майора Гринева подобный исход событий оказался полной неожиданностью, по
старой доброй формуле: "Хотели как лучше, получилось как всегда".
   Потому что в противном случае Павлу  пришлось  бы  признать,  что  он
обладает очень неприятным знанием.
   ПРЕДЧУВСТВИЕ, КОТОРОЕ СБЫЛОСЬ?
   О том, что группа снайперов во главе с майором Гриневым  приходила  в
этот день вовсе не для охраны свадьбы. И вовсе не для охраны спокойствия
респектабельных жителей  окрестных  особняков  от  неожиданных  действий
гостей криминального авторитета Лютого. Это знание было простым и ясным,
словно ты глядишь в черноту омута сквозь прозрачный слой воды. И  видишь
там, у самого дна, темные тени и  понимаешь,  что  смотреть  дальше  уже
нельзя - что-то таящееся там, внизу, под тенями, заметит тебя и  уже  не
отпустит, поэтому лучше побыстрее отвести взгляд. Они все знали заранее:
подразделение снайперов во главе с майором Гриневым приходило в тот день
с такой же простой и ясной, как взгляд из  омута,  целью:  ликвидировать
группу киллеров, после того как она закончит свое дело,  закончит  бойню
на свадьбе в доме Лютого. Командир ОМОНа Павел Лихачев послужил им  лишь
прикрытием да еще помог им в этом деле. И самое дикое заключалось в том,
что податься Паше с этим своим знанием было абсолютно некуда. И это  еще
только начало. Потому что один из киллеров уцелел.

***

   - Лихачев, не высовывайся, - сказал ему майор Гринев, перед  тем  как
увести свою группу к задней стороне  ограды  особняка  Лютого,  -  а  то
начальство чего-то нервничает. Заметят - позвонят, опять поедешь  домой.
Имеется оперативная информация, что там, -  он  указал  в  сторону  дома
Лютого  и  говорил  громко,  чтобы  его  слышали  все,  -  может  что-то
произойти. Если нас опять вернут,  а  там  не  дай  Бог  чего,  то,  сам
понимаешь, по головке не погладят. Ладно, удачи.
   И они ушли.
   И лишь теперь, анализируя этот день, Павел понял, что он не  повторил
вслух вторую часть инструктажа (ту самую, которую дал Паше, отведя его в
сторону) - находиться здесь, на  весьма  приличном  расстоянии  от  дома
Лютого, взять под контроль этот сектор ограды и ничего не  предпринимать
до особого распоряжения.
   - Лихачев, возможны гости по вашему направлению, - сказал ему Гринев,
- поэтому сиди, не высовывайся и жди,  что  бы  ни  произошло.  Пока  не
получишь приказа.
   Но никто из бойцов его отряда подобной фразы  от  майора  Гринева  не
слышал.
   Возможно, это была случайность и за этим ничего не  стояло.  Паше  бы
очень хотелось считать, что это было так.

***

   Через двадцать минут произошел взрыв. Через двадцать минут все  самые
худшие Пашины предчувствия начали сбываться с немыслимой быстротой.

***

   У Паши в подразделении служил один малый по фамилии Завьялов. Хороший
боец, но со странностями. Завьялов симпатизировал Русскому Национальному
Единству. Но в этом не было ничего странного - многие  ребята  различных
силовых ведомств, а также офицеры Министерства обороны, кто тайно, а кто
и явно,  симпатизировали  РНЕ.  Но  Завьялов  почитывал  очень  странную
литературу, причем с карандашом в руках. Народ в  принципе  его  за  это
уважал.  Правда,  сами-то  мужики,  если   выпадало   свободное   время,
увлекались боевиками и  детективами  -  Доценко,  Корецкий,  Маринина...
Завьялов же читал всякие мудрости. В  том  числе  и  Фридриха  Ницше.  У
Завьялова были две большие книги его сочинений и  один  маленький  томик
афоризмов. Читать Ницше было тяжело, Паша попробовал, да отложил. Однако
признал, что это, конечно, мощный автор.  Паша  так  и  сказал:  "Мощный
автор", но потом вернул  Завьялову  книжку  и  почему-то  чуть  виновато
улыбнулся. Но отдельные фразы Пашу очень даже заинтересовали.  Они  были
яркими и точными, и без всякой лишней лабуды, сам бы  лучше  не  сказал.
Завьялов  их  подчеркивал  карандашом  прямо  в  книге.  Некоторые  Паша
запомнил. И с удивлением обнаружил, что сослаться на них в беседе  порой
бывает  очень  даже  полезно.  Одна  из  подчеркнутых  фраз  запомнилась
особенно. Паша сам думал так же, только сформулировать этого не  мог.  А
вот Фридрих Ницше - смог!
   "Если долго всматриваться в бездну, бездна начинает  всматриваться  в
тебя".
   Так сказал Фридрих.
   Ярко и точно. Мощный автор. Без всякой лишней лабуды.
   Сейчас Паша всматривался в бездну.

***

   ОНИ ВСЕ ЗНАЛИ С САМОГО НАЧАЛА.
   Они приходили с единственной целью - ликвидировать  группу  киллеров,
после того как те выполнят свою работу.  Мавр  сделал  свое  дело,  мавр
может уходить.
   В тот день Паша оказался  не  единственным  человеком,  которого  так
серьезно подставили. Кого-то подставили гораздо серьезнее, можно сказать
- смертельно.
   И когда, уже после заминки, подразделение Паши все-таки оказалось  на
месте событий и там был сущий ад с  разорванными  взрывом  человеческими
телами, и обезумевшие от ужаса люди метались  под  градом  перекрестного
огня, снайперы майора Гринева с хладнокровным спокойствием расстреливали
начавшую  отходить  группу  киллеров,   переодетых   в   официантов.   А
подразделение Паши послужило хорошим прикрытием, антуражем и  декорацией
всего мероприятия. Вот и все.
   Просто великолепно. Здорово.
   Свинцовый дождь должен был смыть все следы.  Но  одному  из  киллеров
удалось уйти.
   Что-то в самой глубине бездны колыхнулось. И... заметило Пашу.

***

   Когда прогремел взрыв, Паша даже не сразу в это поверил.  Средь  бела
дня,  черт  побери!  Может,   там   что-то   случилось   со   свадебными
фейерверками?
   Однако еще не улеглось эхо от взрыва, а на  свадьбе  неслась  бешеная
стрельба и панические крики гостей. Какой тут, к черту, фейерверк... Все
подразделение Павла Лихачева смотрело  на  дом  Лютого  и  -  на  своего
командира. Люди ждали приказаний к немедленным действиям.
   - Ну ни хрена себе, - протянул Завьялов.
   - Оружие к бою! - отрывисто произнес  Павел.  Но  он  получил  четкие
указания, поэтому вторым его приказом было:
   - Укрыться!
   Он посмотрел на ограду дома - вот и начали сбываться его самые дурные
предчувствия. Дело уже воняет не просто дерьмецом.
   "Какое, к черту,  "укрыться"?  -  подумал  Паша.  -  Надо  немедленно
двигаться туда".
   Но вслух он произнес:
   - У меня приказ стоять здесь.
   Завьялов бросил на него какой-то странный взгляд,  в  котором  словно
читался вопрос: "Ты что, оправдываешься, командир? Не валяй дурака!"
   Сухой треск выстрелов, высоко в кронах деревьев  перепуганный  галдеж
птиц... Время, время, сейчас оно растягивается, становится  бесконечным,
и все, что тебе надо сделать, ты должен сделать сейчас. Потому что потом
время становится водой, минувшей, утраченной...
   Портативная  рация   шведского   производства   работала   в   режиме
"симплекс", что означало попеременно либо прием, либо передачу. Во время
"приема" из рации доносились эфирные шумы,  во  время  "передачи"  нужно
было  утопить   клавишу   и   шумы   прекращались,   рация   становилась
передатчиком.
   Существовал более прогрессивный режим связи,  "дуплекс",  когда  были
возможны  одновременно  "прием"  и  "передача".  Да   что   говорить   -
существовали намного более прогрессивные средства связи. У кого угодно -
у братков, которые запросто прослушивали  милицейскую  частоту,  а  сами
становились вне досягаемости; и  в  Чечне,  когда  "чехи",  несмотря  на
всякие военные ЗАСы, знали о каждом их шаге, а сами пользовались крутыми
иностранными высокочастотниками (и не только  -  вплоть  до  космической
связи!), которых сейчас развелось немерено, да все это стоило  денег.  И
вот как получалось, что  и  у  бандитов,  и  у  отсиживающихся  в  горах
чеченцев на это деньги находились, а  родным  силовым  ведомствам  такое
частенько оказывалось не по  карману.  Хотя  по-Пашиному  выходило,  что
продай с десяток генеральских дач -  и  по  крайней  мере  хотя  бы  все
спецподразделения, а не только сверхсекретные команды  типа  пресловутой
"Альфы" обладали бы первоклассной связью. Но все  это  были  лишь  общие
рассуждения, не имеющие особого отношения к происходящим в данную минуту
событиям. Сейчас,  при  этих  расстояниях,  простенькая  шведская  рация
(выпущенная, к слову, уже очень давно) с режимом работы "симплекс"  была
в состоянии обеспечить приличную связь.
   Паша немедленно вызвал майора Гринева.  Он  использовал  его  кодовое
имя, назвал себя, произнес слово "прием" и отжал клавишу. Пошли какие-то
помехи. Павел повторил всю процедуру. Это опять не дало результата. Паша
поднял голову - майор Гринев находился сейчас с противоположной  стороны
ограды, вне прямой видимости, но до него  не  так  далеко  -  эта  рация
"пробьет" три таких конца. "Мать твою", - произнес Павел. Отряд стоял  в
лесу, укрытый прохладной  тенью  сосен,  но  на  лбу  у  Паши  выступили
капельки пота. Одна из них побежала вниз, совершая свое  путешествие  до
переносицы.
   К  множеству  одиночных  выстрелов  присоединился   лязг   автоматной
очереди. Били из "Калашникова", Павел постарался сейчас  не  реагировать
на этот звук. Он лишь до скрипа сжал зубы.
   - Прием, мать твою! Где ты, майор Гринев, прием!
   Паша извлек  свободной  рукой  вязаную  шлем-маску,  протер  ею  лоб,
быстрым движением натянул маску на лицо.
   "Прием!" Все подразделение уже находилось в масках. Они были готовы к
немедленному реагированию. Они были готовы выполнять  быстрые  и  четкие
приказы Паши.
   - Командир, - начал Завьялов, - этот... Надо  идти,  -  он  кивнул  в
сторону дома Лютого и добавил:
   - Паша.
   Лязг  короткой  очереди  автомата   Калашникова   повторился.   Потом
выстрелов стало значительно больше, и Паша подумал, что  это,  возможно,
пришла в себя дезорганизованная взрывом охрана.  Паша  крепко  выругался
вслух. Снова утопил клавишу на рации:
   - Прием! Прием!
   Но эфир был пуст.
   Паша немедленно переключился на резервную волну  и  в  режиме  приема
услышал только обрывок фразы: "... где этот мудак?"
   Затем с резервной частоты ушли.
   (Тогда,  в  тот   безумный   момент,   все   это   казалось   нелепым
недоразумением, сейчас же,  вглядываясь  в  бездну,  Паша  видел  совсем
другой рисунок.) Павел Лихачев  продолжал  отжимать  клавишу,  продолжал
вызывать Гринева:
   "Прием! Прием!"
   Потом неожиданно связь наладилась, даже эфирные шумы  начали  звучать
немного приглушеннее. В бешенстве голос майора Гринева ревел:
   - Лихачев, куда делся?! Мать твою!
   - На связи, - спокойно произнес Паша, потом добавил слово  "прием"  и
отжал клавишу.
   - Прием, мать твою! - Голос майора Гринева прозвучал с издевкой.
   Весь  Пашин  отряд  находился  здесь.  Все   его   подчиненные   были
свидетелями этой любезной радиобеседы. Служебная вертикаль. Элементарное
хамство, прикрытое понятием "субординации", но... это все потом. Это все
не важно.
   - Какого хера ты там торчишь,  Лихачев?!  Омудел,  что  ли?  -  Голос
майора Гринева, казалось, захлебывался в бешенстве.
   -  Выполняю  ваш  приказ,  -  ответил  Паша.  Он  продолжал  говорить
спокойно, правда, для этого ему пришлось дышать глубже, но он  продолжал
говорить спокойно.
   - Какой, на хер, приказ! Смотри, что творится у тебя под носом!
   Мудило! Тебе что, е... твою мать, совсем мозги отшибло?!
   Паша не мог его прервать,  режим  "симплекс"  -  либо  "прием",  либо
"передача"... Он лишь сильнее заскрипел  зубами.  Толя  Завьялов  сейчас
смотрел на него, в глазах Завьялова мелькнула какая-то  странная  искра.
Но майор Гринев прервал сам себя, перейдя на "прием". Паша  выждал  долю
секунды - все, он был спокоен, он  мог  контролировать  свое  внутреннее
состояние, и его внутреннее состояние не имело сейчас никакого  значения
в сравнении с тем, что творилось за оградой дома Лютого.
   - Товарищ майор, - ровно произнес Паша, - жду ваших указаний. Прием.
   - Троих на главных вход, остальных сюда, бегом! Как понял меня?
   Прием.
   - Понял вас. Прием.
   - Все. Бегом. Конец связи.
   Но через несколько секунд, когда Паша  со  своим  подразделением  уже
двигался кромкой леса к задней стороне ограды дома Лютого, майор  Гринев
снова вызвал его. Он сообщил оперативную информацию. Выходило  так,  что
майор Гринев сориентировался на месте. Дом  Лютого  подвергся  нападению
группы киллеров. Всех валить на землю. Если кто сопротивляется  -  огонь
на поражение. Потом он опять произнес:
   - Конец связи.
   Лязг автоматных очередей и множество сухих одиночных  выстрелов  были
ему ответом.

***

   И все же в тот день командир отряда особого назначения Павел  Лихачев
оказался не единственным человеком, которого  так  серьезно  подставили.
Сейчас, вглядываясь в бездну, Паша уже  знал  это  наверняка.  Да  и  не
только Паша. Еще вечером того же дня Толя  Завьялов  подошел  к  нему  и
негромко сказал:
   - Мне плевать, что эта мразь поубивала друг друга. Все эти  криминалы
с их разборками... Пена, накипь. Их надо давить, уничтожать! Плевать! Но
тебя эта сучья тварь здорово  подставила.  Этот  майор...  Советую  тебе
серьезно подумать на эту тему, Паша.
   И снова в прозрачных  глазах  Завьялова  блеснула  какая-то  странная
искра.
   Спасибо тебе, Толя Завьялов,  почитывающий  Ницше  и  симпатизирующий
РНЕ, за заботу, только куда уж серьезнее? В твоей же книжке, Толя, все и
написано... Серьезнее некуда.
   Павел Лихачев не знал точно, сколько времени  выиграл  майор  Гринев,
забавляясь с  ним  в  эти  радио-"кошки-мышки",  а  потом  засоряя  эфир
ругательствами в адрес Паши. Вряд ли более одной минуты. Скорее всего не
больше. Только этой минуты хватило, чтобы  дать  киллерам  закончить  их
работу, а потом приступить к своей работе. К  тому  единственному  делу,
ради которого прибыл майор Гринев с группой снайперов.  Свинцовый  дождь
должен был смыть все следы. Но одному из киллеров удалось уйти.
   Что-то в самой глубине бездны колыхнулось.
   Поэтому, когда средь бела дня рядом с продовольственным рынком слепой
мужчина, попросивший Пашиной помощи на автомобильном перекрестке,  повел
себя  крайне  неожиданным  образом,  командиру  отряда  милиции  особого
назначения Павлу Лихачеву,  в  принципе,  не  понадобилось  очень  много
времени, чтобы понять, что все это значит.  Единственное,  что  осталось
для Паши загадкой, - зачем все  было  делать  так  шумно?  На  глазах  у
многочисленных зрителей (они же впоследствии свидетели), да еще с  таким
ярким внешним эффектом. Достать Пашу можно было бы намного проще,  тише.
Это было для Паши загадкой. Но не долго.
   Бездна начинает всматриваться в тебя.
   Не очень долго.

6. Пауза

   Запахло медицинским спиртом в смеси с эфиром, стеклянно-металлический
звон... Шприц  всосал  жидкость  из  ампулы,  затем  его  освободили  от
воздуха, из тонкой иглы брызнула струйка лекарства, капелька его  так  и
осталась, застыв на острие. У медсестры были малиновые губы на  румяном,
налитом молочным здоровьем лице, очки в тонкой изогнутой оправе,  широко
распахнутые глаза, за  влажными  искрами  которых  таяли  сладострастные
сновидения. Имелся еще ладно скроенный белый  халатик,  при  взгляде  на
который   почему-то   вспоминалось   слово   "будуар";   халатик    этот
контрастировал с загорелыми ногами какой-то вовсе не медицинской  длины.
Вообще  медсестра  больше  всего  походила  на  актрису  незамысловатого
эротического видео, притворяющуюся медсестрой.
   - Это кефлекс,  -  произнесла  медсестра  своим  детским  голосом,  в
котором   странным   образом   смешивались    заботливое    участие    и
непоколебимость. - Американское лекарство. Чистейший пенициллин.
   Медсестру звали Любой. В загородный дом ее привезли неделю назад, и с
тех пор она жила здесь.  Еще  через  день  приезжал  врач.  Он  наблюдал
положительную динамику у обоих своих пациентов, умел молчать  и  получал
за свои визиты огромные деньги.
   - Вам нужен покой, больной. При таком ранении, - сказала медсестра  и
улыбнулась, - вы прямо как маленький...
   Да, Игнату Воронову  был  необходим  покой.  Некоторое  время  назад,
сначала у лесного озера, где Лютому и Мише Монгольцу удалось  остановить
чуть было не разгоревшуюся войну, а затем у черной  воды  Южного  порта,
Игнату пришлось сделать несколько резких телодвижений, и теперь его рана
опять  открылась.  Боль  была  мучительной.  Вялая  днем,   приглушенная
болеутоляющими, она усиливалась к ночи, не давая  Игнату  спать.  Однако
убойные дозы действительно неплохих лекарств сделали  свое  дело  -  уже
этой ночью Игнат спал спокойно и не видел никаких изматывающих снов. Его
дела явно шли на поправку.
   - Слышь, братан, нам некогда болеть, - заявил Лютый врачу, - поднимай
нас на ноги в авральном порядке.
   - Я же не волшебник, - удивился врач. - Я могу лишь помочь  организму
справиться...
   - Слышь, а я волшебник, - перебил его  Лютый.  -  Я  могу  превратить
врача в богатого врача. Найди мне средство. Хоть у африканских  пигмеев,
хоть у американских евреев. И убедишься, что я волшебник. А  волшебников
лучше не злить.
   Врач усмехнулся и пожал плечами:
   - Ну в принципе... ну наверное, можно поискать.
   - Вот и поищи.
   Ранения  в  руку  и  плечо  у  Лютого  оказались   несильными,   раны
зарубцевались, и скоро уже можно будет снимать бинты,  но  вот  с  ногой
дела обстояли значительно хуже: ногу буквально  раздробило  взрывом.  От
области колена и вниз глазам предстало кошмарное  зрелище:  мякоть  была
превращена в кровоточащую губку,  словно  отпадающую  пластами,  которые
обнажили  раздробленную  кость.  На  ноге  сделали  несколько  операций.
Пришлось сшивать не только мышечную ткань, но и сосуды,  были  применены
новейшие хирургические методы, в том  числе  и  по  наращиванию  костной
ткани, и ногу удалось спасти. Это было большим везением.
   Таким же большим везением, как и то,  что  все  экстренные  операции,
связанные с хирургическим вмешательством, окончились  прежде,  чем  люди
Миши Монгольца вздумали посетить больницу. Но  все  же  Лютому  пришлось
принимать огромные дозы болеутоляющих на основе кодеина,  наркотического
вещества, чреватого привыканием.
   - Это кефлекс, - повторила медсестра,  -  ранозаживляющее.  Чистейший
пенициллин.
   - А укольчик? - произнес Игнат.
   -  Обезболивающее?  -  В  улыбке  медсестры  проскользнуло   какое-то
странное плотоядное понимание. - Через два часа. Потерпите.
   - Что ж ты, Люб, делаешь? - усмехнулся Лютый.  -  Посадила  приличную
братву на нормальный кайф, а теперь заставляешь в ломках биться?
   - Что? - Сестра обеспокоенно захлопала ресницами.
   - Ох ты птенчик мой, - грудным голосом протянул Лютый, - женился б на
тебе по три раза в день.
   - А я б по четыре, - пробубнил Игнат.
   - Ох эти ваши шуточки... - Она слегка покраснела.
   - Я умою тебя лунным светом, заплету в твои кудри цветы... -  шутливо
продекламировал  Игнат,  потом,   перестав   улыбаться,   потянулся   за
сигаретами.
   - Не слушай его, Любань, - сказал Лютый. - Он моей сестре то же самое
обещал, а потом по рукам пустил.
   - Как? Что? - Медсестра смотрела на них  обоих.  -  Как  по  рукам...
серьезно, что ли? - Потом усмехнулась. - Ой, ну вы  прямо  действительно
как маленькие... - Видимо, для медсестры Любы это являлось исчерпывающей
формулой.
   - Давайте, больной, поворачивайтесь.
   Игнат лежал на правом, здоровом, боку,  а  тонкая  игла  одноразового
шприца вошла в его ягодицу, впрыскивая лекарство. Укол был болезненным.
   Эта их старая шуточка про  сестру,  которую  пустили  по  рукам...  У
Лютого  не  было  никакой  сестры.  Совсем  недавно  у  него  был  брат,
единственный и любимый. Да вот уже не за горами сорок дней...
   Укол был болезненным. Лекарство всегда  оказывалось  горьким.  Только
Лютый свое лекарство еще не принимал, и Игнат боялся, что месть за брата
станет его идефиксом.
   Стая акул, о которой говорил Лютый... Ему все же пустили первую кровь
("...и когда мне пустят первую  кровь  и  вся  стая  будет  готова  меня
разорвать, мне будет очень нужно, чтобы кто-нибудь меня прикрыл"), и все
это вовсе не кончилось. Происходит что-то очень странное,  что-то,  чему
Игнат не мог  найти  объяснения.  Все  версии,  предлагаемые  Лютым,  не
работают. И прежде всего потому, что  ни  одна  из  них  не  оказывается
достаточной,  не  объясняет  всего,  что  произошло  и  что   продолжает
происходить.  Все  версии,  накладываемые  на  события,  малы,   и   при
использовании любой из них, так или  иначе,  остается  что-то,  остается
некий хвостик, который этой версией  не  покрывается.  С  версией  "Миша
Монголец" - там уже был не просто  хвостик,  а  огромный  хвостище.  Эта
версия после известных событий отпала.
   Версия "Вика и группа "Континент"" также содержит несколько  подобных
хвостиков. Даже если не принимать во внимание все, что в последнее время
Игнату удалось выяснить  об  этой  пресловутой  Вике  -  ее  безупречную
репутацию, их с Лютым дружеское  расположение  и  чуть  ли  не  взаимную
симпатию... Времена и люди меняются. И одним  из  печальных  последствий
этих перемен является то, что подозревать, увы, можно всех. Но даже если
не принимать во внимание личных качеств  Вики,  говорящих  не  в  пользу
подобной версии, остается еще пустячок со множеством нулей... У Лютого и
мужа Вики имелись некоторые тайные соглашения.
   Группировка Лютого, в  числе  многого  другого,  контролировала  один
некрупный банк, который являлся прежде всего "банком для  своих",  такой
домашней конторой, и через него прокачивались огромные суммы. Эти деньги
не являлись, конечно,  криминальными  -  "Континент"  и  в  лице  своего
бывшего президента был все-таки весьма респектабельной компанией, - но и
до конца легальными эти проплаты назвать было нельзя.  Не  "черные",  не
"белые", а, так сказать, "серые" деньги.
   Налоговый пресс, непомерные таможенные пошлины...  Лютый  назвал  это
тайным "моторчиком", без  которого  в  нынешних  экономических  условиях
легальный бизнес просто не смог бы  существовать.  И  естественно,  Вика
знала об этих суммах. И  теперь  перед  Игнатом  открывалась  любопытная
картина - так или иначе,  несмотря  на  сопротивление  некоторых  членов
совета директоров, "Континент" и альянс "Лютый - Щедрин" медленно шли на
сближение. И уже существующий "тайный моторчик" мог в перспективе  стать
неплохим инструментом для подобного сближения.
   Вот тут и возникал этот самый  "хвостик".  У  Лютого  осталась  очень
крупная сумма. "Тайный моторчик". Только эти деньги принадлежали Вике  и
ее мужу, а не группе "Континент".
   - Понимаешь, Игнат, деньги лежат  у  меня,  -  рассказывал  Лютый.  -
Много. Мы с Алексеем... Так звали Викиного мужа... Словом,  у  нас  были
очень доверительные отношения. С моей стороны еще пара человек  об  этих
деньгах знает.
   - Ты имеешь в виду... что никто в "Континенте" об этих  суммах  и  не
догадывался?
   - Нет, догадывался. Один человек. Сама Вика.  Но  больше  никто.  Это
были их семейные деньги. Как говорится, "что имею, то и введу"...
   - Значит, случись что с тобой...
   - Совершенно верно, брат. Даже если сделать такое предположение,  что
Вика решила меня "завалить"... Да не, дичь какая-то. Но в любом  случае,
случись что с Лютым, эти бабки  просто-напросто  пропадают.  Кому  потом
долги объявлять?
   -  Но  ты  сам  говорил,  что  в  последнее  время   ваши   отношения
похолодели...
   - Оно и странно.  -  Лютый  вдруг  на  мгновение  замолчал  и  как-то
растерянно посмотрел на Игната. - Еще до... свадьбы она меня  стала,  ну
знаешь, сторониться, что ли... Словно ей про меня кто-то дерьма  наплел.
У нас ведь там тоже много проблем было. Гибель мужа и  автокатастрофа...
Но потом, на похоронах, - голос Лютого чуть  дрогнул,  -  она  подходила
соболезнования выражать, и знаешь... когда руку мне пожимала, как-то так
тепло, что ли... Я тогда решил, что сопереживает человек. Знаешь, о  ней
очень много хорошего говорят люди. Но у меня с ней никогда особо близких
отношений не было, она ж вся  рафинированная  такая...  С  мужем  ее,  с
Алексеем, - да, а с ней, так, ровные, скорее деловые. Но все  равно,  ее
деньги-то у меня. Она ж знала, что я сильно на контакт  с  "Континентом"
рассчитывал, и об этих деньгах не беспокоилась.
   ...Хвостик,  "тайный  моторчик".  Даже  если,  по  выражению  Лютого,
допустить такую "дичь", что в последний момент что-то изменилось  и  эта
черная свадьба все же заказана "Континентом", то Вике не составило труда
прежде извлечь свои деньги. Чуть упредить события.  Тем  более  что  это
стало бы привычной операцией, не вызывающей  никаких  подозрений.  Перед
тем как нечто рушить, следовало спасти все ценное. Как говорится:  утром
деньги - вечером стулья. "Тайный моторчик".
   Значит, кто-то еще? Кто-то третий?
   Кто-то, отправивший на  свадьбу  к  Лютому  киллеров,  часы,  минута,
которая пропала  а  затем  хладнокровно  подставивший  убийц,  когда  те
выполнили свою работу. Игнат теперь был уверен в этом наверняка. ОМОН не
просто прохлаждался в лесу в течение минуты, которую  вряд  ли  было  бы
возможно вычислить, если б не случайная милицейская  пуля,  остановившая
часы. Киллерам было дано время, чтобы закончить то, зачем они пришли,  и
эта пропавшая минута оказалась роковой и для них.
   Но одному из киллеров удалось уйти. И теперь он очень захочет узнать,
что же это за случайный наряд  ОМОНа  оказался  именно  на  маршруте  их
отхода, когда уже спасительная река за оградой дома Лютого и ждавшие  на
другой стороне реки брошенные автомобили были  так  рядом.  Что  это  за
случайный наряд ОМОНа, уничтоживший шестерых его подельников и открывший
огонь на поражение именно прежде всего по  официантам?  Вот  незадача...
Рука, вращающая калейдоскоп...
   Рисунок становился все более зловещим. Игнат Воронов  всматривался  в
бездну и видел там лишь  холодные  пальцы  безумного  дирижера,  который
вовсе не прекратил игру. И у них совсем нет времени, потому что  события
продолжают безудержно развиваться, а им  отводится  роль  то  жертв,  то
безмозглых  статистов.  Надо  остановить  этот  бешено   раскачивающийся
маятник, если это еще возможно.  Игнат  снова  вспомнил  своего  старого
учителя Цоя.
   Вещи говорят о себе больше, чем кажется.
   Учись видеть. Смотри в глубину.
   За внешним, видимым слоем событий всегда скрывается то, что ты ищешь.
   Игнат никогда не забывал лица своего учителя. Он  помнил  преподанные
ему уроки. Но... что  он  может  увидеть  в  этой  зияющей  тьме?  Часы,
пропавшая минута, Павел Лихачев, командир  местного  ОМОНа,  -  пока  их
единственная ниточка,  единственная  зацепка.  Остальное  -  лишь  голые
умозаключения, не подтвержденные фактами. И вся  проблема  в  том,  что,
возможно, сейчас, в эту самую минуту, к подобным умозаключениям приходят
не только они.
   А события становятся все более странными...

***

   Задачей киллеров, безусловно, являлось уничтожение альянса  "Лютый  -
Щедрин". Задача оказалась выполненной, и тот,  кто  заказал  эту  черную
свадьбу,  избавился  и  от  самих  киллеров.   Почему   же   тогда   все
продолжается? Зачем? Для чего кто-то пытался  столкнуть  Лютого  и  Мишу
Монгольца? Что происходит за тонким мутным слоем  на  поверхности  воды?
Что происходит в темноте, в которую ведут тайные нити?
   Вопросы,  вопросы...  А  если...  Игнат  неожиданно   ощутил   что-то
странное, словно отпали какие-то шоры. Словно он  был  уперт  в  решение
сложной задачи, а все, что надо было сделать, - это переместить  взгляд.
Сменить ракурс.
   Но ведь... Черт побери, но  тогда  получается,  что  решение  следует
искать совсем в другом месте. И нет  никакого  безумного  дирижера,  все
проще, лаконичнее.
   А если... Если предположить, что события не подчинены одной логике?
   А? Предположить существование  нескольких  игроков?  Ведь  тогда  вся
картинка совершенно меняется.
   Игнат вдруг почувствовал, как капелька пота прокатилась по его лбу.
   Духота, будет дождь... Капелька пота.  Игнат  смахнул  ее.  Несколько
игроков.
   Это должен был увидеть Игнат в зияющем мраке? Это он искал?
   Вот они - ночные охотники.
   Акулы нападают стаей, но действуют каждая за себя. И у того, кто  все
это  затеял,  что-то  пошло  не  по  намеченному  плану?   Можно   такое
предположить?
   И тогда раскручивать клубок надо совсем с другой стороны.
   Игнат Воронов извлек сигарету "Кэмел" из измятой пачки и посмотрел на
далекие сосны.  Их  потемневшие  кроны  тревожно  шелестели  в  ожидании
приближающейся грозы. Игнат прикурил от  газовой  зажигалки  и  какое-то
время наблюдал за тоненьким язычком мечущегося на ветру огня.  Потом  он
убрал палец с клапана, огонек потух. Снова перевел взгляд  на  тревожные
кроны далеких деревьев. Беспокойные  крики  множества  птиц,  восторг  и
страх природы перед надвигающейся бурей.
   Эта стая акул вовсе не  ушла.  Она  продолжает  ходить  кругами.  Она
невидима, но тревожное ощущение беды говорит о том, что она здесь.
   Где-то рядом. Совсем недалеко.

7. Возвращение

   Наконец-то все  это  закончилось.  Не  было  больше  белой  маски  из
трепещущих простыней,  да  и  звука  климпс-климпс,  звука  перебираемых
стекляшек, больше не было. Калейдоскоп прекратил свое вращение, и темное
безумие новых узоров не ждало ее больше. Она находилась  в  больнице,  в
просторной и светлой клинике, где под окнами юной  зеленью  распускались
липы, наполняя воздух ни с чем не сравнимой весенней свежестью.
   Темные пещеры закрылись, и где-то там, по ту сторону  тьмы,  осталась
сиделка  с  широко  расставленными  капризными  глазами  и  со  странным
требованием называть ее Аллой.
   Теперь она находилась под опекой  совсем  других  людей,  ласковых  и
заботливых. Она не знала точно, как называется эта клиника, но ведь  это
не важно. Важно было совсем другое: теперь ее могли навещать близкие,  и
теперь рядом с ней были дети, ее кудрявые  близнецы,  от  смеха  которых
воздух вокруг радостно звенел.
   Вика и Леха маленькие.
   И ее сердце наполнялось нежностью и светлой благодарностью за то, что
это было так.
   В кресле напротив сидел Андрей, ее  верный  добрый  Андрей,  и  читал
"Тропик Рака". Лехе нравился Генри Миллер, а "Тропик Рака" была одной из
любимых его книг, и, быть может, читая ее, Андрей пытался  сделать  Вике
приятное.
   Дорогой, милый, добрый, славный Андрей, стоит ли стараться сделать ей
приятное? Что может сравниться со счастьем находиться  рядом  со  своими
детьми,  знать,  что  они  бодры  и  здоровы,  и  слушать  их  деловитое
лопотание? Нет-нет, Вика никогда бы не стала  претендовать  на  большее,
даже и не думайте. Спасибо за это самое большое счастье.
   Свет, много света.
   Она, конечно, лежит в палате не одна. И это очень хорошо. Ей вовсе ни
к чему отдельная палата. С людьми веселее.
   С ней в палате  находится  еще  одна  женщина,  только  почему-то  ее
кровать отставили очень далеко. Вика не помнила, когда  она  познакомила
эту женщину со своими чудесными близнецами, но находилась в уверенности,
что сделала это.
   Лехи нет. И уже никогда не будет. Но она примирилась с этим фактом.
   Она нашла в себе силы. Он останется в ее снах и в ее  сердце,  и  уже
никакого мужчину на свете она не сможет так любить. Но она примирилась с
этим.
   Вика  и  Леха  маленькие  стали  смыслом  ее  жизни.  И  ее  любимый,
единственный ее мужчина остался не только в снах и не только в сердце  -
он остался в них. В их маленьких носиках,  в  их  карих  глазках,  в  их
нежных ротиках и чудных кудряшках.
   Мои любимые, мои чудесные.
   Только что они бегали по палате,  а  сейчас  отправились  с  няней  в
коридор. Зачем? Гулять? Но к чему эти тревоги? Все  теперь  находится  в
надежных и заботливых руках. Только не забыли ли  они  соски?  Пустышки?
Вика-маленькая вот-вот откажется от соски, она все чаще выплевывает ее в
последнее время, а вот Леха пока без соски не обходится.
   Кресло Андрея скрипнуло. И только сейчас Вика обратила внимание,  что
по бокам этого  кресла  расположены  спицованные,  словно  велосипедные,
колеса. Ну зачем он уселся в инвалидное кресло,  что  за  нелепость?  Не
стоит шутить такими вещами. Вовсе не стоит. Андрей  ей  улыбнулся  своей
хорошей, открытой улыбкой и снова углубился в чтение.
   Ну, все правильно. Ведь Вика знает, что сейчас они ждут папу. С папой
все уже хорошо ("Что за беспокойство, Вика, я быстро от всего оправился,
заживает, как на кошке"), и теперь он придет навестить ее. И быть может,
Вика немножко всплакнет на его  груди.  Совсем  немного.  Ведь  от  слез
становится легче, поэтому чуть-чуть можно.
   Вика повернула голову и посмотрела на свою  соседку  по  палате.  Она
заметила,  что  кровать   той,   второй   больной   украшена   какими-то
разноцветными  ленточками.  Много-много  ленточек,   какой-то   нарядной
карнавальной мишуры. Вот странно, зачем это ей?
   У Викиной соседки были  очень  красивые  волосы.  Тяжелая,  волнистая
копна, такая же, как у Вики. Видимо, сейчас  она  спала,  но  как-то  уж
очень тихо, Вика даже забеспокоилась. Словно  ее  соседка  закуталась  в
сон, как в кокон, и ждала  пробуждения.  Но  Андрей,  видимо  уловив  ее
беспокойство, покачал головой - все в порядке. Конечно, с соседкой все в
порядке, единственное непонятное чувство: Вика никак не могла вспомнить,
кого она ей напоминает. И еще она слышала  какие-то  шлепающие  звуки  в
коридоре, как будто по полу били мокрой тряпкой.
   Кресло Андрея скрипнуло (черт  побери,  кресло-то,  наверное,  стоило
смазать!), он улыбнулся ей: все в порядке.
   Шлепающие звуки в коридоре -  они  не  причинят  вреда  бегающим  там
близнецам? Но ведь Андрей только что покачал головой: все в порядке.
   Вика прикрыла глаза и услышала слово "нарозин". Вернее, она  услышала
целую фразу из  совсем  недавнего  и  такого  пугающего  прошлого:  "Под
действием нарозина". И  она  даже  узнала  голос  и  вдруг  поняла,  что
единственным постоянным атрибутом этого голоса была тщательно скрываемая
капризная надменность. Это был голос Аллы,  сиделки,  женщины  с  широко
расставленными глазами и с восковой, словно искусственной, кожей лица.
   Вика,  открыла  глаза  и  снова  вернулась  в   свет.   Двери   шумно
распахнулись, Вику пришли навещать. Гости,  очень  много  гостей,  целый
праздник.
   Там была няня, несущая близнецов  на  руках,  Виноградов  с  огромным
букетом цветов и еще множество смеющихся лиц. Почему-то некоторые из них
были в конусообразных колпаках, словно они  карнавальные  звездочеты,  -
Вику решили повеселить? Вика поднялась с постели навстречу своим гостям,
они все ввалились в ее палату, оставив за собой открытую дверь.  Впереди
шла няня с малышами на руках. Завидев маму, они обрадованно тянули к ней
ручки. Вика  подалась  вперед.  И  лишь  потом  поняла,  что  ее  малыши
проплывают мимо. Потом, когда увидела тихое разочарование в их глазах.
   Куда вы? Куда, мои славные? Она протянула к ним руки, но... Няня  шла
мимо, увлекая за собой толпу гостей. Они все смеялись и не видели  Вику.
Они пришли  не  к  ней.  Они  пришли  навещать  вторую  больную,  ту,  с
разноцветными маскарадными ленточками, повязанными на кровати.
   Вика вдруг  ощутила  такое  же  тихое  разочарование,  тихую  грусть,
которую только что видела в глазах своих детей.
   Они все, смеющиеся и веселые, не видели  Вику.  Они  пришли  навещать
вторую больную, и теперь Вика поняла, кого она ей напоминает. Та, вторая
больная также приподнялась на  кровати,  она  принимала  предназначенные
Вике цветы, а потом протянула руки к ее близнецам. Но самым  странным  и
самым пугающим было другое - близнецы так  же  улыбались  ей  и  так  же
протягивали к ней свои ручки.
   Вика еще выше села на кровати, разглядывая ту женщину. Конечно, вовсе
не составило труда понять, кого она ей напоминает. Потому что  она  была
ею.
   - Это так, - подтвердил сидящий напротив в инвалидном кресле Андрей.
   Вика перевела на него взгляд и  вдруг  узнала  его  волосы,  длинные,
жаркие, совсем другие. Он поднял свою красивую голову -  это  был  Леха.
Мгновенно наполнившая ее радость сменилась тоскливой болью в сердце.
   - Это был всего лишь сон? - спросила Вика упавшим голосом.
   Леха молчаливо кивнул в подтверждение. Снова посмотрел на нее  любяще
и с беспокойством.
   - Ты не можешь остаться? - попросила Вика.
   Он улыбнулся, откинул волосы со лба.
   - Нет.
   - Тебе... Тебе не холодно?
   - Не волнуйся, родная, со мной все хорошо.
   Потом он посмотрел на открытую дверь - шлепающие звуки в коридоре...
   Вика вдруг поняла, что у них совсем нет времени - Леха хочет показать
ей что-то. Он поднял книгу, лежащую у него на коленях. Только это был не
Генри Миллер. Вовсе не  "Тропик  Рака".  В  руках  он  держал  раскрытый
каталог  татуировок,  давно  уже  подаренный  Андрею.  Вика   попыталась
заглянуть  в  него,  но...  Эти  шлепающие   звуки   в   коридоре,   они
приближались.
   Вика всматривалась в черный проем двери, кто-то или что-то  двигалось
там, в темноте. Кто-то  шел  сейчас  сюда.  Вика  решила  обратиться  за
помощью к Лехе, но  его  больше  не  было  в  кресле.  Вернее,  он  был,
только...  Его  окутали  простыни,  его  тело  стало  маской  из   белых
простыней, из белых трепещущих простыней. Что он хотел показать ей?
   - Не уходи! Ну не уходи! Господи, дети!  Что  они  сделают  с  нашими
детьми?
   Нарозин Шлепающие звуки, словно по полу  били  мокрой  тряпкой...  Он
вышел из темного проема  двери.  Это  был  ее  отец.  Это  был  человек,
которого она называла "папа". Он шел, погруженный в  какую-то  огромную,
необоримую заботу, и эти шлепающие звуки были его шагами.
   - Папа, - позвала Вика, - папа, что случилось с твоими ногами?
   Папа?..
   Он не отвечал. Он  шел  мимо,  из  одной  темноты  в  другую,  теперь
сгустившуюся за окнами.
   - Папа, давай отберем у  них  наших  детей!  -  сказала  она  твердым
голосом, словно  это  был  зов,  при  помощи  которого  его  можно  было
остановить.
   И  он  действительно  остановился.  Смотрел  на  нее  глазами,  очень
похожими на глаза Лехи.
   - Давай отберем у них наших детей! - закричала Вика. - Давай!  Помоги
мне!
   (Папа, Леха... неужели они так похожи?) - Помоги мне!
   Под действием нарозина.
   Шлепающие звуки, шаги в темноте...
   Папа (или Леха?) начал поворачиваться к ней спиной. На нем был темный
костюм странного покроя, делающий его сутулым, и  когда  он  повернулся,
оказалось, что у пиджака нет спины - Вика видела лишь  обнаженную  кожу,
Помоги мне! и на ней огромный цветной рисунок. Татуировку,  которую  все
еще  наносили  какие-то  невидимые  иглы,  потому   что   вся   спина...
пульсировала.
   Это была Радужная вдова, рыба-дракон, рыба-маска, кокон, смерть.
   Это был почти законченный рисунок на  пульсирующей  спине,  и  тогда,
чувствуя, что тело  кошмара  завладевает  ею,  Вика  поняла,  что  глаза
рисованной Вдовы не были вытатуированы. Они были живые. Влажные,  ищущие
и абсолютно живые глаза не мигая смотрели на нее.
   - Помоги мне! - закричала Вика, не очень понимая, кому адресован этот
крик. И... проснулась.
   ...ствием нарозина.
   Только кричала она скорее всего не громко, как это бывает во  сне.  И
этот кошмар  длился  всего  несколько  секунд.  Пока  она  пробуждалась,
услышав посторонний звук, услышав во сне фразу:
   "Она находится под действием нарозина".

***

   - Она находится под действием  нарозина,  -  проговорила  ее  сиделка
Алла.
   Вика открыла  глаза,  кошмар  еще  не  отпустил  ее  полностью.  Алла
пристально смотрела на нее, чуть склонив набок голову. В ее ладони  Вика
обнаружила две продолговатые капсулы.
   Нарозин. Милосердный,  спасительный  туман  -  единственное  надежное
укрытие для маленького беззащитного существа.
   Ладонь Аллы двинулась в направлении Викиного рта. Застыла в воздухе.
   - Дать ей?
   Туман. Спасительный туман.
   - Пожалуйста, - прошептала Вика.
   - Успокойтесь, - произнесла Алла.  Все  те  же  нотки  раздражения  в
голосе. - Она стонала во сне. Уже пора. Дать ей?
   - Нет, постой, - услышала  Вика  голос.  -  Наверное,  уже  пора  нам
поговорить.
   Это был знакомый голос. Хотя картинка  перед  Викиными  глазами  чуть
плыла, граница между сном и явью была еще размытой. Но это был  знакомый
голос.
   Огромная Алла, маска из трепещущих простыней, закрывала обзор.  Потом
она отошла в сторону. Ладонь с капсулами нарозина проплыла мимо.
   Вика не сразу поняла, кого она увидела. Образы  из  ее  сна  все  еще
присутствовали здесь: ее пришли навещать. Их  было  гораздо  меньше,  ее
гостей. Но среди них находились...
   Образы сна... Помоги мне!
   Вика была умным человеком. Несмотря на  все  травмы  и  на  одуряющее
действие нарозина, она оставалась умным человеком. Сейчас  она  смотрела
на своих гостей, и вместе с капельками  пота,  (она  ждет  спасительного
тумана?) выступившими на  ее  лбу,  пришло  мгновенное  и  окончательное
понимание.
   Его безальтернативность и пугающая ясность  чуть  не  заставили  Вику
произнести:
   - Господи, это... нет. Не может быть...
   Вместо этого в ее мозгу прозвучал крик из сна:
   "Давай заберем у них наших детей".
   Вика смотрела на своих гостей. Качнулись волосы...
   Вика понимала, кого она увидела. И молила  лишь  об  одном:  побороть
рвавшийся из груди крик. Они двинулись к ней. Вика не закричала.  Вместо
этого она встретила своих  гостей  почти  равнодушной,  чуть  блуждающей
улыбкой.

***

   Лидия  Максимовна  не  боялась  сокращения.  Она  была  старейшим   и
опытнейшим  работником  в  "Континенте".  Она  находилась   с   Алексеем
Игоревичем и с Петром  Виноградовым  с  самого  начала,  когда  их  офис
располагался еще  в  двухкомнатной  квартире  на  первом  этаже  обычной
хрущевской пятиэтажки, прошла с ними все взлеты и падения, поэтому  была
уверена, что сокращение ей не грозит.
   С той счастливой поры, когда "Континент" только начинался  и  Алексей
Игоревич буквально вытащил ее из одного из московских НИИ, утекло  много
воды.
   Она действительно видела все  их  взлеты  и  падения,  она  оказалась
свидетельницей превращения "Континента" в огромную  финансовую  империю,
она  всегда  была  рядом,  и  в   каком-то   смысле   Лидия   Максимовна
действительно  являлась  незаменимым  сотрудником.  Даже   невзирая   на
расхожее убеждение, что незаменимых людей нет.
   К Алексею Игоревичу она, наверное, относилась почти как к  сыну  или,
может быть, как к младшему в семье. Она любила его, восхищалась им и как
могла окружала его заботой.  И  даже  когда  "Континент"  превратился  в
огромную империю, она все еще могла его  пожурить.  Если  было  за  что.
Только она никогда не делала этого при посторонних.
   Гибель Алексея Игоревича она восприняла как личную утрату.  Это  была
страшная  трагедия  и  страшная   несправедливость.   Лидия   Максимовна
приобрела седых волос и даже как-то сразу  постарела.  Еще  месяц  после
этого страшного  дня  она  ничего  не  могла  делать,  хоть  и  пыталась
загрузить себя работой.
   И потом она видела, как переживала Вика.
   То утро, когда Вика и Алексей Игоревич "дрались" у  нее  в  приемной,
она теперь всегда вспоминала со светлой и печальной улыбкой.  Какие  они
оба были красивые. И умные. Лишь теперь, когда уже  ничего  не  вернуть,
стало ясно, что они  были  особенные  и,  наверное,  являлись  идеальной
парой. Они любили друг друга. По-настоящему. А уж опыт Лидии Максимовны,
опыт устало-мудрой женщины, позволял судить о таких вещах.
   Господи, они ведь были как герои книжки,  чудесного  романа,  который
закрываешь, когда прочитал, в который  трудно  поверить  и  которого  не
забыть.
   Рядом с ними, с их весельем Лидия Максимовна чувствовала себя моложе.
Часть их радости доставалась и ей.
   Жизнь прожить - не поле перейти. Так гласит народная  мудрость.  Фунт
лиха...
   Лидия Максимовна вдруг подумала: имеет ли какой-нибудь  другой  народ
на свете такое количество безнадежно-тоскливых народных  мудростей?  Она
не знала ответа на этот вопрос. Хотя помнила, что каждому  воздается  по
вере его."И быть может, если мы все так думаем о жизни, то такую жизнь и
получаем.
   Вика осталась одна. И Лидия Максимовна попыталась протянуть  ей  руку
помощи. Почти как дочери. Ведь человеку необходимо тепло. Особенно когда
он в беде. Но Вика замкнулась.
   Сначала Лидия Максимовна очень переживала, что  с  ней  может  что-то
случиться. А в день похорон  она,  не  афишируя  своих  действий,  лично
проследила,  чтобы  рядом  постоянно  находился  врач.  Но  потом   Вика
прекратила плакать. И словно у нее  что-то  сгорело,  щелк  -  и  что-то
закончилось внутри. Слезы высохли.
   Она отгородилась от всего мира, да только Лидии Максимовне  казалось,
что  Вика  убежала  и  от  самой  себя.  И  Лидия  Максимовна   пыталась
достучаться до нее; ведь человеку необходимо, чтобы кто-то взял на  себя
часть  его  боли,  и  Лидия  Максимовна  подозревала,   что   для   Вики
по-настоящему этого некому было сделать.
   Но - бесполезно. Все двери оставались наглухо запертыми. Лишь  только
холодная  вежливость.  И  Лидия  Максимовна  решила  на  какой-то   срок
прекратить свои попытки  -  здесь  помочь  сможет  только  время.  Лидии
Максимовне даже казалось, что после этого дня, когда Алексея Игоревича -
Алеши, или Лехи, - не стало, Вика прекратила проявлять  интерес  даже  к
собственным детям. Она просто функционировала  на  пределе  человеческих
сил, практически не совершая ошибок.
   Она управляла огромной компанией. Она довела до конца  все  начинания
своего мужа,  она  дала  ход  всем  его  проектам.  Она  была  идеальным
менеджером, особенно в вопросах того, что не успел сделать ее  муж.  Она
вела дела жестко, удивляя,  а  порой  пугая  Лидию  Максимовну,  ставила
четкие задачи и требовала от всех эффективных  действий.  Она  говорила,
что это ей необходимо для того, чтобы "Континент" развивался так же, как
это было при ее муже, однако Лидия Максимовна видела, что  единственное,
что ей по-настоящему необходимо, - это как следует выплакаться.
   Но не было внутри слез. Засуха. Боль высушила ее.
   - Стерва.
   Это слово, оброненное в сердцах, Лидия Максимовна все чаще слышала от
огромных  мужиков,  выходящих  из  Викиного   кабинета.   Только   Лидия
Максимовна знала, что Вика не была стервой. Вовсе нет.
   - Мне еще не хватало обниматься с братками, - услышала  как-то  Лидия
Максимовна от Виноградова. Петр Виноградов и Вика беседовали  вполголоса
в приемной, прежде чем разойтись по своим кабинетам.
   - Бывшими братками, - невозмутимо парировала Вика.
   Лидия Максимовна поняла, что они снова говорят о человеке  с  грозным
именем Лютый. Видимо, и это дело своего  мужа  Вика  решила  довести  до
конца.
   Хотя, пока Алексей Игоревич был жив, Вика сама была  против  подобных
комбинаций, если Лидии Максимовне не изменяет память. А она  ей  никогда
не изменяла.
   Подобные симптомы все более настораживали:  бедная  девочка...  Лидию
Максимовну посетила совершенно дикая  мысль,  что...  что,  быть  может,
заделавшись тенью своего мужа,  она  тем  самым  пытается  продлить  его
существование на земле? Это отдавало  какими-то  древними  погребальными
обрядами, и это действительно настораживало.
   Не было слез. Засуха.
   Она даже несколько отдалилась от, наверное, прежде  самого  близкого,
за исключением домашних, человека, своего старого  делового  партнера  и
друга Андрея Дмитриевича Круглова. Она всегда звала его просто  Андреем,
Андрюшей. Он тоже так представлялся по телефону - просто Андрей.  Иногда
мог в шутку добавить: "Просто Мария".
   То, что произошло с Алексеем Игоревичем, было страшной,  непоправимой
трагедией, но от того, что продолжало происходить, становилось печальнее
вдвойне.
   Зато теперь Андрей сблизился с семьей  Петра  Виноградова.  Пересуды,
интриги... Ох этот "Континент", словно  огромный  копошащийся,  жужжащий
улей.  И  когда  Петр  Виноградов  предложил  Андрею  поправить  дела  в
лондонском представительстве "Континента", где работа "пробуксовывала" -
он так и сказал:
   "пробуксовывала", - Андрей согласился. Огромный жужжащий улей.
   Вика худела. Боль высушила ее.
   Вика пожелала Андрею счастливого пути и удачи на новом рабочем месте.
   Раньше она, быть может, шепнула бы ему  на  ухо:  "Оттрахай  там  как
следует всех этих бездельников", - но то было раньше. Она поцеловала его
на прощание, безэмоционально - так гладят кошек или птиц, - и  провожать
не поехала.
   Лидии Максимовне было больно смотреть на  их  прощание.  Так  умирают
дома, лишенные любви, так постепенно  засуха  убивает  когда-то  зеленый
оазис.
   Но вечером этого дня Вика напилась вдрызг.  Одна.  В  своем  огромном
пустынном кабинете. Лидия Максимовна всерьез  перепугалась,  решив,  что
все  развивается  по  самому  нежелательному  сценарию.  Но  только   на
следующий день начались перемены. Еще совсем слабые,  почти  незаметные,
но это были хорошие перемены. Наверное, Вика прошла свою точку излома  и
засуха, как бы нехотя,  маленькими  шажками,  все  же  стала  отступать.
Время, время  -  оно  действительно  оказалось  лучшим  целителем.  Вика
возвращалась. Быть может, она уже никогда не станет  прежней,  а  может,
все еще будет хорошо? Кто знает...
   Лидия Максимовна  помнила  собственную  юность,  когда  жизнь  летела
звонкой песней, а потом что-то кончилось. Что-то ушло.  Вторая  половина
жизни: сначала ты расстаешься с иллюзиями,  а  потом  просто  привыкаешь
терять.
   Покорность судьбе - признак старения. Лидия Максимовна  пока  еще  не
собиралась стареть.
   Быть может, все еще будет хорошо? А? Черт  побери,  как  говорят  эти
ребята из программы "Взгляд": "Все еще только начинается".
   ...День автокатастрофы Лидия Максимовна также помнила до мелочей.
   - Вика разбилась! - полоснуло, словно холодным лезвием.
   - Как?!
   - Она жива?!!
   - Пока неизвестно. Автокатастрофа.
   - Бог мой...
   - Жива. В реанимации. Но состояние критическое.
   Ощущение шершавой томительной пустоты. Очень много суеты вокруг. Петр
Виноградов, лучшие врачи, задействовать всех, все привести  в  движение!
И...   пустота.    Никчемность,    какая-то    размытая    безысходность
происходящего. Рок, вставший над этой семьей.
   Все в руках Божьих.
   Но за что? За что этой девочке столько всего?
   - Она будет жить. Будет жить.
   - Они ее буквально вытащили... оттуда.
   - Реаниматоры... черт... молодцы, ребята.
   - Сложно что-либо говорить, состояние тяжелое. Но... средней тяжести.
   Так говорят.
   - Будем надеяться на лучшее.
   - Господи, спасибо тебе...
   Все в руках Божьих.
   День автокатастрофы Лидия Максимовна помнила  до  мелочей.  В  палату
реанимационного отделения не пустили,  но  Лидия  Максимовна  видела  ее
из-за стекла. Это было ужасно. Бедная, бедная девочка, за  что  же  тебе
столько страданий? На ней  не  осталось  живого  места.  Ее  жизнь  лишь
фиксировали электронные приборы. И они являлись ее жизнеобеспечением.
   И Лидия Максимовна пошла в церковь и впервые  помолилась  за  нее.  И
поставила свечку Николе Чудотворцу.
   Лишь потом, помнится, явилось чувство невероятного облегчения,  когда
стало известно, что Вика выкарабкивается, пришла в себя, потом - чувство
благодарности к Петру Виноградову, взявшему дело под личный  контроль  и
действительно обеспечившему лучших  врачей,  светил  медицины.  Потом  -
решение о переводе Вики в частную клинику, не особо  афишируя  в  какую:
опасались, и скорее всего не  без  оснований,  что  это  была  вовсе  не
случайная авария. Все потом.
   Когда автокатастрофа осталась в прошлом.
   И  Лидия  Максимовна,  напросившись  к  Пете  Виноградову,  пару  раз
навещала Вику - врачи пока не рекомендовали беспокоить  ее  чаще.  И  ее
сердце  обливалось  кровью,  и  одновременно  его  переполняла  радость;
сначала Вика не узнала ее: амнезия, Вика  не  помнила  почти  ничего  из
того, что с ней произошло.
   Она была закутана в бинты, словно куколка  бабочки.  И  голова  тоже.
Огромные синие кровоподтеки вокруг  глаз,  на  щеках  и  на  всей  левой
половине  лица,  ее  великолепного,  красивого  лица,   которое   сейчас
безжалостно перемололи жернова катастрофы.
   Все в руках Божьих.
   Взгляд ее был слабым, беззащитным, лишь одна бесконечная усталость. А
потом ее  губы  тронула  тихая  улыбка  и  в  глазах  появился  проблеск
узнавания.
   - Лидия Максимовна? - слабо позвала Вика.
   - Девочка моя, - произнесла Лидия Максимовна дрогнувшим голосом.
   - Она узнала вас, - прошептал Петр, - это невероятно. Узнала.
   Лидия Максимовна кивнула. Когда они ехали сюда, Петр  жаловался,  что
ему пришлось буквально объяснять, кто он такой. Очень беспокоились,  что
амнезия окажется полной. Однако вот Лидию Максимовну она все же  узнала.
И это очень,  очень  хорошо.  Ее  уже  навестили  несколько  человек  из
"Континента"  -  конечно,  по  требованию  врачей  визиты   были   очень
короткими, - однако Лидия Максимовна пока  оказалась  первой,  кого  она
самостоятельно узнала. Это уже прогресс - будем надеяться на лучшее.
   Вика улыбалась. На мгновение ее взгляд снова стал  блуждающим.  Потом
она спросила:
   - Лидия Максимовна, как я выгляжу?
   - Так себе, - рассмеялась Лидия Максимовна, но из  глаз  ее  брызнули
слезы. Смех сквозь слезы.
   Вика  перевела  взгляд  на  Петра  Виноградова,  потом   ее   ресницы
задрожали, и она снова посмотрела на Лидию Максимовну. Попыталась  слабо
улыбнуться:
   - Вы мне всегда говорили правду. Если и сейчас говорите, значит,  мои
дела не так уж плохи.
   - Точно, девочка, - с плохо сдерживаемой радостью в голосе произнесла
Лидия Максимовна. Теперь она уже не стеснялась своих слез. -  Твои  дела
совсем не плохи. Ты у  нас  молодчина.  Перепугала  нас  немножко...  но
теперь все позади.
   - Я не специально.
   - Пойдемте, - тихо проговорил Петр, - ей надо отдыхать.
   - Лидия Максимовна, - снова позвала Вика,  -  мне...  мне  тут  никто
ничего не говорит. - Она перевела взгляд на окно, потом, чуть  скользнув
блуждающим взором по окружающему, снова посмотрела на Лидию  Максимовну.
- Сколько я уже здесь? Сейчас - весна?
   Лидия Максимовна беспомощно посмотрела на Петра Виноградова,  но  тот
молчал - казалось, Викин вопрос и его застал врасплох. Лидия  Максимовна
улыбнулась:
   - Весна только началась, девочка.  Ничего  такого  особенного  ты  не
пропустила.
   - Правда? Я тут... почему-то вспомнила, как прыгала в детстве  весной
через лужи. Это было давно. Это было так... хорошо. Я говорю глупости?
   Лидия Максимовна рассмеялась:
   - Выздоравливай. Ты еще застанешь пару луж. Это я тебе  обещаю.  Если
захочешь - даже составлю тебе компанию. По прыжкам.
   Вика слабо улыбнулась:
   - Спасибо вам. Это, наверное, было бы слишком с моей стороны. Вы  так
добры.
   - Отдыхай, девочка, и выздоравливай. Мы все ждем тебя.
   И Лидия Максимовна позволила Петру Виноградову себя увести.

***

   Лидия Максимовна не знала ничего о том,  что  из-за  тонкой  двери  с
приспущенными жалюзи за ними сейчас наблюдали  два  человека.  Один  был
седовласый, второй, напротив, с волосами, черными как смоль.
   - Что ж, дебют прошел неплохо, - мягко заключил седовласый.
   Его собеседник чуть слышно усмехнулся:
   - Особенно вопрос "Как я выгляжу?". Целое море слез.
   - Не слишком ли много она говорит?
   - После аварии, после такой аварии, человеку многое позволено.
   - Не перегни палку, дружочек.
   - Что вас беспокоит?
   - Возможный  разговор  о  детях.  Возможный  и,  увы,  гораздо  более
уместный. Если уж к ней возвращается память. Ты об этом подумал?
   Человек с волосами, черными как смоль,  некоторое  время  смотрел  на
своего собеседника. Его глаза улыбались:
   - Подумал. Это первое, о чем я позаботился.
   Седовласый кивнул. Когда-то  лихая  улыбка  этих  глаз,  проступающих
сквозь  легкую   пелену   одиночества,   очень   ему   нравилась.   Она,
свидетельствующая о неординарности, завораживала седовласого,  напоминая
ему о тех временах, когда он сам был молод. Но  в  последнее  время  эта
улыбка начала его настораживать. Все больше и больше.

***

   Но Лидия Максимовна ничего об этом не знала.  Время  шло,  дела  Вики
медленно двигались на поправку. У Лидии Максимовны осталось десять  дней
отпуска с прошлого года, и она решила отгулять их. Но только прежде  она
обязательно дождется того дня, когда Вика вернется на работу.  Ведь  она
помнила о своем обещании. И если Вика ее об этом попросит, то,  невзирая
на возраст и на очевидную нелепость подобного поступка, Лидия Максимовна
попрыгает с ней через лужи.
   И этот день пришел. День, в самый разгар весны, когда Вика  вернулась
в "Континент". Ее ждали, ждали все. Хотя были предупреждены об амнезии и
о том, что им всем следовало быть крайне деликатными и корректными в эту
непростую минуту. Вика еще долго не сможет выполнять свои обязанности  в
полном объеме, но возвращение  в  привычную  среду,  по  мнению  врачей,
способно дать наилучший терапевтический эффект. Но об этом никого  и  не
надо было предупреждать. Вику ждали. С утра в этот день  в  "Континенте"
царило праздничное оживление, а дверь Викиного кабинета  была  украшена,
словно дверка волшебного рождественского домика. И везде  стояли  цветы.
Целые поляны цветов.
   Ее встретили аплодисментами. Петр Виноградов вел ее под руку,  словно
невесту, - все же она была еще достаточно слаба.  Возвращение  оказалось
долгим.
   Она не сразу вспомнила свой кабинет, прикасалась к собственным  вещам
так, как будто видела их в первый раз. Все же  сотрудники  оказались  на
высоте. В глазах у многих застыли слезы. Только это были слезы  радости.
Она изменилась.  Наверное,  даже  чуть  поправилась.  Голос  стал  более
низким, но она  не  забыла  ни  одного  из  своих  привычных  выражений.
Удивительно, но она узнала одного из  курьеров,  назвав  его  по  имени,
которого и видела-то всего пару  раз  в  жизни.  Она  вспомнила  Андрея,
который звонил из Лондона, чтобы  поздравить  ее  с  возвращением.  Вика
привычно шутила с ним по телефону; она уже знала, что в тот день,  когда
все случилось, в день автокатастрофы, Андрей примчался из Лондона  и  не
покинул Москву до тех пор, пока не выяснилось, что  самое  страшное  уже
позади.
   - Балда ты у меня, - закончила Вика  их  разговор,  -  я  тоже  очень
скучаю.
   Не сразу, но она узнала всех  секретарей,  но  вот  при  разговоре  о
некоторых очень близких деловых партнерах явно не могла  понять,  о  чем
идет речь.
   Вика села за свой стол. Огромный полированный стол  -  она  ощупывала
его, явно не узнавая.  Покрутилась  в  кресле.  Выдвинула  пару  ящиков,
покопалась в них, рассеянно улыбнулась. Потом ее взгляд упал на  стоящую
в рамке фотографию: они с Лехой,  улыбающиеся  и  счастливые,  прижались
друг к другу щеками, на руках  у  каждого  по  близнецу.  Вика  долго  и
пристально вглядывалась в эту фотографию.
   Она молчала, а люди уже покидали ее кабинет.  Затем  уголок  Викиного
рта дрогнул, ресницы задрожали и из глаз покатились слезы.
   Дверь в Викин кабинет тихонечко прикрылась.
   Она плакала. И она вернулась.

***

   На следующий день Лидия Максимовна отправилась  в  отпуск  и  провела
чудесные   десять   дней   в   Турции,   в    четырехзвездочном    отеле
"Соль-билл-виль", в местечке Белек. Несмотря на вторую половину  апреля,
днем воздух прогревался почти до тридцати градусов,  хотя  вечерами  все
еще было свежо, и в море она купалась каждый день. Вернулась  радостная,
загорелая и отдохнувшая.
   Жизнь налаживалась. Все возвращалось в свою привычную колею.
   После майских праздников  Лидия  Максимовна  вышла  на  работу.  Было
солнечное раннее утро, и  Лидия  Максимовна  поднималась  по  просторной
лестнице здания головного офиса  группы  "Континент".  Лидия  Максимовна
слышала, что "Континент" столкнулся с какими-то временными  трудностями,
но, являясь старейшим и проверенным  сотрудником,  она  возвращалась  на
работу, как в свою семью.  Уж  кто-кто,  а  Лидия  Максимовна  точно  не
боялась сокращения. И она готова прыгать через лужи.
   Зеркальные двери бесшумно  распахнулись.  Лидия  Максимовна  извлекла
пластиковый пропуск, и охранники вежливо заулыбались  ей,  кивая.  Лидия
Максимовна, преисполненная радости и чувства  собственного  достоинства,
через истертый до блеска многолюдный холл двинулась к лифтам.
   До взрыва на свадьбе в доме Лютого оставалось чуть более трех недель.
Часть третья

КАЖДОМУ ПРИДЕТ СВОЯ ЖАТВА

1. Игра Санчеса

"Макс-фактор" ...

   "Я профессионал и поэтому знаю, что в моей работе..."
   Санчес через зеркало бросил взгляд на  экран  работающего  телевизора
(тридцатидвухдюймовая диагональ широкоэкранника  Philips  -  даже  здесь
чувствовался почерк его сладкой девочки: в этом доме действительно  было
все самое лучшее) и усмехнулся -  "Макс-фактор"  со  своей  пятиконечной
звездой, большой Hollywood... Эти рекламщики  действительно  знают  свою
работу, да только и Санчес кое-что знает.
   Вся эта киношная лабуда,  конечно,  очень  хороша,  и  на  экране  не
составит труда сделать, к примеру, из  Брюса  Уиллиса  кусок  прыгающего
окровавленного  мяса,  разбирающегося  с  террористами,   захватывающими
небоскреб, как это было в  "Крепком  орешке",  а  красавчику-бодибилдеру
Арни Шварценеггеру присобачить половину  кибернетического  черепа  (хотя
нелишне заметить, что парень и без всех этих штучек весьма смахивает  на
Терминатора), - все это очень хорошо. Да  только  на  экране.  По  жизни
подобный мэйк-ап  не  годится.  Даже  если  ваши  задачи  намного  более
скромны. С бабами еще ничего, подойдет. Все дело в визуальной  привычке.
Тонированные  кремы,  маски,  косметика,  парики.  Маkе-uр  -  это  дело
привычное. Визажист неплохо поработал с вашим личиком, мадам, ваши  чуть
закругленные реснички удлинены, сеточки  морщинок  под  глазами  как  не
бывало, появились пухлые губки, а лишняя влага  из-под  кожи,  напротив,
исчезла.
   Да  вы  просто  красотка!  Притти  вумен!  Самое  время   сыграть   в
одноименном фильме  такую  очаровательно-слезливую  историю  современной
Золушки. И если по каким-то тайным мотивам вам, мадам - или мадемуазель,
- понадобится обратный процесс, то преврати вас хоть в  старую  каргу  с
клюкой - это не вызовет у окружающих лишних вопросов.  Пожилая  женщина,
вся в косметике, -  что  ж,  и  дамы  забальзаковского  возраста  желают
выглядеть моложе.
   Санчесу  понадобился  обратный  процесс.   Далеко   "забальзаковский"
возраст, хотя к мужикам подобная терминология вряд ли применима.  Скажем
проще - Санчесу понадобилось накинуть эдак  десятка  три  лет,  если  не
больше, и уж явно не меньше. И вот тут мы получаем, что вся эта киношная
лабуда едва ли годится.
   С мужиками дело обстоит иначе. Мужик в гриме - это всего лишь навсего
мужик в гриме. И тут остается только  три  варианта:  либо  он  идет  на
сцену, телесъемку, фотосессию и так далее,  либо  возвращается  со  всех
этих мероприятий и по пьяни забыл смыть грим. Либо же вариант номер три:
он милый педрило и теперь ковыляет, крутя бедрами, в поисках  такого  же
напомаженного цветочка.
   Ни один из этих вариантов Санчеса не устраивал.
   Да,  мужику  с  "Макс-фактором"  сложнее.  Особенно  когда  требуются
радикальные решения. Сложно - да не безнадежно! Если вы  профессионал  и
производить подобную операцию вам не впервые. Только не для  кино  и  уж
явно не для познаний прелестей гомосексуальной любви.
   Когда вы обладаете  идеальной  формой  черепа  и  длина  ваших  волос
составляет всего несколько миллиметров,  вы  можете  "испортить"  идеал:
парик с латексными  формами  и  благородной  сединой  очень  даже  может
пригодиться. Теперь ваша голова чуть укрупнена, натуральные человеческие
волосы с сединой и  достаточной  длины  скрывают  основу  парика.  Такая
голова могла  бы  принадлежать  почтенному  мужу,  последние  лет  сорок
занятому исключительно интеллектуальным трудом. Можно изменить цвет глаз
- подвижные контактные линзы здесь подойдут идеально. Такие линзы  стоят
уйму денег, но  когда  вы  беретесь  за  дело  по-настоящему  и  играете
по-крупному, тут уж не до ограничений бюджета.  Особенно  когда  правила
известны и на папиросной бумаге,  где  они  написаны,  весьма  отчетливо
проступает чья-то жизнь и чья-то смерть. Может статься, что и твоя.
   Что уж тут поделать! Правила  на  папиросной  бумаге  предполагают  и
такую возможность. Подобную  же  возможность  предполагает,  к  примеру,
переход оживленного перекрестка в час пик, поэтому человек, взявшийся за
дело и, главное, не бросающий  дел  на  полдороге,  никогда  о  подобном
думать не станет.
   Для него есть вещи и поважнее.
   ...Можно немножко поработать со скулами - силикон, тот же латекс.  Не
поверите, но это факт - небольшие пробки, вставленные  в  нужных  местах
под щекой, за губу, в нос, могут изменить ваш облик до неузнаваемости.
   Искусственность морщин будет незаметна под щетиной, лучше эту  щетину
"подседить"; главное во всем этом деле -  чувство  меры.  Чувство  меры,
вкус и чутье. А со всеми перечисленными компонентами Санчес не испытывал
проблем.
   Абсолютно  никаких.  Особенно  если  ваять  ему  помогал   компьютер,
маленький и незаменимый ноутбук - адская машинка электронной эры.
   Да, чуть не забыл!  Небольшая  накладка  на  спину  -  накладка,  при
изготовлении которой были соблюдены все анатомические подробности,  -  и
его  прямая  спина   тореадора   приобретает   небольшую   академическую
"горбинку", что в общем-то нормально, когда  имеешь  дело  с  человеком,
привыкшим проводить время в тиши библиотек и на научных семинарах.
   Тонкий кевларовый  бронежилет  укрупнит  вашу  фигуру,  а  уж  мягкая
накладка поверх него одарит вас небольшим животиком. Ну что ж - солидный
мужчина, наверное, где-то далеко за шестьдесят, для его возраста и  рода
занятий сохранил очень даже приличную форму.
   Консервативный костюм свободного покроя (за этим "свободным  покроем"
можно упрятать много чего!) и трость с великолепной полированной  ручкой
сандалового дерева дополнят общую картину - респектабельный  джентльмен,
почтенный ученый муж, который при всем известной рассеянности  -  ох  уж
эти преподаватели университетов! - не чужд современным веяниям. Глядите:
очки с диоптриями в тонкой металлической оправе свидетельствуют в пользу
того мнения, что старикашка хоть  и  уважаемый  профессор,  но  явно  не
выполз из  доисторической  раковины  и  вполне  сносно  ориентируется  в
вопросе, какой на дворе век.
   Это и есть чувство меры. Санчес ведь мог и  перегнуть  -  изваять  из
себя старую сгорбленную рухлядь, и  выглядела  бы  эта  рухлядь  так  же
правдоподобно, да только... Всегда на  десяток-другой  идиотов  найдется
парочка человек, которые любят задавать вопросы, и  прежде  всего  себе.
Да, уж эти подозрительные  ребята!  Как  правило,  они  тоже  мало  чего
соображают, но чутье у них есть. И стоит вам перегнуть палку, это  чутье
тут же начинает им сигнализировать: что-то не так? А? Что-то не эдак?  И
эти ребята хорошо знают, что только дураки, пишущие криминальные романы,
могут полагать, будто незаметность - главная составляющая маскировочного
успеха. Потому что незаметность - это уже достаточное свойство для того,
чтобы быть замеченным. Не зеваками-обывателями, конечно, а теми, у  кого
наметан  глаз.  Профессору   известного   университета   положено   быть
академичным, рассеянным и дряхлым? Это его  незаметность?!  Нет,  нет  и
нет, так не получается. А вот когда вы думаете:
   "Отличный мужик! Совсем  не  похож  на  профессора",  хотя,  конечно,
знаете, что похож (попробуй-ка вам скажи, что он центральный  нападающий
хоккейной команды или шахтер, прибывший постучать каской у Белого дома),
- вот тогда вы попадете в самую точку. Легкие  несоответствия  известным
штампам не только делают нас людьми, они  делают  нас  НЕПОДОЗРИТЕЛЬНЫМИ
людьми, что намного важнее.
   Санчес еще какое-то время  постоял  у  зеркала  и  понял,  что  своей
сегодняшней работой он доволен. Вполне. Наверное,  можно  даже  сказать,
что очень неплохо. "Отлично"  себе  никогда  ставить  не  стоит,  а  вот
"хорошо с плюсом" - так, пожалуй, можно.
   Его сладкая девочка покатывается с хохоту, глядя на Санчеса. А Санчес
лишь мягко улыбается: конечно, она  все  это  видит  впервые  и  поэтому
смеется.
   Вовсе не догадываясь, что для них всех  это  может  значить.  Для  ее
папа, выступившего недавно в такой неожиданной роли  старого  лиса  (эх,
старый лис, старый лис...  Разве  можно  портить  шедевры?  Ведь  людей,
портящих шедевры, жизнь обычно не жалует), и может статься,  что  и  для
нее самой. И в общем, это хорошо, что не догадывается. Потому что  здесь
уже нет ничего смешного. Она лишь заметила, что он  необычайно  нежен  с
ней сегодня, и один раз поймала его взгляд, озадачивший ее, - за  теплой
лаской этого взгляда в какое-то  мгновение  она  обнаружила  присутствие
странной,  непонятной  ей  печали.  Но  потом  все  развеялось,  и  она,
улыбнувшись, лишь крепче прижалась к нему.
   Да, сегодня Санчес необычайно нежен со своей девочкой. И он  проводит
пальцами по ее розовой коже, ощущает ее запах, погружается в джунгли  ее
волос, понимая, как всего этого будет ему не хватать. Потому что сегодня
они как никогда близко находятся от финального акта их любви (эх, старый
лис, старый лис, что же ты наделал?), только  она  этого  не  знает.  Не
знает, как близко она подошла к неведомой, смертельно  опасной  для  нее
черте, только... Санчес этого очень бы не  хотел.  Санчес  очень  бы  не
хотел, чтоб она переступила черту - его  девочка  с  розовой  кожей,  но
(Санчеса подставил ее папа.
   И им было хорошо вместе.
   И она многое помогла  ему  прояснить.)  Санчес  начал  игру,  которую
сильно подпортили. А когда такое случается, то в  силу  вступают  другие
правила и может произойти всякое.

***

   Санчес сложил свои театральные причиндалы в пластиковый кейс, туда же
он убрал небольшой компьютер-ноутбук - все, первая часть дела закончена.
Санчес доволен маскарадом - за тот  почти  уже  час,  что  он  провел  у
зеркала, его отражение "постарело"  лет  на  тридцать  -  сорок.  Санчес
набрал колесиками замка свой код, А-535, - уж почему  именно  такой,  не
известно, но Санчес выбрал себе этот код много лет  назад,  -  и  закрыл
кейс. Пару секунд спустя он очутился в гостиной. Комната  была  довольно
большой - все  же  сталинский  дом,  -  но  при  этом  выглядела  уютно.
Вангоговских тонов обои и минимум мебели светлого дерева.
   Низкие плоские кресла с большими подушками кремового цвета; на стенах
- довольно любопытные картины, современная живопись, но  весьма  мягкая,
какую  и  должна  была  выбрать   обеспеченная   женщина,   увлекающаяся
импрессионистами; в  высоких  вазах  -  засохшие  цветы;  на  стеклянном
столике - глянцевые женские журналы, и в золотой  рамочке  на  подставке
открытка,  когда-то   подаренная   Санчесом.   На   открытке   изображен
зацелованный  плюшевый  мишка  и   подпись,   выполненная   типографским
способом: "Думаю о тебе каждый миг". Обратная  сторона  открытки  чиста,
рукой Санчеса не сделано никакой надписи. Как все это странно и забавно:
в то время как люди ее замечательного папа, нашего старого  лиса,  рыщут
сейчас по всем  мыслимым  и  немыслимым  норам  лишь  с  одной  целью  -
проделать в нем, в Санчесе, некоторое количество отверстий, причем  хоть
на два-три больше, чем допускает элементарная  совместимость  с  жизнью,
хоть  на  два-три,  Санчес  находится  здесь,  под   самым   носом.   Он
отсиживается в их семье. Только сладкая девочка ничего об этом не знает.
   Наш папа не просто старый лис, он очень осторожный старый лис, и  вот
уж кто действительно похож на улыбчивого дедушку, которому в самое время
нянчить внуков, - это, конечно, он. Ну что ж, из-за подобного Санчес  на
него не в обиде. Правила на  папиросной  бумаге  не  предполагают  обид.
Однако есть и другой закон: действие равно противодействию. Каждый  твой
шаг склоняет чашу весов, наши поступки есть символы нас  самих,  поэтому
то, что сейчас происходит, очень символично. Очень.
   Эх, старый лис, старый лис...  Это  могло  быть  такое  замечательное
произведение искусства. Старый лис сам  во  всем  виноват.  Он  сам  все
напортил. Он не дал реализоваться шедевру. А ведь  Санчес  уже  говорил,
что людей, которые портят шедевры, жизнь обычно не жалует.
   Конечно, интересно, и Санчес  обязательно  задаст  этот  вопрос:  что
здесь сыграло главную роль - жадность или  боязнь  его,  Санчеса?  Страх
перед ним, опасным животным, которого всегда надо держать на поводке? На
поводке  -  да,  и  тут,  как  говорится  (а  язык  "понятий"  по   ряду
обстоятельств Санчесу также пришлось  освоить  в  совершенстве),  базара
нету. Но вот валить, валить его, Санчеса, и  его  людей  -  это  уже  не
укладывается ни в какие рамки. Это неуклюже.
   Это, в конце концов, не изящно, хотя Санчес всегда  уважал  в  старом
лисе профессионала. Наверное, они получили  свою  классическую  схему  -
Ученик перерос Учителя. А за подобным фактом всегда присутствует дыхание
смерти. Чаще всего - символической. Но когда  Учитель  выкидывает  такие
коленца, тут уж не до символов. Однако все равно  это  очень  интересно:
что здесь - жадность или страх?
   И Санчес обязательно задаст этот вопрос. Потом, перед концом.
   Хотя на самом деле Санчес уже давно перерос Учителя. Когда подобрался
к его дому с потайного хода. Когда подобрался  к  его  сладкой  девочке,
самой сладкой шлюхе, которую знал Санчес, к женщине с розовой  кожей.  И
пока наш папа спустил на Санчеса всех  волков,  собак  и  известных  ему
ублюдков, Санчес отсиживался внутри,  в  его  семье,  и  теперь  так  же
неожиданно и так же изнутри, из его семьи,  Санчес  нанесет  свой  удар.
А-л-л-е, папа, это я - сюрпр-и-и-з!

***

   Шедевр Санчеса, так подпорченный старым лисом...
   Для того чтобы зачать, выносить  и  родить  ребенка,  требуется,  как
правило, девять месяцев. Конечно, бывает и по-другому.  Детки  рождаются
недоношенными, и  порой  для  их  первого  свидания  с  миром  требуется
барокамера. И ничего. Малышня все быстро наверстывает.  Через  несколько
месяцев их уже  не  отличить  от  младенцев,  рожденных  при  нормальных
условиях. Исключения лишь подтверждают правила.
   Детки-котлетки. Может, где-то у Санчеса они и были. Может быть.
   Где-то. Женщины любили Санчеса, и некоторые из них явно хотели родить
его детей. Но Санчес никогда не думал о семейном уюте. Он не отгонял  от
себя подобных мыслей, и это была не бунтарская поза: он просто  об  этом
не думал.
   Таким одиноким волкам, бредущим по дорогам холодного Мира  в  поисках
Жизни, как Санчес, вовсе не нужна  иллюзия  семейного  тепла.  Подпорки,
костыли,  которые  позволяют  отгонять   от   себя   навязчивый   кошмар
абсолютного холодного одиночества, -  он  в  них  не  нуждался.  Нет,  у
Санчеса хватало мужества, чтобы встречать темный ветер, дующий из  этого
молчаливого мрака, с улыбающимся лицом.
   Но  творцом  Санчес,  бесспорно,  являлся.  Он   лепил   жизнь,   как
бесконечное произведение искусства, полное  шедевров.  Быть  может,  его
могли принять за гения разрушения, да, он этого не  скрывал,  он  и  был
Ангелом разрушения и этим гордился. Его творение предполагало разрушение
устоявшихся ветхих форм, а  потом  можно  было  браться  за  лепку.  Так
получилось и с этой черной свадьбой в  доме  Лютого.  Так  получилось  с
"Континентом". Так же обстояли дела и с  пловом  -  паэльей,  -  который
готовил  Санчес.  Разрушение  не  было  противопоставлением   созиданию.
Разрезая обычные продукты, потом,  в  общем  котле,  он  получал  что-то
совсем другое, что-то восхитительное, новое.
   Шедевр Санчеса, последнее и лучшее его творение,  его,  так  сказать,
метафизический "ребенок",  от  своего  зачатия  до  рождения  потребовал
традиционных девяти месяцев. Его рождение должно  было  состояться  -  и
надо признать, состоялось,  другой  вопрос  -  что  ожидаемый  "ребенок"
оказался монстром, - в тот самый день и на той самой траве, где и  когда
в  особняке  Лютого  взорвался  свадебный  торт.   Да,   таким   мощным,
триумфально-трагическим,  вагнеровским  должно  было  быть  рождение.  А
зачатие оказалось совершенно случайным. Это произошло чуть больше девяти
месяцев назад в большом южном  городе  Ростове-на-Дону,  где  у  Санчеса
имелись некоторые дела. Строго говоря, Санчес находился там в обычной  и
не предвещавшей никаких неожиданностей служебной командировке. Причем  -
и за этим фактом уже явно проглядывал какой-то  надчеловеческий  юмор  -
этого зачатия действительно никто не предполагал. Как случайный роман  с
командированным.
   Правда, целью командировки являлся некто Константин Сергеевич Глушко,
местный криминальный  авторитет  по  кличке  Кеша  Беспалый,  а  задачей
командировки было ликвидировать цель -  по  причинам  техническим  и  не
имеющим никакого отношения к дальнейшим  событиям;  во  всем  остальном,
даже  в  вопросе  "суточных",  Санчес  являл  собой  примерный  образчик
командированного.
   Это был сентябрь, уже  на  исходе,  но  все  же  по-южному  жаркий  и
солнечный. Санчес поселился в когда-то интуристовской, лучшей в Ростове,
гостинице и в анкете расселения пометил, что он бизнесмен,  и  не  забыл
уточнить, что его интересует местный промышленный гигант  "Ростсельмаш".
Бизнес. Такие дела.
   Именно в ресторане этой гостиницы  великолепно  готовили  азовскую  и
донскую рыбу. Именно здесь любил отужинать Кеша Беспалый.

***

   Санчес сидел за стойкой бара и  с  удовольствием  потягивал  бочковое
пиво "Хольстен". В тот, теперь уже далекий (все же прошло больше  девяти
месяцев), сентябрь  Санчесу  также  пришлось  слегка  видоизменить  свою
внешность.
   Нет, конечно, он не накидывал себе лишних трех десятков лет, он  лишь
поработал со своим  лицом,  и  то  не  сильно.  Ровно  настолько,  чтобы
соответствовать фотографиям в своих документах - Петр Андреевич Лебедев,
тридцати двух лет, уроженец  города  Дзержинска  Нижегородской  области,
мужчина в роговых очках, с усиками и бородкой, то ли  "итальянской",  то
ли   действительно    делающей    его    похожим    на    нижегородского
купчишку-мещанина  начала   века.   Санчес   с   интересом   разглядывал
простирающуюся перед ним витрину бутылок и забавлял девушку, разливающую
пиво,  довольно  тривиальной  беседой  с  плохо  скрываемым   поволжским
акцентом. Здесь, на казачьем юге России,  речь  была  другой,  и  чужака
видно за версту.
   - Это ж как получается - девушка-бармен? - спрашивал Санчес. - Это  ж
как  звучит:  бармен,  барный  мужчина,  человек?  Девушка-мужчина   или
девушка-человек?
   - Можете звать  меня  просто  Сабина.  -  Она  указала  на  табличку,
приколотую к ее белой блузке. Там значилось:  "Старший  бармен.  Сабина.
Рады, что посетили нас".
   - А че? -  ухмыльнулся  Санчес.  -  Бармен  Сабина.  Звучит.  Вам  не
говорили, что вы похожи на шамаханскую царицу, бармен Сабина?
   Конечно,  Санчес  будет  звать  ее  Сабиной.  Но  сейчас  его  больше
интересовала витрина бутылок, точнее даже -  зеркальные  просветы  между
бутылками, где отражалось то, ради чего Санчес и находился  здесь.  Кеша
Беспалый ужинал со своими приятелями. Братва гуляла в обществе  девочек.
Санчес уже знал, сколько времени отведено Кеше Беспалому. Выходило,  что
гулять ему осталось  не  так  уж  долго.  А  смею  вас  разочаровать,  с
подобными мрачными прогнозами Санчес, увы, редко когда ошибался.
   Но было и еще что-то, что в этой довольно-таки  штатной  ситуации  не
давало Санчесу покоя.  Было  еще  что-то.  Санчес  не  мог  точно  этого
определить.
   Словно  на  мгновение  он  увидел,  как  в  куче  обыденного   хлама,
повседневного дерьма,  отражаясь  в  ярких  солнечных  лучах,  сверкнуло
что-то. Возможно, какая-то безделушка,  стекляшка,  а  может,  и  что-то
драгоценное. Но Санчес лишь слегка сместил угол зрения и теперь  не  мог
отыскать этого места.  А  очень  жаль.  Потому  что  ощущение  осталось.
Смутное ожидание. Предчувствие чего-то важного, но ускользающего.
   Санчес  внимательно  смотрел  сквозь  витрину  бутылок.   Стол   Кеши
Беспалого.  Много  шума,  развязный  хохот,  жратва,   водка,   девочки,
мобильные телефоны. Привычная хамоватость  провинциальной  урлы  (Санчес
это определял для себя  так),  что-то  кому-то  втирают  "по  понятиям".
Словом - привычный пейзаж. В который довольно скоро, а точнее - завтра в
восемь, ну в половине девятого вечера, вмешается  Санчес,  но...  Что-то
все-таки не давало ему покоя.
   Одна из девочек.
   Ну и что? При чем здесь это? Какое отношение к нему,  Санчесу,  имеют
шлюхи Кеши Беспалого? Обычные ресторанные девочки сидели некоторое время
в уголке за стойкой, и вот кто-то из  Кешиных  братков  пригласил  их  к
столу.
   ОДНА ИЗ ДЕВОЧЕК.
   Черт, но... Ведь она привлекла  внимание  Санчеса  еще  тогда,  когда
сидела за  стойкой.  Еще  прежде,  чем  была  приглашена  к  столу  Кеши
Беспалого. И что? Смазливая простушка, что  дальше?  Дурацкий,  если  не
сказать  вульгарный,  макияж,  местное   представление   о   "модности",
"продвинутости", черпаемое из подручных средств и глянцевых журналов.
   Что дальше?
   Стоит признать, что девка, конечно, хороша. В  Москве  бы  ей  быстро
определили подлинную цену. еожиданно Санчес  обнаружил  у  себя  в  паху
какое-то шевеление. Ба! Мы что, теряем профессиональную форму?  Конечно,
эту девочку можно было бы разложить, это любому дураку с крепкими яйцами
служит очевидным  фактом,  только  при  чем  тут  это?  Что  за  нелепое
оживление там, внизу, в паху?
   Такого с Санчесом не было никогда. Он находится  здесь  с  совершенно
конкретной, ясной и определенной целью. А его  необузданный  темперамент
может подождать, так сказать, до "нерабочего времени". Как еще  говорят:
"Мухи отдельно - котлеты отдельно".
   Только...
   Что-то совсем другое. Дело не только в этом. Гораздо больший интерес.
   Он не просто хочет трахнуть эту девочку. И это оживление там,  внизу,
в  паху,  служит  каким-то  неуловимым  темным  предвосхищением  гораздо
большего кайфа.
   Предвосхищением. Темным пониманием чего-то, что Санчес должен  узреть
в этой куче хлама. Что больше  любых  траханых  девочек,  что  наполнено
жизнью, той самой, подлинной. Звучащей как музыка. Но... Не  связываются
ниточки. И Санчес не может ничего понять.
   Поэтому Бог с ним. У Санчеса есть  здесь  более  важные  дела.  И  он
должен их закончить. Закончить свою командировку.
   Только... Действительно ли эти дела более важные?
   Нет ответа.
   Лишь только предчувствие.
   Но ответа нет.

***

   - Постой, - негромко произнес двадцатичетырехлетний  паренек  Николай
Бочкарев, уроженец города Камышин Волгоградской  области,  уже  год  как
ошивающийся в Ростове. - Постой-постой,  -  повторил  Коля  Бочкарев  по
прозвищу Бочка, хотя он сидел за рулем угнанной им сегодня "восьмерки" и
больше никого в машине не было.
   Коля обладал крупными мясистыми чертами  лица,  большими  ушами,  что
делало его похожим на  неожиданно  постаревшего  младенца,  и  пугающими
темными глазами (людям становилось неловко  в  его  присутствии,  и  они
всегда отводили  взгляд),  главным  атрибутом  которых  была  абсолютная
невозможность определить их выражение. Глаза эти  отличало  удивительное
отсутствие  какой  бы   то   ни   было   внутренней   перспективы.   Там
обнаруживалась лишь  пугающая  темная  пустота.  Она  и  заставляла  вас
отводить  взгляд.  Коля  Бочкарев  по  кличке  Бочка   знал   эту   свою
физиологическую особенность, поэтому прятал глаза за солнечными  очками.
Их у Бочки имелась  целая  коллекция.  Дешевые  очки,  приобретенные  на
вещевых рынках, хотя на некоторых  из  них  и  были  вытиснены  заветные
слова, названия известных фирм: "Рей-банн", "Полароид", "Окли", "Стинг".
Как-то в подпитии, когда Бочка гулял в привокзальном  шалмане,  одна  из
девочек, явно желая Коле польстить, сказала, что у него глаза убийцы.  И
в общем-то она достигла цели. Коля Бочкарев и был убийцей.  Правда,  сам
себя Коля считал ни мало ни много профессиональным  киллером.  Он  также
считал себя, причем на полном серьезе, посвященным в  эту  особую  касту
вечных  одиночек.  Хотя  о  том,  что   Коля,   возможно,   "мокрушник",
догадывалась каждая собака в бильярдных и недорогих кафе-ресторанах, где
Бочка  коротал  свое  время.  Люди  знали,  где  отыскать   Колю,   если
требовалось кого-то  "пугнуть";  также  Бочка  уже  "вальнул"  несколько
человек, среди  которых  были  мелкие  бизнесмены,  еврейчик-стоматолог,
отказавшийся платить, какой-то странный, ассимилировавшийся в  Таганроге
кавказец, вроде бы лакец, и братишки, проколовшиеся на карточных долгах.
   Действовал Бочка нагло и до сих пор успешно. Жертвы  его  в  основном
были люди мирные. Коля  не  встречал  достойного  отпора  и  уверовал  в
собственную непогрешимость. Поэтому дерзкая наглость, с плохо скрываемой
нарцистической любовью  наблюдаемая  Колей  в  зеркале,  превратилась  в
систему постоянного довольства собой. У Коли,  помимо  коллекции  очков,
имелась такая же коллекция оружия (опять-таки дешевого,  только  сказать
об этом Коле было некому), и он любил постоять у  зеркала.  Передергивая
затворы, взводя большим пальцем курки  и  плавно  нажимая  на  спусковой
крючок, Бочка вглядывался в темную пустоту собственных глаз.
   - Ба-м-м, - говорил Коля.
   - Клоц, - отвечал спусковой механизм пистолета Макарова.
   Такая   система   самодостаточности   привела   Бочку   к    привычке
разговаривать с самим собой.
   "Постой, постой", -  говорил  Коля,  когда  его  посещала  какая-либо
мысль.
   "Постой!" - если мысль эта делала неожиданный поворот.
   "До хера желающих!" - произносил Коля, если поворот этот приводил его
в неприятные области.
   Любимым Колиным фильмом была бессоновская лента "Лион". В  ростовском
видеопрокате, откуда Коля забрал кассету (просто пришел и забрал, а  они
и  рыпнуться  не  посмели),  фильм  назывался  "Лион-киллер".  В   своих
эротических фантазиях Коля так же мечтал  вырастить  "киллершу",  только
его протеже обладала внешностью не  Натали  Портман  , а той маленькой  девочки,  которой  Коля  домогался  в
шестом классе камышинской средней школы и которая тогда ему не  дала.  В
Колиных эротических фантазиях девочка так и осталась маленькой, а  Коля,
великолепный профессиональный киллер (ни мало ни много!), учил  ее,  как
надо задерживать дыхание, мягко нажимая  на  спусковой  крючок.  Попутно
Коля вдыхал чуть ли не апельсиновый аромат ее кожи. А девочка начинала с
Колей играть, она проводила  своим  розовым  язычком  по  оружию,  и  на
вороненой стали оставался влажный след, отправляла ствол пистолета  себе
в рот, совершая поступательные движения, а Коля ругал ее за это, но  все
же девочке (Лолита - ни мало ни много!)  удавалось  совратить  невинного
киллера Колю по прозвищу Бочка.
   Колю не мучили тяжкие сны. Если он и страдал  каким-либо  комплексом,
то это был комплекс абсолютной полноценности.
   И теперь Колю могло зашкалить.
   Он получил заказ.
   Естественно, анонимный, через десяток людей, знающих в  этой  цепочке
лишь ближайшего соседа. Так считал Коля. Так, опять же по  мнению  Коли,
действовала "профессиональная" система заказа.
   И теперь Колю могло зашкалить.
   Все, больше никаких пидоров, мелких бизнесменов и братков, курирующих
несколько палаток на оптовых рынках. Со всеми  этими  лохами  покончено.
Коля  становится  птицей  совсем  другого   полета.   Он   -   настоящий
профессионал, и люди, те, кто понимает, оценили качество его  работы.  И
вот зеленые бумажки, пятьдесят процентов гонорара: пачка  баксов,  пусть
пока еще и тоненькая, греет душу!
   Вопросы? У кого-нибудь есть вопросы! Есть?!
   - До хера желающих, - громко произнес Коля.
   Сегодня ему заказали одного из самых крутых пацанчиков в Ростове.
   Коля полагал, что скорее всего заказ  исходил  от  ростсельмашевских.
Почему-то ему назначили встречу в одном  "рестике"  (так  Коля  именовал
рестораны), а  там  -  надо  же  какое  совпадение!  -  как  раз  гуляли
ростсельмашевские. Но теперь все это  не  важно.  Коле  плевать,  откуда
исходит заказ. Гораздо важнее другая вещь. Его  цель  -  один  из  самых
крутых авторитетов, в чьем присутствии люди молчат и  боятся  произнести
лишнее слово, потому что  за  базар  всегда  надо  отвечать.  Еще  вчера
дерзкий и решительный Коля Бочкарев сам бы молчал в его присутствии, как
молчат в присутствии грозных царей. Сегодня пришла пора валить  идола  с
пьедестала. Сегодня ему заказали Кешу Беспалого.
   Коля Бочкарев знал, что проколоться он не имеет  права.  Правда,  ему
указали и время, и место. Ресторан "Поплавок", сегодня вечером.  Значит,
Коле все надо будет сделать быстро, не мешкая. Прокол повлечет за  собой
много неприятностей.  Во-первых,  заказ  передадут  другому.  Во-вторых,
вполне может статься, что  появится  еще  один  заказ.  На  самого  Колю
Бочкарева. А если даже и нет, то на  дальнейшей  карьере  можно  ставить
жирную точку. Коля достиг своего пика, не справился,  и  его  подвинули.
Все, помашем ручкой.
   - До хера желающих! - так же громко повторил Коля.
   Бочка никогда не начинал тратить денег с  заказа,  пока  не  выполнял
работу. Так он собирался поступить и в этот раз. Он уже присмотрел голду
на шею, прикольного  плетения  и  в  палец  толщиной,  и  завтра  он  ее
обязательно купит.
   Завтра. А сегодня в восемь, ну в половине девятого, он выполнит  свою
работу и тогда уже действительно помашет ручкой.
   Коля вставил в автомагнитолу любимую кассету: Dj  Грув  устами  своей
электронной возлюбленной объявлял, что теперь "Поздно. Меня уже нет!".
   Очки, оружие и рейв -  вот  что  по-настоящему  интересовало  Николая
Бочкарева по прозвищу Бочка. И еще - эротические фантазии. Про маленькую
девочку, которую выпестует крутой и, может, чуть усталый профессионал, в
какого  после  сегодняшнего  заказа  и  превратился   Коля.   Выпестует,
подождет, пока она подрастет, а потом, глядишь, и женится на  ней.  Хотя
секс они будут иметь с самого начала. О, это будет невинное дитя с очень
развратными глазами. Иногда.
   Только когда Коля будет желать этого.
   - Поздно, меня уже нет,  -  произнесла  электронная  возлюбленная  Dj
Грува.
   - Постой-постой, - ответил Коля.
   Этот своеобразный диалог, как уже было отмечено, происходил в  салоне
угнанной Колей "восьмерки", на следующий день после того, как  Санчес  с
таким  увлечением  разглядывал  витрину  бутылок  (а  еще  с  большим  -
зеркальные просветы между ними)  и  развлекал  старшего  бармена  Сабину
беседой с плохо скрываемым поволжским акцентом.
   - Постой, - снова произнес Коля.
   По  скромному  мнению  Коли  Бочкарева,   тачки   лучше   "бэхи"   не
существовало. А именно так Коля называл  автомобили  баварских  моторных
заводов "БМВ". В отличие от комфортного "мерсюка"  "бэха"  -  тачка  для
водилы. Стоит поправиться -  для  богатого  водилы.  Или,  как  говорили
раньше в Ростове-папе, "вещь для  денежных".  Разница  существенная:  не
просто комфортная тачка, а тачка, комфортная преимущественно для водилы.
Для таких вот одиночек, как Коля, которым лишь вольный ветер  -  хозяин.
Опять же стоит поправиться: для таких вот одиночек с бабками.  Хотя  без
бабок - какой же это одиночка? Это уже какой-то дрюченый  отщепенец.  По
скромному мнению Коли Бочкарева, мужик вообще не  мог  существовать  без
бабок. Потому что в противном случае это уже  не  мужик,  а  фуфло  типа
"душный пассажир".  Кеша  Беспалый  был  далеко  не  фуфло,  и  вряд  ли
кто-либо, даже за глаза, назвал бы его "душным пассажиром". И  ездил  он
на "бэхе-750" - той, удлиненной, модели. Не тачка - ласточка! Коля  знал
про эту машину все.
   Как-то он перегонял точно такую же модель.  Тачка  была  краденая,  и
особых денег Коля тогда не срубил. Но на машину запал. И твердо пообещал
себе, что между девяносто девятой  моделью  его  "Жигулей"  и  "седьмой"
"БМВ" у Коли не будет никаких переходных звеньев.  Следующая  его  тачка
будет "бэха". Хотя бы краденая - с гаишниками по Ростову  и  области  он
добазарится. А может, с кого-то за  долги  срубить  удастся.  Вот  такое
Бочка дал себе слово, такая у него была мечта.
   Сейчас Коля Бочкарев не  сводил  взгляда  с  "750-й"  "БМВ",  цвет  -
темно-синий металлик, принадлежащей, как оказалось, Кеше Беспалому.
   Дела получались интересные. Сегодня Коле пришлось совершить некоторое
путешествие (и стоит признать, мать их, немалое!) - тащиться из  Ростова
на левый берег Дона, в эту Тмутаракань, чуть ли не до  самого  Батайска.
Ставить на стоянку собственную "99-ю", цвет - мокрый асфальт, угонять  у
какого-то лоха "восьмерку"  (хотя  почему  у  лоха?  Музыка  у  братишки
приличная, тачка шустрая. И вообще, братишка, не  грузись,  найдут  твою
тачку, лишь заказ  выполню,  максимум  через  пару  часов,  это  я  тебе
конкретно обещаю),  чтобы  оказаться  у  этого  навороченного  ресторана
"Поплавок",  что  недалеко  от  Батайска.  Вообще-то  ресторан  этот   -
загородный клуб, называется то ли "Даймон", то  ли  "Диамонд",  и  здесь
всегда приличная братва гуляет,  но  еще  с  совковых  времен,  когда  и
клубов-то никаких не было,  к  этому  чуть  ли  не  единственному  тогда
загородному ресторану приклеилось название "Поплавок".
   Но дела получались интересные.
   Обычно Кеша Беспалый водил тачку  сам.  Реже,  если  Беспалый  сильно
нагружался, это делал за него водитель. Про этого  водилу  Бочка  слышал
много чего странного. Мутного. Двухметровый шкаф, чистый  Терминатор  по
прозвищу Рябой (хотя лицо у него гладкое, видать, эта кличка-погоняло  к
нему по каким-то другим причинам пристала). Про него говорили, что он не
только водила и личный телохранитель Беспалого. Больше. Говорили, что он
его молчаливая вечная тень.
   Еще говорили, что Рябой никогда не улыбается. В любом случае в  тачке
с Беспалым или не было никого, или там находился только Рябой. Охрана на
большом джипе обычно двигалась следом.
   И вот тут-то и начиналось кое-что интересное. "БМВ"  Беспалого  знало
полгорода. Роскошная "750-я" "бэха", как и  было  отмечено.  Но  цвет  -
светло-серый  металлик,  почти  серебро,  Коля  давно  восторгался  этой
тачкой. Сюда же, в "Поплавок", Кеша Беспалый  прибыл  без  сопровождения
джипа охраны и в другой тачке. Нет-нет, это также была  "750-я"  "бэха",
но цвет - темно-синий металлик. А Коля Бочкарев хоть и  являлся  немного
цветоаномалом - у окулиста он не смог  "прочитать"  книжку  с  цветовыми
узорами полностью, и справку пришлось покупать, - но не настолько, чтобы
не отличить светло-серый металлик от темно-синего.
   Загнем пальчик - это первое.
   Дальше - больше.
   Коля с утра немного поколесил за Кешей Беспалым еще по Ростову. Коля,
конечно, не Шерлок Холмс и даже не доктор Ватсон, но башка у него варит.
Тем  более  что,  когда  ты  должен  выполнить   ответственную   работу,
застраховаться от всяких неожиданностей вовсе не лишне. "750-я"  "бэха",
светло-серый металлик, остановилась возле казино. И  джип  с  охраной  -
также. Беспалый вошел внутрь и скорее всего направился в VIP-зал, где он
любил погонять шарик рулетки. Там он и оставался, сколько  Коля  его  ни
ждал. Потом подошло время ехать сюда.
   Теперь загнем второй пальчик.
   Коля уверен, что светло-серая,  прямо-таки  серебряная,  "бэха"  Кеши
Беспалого и огромный черный джип с охраной до сих пор стоят  на  стоянке
возле казино в городе Ростове. Коля мог дать руку на отсечение, что  это
так, хотя, конечно, ни хрена он давать не будет.  Тачка  и  охрана  Кеши
Беспалого стоят у казино, хозяин в VIP-зале гоняет шарик. В это же самое
время Беспалый, как в  детективной  книжке,  вышел  скорее  всего  через
черный ход и на другой, вполне может  статься,  что  и  "тайной",  тачке
добрался аж до самого Батайска.  И  знает  про  это  лишь  Рябой  -  его
молчаливая тень.
   И Коля.
   И тот, кто прислал Колю сюда.
   В этот момент Коля Бочкарев и проговорил  "постой-постой".  Тот,  кто
прислал Колю сюда, каким-то образом знал, что сегодня  вечером  Беспалый
окажется именно у этого ресторана.
   Загнем третий пальчик.
   Перед нами всего лишь навсего ресторан  "Поплавок".  Зачем  Беспалому
понадобилось отсекать собственную охрану и людям в Ростове пускать  пыль
в  глаза  про  казино?  Он  мог  добраться  сюда  обычным  способом.   А
темно-синяя "бэха" с тонированными  стеклами  подкатила  не  к  фасадной
части  "Поплавка",  где  располагалась  стоянка,  а,  так   сказать,   к
служебной. Здесь были отдельные входы в кабинки  для  особенных  гостей.
Кабинки соединялись с общим залом, но закрывались изнутри;  при  желании
даже официанта можно было принимать у двери - от  любопытных  ты  закрыт
полностью. Такая кабинка стоила денег. В основном там крутые гуляли  или
кто с бабой уединиться хотел. А чего, клево  так  погулять  -  со  своей
соской. И на людях, и нет одновременно.
   Из темно-синей "бэхи" Кеши Беспалого сначала  вышел  Рябой,  проверил
кабинку, вернулся и сделал знак Беспалому. Тот заскочил за дверь  мухой.
При его-то габаритах и  положении  проявлять  такую  проворность  -  это
что-то... Если б Коля не знал,  что  Беспалый  должен  быть  здесь,  он,
наверное, даже не успел бы его  разглядеть.  Зачем  Беспалый  слинял  от
своих людей? К чему вся эта траханая конспирация?
   Наконец, загибаем четвертый пальчик.
   К крутой - цвет темно-синий металлик, если кто забыл, - "бэхе"
   Беспалого подкатила скромненькая "шестерка". "Жигули".  Ну  чего  тут
сказать, "шаха" - она и есть "шаха". Встала рядышком, чуть ли не  бампер
в бампер. И из скромной "шестерки" вышел  такой  серенький,  неприметный
дяденька с ласковыми  внимательными  глазками  и  жиденькими  усиками  и
быстренько юркнул в ту же дверь,  за  которой  десятью  минутами  раньше
скрылся Беспалый. И вот вы можете говорить  все,  что  угодно,  но  Коля
Бочкарев мог с очень большой вероятностью  предположить,  кем  был  этот
скромный серенький дяденька. Вернее - он это знал.
   Ментов  Коля  Бочкарев  чувствовал  кожей.  Спинным  мозгом.   И   на
расстоянии. Пусть они будут хоть в самом что  ни  на  есть  гражданском,
цивильном.
   Сначала Коля подумал, что товарищ ошибся дверью. Странным образом  он
даже этого желал. Ему почему-то очень вдруг захотелось, чтобы с Беспалым
не оказалось все  так.  В  этом  было  что-то  не  правильное.  Он  даже
несколько запереживал за Кешу, словно в последние часы собственной жизни
Беспалый, грозный Беспалый, совершил что-то очень непристойное.  Знаете,
когда уважаемого человека "берут"  на  каком-то  говне  вроде  онанизма.
Такое бывает, но это не правильно.
   - Постой-постой, - пробубнил Коля.
   Одновременно внутри Колиной головы высветилась какая-то фраза, то  ли
из фильма, то ли еще откуда: "Умри достойно", - но Коля так и  не  успел
понять, что все это значит. Потому что его мозг  уже  занялся  анализом:
конечно, этот скромненький серенький дяденька  мог  оказаться  вовсе  не
опером, а каким-нибудь знакомым или родственником Беспалого. Но  к  чему
вся эта гребаная конспирация?
   Опер зашел в кабинку Беспалого, и вот прошло уже больше десяти минут,
а его все не выперли оттуда пинком под зад. Следовательно, Коля Бочкарев
оказался свидетелем запланированной встречи.
   Сердце Коли вдруг учащенно забилось. Словно  он  подошел  к  какой-то
тайной червивой  не  правильности,  подтачивающей  шарниры,  на  которых
крепился мир.
   Этого не может быть...
   Беспалый до конца доверял лишь своему немому терминатору Рябому.  Так
говорили люди. Возможно, по этой причине Беспалый отсек даже собственную
охрану (мало ли что!), а заодно пустил пыль в глаза ростовской братве  с
этим казино (действительно: мало ли что!).
   А часом, не... В горле Коли Бочкарева вдруг все пересохло.
   А часом, не стукачок ли наш великий Кеша Беспалый?
   Такого не бывает.  Грозные  идолы  не  падают  так  низко.  Случайная
встреча, какой-то старый знакомый или родственник... Или "свой  опер"...
Или...
   Но к чему все эти тайны мадридского двора?
   Сердце Коли Бочкарева продолжало биться все так же учащенно. Ну и ну:
   Беспалый сменил тачку и приехал сюда на  запланированную  встречу.  И
никто его здесь не заметил. Будний день, на стоянке, видать, лишь  тачки
сотрудников. И Коля Бочкарев  ничего  бы  не  увидел.  И  ни  о  чем  не
догадался, если бы ему не указали это место заранее.
   Ну и ну!
   - Постой, - с некоторым содроганием в голосе произнес  Коля,  -  Кеша
Беспалый - стукач?
   Вот наши четыре загнутых пальчика, вот и все наши вопросы!
   Этого не может быть. А если это никакой не опер?
   - Черт, ну и нажарили мы грибков, - пробубнил Коля.
   Это была еще одна  из  его  фраз  -  конечно,  не  такая  емкая,  как
"постой!" или "до хера желающих", и выражала скорее  замешательство,  но
именно поэтому вполне годилась.
   Вот и все дела! Вопросов с  четырьмя  загнутыми  пальцами  больше  не
возникало.
   Кеша Беспалый - стукач.
   Поразительно, Холмс, элементарно, Ватсон, помашем ручкой!..
   Великий и ужасный Кеша Беспалый.
   Его вычислили. Этот заказ - не просто разборки. Коля  Бочкарев  вдруг
ощутил  прилив  какого-то  нового,  незнакомого  чувства.  Он  вдруг  на
мгновение увидел себя в зеркале с пистолетом в руках.
   - Ба-м-м-с...
   - Клоц...
   Беспалого вычислили. И это  не  просто  разборки.  Братва,  серьезная
братва решила сегодня казнить стукача. И кто-то вспомнил  о  Коле:  мол,
есть один скромный, простой пацанчик, но работает - мало  не  покажется!
Грамотно, четко и не оставляя следов.
   Коля приподнял свои солнечные очки и  через  зеркало  заднего  обзора
вгляделся в непроницаемую темноту собственных глаз.  Это  совсем  другой
расклад.
   Колю признали, и он занял свою нишу. И  подвинуть  его  оттуда  будет
очень сложно.
   А если кто решит попробовать...
   - До хера желающих, - жестко выговорил Коля и  сплюнул  в  окно,  где
начинали сгущаться сумерки. И тут же почувствовал себя спокойно  и  даже
некоторым образом снисходительно к этим абстрактным "желающим",  которых
так "до хера" и которые лезут из всех щелей, мешая Коле нормально жить.
   - А паренек-то наш - стукачок, - ухмыльнулся  Бочка.  Грозного  идола
больше не существовало. Коля почувствовал прилив эйфории. Он  потянулся,
выпрямив руки и ноги. За окнами угнанной  им  "восьмерки"  дул  приятный
теплый ветерок.
   И с востока наваливалась на донские степи Тьма.
   Коля продолжал ждать.

***

   Тьма навалилась с востока, заставляя закат окраситься кровавым огнем.
   Последний закат Кеши Беспалого.
   И не только его.
   Чуть более чем через девять месяцев стареющий подполковник  Прима  из
Батайского отделения внутренних дел так  же  будет  вглядываться  в  эту
сгущающуюся за окнами Тьму. Но настроение его будет резко отличаться  от
опрометчивой беззаботности Коли  Бочкарева.  Валентин  Михайлович  Прима
будет чувствовать опустошающую ватную  слабость  в  районе  собственного
желудка и бороться  со  смутным  ощущением,  что  он  стоит  у  какой-то
невидимой черты, очень плохой черты, переступать которую ему вовсе бы не
следовало. А события будут развиваться. И в один из дней на  стол  Примы
лягут два рисунка, выполненные городским дурачком  Алексашкой,  и  некий
странный факс. Вот тогда уже и появятся бешеные звери, выползшие из этой
Тьмы, звери, превратившие ту самую невидимую плохую черту во  все  более
сжимающийся круг Безумия.
   Но это произойдет более чем через девять месяцев, когда шедевр-кошмар
Санчеса, его "метафизический ребенок", уже родится и  когда  уже  сложно
будет что-либо изменить. А пока еще Санчес даже не предполагал, что  ему
придется оказаться в маленьком городке Батайске, и страшные сны  еще  не
мучили Валентина Михайловича Приму. Пока они еще бродили где-то  далеко.
Только невидимые силовые линии уже тянулись к одной  точке,  подталкивая
ни о чем не догадывающихся участников предстоящих событий друг к  другу.
И с востока на донские степи наваливалась непроницаемая Тьма.

***

   Приближающаяся ночь радовала Колю Бочкарева. Он наблюдал  за  дверями
кабинки, где скрылся Кеша Беспалый, и продолжал ждать. Коля полагал, что
ночь - его время. И себя он, возможно, и не без основания, считал  одним
из самых свирепых хищников, владеющих этой  ночью.  Естественно,  он  об
этом не кричал на  каждом  углу,  но  любому  человеку  с  не  до  конца
отшибленными мозгами это и так ясно.
   Наблюдение за наблюдающим.
   За Колиной спиной располагался въезд на автомобильную  стоянку,  чуть
правее - металлическая будка с охранником. В ней  какой-то  лох  -  Коля
видел это в зеркале заднего обзора - с упоением  читал  книжку,  видимо,
приличный боевичок.
   В натуре лох, мимо него пару раз на стоянку заехали тачки, а он  даже
бровью не повел. Утрамбуют его хозяева за такую работу. А  вот  от  глаз
Коли Бочкарева ничего не ускользнет.
   Только что дверь в кабинку открылась.  Коля  почувствовал  охватившее
его возбуждение, обычно сопровождающееся тем, что у него холодели пальцы
рук.
   Но тревога оказалась преждевременной. Это был  пока  лишь  терминатор
Рябой. Он быстро сел в "750-ю" "бэху".  В  принципе  Коля  был  готов  к
любому повороту событий, но Рябой эффектно, с прокруткой и  визгом  (эх,
тачка-ласточка!), рванул с места - лох в будке на  секундочку  оторвался
от своего занятия, чтоб  посмотреть,  что  это  там  творится  у  задней
стороны ресторана, - потом "бэха" чуть притормозила у трассы и повернула
в сторону Батайска.
   - Постой, - проговорил Коля. Несмотря  на  затемненные  стекла,  Коля
видел, что Рябой уехал один. Кеша Беспалый  оставался  в  ресторане.  Со
своим ментом. Поэтому пока туда заходить не следует. Что ж,  Коле  не  в
падлу и еще подождать. Он бросил взгляд на зеркало заднего обзора -  лох
в будке, потревоженный рванувшей с места "бэхой", не вернулся  к  своему
чтению и сейчас смотрел на Колину "восьмерку".
   - Ну что, тебе очень интересно? - проговорил Коля и мысленно добавил:
   "Давай лучше читай свой боевичок.  Скоро  здесь  действительно  будет
интересно. Но тебе, от греха подальше, лучше на меня сейчас не пялиться.
А то знаешь, как бывает - когда каток проходит,  он  трамбует  все,  что
попало".
   Когда стрелки наручных Колиных часов показали десять минут  девятого,
Коля  снова  ощутил  охватывающее  его  беспокойство.  "Бэха"  с   Рябым
вернулась.
   Рябой сгонял до Батайска и обратно. Но теперь появился  сюрприз  -  в
машине на заднем сиденье находился еще кто-то. Коля смог различить  лишь
темный силуэт.
   Что-то во всем  этом  было  неприятное.  Вся  эта  суета  лишь  могла
усложнить дело.
   Коля отодвинул водительское сиденье до отказа - на полу под  сиденьем
лежал укороченный "АК-74" с металлическим складывающимся прикладом. Коля
заблаговременно извлек его из сумки  и  спрятал  под  сиденьем.  Хороший
автомат.
   Таких стволов после этой  заварухи  в  Чечне  поступало  валом.  Коля
подумал, что как все-таки классно получилось, что он  не  пожадничал.  С
утра он собирался пристегнуть полупустой магазин, в чем тоже имелся свой
резон. В таком деле все равно больше двенадцати  -  пятнадцати  патронов
отстрелять не удастся. А дальше либо дело сделано, либо нет, но в  любом
случае - уноси ноги. А патроны стоят денег. Но все же Коля  передумал  и
дополнил магазин до отказа - тридцать  патронов.  Калибр  5,45.  Теперь,
наблюдая за всей этой суетой - трое в тачке Беспалого с Рябым и  с  этим
неизвестным, только что прибывшим из Батайска, да еще мент... хотя мента
валить нельзя, валить мента - самое последнее дело, - наблюдая  за  всей
этой суетой, Коля думал: хорошо, что он не пожадничал. И в общем-то пока
все складывалось вполне удачно. Коля передернул затвор, досылая патрон в
патронник;  он  сделал  это  нерезко,  чтобы   не   шуметь   характерным
лязгом-клацаньем. Несмотря на  то  что  в  салоне  "восьмерки"  Dj  Грув
продолжал производить  электронные  звуки,  вряд  ли  стоило  рисковать,
привлекая к себе ненужное внимание.
   Сердце Бочки бешено колотилось, хотя теперь он об этом,  наверное,  и
не знал, пальцы его стали совсем холодными.  Такими  же,  как  вороненая
сталь автомата Калашникова. Он приоткрыл свою дверцу. Так же  нерезко  и
бесшумно.
   Бочка ждал. Пока все складывалось вполне удачно. Вполне.
   Наблюдение за наблюдающим.
   Был такой старый анекдот. Месье хочет заняться с девочкой любовью?
   Сто франков. А, месье желает через  замочную  скважину  наблюдать  за
занимающимися любовью? Двести франков... Что, месье хочет  поглядеть  на
того, кто будет наблюдать за занимающимися любовью? О! Это будет  стоить
дорого. Наблюдать за наблюдающим? Четыреста франков!
   Самая высокая такса предполагала  и  высший  класс  -  наблюдение  за
наблюдающим.
   "Лох" в будке вовсе не забавлялся сейчас чтением боевика-детектива.
   Наблюдая   за   угнанной   Колей   Бочкаревым   "восьмеркой",   "лох"
ухмыльнулся. Он знал этот старый анекдот. Кровавые всполохи падающего за
горизонт светила холодным огнем отразились в его глазах. Этому  человеку
нравилось любоваться закатами.
   Мир катился к своему закату. Если  бы  Коле  Бочкареву  повезло  чуть
больше и он хотя бы узнал о существовании этого человека, ему бы никогда
не пришло в голову называть его лохом. И тогда может  статься,  что  для
Коли действительно все складывалось бы вполне удачно. Хотя вряд ли: тот,
кого Коля в действительности считал  лохом,  также  находился  сейчас  в
будке - чуть придушенный охранник автостоянки лежал сейчас под столом  с
компрессом хлороформа на лице. Но с ним проблем не будет - нельзя лишать
жизни просто так, без необходимости.
   Третий, неожиданный пассажир "БМВ" также привлек внимание человека  в
будке. Правда, различить что-либо было сложно -  тонированные  стекла  и
сгустившиеся сумерки делали свое дело. Рябой вышел из  машины  и  быстро
скрылся за дверями кабинки.  Тот,  за  кем  Рябой  отъезжал  в  Батайск,
остался  ждать  в  салоне  автомобиля.   Что   здесь   за   свистопляска
происходит?
   На коленях человека в будке покоился вовсе не крутой "боевичок" (увы,
Коля, но это так), а автоматический крупнокалиберный пистолет  "ланд"  с
длинным цилиндром-глушителем на стволе. Оружие было переведено  в  режим
одиночного ведения огня, хотя и одиночными  скорострельность  у  "ланда"
являлась более чем достаточной. Это вообще было очень хорошее и  дорогое
оружие, и человеку в будке скорее всего не хотелось с ним  расставаться.
Но  так  уж  устроена  наша  жизнь,  что  всегда  с  чем-то   приходится
расставаться. Обычно с тем, к чему только-только начинаешь привыкать.  А
иногда - и вот такое, как правило, случается неожиданно - с тем, к  чему
и привыкнуть-то невозможно. Ведь невозможно же привыкнуть к  собственной
жизни. Тем более к такому  нелепому,  несостоятельному  и  непостижимому
факту, что ни с того  ни  с  сего  с  ней  приходится  расставаться.  Не
когда-нибудь, а прямо сейчас. Уже совсем скоро.

***

   Стемнело  очень  быстро.  Стрелки  наручных  Колиных  часов  показали
двадцать пять минут девятого,  а  над  рестораном  "Поплавок"  сгустился
непроницаемый черный бархат настоящей южной ночи.
   Коля очень рассчитывал на то, что мент отвалит первым.  Или  хотя  бы
что они не попрут все скопом. Мент, конечно, не адвокат. Адвокат  вообще
по всем понятиям личность неприкосновенная, но и  мента  без  надобности
валить нельзя.
   Так  оно  и  случилось.  В  восемь  двадцать   пять   дверь   кабинки
приоткрылась и неприметный  серенький  дяденька  быстро  юркнул  в  свою
"шестерочку", ставшую в этой ночи такой же серой, и не  мешкая  отчалил.
Помашем ручкой - гуд бай, пока-пока.
   Колина рука легла на  рычаг  переключения  скоростей.  Дверца  с  его
стороны была приоткрыта, "АК-74" лежал на коленях - все придется  делать
очень быстро. И пока обстоятельства складываются хорошо. Просто отлично.
Возможно, Коле даже удастся вести огонь прямо из машины. Хотя,  конечно,
нет, ведь ты же профессионал. Так шмаляют только лохи. Надо будет  выйти
и убедиться, что  дело  сделано.  "БМВ",  почти  слившаяся  с  темнотой,
оказалась единственной тачкой, припаркованной с этой стороны  ресторана.
Если не считать Колиной "восьмерки", но Коля припарковался почти  что  у
автостоянки. Свет от огней с фасадной части ресторана  сюда  практически
не доходил.
   Коля  уже  знал  траекторию  своего  движения,  он  знал,   где   ему
притормозить и по какой дорожке, ведущей к трассе, ему отваливать.  Коля
все рассчитал заранее, и наступившая ночь играла ему на руку.
   Бочка, не отрывая взгляда, следил за дверцей в кабинку:  ну  где  ты,
Беспалый, где?.. Его сердце лихорадочно  колотилось,  какой-то  странный
привкус сладковатой болью растекался по рту, а пальцы  рук  чуть  ли  не
начали коченеть.
   Коля превратился в  сжатую  пружину,  его  лицо  побледнело,  а  губы
расползлись в  каком-то  гротескном  квазиподобии  улыбки.  Сейчас,  уже
совсем скоро, дикий впрыск адреналина  взорвет  эту  пружину.  Трое,  их
трое,  что  может  несколько  усложнить  дело,  да  не  очень.  По  всей
видимости, Беспалый  окажется  прилично  поднабравшимся,  вялым,  с  ним
проблем не будет, а Рябого Коля вальнет первым.
   Тот, третий, в "бэхе", Бочку вообще не беспокоит. Видать, просто  чмо
какое-то (а стоит признать,  что  армейский  жаргон,  к  примеру,  емкое
словечко "чмо", порой  оказывается  весьма  точным),  коли  его  даже  в
ресторан не пригласили. Бочка  неожиданно  тяжело  сглотнул,  его  горло
совсем пересохло. Где ты, Беспалый, где?..
   Коля следил за дверцей в кабинку, и его темные зрачки  контролировали
весь сектор, прилегающий к ресторану. Мало ли что, нам не  надо  никаких
неожиданностей,  и  от  взгляда  Коли  Бочкарева   никогда   ничего   не
ускользало. И возможно, в этот вечер Коле просто  не  очень  повезло.  А
возможно, он вбил себе в голову, что ему не стоит обращать  внимания  на
всяких лохов. Можно допустить и иные  причины,  например,  то,  что  лох
обладал некоторыми качествами, о которых  Коля,  в  силу  обстоятельств,
ничего не знал.  Так  или  иначе,  но  профессиональный  киллер  Николай
Бочкарев не заметил за своей спиной, там,  где  в  будке  охранника  лох
почитывал крутой боевичок, никакого движения. А  стоит  признаться,  для
Коли это  оказалось  единственным  стоящим,  на  что  сегодня  следовало
обратить внимание.
   Наверное, самым важным в его жизни.
   Потом дверца в кабинку начала открываться, и все дальнейшее произошло
очень быстро.
   На ступеньках появился Рябой. Он бросил  взгляд  на  автостоянку,  на
Колину "восьмерку", на каких-то гуляк,  шумно  вываливающихся  из  своей
тачки на дальнем  конце  стоянки,  освещенной  фонарями  фасадной  части
ресторана. Рябой повернул голову направо, где на траву из окон ресторана
падал  размазанный  свет,  налево,   где   его   взгляд   встретился   с
непроницаемой тьмой, затем, чуть склонив голову, быстро осмотрел "бэху".
Пассажира на заднем сиденье он не удостоил даже  жестом.  Вроде  бы  все
было нормально. Рябой еще несколько помедлил, затем отступил  на  шаг  в
проем двери, чуть откинул голову и повернул  ее  назад.  Кивнул:  все  в
порядке.
   Сейчас они начнут движение.
   -  Ждать,  -  сказал  себе  Бочка.  Мышцы  его   лица   непроизвольно
сократились.
   Именно в это мгновение  из-за  облака  выползла  луна.  Рябой  быстро
двинулся к "БМВ" и распахнул переднюю пассажирскую дверцу.  Обернулся  к
ресторану. В проеме двери появился Беспалый, чуть качнулся - видать, ему
действительно удалось прилично  поднабраться.  Вышел,  вот  он  стоит  в
бледном лунном свете.
   - Жда-а-ать, - с каким-то неожиданным стоном выдавил из себя Бочка.
   Его пальцы судорожно заколошматили по ручке  переключения  скоростей,
словно это были сухие костяшки. Коля с силой сжал правую руку.
   Рябой бросил вокруг еще один быстрый взгляд. Затем, кивнув Беспалому,
направился вокруг капота к дверце водителя.  Беспалый  взялся  за  косяк
дверцы, словно в замедленной съемке Коля видел, как он заносит ногу  для
первого шага.
   "Сейчас! - вспышкой пронеслось в мозгу Коли. - Пора!"
   Беспалый отступил на лесенку, вдохнув вечернего воздуха, сделал  шаг,
еще шаг... Потом Бочка увидел, как окурок полетел на землю.  В  принципе
расчет Коли оказался верен: к тому моменту, как все  начнется,  Беспалый
окажется  на  полдороге  от  дверей  в  кабинку  ресторана   до   дверцы
собственного автомобиля. Ни туда ни сюда, голубок, вот как бывает.
   Только момент этот уже наступил. Сейчас.
   -  Сейчас,  мать  твою,   сейчас!   -   свирепо   прошептали   Колины
обескровленные губы. Бочка врубил дальний  свет,  и  одновременно  ручка
переключения скоростей покинула "нейтральную".
   "Восьмерка" с визгом рванула с места. Пружина начала разжиматься.

***

   Когда раздался лязг автоматной очереди, охранник на дверях в ресторан
"Поплавок" рассказывал  своему  молодому  напарнику,  насколько  удачным
оказалось пари, заключенное ими со сменщиками. Работали они сутки  через
двое, выходит, тремя сменами, а  пари  забили  на  месяц.  В  чью  смену
случится  меньше  всего  эксцессов.  Вообще-то  охранники  были  веселые
ребята, и поспорить, естественно на деньги, им только давай. Рубились на
всем, что можно, от игры на бильярде до отборочных туров на  предстоящий
чемпионат мира по футболу.  Такой  самодельный  домашний  тотализатор  в
рамках обслуживающего персонала  в  отдельно  взятом  ресторане.  Сейчас
месяц  подходил  к  концу,  и  за  их  смены  не  случилось  ни   одного
происшествия.   Никаких   разборок,   драк,   попыток   "соскочить"   не
расплатившись - и это не просто везение. Да чего  там  говорить,  любому
ясно, что их смену уважали особенно, ведь все зависит от того, как  себя
сразу поставишь. Опять же приятно: на этом пари они  прилично  "бабулек"
срубят. А у тех, что с утра сменились, тоже гаврики-гаврилы, так  у  них
вообще ночью чуть  ли  не  драка  была.  Пьяный  дебош.  Не  умеют  люди
работать,  такое  надо  пресекать  в  зародыше.  На  улицу,  ребята,  за
автостоянку - и там хоть бошки друг другу поотшибайте, а здесь,  братки,
надо вести себя прилично. Это приличное заведение. Тем более слух дошел,
что у хозяев батайских возникли какие-то проблемы  и  заведение  вот-вот
Кеше Беспалому перейдет. А охранникам в принципе  до  левой  пятки,  кто
хозяин. И директор, и персонал - народ обученный, никто  их  снимать  не
будет, а с другой стороны,  Беспалый  здесь  вообще  наведет  стопудовый
порядок. И любой прежде пять  раз  подумает,  что  лучше  -  вести  себя
прилично или чтоб его через пять минут утрамбовали. А чего, по-другому с
нашим народом нельзя. Не получается по-другому. У нас тут не Европы... И
слава Богу, что так! А пари мы и так выигрываем; кстати, получается, что
обуваем обе смены сразу.  Ты  посчитай,  сколько  на  брата-то  выходит?
По-моему, очень неплохо!
   Охранники весело подморгнули друг  другу  и  ударили  по  рукам.  Да,
действительно, здорово получалось.
   Лязг автоматной очереди, приглушенный корпусом  здания,  обрушил  эти
радужные планы. Оба охранника на мгновение уставились друг  на  друга  -
это что, на самом деле происходит то, о чем они  подумали?  Это  что  за
дерьмо?
   - Бл... - тихо проговорил охранник помоложе, - это  в  зале?  Музыка?
А?
   Музыка в зале была. Умпса-умпса. В ней применялись различные  шумовые
эффекты, в том числе и имитация выстрелов.  Только  это  были  вовсе  не
эффекты.
   Никто ничего не имитировал, все происходило на самом деле.  Словно  в
подтверждение, автоматный лязг повторился. Эхо  от  него  сухим  треском
отозвалось в зарослях высокой травы,  смешиваясь  с  хлопками  одиночных
выстрелов.
   - Какой, на хер, в зале! За рестораном  шмаляют,  у  кабинок.  Бл...,
валят кого-то, - отозвался  второй  охранник.  Они  еще  какое-то  время
смотрели в глаза друг другу.
   - Так ведь... - вымолвил охранник помоложе... - Ну пошли, - его глаза
округлились, - скорее!
   - Стой, ты куда, в обход бежать собрался?!  Давай  через  зал.  Здесь
Митрича ставим, а сами через кухню, через черный ход.
   - Понял. Пошли.
   - И спокойней, не суетись так. Чтоб без  паники!  -  Они  уже  быстро
продвигались к залу, кивнув Митричу, чтоб  стал  на  двери,  -  клиенты,
видать, ничего и не слышали, а если  и  слышали  -  видать,  не  приняли
ничего всерьез.
   Пусть так и остается. Это самое главное.
   Они уже свернули к кухне. Оба были вооружены фирменными пятизарядными
помповыми дробовиками "ремингтон" двенадцатого калибра - пробьет стену и
оставит дыру с кулак. Митрич был ментом, работа по договору. В  принципе
с порядком в "Поплавке" все было чики-чики.
   Они шли быстро, но не бежали. Грянул еще выстрел, одиночный, и  вроде
бы все стихло. К этому же месту за рестораном уже спешили любопытные - с
автостоянки также были слышны выстрелы, но охранники были ребята тертые.
Они знали свою работу и знали, что надо делать. Лишь у  самой  двери,  у
черного хода, выводящего прямо к  задней  стороне  здания,  к  кабинкам,
охранник постарше произнес:
   -  Слышь,  братишка,  зря  не  высовывайся.  Там  скорее  всего  люди
серьезные.
   Тот кивнул. Охранник постарше остался доволен. Все же  авторитет  его
был все еще непререкаем.
   -  Резко  распахиваем  дверь,  я  -  сразу  под  козырек.   Ты   меня
прикрываешь. Скорее всего тот из кабинок выходил, кого валили. Возможно,
шел к стоянке. Значит, киллер, если еще не соскочил, может быть  справа.
Главное, не попасть под перекрестный огонь.
   Охранник   помоложе   снова   кивнул.   Они   действительно   неплохо
сработались. И его напарник проговорил:
   - Пошли.
   Их сразу же ослепил свет автомобильных фар. Охранник постарше  юркнул
за укрытие козырька, чувствуя, какими влажными, липкими стали его  руки,
сжимающие ружье. Молодой пацан остался у  распахнутой  двери.  Прямо  на
него падал свет. Дальний врубили, падлы. Лишь бы он не лез, пацан, он же
сейчас как на ладони. Охранник сглотнул, потер пересохшими губами друг о
дружку - чего они ждут, чего не уезжают, тачка не заглушена,  или...  Он
обернулся к распахнутой двери, - охранник помоложе  держал  ружье  перед
собой, как в фильмах-боевиках, глаза его были очень  темными.  И  в  них
горел огонь. Темный огонь. Мальчишка, пацан. Нравился  ему  этот  пацан.
Только спокойней, спокойней, без глупостей. А  теперь  смотри  на  меня.
Очень хорошо.
   Охранник постарше молчаливыми знаками указал  своему  напарнику,  что
собирается выходить из-под козырька. Чтобы тот взял  под  прицел  сектор
вокруг тачки, освещающей их фарами. Напарник его понял, напарник кивнул.
В этом круге света теперь стояла тишина,  лишь  мерный  шум  работающего
двигателя.
   Охранник постарше, несмотря  на  свои  106  килограммов  веса  и  189
сантиметров роста, оказался очень быстрым.  От  козырька  он  кинулся  к
припаркованной  здесь  "БМВ",  темно-синий  металлик.  Дальний  свет  на
мгновение ослепил его,  охранник  пригнулся,  укрываясь  за  распахнутой
дверцей. Никаких выстрелов. Вечер был далеко не  жаркий,  все  же  конец
сентября, но  капельки  пота  выступили  на  лбу  охранника.  Ничего  не
происходило. Их по-прежнему освещали  фары  автомобиля  с  незаглушенным
двигателем. Скорее всего "Жигули". На  мгновение  охраннику  показалось,
что сзади происходит какое-то движение, холодный  ветерок  коснулся  его
спины, чуть качнулись густые заросли кустарника... И, о черт,  какой  же
он дурак! Его просто выманили из укрытия, а теперь убийца подойдет сзади
и хладнокровно снесет ему полчерепа одним лишь выстрелом. Чувствуя,  как
на спине зашевелились крохотные волоски,  охранник,  не  меняя  сидячего
положения, молниеносно обернулся, готовый  выпустить  все  пять  зарядов
крупной дроби в эту надвигающуюся тьму. Его  руки  задрожали,  и  холод,
могильный  холод  омыл  его  внутренности,  но...  скорее  всего  просто
показалось, нервы стали никуда, может быть, кошка, а  может,  ветерок...
Охранник  глубоко  выдохнул,  затем   сплюнул,   к   нему   возвращалось
спокойствие, и он сумел унять дрожь в руках.  Чуть  продвинулся  вперед,
выглянул из-за багажника  "БМВ".  Все  тихо.  Теперь  уже  свет  фар  не
ослеплял его. Тачка - точно "жигуль". "Восьмерка" или "девятка".
   - Андрюха, - хриплым голосом позвал он  напарника,  -  выходим.  Тут,
похоже, три... - он сглотнул, - трое...
   - Вижу, - отозвался охранник помоложе. - Три "двухсотых", -  произнес
он на удивление спокойным и ровным голосом.  Эта  спокойная  будничность
даже несколько напугала его старшего товарища. Да не очень. По сравнению
с тем, что им пришлось сейчас увидеть, многое другое выглядело уже вовсе
не страшным.
   Охранник  помладше  прошел  Чечню.  Слава  Богу,  вернулся  живым   и
здоровым, только вот в глазах его иногда  было  что-то.  "Двухсотыми"  -
"груз двести" - называли погибших. Трупы. "Груз  двести"  -  труповозка.
Тут они и лежали, трое... Молодой охранник снова оказался на  войне.  И,
увидев три бездыханных тела - а то, что это были именно "двухсотые",  не
вызывало никаких сомнений, кровищи-то вокруг было  достаточно,  это  все
можно разглядеть в свете фар, но у  каждого  из  них  в  голове  имелось
минимум по одному смертельному ранению, -  увидев  три  трупа,  охранник
произнес первое, что пришло ему в голову.
   В его молодую белобрысую голову, где все еще шла та война и где, быть
может, она не закончится никогда. "Груз двести"...
   Но это было еще не все.
   Охранники вышли из  своих  укрытий.  Уже  стало  ясно,  что  стрельба
закончена. От автостоянки сюда спешили любопытные.  Только  что,  минуту
назад, на этом самом месте три человека закончили свой земной путь. Один
из них  лежал  раскинув  руки,  словно  он  вглядывался  в  непостижимую
звездную бездну над головой, на которую лишь сейчас, после смерти, вдруг
обратил внимание.
   -  Черт,  надо  же,  Кешу  завалили,  -  произнес  охранник  постарше
спокойным и даже несколько равнодушным голосом.
   - Что? - спросил молодой напарник. Его глаза все еще  были  какими-то
пугающе темными.
   - Кеша Беспалый. А говорили, что должен стать нашим  хозяином.  -  Он
пожал плечами, словно Кеша в чем-то  всех  обманул,  а  теперь  разлегся
здесь, уставившись  на  звездное  небо.  -  "Поплавок"  должен  был  ему
перейти.
   - Это Кеша Беспалый? Ладно, хорош... Нет, что - правда?!
   - Говорю тебе.
   - Нет, ну хорош, я же серьезно... Беспалый?!
   - Так, братишка.
   - Надо же, сам... - Он покачал головой, и на мгновение  темный  блеск
его глаз сменил какой-то любопытный детский  восторг.  -  Разборки.  Сам
Беспалый, ребята не поверят. Никогда бы не подумал, что увижу, как...
   - Так, пойдем отсюда, зевак отгоним, пока менты приедут.
   - Хорошо.
   - Просрали мы пари, братишка.
   - Чего? - Молодой охранник  удивленно  уставился  на  него,  -  Пари,
говорю, просрали. Вот говнюки. Обидно.
   И охранник обернулся в сторону так напугавших его зарослей кустарника
- действительно, скорее всего кошка. Или ветерок. И нервы ни к черту,  и
пари  просрали,  и  вообще  все  это  стреляющее  говно  стало  порядком
надоедать. Устаешь от этого всего. Боже, когда же мы  жить-то  по-людски
начнем, и начнем ли когда-нибудь?
   Есть ответ, а?
   Нет ответа.
   Охранник поглядел на дробовик в своих руках, потом похлопал  себя  по
карманам в поисках  пачки  сигарет.  У  "жигуля-восьмерки"  был  врублен
дальний свет. Киллер скорее всего подрулил на  этой  тачке.  Но  имелось
кое-что более интересное. Дверца водителя у "жигуля" была  открыта,  что
понятно. Еще три дверцы, обе передние и одна задняя,  открыты  у  "БМВ".
Тачка прошита автоматной очередью, но... Три  трупа  и  четыре  открытых
дверцы. Может, это ничего и не значит, а может...
   Охранник извлек пачку сигарет "LM" и закурил.  "Нет,  правда...  Это,
конечно, не наше собачье дело, но Беспалый, если не сам за рулем, всегда
предпочитал место рядом  с  водителем,  это  может  подтвердить  каждый.
Может, на заднем  сиденье  "БМВ"  был  еще  кто-то?  А  потом  соскочил.
Например, с перепугу.
   Или по какой другой причине. А? Может такое быть?"
   Охранник уставился на открытую заднюю дверцу (почему-то его  внимание
привлекла именно она),  потом  перевел  взгляд  на  так  испугавшие  его
заросли кустарника. Глубоко затянулся,  выпустил  струю  дыма,  в  самом
конце превратив ее в дымные кольца. Может, это вовсе и не  кошка?  И  не
ветерок? Щека охранника неожиданно дернулась. Может, и так. Но  какое-то
чутье, а скорее всего накопленный жизненный опыт  подсказывал  ему,  что
будет лучше не задаваться  этими  вопросами.  Совсем.  По  крайней  мере
вслух.

***

   А пятью минутами раньше Санчес покинул будку  охранника  автостоянки,
пряча под легкой летней курткой крупнокалиберный автоматический пистолет
"ланд" с длинным цилиндром-глушителем на  стволе.  Маску  хлороформа  он
предварительно снял с лица охранника: его сон не  должен  стать  вечным.
Санчес - солдат, а вовсе не  мясник.  Притом  охранник  еще  понадобится
ментам в качестве свидетеля, Санчес  не  зря  постарался  со  всем  этим
маскарадом.  Охранник  видел  его,  теперь  будет  петь  как  по  нотам.
Интересное все же получилось дело - как все эти люди  играли  по  нотам,
написанным для них Санчесом.  Каждый  виртуозно  исполнял  свою  партию,
вовсе не догадываясь, что играют они реквием и реквием  этот  звучит  по
ним.
   Ладно уж, хватит поэзии. Санчес прекрасно понимал, с кем имеет дело и
что проблем с этим скорее всего не будет. Но Санчес также знал  один  из
главных  парадоксов  жизни:  маленькие  тявкающие  болонки  могут  порой
хватануть похлеще иного добермана. Ее  Величество  Нелепость  -  вот  уж
истинно самый  верный  и  неожиданный  враг.  А  когда  имеешь  дело  со
взбесившимся зверем, мелочей не бывает. Пилоты, перед  тем  как  поднять
машину в воздух, всегда прочитывают  вслух  по  пластиковым  листам  всю
последовательность операций. Поступают так каждый раз,  хотя  давно  уже
знают последовательность действий наизусть. И это все не зря.  Вовсе  не
зря. Люди, имеющие дело с Ночью, понимают друг  друга.  И  Санчес  будет
прочитывать свои "пластиковые листы". Даже  если  его  полет  (а  скорее
всего это именно так) не более чем стандартная увеселительная прогулка.
   Санчес бесшумно углубился в зеленую полосу кустарника и прошел по ней
ближе к ресторану.  Запахи  ночи  были  все  еще  летними,  оглушительно
трещали цикады. Ее Величество Нелепость, об  этом  забывать  никогда  не
следует. Маленькое кривое деревце, акация,  позиция  весьма  подходящая.
Луна все еще пряталась за облаком, но вот-вот появится. Белая "шестерка"
"Жигули" уже отъехала, значит, сейчас  из-за  дверей  одной  из  кабинок
появится еще  кое-кто.  Санчес  знал,  на  что  ему  рассчитывать.  Нет,
конечно, знать что-либо во всей этой жизни весьма проблематично. Скажем,
так: Санчес мог предположить, на чем ему строить расчет.
   И очень надеялся, что сделанные им предположения окажутся верны.
   Сейчас  три  человека  перешли  к  исполнению  заключительной   части
реквиема, написанного для них Санчесом. Первую скрипку, бесспорно, играл
здесь тот,  кто  ждал  сейчас  в  темном  салоне  "восьмерки".  Но  если
продолжать и дальше  пользоваться  музыкальной  терминологией  -  Санчес
быстро и холодно усмехнулся, - то особенность этой пьесы  заключалась  в
том, что первую скрипку здесь должен сыграть вовсе не виртуоз. И даже не
средний  исполнитель.  На  роль  первой   скрипки   как   раз   подойдет
самоучка-дилетант, готовый всегда лабать по  струнам.  "Шисгару"  давай!
Конечно, а что? В  новой  России,  окунувшейся  в  уголовную  романтику,
киллер - одна из самых модных профессии. Но - и это парадокс номер два -
жизнь так устроена, что для любых, даже самых неожиданных, ролей  всегда
находятся актеры. Ведь не составило же  особого  труда  отыскать  такого
персонажа, как Николай Бочкарев по кличке Бочка.
   Санчес больше не улыбался. Дверь одной из кабинок  открылась.  Все  -
уже подняли занавес. На пороге появился  Рябой.  В  следующее  мгновение
Санчес застыл, слившись с ночью.
   Однако кое-что Санчесу просчитать не удалось. Его ждал сюрприз.

***

   В последний год у Кеши Беспалого начались какие-то проблемы. Он  стал
мнительным человеком. Какая-то червоточина поселилась внутри его  прежде
здорового и безотказного организма. Он  явно  дольше,  чем  требовалось,
изучал в зеркале свое отражение. Оно ему не нравилось.  "Что-то  я  стал
плохо выглядеть.
   Цвет лица, какая-то дряблость". Компьютерная томография показала, что
с онкологией все в порядке. Анализ  крови  свидетельствовал,  что  СПИДа
Беспалому также избежать удалось. Это вернуло на время здоровый блеск  в
его глаза.
   Ненадолго. Все равно что-то было не  так.  Беспалый  начал  ходить  в
церковь. Нет, он уже  посещал  церковь  некоторое  время,  но  так  было
положено, вся приличная братва так поступала. В последний  год  Беспалый
завел  близкие  отношения  с  батюшкой.  Он  сделал  несколько   крупных
пожертвований на храм. Батюшка говорил, Беспалый внимал. Оба стали нужны
друг другу. Батюшка узрел в возвращении Беспалого - возвращении блудного
сына - промысел Божий. Беспалый уверовал, что он действительно  приходит
к Богу. И может, лишь батюшка знал, что Беспалый приходит с покаянием. В
православии нет индивидуальной исповеди, и Беспалый думал,  что,  может,
так оно и лучше.
   Беспалый старел.
   Раньше ему нечего было терять. Он был молод, дерзок и гол как сокол.
   Теперь ему стало что  терять.  И  душа  вдруг  потребовала  покоя.  А
покой-то и не приходил. Взамен, вместе  с  сомнениями,  пришла  какая-то
червоточина, портящая ему организм.
   И еще появились сны.
   Беспалый полагал, что именно эти сны так  изматывают  его.  За  Кешей
давно закрепилась репутация бешеного, бесшабашного.  Мало  кто  мог  ему
перечить.
   Вряд ли кому пришло бы такое в голову, если, конечно, самоубийство не
входило в его  сегодняшние  планы.  Сейчас  слова  бешеный,  бесшабашный
приобрели вдруг неожиданное значение. Гораздо более медицинское.  Что-то
"грузило" Беспалого.
   Раньше он всегда поступал проще. Он просто "разводил" и "сливал" все,
что его "грузило".  Это  была  его  терминология.  А  потом  гулял,  как
положено. Бывало,  что  не  отказывал  себе  в  кайфе.  Под  кайфом  его
пробивало на думку. Так тоже было положено.
   Теперь что-то точило Беспалого. Словно его сглазили. Словно  какая-то
падла навела на него порчу. И смутные, но тревожные предчувствия...
   И еще существовали сны...
   Беспалый старел. Ему стало что терять. А пару дней назад он имел дело
с одним человечком.  Привычное  для  Беспалого  общение.  И  может,  тут
сыграла  роль  обостренная  мнительность,  может,  еще  чего,  но   Кеше
Беспалому вдруг  показалось,  что  ему  стало  легче.  Знаете,  есть  же
душевные люди,  которые  выслушают  -  да  и  твоя  душа  успокаивается.
Поэтому, заканчивая дела, Беспалый отослал Рябого  в  Батайск.  И  Рябой
привез этого человека - сейчас  он  сидел  в  машине  и  ждал.  И  хотя,
заканчивая дела с ментом, Кеша прилично нагрузился,  предстоящая  скорая
встреча  служила  гарантом  того,  что  все  будет  нормально.   Тяжесть
последнего времени покидала его усталые плечи.
   Мент базарил  все  правильно.  Но  для  Кеши  они  все  равно  грязь,
прилипшая к каблукам его дорогих ботинок. И если захочет, он  сможет  на
эти каблуки очень сильно нажать и растереть грязь по асфальту.
   Потому что он - Кеша Беспалый! Потому что он "разводил"  и  не  таких
кроликов.
   Выходя из кабинки вслед  за  Рябым,  Беспалый  чуть  качнулся,  затем
стрельнул с пальца тлеющим  окурком  сигареты  "Парламент".  Кеша  любил
Рябого.
   Даже несмотря на то что Рябой вечно стремался.  Мегрэ,  бл...дь,  или
как там зовут этих сукиных  детей?  О,  Коржаков!  Беспалый  усмехнулся.
Сейчас  Рябой  опять  заставил  Кешу  торчать  в  проеме  двери,  а  сам
отправился открывать тачку. Индеец.
   Коржаков! Хотя сегодня тот самый день, когда Кеша чувствовал себя  на
редкость хорошо. Просто замечательно. И никаких  стремных  предчувствий.
Напротив, перспективки  открывались  -  блеск!  В  Ростове-папе  мы  еще
погуляем.
   Рябой сделал знак, чтобы Беспалый выходил. Кеша вдруг подумал: да  ну
его все к черту! Он сейчас вытащит волыну и шмальнет  в  воздух.  Просто
так, придури ради. Солидные  люди  так,  конечно,  не  поступают,  а  он
возьмет и шмальнет! Во будет смеху-то, когда он поглядит на физю  Рябого
- лицо каменное, асфальтовое,  только  глазами  хлопает,  как  черепаха.
Терминатор... Кстати, а черепахи хлопают глазами? В любом  случае  Рябой
будет дуться, пока до Ростова не доедем. Да хрен с ним...
   Он так и поступил. Небольшой, но очень  прикольный  "кольт-кобра",  с
инкрустированной рукояткой и казенной частью, - дорогой подарок - всегда
был у него при себе. Более серьезное оружие  Беспалому  не  требовалось.
Если  только  иногда.  Более  серьезным  оружием  занимались   все   эти
терминаторы. Беспалый довольствовался  своей  "коброчкой":  засветить-то
пушку, произведение оружейного искусства, -  и  то  уже  было  шиком.  А
потом, все же "кольт". Прямо Крутой Уокер, блин, или как там эти  ковбои
в шляпах... Братва как-то уважила, знают,  что  Беспалый  ценит  хорошее
оружие.
   Рука Беспалого потянулась к "кобре" в тот  момент,  когда  рука  Коли
Бочкарева в "восьмерке" привела в движение ручку переключения скоростей.
   Беспалый стоял уже на ступеньках. Он извлек "кольт" и большим пальцем
правой руки взвел курок. Он собирался шмальнуть в воздух. Потом до  него
дошло, что он только что слышал скрип тормозов.
   "Чего, блин?!" - с шальной веселостью подумал Беспалый.
   Коля Бочкарев вышел из "восьмерки". Кеша его не видел - перед глазами
Беспалого на мгновение возник черный квадрат в пылающем ореоле,  дальний
свет фар неожиданного автомобиля  ослепил  его.  Пылающий  квадрат  стал
снопом искр, но и они вскоре развеялись.  В  следующий  момент  Беспалый
увидел две вещи. Он увидел,  что  Рябой,  только  что  открывший  дверцу
водителя,  резко  поворачивается,  пытаясь  извлечь  волыну  из  кобуры,
укрепленной на подплечном ремне, и что из  круга  света  вышел  какой-то
совершенно ненормальный тип в солнечных очках и с укороченным  автоматом
Калашникова наперевес.
   - Это  что  еще  за  мудила?!  -  Беспалый  чуть  не  поперхнулся  от
возмущения. На мгновение  его  посетила  нелепая  и,  быть  может,  даже
крамольная мысль, что если каким-либо  серьезным  людям  вздумалось  его
завалить, то они бы и наняли серьезного киллера,  а  не  этого  ряженого
идиота. Не, ну это вообще!
   Беспалый укрылся, пригнувшись, за передней стойкой собственной тачки,
поэтому свет не бил ему прямо в глаза.
   "Это что за е... твою мать?!  -  еще  успело  мелькнуть  в  голове  у
Беспалого.  -  В  солнечных  очках  -  ночью...  Боевиков  насмотрелся?!
Паскуда, ведь он сейчас завалит Рябого...  Да  я  ж  тебе  сейчас  башку
снесу!"
   Курок на "кобре" был уже взведен; для того чтобы открыть огонь,  Кеше
требовалось чуть выглянуть из-за автомобиля. Беспалый  качнулся  вправо,
ощущая прилив какой-то странной и, наверное, нелепой веселости, какой-то
эйфории.
   Сейчас он  возьмет  под  прицел  башку  этого  недоноска,  нажмет  на
спусковой крючок, и с такого расстояния вполне может статься, что  башка
гада разлетится, как спелый арбуз.
   Беспалый качнулся вправо... Его палец плавно лег на спусковой крючок.
   Бочка даже не потрудился над тем, чтобы упереть автомат металлическим
прикладом в плечо, хотя такая возможность у него имелась. Он решил  бить
с рук, то ли полагая, что так эффектнее, то ли  он  очень  спешил,  -  в
любом случае причины подобного поступка узнать уже не удастся. Он  нажал
на спусковой крючок, автомат дернулся с  грохотом,  заметавшимся  вокруг
трескучим эхом. Возможно, Коля не знал о том, что  он  кричит,  возможно
также, он не знал, что испытывает  в  этот  момент  сильнейшую  эрекцию.
Последнюю в своей жизни.  Автомат  Калашникова  обладает  сокрушительной
убойной силой. Автомат Калашникова имеет  также  неслабую  отдачу.  И  в
завершение всего автомат Калашникова не является тихим оружием.  В  ушах
Коли стоял звон, и в его теле пылал сумасшедший  жар.  Первые  же  пули,
словно смертоносный дождь,  отталкивающий  Колю  назад,  достигли  цели.
Рябой успел извлечь оружие, и в этот момент что-то словно проломило  его
грудную клетку.
   -  Аи,  не  правильно,  -  почему-то  промолвил  Рябой,   отброшенный
выстрелом на "БМВ". Его руки стали вдруг  очень  тяжелыми,  он  чуть  не
выпустил ствол, а светлая кофта-поло, которую он носил под легким летним
пиджаком, по всей линии груди быстро начала пропитываться кровью.
   Это все было не правильно, этот нелепейший человек, но ведь...
   "Скотина, он убил меня", - подумал Рябой, скорее  удивляясь  какой-то
посторонней нереальности этой  мысли.  Ему  не  было  больно,  ему  было
горячо, хотя где-то  глубоко,  внутри  его,  уже  зарождался  холод,  от
которого теперь никогда не согреться; правая нога по  всей  длине  вдруг
начала дрожать. Грохот выстрелов вокруг  продолжался.  Его  противник  -
какой-то отброс, шмаляюший лох, почти комичный в своей нелепости, если б
не все то, что он уже успел натворить.
   "Беспалого тебе не  достать,  -  подумал  Рябой.  Ему  вдруг  удалось
собраться с силами, он поднял ствол. - Сейчас откушаешь, сука!"
   Рябой  оказался  последней  удачей  великолепного   профессионального
киллера  Николая  Бочкарева.  После  первых  выстрелов  автомат,  и  так
ходивший в его руках ходуном, начал резко задираться стволом вверх.  Вот
разлетелся в пыль фонарь, укрепленный над  дверью  в  кабинку  ресторана
почти на трехметровой высоте, а Коля вовсе не собирался бить так высоко;
другая пуля вырвала кусок бетона, отрикошетила и  угодила  в  деревянный
навес  декоративной  крыши.  В  азарте  схватки  Коля  пытался  опустить
автомат, но оружие не слушалось его, мышцы рук напряглись,  вот-вот  они
начнут деревенеть, Бочка терял контроль над ситуацией.
   "Прекрати палить, ты, мудак,  -  промелькнуло  в  голове  у  Коли.  -
Беспалый спрятался за "бэхой". Успокойся и займись им".
   А потом что-то обожгло Колину  щеку;  ухо  и  левую  половину  головы
словно обложило. Словно кто-то лопатой прорезал, как дерн, половину  его
мозга и откинул в сторону. Беспалый, взявший Колину голову  на  мушку  и
рассуждая о ней в категориях спелого арбуза, чуть качнулся вправо. Они с
Бочкой могли начать вести огонь одновременно, и  тогда,  возможно,  Кеше
Беспалому удалось бы спасти  жизнь  Рябому,  которого  он  действительно
крепко и по-братски любил. Но когда Беспалый качнулся вправо,  свет  фар
вновь на мгновение ослепил его и Бочка уже успел  заварить  эту  пальбу.
Беспалый  зажмурился,  открыл  глаза,  слушая  оглушительный  грохот   и
понимая, что пули страшной убойной силы прошивают его автомобиль в  двух
шагах от него. Беспалый спокойно  и  совершенно  хладнокровно  нажал  на
спусковой крючок. Этот дурацкий слепящий свет... Пуля ушла чуть  правее,
чем надо, веер красных брызг в свете фар. И вся левая часть головы этого
мудака превращена в кровавое месиво -  видимо,  Беспалый  отстрелил  ему
ухо.
   Но для него этого явно недостаточно... Сейчас, малыш, погоди,  сейчас
будет еще.
   Потом до Беспалого дошло, что он слышит крик  в  своей  машине  -  ну
конечно, тот самый человек, с которым все должно было быть  так  хорошо,
он ждал, и теперь смертельно напуган, и,  наверное,  забился  на  заднем
сиденье в угол... Сейчас, малыш, и ты погоди. Сейчас, лишь закончу  дело
с одним придурком, лишь завалю гада...
   Беспалый прицелился. Этот дурацкий слепящий свет автомобильных фар...
   Если бы не он,  то  Беспалому,  наверное,  удалось  бы  спасти  жизнь
Рябому, хотя вряд ли. Те  самые  серьезные  люди,  о  которых  несколько
секунд  назад  так  сокрушался  Беспалый,  были  уже  рядом.  И  киллер,
единственный и окончательный киллер этой ночи, уже собирался  вмешаться,
чтобы прекратить эту позорную стрельбу.
   В тот момент, когда Бочка с уже ампутированным ухом - нелепое подобие
Ван Гога - переключил огонь на Беспалого, Рябой, все же собрав последние
силы, прицелился и спустил курок.
   - До хера желающих! -  кричал  Бочка,  видимо,  отвечая  на  удачный,
оставивший его с одним ухом выстрел  Беспалого.  -  Тварь!  Тварь,  урою
стукача!
   И одна из шальных Боткиных пуль успела достать Беспалого, угодив  ему
в плечо. У пули был смещен центр тяжести, пуля ушла влево, столкнулась с
костью и сделала еще один поворот, вырывая клок мяса и чуть  не  оторвав
Беспалому левую руку. И это было еще везением. В принципе подобная  пуля
могла войти в левое плечо и выйти через правую пятку,  намотав  на  себя
попутно все внутренности.
   Применение таких  пуль  было  запрещено  международными  конвенциями.
Международные конвенции вообще любили делить орудия убийства на гуманные
и антигуманные.
   Последние они запрещали. Бочке было на это плевать. Зато  Бочке  было
далеко не плевать, когда две пули, одна - умирающего Рябого, а вторая  -
серьезно раненного Беспалого, вошли в него. Одна из пуль словно взорвала
что-то у него в  груди.  Вторая  вошла  в  живот,  прошла  через  мякоть
внутренних тканей и, потеряв силу, коснулась позвоночника.
   Наверное, и Бочка, и Беспалый, и Рябой были бы очень  удивлены,  если
бы им сказали, что с момента  первого  выстрела,  сделанного  бесспорным
сегодняшним чемпионом Бочкой, и до вот этих  самых  последних  попаданий
прошло не более десяти секунд. Это был их Мир,  это  было  их  последнее
Время, они проживали его на пике, сражаясь, и Время  растянулось,  стало
таким же огромным, как и Мир.
   Который, впрочем, вот-вот сожмется до небытия. Потому что  ни  Бочке,
ни  Беспалому,  ни  Рябому  уже  не  суждено  было  сегодня  чему-нибудь
удивляться.
   Бочка почувствовал,  как  внутри  у  него  все  вот-вот  оборвется  в
бездонную пустоту, тяжело сел,  прижав  автомат  к  своей  окровавленной
груди.
   Капли  темной  крови,  попав  на  раскаленную  сталь,  начали  быстро
густеть, набухая.
   Такой же густой соленостью начал наполняться рот Бочки. Рябой  сделал
еще  один  выстрел,  Бочка  слабо  втянул  голову  в  плечи,  но   Рябой
промахнулся. Коля видел, как тот начал сползать, держась рукой за дверцу
"БМВ". Зато Беспалый теперь вышел из-за своего укрытия (такой  роскошной
"бэхи", о которой так мечтал Коля!) и, качнувшись,  направился  к  нему.
Раненую левую руку, согнутую в локте, он прижимал правой к груди. И  еще
в правой руке у него находился ствол, отливающий тусклой сталью в  свете
жигулевских фар. Коля хотел отползти из этого пятна света, но не смог и,
глядя на приближающегося Беспалого, начал отталкиваться ногами.  Автомат
вроде бы лег стволом по направлению к Беспалому. Коля все еще  не  хотел
признавать,  что  это  конец.  Он  поджал  ноги,  приподнимая   коленки,
"Калашников" он при этом поддерживал, зажав  его  между  локтями.  Ствол
автомата ходил; ничего, главное - укрепить "Калашников",  уперев  его  в
пах и прижав к внутренней стороне бедра. Автомат  соскользнул  и  уперся
стволом в землю. Коля постанывал, но,  если  бы  кто-нибудь  прислушался
повнимательнее, оказалось бы, что Коля ведет диалог -  с  собой  и  с...
автоматом. Ничего, сейчас Коля его приподнимет, сейчас. Несмотря на  это
жжение в нижней части живота, несмотря на ватную слабость  рук.  Ничего,
сейчас. Коля потянулся, взял автомат сверху, за газовую трубку,  пытаясь
при помощи ноги приподнять  оружие,  которое  весило  теперь,  казалось,
тонну. Коля справился с этим,  его  рука  уже  потянулась  к  спусковому
крючку, уже коснулась вороненой стали, но... нога скользнула по  чему-то
липкому, что на самом деле было  Колиной  кровью.  Бочка  чуть  качнулся
назад, потеряв такое неустойчивое равновесие, автомат снова сорвался.  И
Николай Бочкарев... заскулил. Он этого не замечал, он лишь пытался снова
потянуть оружие на себя.
   Беспалый что-то говорил, Коля не мог разобрать что, он  лишь  пытался
поднять оружие, слабо и ворчливо повторяя:
   - До хера желающих!
   Беспалый приближался. Коля, словно затравленный волчонок, обезумевший
от крови, чужой и своей собственной, посмотрел  на  него.  Снова  сделал
слабую попытку потянуться к автомату. Теперь до него дошло,  что  кричал
Беспалый. Он повторял одну и ту же фразу:
   - На хера?! На хера?!
   Беспалый подошел на расстояние вытянутой  руки.  Стало  зябко.  Запах
серы,  запах  отработанных  пороховых  газов.   И   голубоватый   дымок,
стелющийся над освещенным пятачком.
   - На хера?!
   Коля лишь поскуливал, мотая  головой  по  сторонам,  и  по-старушечьи
ворчливо нес свою околесицу про "желающих".
   Санчес больше не мог тратить времени, выслушивая  этот  бессмысленный
диалог с ключевым словом "хер". Санчес  темной  молнией  появился  из-за
акации, чье цветение осталось в уже ушедшем лете. Было произведено всего
два бесшумных выстрела. Словно сильный  насос  выплюнул  порцию  свинца.
Беспалый, неминуемый  Колин  палач,  повалился  на  землю.  Глаза  Бочки
округлились, что, впрочем, было не видно из-за темных  очков;  в  голове
Беспалого дымилось аккуратное входное отверстие. Пуля. Пуля-дура... Коля
уставился  на  свою  не  состоявшуюся  сегодня  мишень.  Все   произошло
настолько быстро, что Коля даже не успел удивиться,  он  лишь  безвольно
фиксировал происходящее.  Да  в  общем-то  его  воля  и  перестала  быть
сколь-нибудь значимой компонентой  в  новом  раскладе.  Точно  такое  же
пулевое отверстие имелось теперь и в голове Рябого.
   - Постой, - слабо пролепетал Коля.
   Они наняли еще одного киллера? На всякий контрольный случай?
   "Мент"!  Это  подлое  слово  кольнуло  мозг  Коли,   и   все   начало
выстраиваться в какую-то жуткую цепочку. Кто-то знал о встрече  мента  и
Беспалого. Кто-то знал, несмотря на все ухищрения  Беспалого  с  казино,
что эта встреча произойдет здесь и в это самое время. Это  все  понятно.
"Кто-то" и сделал заказ, но... тогда получается...
   Струйка крови побежала из уголка Колиного  рта.  Санчес  стоял  перед
ним, его неведомый спаситель или...
   "Чего тебе нужно?" - хотел было спросить Коля, но его губы  почему-то
выговорили:
   - Кто ты такой?
   Еще мгновение Санчес смотрел на полулежащего перед ним Колю. В крутых
фильмах-боевиках на подобный вопрос обычно отвечали: "Неприятности!" или
"Я твой самый большой кошмар!", что-то в  этом  духе.  Но  Санчес  мягко
проговорил:
   - Я твоя удача.
   Никогда не надо портить людям настроение. Особенно перед смертью.
   Коля посмотрел в глаза Санчесу - они  были  темно-карими,  но  сейчас
показались черными. Эти глаза, полные совершенно неземной любви,  печали
и одиночества, свели с ума не одну женщину.  Ведь  он  сказал:  "Я  твоя
удача"...
   На какое-то мгновение в этих глазах что-то изменилось  -  прожигающий
огонь, черные солнца... Белый тонкий носовой платок - Санчес  накрыл  им
рукоятку "кольта" - "кобры" Кеши Беспалого. И с неожиданной, конечной  и
бесповоротной ясностью  Бочка  понял,  что  эти  черные  солнца  глаз  -
последнее, что ему суждено увидеть в жизни. Его  просто  подставили.  Он
зажмурился, когда стальное дуло коснулось его лба, и с неожиданной в его
положении грустью пожалел лишь о том, что на "750-й" "бэхе"  он  уже  не
поедет. Никогда. Теперь уже нет. Помашем ручкой! Пока-пока...
   А потом грянул выстрел.
   Санчес вернул "кобру" в руку Беспалого, платок, оставшийся совершенно
чистым, без единой капельки крови, быстро убрал в карман.

***

   Разборки... Киллеров  было  двое.  Били  из  автомата  Калашникова  и
пистолета, скорее всего иностранного производства.  Одному  из  киллеров
удалось уйти. Второй был обнаружен  на  месте  преступления...  Все  три
жертвы  вечерней  стрельбы  получили  огнестрельные  ранения  в  голову,
несовместимые с жизнью...
   Санчес сделал свою работу. Сделал свое дело.
   Но пока Санчес не может уходить.
   За тонированными стеклами "БМВ" Санчес видел еще одного пассажира. На
заднем сиденье. Когда началась стрельба, он скорее всего  упал  на  пол.
Но,  возможно  находясь  в  шоке,  даже  не  сделал   попытки   покинуть
автомобиль. Санчес следил. И с сожалением  отметил,  что  жертв  сегодня
должно быть четыре. Увы, но так вышло,  что  троих  Беспалый  заберет  с
собой.  Санчес  все  помнил  про  маленьких  тявкающих   болонок.   Этот
четвертый, пассажир "БМВ", конечно, был из  таких.  И  Санчес  прекрасно
понимал, что  скоро,  уже  очень  скоро,  здесь  будут  люди.  Такие  же
тявкающие  болонки,  пугливые,  но  сгорающие  от  любопытства.   Санчес
посмотрел на свои наручные часы-хронограф. В его распоряжении оставалась
пара десятков секунд. Может, чуть больше, но не намного.
   Пара десятков секунд...
   Санчес пригнулся. Подхватил с земли камешек и бросил его в  раскрытую
правую переднюю дверцу - я тут,  алле...  Сам  молниеносным,  совершенно
бесшумным движением оказался в темноте и распахнул заднюю дверцу  слева.
Курок "ланда" был уже взведен, патрон находился в патроннике...
   Он был здесь, в темноте.  Он  даже  не  пытался  сопротивляться.  Он,
смертельно напуганный, забился в угол на полу, и  Санчес  услышал  тихий
стонущий звук. Санчес даже не смог бы  назвать  это  рыданием  -  скорее
какой-то вой обезумевшего...
   "Черт тебя подери! - раздраженно  подумал  Санчес.  -  Веди  же  себя
нормально. Или  ты  случайно  оказался  в  этом  автомобиле,  а  так  ты
беззащитный законопослушный гражданин?"
   Это не правильно - стрелять вот так, в спину.  Так  можно  поступать,
когда ничего другого уже не остается, но это не правильно. Санчес должен
был посмотреть  ему  в  глаза.  Это  бы  облегчило  дело.  Санчес  очень
надеялся, что ему еще хватит этих  драгоценных,  стремительно  убывающих
секунд.
   Санчес коснулся  его  и  СЮРПРИЗ  чуть  не  отпустил  оружие.  Что-то
качнулось в темноте. Это была девушка. Твою мать! Длинные волосы. Санчес
рывком поднял  ее  с  пола.  Она  сжалась  в  комок,  словно  могла  так
отгородиться от всего внешнего. Санчес развернул ее на  заднем  сиденье,
где отражалась размазанная полоска электрического  света,  и  тогда  она
заорала. Господи, как резаная:
   - Пожалуйста, не надо!
   Слезы, слезы, слезы... Грудные рыдания...
   Санчес свободной рукой наотмашь ударил ее по лицу, закрыв  ей  рот  и
приглушив рыдания. Она бы вскрикнула еще громче, если б могла:
   - П-щ-а-лл-ста... не ма-мо, п-шал-ста...
   Воевать с бабами - еще более мерзкое дело, чем стрелять в спину.  Да,
денек явно стал разворачиваться своей  неприятной  стороной.  Но  Санчес
далек от сантиментов. Санчес - профессионал, и он давно бы уже  выпустил
ей мозги, несмотря на то что она писаная красавица. Все просто: девчонка
умудрилась оказаться в очень неудачном месте и в явно  неудачное  время.
Что ж, все так, тебе просто не повезло, сестренка, и  здесь  нет  ничего
личного, но... Санчес медлил. Прекрасно  понимая,  что  его  драгоценное
время беспощадно убывает. Санчес вдруг убрал руку  и  быстрым  движением
вставил ей цилиндр глушителя глубоко в рот. Один из  передних  зубов  ее
надломился, острым краешком пропоров губу;  губа  моментально  опухла  и
стала красной, как будто она наелась вишни.
   Капельки вишневого сока на губах любимой, так  это  было  в  "Мартине
Идене", мать его?! Санчес уперся стволом ей в глотку, ее глаза заволокло
пеленой, словно она вот-вот потеряет  сознание.  Еще  чего  не  хватало,
кисейные  барышни  в  "БМВ"  Кеши  Беспалого...  Санчес  чуть  нажал  на
пистолет, вполне возможно порезав ей небо, но она  включилась.  Ну,  это
уже лучше.
   - Если хочешь жить, не произносишь ни звука, - быстро сказал Санчес.
   Ее глаза округлились, стали огромными, она смотрела на него. Но  явно
не понимала.
   - Если хочешь жить, ты сейчас заткнешься и не пискнешь!
   Ее зрачки расширились.
   - Ты меня поняла? Если да, то кивни и проблем у нас не будет.
   Она еще мгновение смотрела на него своими  огромными  глазами.  Потом
быстро закивала. Бог мой, ведь она делает минет его пистолету.
   - Вот и славно, сестренка, - проговорил Санчес. - Я  сейчас  положусь
на тебя, потому что я тебе поверил. Только смотри ничего не перепутай.
   Ее зрачки снова расширились. Санчес еще  какое-то  время  смотрел  на
нее, словно взвешивая каждое свое движение и каждое свое слово. Потом он
добавил:
   - Потому что если ты что-то перепутаешь, то тебе придется,  -  Санчес
чуть поводил пистолетом, - подавиться этой  штукой.  Мы  правильно  друг
друга понимаем?
   В ее огромные глаза вернулся прежний ужас, но  она  тут  же  закивала
головой.
   - Вот и хорошо, - спокойно произнес Санчес.
   Он быстрым движением извлек цилиндр глушителя  из  ее  рта.  Раздался
чуть слышный хлюпающий звук, один из осколков зуба  оказался  у  нее  на
губе, она застонала.
   - Нет-нет-нет, мы так не договаривались, - произнес Санчес.
   Ствол пистолета вернулся. Он легонько коснулся уголка ее  рта.  И  ее
рот захлопнулся.
   - Уже лучше. А теперь выходим. Но, сестренка, очень быстро.
   Ее била мелкая дрожь. Она смотрела на Санчеса,  пребывая  в  каком-то
ступоре. Глаза застыли, словно это  была  фотография,  созданная  в  миг
безумного испуга. Санчес взял ее за руку, холодную,  как  у  привидения,
Одна из девочек потянул на себя.
   - Тебе придется включиться, сестренка. Если я уйду без тебя, то...
   Она его поняла. Санчесу не пришлось объяснять, что  с  ней  случится,
если он уйдет один. Санчес с удовлетворением отметил,  что  в  ее  глаза
вернулась осмысленность. И страх, гораздо  более  глубокий,  чем  первый
шокирующий ужас. Что ж, это даже хорошо, это свидетельствует об  уме.  А
если Санчес ошибается, то спустить курок он успеет всегда.
   - Быстро! - произнес Санчес. Он уже слышал приближающиеся голоса.
   Санчес рванул ее за плечо на себя. - Не заставляй меня помогать тебе,
сестренка, а то мне придется передумать.
   Она была в коротком, обтягивающем фигуру бархатном платье,  но  не  в
том, что Санчес видел на ней вчера, сидя за стойкой бара  и  разглядывая
зеркальные  просветы  в  витрине  бутылок.  Не  в  том,  но  в  похожем:
стилистика ее гардероба была проста и конкретна,  остается  лишь  пожать
плечами - ресторанная девочка, одна из шлюшек Кеши Беспалого. К счастью,
туфли оказались не на высоком каблуке, что при ее  ногах  было  бы  явно
излишним.
   Все же она была все еще в прострации, все еще не  могла  окончательно
выбраться из парализовавшего ее шока. Она увидела  Кешу  Беспалого  и...
сумела подавить в себе вскрик,  хотя  нервная  дрожь,  бившая  ее,  явно
усилилась. Что ж, неплохо. Другие б вели  себя  намного  хуже  -  вполне
может статься, что сейчас Санчес не ошибается. А то, что ты немножко  не
в себе, сестренка,  такое  можно  даже  простить.  Нет,  правда,  вполне
возможно, ведь Санчес все понимает.
   Санчес на мгновение остановил ее, схватил рукой за волосы,  развернул
к тому, что осталось от Кеши Беспалого, и тихонько проговорил ей на ухо.
   - Сестренка, очень тихо и быстро. И постарайся не забыть,  о  чем  мы
договорились. Даже если тебе покажется, что такое  возможно,  это  будет
твоей ошибкой. Теперь пошли.
   Она включилась. Она постарается преодолеть свой страх  и  постарается
не наделать глупостей, потому что ей очень  хочется  жить.  О  да,  даже
сейчас, в  момент  панического  ужаса,  парализующего  ее  липкого,  как
кисель, страха, вполне возможно, что на бессознательном уровне она  была
вовсе не суицидальной натурой.
   Она хотела жить. Санчес подумал,  что  такой  поворот  устраивает  их
обоих. Очень даже устраивает.
   И за пару  секунд  до  того  момента,  как  охранники,  так  неудачно
продувшие  сегодня  свое  пари,  вооруженные  дробовиками   "ремингтон",
появились на освещенном пятачке  -  месте  преступления,  Санчес  и  его
неожиданная спутница скрылись в темноте. Их поглотила Ночь.
   А охранник постарше еще какое-то время  повоюет  с  фантомами.  И  то
место в  густом  кустарнике,  где  скрылся  Санчес,  еще  привлечет  его
внимание, но это уже ни на что не сможет повлиять.

***

   Автомобиль Санчеса,  "Жигули"  четвертой  модели,  стоял  в  темноте,
посреди густых, пряно пахнущих зарослей высокой травы.  Разливы  Дона  -
могучей южнорусской реки. Здесь местность шла чуть под уклон, не сильно,
но автомобиль Санчеса стоял "под горку" на одной из  множества  дорожек,
ведущих к трассе.
   Конечно, вокруг были не пампасы  и  не  заросли  Амазонки,  и  вполне
возможно, что днем или даже сейчас, ночью, если б Санчес  включил  фары,
автомобиль  можно  было  бы  обнаружить.  Санчес  не  собирался   ничего
включать. Он усадил девушку на переднем пассажирском сиденье. Ее все еще
продолжала бить дрожь - Санчес даже слышал, как временами у  нее  стучат
зубы. Он решил не обращать на это внимания.
   Санчес не любил спешить, он просто действовал быстро.  Сюда  долетали
голоса из ресторана, надо действительно  быть  быстрым,  очень  быстрым.
Санчес снял автомобиль с ручного тормоза и чуть толкнул  машину  вперед,
помогая себе рулем.
   Ему не пришлось прилагать особых усилий. "Жигули"  медленно  покатили
под горку, постепенно набирая скорость. Санчес знал, что хоть дорожка  и
будет петлять, она идет под уклон до самой трассы.  Возможно,  пару  раз
Санчесу придется выскочить из машины, чтоб помочь  "Жигулям"  на  ровном
участке, но проблем с этим быть не должно.
   А  потом  на  трассе  он  повернет  ключ  в  замке  зажигания  и  его
командировка окончится. Он только должен  будет  избавиться  от  оружия,
швырнув его в воду одного из множества притоков Дона. И все.  Ставим  на
этом точку.
   Пока-пока.
   Так бы все и было. Если б не сюрприз.
   Одна из девочек.

***

   Санчес выехал на трассу,  но  повернул  не  к  городу  Ростову,  а  в
противоположном направлении. Она сидела рядом - сжатая пружина, но, судя
по всему, никакие не правильные мысли ей в голову не приходили.  Что  ж,
очень неглупо с ее стороны. Проехав какое-то расстояние, Санчес  свернул
на  обочину  и  остановился.  Она  напряглась  еще  больше.   Это   было
удивительно - Санчес никогда бы такому не поверил,  но  ему  показалось,
что он слышит, как бешено колотится ее  сердце.  Санчес  облокотился  на
руль и молча  смотрел  перед  собой.  Мимо  них  по  трассе  проносились
автомобили. Огни от фар  встречного  потока  на  короткое  время  яркими
всполохами освещали салон.
   Одна из девочек.
   Вот ведь как бывает. Еще вчера, разглядывая в вечернем  баре  витрину
бутылок,  наблюдая  за  Кешей  Беспалым,  он  спрашивал  себя,  что  так
привлекло его внимание. Какое отношение к нему могли  иметь  шлюхи  Кеши
Беспалого? Что не давало ему покоя? Теперь Санчес  больше  не  задавался
подобными вопросами. Он это знал. Как  интересно  работает  подсознание!
Видимо, все прошедшие сутки  в  некоем  участке  его  мозга  шла  бурная
работа:  анализировались  всевозможные  варианты  и  решение  уже   было
сформулировано, а Санчес об этом и не догадывался. А потом - бац, словно
вспышка! То самое, мучившее его вчера предчувствие, темное  понимание...
Да, черт побери, еще вчера, когда она сидела за стойкой одна, Санчес мог
бы догадаться. Все же Санчес родился под счастливой звездой - это  очень
хорошо, что он не захотел стрелять в спину и не успел спустить курок.
   Шлюшка, ресторанная девочка, с которой сегодня решил развлечься  Кеша
Беспалый.
   Очень  хорошо,  что  сегодня.   Вот   как   иногда   все   неожиданно
складывается, как странно тасуется колода.
   Санчес,  облокотившись  на  руль,  молча  смотрел  перед  собой.  Она
пошевелилась и  тут  же  испуганно  замерла.  Санчес  никак  на  это  не
прореагировал.
   Теперь, после всего случившегося, у них  с  милой  барышней  остается
лишь два выхода: либо Санчес будет вынужден позаботиться о ней,  как  он
уже позаботился о Кеше Беспалом и об этих двоих, таких неудачных поздних
стрелках, либо... Либо ей придется сыграть  в  очень  странную  игру,  а
именно этому последнему обстоятельству она  обязана  тем,  что  все  еще
жива. Но... кто  же  режет  курицу,  которая,  вполне  может  случиться,
принесет золотые яйца?..
   Черт побери, это невозможно! Такое бывает раз в  жизни!  Разве  могут
быть подобные совпадения... или в этом мире случайностей нет?
   Санчес смотрел в темноту, изредка прорезаемую огнями встречных машин,
и  молчал.  Молчал,  пытаясь  еще  раз  все  проанализировать,  мысленно
пробегая  все  возможные   расклады.   Все-таки   он   еще   не   принял
окончательного решения. Он искал  его  там,  во  Тьме,  навалившейся  на
донские степи.
   - Что это за  городок?  -  неожиданно  спросил  Санчес,  указывая  на
огоньки, оставшиеся за их спиной.
   Она вздрогнула. Ее глаза снова расширились,  она  молча  смотрела  на
него.  Мгновение,  показавшееся  бесконечным.  Потом  попыталась  что-то
сказать очень слабым голосом, словно из нее выпустили весь воздух.
   Санчес недовольно поморщился.
   Она  справилась  с  собой.  Повторила  громче,  но   словно   пугаясь
собственного голоса:
   - Батайск... - И после небольшой паузы быстро спросила:
   - Вы убьете меня?
   Густая, почти осязаемая тишина повисла в салоне автомобиля.
   - Если б я собирался тебя убить, - не  поворачивая  головы,  произнес
Санчес, - ты бы была уже мертвой. - И без всякого перехода:
   - Батайск... Даже таким странным словам находится место на карте.
   - Пожалуйста, прошу вас... -  Ее  голос  задрожал,  став  влажным  от
слез...
   - Тссс, - спокойно произнес Санчес. Он все еще вглядывался в ночь. Ее
судьба все еще висела на волоске. Либо -  либо.  Потом  Санчес  хрустнул
костяшками  пальцев.  Черт  побери,  а  что,   если...   а   что,   если
попробовать?
   Никаких либо. Санчес принял решение. Темный холод, витавший в  салоне
автомобиля, отступил. Ей и Санчесу придется  сыграть  в  очень  странную
игру.
   Очень. Ничего  подобного  прежде  Санчес  не  делал.  И  она  поможет
Санчесу. Она поможет ему... возвести новое здание, к которому Санчес все
никак  не  мог  подступиться.  Она  поможет  ему  заложить  в  основание
фундамента тот  неожиданный,  но  главный  кирпичик,  на  котором  будет
покоиться вся будущая постройка. И может статься, что это  будет  лучшее
здание Санчеса, подлинное произведение искусства,  его  главный  шедевр.
Для этого нужна будет воля, много воли, и умение истинного Мастера.
   Одна из девочек... Санчес превратит ее в свой главный шедевр. Это  он
увидел вчера за стойкой бара, увидел, но не смог до конца осознать. Лишь
только смутное предчувствие, темное понимание.
   Черт побери! Санчес взял себя в  руки.  Что  это  за  мальчишество  -
шальное опьянение, планов громадье... Но никто не станет резать  курицу,
несущую золотые яйца.
   Санчес откинулся к спинке кресла и наконец повернул к ней голову.
   - Ты вытащила очень счастливый билетик, сестренка, - произнес он.

***

   Еще в этот вечер Санчес ужинал с ней - богатый командированный  купил
себе дорогую девочку. Складывалось все неплохо. Оказалось, что она живет
рядом с Ростовом, в Батайске.  Но  работает,  конечно,  в  Ростове-папе.
Мечтает о Москве и мечтает  завязать  со  всем  этим.  Обычная  история,
обычное бла-бла-бла... О том, что Беспалый хотел провести сегодня с  ней
время, знал только Рябой. Он и ездил за  ней  в  Батайск,  и  что  самое
главное (действительно все складывается удачно!), Рябой на  нее  наорал,
отказавшись искать ее дом и велев ей выходить к трассе.
   Хотелось бы надеяться, что Рябым и Беспалым все и ограничивалось.
   Санчес должен был позаботиться о ее алиби. Он прекрасно понимал,  что
для местных ментов это дело станет очередным заказным "висяком",  но  на
всякий случай...
   Так  и  выходило.  Они  ужинали  в  ресторане  бывшей  интуристовской
гостиницы, их видели порхающие вокруг ночные бабочки и какая-то  местная
братва,  а  то,  что  ее  телефон,  возможно,  вычислят  по   мобильному
Беспалого, - что ж, на  то  она  и  шлюшка,  чтоб  ей  звонили  ближе  к
вечеру...
   Санчес наблюдал за ней - она быстро оправилась. Как будто  ничего  не
произошло. Хотя  в  нескольких  километрах  отсюда  следственная  группа
только прибыла на место происшествия, а тело Кеши  Беспалого,  наверное,
все еще не очертили мелом и, наверное, еще никто не  закрыл  ему  глаза.
Она  оказалась  великолепной  актрисой.  И   существом   гораздо   более
рассудочным - она контролировала свои эмоции. Что было  совсем  недурно,
черт бы ее побрал!
   Присутствующий в ней  прагматический  цинизм  ночной  бабочки  только
играл ей на руку. И она оказалась далеко не дура.
   Санчес наблюдал за ней. Еще в автомобиле. Сначала прошел  шок.  Затем
вернулись надежда и страх, неверие и готовность бороться за свою  жизнь.
Она тихо и приглушенно рыдала, и Санчес дал  ей  поплакать.  Теперь  уже
было можно. Но - не долго. Санчес чуть пошевелил рукой, лежащей на руле,
- она мгновенно умолкла. Черт, неплохо. Борется с собой, но уже пришла в
норму. И уже немножко... играет. Вполне возможно,  и  неосознанно,  хотя
Санчес сомневался, что  это  так.  Она  нравилась  ему  все  больше:  на
мгновение отвернешься - перегрызет горло. Хорошая  глина.  Скорее  всего
Санчес не ошибся. Он - подлинный скульптор и  вылепит  из  нее  то,  что
надо. Как там звали этого сукина сына? Пигмалион? Май фер леди...  Очень
неплохо.
   Уже в ресторане Санчес убедился, что он действительно не ошибся.
   Присутствовало что-то в ее голосе  и  в  ее  огромных,  чуть  влажных
глазах. Да, великолепная актриса, но не только... У  этой  девочки  есть
зубки. Санчес все про это знает, сам такой.  Что  ж,  тем  крепче  будет
держаться на крючке. Это наша беда, сестренка, мы здорово  подсаживаемся
на крючок, только в нашем с тобой случае рыбаки - чаще всего мы сами.
   Санчес мягко улыбнулся, его карие глаза светились теплом.
   - Я знал много красивых женщин, - сказал он, - но такая, как ты, есть
только одна.
   - Я не хочу ничего о ней слышать, - произнесла кокетливо, воспринимая
сказанное как лишь неожиданный и запоздалый комплимент.
   Санчес улыбался:
   - Тебе придется узнать о ней очень много.
   - Это что, твоя любовница? - с несколько неуместной  профессиональной
веселостью спросила она. - Решил сделать меня похожей на  нее?  Даже  не
узнав, что умею я?
   Санчес продолжал улыбаться, но в его взгляде вдруг мелькнула какая-то
темная молния.
   - Не играй со мной, - сказал Санчес, - это не входит в условия нашего
договора. А ведь я положился на тебя, если помнишь.
   Она моментально перестала улыбаться. Краска отхлынула  от  ее  щек  -
именно этими словами он говорил с ней там, у "Поплавка".
   - Как скажете, - тихо проговорила она. - Конечно, помню. Я...
   Санчес произнес:
   - Действительно, надо будет узнать, что умеешь ты. - Спокойно взял ее
за руку, она вся напряглась, но руки не отдернула. - Ничего.  Пройдет  и
это. - В голосе Санчеса больше не было льда.
   - Что? - проговорила она.
   - Царь Соломон, - сказал Санчес. - "Все пройдет" было написано на его
кольце.
   - Да, есть песня такая. Я думала, оттуда... Песня такая.
   - Наверное. Только ничего не проходило. И Соломон  как-то  в  сердцах
швырнул кольцо, оно разбилось. И там оказалась еще надпись:  "Пройдет  и
это".
   Вот и вся история.
   - Как тебя зовут? - вдруг спросила она.
   Санчес снова улыбнулся:
   - Это сложный вопрос. Но мы еще поговорим об этом.
   Он глядел на нее.  На  ее  огромные  глаза  и  пухлые  губы,  красиво
очерченные  скулы.  На  ее  нелепое,   откровенно   развратное   платье,
совершенно дикий цвет волос, на дешевенький и даже вульгарный макияж, на
дурацкое нагромождение украшений. Такой же дикий  цвет  лака,  неуклюжие
жесты, развязная походка...
   Санчес глядел на нее и видел за всей этой пестрой  мишурой  подлинный
драгоценный камень, роскошный алмаз, чье великолепное  сияние  пока  еще
скрыто бестолковыми наслоениями пыли. Наверное, так  истинный  скульптор
видит  в  бесформенной  глыбе  мрамора  будущее   великое   произведение
искусства. Только Санчес видел еще больше.
   Санчес  вдруг  улыбнулся  совсем  по-другому,  и  множество   веселых
морщинок разбежались от уголков его глаз, а  в  самих  глазах  заплясали
теплые искорки.
   - Ты совсем не обязана любить меня, - произнес он, -  или  испытывать
по отношению ко мне дружеские чувства, но если хочешь  -  давай,  валяй.
Возможно, так будет легче.
   Теперь она смотрела на него внимательно. Затем сказала:
   - Это, наверное, сложно, учитывая обстоятельства, но я попробую.
   "Черт побери, она учится прямо на глазах" - подумал Санчес.
   - Попробуй, сестренка. - И совершенно без пафоса в голосе объявил:
   - Нас ждут великие дела.
   - Ты это серьезно - про счастливый лотерейный билетик?
   - О, билет очень счастливый. Такое бывает раз в жизни. Знаешь  -  как
лошадь  Удачи.  Мечта...  Но  тебе  придется  поработать.  -  Потом   он
наклонился к ней и проговорил на ухо:
   - Я больше не буду выражаться столь вычурно, но запомни  все,  что  я
сейчас скажу: за наш договор я тебе уже заплатил. Главную  цену  -  твою
жизнь. И твои главные векселя находятся у меня. Знаешь, что это?
   Она молчала, и Санчес продолжил:
   - Векселя - это долговые обязательства. Все, что ты  получаешь  сверх
того, не так теперь важно. А может  случиться,  что  получишь  ты  очень
немало.
   Если будешь умной девочкой. И многие из тех, кто платит сейчас  тебе,
будут рады чистить твою обувь. Но главные твои векселя находятся у меня.
Я хочу,  чтоб  ты  этого  не  забывала.  В  противном  случае  ты  очень
ошибешься. Жизнь и смерть. В конце концов только это имеет значение.
   Она молчала. Затем еле слышно произнесла:
   - Как no-написанному. Прут и пряник.
   Санчес снова откинулся к спинке  своего  стула  и  неожиданно  весело
проговорил:
   - Шутка. Забудь. Я просто репетировал роль. Хотя про прут и пряник  -
это неплохо подмечено.
   Она смотрела довольно долго и недоверчиво:
   - Так забудь или запомни? Тебя не поймешь...
   - А вот это ты выбери сама,  -  так  же  весело  произнес  Санчес,  -
по-моему, ты умная девочка. На вот, попробуй это.
   Санчес протянул ей свой широкий четырехугольный стакан.
   - Это что? О, ноу, я не люблю вискарь. Напоминает самогон.
   - Догадываюсь, что это может тебе напоминать. Кстати,  это  "Jameson"
двенадцатилетней выдержки. Ирландское виски. Одна особа его  обожает.  И
тебе придется его полюбить.
   - Опять про свою любовницу вспомнил?
   - Она мне не любовница. Но если хочешь, можешь называть ее так.
   Она чуть помолчала, потом произнесла:
   - Я ведь уже не смогу ни от чего отказаться.
   - Боюсь, что нет.
   - Я все понимаю...
   - Отлично, значит, с этим у нас  проблем  не  будет.  Еще  она  любит
легкие сигары.
   - Ты про что?
   - Сигары. Курево.
   - Сигары?
   - Да, тонкие сигары. Сигарильос. Вот эти. Я только  что  купил  их  в
баре. Но на этом ее неприятные привычки заканчиваются.
   - Она что - того? Не в себе? Ку-ку? - Ярко-красная  губная  помада  с
блестками делала ее все же чересчур вульгарной.
   - Напротив. Она очень умна. Очень. И богата. И вот нам придется  быть
умней. - Потом Санчес снова расплылся в улыбке:
   - Ну что, ты выбрала?
   - А? Что?
   Санчес покачал головой, затем пожал плечами:
   - Что будешь пить.
   - А... ты насчет этого... Забудь-запомни.
   Санчес прекратил качать головой, смотрел на нее прямо,  но  улыбаться
не перестал.
   - Ты умная.
   Она извлекла из сумочки  пачку  сигарет  "Парламент-лайтс"  и  быстро
закурила. Выпустила дым.
   - Ладно, давай сюда свой самогон!  Знать  бы  хоть,  за  что  столько
страданий.
   Санчес не пошевелился.
   - О, хрень-то какая! - Она со смачным  звуком  затянулась,  выпустила
дым и, растягивая губы, произнесла:
   - Ч-и-и-из! - Потом дунула на прядь волос, упавшую  ей  на  глаза.  -
Ладно, до следующей пятницы я совершенно свободна. Тем более что  выбора
и нет. Хорошо, сэ-эр,  давайте  вашей  леди  свое  виски.  Я  ничего  не
перепутала?
   Санчес расхохотался.

***

   С тех пор прошло более девяти месяцев. И вот  сейчас,  отсиживаясь  у
дочери старого лиса, Санчес вынужден при помощи грима  и  разных  других
штучек превращать себя в  почтенного  сгорбленного  старикашку.  Черт-те
что!
   В чем ошибся Санчес? Где и когда? В ком?
   Ладно, теперь все уже. Теперь его ход. Эх, старый лис, старый лис...
   Здание построено. Девять  месяцев  кропотливой,  филигранной  работы,
лучшее творение Санчеса. Девять месяцев,  срок,  достаточный  для  того,
чтобы зачать, выносить и родить ребенка. В  этой  истории  вообще  очень
много совпадений,  наводящих  какую-то  темную  метафизическую  жуть.  И
родившийся ребенок оказался монстром, решившим на полном серьезе сожрать
своего родителя.
   Санчес остался без своих людей. Санчес  беглец,  изгой.  Затравленный
волк. Не совсем так. Санчес всегда был одиночкой. По большому счету  это
всегда было так. Соло. И теперь Санчес продолжит игру. Уже в одиночку. В
чем тоже есть свои преимущества. И свои неожиданные прелести.
   Здание построено. Оно должно было ослепительно засиять в тот  день  и
час, когда на зеленой траве особняка Лютого  взорвался  свадебный  торт.
Когда кровь, пролившаяся на эту траву, еще даже не успела высохнуть. Это
было  красиво,  подлинная  симфония.  Людям  со   слабыми   нервами   не
рекомендуется. Не всем прописано слушать музыку разрушения. Симфонию,  в
которую так неуклюже вмешался старый лис. С его жалкими  комплексами,  с
его дурацкой жадностью или страхом.
   Старый лис испортил шедевр, и, пожалуй, это самое главное  обвинение,
которое предъявит ему Санчес.
   - Господин профессор, как вам  удалось  в  столь  почтенном  возрасте
сохранить такую упругую попку?
   Санчес вернулся в реальность. Его белокурая девочка, самая сладкая на
свете.  Подошла  сзади,  обняла  его,  прижалась  щекой  к  плечу,  рука
опустилась на его ягодицу. Она была обнажена,  ее  розовая  кожа  и  его
старческая  дряблость  -  в  зеркале  это  выглядело  комично.  Ее  рука
переместилась  с  ягодицы,  скользнула  по  бедру  и  быстрым  движением
оказалась в области его паха. Затем капризно,  словно  не  довольствуясь
малым, ушла вверх, расстегнула "молнию" и двинулась внутрь.
   - Мы там не сильно соскучились?
   - Сильно. Но мы боремся с собой.
   - Может, мы выберемся наружу?
   - Ах ты, несчастная геронтофилка! -  весело  сказал  Санчес.  Он  еще
некоторое время чувствовал ее пальцы, затем  чуть  отстранился  и  нежно
поцеловал ее в висок. - Ступай,  быстро  одевайся.  Едем  знакомиться  с
твоей семьей. Такое бывает не каждый день.
   - Как скажете, господин профессор, - вздохнула  она,  -  хотя  насчет
геронтофилии - это была любопытная мысль.
   Она ушла, мягко ступая босыми ногами по ковру с глубоким ворсом. Она,
конечно, удивительна, его сладкая  девочка,  женщина  с  розовой  кожей.
Очень жаль, что все рано или поздно заканчивается.
   - Ведь дача у вас большая? - спросил Санчес.
   - Конечно, - отозвалась она, - генеральская все же.
   - И  наверное,  там  есть  какие-нибудь  дальние  комнаты?  Например,
библиотека, которую ты захочешь показать своему профессору,  пока  будут
накрывать на стол? Или наша маман будет следовать за нами по пятам?
   - Не будет. Все же она светская дама. Если только она сама,  господин
профессор, не начнет  строить  вам  глазки.  Кстати,  папина  библиотека
действительно находится в дальней комнате. Во флигеле.
   - Почему - папина? Никогда не знал, что твой отец - книгочей.
   - Потому что другая - мамина. Но она в московской квартире.
   - Надеюсь, мы не будем особо усердствовать, знакомясь  с  библиотекой
нашего папа? - Санчес ухмыльнулся.
   - Очень на это рассчитываю. Сколько можно бороться с  собой?  Хочешь,
надену твое платье?
   - Любое, которое можно побыстрее снять.
   - Твое в этом смысле - чемпион.
   - Я старался. Знаешь,  больше  всего  ты  мне  нравишься  без  всяких
платьев.
   - Спасибо на добром слове.  -  Она  рассмеялась,  затем  сразу  стала
серьезной. - А если неожиданно вернется папа? Вдруг он тебя узнает?
   - Сомневаюсь, - ответил Санчес.
   - Хотя да, перед выездом он обязательно звонит.
   "Точно, - подумал Санчес, -  звонит.  И  ему  действительно  придется
вернуться. Только неожиданностью сегодня будет совсем другое".
   Сегодня многое будет другим. Сегодня мы едем в логово. И  теперь  уже
ход его - Санчеса. Все дело в том, что Санчес  -  ученик  старого  лиса,
нашего замечательного папа. Причем, говорят, лучший  ученик.  И  поэтому
внутренне Санчес был готов ко  многому.  В  том  числе  и  к  тому,  что
когда-нибудь его подставят.
   Санчес выполнил всю самую ответственную грязную работу, он, в  прямом
смысле этого слова, заложил фундамент. Был  и  творцом,  и  прорабом,  и
разнорабочим. И вот в новое здание решили войти уже  без  него.  Санчеса
вздумали оставить за бортом. Его не просто  подставили,  его  смертельно
подставили. Что ж поделать. Мы играем. Иногда выпадает счастливое число,
чаще - проигрыш. Поэтому внутренне Санчес был готов к подобному повороту
событий. И в тот момент, когда все было хорошо, стояли солнечные деньки,
вовсе не предвещающие никакой  бури,  Санчес  позаботился  об  этом.  Он
всегда и обо всем заботился. И, закладывая фундамент, Санчес не забыл об
одном маленьком кирпичике в основании здания,  небольшой  страховке  для
себя, если что-то пойдет не так. На то он и лучший ученик.
   Маленький кирпичик, однако если его извлечь, то может статься, рухнет
все здание.
   И сейчас по электронным проводам побегут сообщения  туда-сюда,  ох  и
наделают они шума. Вот будет умора.
   Маленький кирпичик, но если  его  извлечь  -  рухнет  все  здание.  И
погребет под обломками много чего. И - много  кого.  Поэтому,  возможно,
рушить все  еще  несколько  преждевременно.  Санчес  никогда  не  станет
действовать против собственных интересов, даже несмотря на  то  что  его
так крупно подставили.
   Нехорошо, конечно, но обиды мы оставим маленьким девочкам.  Рушить  -
рановато.
   Но вот легонечко надавить на этот кирпичик - самое время.
   Ох этот Санчес... С ним, конечно, не  соскучишься.  Да,  впереди  нас
ждет много смеха.
   Санчес начал свою игру,  свой  страховочный  вариант.  Он  пока  лишь
совсем легонько надавил на тайный кирпичик в фундаменте,  где  сходилось
множество силовых  линий  огромного  здания.  Пока  совсем  легонечко  -
основной праздник впереди. И никто не услышал, как все  здание  тревожно
вздрогнуло и по нему прошел первый, пока еще совсем слабый,  гул.  Никто
не услышал. Кроме Санчеса.
   Что ж поделать, коли так вышло.
   Теперь его ход. Маленький кирпичик...
   Мы объявляем бал-маскарад, отправляясь в логово. Теперь  его  ход.  И
ничего не поделать: кому-то с  этого  бала-маскарада  вернуться  уже  не
удастся.
   Кому-то придется остаться там. На празднике.
   В темноте.

2. Маска

   ...Огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру,  то  ли  на
галлюцинацию, плыла по океану, а может, по Космосу, а может, по  изнанке
чьего-то воспаленного сознания...
   Полотно, конечно, было странным. Минимум, что можно было  сказать  об
этой написанной маслом картине, что она была  странной.  Еще,  наверное,
можно было сказать, что  за  картину  отвалили  прилично  денег.  Ну  и,
разумеется, согласиться, что не каждый в обществе подобного произведения
искусства сможет чувствовать себя комфортно.
   Конечно, Вика была неординарным человеком. Более чем неординарным...
   Но это... - уборщица не могла подобрать правильного  определительного
слова - полотно появилось в Викином кабинете недавно, после  возвращения
из клиники, после того, как с ней приключились все ее трагедии. Уборщица
работала в "Континенте" уже пять лет и считала, что ей очень  повезло  в
жизни. Вряд ли  бы  кто  поверил,  что  за  ее  плечами  имелось  высшее
образование,  Институт  культуры,   библиотечное   отделение,   и   даже
оставшаяся в  молодости  неожиданная  попытка  защитить  диссертацию  по
произведениям Борхеса. Ох эта молодость, звенящая, как весенняя  капель,
и такая же мимолетная... Но она ни о  чем  не  жалела,  хотя  верхом  ее
карьеры стало руководство бригадой уборщиков: ее зарплата была  ровно  в
двенадцать раз выше, чем у подруги, оставшейся на прежнем месте работы.
   Возглавляя бригаду уборщиков в "Континенте",  в  месяц  она  получала
годовую зарплату человека с высшим образованием. Ну как вам? Мир сошел с
ума. Мир явно сошел с точек равновесия. Пришли новые, молодые и сильные,
и вроде бы все у них пока получалось, но дай Бог, дай-то Бог, чтобы  они
знали, что делают. Потому что...
   Уборщица теперь понимала в этой жизни все меньше и меньше. В принципе
она всегда  относилась  к  типу  людей,  которые  не  против,  чтобы  их
направляли.
   Фигурально выражаясь,  она  не  считала  унизительной  складывающуюся
связку понятий "Пастух - и его Стадо". А что здесь унизительного  -  все
мы чье-то Стадо...
   Иногда Пастух заботлив, иногда - беспощаден. Его милость и Его  гнев.
Но и Его обязанность: твердо знать путь. А это вот все  больше  вызывало
сомнения.  В  последнее  время  уборщица  часто  прибегала  к   подобным
сентенциям и обобщениям. И она знала, что, если приходило время  для  ее
нехитрой философии, что-то в этой жизни менялось. Менялось, как правило,
не в лучшую сторону.
   Чтоб вам жить в эпоху перемен!
   Насколько  же  мудрыми  оказались  древние  китайцы,  избравшие   это
выражение в  качестве  чуть  ли  не  самого  страшного  ругательства.  И
насколько тяжелым оказалось испытывать действие  этого  ругательства  на
собственной шкуре.
   "Континент" сейчас явно переживал время перемен. И чтобы это  понять,
вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу. Уборщица являлась абсолютно
нормальным и совсем не глупым человекам и, как  все,  была  наслышана  о
грязи вокруг нового русского бизнеса, но "Континент"...  Это  странно  и
вполне вероятно, что, невзирая на предпенсионный возраст,  уборщица  все
еще оставалась натурой романтической, но  "Континент"  почему-то  всегда
ассоциировался у нее с чем-то... светлым. Да-да-да, со  Светом,  как  бы
глупо это ни звучало. Рождественские каникулы и летние отпуска, подарки,
праздничные премии, небольшие, но обязательно в конверте и с  открыткой,
адресованной лично тебе...
   Доброжелательность, молодые веселые  сотрудники,  дух  одной  большой
семьи, из которой вовсе не хочется  возвращаться  в  свою  однокомнатную
незамужнюю  квартиру...  Только  все  это  кончилось.  "Континент"  явно
вступил в эпоху перемен.
   Картина с рыбой появилась в  Викином  кабинете  меньше  двух  месяцев
назад, после той страшной аварии, после возвращения Вики из клиники и...
Это тоже являлось частью перемен. Странным знаком каких-то, возможно еще
скрытых, изменений. Уборщица, как и остальные  сотрудники  "Континента",
была, конечно, в  курсе  приобретенных  Викой  в  результате  катастрофы
болезненных недугов.  Она  все  знала  о  серьезной  амнезии,  вызванной
тяжелыми  травмами  головы,  но  также  поговаривали,  что  все   быстро
восстановится. Врачи вроде бы  сами  рекомендовали  Вике  находиться  на
рабочем месте, в привычной среде. Только  ничего  не  восстанавливалось.
Вика все еще оставалась вице-президентом группы, но то,  что  теперь  ее
должность являлась чисто номинальной, было ясно даже уборщице. От  всего
этого становилось печально. Уборщица поняла, что  ее  чудесный  роман  с
"Континентом"  скорее  всего  заканчивается.   Ей,   разумеется,   чисто
по-человечески было жаль Вику, тем более что  по  "Континенту"  поползли
тревожные слухи о какой-то скорой пресс-конференции, где  будут  сделаны
важные заявления, но чем  уборщица  сможет  ей  помочь?  И  потом,  своя
рубашка все же ближе к телу.
   Уборщица тяжело вздохнула и, переставив  свою  тележку  с  пылесосом,
снова бросила взгляд  на  картину.  И  быстро  отвернулась.  Потому  что
присутствовало в этой картине, в этой новой нежданной гостье что-то -  и
теперь уборщица отыскала правильное слово - что-то темное.
   Чтоб вам жить в эпоху перемен!

***

   Та, о которой,  находясь  перед  странной  картиной  в  ее  кабинете,
размышляла сейчас уборщица, шла через натертый до блеска холл  головного
офиса "Континента", направляясь от лифтов к выходу. Вход-выход в  здание
"Континента", по крайней мере в его фасадной части, осуществлялся  через
три больших стеклянно-зеркальных пенала, в которых вращались  крестовины
дверей. Через девяностоградусный сегмент, отмеренный  смежными  дверями,
мог пройти лишь один  человек,  и  она  подумала,  что,  за  исключением
туалетной и собственной постели, для нее это - единственная  возможность
побыть в одиночестве.  Двое  личных  телохранителей  быстрой  молчаливой
тенью теперь повсюду следовали  за  ней,  что  после  известных  событий
встречало у окружающих лишь понимание. Эта парочка, конечно, знала  свою
работу. И знала свое место. Только иногда ей казалось, что и они, и  она
ходят по грани. В детстве она читала какую-то книжку  -  это  называлось
"танец с тигром". Или - "дергать тигра за усы".  Название  книжки  давно
забылось, а вот этот танец на грани запечатлелся в памяти.
   Одного из этой парочки звали Борисом, и его огромный  череп  блестел,
как натертый чан. Борис не просто стриг волосы  -  он  их  брил,  причем
использовал для этого опасную бритву.  К  своей  бритве,  явно  довольно
старой,  заставшей  еще  расцвет  советской   эпохи   (у   бритвы   была
темно-вишневая тяжелая ручка из какого-то неизвестного, но скорее  всего
благородного материала), Борис испытывал странную привязанность:  бритва
все время находилась при нем, и в свободную минуту он либо "правил" ее о
собственный кожаный ремень, либо натирал до блеска рукоятку. Это зрелище
придавало  ему  сходство  с  каким-то  карикатурным  резателем,  и  Боря
("Болек" в ее интерпретации) как-то совершенно  серьезным  и  даже  чуть
сентиментальным тоном заявил, что бритва досталась ему от отца. Что лишь
добавило ситуации нелепости. При других обстоятельствах  она  бы  скорее
всего  расхохоталась,  решив,  что  Боря-Болек  либо  очень   остроумный
человек, либо полный идиот. Но это - при совсем других обстоятельствах.
   Второй представился  Леней.  И  она  сразу  прозвала  их  "Болеком  и
Лелеком" по аналогии с давнишним анимационным  сериалом  из  ее  раннего
детства.
   Мультики... Лелек был крупнее своего напарника и в галерее  портретов
антиинтеллектуалов занял бы одно из почетных мет. Лелек обладал плоским,
словно чуть вдавленным внутрь лицом с большими  надбровными  дугами  под
грубо срубленным лбом и сломанным носом бывшего боксера. Был он молчалив
и улыбчив.
   Болек с Лелеком... Она не знала, кто они на самом деле и  какая  роль
им отведена в этой все более приближающейся к  развязке  истории.  Знала
она другое: танец с тигром, это безумное вальсирование на грани, вот-вот
закончится - до  пресс-конференции  остались  считанные  дни,  -  только
теперь исход его вряд ли кто  сможет  знать  наверняка.  Слишком  высока
цена, и слишком мало осталось сил. Она знала цену, но... Она  уже  сама,
наверное, ждет развязки, какой бы та ни оказалась (только сжав кулачки и
моля Бога, моля о Его милосердии), потому что дальше этого вальсирования
на грани она может не выдержать. Просто не выдержать.
   ...Проскользнув  сквозь  пенал  выхода,  она  беззаботно  улыбнулась,
поприветствовав какое-то знакомое лицо. Болек шел впереди, Лелек замыкал
шествие. Июнь по-прежнему был жарким.  Она  запустила  руку  в  сумочку,
нашла жестяную коробку сигарильос  "Cafe-creme".  He  самое  ее  любимое
курево,  но  подойдет.  В  замшевом  чехольчике  находился   пузырек   с
мутноватой жидкостью. И упаковка  одноразовых  шприцев.  Вот  и  все  ее
оружие. Неплохо она снаряжена против... целого мира. Но не совсем так  -
еще есть ее маленькая тайна. И все это похоже на шаги в бреду.
   - Вика, - раздался сзади голос. Она никак на это  не  прореагировала,
продолжая двигаться вперед. Зато идущий перед ней Болек проговорил, чуть
замедляя шаг:
   - Вика, вас зовут. Будете останавливаться?
   - Что? - произнесла она, словно возвращаясь  в  реальность.  -  Зачем
останавливаться?
   - Секретарь, - терпеливо пояснил Болек и остановился, видимо,  приняв
решение за нее. - Мы что-то забыли? Наверное, так.
   Это была одна из девушек из секретариата Лидии Максимовны. Они забыли
доклад. О благотворительности. Теперь она много чего забывает. И  теперь
она занимается благотворительностью. Это единственное, что еще связывает
ее с деятельностью "Континента".
   Но вот хозяин гасит свечи, кончен бал, окончен вечер... Так это  было
в песенке Макаревича? Вроде бы так. И все это произойдет уже скоро.  Все
эти поэтические рассуждения, что  люди  носят  тысячи  масок  совершенно
разных  людей,  все   это,   конечно,   очень   хорошо.   Поэтически   и
психологически верно. Прозорливо.
   Похлопаем в ладоши. Споем песню. Да только в ее случае  все  проще  и
конкретнее.
   И "маски" здесь - вовсе не фигуральное выражение. Да и как может быть
иначе, когда вальсируешь на грани? Она сама маска, на которой - надо же,
какое  совпадение  -  нарисовано  ее  собственное  лицо.   Только   кому
принадлежит лицо, а кому - маска, оттуда, с  грани  над  обрывом,  почти
неразличимо. Поэтому она сейчас сама уже не знает,  кто  так  беззаботно
улыбается, берет доклад  о  благотворительности  и  говорит  симпатичной
девчушке в рейверских ботинках на огромной подошве "спасибо, Алена". Это
делает кто-то. Танцующий на грани.
   ...Она, все так же  беззаботно  улыбаясь,  продолжала  спускаться  по
лестнице. Все же ее выход из здания - это не то что  выход  Виноградова,
когда охрана с Петром Андреевичем в центре вихрем  проносится  к  ждущим
внизу автомобилям. Зато автомобили у  них  одинаковые.  Петр  Андреевич,
душа-человек, позаботился о  том,  чтобы  теперь  она  передвигалась  на
лимузине "Ауди А-8".
   Машина, конечно, шикарная. Петр Андреевич любит комфорт. И понимает в
этом толк. Еще как понимает. Черный, словно правительственный,  лимузин,
а если что - и "мигалку" на крышу. У Петра Андреевича  автомобиль  точно
такой же, вот они стоят  рядышком,  похожие  на  греющихся  на  солнышке
жирных, ухоженных, самодовольных котов.
   Болек распахнул заднюю дверцу.
   - Спасибо, Боря, я поеду впереди, - произнесла она.
   Потом все же повернула голову: этот нищий по-прежнему стоял  на  углу
при выезде со стоянки. Она уже давно обратила на  него  внимание  и  еще
порадовалась его  смекалке.  Он  стоял  не  настолько  близко  к  зданию
"Континента", чтобы быть выдворенным охраной, но и не настолько  далеко,
чтобы терять столь лакомый кусочек. Особенно после обеда, когда сытые  и
умиротворенные желудки не так надежно контролируют кошельки. Завидев  ее
охрану, парень смущенно потупил взор. Еще бы, вчера от Болека с  Лелеком
бедняге прилично досталось. Но своего рабочего места он не покинул.
   Откуда он вчера взялся? И такой юркий, быстрый.  Вчера  вечером  этот
нищий  вынырнул  откуда-то  сбоку  и  протянул  ей   крохотный   букетик
незабудок. Он успел сказать лишь:
   - С праздничком...
   И между ними вырос Болек. Она никогда не видела своих  телохранителей
в действии (к счастью или к несчастью?),  но  теперь  поняла,  насколько
неразумными были попытки их дразнить, пытаясь даже в шутку оторваться от
своей  охраны.  Болек,  продемонстрировав  ей  широкую   спину,   сделал
незаметный выпад рукой; казалось, что он лишь легонько коснулся  нищего,
но тот повалился на землю, больно  ударившись  затылком  об  асфальт.  К
счастью, на нем была брезентовая кепка, надетая козырьком назад, - она и
смягчила  удар.  Видимо,  бедняга  даже  не  понял,  что  произошло.  Он
растянулся на асфальте, несчастный и жалкий, и она с  горечью  подумала,
что не стоило пытаться к ней так близко подходить. Ведь она  балансирует
на грани, и очень легко сорваться в пропасть.
   Болек был уже над нищим. Она перепугалась:
   - Прекратите! Оставьте его. Вы что?!
   Болек внимательно вглядывался нищему в лицо и был абсолютно спокоен.
   Однако  инцидент  уже  вызвал  любопытство  окружающих  -  сотрудники
"Континента" привыкли к двум-трем "своим" нищим, ошивающимся  вокруг,  и
негоже было его так.
   Она посмотрела на очаровательный букетик  -  каким-то  образом  нищий
умудрился его не выронить.
   - Зачем вы?.. - проговорила она. - Ну для чего так-то?
   Нищий захрипел, потом его взгляд прояснился. Он посмотрел  на  Болека
расширившимися от страха глазами.
   - Живой? - с неожиданной заботой  негромко  произнес  Болек.  Секунду
назад он просто прореагировал.  Прореагировал  на  внезапное  вторжение.
Теперь  уже   стоило   признать,   что   реакция   оказалась   несколько
неадекватной, но, как говорится, береженого Бог бережет.
   - Не надо, - слабо попросил  нищий,  пытаясь  отползти  от  Болека  и
одновременно прикрываясь рукой. - Не бейте больше.
   Болек склонил голову на другую сторону:
   - Да вон, щеки румяные... Оклемаешься. Не прыгай так впредь. Мало  ли
что...
   - Нормально, - поддержал приятеля Лелек, -  только  нос  ты  ему  зря
задел.
   Из правой ноздри нищего текла струйка крови.
   - За что? - тихо произнес нищий. - Я ведь...
   - Было б за что, вообще бы... - усмехнулся Болек.  -  Ладно,  извини,
брат...
   - Не подходи так близко, - сказал Лелек. Внезапно достал белый чистый
платок, протянул его нищему. - Оставь себе.
   - Работа такая, - беззлобно пояснил Болек.  -  Идемте,  Вика.  Нечего
народ собирать.
   - Я ведь... - нищий поднялся на ноги, - только  с  праздничком  хотел
поздравить. - На его глаза вот-вот могли навернуться слезы. - Цветы  вот
вашей девушке... Просто цветы. Я ведь ничего... Ну, может, на  бутылочку
бы попросил.
   - Постойте. - Она смотрела на нищего: наверное,  совсем  еще  молодой
парень. Правая часть лица чуть одутловата, но кожа чистая - никаких  язв
или порезов.  Цвет  вот  только  -  но  ведь  парень  не  на  курорте...
Старенькие очки с диоптриями - как их только не разбили? -  одной  дужки
нет. Чуть выше  одутловатости  -  марлевая  повязка.  Не  очень  свежая.
Рабочая  мешковатая  роба,  старая,  стираная-перестираная.  Чистая.  Но
парень вроде бы крепкий... Только она вдруг обнаружила, что правая  рука
парня спрятана в кожаной перчатке.
   "Черт, - мгновенно закралось в ее голову, - ведь ты точно  такой  же,
как и я. Ты просто пытаешься выжить".
   Вслух она произнесла:
   - Извините, сейчас.  -  Она  порылась  в  сумочке,  Болек  с  Лелеком
терпеливо ждали. Она  нашла  пятисотрублевую  банкноту.  Болек  негромко
присвистнул.
   - У меня есть помельче. - Он чуть склонился к ней  и  проговорил  это
тихо, косясь на нищего.
   - У меня тоже, - сказала она, извлекая деньги.
   - Дело ваше. - Болек пожал плечами. Нищий все еще смотрел  на  них  с
испугом, потом, видимо, решился:
   - Подали бы хоть на сто грамм, после такого б хоть голову поправить.
   Болек потер лысину, усмехнулся:
   - Слышь, Лень,  может,  ты  мне  тоже  саданешь?  Может,  хоть  денег
подыму?
   Мы люди не местные...
   - Вика, - негромко произнес  Лелек,  -  они  ж  профессионалы.  Этот,
который бедолага, на сто грамм, получает больше меня. Уверяю вас...
   - Сами же говорите - работа такая. - Теперь и она усмехнулась. С  еле
заметной жестокостью. Потом обратилась к нищему:
   - Не болит голова?
   - Нет. Заживет до свадьбы. А если еще на опохмел дадите. Ой... А я...
тебя знаю. Знаю! Ты - Вика. Да?
   Она чуть заметно вздрогнула:
   - Откуда... -  В  горле  запершило,  но  быстро  все  прошло,  и  она
улыбнулась. - Откуда ты меня знаешь?
   - Ну знаю... Что ж я, валенок, что ли?!
   Она, продолжая улыбаться, пожала плечами, не  настаивая  на  подобных
формулировках. Лелек с Болеком мгновенно превратились во внимание.
   - И в газете про тебя написано было. - Он качнул своей правой рукой в
перчатке. - Про "Континент" там... про  аварию.  Только  никогда  бы  не
подумал, что вот так вот тебя увижу. Издалека мне тебя показывали.  -  А
потом, чуть помявшись, он доверительно сообщил:
   - Ты красивая.
   - Идемте, Вика, - произнес Лелек.
   - Да. Сейчас. - Она снова посмотрела на нищего. - Спасибо... А... как
тебя зовут?
   - Алекса... - Он вдруг смутился. - Саней, короче.
   - Александр, значит... Саня?
   - В честь деда. Отличное имя. Да у тебя тоже хорошее, - успокоил он.
   - Давно здесь стоишь, - она усмехнулась, - обратила  внимание.  Хитер
ты, братец.
   - А я никому не мешаю! - выпалил он,  потом  испуганно  покосился  на
Болека с Лелеком. Но те, казалось,  стали  совершенно  равнодушны  к  их
диалогу.
   Она смерила его взглядом:
   - Что ж ты работать не идешь, Александр?
   Нищий недобро усмехнулся, в  его  серых  и  скорее  всего  пьяноватых
глазах сверкнула какая-то темная искра. Свою  правую  руку  он  выставил
перед собой, и она подумала, что если б  в  его  руке  был  микрофон,  у
окружающих сложилось бы впечатление, что он просто берет у нее интервью.
Только вот тема вышла не из приятных.
   - Я инвалид второй группы, - произнес нищий с  неожиданной  злобой  в
голосе, словно в этом была и ее вина. - Могу книжку показать. У  меня  в
голове дыра с пятак. - Его левая рука быстро прошлась  по  одутловатости
на лице и коснулась правой руки,  а  потом  большой  палец  сомкнулся  с
указательным, демонстрируя диаметр означенного  пятака.  -  Куда  мне  с
этим? Правой рукой стакан ко рту не поднесу!
   - Пойдемте, Вика. - Болек неожиданно включился в беседу.
   - Вот, видите? - Правая рука нищего медленно, с дрожью и  по  ломаной
траектории, словно она не совсем подчинялась  командам,  поступающим  из
мозга, пошла вниз. - Возьмете такого на работу?! А?  Возьмете?  За  ваши
стеклянные дверки?
   - Ты полегче, - невозмутимо и даже со скукой в голосе произнес Болек,
а потом незаметно качнулся в сторону нищего.
   Тот сразу же испуганно отступил назад.
   - Прекратите, - произнесла она. И протянула  нищему  деньги.  -  Вот,
возьми.
   Он уставился на пятисотрублевую банкноту.
   - Издеваетесь, - произнес с неожиданной догадкой.
   - Нет. Бери, Сань, бери. - Она шагнула в его сторону, взялась за  его
здоровую руку и вложила деньги в ладонь. - И выпей сегодня, если... если
станет легче.
   Болек склонился к уху Лелека и еле слышно прошептал:
   - В принцессу Диану играет, мать ее...
   Тот еле заметно кивнул. А потом усмехнулся, вспомнив,  что  принцессы
Дианы уже почти год как нет на этом свете.
   Она быстро пожала нищему руку, который, казалось, все  еще  не  верил
выпавшей на его долю удаче, повернулась и  направилась  к  ожидающей  ее
машине.
   Это все, что она могла для него сделать. Не так мало в ее  положении.
Ей подобных даров волхвов ждать было неоткуда. И уж ей-то легче явно  не
станет.
   - Постой, -  позвал  нищий.  -  А  цветы?  Самое  главное-то,  цветы!
Забыла?
   Болек устало выдохнул: вряд ли нищий врал насчет дыры с пятак, парень
явно слаб на голову.
   Она  обернулась.  Вдруг  радостно  улыбнулась.  Нищий  протягивал  ей
трогательный букетик незабудок. Она взяла цветы.
   - Спасибо, Саня. Кстати, какой праздник-то?
   "С ума сойти, какая сказка", - вспомнил Болек свою старую присказку.
   Конечно, не вслух.
   - Чего, думаешь, не знаю?! - Нищий усмехнулся с хитроватым прищуром.
   - Думаешь, скажу, что и без всяких праздников... да?
   - Ничего не думаю.
   - Шестилетие вашей компании.
   - Что?! Однако... - Она покачала головой. - А ты, Саня, информирован.
   Вот тут-то его губы расплылись в  горделивой  улыбке,  и  он,  словно
смакуя каждое слово, произнес:
   - Ра-бо-та та-кая.
   Нищий весь сиял.
   Болек неожиданно подмигнул ему. Лелек, указав на карман,  куда  нищий
убрал деньги, добродушно заметил:
   - Неплохо поднялся, а? За разбитый нос-то? Может, купишь мой платок?
   Улыбка тут же сползла с лица нищего.
   - Шутка, - успокоил его Лелек,  взглянул  на  Болека,  и  они  весело
хлопнули друг друга по рукам.
   ...Сегодня нищий стоял на своем  рабочем  месте,  наблюдая,  как  они
усаживались в лимузин.
   - По-моему, этого пассажира надо отсюда  убрать,  -  изрек  Болек.  -
Картину портит.
   - Ладно, он же увечный, к тому же на голову  болен.  Пусть  живет,  -
откликнулся Лелек.
   - Говорят, если подержаться за увечного, за сухую руку там или  чего,
и загадать желание...
   - Слышь, - прервал его Лелек, - я не знаю,  у  кого  из  вас  дыра  в
голове - у него или у тебя?
   - Да ты хорош... Потом эти-то, дураки блаженные...
   - Боря, слушай сюда. Подержаться  надо  за  горб  горбуна,  а  не  за
обрубок инвалида, тогда...
   Она уже не могла всего  этого  слышать.  Она  лишь  слегка  повернула
голову, посмотрела на нищего и... улыбнулась  ему.  И  тот  в  ответ  ее
поприветствовал, помахав рукой. Быстрый, чуть заметный жест.
   Уже позже она поняла, что было не так.
   - Вот засранец. - Она усмехнулась.
   - В чем дело? - поинтересовался Болек.
   - Все в порядке, - сказала она, - просто вспомнилось...
   Она вдруг поймала в зеркале заднего обзора  взгляд  Лелека...  Теперь
она уже привыкла к этим неожиданным взглядам,  совершенно  преображающим
его лицо. Но когда это случилось в  первый  раз,  ей  пришлось  в  корне
изменить свою точку зрения на галерею  портретов  антиинтеллектуалов.  И
Болек и Лелек были абсолютно корректны с ней, выполняли все ее капризы и
не досаждали своим обществом, всегда оставаясь в тени. Но  -  всегда.  И
вопрос,  кем  же  являлись  Болек  с  Лелеком,  ее  охранниками  или  ее
конвойными, так и оставался  непроясненным.  Это  случилось,  когда  она
перепутала  выход  из  бассейна  "Чайка"  и  попыталась  воспользоваться
служебным, находящимся в противоположной стороне спортивного  комплекса.
Оба охранника должны были ждать ее в холле, да она в общем-то  вовсе  не
собиралась от них "отрываться".  Она  решила  лишь  осторожно  запустить
пробный шар.
   Так, на будущее. Чуть прояснить ситуацию. Она вышла  через  служебный
ход со спортивной сумкой на плече... У ограды, в  тени  деревьев,  курил
Лелек, беседуя с кем-то из тренеров. Заметив ее, он спокойно улыбнулся и
сделал глубокую затяжку. Выпустил  дым,  разглядывая  дымные  кольца.  И
спросил:
   - Что, Вика, заблудились?
   - Нет, - ответила она и тут же, понимая, что  она  вовсе  не  обязана
перед ним оправдываться, произнесла со строгостью в голосе - по  крайней
мере она очень надеялась, что получилось со строгостью:
   - А почему вы торчите здесь?
   Но Лелек не стал сжигать мостов. И она так и не получила  ответов  на
интересующие ее вопросы. Лелек,  потупив  взор  и  даже  чуть  виновато,
произнес:
   - Борис ждет в холле. Я просто встретил приятеля. Извините, если  что
не так.
   Это все, что он сказал. И еще пожал плечами,  как  бы  говоря  своему
знакомому: вот такая вот, брат, служба. Но перед этим  Лелек  бросил  на
нее быстрый взгляд. Чуть насмешливый, проницательный и на миг совершенно
преобразивший  его  лицо.  Этот  взгляд,  казалось,  мгновенно  прощупал
изнанку ее мыслей, и она с какой-то пугающей ясностью поняла, что ответы
на ее вопросы никогда не будут сформулированы, только, если  хочет,  она
их уже получила.
   Ответы ее не радовали.  И  еще.  Поймав  этот  короткий  взгляд,  она
сделала  еще  одно  открытие:  Лелеку  вовсе  нечего  делать  в  галерее
портретов антиинтеллектуалов. В какой-то короткий  миг  она  видела  его
подлинное лицо. И тот, кто думает по-другому, очень сильно заблуждается.
Потому что ей открылось наличие не только холодного и жестокого ума,  но
и неожиданно какая-то простая и грубая мужская привлекательность. Это ее
смутило. И еще больше - напугало, вызвав чувство губительной  обреченной
покорности.
   Но она сумела справиться с собой: теперь она  уже  привыкла  к  этому
взгляду. И на вопрос: "В чем дело?" - ответила: "Все в порядке".
   Хотя  она  поняла,  что  было  не  так.  Нищий  себя  выдал.  Он   ее
поприветствовал  очень  быстрым   и   очень   ловким   жестом.   Он   ее
поприветствовал правой рукой, спрятанной в черную кожаную перчатку.  Той
самой, которой он якобы не сможет поднести ко рту и стакан.
   Что тут поделаешь? Все в этой жизни пытаются  устроиться  получше.  И
чистая игра  получается  не  всегда.  И  не  у  всех.  Порой  приходится
передергивать.
   А порой идти на вещи пострашнее, чем больные руки. Уж кто-кто, а  она
про это знает не понаслышке.

***

   Подполковник милиции Валентин Михайлович Прима поднялся  на  подножку
спального вагона уже отходящего поезда и улыбнулся симпатичной  чернявой
проводнице:
   - У меня место пять, дочка.
   - Проходите, третье купе. До конца?
   - Да, в Москву едем, дочка. В столицу.
   Конечно, Прима мог воспользоваться проходящим через  Батайск  поездом
(например,  кисловодским  -   говорят,   очень   хороший   поезд),   да,
поразмыслив, решил ехать из Ростова. Все же фирменный, "Тихий Дон", и  в
Москву приходит удобно, на Казанский вокзал. И потом,  как  ни  странно,
дешевле, хотя Прима ехал за казенный счет. Не поскупились в  управлении,
средств постоянно не хватало, но Приме удалось выбить  СВ.  И  он  очень
надеялся, что окажется в  купе  один.  Ему  еще  надо  было  поработать,
подумать,  дожать  разрабатываемую  версию  до  конца.  Честно   говоря,
прилично дожать, потому что теперь придется взвешивать каждый свой шаг.
   С кисловодским поездом вышло б дороже, он идет через Украину,  и  вот
дожили  до  такого  позора,  что  хохлы  теперь  снимают   свою   таксу.
Разъединили людей, перессорили всех, а кто от  этого  выиграл?  Воры  да
прочее преступное отребье! Да что говорить - преступный мир старой,  еще
советской закалки, так  сказать,  воры  его  молодости  выглядят  просто
невинными благородными жуликами по сравнению с пришедшей сменой.  Как  в
этой книжке О'Ген-ри. Прима усмехнулся,  проходя  в  купе,  и  сразу  же
понял, что по крайней мере пока даже и намеков  на  присутствие  второго
пассажира не видно.
   Имелась еще одна причина, по которой  Прима  выбрал  "Тихий  Дон".  В
кисловодский поезд он сядет (слово-то какое!) лишь тогда, когда все  это
закончится и он, усталый больной  человек,  возьмет  наконец  свою  жену
Валюшу и махнет с ней  в  Кисловодск.  На  воды.  Потому  что  пора  уже
подумать и о себе. Хотя в  последнее  время  все  его  недуги  вроде  бы
несколько притупились, вот и язва уже который день не дает себя знать. И
настроение по утрам хорошее, и,  как  говорится,  стул  нормальный  и  в
положенное время.  А  все,  что  надо  было,  -  лишь  маленький  успех,
небольшой шаг от темной трясины, которая чуть было не  поглотила  Приму.
Небольшой успех, к которому он так долго шел.
   Взял Валентин Михаилович Железнодорожника. Все, точка! Взял паскуду.
   Вцепился в него мертвой  хваткой  и  уже  не  отпустил.  И  сразу  же
ощущение ватной пустоты в  районе  желудка  почти  рассеялось.  И  самое
громкое дело с поимкой маньяка - серийного убийцы - теперь связывается с
его  именем.  Трудно  сказать,  приятно  ли  это;   наверное,   излишним
честолюбием  Прима  не  страдал,  но  все   же...   И   налетели   сразу
корреспонденты,  как  вороны,  мишура...  Валентин  Михайлович   сначала
отказывался от интервью, нечего языками чесать, это вон  пусть  прокурор
по области плюсов набирает, а Прима  все  свое  уже  получил.  Но  когда
Алеська закричала, что папу показывают  по  телевизору,  чего  скрывать,
было приятно...
   Как хотите называйте - долг не долг, а остановил  он  его,  и  теперь
одной бешеной тварью на  улице  будет  меньше.  Прима  свое  получил.  И
девочки его смогут ходить по улице спокойнее. А громкие слова -  так  не
приучен к ним  Прима.  Об  одном  лишь  сожалел  -  что  не  смог  взять
Железнодорожника раньше. Да еще, пожалуй, что не пристрелил его в момент
задержания. Прима отгонял от себя саму мысль о том, что могло быть тогда
с Алеськой, с его младшенькой  и,  наверное,  любимой  дочурой  (хотя  и
говорят, что  нет  у  родителей  любимых  детей),  если  б  не  подоспел
Алексашка. Выходит, ему Прима обязан  жизнью  своей  младшей.  Да  и  не
только Прима. Вот тебе и городской дурачок, низкий ему поклон  в  ножки.
Вряд ли  Железнодорожника  удалось  бы  так  быстро  взять,  если  б  не
Алексашкин рисунок.
   Прима  так  и  заявил  газетчикам.  Именно  этот  рисунок,   портрет,
выполненный с  фотографической  точностью,  позволил  взять  маньяка  по
горячим  следам.  Только  на   Алексашкином   портрете   Железнодорожник
выглядел... по-другому, что ли?  Хотя  сходство  фотографическое.  Но...
Алексашка умудрился увидеть в нем что-то еще,  от  чего...  брала  жуть.
Прима помнит, как он в детстве был в Пятигорском краеведческом музее,  и
помнит картину по произведению Лермонтова "Демон". Там все было  другое,
но...  глаза.  Прима,  оказывается,  на   всю   жизнь   запомнил   фразу
экскурсовода, хотя узнал об этом только  сейчас.  "Провалы  в  потаенный
адский пламень". Так это назвал в то давно отцветшее  утро  экскурсовод.
Точно такие же глаза были на рисунке Алексашки.
   А Железнодорожник, державший столько времени в  страхе  всю  область,
оказался сереньким, неприметным  и  сравнительно  молодым  человеком.  И
ничего такого в его глазах Прима не обнаружил. Никаких отсветов  адского
пламени. Не мудрено, что его так долго не могли взять. И с места работы,
и  с  места  жительства  сплошные  положительные  характеристики.  Прима
прочитал    первые    отчеты    психиатрической    экспертизы.     Когда
Железнодорожнику было четыре года, у него на глазах под колесами  поезда
погибла старшая сестра, заменившая мальчику мать.
   Страшная трагедия, кто ж спорит... Поэтому еще в школе он  постарался
"спасти" одну девочку,  к  которой  испытывал  влечение,  от  повторения
подобной катастрофы, от поезда. От страшных металлических, ревущих в его
голове вагонных колес.
   Выходит, при помощи шелковых удавок и опасной бритвы "спасал" он свои
жертвы от безжалостных жерновов с грохотом проносившегося поезда-убийцы.
Фрейдизм, сплошной фрейдизм. Прима захлопнул  отчет:  фрейдизм-мудизм...
Теперь эта бодяга может затянуться. Если  его  еще  признают  психически
невменяемым... Но Прима свою работу выполнил, хоть  и  сожалел,  что  не
пристрелил Железнодорожника в момент задержания.
   Но было кое-что еще,  не  позволяющее  вот  так  вот  все  бросить  и
отправиться поправлять здоровье в Кисловодск. Неожиданно  в  простеньком
деле по убийству молоденькой шлюшки Александры Афанасьевны Яковлевой,  в
деле, которое на девяносто девять и девять десятых процента все  считали
закрытым, выглянули те самые глаза с Алексашкиного  рисунка.  Провалы  в
потаенный адский пламень...
   Прима вошел в купе и устроил свой чемодан в нише над проемом двери.
   Постель была уже застеленной,  симпатичное  розовое  (Ох!  Прямо  для
молодоженов) покрывало, чистые занавески с  волнами  и  надписью  "Тихий
Дон", на столе  в  маленькой  вазочке  красного  стекла  букетик  летних
цветов.  Прима  запустил  руку  под  покрывало,   потрогал   постель   и
удовлетворенно крякнул  -  постель  была  не  сырой.  Хоть  деньги  свои
отрабатывают, СВ все же.
   Прима выглянул в окно - сейчас стояли самые длинные дни, и,  несмотря
на приближающийся  вечер,  солнце  еще  ярко  светило  в  мягкой  синеве
июньского неба. А поезд уже  бежал  по  рельсам.  Прима  какое-то  время
послушал убаюкивающий стук вагонных колес: вот  уже  проехали  небольшой
городок Аксай, значит, дальше - Новочеркасск.
   Дверь купе открылась.
   - Чайку не желаете? - Молоденькая чернявая проводница держала в руках
шесть стаканов горячего  чая  в  металлических,  с  изогнутыми  ручками,
подстаканниках.
   - А как же, доченька, - улыбнулся Прима, - без чая мы никуда.
   - Пожалуйста. И сахарку.
   - И сахарку, - кивнул Прима. - Вагон у вас - прелесть. Чистенький.  И
цветочки.
   - Цветочки. - Она, польщенная, улыбнулась:
   - Все ж приятней ехать-то.
   Ведь правда?
   - Точно.
   - Вот ваш сахар. И лимон.
   - А как в Москве погода? Не холодно?
   - Ой, да что вы, жара. Хуже, чем у нас.
   - Да, душновато.
   - Включили кондиционер. Минут  через  двадцать  станет  прохладно.  У
нас-то вагон супер. А вот  в  плацкарте  сейчас...  Во,  уже  прохладней
становится.
   Вы пока двери не открывайте, быстрее тут у вас климат наладится.
   - Спасибо тебе, дочка.
   - Потом пройду билеты соберу.
   Она все еще держала в руках пять стаканов  чая.  Прима  сквозь  белую
просвечивающую блузку увидел ее нижнее белье на загорелом  теле,  увидел
цепочку с небольшим крестиком рыжего золота и такие же рыжие  сережки  в
ушах, увидел, какие у нее были длинные ресницы, и почему-то подумал, что
некоторые вещи могут складываться не так  уж  и  плохо.  Вот,  например,
чья-то молодая жена, а может, чья-то невестушка (они  иногда  специально
обручальные  кольца  надевают),  заботливая  и   внимательная.   Повезло
кому-то. Или еще повезет.
   - А ты что ж, одна в вагоне, без сменщицы? - поинтересовался Прима.
   - Так вышло в этот раз. Придется туда-сюда одной прокатиться.
   Она рассмеялась чему-то своему и закрыла за собой дверь.  Совсем  еще
девчонка.
   Прима  достал  из-под  стола  пакет  со  снедью,  собранный  Валюшей,
покопался в нем: были там и половинка жареной курицы, и вареные яйца,  и
помидоры с огурцами, хлеб, масло, сыр. "Во нагрузила-то, а  ехать  всего
ночь.
   Валюнчик ты мой, все уже, скоро махнем с тобой на кислые воды". Прима
решил, что ужинать еще рановато, поэтому  извлек  из  пакета  лишь  свою
металлическую фляжку. Коньяк. С его язвой пить-то можно было лишь водку,
не коньяк, не вино, и не дай бог пивка хлебнуть - но вроде не беспокоила
его язва в последнее время, а побаловать себя рюмочкой коньячку  с  чаем
Прима очень любил. Тайно, чтоб Валюша не видела.
   Коньяк помогал ему сосредоточиться. У каждого  имелись  свои  уловки,
кто-то курил, кто-то не мог сосредоточиться на  полный  желудок,  а  вот
Приме помогал коньяк.
   Прима поднялся, вынул из  ниши  чемодан,  взял  оттуда  свою  рабочую
папку. Чемодан поставил на место. Отпил чаю, чтобы не расплескать.
   В ту страшную ночь, когда Тьма сгустилась над донскими степями и там,
за кругом света от  настольной  лампы,  чудились  Приме  бешеные  звери,
выползшие из этой Тьмы, Алексашка сделал еще  и  второй  рисунок.  Также
выполненный с  фотографической  точностью.  Забавная  выходила  история.
Алексашка, городской дурачок, подстригающий  кусты  и  радующий  детишек
всякими безделицами... И все это время  он  видел  то,  чего  не  видели
остальные.
   В колпачок от фляжки Прима до краев  налил  коньяку,  поднял  его  и,
обращаясь к воображаемому собеседнику, проговорил:
   - Ну, будем.
   Коньяк обжег пищевод, Прима немножко подождал, чувствуя, как приятное
тепло разливается по организму,  потом  завинтил  крышку.  Хватит  пока.
Может,  попозже,  перед  сном,  еще  рюмочку,  но   пока   хватит.   Эх,
трезвенники-язвенники...
   "Сыщики-прыщики". Прима улыбнулся, вспомнив  считалку  своей  младшей
дочери Алеськи.
   Провалы в потаенный адский пламень.
   Прима изо всех сил отгонял это неприятное чувство  (что-то  не  так),
пытающееся проникнуть в его организм через больной желудок и  затем  уже
поселиться в голове, отравляя все его  существование.  Нет,  теперь  все
налаживается и ситуация под контролем. Пусть даже  простенькое  дело  по
убийству  молоденькой  шлюшки  Александры   Афанасьевны   Яковлевой   из
провинциального городка  Батайска,  дело,  явно  не  тянущее  на  что-то
большее обычной криминальной разборки, и привело теперь Приму к  поездке
в столицу.
   Что ж, неудивительно, ведь этот странный, похожий на чью-то неудачную
шутку факс тоже пришел из столицы. С Центрального телеграфа.
   На листе бумаги была  фотография  потерпевшей,  Яковлевой  Александры
Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме (это  уличная-то
девочка) и стояла на лестнице. Вернее, она по ней спускалась, совершенно
не позируя фотографу; она просто шла по своим делам, быть может, даже не
догадываясь  о  существовании  фотографа.  За   ее   спиной   находились
стеклянно-металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По  всему
фронтону  этого  шикарного  офисного  здания  было   написано.   "Группа
"Континент"".
   Прима кое-что знал  об  этой  группе  компаний  -  еще  бы,  одна  из
богатейших и влиятельнейших групп страны,  им  и  положено  иметь  такой
офис. С этим вопросов не возникало.
   Конечно, потерпевшую  Яковлеву  могли  там  сфотографировать  раньше,
но... зачем? Кому  это  могло  понадобиться?  И  зачем  теперь  все  это
анонимно пересылать ему?
   Шутки?
   Внизу листка имелась приписка.
   "Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают".
   И все. Всего девять слов.
   Сюрприз...
   Сюрприз.    Шутка.    Нелепая    и    глупая.    Но...    по    опыту
оперативно-следственной работы Прима знал, что  добивается  успеха  лишь
тот (сыщики-прыщики), кто готов рассматривать все версии, в том числе  и
самые безумные. Самые безумные - прежде всего. Факс в  качестве  чьей-то
нелепой и глупой шутки мог  бы  "умереть"  у  него  на  столе.  Один  из
ключиков к разгадке покрылся бы канцелярской пылью. Вместо  этого  Прима
отослал факс обратно в Москву, на Петровку, своим коллегам. Благо всегда
есть к кому обратиться.
   Помогите,  мол,  ребята,  разобраться,  тут   вот   моя   потерпевшая
запечатлена, ерунда какая-то выходит. Может, и бодяга все это  -  гонять
бумажки туда-сюда, но  если  что,  так  поделитесь,  помогите  прояснить
картинку.
   Прима  не  делал  официальных  запросов,  он  попросил   знакомых   о
любезности, в тот момент он и не думал разрабатывать "Континент". В деле
по убийству Александры Афанасьевны Яковлевой так  высоко  он  не  метил.
Ответ пришел от  Пети  Новикова.  Они  с  Примой  не  являлись  близкими
товарищами, зато Петр Григорьевич Новиков ходил в кунаках  у  Назира  из
Кисловодского РУВД (того самого: "Гылдыр стоял, как пик Эне!"),  и  пару
раз по молодости они вместе отдыхали в  Домбае.  Золотые  были  времена.
Прима помнил Петю Новикова как очень симпатичного человека.  От  него  и
пришел ответ.
   Этот ответ Приму ошеломил.
   - Черт побери, - проговорил Валентин Михайлович, - это  что  ж  такое
получается?.. - Потом он извлек Алексашкин рисунок, и  его  рука  начала
автоматически нащупывать в кармане пачку сигарет. - Это  как,  етти  его
мать...
   Мы что, вытащили главный приз?
   Наконец рука Валентина Михайловича наткнулась на пачку "Явы".  Только
сигареты лежали на столе.
   - Это ж от кого такой подарок? - глухо проговорил Прима, еще не  веря
в реальность того, что открылось  его  внутреннему  взору;  все  ниточки
начали связываться, элементы мозаики, этого темного,  опустошающего  его
паззла, в который с Примой играли все  это  время,  начали  складываться
совершенно неожиданным образом... В такой же  неожиданный,  быть  может,
даже безумный рисунок. Но в этот момент, чувствуя, как волны охотничьего
азарта захлестывают его, Прима не обратил внимания на вроде бы  случайно
вырвавшийся вопрос. "Это ж от кого такой подарок?" В тот момент  еще  не
обратил.
   Потому  что  двумя  сутками  ранее  его  не  меньше  ошеломил  второй
Алексашкин рисунок, а вернее, показания по нему  главного  свидетеля  по
делу Яковлевой, ее ближайшей подруги Наталии Смирновой.
   Нашли ему  Наташу,  нашли  девочку,  помогли  ребята  из  Ростовского
управления, хотя Прима и не объявлял Смирнову в розыск. Что бы мы делали
в это разваливающееся время, если б не поддержка и помощь друзей?
   Прима шел как по струнке, он совершенно  не  знал  дороги,  полностью
отдаваясь в руки собственной интуиции. Уже  сейчас,  сделав  в  вечернем
поезде, идущем в Москву, большой глоток коньяку, Прима с удовлетворением
подумал, что пока вроде бы  умудрился  не  допустить  ни  одной  ошибки.
Сейчас, когда он уже разворошил это осиное гнездо, когда уже  обнаружил,
что все каналы информации оперативно перекрыты - или перекрываются прямо
на глазах, когда от Петра Григорьевича Новикова узнал, что  на  странный
факс очень быстро прореагировали  "федералы",  Прима  еще  раз  мысленно
поблагодарил свою интуицию за то, что  она  провела  его  в  темноте  по
тонкой струнке, не позволив сорваться вниз.
   "А ведь поводов для прокола было  более  чем  достаточно,  -  подумал
Валентин Михайлович, - например, объявить официально Наталию Смирнову  в
розыск.
   Не говоря уже о более серьезных вещах".
   На втором рисунке Алексашки был изображен какой-то диковинный  зверь,
точнее  рыба,  похожая  на  сказочное   чудовище,   чудо-юдо   рыба-кит.
Мифологический рисунок, вроде  японского  дракончика.  Но  со  странным,
мутным чувством, Предчувствие. Темное понимание.
   Прима уже понял, где он видел его раньше. Правда, мельком.  Почти  не
обратив на него  внимания.  Это  была  татуировка.  И  он  видел  ее  на
внутренней  стороне  бедра  потерпевшей,  хотя   лучи-плавники,   изящно
изгибаясь, приближались к паху. Рисунок оказался совсем небольшим  и  на
весьма интимных местах. О  его  существовании  могли  знать  лишь  очень
близкие люди. Ну и разумеется, тот, кто его делал.
   Прима видел татуировку на теле потерпевшей в момент ее опознания.
   В ситуации  с  Александрой  Афанасьевной  Яковлевой  эту  татуировку,
конечно, могла еще видеть  и  Наталия  Смирнова.  Учитывая  их  ремесло,
барышням скорее всего  неоднократно  приходилось  наблюдать  друг  друга
обнаженными.
   Так  в  чем  дело?  Почему  городской  дурачок   Алексашка,   мучимый
некоторыми  несоответствиями,  делает  этот  рисунок?  Узнать   это   не
составило труда. Прима был  мягок,  он  действительно  чувствовал  перед
Алексашкой свою глубокую вину плюс испытывал безмерную благодарность  за
спасение Алеськи. Прима был очень  мягок.  Он  лишь  только  просил,  не
нажимая, ни на чем  не  настаивая.  И  кое-что  прояснилось.  Алексашка,
конечно, не мог быть в числе клиентов потерпевшей, но и он...  видел  ее
обнаженной. Он наблюдал за ней. У  них  окна  были  напротив.  Алексашка
признался в этом с какой-то смутившей Приму простотой.
   Доверительно и прямо.
   - Она была красивая, - вздохнул Алексашка, - и все тело  у  нее  было
чистым. Я б заметил такой интересный рисунок, - сказал он. -  Тем  более
на таком месте, - добавил Алексашка чуть испуганно.
   Татуировка. Рыба-дракон. И  Прима  видел  ее  прежде.  Совершенно  не
придав этому значения.
   И что? Это что за чушь? Она могла себе сделать с десяток татуировок.
   В последнее время потерпевшая почти не находилась в Батайске, а какие
уж там увлечения могли возникнуть в столице, одному Богу известно. Но  и
Алексашка ни на чем не настаивал, он лишь протянул Приме свой рисунок  и
пожал плечами.
   - Может, это ничего не значит, - пролепетал Алексашка.
   "Ну конечно, - поморщившись, подумал Прима, - так-то лучше. Зачем вся
эта чушатина? Итак, из этого дела уже прет какое-то дерьмо... И еще  эта
чушь с татуировками!"
   Так бы хотел думать Валентин Михайлович, только...
   Только  Прима  (все  же  чутье  редко  подводило  его)  заметил  одну
особенность, связывающую оба Алексашкиных рисунка. И на  фотографическом
портрете   Железнодорожника,   и   на   рисунке   вытатуированной   рыбы
присутствовала одна особенность. Это были глаза,  в  чем-то  похожие  на
обоих рисунках.
   Провалы в потаенный адский пламень.
   И Прима все с тем же ощущением ватной пустоты в районе желудка  вдруг
почувствовал, что, вполне возможно, все это не совсем чушатина. И нечего
наслаждаться успокаивающим самообманом. Так или  иначе,  подумал  Прима,
но, скажем мягко, Алексашка не совсем нормальный человек. Может, он и не
дурачок, но в  любом  случае  с  рациональной  точки  зрения  не  совсем
психически нормален. И он рисует то, что ему подсказывает его  неведомая
интуиция, то,  что  внушило  ему,  быть  может,  неосознаваемое  чувство
тревоги. В обоих случаях. То,  что  связывало  в  его  зрении  оба  ряда
преступлений. Глаза  на  обоих  рисунках,  провалы  в  потаенный  адский
пламень. И здесь уже вряд ли можно было отыскать следы логики  (конечно,
потерпевшая  могла  сделать  с  десяток  татуировок,   это   ничего   не
доказывает!), здесь, увлекаемый Алексашкой, Прима  вступил  в  тревожные
области темного знания.
   Предчувствие. Темное понимание.
   Прима доверял своему профессиональному чутью, и оно его не подводило.
   Почему же он должен отказывать Алексашке в наличии у него своей формы
подобного чутья? По крайней мере от попытки сделать это его  не  убудет.
Алексашка нарисовал то, что чувствовал, то, что пугало его. Как животные
чувствуют  грозу,  так  некоторые  люди  чувствуют  беду.   Конечно,   с
логической точки зрения он ничего не мог знать про эту татуировку, в том
числе и того, когда она появилась, но его чутье, интуиция заставили  его
нарисовать оба рисунка.
   А вот теперь Прима и его логический аппарат  могут  использовать  эту
информацию по своему усмотрению. И  здесь  как  раз  все  очень  неплохо
складывается. Главный свидетель по  делу  Яковлевой,  Наталия  Смирнова,
очень испугалась чего-то. Настолько, что  это  заставило  ее  попытаться
исчезнуть. И Прима прекрасно помнил, когда это произошло. Вовсе не в тот
момент, когда ему сообщили, что  Смирнову  нигде  не  могут  найти.  Это
произошло раньше. На опознании тела  Яковлевой.  Когда  из-под  простыни
свесилась  нога  потерпевшей.  Теперь,  прокручивая  в  голове,   словно
кинопленку, последовательность событий, Прима видел это наверняка. Когда
из-за самопроизвольного  сокращения  мышц  свесилась  нога  потерпевшей,
Наталия Смирнова вздрогнула. И это была вполне понятная реакция. А потом
тело положили в первоначальное положение, и для этого подняли  простыню.
В этот короткий момент Наталия Смирнова увидела что-то. И вот  тогда,  к
удивлению Примы, она так сильно переменилась.  Замкнулась  и  попыталась
побыстрее уйти. Вот тогда она испугалась по-настоящему.
   Интересно, что могло напугать  человека  сильнее,  чем  зрелище  тела
ближайшей подруги с перерезанным горлом? В числе прочего,  как  одну  из
версий, вполне резонно предположить,  что  это  могла  быть  татуировка.
Понятно, что отдает детективными романами  в  стиле  Шерлока  Холмса,  и
любая неосторожная фраза может выставить его дураком, но... Прима не раз
повторял прочитанную где-то фразу о том, что мент может быть тупым, мент
может быть старым, но не может быть одновременно старого и тупого мента.
Это уж увольте! Поэтому, подчиняясь  своему  чутью  и  готовясь  снимать
свидетельские показания у вновь  появившейся  Наталии  Смирновой,  Прима
решил сыграть ва-банк.
   Он  лишь  мягко  пожурил  Смирнову  за  то,  что  она   исчезла,   не
предупредив. Они поговорили о потерпевшей, об Александре, Саше. А потом,
внимательно посмотрев на девушку, Прима внезапно переменил тему.
   - Дочка, - сказал он, - не стоит играть такими вещами.
   Прима убрал со стола чистый листок бумаги, и под ним оказался  второй
Алексашкин рисунок. Татуировка.
   Валентин Михайлович Прима не знал, что произойдет  дальше,  он  опять
балансировал на тонкой струнке, но Наталия Смирнова  вздрогнула,  увидев
рисунок, на мгновение ее зрачки расширились, и краска  отхлынула  от  ее
щек. Вот тогда Прима понял, что находится на правильном пути.  И  теперь
надо лишь ждать и быть крайне осторожным, делая следующий шаг по  тонкой
струнке.
   - Я... не... - Наталия Смирнова запнулась, ее голос внезапно сел, она
как зачарованная смотрела на рисунок, потом подняла  голову.  И  ничего,
кроме страха, Прима в ее глазах не увидел.
   Валентин Михайлович Прима прекрасно понимал, что  любое  неосторожное
слово - и все закончится. Поэтому он лишь  мягко  отодвинул  от  Наталии
рисунок и понимающе покачал головой.
   - Я... не... играю... - глухо отозвалась Наталия Смирнова. - Вы...
   Прима медлил. Компьютер в его голове бешено прокручивал все возможные
варианты. Прима мог бы попытаться прижать ее дачей ложных показаний  или
сокрытием важных для следствия сведений; вместо  этого,  подчиняясь  все
той же интуиции, он негромко произнес:
   - Дочка, я ведь только пытаюсь помочь тебе. Мы оба должны попытаться,
ради тебя и... Саши.
   И в это же мгновение Прима сам удивился тому, что  сказал.  Почему  -
"Саши"? Ведь он хотел  сказать  что-то  другое.  Александра  Афанасьевна
Яковлева мертва. И Прима хотел сказать что-то другое. Например,  "памяти
Саши" или "светлой памяти Саши". Но Прима не  стал  себя  поправлять.  В
этой мгновенно повисшей тишине Прима не  стал  себя  поправлять.  И  ему
показалось, что он прожил целую вечность, хотя прошло не больше секунды,
прежде чем где-то  далеко  он  услышал  слабый,  словно  больной,  голос
Наталии Смирновой:
   - Вы... думаете... что... Саша...
   Она умолкла.
   Сердце Примы начало биться интенсивнее.
   "Что? Что ты хотела сказать, дочка?! Я думаю "что"? Что Саша жива"?
   Да? Это испугались произнести твои губы?"
   Тишина делалась густой, почти осязаемой. И Прима решился.
   - А ты  как  считаешь?  -  скорее  утвердительно,  чем  вопросительно
произнес он.
   Что-то задрожало в этой повисшей  тишине.  Хрусталинки.  Слезы.  И...
целый поток слез вырвался из глаз Наталии Смирновой. Плотины прорвало.

***

   Прима получил свой приз.
   - Она говорила, что это знак, - услышал Прима сквозь грудные рыдания.
   - Эта рыба - знак. Бедная, глупая моя.
   Прима слушал ее рыдания, чувствуя  неприятный  холодок  в  той  самой
ватной полости в районе желудка. Опаньки, как все повернулось!
   "Она говорила, что это знак. Эта рыба - знак". Вот куда  вынес  Приму
Алексашкин рисунок. Только главным было другое.
   Вы думаете, что Саша...
   Жива?
   Ах ты, бедная Саша! Действительно ли тебя забрали с собой эти бешеные
звери, выползшие из Тьмы, или...
   Прима снова стоял у черты, невидимой черты темного, безумного круга.
   Валентин Михайлович молча налил стакан воды, протянул его девушке.
   - Ничего, дочка, ничего, - мягко сказал он.
   Дальнейшее было делом техники.
   Наталия Смирнова никогда не видела эту татуировку на теле  Александры
Афанасьевны Яковлевой. По крайней мере до тех пор, пока  та  была  жива.
Она о ней только слышала, при очень странных обстоятельствах,  и  видела
расчерченную  салфетку,  на  которой  нетвердая   рука   Саши   пыталась
воспроизвести этот рисунок. И Наталия Смирнова действительно  не  знала,
на чьем теле в тот страшный вечер опознания в морге ей пришлось  увидеть
эту так напугавшую ее диковинную  рыбу,  наколотую  иглами  по  когда-то
живой коже и раскрашенную в какие-то детские радужные цвета.
   ...К этим дурацким Сашиным  историям  про  счастливую  рыбу,  которая
якобы должна принести ей удачу, Наталия Смирнова  уже  привыкла.  Да,  в
подпитии, или, как это называла Наталия, "под кайфом" (вполне  возможно,
что девушки баловались наркотиками. Кто ж в Ростове-папе из людей ночных
профессий не баловался наркотой?), Александра Яковлева несла всякий бред
о ее счастливой рыбе.  Которая  спасла  ее  когда-то,  в  ту  далекую  и
солнечную пору, когда Саша была еще ребенком и, не рассчитав силы,  чуть
не утонула в седой пене Каспийского  моря.  Об  огромной  белой  рыбе  с
человеческими глазами, которую с тех пор искала Саша, но та больше  себя
не показывала.
   - Выдумщица ты, Сашка, - смеялась Наталия Смирнова,  -  в  Каспийском
море нет дельфинов.
   - Я и не говорю, что это был дельфин. Это была моя особенная рыба.
   Она плывет где-то там, в голубой бездне, и когда-нибудь принесет  мне
удачу.
   Все это Прима знал. Эти свидетельские показания Смирновой,  сделанные
еще в первую их встречу,  у  Примы  имелись.  Правда,  Наталия  Смирнова
уточнила, что подобные эксцентричные заявления  Александра  делала  лишь
"под кайфом".
   - Она была наркоманкой? - спросил тогда Прима.
   - Э...Э, мы так не договаривались, - возразила Наталия Смирнова. -  Я
это рассказала, чтобы вы знали -  иногда  она  говорила  странности,  но
только связанные с этой рыбой.  Понимаете?  Чтобы  с  этим  вопросом  не
осталось неясностей.
   Теперь с этим вопросом не оставалось неясностей. Теперь  Прима  знал,
чего так сильно испугалась Наталия Смирнова и что она попыталась  утаить
в своих первых свидетельских показаниях. С каким-то неприятным  чувством
Прима вдруг понял, что скорее всего она пыталась утаить это  и  от  себя
самой.
   Всю осень, зиму и весну, предшествовавшие гибели потерпевшей, Наталия
Смирнова видела, что ее ближайшая подруга зачастила в Москву. Что ж, все
понятно, более того - похвально: человек решил  изменить  свою  жизнь  и
готовится к поступлению в вуз.  И  это  была  история  номер  один.  Так
сказать, общеупотребительная и все объясняющая.  Саша  давно  собиралась
поступать  учиться,  это  уже  не  первая  попытка  ("А  до  этого  -  в
художественное училище поступала.
   Путаная она  у  меня  была,  все  мечтала  чего-то"),  и  Саша  давно
собиралась поставить на прошлом точку ("Сашу было за что уважать").
   С тем же самым неприятным чувством Прима обнаружил, что за  несколько
минут беседы Наталия Смирнова, если присмотреться, дала две, по  сути  -
прямо противоположные, характеристики потерпевшей. Ну да ладно. Движемся
дальше.
   Александра Афанасьевна Яковлева решила уехать из дому, перебраться  в
Москву в новом качестве и поставить на  прошлом  жирную  точку.  Скопила
кой-каких деньжат, потому что учиться решила  в  известной  коммерческой
школе бизнеса. По своим абитуриентским делам она и зачастила в  столицу,
все учебники с собой таскала и штудировала какие-то  мудреные  книги  по
экономике.  Прима,  невзирая   почти   что   на   четвертьвековой   опыт
оперативно-следственной работы,  в  принципе  был  готов  поверить  и  в
подобные намерения.  Любому  человеку  можно  дать  шанс.  Хотя,  честно
говоря, все это похоже на сладенькие песни для доверчивых девочек. Ну не
пой ты мне песен! Хотя в принципе Прима готов был задавить в себе  мента
и допустить существование подобного шанса: человек начинает новую жизнь.
Пусть.
   Смотрим, смотрим на вещи дальше, более внимательно.  Вне  зависимости
от желания поставить на прошлом точку,  возвращаясь  из  столицы  домой,
Александра своей самой древней профессии все же не изменяла.  Во-первых,
надо  было  на  что-то  жить,  во-вторых,  с  Шандором,  их   ростовским
покровителем, шутки были плохи ("сутенером" - произнес Прима  бесцветным
голосом. Наталия пожала плечами и ничего на это возражать не стала).  То
есть внешне все оставалось по-прежнему.
   Кроме... некоторых изменений, которые явно происходили с ее подругой.
Не просто макияж,  и  не  просто  прическа,  и  даже  не  просто  манера
говорить. Хотя после каждых  Сашиных  возвращений  из  Москвы  ее  южная
ростовская речь и хлесткий жаргон сменялись непривычно мягким московским
аканьем и становились прежними лишь через несколько  дней.  Но  это  все
понятно:  другая  среда,  столичная  атмосфера  -  как  говорится,   нет
вопросов. Если б этим все и исчерпывалось. Но Саша становилась другой. И
Наталия не могла определить качества этих изменений. С одной стороны,  с
плохо скрываемой гремучей  смесью  тихой  зависти  и  такого  же  тихого
восхищения Наталия видела, что подруга становится...  явно  лучше.  Боже
мой,  красавица,  прямо...  леди,  да,  понимаете,  деловая  женщина.  С
другой...
   - Признайся, Сашка, что хахалем богатеньким обзавелась!
   - Говорю же - нет.
   - Ну чего  от  меня-то  скрываешь,  пустая  башка?  Сашка,  он  чего,
старпер, что ли? Так это нормально!
   - Да отстань, Наталка, - смеялась Саша и стучала по дереву, чтоб  "не
сглазить".
   Не  "кололась"  Александра  насчет  своего   возможного   московского
"хахаля", проявив в этом  вопросе  неожиданную  твердость.  Лишь  только
говорила, что все уже скоро изменится. Очень, очень сильно изменится.  И
тогда - фантазерка! - обещала не позабыть и о Наталии:
   - Ты что, знаешь, где найти  клад?  Карту  по  дешевке  прикупила?  -
смеялась Наталия.
   - Да, я знаю, где найти клад, - совершенно серьезно ответила Саша.
   К подобного рода заявлениям Наталия  давно  привыкла.  Все  они  были
модификациями продолжений безумных историй про Рыбу.
   (Конечно, подумал Прима и снова ощутил  шевеление  ватной  пустоты  в
районе собственного желудка, - ведь у нее имелась эта Рыба. С ума сойти,
прямо Алые паруса, которые ждала юная Ассоль.)  Только  на  этот  раз...
присутствовало  что-то  в  ее  глазах,  что-то  безнадежно   утраченное,
пришедшее на смену простой и чуть грубоватой веселости.
   "Я не знаю, как это объяснить,  понимаете,  словно  она...  заключила
сделку, после которой по-прежнему уже ничего не будет.  Ну,  не  знаю...
Сашка... понимаете, с  ней  всегда  было  весело  и  как-то  хорошо.  Вы
поверьте мне, я кое-что в этом понимаю. Довольно крутые мужики  (ох  как
они не любят, когда их называют "мужиками") могли... ну, поплакаться  ей
в жилетку, что ли. Если вы понимаете, о чем  я...  Как  тепло  очага,  к
которому тянет".
   - Сделку? - спросил Прима.
   - Нет, нет, - проговорила Смирнова. - Вы  опять  за  свои  штучки.  Я
сказала "словно сделку". Не знаю я...  Как  могу,  так  объясняю.  Зачем
придираться к словам?
   - Незачем, - успокоил ее Прима.
   Но Наталия продолжала говорить без особого нажима со  стороны  Примы:
видимо, она очень долго носила то темное и пугающее ее внутри.
   "Сделка, - подумал Прима, - вне зависимости от того, что имела в виду
Наталия, очень подходящее  слово.  Ведь  иногда  в  процессе  заключения
выгодной сделки ты узнаешь кое-что  новенькое.  Например,  что  способен
заплатить ту цену, которую никогда раньше не ожидал от  себя.  Заплатить
за Алые паруса то, про что не было написано в  книжках.  Тут  уж  не  до
беззаботной веселости в глазах".
   В общем-то почти четвертьвековой опыт следственной работы  не  подвел
Приму и на этот раз.
   Был один срыв. Всего лишь один короткий миг, который,  однако,  успел
предложить совсем другую версию происходящих с Сашей перемен. И это была
история  номер  два.  Та  самая,  от  дрожащей  темноты  которой   столь
безуспешно пыталась отгородиться Наталия Смирнова.
   Они ужинали вдвоем, Саша и Наталия, в  ресторане  "Поплавок".  В  тот
вечер они не работали, у них был выходной, привычный девичник - ужин  на
двоих в  отдельной  кабинке.  Долго  и  весело  болтали,  хотя  по  мере
продвижения ужина Наталия видела, что с Сашей творится что-то неладное.
   -  Понимаете,  обычно  мы  ограничивались  бутылкой  шампанского  или
красного сухого вина, а тут перепили виски. Очень сильно перепили,  хотя
прежде Саша никогда не жаловала этот напиток, говоря, что он  напоминает
ей самогон.
   Она вообще была слабой выпивохой,  быстро  напивалась  и  чувствовала
себя потом отвратительно. В общем-то она не любила алкоголь, а с тех пор
как решила уехать учиться, так к спиртному вообще почти не  прикасалась.
Ну а тут натрескались мы с ней прилично, и когда я поняла, к  чему  идет
дело,  Сашка  была  уже  неуправляема.  -  Наталия   Смирнова   печально
улыбнулась чему-то своему и попросила у Примы разрешения покурить.
   - Конечно, - позволил Прима и неожиданно  извлек  из  верхнего  ящика
своего стола пачку сигарет "Парламент". - Вот, - сказал он, - это  твои,
дочка.
   - Как? А...
   - С прошлого раза остались, - объяснил Прима, - забыла ты у меня. А я
их приберег для этого раза.
   - Я гляжу, - усмехнулась Наталия, одарив Приму быстрым взглядом, - вы
серьезно подготовились.
   - Да, я подготовился серьезно, - без улыбки произнес Прима.
   В тот вечер они сильно перепили виски, и Саша вдруг опять начала свои
истории про Рыбу и про грядущие сказочные изменения.
   Все  как  всегда.  Привычный  Сашкин  бред  "под  кайфом".  С   одной
поправкой. На которую Наталия сначала даже не  обратила  внимания.  Саша
заявила, что ее чудесная Рыба уже нашла ее. Только она об этом ничего не
знает. Они обе об этом ничего не знают.
   "Ну вот, началось, - подумала Наталия, - совсем барышня перекушала".
   - Ладно, мать, хорош, - усмехнулась Наталия, - набрались мы с тобой в
зюзю.
   - В муку, - согласилась Саша, потом спросила:
   - Ты говорила, что я стала лучше?
   Наталия кивнула и попыталась незаметно отодвинуть от подруги бутылку.
   - Лучше... - Саша вздохнула и быстро отпила виски.
   Она сидела напротив, подперев  голову  рукой,  очень  бледная,  очень
пьяная и очень красивая. Потом подняла голову. Ее взгляд сделался  почти
стеклянным.
   - Ты знаешь, как называется этот стакан? - с  неожиданным  вызовом  в
голосе спросила Саша.
   - Сань, хорош уж пить, собирайся. - Смирнова говорила  с  ней  тоном,
каким обычно говорят с перепившими или с неразумными детьми.
   - Ладно. Но ответь.
   - Какой-такой стакан-макан? - улыбнулась Наталия. - Сашка, давай...
   - Этот. - Саша подняла свой широкий стакан с виски.
   - Стакан и стакан. Бокал! Или...
   - А она знает, - выдохнула Саша, чуть повернула  стакан  в  руках,  и
налитый на треть напиток  заиграл,  отражаясь  во  множестве  граней.  -
Стакан для виски называется тамблерз. Только это все  туфта.  Она  знает
намного больше. Она лучше меня. Это действительно так.  Она  знает,  как
заставить эту жизнь любить себя.
   - Ты чего несешь? Кто чего знает? Мать, собирайся...
   - Она такая же, как и я, - словно с трудом выдавливая из себя  слова,
произнесла Саша. - Не отличить. Только... она лучше.
   - Мать, не пей больше... Слышь, Сань, хватит!
   - Как сестра. Капелька в капельку. Как моя вторая  половина.  -  Саша
усмехнулась, наливая себе  виски;  она  была  совершенно  бледной,  лишь
пятнышко на лбу и уголки  скул  пылали  нездоровой  краснотой.  -  Давай
выпьем.
   - Ну давай. Но потом уже едем. Пора. На посошок.  И  хватит  говорить
всякие глупости. Пустая ты у меня башка.
   - Пустая, - кивнула Саша. Она выглядела совсем несчастной. Через пару
минут Саша расплачется, а еще через пару ей  станет  плохо,  ее  вырвет,
организм постарается избавиться  от  всех  тех  отравлений,  что  в  нем
скопились. А пока Саша сделала большой глоток виски и посмотрела  сквозь
подругу, куда-то в пустоту пространства, словно там,  с  другой  стороны
этой пустоты, открывалось что-то, видимое только ей. Что-то  чудесное  и
путающее одновременно.
   - Знаешь, почему она лучше? - горячо прошептала Саша и  затем  горько
усмехнулась. - Потому что родилась не в Батайске. Вот и все. И  папа  ее
не трахал в детстве.
   - Сань, ты чего?
   - Только у нее моя рыба. Понимаешь, моя!
   - О чем ты говоришь? Кто лучше?
   - Знак. Если бы не это... У нее здесь татуировка. - Саша подняла ногу
на перекладину стула, и ее рука  довольно  вульгарным  жестом  легла  на
собственную промежность. - Здесь, понимаешь? - Рука совершила  несколько
хлопков. - Моя рыба у нее! Надо же, где сделала. Ну может, чуть повыше.
   - Сань, ты...
   - Она такая же, как и я! Жизнь нас перепутала. Я ведь спросила.
   Знаешь,  такой  тест:  бизнес-леди,   продавщица   в   магазине   или
проститутка.  Кем  бы  ты  хотела  быть  меньше  всего?  Она   ответила:
продавщицей меньше всего! Понимаешь?
   - Сань, ты себя нормально чувствуешь?
   - Отлично! Очень хорошо! Ей только повезло больше.
   - О ком ты говоришь?
   - Если б рыба нашла раньше меня, а не ее, - прошептала  Саша,  -  все
могло бы быть по-другому.  Эта  женщина  -  словно  моя  родная  сестра,
понимаешь? У нее есть все. Даже моя рыба - и та у нее! Почему?
   - Да о ком ты говоришь, мать? Что за пьяный бред?
   - ...все  могло  быть  по-другому.  Она  одна  на  нас  двоих.  Такая
несправедливость. Понимаешь? И мне страшно.
   Сашины глаза увлажнились, по щекам уже давно текли слезы.
   - Так, мать, по-моему, ты перегрузилась. - Наталия попыталась придать
своему голосу веселую беззаботность.
   - Они сказали, что с ней все будет в порядке, но теперь я не верю.
   Мне страшно, Наталка. - Саша вся сжалась и  вдруг  протянула  руку  и
схватилась за Натальино запястье. Рука  у  Саши  была  совсем  холодной.
Наталия успокаивающе накрыла ее ладонью.
   - Ну что ты, Сань? Все в порядке. Просто перебрали чуть-чуть.  Все  в
порядке? Эй?..
   Александра высвободила руку и каким-то осторожным, быть  может,  даже
чуть испуганным жестом пододвинула к Наталии салфетку,  и  теперь  стало
ясно, что это она там пыталась начертить в последние несколько минут.
   - Вот  она,  такая  у  нее  татуировка,  -  низким,  хриплым  голосом
произнесла Саша, - но я узнала ее.  Это  моя  рыба.  -  Она  всхлипнула,
словно маленький ребенок. - Если б не этот знак... Если б не моя рыба, я
бы никогда...
   - Из ее глаз вдруг побежали крупные бисерины слез. - И  теперь  я  не
знаю, что будет...
   Наталия несколько секунд пристально вглядывалась в подругу, потом все
же отогнала от себя  тревожное  ощущение:  нет,  все  это  пьяный  бред,
привычный и пьяный бред. Да еще бабий пьяный бред.  Поднялась  с  места,
подсела к  Саше  и  крепко  обняла  ее.  Та  ослабла  в  ее  объятиях  и
разрыдалась.
   - Ну, подруга! - Наталия попыталась рассмеяться. Не сумела.
   Несколько мгновений она молчала, слушая лишь Сашины рыдания.
   Истерика...
   - Пустая ты у меня башка, - произнесла Наталия с  любовью  в  голосе,
чувствуя, что на ее глаза также наворачиваются слезы.
   - Пустая...
   -  Ну  чего  ты  навыдумывала  всяких  глупостей,  а?   Ведь   просто
навыдумывала? Да?!
   - Навыдумывала, - всхлипывая, согласилась Саша. - Прости меня.
   И они поплакали. Вместе. Вдвоем. Быстрые женские слезы. Этого плача о
неведомом никогда не понять мужчинам. Зато он знаком каждой женщине. Так
думала Наталия, вытирая слезы со щек своей расклеившейся  подруги.  Саша
вдруг протянула руку к салфетке и быстро скомкала ее.
   - Чушь!
   Вот и все. Все в порядке. Все глупости прошли. Забылись. И теперь все
будет хорошо.
   - Все будет хорошо, - произнесла Наталия.
   - Да, - с благодарностью отозвалась Саша. -  Еще  повоюем.  -  И  она
рассмеялась. Сквозь слезы.
   А потом Саше стало плохо, и Наталия помогала ей добраться до  дамской
комнаты. Саша справилась сама, не любила она демонстрировать собственные
слабости.
   - Мне уже лучше.
   - Давай, не стесняйся. Не держи эту гадость.
   - Ничего... траванулась просто. Иди, Наталка, я... сама. Приду...
   И Наталия вернулась в кабинку, шепнув по дороге Митричу, охраннику на
выходе, что им нужно такси. Тот понимающе закивал.
   На столе лежала салфетка с рисунком. Несмотря на то что Саша скомкала
ее, она успела развернуться и теперь демонстрировала Сашину рыбу во всей
красе.
   Словно издеваясь. Словно говоря, что можно, конечно, не  обращать  на
нее никакого внимания. Можно скомкать, порвать салфетку  и  не  обращать
внимания на смутное, но цепкое ощущение тревоги, но... от  маленького  и
тонюсенького  голоска,  испуганно  вопящего  там,  в  глубине,   где   и
поселяются все тревоги, испуганно вопящего, что не все в порядке,  вовсе
не все, теперь, пожалуй, и не избавиться. А? Как?! Хочешь попробовать?
   - Чего вылупилась?! -  вдруг  жестко  выговорила  Наталия,  глядя  на
нарисованную Сашей рыбу. Потом взяла со стола  зажигалку  "Крикет",  еще
мгновение смотрела на рисунок и, чиркнув, быстро подпалила салфетку.  Та
сразу же занялась. - Вот и все,  -  произнесла  Наталия,  наблюдая,  как
языки огня пожирают какое-то странное, будто  мифологическое,  существо,
начертанное нетвердой Сашиной рукой. - Рыба не рыба, дракон не дракон, -
проговорила  Наталия,  отправив  горящую  салфетку   в   пепельницу.   -
Татуировка... Чушь!
   История номер два. Наталии Смирновой удалось убедить себя в том,  что
ее не существует. Что эта история была вызвана из небытия просто  пьяным
бредом.
   Глупая, смешная Сашка... Так все и оставалось. До того вечера в самом
начале лета, когда подполковник милиции  Валентин  Михайлович  Прима  не
предложил Наталии Смирновой в качестве одного из основных свидетелей  по
делу об убийстве гражданки Яковлевой опознать тело ее ближайшей подруги.
   Вот тогда тонюсенький испуганный голосочек и завопил во всю  мочь.  И
вместо слез, переживаний и горечи утраты пришла паника. Полная паника...
   ...Сюрприз.
   Только сюрпризов было несколько.
   Алексашкин рисунок и странный, совершенно странный факс,  заставивший
Валентина  Михайловича  Приму   предположить,   что   серийный   убийца,
прозванный Железнодорожником, оказался не единственным  бешеным  зверем,
выползшим из Тьмы, окутавшей донские степи, и.. Вот теперь еще  и  новые
показания Наталии Смирновой. Капелька за капелькой. Капля точит камень.
   Поэтому столь странный факс  и  не  лег  пылиться  под  сукно.  Прима
получил  ответ  на  свой  неофициальный  запрос.  Валентин   Михайлович,
конечно, ждал очередного сюрприза. В этом простеньком деле  об  убийстве
уличной шлюшки сюрпризы теперь сыпались как из  мешка  с  подарками,  да
только ответ из Москвы Петра Григорьевича Новикова Приму, честно говоря,
ошеломил. И все ниточки начали связываться.
   -  Нет,  мы  что,  вытащили  главный  приз?  -   пробубнил   Валентин
Михайлович. Он еще какое-то время смотрел на этот странный факс. - Это ж
от кого такой подарок?
   Прима боялся спугнуть свою удачу. Он  невесело  усмехнулся,  понимая,
что если его догадка верна, то в принципе становится  ясно,  почему  всю
осень, зиму и весну Александра Афанасьевна  Яковлева  штудировала  книги
именно по экономике. Прима протер капельки пота, выступившие на его лбу:
догадка, совершенно дикая, безумная догадка,  которая,  однако,  уже  не
стучалась, а ломилась в двери.
   Ох ты, бедная Саша...
   "Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней  думают".  Такая  имелась
приписочка под фотографией потерпевшей на этом странном факсе.
   Правда. Она хороша. Так хороша, что дух захватывает... Потому  что  в
ответе,  пришедшем  от  Петра  Григорьевича  Новикова,  значилось,   что
красивая деловая дама, спускающаяся по лестнице, скорее всего  вовсе  не
несчастная Примина потерпевшая, а  вполне  ныне  здравствующая  женщина,
которой самое место  находиться  рядом  с  этим  фешенебельным  зданием.
Потому что она является не  кем-нибудь,  а  вице-президентом  крупнейшей
московской компании "Континент".
   - Они похожи как две капли воды, - произнес Прима  словно  треснувшим
пополам голосом. - Вот оно как... Ах ты, бедная Саша...
   Правда, она хороша?
   Правда.
   Много лучше, чем о ней думают.
   Нет комментариев. Пока что нет.

***

   Ее звали Викой, Викторией, а эту - Александрой, и они были похожи как
две капли воды. Они не были сестрами и даже дальними родственницами,  но
на конкурсе двойников явно выиграли бы главный приз. Только кто  из  них
остался там, на этой фешенебельной лестнице, получив свою синюю птицу, а
кто оказался в маленькой батайской квартире, в  ванной,  с  перерезанным
горлом и с засохшим цветком,  вставленным  в  рану  в  качестве  жуткого
украшения? Приме казалось, что он знает ответ на  этот  вопрос,  и  лишь
потом он задался еще одним вопросом:
   "Этот странный факс... Почему? Это ж от кого такой подарок?"
   Валентин Михайлович  не  стал  спешить.  Он  запросил  все  имеющиеся
материалы  по  такой  респектабельной  компании,  как  "Континент".   Он
запросил все, даже неофициальную информацию, используемую, так  сказать,
для   оперативных   целей.   Экономические   схемы,   интересы,   гибель
президента... Партнеры, конкуренты, друзья, враги.  Валентин  Михайлович
выуживал большую рыбу. Очень большую, аж дух захватывало. Приходила пора
ее жарить.
   Для кого-то эта рыба так и не стала Синей Птицей.
   Но Валентин Михайлович не стал спешить, хотя был уже убежден, что все
его ниточки связались. Можно представить, каким бы он выглядел  идиотом,
если б заявился (даже если  б  ему  удалось  пробить  через  прокуратуру
ордер,  в  чем  он  очень  сомневался)  к   вице-президенту   крупнейшей
российской компании, обвинив респектабельную даму, что  она  никакой  не
вице-президент вовсе, а шлюшка из  провинциального  городка  Батайска...
Нелепо?! Да просто абсурд какой-то! У  подполковника  милиции  Валентина
Михайловича Примы перед пенсией окончательно снесло крышу.  Перетрудился
бедолага, к таким грандиозным умозаключениям приходит!
   Над вами, воля ваша, потешаться будут...
   Нет, Валентин Михайлович не стал спешить, хотя для него уже  вопросов
не оставалось. Но Прима выуживал большую рыбу и начнет ее жарить  сразу,
как только подойдет время.
   Звери, выползшие из Тьмы, туда и вернулись. И похоже, они  забрали  с
собой вовсе не  гражданку  Яковлеву  Александру  Афанасьевну,  вовсе  не
бедную Сашу.
   Только этот странный факс... Смутное чувство.
   И, находясь в ночном поезде, идущем на Москву,  Прима  снова  задался
этим вопросом. Это смутное чувство... такое  никогда  не  бывает  просто
так. Увы, не бывает. От кого такой подарок? Главный ключик ему  поднесли
на блюдечке.
   Почему? И если ему кто-то решил указать на сходство,  то  почему  это
сделали не прямо, а таким странным,  насмешливо-двусмысленным  способом?
Чтоб  потянуть  время,  вызвав  ненужный  переполох?  А  ведь  если  еще
исключить фактор Алексашки с его рисунками  и  последовавшие  только  за
этим  показания  Смирновой,  то  вовсе  не  известно,  как  долго  Прима
провозился бы со всей этой петрушкой и к каким умозаключениям он  вообще
бы пришел.
   Почему? Кто-то играет с ним? Зачем?
   А если... Понятно, что кто-то мог знать  о  преступных  намерениях  и
действует в своих интересах, но также возможно... Прима вдруг подумал, а
что, если шоу вовсе не закончено,  оно  продолжается?  И  сейчас  просто
выход новых актеров. И тогда это смутное чувство засигналило с удвоенной
силой. Он отгонял его в азарте погони, словно старый  сыскной  пес  (эх,
сыщики-прыщики!), идущий по следу, но теперь, когда рыбку вроде бы  пора
жарить, это чувство игнорировать стало невозможно. Ведь  вполне  уместно
предположить, что он получил  свой  подарок  вовсе  не  от  неизвестного
недоброжелателя. И вовсе не бесплатно. И тогда  получится,  что  в  этом
темном шоу Валентину Михайловичу Приме тоже отведена своя роль. И он  ее
добросовестно играет. Совершенно не подозревая об этом. Прима  действует
согласно профессиональной логике, но... Даже сейчас, находясь в  поезде,
идущем на Москву, Прима просто играет эту неведомую ему роль.
   Валентин Михайлович смотрел  в  окно.  Фирменный  поезд  "Тихий  Дон"
быстро уносил его на север, навстречу когда-то любимой  Примой  Полярной
звезде.
   Он был тогда подростком и очень увлекался астрономией.  Мечтал  стать
звездочетом. А стал ментом. Вот так бывает в этой жизни. И главное -  ни
о чем не жалеть. Тем более - о прошлом.
   Остановил  Валентин  Михайлович  Железнодорожника,  и  одним  бешеным
зверем, выползшим из окутавшей землю Тьмы, стало  меньше.  Чем  тебе  не
звездочет?
   Только Железнодорожник оказался вовсе не единственным бешеным зверем,
выползшим из этой Тьмы. Был еще один, оставивший в разрезанной ране свое
жуткое украшение. И сейчас Прима снова почувствовал его присутствие.
   - Кто ты такой? Зачем ты пришел? - снова прошептал Прима вопросы,  не
обращенные ни к кому конкретно. И похожие скорее на заклинание.
   Волшебный мешок  вовсе  не  опустел.  Сюрпризы  еще  будут.  Основные
сюрпризы еще впереди.
   А фирменный поезд "Тихий Дон" быстро уносил Приму на север.

***

   - Вика, позвольте еще один вопрос?
   - Все. Уже все. - Она подняла руки в останавливающем жесте.  -  Через
три  дня  объявлена  большая  пресс-конференция.  Придержите   уж   свое
любопытство.
   Пока все наши темы исчерпываются благотворительностью.
   Она ослепительно улыбнулась, а затем чуть рассеянным взглядом  обвела
с полдюжины присутствующих здесь журналистов. Конечно, с чего их  должно
быть больше? Кого интересует благотворительность? Даже если речь идет  о
большом совместном проекте  с  "Горбачев-фондом",  о  строительстве  под
Наро-Фоминском Центра для детей, больных  лейкемией.  Все  правильно!  У
Горбачева и спросят все  интересное.  А  не  у  особы,  которой,  честно
говоря, в последнее время  нечего  демонстрировать,  кроме  сексапильной
задницы да забывчивой рассеянности.
   - Но именно об этой пресс-конференции я хотел вас спросить...
   - Потерпите, - улыбнулась она.
   - Ожидаются какие-либо сенсационные решения?
   - Три дня...
   Она позволила им звать себя просто Викой сразу же, как только  начала
разговор. Потому что она всегда так делала. Но этим ребятам палец в  рот
не клади - откусят всю руку, да еще удобно устроятся на шее.
   - Правда ли, что состояние вашего  здоровья  не  позволяет  выполнять
ваши обязанности в полном объеме?
   -  Вы  что,  специализируетесь  на  кремлевских   интригах?   -   Она
усмехнулась.
   Дружный смех был ответом.
   Время, которое ей отвели на пресс-конференцию,  закончилось,  тема  -
исчерпана. Но честно говоря, ей просто не хотелось уходить. Ей надо было
еще побыть  с  этой  пишущей  братией,  потому  что  через  три  дня  ей
предстояло сделать очень важные заявления. Возможно, самые важные  в  ее
жизни. И сейчас была генеральная репетиция.  Только  об  этом  мало  кто
знал. Иногда она думала, что скоро сама начнет путать, что  в  ее  жизни
взаправду, а что - понарошку.
   - Разрешите, Вика, это  не  вопрос,  я  просто  хотел  выразить  свое
восхищение.
   На его летнем свитере была приколота карточка "Пресса" с фотографией.
   На фотографии улыбалось симпатичное  лицо  в  очках  с  диоптриями  в
тонкой металлической оправе. У оригинала в  отличие  от  изображения  на
фотографии не имелось длинных  волос.  Вместо  них  коротко  стриженную,
почти бритую и,  наверное,  идеальной  формы  голову  украшала  забавная
шапочка типа кожаной тюбетейки. Очки  были  солнечные,  хотя,  возможно,
тоже с диоптриями.
   Она даже не успела понять, как в его руке, словно в  руке  фокусника,
возник...  крохотный  букетик  незабудок.  Наступившая  неловкая   пауза
показалась ей вечностью - пару дней назад ей уже подарили точно такой же
букетик. Незабудки.
   Потом она поняла, что в этом совпадении нет  ничего  удивительного  -
просто именно такими букетиками торгуют  старушки  у  метро.  Она  взяла
протянутые ей цветы.
   - Спасибо.
   Она улыбнулась.
   Даритель цветов оказался вежлив, хотя  сопровождал  ее  до  выхода  с
некоторой настойчивостью.
   - Я сейчас работаю  над  большой  статьей  о  благотворительности,  -
говорил он, - быть может, это могло бы стать интересным для вас.
   - Возможно. - Она пожала плечами.
   -  Такой  собирательный  образ...  Ведь  ваше  имя,  Вика,   означает
"Победительница"?
   Перед самой дверью она остановилась:
   - Можно так сказать. Но надеюсь,  это  не  все,  что  вы  хотели  мне
сообщить?
   - Могли бы мы договориться об интервью?
   - Позвоните мне. - Она протянула свою визитную карточку. - Спасибо.
   Я...
   Она  оглянулась.  Ее  неотлучные  поводыри,  Болек  с  Лелеком,   уже
направлялись сюда, готовые отсечь Вику от назойливых журналистов.
   - Благотворительность. Я думаю, это будет очень большая статья.
   Победительница, - он улыбнулся, - и защитница слабых.
   - Защитница слабых? - Она взглянула на него.
   - Еще одно ваше имя, -  он  все  так  же  вежливо  и  доброжелательно
улыбался,   -    связанное    с    благотворительностью.    Перевод    с
древнегреческого.
   Болек с Лелеком оттеснили группу журналистов, и она позволила им себя
увести.

***

   Ей не понадобилось много  времени,  чтобы  выяснить,  что  "Защитница
слабых" - это действительно древнегреческое имя. Только в ее случае  оно
не совсем связано с благотворительностью. Вернее -  совсем  не  связано.
"Защитница слабых" по древнегречески звучало как Александра.
   Она стояла одна у окна своего  пустынного  кабинета  и  слушала,  как
бешено стучит ее собственное сердце. В руках она теребила этот крохотный
букет незабудок.
   Еще одно ваше имя.
   Потом она все же решилась и взглянула в окно. Место, такое  привычное
место недалеко от "Континента", где обычно стоял нищий, сейчас оказалось
пустым.
   Она вернулась к своему столу, взяла тонкую  сигару,  покрутила  ее  в
пальцах, затем в задумчивости уставилась на  букетик  цветов.  Незабудки
надо было поставить в  воду.  Она  взяла  нож  для  разрезания  бумаг  и
непривычно резким жестом попыталась  рассечь  связывающие  букет  нитки.
Подобный нож не совсем годился для данной процедуры. Из букетика  что-то
выпало. Черт побери, еще не хватало каких-то тайных записок!  Но...  она
уже поняла, что  это  было.  К  счастью  -  никаких  записок.  Аккуратно
свернутые в  небольшой  квадратик  пятьсот  рублей  выпали  из  букетика
незабудок. Она вздрогнула. Быстро перевела взгляд на дверь  -  возможно,
за ней наблюдают или сюда могли  войти  в  любую  минуту.  К  счастью  -
никаких записок. Лишь пятисотрублевая купюра,  скорее  всего  та  самая,
которую пару дней назад она подала нищему.
   Благотворительность.
   Ее  сердце  продолжало  бешено  колотиться  -  что   происходит?   Ее
проверяют? Или...
   Она не может рассчитывать ни на  какие  "или".  В  ее  положении  это
опасно. Смертельно опасно.
   Александра.
   Еще одно ваше имя.
   Еще одно...
   Нитка наконец порвалась. Сейчас надо будет выбрать подходящую вазочку
и попросить, чтобы принесли воды, но прежде...
   Она снова, испуганно ступая, подошла к окну.  Потом  поняла,  что  ей
просто необходимо взять себя в руки. Что бы все это ни значило.
   А вот теперь  привычное  место  нищего  оказалось  занятым.  И  ее  в
общем-то  не  очень  удивило,  что  на  нем   стоял,   словно   случайно
задержавшись,  человек,  десять  минут   назад   подаривший   ей   такой
трогательный букетик незабудок.
   Человек в забавной, похожей на кожаную  тюбетейку,  шапочке,  пишущий
большую статью о благотворительности.
   Еще одно...
   Она стояла у окна, боясь пошевелиться.  Человек  внизу  курил.  Потом
вдруг медленно обернулся, словно случайно поднял голову и...  улыбнулся.
Она застыла, будто парализованная. И хоть  она  все  прекрасно  знала  о
зеркальных отражающих свойствах этих окон, ей  показалось,  что  стоящий
внизу  человек  видит  ее.  И  этот  странный,  еле  уловимый,   то   ли
издевательский, то ли приветственный жест предназначен именно ей.
   Она отступила от окна. Посмотрела на лежащие на столе незабудки.
   - Три дня, - почти неслышно произнесла она. - Только три дня.

3. И голоса, и пальцы имеют отпечатки (I)

   - У меня есть люди на Зубовской, -  произнесла  шефиня.  Она  сделала
небольшую затяжку, огонек быстро побежал по  длинной  сигарете  "Eve"  с
фильтром в цветочек, пепельный столбик  угрожающе  накренился.  -  Любую
экспертизу провести.
   Есть еще частная фирма.
   Игнат Воронов пододвинул шефине пепельницу.
   - Не надо, Светлана Андреевна. Спасибо.
   - Тебе теперь везде будут утечки мерещиться?
   - И это тоже. И потом, я не уверен, что  у  них  имеется  необходимое
оборудование.   Мне   нужно   сделать   все   очень   быстро   и   очень
конфиденциально. Без шума. Без волокиты.
   - И тебе есть куда  обратиться?  Насколько  я  понимаю,  здесь  нужен
очень, - она сделала ударение на последнем слове, - мощный компьютер, не
говоря уже о спецоборудовании.
   - Там, куда я обращусь, есть все.
   - Это туда, - шефиня улыбнулась, - где ты баранку крутил?
   - Можно сказать, что так, - ответил Игнат без улыбки.
   Светлана Андреевна наконец  стряхнула  пепел,  легонько  постучав  по
сигарете указательным пальцем; у нее были очень красивые  руки,  холеные
ногти, покрытые темным лаком, элегантный деловой костюм из светлого льна
и кожаная сумочка с круглой ручкой Chanel, о цене которой Игнат  пытался
не думать.
   Некоторое время назад именно из этой сумочки шефиня  извлекла  листок
бумаги, предложив им взглянуть на кое-что любопытное. Это  был  факс,  и
Светлана Андреевна объяснила им, что, оказывается,  они  видят  на  этом
факсе.
   - Откуда? - произнес Игнат, на какое-то время почувствовав, что мысли
в его голове начали разбегаться  по  каким-то  совершенно  неуправляемым
траекториям.
   - Долгая история, - Светлана Андреевна кивнула, - но объясню.  Любаню
мою, конечно, помнишь?
   - "Кто не знает Любочки"?
   - Верно, мой секретарь.
   - Конечно.
   - Значит, и мужика ейного помнишь?
   - Этого - молод и хорош? На "лексусе"?
   - На "лексусе". - Шефиня утвердительно кивнула.
   -  Он  ведь...  -  мысли  Игната   наконец   стали   упорядочиваться,
выстраиваться в некоторую цепочку, - он ведь из "Континента".
   - Он не просто из  "Континента".  Он  ее  ближайший  друг,  -  шефиня
указала на факс, - старинный деловой  партнер,  и...  он  ее  доверенное
лицо.
   Личного секретаря-референта Светланы Андреевны звали Любой.  "Кто  не
знает Любочки", - шутили про нее в охранном агентстве  "Шерлок",  потому
что нравилась ей эта песенка  группы  "Маша  и  медведи"  и  потому  что
девушкой Люба была видной. Только мужская половина "Шерлока" знала,  что
"подкатывать" к милой и доброжелательной Любочке вроде  как  бесполезно.
Частенько за ней заезжал на  "лексусе"  тот  еще  паренек.  "И  молод  и
хорош", - сказала про него Светлана Андреевна. В "Шерлоке" было известно
про "типа из "лексуса"", что вроде бы  он  из  "Континента".  Звали  его
Андреем.
   - Именно поэтому я тебя и ищу который день, -  продолжала  шефиня,  -
спасибо Борисычу, помог.
   Светлана Андреевна перевела взгляд на Лютого и произнесла:
   - Ну так что, ценная у меня информация?
   Лютый ей лишь вежливо улыбнулся.
   -  Воронов,  -  сказала  шефиня,  -  если   мы   заключаем   с   вами
джентльменское соглашение, то  я  продолжаю.  У  меня  здесь  есть  свой
интерес. Если нет, я поворачиваюсь и уезжаю. Факс дарю вам.
   - Это, - Лютый указал на факс, - пришло с Петровки?
   Шефиня улыбнулась и неопределенно помахала сигаретой.
   - Я не лезу в чужие дела! - Лютый поднял свои крупные ладони, как  бы
отодвигая от себя невидимую стену.  -  Только  похоже,  что  именно  эту
информацию нам пытались продать несколько дней назад.
   Игнат кивнул.
   - Скажем  так,  -  мягко  произнесла  шефиня,  -  у  меня  есть  свои
информаторы. Воронов, дело того стоит:  я  предлагаю  тебе  партнерство.
Понимаешь?
   Цена не так высока. Сейчас я полезнее вам, чем вы мне. Считай, что  я
умело воспользовалась обстоятельствами.
   - Координируем наши действия?
   - Нет. - Шефиня быстрым движением затушила в пепельнице  сигарету.  -
Мы не просто координируем действия. Мы действуем совместно. Я же говорю,
у меня здесь свой интерес. Так или иначе. Но если нет - в обиде не буду.
Я не маленькая девочка.
   Игнат улыбнулся.
   - Только советую тебе серьезно все обмозговать, - сказала шефиня.
   - Мы, наверное, действительно могли бы быть  полезны  друг  другу,  -
задумчиво произнес Лютый, - только...
   - Надо выложить на стол все, что есть, - закончила за него шефиня.  -
Согласна. Но только после того, как договоримся.
   - Похоже, у нас у всех нет другого выхода? - усмехнулся Игнат.
   - Похоже, что так, - произнесла Светлана Андреевна ровным голосом.
   Игнат вдруг снова ощутил, что продолжает плыть по  воле  волн.  Плыть
сквозь... ночь. И время задаваться вопросами все еще не пришло.
   - Хорошо, - произнес Игнат, - я не против. - Он посмотрел на Лютого.
   Тот еле заметно кивнул.
   Шефиня тут же извлекла вторую сигарету.
   - Ну, теперь спрашивайте. Вернее, так: прежде всего вы хотите  знать,
как и почему это попало ко мне? Верно? Я ведь говорю, что я не маленькая
девочка. - Она прикурила от изящной зажигалки "Ronson". - Уже  некоторое
время любая интересная информация, касаемая  "Континента",  не  проходит
мимо меня. -  Шефиня  чуть  повернула  перед  собой  лежащий  на  низком
стеклянном столике лист бумаги - странный  факс...  -  Красивая  она,  -
произнесла Светлана  Андреевна,  глядя  на  факсимильную  фотографию.  -
Трудно поверить, что... - Она пожала плечами. - Несколько месяцев  назад
"Шерлок" заключил очень крупный контракт. По настоянию заказчика  о  нем
знал только лишь ограниченный круг людей. Но теперь...  -  шефиня  снова
взглянула на факс, - Андрей, Вика... теперь я  уже  не  знаю.  Несколько
месяцев назад Вика поручила мне расследовать обстоятельства убийства  ее
мужа.

***

   Много-много лет назад Игнат Воронов, находясь в высокогорном  поселке
Домбай, наблюдал, как изо дня в день рос снежный ком, обрушившийся потом
небывалой по мощи Кладбищенской лавиной. Его друга и  проводника-черкеса
звали Али, но Игнат называл его Аликом. Алик ему и показал  сход,  русло
этой лавины, заявив, что уже тринадцать лет лавина молчит, не  напоминая
о себе.
   - Почему Кладбищенская? - спросил Игнат.
   - Вот смотри, - произнес Али,  -  когда-то  здесь  было  кладбище.  В
последний свой сход она накрыла и его, и все постройки. Сильная, собака.
Очень сильная.
   - И она падает прямо туда? В русло?
   - Она сходит здесь - видишь,  прорезан  лес?  Этим  молодым  деревцам
всего тринадцать лет. Перекрывает ущелье  и  на  противоположном  склоне
ударной волной громадные сосны и пихты срезает, как спички.
   - Говорят, в Альпах буржуи укрепляют склоны, чтобы задерживать  снег,
и сбрасывают лавины, пока они еще совсем слабые. Маленькие. Как дети.
   - Вон видишь, уже висит ребенок. Били  по  нему  из  пушки.  Лавинная
служба. Пустое все. - Али указал  Игнату  на  зловеще  нависший  снежный
козырек.
   - Почему?
   - Холодно. Солнышко. Ночью мороз. Обледенела. - Али покачал головой.
   - Достаточно одного хорошего снегопада - этот-то за три дня вырос,  -
и так грохнет!
   - Но ведь в марте, так или иначе, станет тепло...
   - Правильно соображаешь. Если  раньше,  пока  еще  вполсилы,  она  не
сорвется, может быть большая беда.
   Но Кладбищенская лавина не стала ждать до марта. К следующему  вечеру
начался снегопад. Такой, какого здесь давно не видели. Снежинки валились
огромными, с кулак, хлопьями, и весь Домбай покрылся высоченными, в  два
человеческих роста, сугробами. Зимняя сказка.
   Кладбищенская лавина росла, а снегопад продолжался пять дней.
   Возможно, уже тогда стоило подумать  об  эвакуации  людей,  но  какие
могут быть катастрофы, когда вокруг зимняя сказка?
   Кладбищенская лавина сошла не в самое теплое время суток. Она  сошла,
когда стало темно. Перекрыла ущелье, русло реки Теберда, та вывалила  из
берегов, затопив полпоселка. В  несколько  секунд  исчезли  и  связь,  и
электричество, кабели перебило. Домбай погрузился во мрак.
   Людей  эвакуировали,  выводя  их  через  след  лавины,  под  нависшим
козырьком, готовым в любой момент вновь сорваться.

***

   ...Игнат прикрыл глаза. Давно все это  было.  А  события  развивались
прямо как в фильме-катастрофе, не нарушая законов жанра. Зимняя  сказка,
беззаботная  веселость,  неведомые  для  непосвященных,   но   тревожные
процессы,  нагнетаемая  атмосфера,  последний,  не  оставляющий  никаких
надежд снегопад, движение снега начинается, ком за комом, слой за слоем,
лавина, катастрофа...
   Приплыли.
   Приплыли. Нечто подобное происходило сейчас. Ком за комом.
   Информация, которую хотел продать Лютому "серьезный мент", что  в  ту
ночь, в Южном порту, стоила жизни и ему, и  бухгалтеру  Миши  Монгольца,
сама приплыла в руки. Кто бы мог подумать, что так все повернется.
   Ком за комом... Не зря говорят, что мир тесен: информация, взорванная
в Южном порту, сама пришла в руки.  А  дальше  началась  лавина,  цепная
реакция.
   Ком за комом.

***

   Это был факс. Вика в деловом костюме спускалась по лестнице, оставляя
за спиной вход в офисное здание "Континента". И вот кто-то предложил  им
считать, что, возможно, это и не Вика вовсе, а похожая на  нее  как  две
капли воды жительница города Батайска Яковлева Александра Афанасьевна.
   "Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают".
   Александра Яковлева, зарабатывающая на жизнь проституцией и убитая  в
самом начале лета в ванной комнате собственной батайской квартиры. Через
день после взрыва на свадьбе в загородном доме Лютого.
   Все сходится. Если, конечно,  предположить,  что  батайское  убийство
имеет отношение не к гражданке Яковлевой, промышляющей проституцией, а к
вице-президенту группы "Континент". Вика...
   Кто-то в издевательско-игривой форме предложил им считать,  что  дела
обстоят именно так. Кто? И зачем? Вернее более общий вопрос: почему?
   Ком за комом. Рациональная часть Игната подсказывала, что  такого  не
бывает. Мы имеем дело не с детективным романом, а в  реальной  жизни  на
такие построения  никто  не  пойдет.  Слишком  много  факторов  придется
учесть, все это очень сложно, и то, что гладенько выходит  на  страницах
книг, в обычной жизни просто неосуществимо. И - излишне.  Заказная  пуля
снайпера решает подобные  проблемы  чуть  ли  не  каждый  день,  к  чему
городить огород? К чему вся эта фантасмагория?
   Вот именно - к чему? Возможно, это самый важный вопрос. Ведь если  на
него отыщется ответ, то, вероятно, все это не будет выглядеть  таким  уж
фантастическим.
   Возможно также, что их просто "разводят". Возможно, что все это липа,
ложные следы.
   Рациональная часть продолжала шептать: даже если предположить наличие
совершенно идентичных двойников, чего на самом деле никогда  не  бывает,
остается много факторов...
   Перечисли.
   Пожалуйста. Круг людей, родственники, знакомые... Привычки.
   Прекрасно. Но у нас объявлена амнезия, потеря памяти.  Мы  многого  и
многих не помним.
   Да, но помнят нас. Наши близкие  родственники,  наши  домашние,  наши
верные друзья. Да, в последние несколько дней ты погрузился  в  изучение
Викиной жизни, словно в захватывающий роман, и эти бесконечные материалы
по "Континенту"... Но ведь помнят  нас...  У  человека  в  конце  концов
есть... аура, которую подделать невозможно.
   Бесспорно. Только имеются маленькие возражения. Совсем небольшие.
   Викиных домашних по разным причинам нельзя считать дееспособными.  Ее
муж, которого, судя по всему, она  действительно  очень  любила,  мертв.
Отец затерялся где-то  на  полпути  от  полной  комы  до  возвращения  в
сознание и находится сейчас на амебоподобной стадии. Детишкам,  чудесным
Викиным близнецам, нет и двух лет.
   И вот надо же, какое совпадение - лучший  друг,  Андрей,  оказался  в
долгосрочной загранкомандировке. Долго, конечно, подобная схема работать
не сможет, но какое-то незначительное и необходимое время -  очень  даже
может быть.
   Но это уже история в духе Макиавелли - так все подгадать. Мир намного
проще, и в нем нет места таким  диким  построениям.  Если,  конечно,  не
принимать за них обычные совпадения. И потом, остается самое  главное  -
уникальные характеристики личности. Ты о  них  ничего  не  слышал?  Или,
погружаясь  во  впечатляющие  фантазии  с  двойниками,  в  захватывающие
детективные версии,  ты  о  них  просто  забыл?  Как  насчет  отпечатков
пальцев, группы крови, роговицы глаза, медицинской карты и тэдэ и тэпэ?
   Действительно, как? С этим, конечно, ничего не поделать. Только...  А
взбрело бы кому-нибудь в голову все это проверять, если б  не  появление
этого странного факса? С какого, спрашивается,  рожна?  Для  того  чтобы
понять некоторые вещи, можно и сгустить краски: пришло бы кому-нибудь  в
голову проверять отпечатки пальцев и группу крови,  например,  у  Бориса
Абрамовича Березовского?
   Да его окружение подобных охотников просто стерло бы  в  пыль.  Вика,
конечно, не Березовский, но она вице-президент крупнейшей компании.  Для
того чтобы пожелать установить ее  личность,  прежде  должны  возникнуть
сомнения (как в этом случае, с факсом);  возможно,  когда-то  они  бы  и
смогли возникнуть, но... Тут опять фактор времени. Не  очень  долго,  но
эта схема запросто могла бы работать. Запросто.
   Привычки,  индивидуальные  наклонности  -  так   и   обезьяну   можно
выдрессировать. Маленькие несоответствия - так ведь амнезия...
   Игнат вдруг понял, что он все более склоняется в пользу этой безумной
версии. Фактор времени. Долго - конечно, нет. Но что, если эта  схема  и
не  должна  работать  долго?  Они  назначили   какую-то   очень   важную
пресс-конференцию, на которой будут сделаны серьезные заявления...  Черт
побери, может, это и есть тот самый фактор  времени,  который  сработал?
Подставка, дублер выполнил свою функцию - и все,  помашем  ручкой.  Если
бы... не этот странный факс. Какой  бы  безумной  на  первый  взгляд  ни
казалась эта  версия,  опять  все  сходится.  Потому  что  в  этом  деле
несколько игроков и у того, кто все это затеял,  не  все  пошло  гладко.
Отсюда  и  появление  этого  странного  факса.  Да,  эта  версия  отдает
безумием, но зато  в  нее  прекрасно  вписываются  все  элементы  прежде
запутанной головоломки: и  несколько  игроков,  и  пропавшая  минута,  и
подставленные киллеры, и  то  обстоятельство,  что  одному  из  киллеров
удалось уйти. Ключик, а?
   Можно ли проверить эту версию,  не  наделав  шума?  Конечно,  первый,
рациональный, ответ - категоричное "нет".
   Возможно,  это  учел  отправитель  загадочного  факса,  и,   конечно,
содержащаяся в нем информация должна наделать переполох. И это хорошо  -
фигуранты переполоха всегда на виду. Поэтому,  по  словам  шефини,  этот
батайский следователь собирается в Москву. Но от "Континента" он отвалит
несолоно  хлебавши  -  без  соответствующей  санкции  они  с  ним   даже
разговаривать не будут, а не то  что  позволять  какие-то  процедуры  по
идентификации личности своего вице-президента. Короля играет  его  двор.
Нет состава преступления - отваливай, пока-пока.  А  эту  путешествующую
туда-сюда фотографию с безумным текстом про то, что "она хороша", к делу
не пришьешь - ничего себе основание для выдачи санкции прокурора! И  это
тоже фактор времени.
   Первый, рациональный, ответ - категоричное "нет".
   Однако...
   Ком за комом...
   Однако, наткнувшись на совершенно безобидное увлечение, обычное хобби
рыжего водителя, Игнат вдруг обнаружил, что с категоричным "нет" можно и
повременить. Имелся один способ тайно проверить эту версию. Как  раз  те
самые уникальные свойства личности, как группа крови, отпечатки  пальцев
и  роговица  глаза.  Тайно,  быстро  и  практически   со   стопроцентной
достоверностью.

***

   Рыжий  водитель  пытался   во   всем   копировать   Лютого,   видимо,
представлявшегося ему верхом совершенства. Он носил  такие  же  костюмы,
как и Владимир Ильич, невзирая на то что последний давно  уже  отказался
от "малиново-кашемировой" моды; он  завязывал  те  же  веселые  галстуки
"Вери" по сто долларов, тем же  узлом;  то  же  касалось  и  шнурков  на
ботиночках по парижской моде. Вне присутствия хозяина он пользовался его
выражениями и - поучая молодежь - его житейско-философскими сентенциями;
золотых амулетов у него, пожалуй, было чуть побольше, чем у Лютого, хотя
и  здесь  уже  упор  делался  на  изящество,  а  не  на   количественную
тяжеловесность, зато вслед за "хозяином" в  публичных  местах  он  почти
перестал пользоваться  языком  "понятий"  и  делал  стрижки  у  того  же
стильного парикмахера. Лютый давно уже стал респектабельным,  от  рыжего
водителя здесь потребовались некоторые усилия, но он  не  без  удивления
обнаружил,  что  производить  на   окружающих   впечатление   "респекта"
(выражение  Лютого!)  не  менее  приятно,  чем   привычное   впечатление
крутости. Иногда его заносило - что ж поделать  -  вперед  паровоза,  мы
ребята, выросшие на окраинах; а порой он полностью идентифицировал  себя
с Лютым, копируя даже его манеру говорить и интонации голоса. О подобной
имитации он знал не понаслышке, именно поэтому все никак не мог взять  в
толк затеянную Вороном историю с голосовыми отпечатками.
   Но имелось одно увлечение, даже давно пленившая  Рыжего  страсть,  не
разделяемая  Лютым.   Хотя   первую   видеокамеру,   восьмимиллиметровую
красавицу "Сони", еще в эпоху Рижского рынка, когда таких камер-то  было
всего несколько в Москве, подарил Рыжему именно Лютый. И  -  все!  Рыжий
водитель запал не только на "крутизну момента", он  понял,  что  это  не
просто очередное увлечение - это на всю жизнь. Возможно, кто-то  мог  бы
назвать это хобби, но рыжий водитель с тех пор превратился просто в  аса
видеосъемки, не расстающегося с камерами, и, бывая с Лютым  на  светских
мероприятиях, не раз удивлял модных  режиссеров  и  клип-мейкеров  своей
компетентностью в вопросе.
   - Я в этом кое-что Копенгаген, - с горделивой ухмылкой пояснял Рыжий,
- не только баранку кручу.
   Со времен первой "Сони" Рыжий обогатился целым  штатом  видеокамер  и
различных примочек, в том числе и профессиональных, и  его  мечтой  было
снять ролик для Анжелики Варум. Клип,  где  поп-дива  проходит  путь  от
невинного  ребенка,  соблазняемого  лесным  божеством,  до   эротической
дикарки-шаманки, в чьих волосах распускаются  удивительно  нежные  белые
цветы. К концу клипа выясняется, что это всего лишь эротический  сон.  И
уже  утро.  Но  вся  постель  по-прежнему  невинного   ребенка   усыпана
лепестками именно этих белых  цветов  из  сна.  Сценарий  для  подобного
суперфильма рыжий  водитель,  конечно  же,  тоже  придумал  сам  и,  что
неудивительно, извлек его из собственного сна. Как-то в  подпитии  Лютый
пообещал рыжему водителю "перетереть" с мадам Варум и  предоставить  ему
возможность для подобного самовыражения.
   Что ж, мечтать-то оно не вредно.  Милое  и  безобидное  хобби.  Рыжий
водитель наснимал целую видеотеку, и Игнат с удивлением обнаружил, что в
созданной им хронике  последних  семи  лет  жизни  имелось  много  всего
любопытного.
   Например, кассета, помеченная как "Новоселье".
   Это было новоселье в загородном доме Лютого. Множество гостей.
   Бесконечные наезды камеры - крупный план  изобильного  стола,  снеди,
яств, жующие люди. "Наверное, мы все дети нищеты,  -  подумал  Игнат,  -
отсюда повторяющееся желание запечатлевать на фотоснимках и  видеопленке
убранство стола,  пищу,  которая  будет  поглощена".  Игнат  это  быстро
перемотал. Сюжеты стали веселее - видимо, рыжий водитель расслабился.  А
вот и Андрей, младший братишка Лютого, которому будет суждено  погибнуть
чуть ли не на том самом месте, где он сейчас, подняв бокал  шампанского,
произносит веселый тост; вот они вместе с дочкой Щедрина,  тогда  только
познакомились, еще не было  этого,  сделавшего  их  знаменитыми,  фильма
"Держись, братан!", и скорее всего они тогда еще и не думали, что  решат
пожениться. Во - какой-то латиноамериканский оркестр, Лютый вырядился  в
сомбреро - где он только это все откопал? Так, а вот  теперь  уже  народ
расслабился окончательно, гулянка вовсю, и вот то, что Игнат искал.
   Припозднившиеся Вика и ее муж Алексей. Оба веселые и...
   Странное  чувство  вызвал   этот   ролик.   Словно   Смерть   провела
эстетический отбор. Много  лет  назад  Игнат  прочитал  книгу,  название
которой давно забылось, лишь  ощущение  -  подобных  персонажей  в  этой
книжке  кто-то  назвал,   может,   излишне   поэтично   "прекрасными   и
обреченными". Игнат никогда бы  не  ожидал,  что  данная  характеристика
всплывет в памяти, но...  выходило  так,  что  самые  красивые  и  самые
счастливые люди с этого ролика уже мертвы.
   Такие вот выходили дела, а как к этому относиться?..
   Игнат перемотал дальше. Так, народ совсем разошелся, травят анекдоты.
   Просматривая пленку в первый раз, Ворон не добрался до  этого  места.
Сейчас он что-то искал, видимо, не очень отдавая себе отчет, что именно.
Смотрел видео, много курил и что-то искал.
   Во, Викина очередь рассказывать анекдот. Смеется. Поправляет волосы -
артистическая барышня, народ затихает.
   - Пьяный Винни-Пух, - начинает Вика. Раздается хохот. Кто-то говорит:
   "Уже смешно".
   - Пьяный Винни-Пух, - повторяет Вика, -  с  "Калашниковым"  наперевес
врывается в мясной магазин. "У вас свинина есть?" - спрашивает.  "Есть",
- отвечают ему. "Рубленая?!" - "Да, рубленая..."
   Вика  показывает,  как  Винни-Пух  передергивает  затвор  автомата  и
начинает стрелять:
   - "За Пятачка-а-а-а!!!"
   Раздается громкий хохот. Игнат тоже усмехнулся и проворчал:
   - Здоровый детский смех.
   Взгляд его снова упал на цифры, бегущие в углу кадра.  Хронометраж  и
дата. Рыжий с его примочками... Игнат собирался затянуться, и сигарета в
его руках на мгновение замерла.
   - Вот оно, - бесцветным  голосом  проговорил  Игнат.  -  Вот  что  мы
сделаем.
   И тихо-тихо, словно боясь спугнуть случайно выглянувшую удачу,  Игнат
произносит:
   - Рыжий, у тебя везде проставлены даты?
   - В смысле?
   - Даты.
   - Нет, конечно, - рыжий водитель удивленно пожал  плечами,  -  но  на
коробках кассет почти везде.
   - Это не важно, - каким-то странно-ласковым голосом произнес Игнат. -
Давай мне все, что у тебя есть с Викой. У тебя много чего?
   - Да нет, не особо. Мы же с ней - не особо. Пока Алексей покойный жив
был...
   - После! После того.
   - Ну... Похороны... Может, еще чего-то...
   - А самая последняя?
   - Как - самая последняя?
   - Рыжий, с тобой инфаркт получишь. Последняя по времени запись...
   Есть что-нибудь после... -  Игнат  покачал  головой  и  вдруг  развел
руками в стороны. - Конечно... -  произнес  он  низким,  словно  грудным
голосом, - именно это... Есть что-нибудь  после  автокатастрофы,  Рыжий?
После ее возвращения из больницы?
   - Ну да, конечно. Именно это и есть. Первый день  ее  возвращения  на
рабочее место. Лютый в тот день не  смог,  я  вместо  него  поехал.  Там
сплошные цветы и слезы, как в мексиканском телесериале. Ничего путевого.
Они, кстати, просили не снимать. Я не понял почему, там пресса  была.  Я
камеру тайком включил.
   - Рыжий, у тебя эта кассета здесь? - тихо спросил Игнат.
   - Да, здесь, - неохотно отозвался Рыжий, - говорю же, нет там  ничего
путевого. Если ж ты думаешь так какие-то различия найти, то  это  пустой
номер.
   - Рыжий, она там что-нибудь говорит? Вика?
   - Чего говорит?
   Игнат вдруг почувствовал непреодолимое желание убить рыжего  водителя
за тупость. Он рассмеялся. Нервный смешок:
   - Чего угодно! Мама, папа, здрасти, до свидания. Говорит?
   - Лопочет  чего-то  невразумительное.  Различить  можно.  Я  недалеко
стоял. Потом заплакала, когда фотографию с Алексеем покойным и детьми  у
себя на столе увидела. Говорю же, слезы сплошные.
   - Рыжий, золотой ты человек, обнял бы тебя!.. Давай сюда скорее  свою
кассету.
   Рыжий водитель уставился на Игната, как на человека,  не  понимающего
элементарных вещей.
   - Хорошо, сейчас, - произнес он неохотно, - сейчас найду.
   Через пять минут Игнат Воронов вставил кассету в видео  магнитофон  и
нажал на "Play". А еще через минуту он услышал совершенно четкую  фразу,
произнесенную Викой.
   - Все, - тихо сказал Игнат.
   Он нашел то, что искал.

***

   - Это называется "идентификация голоса".
   - Я понимаю. Ты хочешь сличить голоса, - сказал Лютый, - но...
   - Не сличить, Володь, немножко не так. Голос можно подделать, все эти
имитаторы...
   - Как в программе "Куклы"? -  Лютый  усмехнулся  и  добавил,  на  его
взгляд, голосом президента Ельцина; - Понимашь...
   - Примерно так.
   - И зайца можно  научить  курить,  -  проговорил  Лютый,  -  и  голос
подделать так, что не отличишь. Тем более если у нее была амнезия.
   - Голос можно подделать, - согласился Игнат, - а отпечатки  голоса  -
нет. Они так же уникальны, как и отпечатки пальцев.
   - Отпечатки голоса? - Лютый посмотрел на Игната с  сомнением.  -  Это
что еще за хрень?
   - Эта хрень называется эн-тэ-пэ, научно-технический прогресс, Вова.
   Криминалистика эпохи компьютеров.
   - По-русски скажи, - попросил Лютый, с улыбкой глядя на Игната.
   - Голосовые отпечатки - такая же уникальная характеристика  личности,
как и отпечатки пальцев. Скажем, так  -  какой-нибудь  средний  имитатор
может говорить голосом и Ельцина, и Жириновского,  и  Горбачева,  что  в
общем-то не очень сложно. Более крутой имитатор может  говорить  голосом
Ельцина,  Жириновского,  Горбачева,  каких-нибудь  Фили  и  Степашки  из
"Спокойной ночи, малыши" да еще спеть голосом Аллы Борисовны  Пугачевой.
Ферштейн?
   - Допустим.
   - Так, что не отличишь. Но во  всех  этих  случаях  остается  что-то,
присущее только этому голосу, голосу самого имитатора. Это  что-то,  как
бы индивидуальные вокальные  данные  человека,  и  есть,  грубо  говоря,
отпечатки его голоса.
   - И как же их услышать?
   - Никак. Их может услышать только компьютер.
   - Ты хочешь сказать, что всегда можешь вычислить говорящего?
   - И провести обратную  операцию.  Сличить,  одним  человеком  сказаны
некоторые фразы или разными людьми.
   - Это действительно возможно? В каком-нибудь ЦРУ...
   - У нас теперь тоже.
   - Я же с ней говорил. На слух...
   - Все правильно. Ты же сам сказал, что "зайца можно научить курить".
   На слух - это все  туфта.  Компьютер  синтезирует  главные  голосовые
характеристики - тембр,  высоту,  тон,  резонанс.  Специалисты  различат
головной, грудной и желудочный голос, если  тебе  это  интересно.  Важно
другое: эти все вещи, синтезированные компьютером,  -  словно  линии  на
отпечатках пальцев, сугубо индивидуальны.
   - И как все это выгладит? Потом? После компьютера?
   - Надеюсь, что увидишь. Это график, волнистая линия, по которой сразу
все видно.
   - Типа кардиограммы?
   - Почти.
   - Ты возьмешь Викин голос с разных кассет? Неплохо...
   - Совершенно верно. Я получу голосовые отпечатки Викиного голоса там,
где они травят анекдоты...
   - Новоселье, - произнес Лютый.
   - Где ни у кого нет сомнений в том, что она Вика... - Игнат кивнул.
   - Понимаю. - Лютый усмехнулся. - Откуда ты все это знаешь? Видите ли,
Светлана, - Лютый обратился к молча слушавшей их шефине, - он и в  школе
был такой. Ему б в профессора подаваться.
   - А он вырубает людей тысячедолларовыми фишками. - Шефиня улыбнулась.
   - Все мы не оправдываем надежд, Владимир Ильич.
   - И сличу их с голосовыми отпечатками, - продолжал  Игнат,  никак  не
прореагировав на последние реплики,  -  на  той  кассете,  где  возможен
дублер.
   - Ее возвращение из больницы...
   - Или не ее возвращение из больницы. По этим графикам мы и  проверим,
так ли уж на самом деле безумны наши  версии.  Интересно,  да?  -  Потом
Игнат невесело усмехнулся и произнес внезапно чуть треснувшим голосом:
   - И достоверность будет сто процентов. Точка. Финита ля...
   - Комедия, - докончила шефиня и пристально посмотрела на Игната.
   - Это действительно так? - Лютый перевел взгляд с Игната на шефиню.
   Та кивнула, затем порылась в своей волшебной сумочке, извлекла  пачку
сигарет и быстро закурила.
   Лютый снова посмотрел на Ворона:
   - И ты знаешь, где это сделать?
   - Да, - сказал Игнат, - я знаю, где это сделать.
   Вот тогда шефиня и произнесла:
   - У меня есть люди на Зубовской. Любую экспертизу провести. Есть  еще
частная фирма.
   - Не надо, Светлана Андреевна, - отозвался Игнат, - спасибо.

***

   Ком за комом... Целая лавина. И так же, как и в лавине, решения можно
было принимать только очень быстро.

***

   Странный  факс,  конечно,  должен  был  наделать  переполох.  А   все
фигуранты переполоха обычно  на  виду.  И,  приняв  решение  похитить  с
рыночной  площади  небольшого  поселка  у  Рублевской  трассы  командира
местного ОМОНа Павла Лихачева, Игнат постарался сделать  все  возможное,
чтобы дело было проведено как можно с большим шумом.  Внешний  эффект  и
последующий за этим резонанс. Фигуранты переполоха обычно на виду.
   Сами же они, получив результаты голосовых отпечатков, находились  уже
на много шагов  впереди.  Ближе  к  кругу  безумия,  поджидающему  их  в
темноте.э ***

   - Ты хочешь сказать, что ее больше нет? - тихо произнес Лютый. -  Что
это не она?
   Игнат молчал.
   - Но я же разговаривал с ней... Понимаешь? Ты хочешь, чтобы я поверил
этим бумажкам, а не собственным глазам? Ворон...
   Игнат продолжал молчать.
   - Значит, все это время... - Лютый недоверчиво покачал  головой  и...
устало опустился в кресло. Затем снова взглянул на листы  хорошей  белой
бумаги, расчерченные пополам четкой линией графиков. Листов было три,  и
они лежали на низком стеклянном столике рядом с бутылкой  "Славяновской"
минеральной воды и распечатанной пачкой "Кэмела". - А это не может  быть
ошибкой? - произнес Лютый с неожиданной покорностью в голосе.
   Игнат бросил на него быстрый взгляд, подошел к столику, наклонился  и
взял сигареты.
   - Не занимай свой телефон, - мягко сказал он.
   Лютый кивнул.
   - Может, все может. Хотя ты должен понимать: вероятность ошибки очень
мала.
   Лютый снова кивнул.
   - Поэтому я и попросил сделать повторный анализ, - проговорил Игнат.
   Хлопком по пачке выбил сигарету, но закуривать  не  стал.  -  Человек
выйдет, звонить будет из телефона-автомата. Подождем. И,  Володь,  после
ее  возвращения  из  клиники  вы  почти  не  контактировали.  Ведь  так?
Подождем.
   - Паскуды! - глухо произнес Лютый. - А я ведь, выходит, все это время
на нее, на бедную, напраслину возводил... - Еле заметная горькая  улыбка
тронула его губы. - А это была не она? -  Лютый  тяжело  вздохнул.  -  А
какая-то тварь из Батайска?..
   - Пока это  только  возможность,  -  ровным,  без  всяких  интонаций,
голосом отозвался Игнат.
   - Но, брат, ну это же... Как эту суку  надо  было  выдрессировать!  -
Тяжелый взгляд Лютого снова пал на листы бумаги с  графиками,  затем  он
поднял голову, посмотрел на стоящего рядом Игната и  произнес  негромко,
не спеша и совершенно ледяным тоном:
   - Я же эту тварь пополам разорву. Я их всех теперь живьем зарою.
   Игнат все же закурил, потом два листа из трех повернул перед собой  и
положил их рядом. Один лист был  помечен  словом  "Анекдоты",  другой  -
"Возвращение". Графики, точки, соединенные волнообразными линиями острые
пики, впадины... И даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять  -
графики совершенно разные.
   - Видно невооруженным глазом, - сказал Игнат, - это разные  голосовые
отпечатки. Мне в общем-то так и сказали, но я упросил  человека  сделать
повторный анализ.
   - А это? - Лютый пододвинул к себе третий лист.
   - Это я недавно сделал, скорее всего действительно  ошибка.  -  Игнат
бросил взгляд на третий график. - Отдавал  отдельно,  наверное,  человек
перепутал.  Это  я  сделал  для  контроля.  Качество  на  кассете  с  ее
возвращением было не ахти, и я решил подстраховаться.
   - И что же?
   - Оказалось - излишне. У них там очень много всяких умных штучек.
   По-моему, это называется аудиоусилитель. Выделили ее голос,  отрезали
все лишние шумы, получилась отличная копия.
   - Так это... - Лютый прочитал, как был помечен третий график. -  Это,
что ли, с твоего маскарада? Нищий попрошайка и принцесса?
   - Да, - Игнат улыбнулся. - Я  подарил  ей  букет  незабудок.  И  имел
удовольствие побеседовать с ней.
   - Угу, - хмыкнул Лютый, - и ее ребята тебе бока намяли.
   - Где микрофон-то прятал, Воронов? - поинтересовалась шефиня.
   - Микрофон был где  и  положено  -  в  руке.  Правда,  под  марлевыми
повязками.
   - Что, били?
   - Да нет. Толкнули несильно. Бодигарды.
   - Без цветов не мог обойтись?
   - Нет, никак, - совершенно серьезно произнес Игнат, - и  для  завязки
разговора подошли, и хороший отвлекающий момент.
   Третий график был помечен целой фразой: "Что  же  ты  работать-то  не
идешь, Александр?"
   - Разговорил ты ее всерьез, - шефиня кивнула на голосовые  отпечатки,
- если даже успела насчет работы справиться.
   - Там у меня целая ее ария записана, - не без гордости сказал  Игнат,
- сольная партия - беседа с нищим. Но эта фраза - самая четкая. Еще  она
мне подала царскую милостыню - пятьсот рублей, так  что  и  пальчики  ее
имеются. Не знаю, на всякий случай. Хотя теперь ни к чему все это.  Имея
на руках голосовые отпечатки.
   - Дождемся повторного результата, - предложил Лютый, - давай так.
   - Конечно.
   - Какая она, эта другая? - неожиданно  спросила  шефиня.  -  Ты  ведь
смотрел на нее в несколько необычном контексте?
   - Испуганная, - произнес Игнат, - но... и  что-то  еще.  Ей,  видать,
тоже не сладко.
   Лютый удивленно вскинул бровь, затем молча отвернулся.
   - Девочка играет не в свои игры? - холодно поинтересовалась шефиня.
   - И это тоже. Но... не отчаяние, а что-то еще.  Мне  не  знакомо  это
ощущение, но что-то... сильное.
   - Возможно, она просто на грани, - сказала шефиня.
   - Да, но... Не знаю. Что-то еще. Наверное,  еще  разок  навестить  ее
придется.
   - И цветы не забудь, - проговорил Лютый. Что-то темное промелькнуло в
интонации его голоса. - Ладно, дождемся повторного результата.
   - Не кипятись, - еле слышно сказал ему Игнат.
   Зазвонил телефон. Результаты повторного  анализа  не  заставили  себя
ждать.

***

   - Да, спасибо, братишка, - сказал Игнат, прижимая телефонную трубку к
уху. - Никаких ошибок? Ну что ж, хорошо. Точно  та  же  картинка,  понял
тебя.
   Позиция один "Анекдоты" и позиция два "Возвращение". Понял.  Есть.  А
третья? Да, длинная работа, Александр... вся эта... угу. Не стал делать?
Все-таки на всякий случай повтори, пожалуйста, хорошо? Спасибо. Да,  для
чистоты картинки. А раньше не сможешь? Только  завтра?  Понимаю,  занято
оборудование. Ладно, и на том спасибо. Не сильно тебя загрузил? Ну есть.
Отлично. Спасибо еще раз. Я твой должник, Соболь. До завтра.
   Игнат положил тяжелую трубку телефона на  крупный,  отливающий  медью
рычаг. Отличный у Лютого  телефонный  аппарат,  в  него  так  и  хочется
прокричать:
   "Але, барышня"...
   Но Игнат не стал ничего кричать. В этой  напряженно  повисшей  тишине
его услышали, даже если б он разговаривал шепотом.
   - Нет никакой ошибки, - произнес Игнат и увидел, что  щека  у  Лютого
дернулась, - это голосовые отпечатки разных людей.

4. Вика: До и после

   Краб  прятался  в  пещере,  в  спасительном  милосердном   тумане   -
единственном надежном убежище для медленного  и  беззащитного  существа.
Только с тех пор уже многое изменилось.
   Вика  в  спортивном  костюме  из  легкого  флиса  вышла  на   широкое
деревянное крыльцо, спустилась на нижнюю ступеньку и глубоко  вздохнула.
Ее левая нога, к счастью, единственное серьезное последствие аварии, уже
почти не болела, лишь изредка напоминая о себе несильной хромотой. После
завтрака Вике полагалось прогулка - ей шли навстречу, конечно,  когда  и
она проявляла благоразумие.
   Дои  был  просторный,   двухэтажный,   кирпичный,   снаружи   обшитый
деревянными  панелями,  с  высокой  черепичной   крышей   и   подвальным
помещением, где располагались гараж, подсобки и довольно уютный  бар,  в
полумраке которого  стоял  дорогой  бильярдный  стол  для  игры  в  пул.
Несмотря на то что это был всего лишь навсего редко посещаемый охотничий
домик, хозяин  явно  ценил  уют.  На  первом  этаже  находилась  большая
гостиная в  тирольском  стиле,  но  с  обязательным  камином.  Со  стены
светлого дерева грозно взирали головы  поверженных  трофеев  -  кабанья,
волчья и голова рыси, хотя, если Вике  не  изменяет  память,  охотничьих
трофеев у хозяина должно было быть значительно больше. На  втором  этаже
располагались спальни, в  том  числе  и  ее  светлая  комната;  еще  три
гостевые спальни имелись на первом этаже.
   Территория вокруг дома также была обустроена со  вкусом,  вернее,  ее
все еще продолжали обустраивать. По всему периметру территории  тянулись
высокие металлические ограждения; в  отдельной  пристройке,  похожей  на
сказочный теремок, оборудовали баню, топившуюся дровами.
   Вика находилась здесь уже почти три месяца (можно сказать, что и  два
с половиной, смотря как считать), и теперь  ей  даже  позволили  гулять,
подставляя лицо лучам ласкового весеннего солнышка. Это был подарок.  За
ее благоразумие.
   - Здрасте, - сказала Вика крупному охраннику,  вздумавшему  проверить
работоспособность  бензиновой  газонокосилки.  Некоторое   время   назад
охранники высадили здесь густую импортную траву  и  под  сенью  могучего
раскидистого дуба соорудили нечто,  представляющееся  им  садом  камней.
Увидев этот необычный дуб раз, потом его было  невозможно  не  вспомнить
(уж  Вика-то  знала  об  этом  не  понаслышке):   примерно   на   высоте
человеческого роста, если речь шла о баскетболисте, от основного мощного
ствола  расходились  две  почти  такие  же  мощные  ветви,  раскидистые,
параллельные земле лапы, которые затем удивительно симметричным рисунком
устремлялись ввысь.
   - Дерево-вилка, - сказала когда-то (целую вечность  назад?  В  другой
жизни?) о нем Вика, - какой красавец. Действительно - дуб-колдун.
   Боже, как восхитительно-красива  и  беззащитна  молодая  зелень,  как
нежна расцветающая природа!
   Вика двинулась вперед по выложенной камнями  дорожке,  вдыхая  запахи
утра. Теперь размер ее радостей сократился до самой малости,  но  и  то,
что осталось, было, конечно, божественным подарком.
   Садик камней охранники соорудили практически на ее глазах,  вкопав  в
землю декоративный пластиковый бассейн - в него с  большого  живописного
валуна струилась  вода.  Сад  камней  выстраивали  по  каталогу,  словно
разборную мебель.
   Вика никогда прежде не  слышала,  что  садики  камней  поставлены  на
массовое производство и теперь их можно лепить, как лепят  гамбургеры  в
ресторанах  быстрого   питания.   Все   это   сооружение   обслуживалось
электричеством.
   - Здрасте, - еще раз повторила Вика,  полагая,  что  с  первого  раза
охранник ее не услышал. Шнурок на ее кроссовке "Nike" был развязан.
   - Привет-привет, - откликнулся охранник,  провожая  Вику  равнодушным
взглядом.
   - А что это у вас за машина такая интересная? - Вика с  рассеянной  и
чуть глуповатой улыбкой разглядывала газонокосилку, словно диковинку.
   - Во дает! - Охранник усмехнулся и  посмотрел  на  своего  напарника,
занятого цветочной клумбой. Тот лишь пожал  плечами,  отвернулся  и,  не
выдержав, тоже прыснул. Вчера после ужина, на своей  вечерней  прогулке,
Вика уже задавала этот вопрос.  И,  проявив  большой  интерес,  получила
исчерпывающий ответ  об  устройстве  бензиновой  газонокосилки  и  о  ее
назначении. Охранникам было скучно, но не  настолько,  чтобы  в  течение
двенадцати часов повторять одну и ту же историю.
   С Вики  по-прежнему  круглые  сутки  не  спускали  глаз.  Но  были  и
некоторые изменения, оставшиеся для Вики  незамеченными,  -  в  когда-то
бдительных взорах ее стражников появлялось все больше  равнодушия.  Они,
конечно, делали свою работу, но уже как бы по привычке. Два с  половиной
месяца - немалый  срок,  но  чего  можно  ждать  от  вялой,  рассеянной,
заторможенной и напичканной наркотиками особы, которая  не  в  состоянии
провести и четырех часов без своих таблеток?
   -  Чего,  подруга,  опять  кайфуешь?  -  поинтересовался  охранник  с
газонокосилкой. Его смешливый напарник снова прыснул. - С утра прямо?
   - В смысле? - насупилась Вика.
   - Ну... пирожные свои получила?
   - Пирожные полнят, - серьезно сообщила Вика.
   - Это да... Я имею в виду твои таблетки.
   - Мои таблетки всегда при мне,  -  нравоучительным  тоном  произнесла
Вика. Помолчала и вдруг насторожилась:
   - А вам-то, какой интерес?
   - Не беспокойся, не отберем мы твое лекарство, - заверил ее охранник.
   Вика смотрела подозрительно, потом, словно догадавшись, заявила:
   - А вам их никто и не даст.
   - Да мы и не настаиваем, - усмехнулся охранник, обменявшись  взглядом
с напарником.
   По мнению охранника, возившегося с  газонокосилкой,  для  того  чтобы
пасти здесь эту явно не ориентирующуюся в реальности  наркоманку,  более
чем достаточно женщины-слона, этой действующей им на нервы  старой  девы
Аллы.
   Незачем здесь постоянно держать двух здоровенных мужиков.  А  сначала
так перепугались, что сюда вообще полно народу  нагнали,  даже  по  лесу
кто-то бродил.
   Но все прошло гладко. Вроде как договорились с ней. Так почему же  ее
продолжают  держать  на  "каликах"?  А  ту,  вторую,   от   нее   теперь
действительно не отличить. Та даже лучше. Потому  что  ей  не  требуется
новая порция "колес" каждые четыре часа.
   Поди скажи кому, кем Вика была еще недавно, так  ведь  не  поверят  и
засмеют. Хотя,  конечно,  смешного  здесь  мало.  И  нарозина,  судя  по
результатам, следует остерегаться как огня. У охранника с газонокосилкой
у самого была дочка, которой осенью во второй класс. И вот сесть в школе
на наркоту сейчас стало легче, чем сходить в  туалет.  Гады,  распустили
всех!
   Страх  за  дочку,  страх  того,  что  в  школе  она  пристрастится  к
наркотикам (ведь эти наркодилеры дают  детишкам  попробовать  бесплатно,
"подсаживают" ребят и сосут из них, упыри, свою копейку. А потом,  когда
замечают  родители,  бывает  уже  поздно),  постепенно   превратился   в
навязчивую фобию. Правда, кто эти гады и кого они распустили, он вряд ли
бы сказал. К столь далеко идущим заключениям он был явно не готов.
   Охранник оглядел Вику и безразличным тоном произнес:
   - У тебя развязан шнурок.
   - Ой, спасибо, - оживилась Вика, - надо будет сходить завязать.
   Охранник лишь пожал плечами. Его напарника опять разбирал смех.
   - Мы там, под дубом, установили  качели.  Можешь  пойти  полетать,  -
сказал первый охранник, возвращаясь к своей газонокосилке.
   - Она уже летает. - Второй охранник наконец не выдержал и захихикал.
   - Перестань.
   В принципе им было запрещено не то  что  смеяться  над  Викой,  но  и
вступать  с  ней  вообще  в  какие-либо   разговоры,   кроме   вежливого
"здравствуйте - до свидания". И уж в любом случае хоть как-то выказывать
Вике, что с ней что-то  не  в  порядке,  было  запрещено  категорически.
Опасались очередных истерик или приступов депрессии.  А  все  это  могло
нарушить график. Его Величество График, которому, эти  умники  убеждены,
должно подчиняться все живое в природе. Хотя, конечно, свое мнение лучше
держать при себе: сказать про человека, ответственного за график, что он
псих,  -  это  не  сказать  ничего.  Боялся  народ  с  ним  связываться.
Остерегались его все. Кроме, быть может, одного человека.  Один  человек
мог держать его в узде.
   "Евгений Петрович, - с любовью подумал охранник, - умница. Папа. Куда
там испанцу и его головорезам. Они у Папы в кулаке. Потому что  они  без
Папы - ноль без палочки".
   - Пэрэступная группировка, - произнес он вслух.
   - Чего, опять Санчеса вспомнил?  -  поинтересовался  его  напарник  и
снова захихикал. - Смотри, браток, уже сам с собой разговариваешь.
   - Ладно ты... Давай клумбу свою заканчивай,  -  произнес  охранник  с
неожиданным раздражением.

***

   Вика не воспользовалась советом "пойти полетать".  Меньше  всего  она
сейчас нуждалась в советах этих двух молодцов.  Она  направилась  в  сад
камней, где в тени кроны дуба пряталась деревянная лавочка.
   В траве, еще покрытой капельками утренней росы, стрекотали кузнечики.
   Вика  увидела  бабочку,  большую,  красивую  бабочку  павлиний  глаз.
Бабочка раскрыла крылья, словно хвалилась рисунком.
   - Улетай отсюда,  -  тихо  произнесла  Вика,  -  улетай  скорее.  Это
нехорошее место.
   На крыльце  дома  появилась  женщина,  считавшая  себя  медсестрой  и
требовавшая, чтобы ее звали Аллой. Четыре раза в день она приносила Вике
на блюдечке продолговатые  таблетки.  Вика  запивала  их  кока-колой  из
банки. Это была привилегия, одна из немногих, вытребованных ею. Такое же
ее завоевание, как и разрешение пользоваться  собственной  косметикой  и
предметами туалета, носить собственные вещи (все это скопом привезли  из
ее дома), выкуривать, теперь уже только вечерами, по одной, но ее тонкой
сигаре и выпивать порцию виски.
   Привилегии  как  плата  за  благоразумие.  Довольно   комфортабельная
клетка, к которой она уже начала привыкать.
   Да, Вика проявила  благоразумие.  Шаг  за  шагом.  У  нее  просто  не
оставалось другого выхода. Более того, для них для всех не было  другого
выхода.
   Эти обезумевшие Пигмалионы из... шлюхи Ладно, держи себя в руках.  Ты
не должна испытывать гнева. Даже когда только думаешь о ней - не должна.
вознамерились создать, как бы это дико ни звучало,  ее  самое.  Им  было
мало  просто  внешнего  сходства.  Они  решили  получить  все.   Манеры,
привычки, наклонности, прошлое, чуть ли не ее  сны.  Не  без  содрогания
Вика узнала,  что  подобная  апробированная  метода  создания  двойников
существует. И не просто в дешевых фильмах, политических  триллерах,  где
спецслужбы  штампуют  двойников  президента,  а  в   виде   напечатанных
инструкций и формуляров, помеченных  даже  не  "сверхсекретно",  а  лишь
"ДСП"  -  "ограниченный  доступ".  Правда,  для   того   чтобы   достичь
положительного  результата,  требовалось  добровольное   или   хотя   бы
добровольно-принудительное  согласие  обеих  персон.  И   вот   в   этом
добровольно-принудительном согласии и  проявилось  Викино  благоразумие.
Это случилось после нескольких истерик,  заканчивающихся,  как  правило,
введением большой дозы "тормозящих" веществ, ну и, конечно, нарозина. По
мнению  Пигмалионов,  нарозин,  кроме  прямой  и   несомненной   выгоды,
предохранял ее  также  против  вероятного  выпадения  в  неконтролируемо
развивающуюся депрессию. Этим словам,  по  всей  вероятности,  они  тоже
научились в своих формулярах.
   Нарозин, по мнению этих умников, вообще являлся просто  универсальным
средством. Прямо философское яйцо средневековых алхимиков. Хотя все, что
делали  эти  ребята,  при  чуть   отстраненном   взгляде   действительно
напоминало алхимические опыты профанов, настолько самоуверенных, что это
отдавало безумием. И поэтому, как не без темного холодка в сердце поняла
Вика, в принципе не лишенного шансов на успех.
   Нарозин был и кнутом, и пряником. Одновременно платой за благоразумие
и необходимостью в этой плате.  Ее  небольшие  привилегии  и  выдаваемые
каждые четыре часа порции нарозина и  были  платой  за  благоразумие.  В
тактическом плане.
   В стратегическом - призрачная надежда (Вика отгоняла мысль о том, что
она призрачная. Вернее, если продолжать  твердо  верить,  то,  возможно,
призрак оживет... Наверное, Вика тоже немножко стала алхимиком)  увидеть
детей, обнять их и уже никогда не отпускать. И еще -  туманное  обещание
"решить проблему", когда все закончится.
   Ей так и сказали - "решить проблему". Такой вот новояз. Правда,  этот
разговор случился уже давно, в ту пору, когда почти  все  ее  израненное
тело было покрыто панцирем из белого гипса.
   - Вам никто не желает зла, - сказали ей. - Все, что  произошло,  надо
принимать как данность.
   - Это - волчья данность, - возразила Вика.
   - Послушайте, вы же умная женщина. К чему  этот  драматизм?  Вы  что,
хотите  услышать  от  меня  тривиальный  бред  о   том,   что   выживает
сильнейший?
   Какую-нибудь патетическую дешевку, начинающуюся с фразы "Этот мир так
устроен"?..
   Вика промолчала.
   -  Давайте  постараемся  уважать  друг  друга.  Вы  умный  человек  и
прекрасно понимаете, что все уже случилось. И какие открываются  выходы.
И для вас, и для нас.
   Вот этого она уже не выдержала.
   -  Вы  говорите  об  уважении?  Да  вы  просто  извращенец!  Вы  меня
превратили в наркоманку, обращаетесь со мной как  с  ничтожеством...  На
мне не осталось живого места, и я даже не могу самостоятельно  подняться
с постели!  -  Предательские  слезы,  которые  она  все  же  постаралась
сдержать. Слезы теперь - частые ее гости.
   - Напротив - я уважаю вас, - возразили ей. - Я уважаю ваш  ум  и  ваш
рационализм, который рано или поздно одержит верх. Хотите честно? Если б
не ваш ум, вы бы уже давно были  мертвой.  Но  я  знаю,  что  мы  сможем
договориться.
   - Честно... Теперь вы  говорите  о  честности.  Может,  еще  о  чести
поговорим?
   - Ценю вашу иронию. Это  свидетельствует  о  том,  что  вы  начинаете
прислушиваться  к  рациональным  доводам.   Эта   автокатастрофа   могла
оказаться для вас роковой. Вам со-хра-ни-ли жизнь. И только потому,  что
вы умный человек, я все еще беседую с вами. Теперь вам ясны причины. Это
плод долгих раздумий, у меня имеются  рычаги  воздействия.  Вы  -  мать.
Любящая мать...
   - Вам доставляет наслаждение делать мне больно?
   На ее реплику не обратили внимания.
   - Есть же у вас в голове весы, внутренние  весы?  Поглядите,  что  на
чашах. Вы - мать. С другой стороны -  вы  проиграли.  Уже  проиграли.  С
одной стороны, когда все закончится, вы воссоединитесь с детьми и у  вас
будет достойная, обеспеченная  жизнь.  Если  мы  начнем  сотрудничать  и
оформим ряд документов, то в любой указанный вами  банк  -  предполагаю,
что скорее  всего  это  будет  Швейцария,  -  вам  переведут  более  чем
приличную сумму для обеспеченной и спокойной  жизни.  Это,  конечно,  не
"Континент", но на хлеб вам хватит. Да еще с маслом. На  другой  чаше  -
ничто, понимаете, не "ничего", а черное холодное ничто.  Вглядитесь  еще
раз: мать, заботящаяся о своих детях, - или ничто, черная  пустота...  И
вам станет все ясно.
   - Вы хотите, чтобы я своими руками...
   - Да, я хочу. Потому что в конечном итоге вам остается жизнь. Вы ведь
уже погибли в автокатастрофе. И то, что вы еще живы,  -  это  привилегия
вашего ума. Смотрите, чтобы не оказалось,  что  я  переоценил  эти  ваши
достоинства. Выбор за вами.
   - Послушайте, зачем вы меня... - Вика подбирала нужное слово и  вдруг
произнесла:
   - Разводите?
   - Удивительно слышать из ваших уст подобную терминологию.
   - Ведь если я отвечу отказом, то не видать вам "Континента", как...
   - Конечно, - спокойно перебили ее, - возможно, и так. Может, и нет.
   Только вы-то потеряете все. А так, за вычетом "Континента",  остается
не так уж и мало, Вика. В конечном счете остается самое главное.  Знаете
- типичная ошибка игроков,  когда  выигрыш  выпадает  на  некрупную,  но
застрахованную ставку? Они не думают о том,  сколько  реально  выиграли,
они думают, сколько сейчас проиграли, потому что якобы  могли  поставить
больше. В конечном счете проигрывают все.
   - Репетируете роль ласкового палача?
   - Прекратите. "Континент" - слишком тяжелая ноша для женских плеч.
   Огромных мужиков отстреливают в этой стране ежедневно  за  несравнимо
меньшие деньги. В любом случае вы его уже потеряли, и это  иллюзия,  что
может быть по-другому. Это не те игры. Вы  умный  человек,  а  в  России
убивают умных людей.
   - Нет, ну надо же! Вы явно извращенец. Вы говорите  об  этом,  как  о
стихийном бедствии, к которому не имеете никакого отношения.
   - Это и есть стихийное бедствие. Я лишь подчиняюсь стихии.
   - Потрясающе... - Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
   - Рано или поздно это бы произошло. Но могло статься  так,  что  эти,
другие люди не оценили бы ваш ум и действовали  гораздо  более  простым,
грубым, проверенным и окончательным способом.  Им  было  бы  плевать  на
детей и на то, что вы... очень красивая женщина.
   - Вы делаете мне эти людоедские комплименты, чтобы...
   - Как бы это дико ни звучало, - перебили ее,  -  возможно,  я  спасаю
вашу жизнь. Это не та территория, чтобы быть одновременно и  богатой,  и
здоровой, и счастливой... да еще женщиной.
   - А... - она понимающе закивала головой, - вы сексист...
   - Как вам угодно.
   - Сексист. Мачо, с людоедскими наклонностями. Да еще, видимо,  тонкий
поэт в душе.
   - Насчет людоедских комплиментов... - он  говорил  спокойным,  ровным
голосом, - я действую во имя обоюдной выгоды.
   - Простите, я забыла.
   - Подумайте еще раз: вы способны идти по крови? Не смешите -  это  не
для вас. Так и не стоило начинать. Вы поднялись  слишком  высоко,  а  уж
коли вы сами вспомнили о поэзии, то там дуют ледяные  ветры.  Подумайте.
Возможно, я оказываю вам услугу.
   - Удивительно...  Это  действительно  философия  людоеда.  В  кратком
изложении.
   - Еще раз ценю вашу иронию, хотя она  становится  непродуктивной.  Но
хватит говорить обо мне. Лучше побеседовать о ваших детях.
   При  упоминании  о  детях  все  попытки  держать  удар  сразу  как-то
развеялись. Да, у них есть рычаги воздействия. Что  там  говорить,  этих
рычагов полно.
   Снова начала подкатывать боль - вот, еще один рычажок,  необходимость
в таблетках, которые приведут спасительный туман. В принципе это  вообще
удивительно, что с ней еще беседуют. Ведь они сломали ее. Ведь они видят
перед собой безвольное существо, жадно проглатывающее таблетки нарозина,
когда приходит время.  Ее  время.  Ее  зов  спасительного,  милосердного
тумана.
   Вика молчала. Ее молчание больше не перебивали.
   Затем она вздрогнула и... постаралась почесаться привычным жестом.
   Возможно, она выздоравливает, и это заживают  раны.  Однако  возможно
также, что это начала проявляться знакомая каждому наркуше "чесотка".
   Она посмотрела в глаза беседующему с ней человеку и  поняла,  что  он
думает о том же самом - ее жест не остался незамеченным.
   И вдруг, в какое-то короткое  мгновение,  она  подумала:  "Может,  он
прав? Ведь я уже потеряла все, что любила... что чего-то стоит?.."
   Но она попыталась отогнать от себя эту  предательскую  мысль,  потому
что любой ее слабостью незамедлительно воспользуются.
   Сразу же вернулся голос, ее собственный голос из сна, который  теперь
звучал в ней не замолкая:
   Давай заберем у них наших детей!
   Наконец она слабо произнесла:
   - Почему я должна вам верить?
   - Потому что у вас все равно нет другого выхода, - последовал быстрый
ответ.
   - Этот ответ меня не устраивает.
   Он пожал плечами:
   - У меня тоже нет другого выхода.
   - То, что  вы  предлагаете,  называется  сделкой,  -  произнесла  она
холодно. - Никто не заключает сделок, не  получив  гарантий.  Вы  хотите
получить  своего  Франкенштейна?  Значит,  вам   придется   быть   очень
сговорчивым. Теперь ответьте мне еще раз. почему я должна вам верить?
   Он посмотрел на нее не без восхищения:
   - Отвечаю: потому что у вас нет другого выхода.
   - Мы будем развлекаться игрой "нашла коса на камень"?
   - Я не закончил. Нам все-таки не обойтись без  опереточной  патетики,
но если вам будет легче, то... потому что  я  все  же  солдат,  а  не...
ласковый  палач,  как  вы  изволили  заметить.  И  еще  потому,  что   я
действительно уважаю вас.
   Как  только  мы  договоримся  и  вы  подпишете   необходимые...   нам
документы, я переведу деньги на ваш счет.  Разумеется,  документы  будут
такими, чтобы вам не взбрело потом в голову сыграть "отбой".
   - И что?
   - Это будет залог. А  я  не  настолько  богат,  чтобы  выкидывать  на
ветер... полмиллиона долларов.
   Она быстро взглянула на него, усмехнулась.
   - Полмиллиона американских долларов. Пусть и  взятых  у  вас.  Услуги
самого профессионального киллера стоят на порядок меньше.
   - Неплохо вы оценили мою жизнь, - проговорила Вика.
   - Я купил ее у вас,  -  произнес  он.  -  Возможно,  когда-нибудь  вы
сочтете, что это единственная стоящая сделка в вашей жизни.
   - Документы...
   -  Уверен,  что  у  вас  есть  собственные  сбережения,  они  нас  не
интересуют. Так что на жизнь вам хватит. На  "Континент"  сделали  очень
высокие ставки - там действительно дуют ледяные ветры. Я лишь вывожу вас
из всего этого.
   - Вы гипнотизер? - спросила она неожиданно.
   - В смысле?.. - Он поморщился. - Наш разговор от подобных выпадов  не
станет более продуктивным. Ваш залог и есть мои гарантии.
   - Залог, деньги... Все равно это не ответ на вопрос, почему я  должна
вам верить.
   - Хорошо, - сказал он после некоторой паузы,  -  тогда  я  могу  дать
единственное, что принадлежит только мне: мое слово.
   - Что?! Ваше слово? - Она усмехнулась. - Вы за кого меня принимаете?
   И тут же увидела, какой тяжестью налился его взгляд.
   - Я еще  ни  разу  не  выказал  вам  своего  неуважения,  -  медленно
проговорил он. В его  глазах,  наверное,  красивых  глазах,  наполненных
каким-то  непонятным  ей  одиночеством,  появился  ледяной  блеск   явно
выраженной угрозы. И вдруг с нотками еле уловимого и поэтому  тем  более
неожиданного достоинства в голосе он произнес:
   - В моих жилах течет испанская кровь. Хотя я родился, вырос и  долгое
время служил вашей стране, которую когда-то считал своей.  А  в  Испании
слово врага порой ценится дороже слова друга. И я даю вам мое слово.
   (Вот они и не обошлись без опереточной  патетики.)  Теперь  она  была
сбита с толку. Она смотрела на  него  и  не  могла  понять,  что  это  -
продолжение издевательского  спектакля  или...  та  самая  ускользающая,
призрачная надежда, в которую так хотелось поверить. Может ли она  в  ее
положении полагаться на какие-либо "или"?..
   Потом она тихо произнесла:
   - Когда я смогу увидеть моих детей?
   - Что ж. - Он улыбнулся. Впервые. И стал красивым. -  Будем  считать,
что наши недоразумения улажены, и перейдем к делу.
   Она  смотрела  на  него  и  думала,  что  этот   человек,   наверное,
сумасшедший. Его совершенно не смущает, что по его  вине  она  оказалась
здесь, прикованной к постели, именно он и все эти люди, как грабители  и
резатели с большой дороги, вторглись в ее жизнь, и при этом он  пытается
демонстрировать ей какой-то похожий на анахронизм кодекс достоинства.
   Гипнотизер.
   Слово врага... Нет, ну как вам? В других условиях  она  б  умерла  со
смеху.
   Потом она снова подумала о том маленьком "или" и о теплящейся за  ним
надежде - ведь все возможно. По  большому  счету  мир  вокруг  настолько
свихнулся, что возможно все.
   "Испания... Имеет ли это какое-нибудь значение?"
   Она подумала, что когда-то провела в Испании три самых счастливых дня
в своей жизни.

***

   - Браво, Санчес! Вот это разводки. А  какие  обороты  речи  -  "слово
врага"... Нет, вы слышали? - Человек уставился на монитор.
   - Он все сделал. Можем поздравить друг друга.
   - Великолепно. Как он ее подвел к теме... И слова-то какие нашел.
   Последний раз я слушал его запись беседы с красноярскими,  базарил  с
братвой "по понятиям"... По-свойски кумекал.
   - Что тебя удивляет?
   - А здесь... Грамотно. Я боялся, что он сейчас начнет стихи читать.
   - Она все же женщина. Мог бы и прочесть. Профессионально...
   - "Слово врага"... А полмиллиона  долларов  -  что  это  за  безумная
цифра?! Импровизация?
   - Не страшно, Гринев, отрегулируем. Главное,  что  все  сдвинулось  с
мертвой точки.
   - Но мы же не собираемся швырять деньги на ветер?
   - Разумеется. Не забивай себе голову техническими вопросами.
   Гринев все прекрасно понимал - это был отработанный  профессиональный
подход. На подобных приемах строилась  старая  добрая  вербовка.  Поймал
человека за руку или  изменил  привычный  ход  вещей  какими-либо  иными
способами, посопереживал, выказал, что  тебе  небезразлична  его  личная
жизнь, его судьба, продемонстрировал некое  душевное  родство,  схожесть
миропонимания, чуть нажал - и бери его тепленьким. Все так, но... Санчес
молодец. Эта барышня была та еще штучка. Рано или поздно она  все  равно
бы сломалась - дети все-таки главный  фактор,  но  только  лишь  жестким
давлением здесь бы не обошлось. Да и не было у них времени  на  все  эти
"рано или поздно". Выходит, опять они обязаны Санчесу.
   - Вы больше не считаете, что она выцарапает  той,  второй,  глаза?  -
усмехнулся Гринев.
   - Думаю, что, если бы у нее была под рукой синильная кислота, она  бы
не пожалела плеснуть ей в физиономию.
   - Евгений Петрович, - совершенно серьезно насторожился  Гринев,  -  а
ведь для нее это был бы выход.
   - Теперь уже нет. Но меня беспокоит другое.
   Лицо Евгения Петровича Родионова имело красный отлив, но не от водки,
как у большинства его сверстников, злоупотребляющих спиртным, - это  был
ровный здоровый цвет горного загара. Ветер и солнце...
   Гринев посмотрел на шефа и увидел, что зрачки его глаз,  следящих  за
монитором, сузились.
   - Что же? Что вас беспокоит, товарищ генерал? - спросил Гринев. Он  в
третий раз попытался подняться со стула, уступив место  перед  монитором
Родионову. Тот жестом снова остановил его:
   - Сиди, Гринев, сиди. - И потом задумчиво:
   -  Что  беспокоит,  спрашиваешь?  -  Небольшая  пауза.   -   Следи-ка
повнимательнее за всеми их  дальнейшими  контактами.  Не  нравится  мне,
Гринев, когда Санчес дает слово.

***

   Этот разговор состоялся, когда еще на северных склонах любого бугорка
и в тенистых нишах можно было найти остатки потемневшего снега, а сейчас
уже стоял май,  удивительно  теплый  в  этом  году.  И  Вика  сидела  на
деревянной скамеечке  под  сенью  могучего  дуба  и  смотрела  на  воду.
Электрифицированный бассейн с водопадами в саду камней.
   - Улетай отсюда, - сказала Вика бабочке павлиньему  глазу,  -  улетай
скорее. Это нехорошее место.
   Появившаяся  на  крыльце  медсестра  Алла  поискала   Вику   глазами,
обнаружила и какое-то время пристально смотрела на нее. Ощущая  на  себе
этот  тяжелый  взгляд,  Вика  демонстрировала  полную  беззаботность   и
расслабленность: еще бы, сегодняшняя  утренняя  порция  ее  лекарства  -
пирожных, как не без плотоядного юморка называли они это, составила  три
продолговатые таблетки нарозина. "Чего, подруга, опять с утра кайфуешь?"
Причина,  по  которой  они  увеличили  дозу,  была  Вике   непонятна   и
настораживала. Ведь выходило так, что большую часть своего времени  Вика
должна была проводить либо в  эйфории,  либо  в  ожидании  наркотической
ломки, гнетущем состоянии, когда пользы  от  нее  было  мало.  Все  это,
естественно, сокращало "полезное время" между  крайностями,  когда  Вика
была адекватной и могла проводить то, что, опять же  не  без  плотоядной
застенчивости, они именовали ее "занятиями". Их с Александрой занятиями.
   Кон-суль-та-ци-я-ми.
   Климпс-климпс - скоро  будет,  Франкенштейн.  Из  кокона,  из  маски,
трепещущих  простыней,  из  влагалища,  сдаваемого  в  прокат  где-то  в
Батайске, из  страхов,  надежд,  попытки  сопереживать,  из  извращенных
оценок и такого же душевного состояния, из желания вырваться любой ценой
и чисто человеческой жалости по отношению к ней, к Вике, к ее судьбе,  к
ее детям, из озлобленности, комплексов и претензий ко всему миру за  всю
эту грязь вокруг, из почти стопроцентного внешнего сходства,  бесспорных
артистических способностей  и  способностей  хорошей  ученицы,  которая,
словно губка, впитывает все, от ее привычек, знаний, голоса до тонкостей
эмоциональной жизни, из сомнений, алчности и сделанного в  конце  концов
выбора, - из всего этого они, хотя бы  на  время,  решили  создать  Вику
Номер Два, клон, своего Франкенштейна. Все это напоминало  бред,  дурной
сон, от которого вот-вот пробудишься. Но потом она брала себя в руки,  и
границы реальности становились гораздо менее размытыми.
   Вы способны идти по крови? Не смешите - это не для вас.
   Кпимпс...
   Как знать...

***

   Вика понимала еще кое-что.
   Возможно, их трюк сработал. Жительница  небольшого  городка  Батайска
расцветала на глазах. Сначала она держалась вызывающе, почти  агрессивно
и... неловко одновременно. Уже в первую встречу Вика поняла,  как  много
та о ней знает, - время они  зря  не  теряли.  И  еще:  самообладания  и
выдержки Александре Афанасьевне было не занимать. Пожалуй, Вика  никогда
бы не смогла оказаться на ее месте. Не только не  пошла  бы  на  это,  а
просто физически бы  не  смогла.  Не  без  внутреннего  содрогания  Вика
определила,  что  имеет  дело  с   человеком,   в   котором   скрывалась
авантюристка с громадными потенциями.
   "Время  строительства  пирамид  прошло,  почему  бы  не  взяться   за
строительство двойников?" Видимо,  подобная  блестящая  мысль  пришла  в
голову кому-то из этих умников.
   Да, их трюк сработал. На какое-то время. Какое-то время все  будет  в
порядке. Вряд ли долго. Неопределенно долго это  действовать  не  могло.
Рано  или  поздно  все  эти  амнезии,  последствия  аварии,  ссылки   на
рассеянность, вынужденную по медицинским  показаниям  изоляцию,  щадящий
режим в конце концов  не  будут  стоить  и  ломаного  гроша.  Постепенно
накапливающиеся несоответствия достигнут критической нормы. И тогда  все
изменится. Рухнет в один день. Невзирая на блестящие  потенции.  Подмена
станет очевидной, ее уже не скроешь. И подобного обстоятельства эти люди
не могут не понимать. У них все упирается во время.
   Время, взятое взаймы. Видимо, уже возникли какие-то сбои. Зачастивший
сюда черный  лимузин  "Ауди  А-8",  из  которого  появлялась  жительница
городка Батайска, наслаждающаяся своей новой  ролью,  лишь  подтверждает
это предположение.
   Они пока не могут без Вики обойтись.
   И они нервничают.
   Поэтому держат Вику под рукой. Посадив ее на нарозин. Они  не  жалеют
денег на дорогостоящие витамины, чтобы  Вика  не  сошла  окончательно  с
катушек.
   Витаминизированные пищевые добавки и нарозин  -  просто  великолепное
сочетание.
   Интересно, в каких книгах  и  по  какой  медицине  они  нашли  рецепт
подобного коктейля? "Мне, пожалуйста, бета-каротина, витамина С,  группу
"Б", витамин Е, минералов, так необходимый женщине после двадцати восьми
кальций, и бросьте сто  грамм  каких-нибудь  "колес"  покруче;  все  это
смешать, но не взбалтывать.
   Спасибо". Они держат Вику в  форме.  Внешне.  На  всякий  случай.  На
всякий  непредвиденный  случай.  Например,  если   ситуация   неожиданно
достигнет критического пика.
   Но и такое не может продолжаться неопределенно долго.
   Время. Время, взятое взаймы.

***

   Вика сидела на деревянной  скамейке  и  разглядывала  подводный  мир,
устроенный на дне  пластикового  бассейна.  Гроты,  затонувший  корабль,
пещера, темная расщелина, где когда-то прятался  краб,  ее  краб.  Утро,
расчерченное пополам этой темной расщелиной.
   История простая: давным-давно (целую вечность назад? В другой жизни?)
Петр Андреевич Виноградов пригласил Леху на охоту. Подмосковная охота  -
это, конечно, не тайга и  не  африканское  сафари:  тетерев,  вальдшнеп,
рябчик. Глухарь - редкая удача; на воде - утки, иногда - заяц; ну,  если
с егерями, то, конечно, лучше всего  идти  на  кабана.  И  прежде  всего
ружья: действующий антиквар  -  "Зауэр  Три  Кольца",  неплохие  "Братья
Меркель" или "Пиетро Беретта", ну и,  конечно,  самые  элитарные,  самые
"шестисотые"  -  французские  "Ле  Пажи".  Был  август,   охота   только
открылась.
   Леха никогда не являлся поклонником "стрельбы по несчастным животным"
и принял настойчивые приглашения скорее из уважения  к  своему  деловому
партнеру.
   Но вернулись довольные, обросшие, с блеском в глазах и с обветренными
щеками - "мужчины без женщин",  как,  рассмеявшись,  назвала  это  Вика.
Больше всего привезли охотничьих  баек,  словно  ходили  на  крокодилов.
Показывали фотографии.
   Внушительно.
   - А это? - спросила Вика. - Какое удивительное дерево!
   - Это фотка  Петиного  участка,  -  объяснил  Леха.  -  Виноградов  в
очередной раз решил  стать  землевладельцем.  Жуковки  ему  мало.  Купил
участок в глуши и собирается там построить охотничий домик с  деревянной
банькой. Места, конечно, шикарные.
   Вика  смотрела  на  фотографию:  могучий  раскидистый   дуб,   словно
сказочный энт, воздевший к небу свои зеленые руки; заколдованные  земли,
Берендеево царство...
   - Дерево-вилка, - рассмеялась Вика. - Какой  красавец!  Действительно
дуб-колдун.
   Петр Виноградов, как выяснилось, построил свой охотничий домик. Он не
отказывал своим желаниям и всегда поступал так, как собирался поступить.
   Заколдованные земли. Каждая сказка имеет свою темную половину.
   На  деревянной  скамеечке,  спрятавшейся  под  сенью   именно   этого
дуба-колдуна, сидела сейчас Вика.

***

   Приближалось какое-то странное событие, которого  все  ждали  (темная
расщелина), и потом Вике было обещано свидание с детьми. Вместо этого ей
лишь  увеличили  дозу  нарозина.  Конечно,  Вика   приняла   новость   с
благодарностью.
   Вике доставляли сюда все, что ей было необходимо (хотя необходимо  ей
было только обнять своих детей), по первому требованию,  но  прошла  еще
неделя, прежде чем Вика решилась попросить привезти ей краски. Это  была
конфиденциальная просьба. Странным образом Вике  удалось  расположить  к
себе Александру Афанасьевну, и теперь в результате их "консультаций" она
знала о ней не меньше, чем  та  знала  о  Вике.  Странное  расположение,
больше похожее на  вооруженный  нейтралитет,  чуть  более  надменный  со
стороны Александры, потому что на этой стороне  была  сила,  чуть  более
надменный и с появившимся  в  последнее  время  привкусом  брезгливости,
потому что Вика была наркоманкой, которая не могла взять себя в руки.
   - В моем кабинете в столе, третий ящик. Это запечатанная коробка.
   Привези ее мне, - попросила Вика.
   - Запечатанная... А если это какая-нибудь  гадость?  Смотри,  ведь  я
тебе верю.
   - Можешь распечатать и посмотреть. Это краски. И там - иглы.
   - Краски? Не знаю.
   - Ты хочешь или не хочешь?
   - Да хочу, хочу. Не наезжай. Но раскрою и посмотрю.
   - Хорошо. Смотри. Только чтоб он не увидел.
   - Не учи ученого, не пугай пуганого.
   В этот день Александра Афанасьевна впервые переночевала в  охотничьем
домике.
   Приближалось  какое-то  странное  событие,  за  которым  должна  была
последовать развязка. Время, взятое взаймы, заканчивалось.
   Также  заканчивался  май.  Приближалось  лето.  Журнал  "Playboy",  в
котором рассказывалось о предстоящей свадьбе главных героев  нашумевшего
фильма "Держись, братан!", пах  свежей  типографской  краской  и  вскоре
должен был поступить в продажу.

***

   Вика, наверное, уже в десятый раз с начала недели смотрела  по  видео
"Красотку" с Джулией Робертс и Ричардом Гиром в главных ролях.  Впрочем,
понятие "с начала недели" было для нее неопределенным, время не то чтобы
перестало течь, а как бы потеряло свою направленность. Она смотрела  эту
современную   историю   Золушки   с   глазами,   полными   слез,   и   с
глуповато-восторженной  улыбочкой  на  устах.  Перед  ней  стояла  банка
кока-колы и лежала большая плитка шоколада "Кэдбери".
   Только что Ричард Гир  сдал  портье  роскошное  бриллиантовое  колье,
которое брал для Лилиан - Джулии Робертс. Они расстаются. Лилиан ушла  в
свою жизнь, он возвращается в свою.  Волшебная  сказка  закончена,  чары
развеиваются.
   -  Нелегко  расставаться  с  такими  дорогими   вещами,   -   говорит
проницательный портье, глядя на бриллиантовое колье. И  многозначительно
добавляет, что, мол, наш водитель отвозил утром мисс Лилиан домой.
   Открылась дверь, в  гостиную  вошел  Гринев.  Вика  смахнула  крупную
слезу. Потянулась за банкой кока-колы.
   -  Привет,  красавица,  -  весело  поздоровался  Гринев,  -  придется
прерваться. Нас ждут в садике камней.
   Вика всхлипнула:
   - Вы представляете, он ему намекнул, где можно найти Лилиан.
   Портье...
   - Славный парень, - согласился Гринев, - но нас ждут.
   - Пожалуйста, уже скоро конец.
   - Потом досмотришь. Это ненадолго.
   - Да?.. -  Вика  посмотрела  на  Гринева  рассеянным  взглядом.  -  Я
вообще-то уже видела это кино, скажу вам по правде.
   Гринев кивнул. Он это знал. Джулию Робертс  и  Ричарда  Гира  он  уже
почти тихо ненавидел. Как  и  роскошную  песенку  Роя  Орбисона  "Притти
вумен". Наша милая наркоманка тащится от этого  фильма  по  три  раза  в
день, но Гриневу-то за  что  все  эти  мучения?  Только  он  был  с  ней
деликатен и вежлив. Еще какое-то время он вынужден быть с ней деликатным
и вежливым. К счастью - уже недолго.
   - Мне подождать за дверью? -  мягко  спросил  Гринев.  -  Или  пойдем
сразу?
   - Куда пойдем? - нахмурилась Вика.
   - Нас ждут в садике камней, - терпеливо объяснил Гринев.
   - А... вы мне вроде уже говорили. - Вика нехотя  поднялась,  украдкой
бросая взгляд на экран телевизора.
   - Конечно, - кивнул Гринев.  -  Ты  у  нас  умница  и  все  прекрасно
помнишь.
   Он протянул ей платок, чтобы она вытерла слезы.
   - Представляете, в конце фильма он лезет к  ней  по  лестнице,  а  до
этого он боялся высоты. На балкон даже не мог выйти.
   - Впечатляет, - сказал Гринев.
   - Я пришел тебя спасти, принцесса Лилиан, говорит он. А она  в  ответ
тоже обещает спасти его. И они целуются. Я этот момент не могу  смотреть
без слез.
   - Я тоже, - совершенно  искренне  согласился  Гринев.  Взял  пульт  и
выключил телевизор.
   - Вытащите кассету, - забеспокоилась Вика. - Вдруг  магнитофон  сжует
кассету?
   "Ну с какого хера он должен сжевать твою е...ную кассету, идиотка  ты
паршивая?" - подумал Гринев. Потом мягко улыбнулся.
   - Мы не дадим ему сжевать нашу кассету, - благодушно пообещал Гринев.
   - Мы ее спасем.
   - И она спасет нас, - с готовностью откликнулась  Вика.  Гринева  уже
давно все это перестало веселить.
   Они вышли на улицу. Духота становилась все  более  липкой;  наверное,
будет гроза.  Они  пошли  по  выложенной  камнями  дорожке,  и  Вика  не
преминула похвалить тех, кто предпочел брусчатку  гравию  или  асфальту.
Гринев  знал,  что  так  оно  и  будет.  Они  шли   к   садику   камней,
расположившемуся под сенью дуба. По пути Вика остановилась, внимание  ее
привлек охранник, запускающий сейчас бензиновую газонокосилку.
   - Этот человек может все вам рассказать об устройстве этой машины,  -
поделилась Вика с Гриневым. - По-моему, он не просто тут косит траву, а?
Как считаете? - Вика хитро подморгнула Гриневу. - Для этого  он  слишком
хорошо разбирается в технике. - И добавила подозрительно:
   - Обратите на него внимание.
   Гринев  прокашлялся  -  обалдеть   можно,   просто   сногсшибательная
проницательность.
   А Вика, покачивая своими упругими бедрами, уже шла вперед.
   "Жопа у нее, конечно, хороша, - подумал Гринев, -  а  вот  башка  уже
совсем протекает".
   Действительно, будет гроза - вот  и  птицы  переместились  поближе  к
земле, совершая свои беспокойные петли.
   В саду камней их ждал Санчес, наблюдавший за  медлительными  золотыми
рыбками,  плавающими  в  бассейне.  На  "Викиной"   лавочке   устроилась
Александра Афанасьевна, к которой даже здесь, на территории  охотничьего
домика, все обращались  "Вика"  -  все,  кроме  самой  Вики.  Александра
Афанасьевна  заканчивала  курить,  чуть  не  запустила  "бычком"  в  так
лелеемый охранниками бассейн с  рыбками,  потом  одумалась  и  отправила
окурок в пепельницу на длинной ножке.
   Санчес повернул голову, бросил на Вику быстрый, пронизывающий взгляд,
тот самый, которого так боялась Вика, и обратился к Гриневу.
   - Я же просил, чтоб она была в форме.
   - Не знаю... - Гринев помялся. - С Аллой говори.
   Что означало: "Отвали... Алла выполняет указания  Папы.  И  если  она
увеличила дозу нарозина до трех таблеток, значит, таковы указания  Папы.
И не хрена ко мне цепляться".
   Но, конечно, вслух сказать всего этого Гринев не осмелился. Пока  еще
нет.
   - Возможно, поговорю, - пообещал Санчес.
   Он смотрел на Вику, которая затихла и уставилась в одну точку.  Никто
не нарушал тишины. Время шло, тянулось, как кисель. Вика чувствовала  на
себе его взгляд, подобный рентгеновским лучам, и  понимала,  что  теперь
она обязана выдержать эту паузу. Расслабиться и  выдержать.  Ни  в  коем
случае  не  заговорить  первой.  И  никак  не  измениться  в  лице.  Она
балансировала на грани под пытливым взглядом Санчеса, но... и она теперь
кое-чему научилась от Александры Афанасьевны. Их теперь действительно не
отличишь. Заработал электрический мотор, с  большого  валуна  в  бассейн
заструился поток воды. Всплеск... Господи, как же Вика  была  благодарна
человеку, вздумавшему включить сейчас этот водопад.
   Она вздрогнула и одарила Санчеса рассеянным взглядом.
   - Вика - дети, - тихо позвал Санчес.
   Ее взгляд прояснился.
   - Что?
   - Я говорю, что хотел побеседовать с вами, - произнес Санчес  обычным
голосом и снова бросил на нее  этот  быстрый,  пронизывающий  взгляд,  -
поговорить о вашем друге Лютом.
   Вика опустила голову, словно рассматривая свои белые кроссовки.
   Надежда, застучавшая в ее сердце, утихла.  Вместо  нее  Вика  ощутила
внутри себя ватную и какую-то пресную на вкус усталость. Сколько она еще
может выдержать?
   Сколько?!
   - Вашем друге Лютом, - повторил Санчес. - Вы готовы?
   Он следил за ее мимикой. Снова повисла пауза.
   Вика подумала, что если  они  сейчас  встретятся  взглядами,  то  все
рухнет. Эти люди вокруг уже привыкли к ней. Санчес - другое дело. И  эти
паузы, в которых люди выдают все, что хотели бы скрыть. Вика в  отчаянии
подняла голову. Но Санчес уже снова  разглядывал  плавающих  в  бассейне
рыб.
   Она быстро взяла себя в руки. "Интересно,  -  мелькнуло  в  голове  у
Вики, - он просто мерзавец, наслаждающийся садист  или...  он  о  чем-то
подозревает? Тогда зачем все эти игры? Достаточно одного анализа  крови,
простого теста на присутствие нарозина..."
   Санчес посмотрел на нее и улыбнулся.
   - Вы увидите ваших детей, как только мы закончим все дела,  -  сказал
он неожиданно. - Ведь я вам обещал.
   Викины глаза расширились. Она мгновенно "протрезвела".
   И почувствовала, что он разжал тиски, что он отпускает ее.  И  сейчас
Вика будет беседовать с ними о Лютом и молить лишь об одном - чтобы  это
ощущение тонкой грани не подвело, не отказало ей, чтобы и на этот раз не
переиграть.
   Потому что Вика не была наркоманкой.
   Вика не была наркоманкой, по крайней мере  уже  некоторое  время.  За
весь месяц май она не проглотила ни одной таблетки нарозина.

***

   Туман. Чудесный туман над морем. Наверное, это  и  есть  убежище  для
маленького беззащитного существа. В нем хорошо. В нем совсем нет боли. И
в нем возвращаются чудесные сны.
   Только и  туда,  в  спасительный,  милосердный  туман,  прорвался  ее
мучительный  крик.  Конечно,  в  этом  тумане  он  звучал  приглушеннее,
застревая в белесых капельках влаги, оживлявшей ее организм. Но  он  там
был:
   "Давай заберем у них наших детей!"
   Он пришел из этих шлепающих звуков, шагов в темноте, и в конце концов
он стал ее единственной реальностью.
   Давай заберем у них наших детей.

***

   В тот день под  утро  неожиданно  выпал  последний  снег,  который  к
полудню растаял.
   Она  не  получала  таблетки  уже  тридцать  шесть  часов,  и   каждый
последующий час стал ее адом. Ее маленьким личным адом, в котором  время
сделалось неподвижным. Ее наказали.  Причины  остались  где-то  там,  на
периферии, тоже неподвижной, словно неведомый мрачный утес в  ночи.  Она
не знала, действительно ли возвращалась физическая боль (Вика уже  могла
самостоятельно подниматься с постели и даже пробовала  делать  несколько
шагов при помощи костылей), или это была психологическая  иллюзия  боли,
но она ждала тумана.
   Спасительный, сладостный туман должен был начать стелиться над морем,
темным жаждущим морем, в котором обитали липкие  уродливые  чудовища  из
обрывков ее снов и которое было ею.
   Сначала угрозу оставить ее без  таблеток  Вика  восприняла  абсолютно
спокойно. Хотя то, что она прилично подсела на нарозин, уже не  являлось
для нее секретом.
   "Ничего, продержимся, - решила она, - обойдемся без обезболивающего".
   Правда, уже тогда закралась  предательская  мысль:  "Кого  ты  хочешь
обмануть? Тебе уже давно не нужно обезболивающее.  Тебе  нужен  нарозин.
Нужна твоя доза".
   Как-то (вечность  назад?)  Леха  пошутил  насчет  ее  психологической
зависимости от пятидесяти граммов виски  перед  сном,  без  которых  она
якобы не могла расслабиться, и она, не испытывая никаких сложностей,  на
пару месяцев отказалась от подобной привычки.
   - Балда, ты мое лучшее снотворное, - сказала она  своему  мужу,  -  а
виски на ночь - просто штука, полезная для здоровья.
   Если только лишь появлялись первые признаки лишних  килограммов,  она
запросто прекращала есть (не надо никаких диет, просто прекратите жрать!
Или делайте  это  хотя  бы  умеренно)  до  тех  пор,  пока  ситуация  не
нормализовывалась.
   Все эти истории с нервным обжорством, со сладкими плюшечками, свежими
бутербродиками или якобы низкокалорийными  тортиками  перед  телевизором
были не для  нее.  И  поэтому  угрозу  оставить  ее  без  нарозина  Вика
восприняла спокойно.
   Ее наказали - что ж... пусть.
   Вика не получила свою  дозу  перед  сном.  Впервые  после  того,  как
выбралась из темноты, из  тумана.  И  проснулась  совсем  разбитой.  Она
засыпала уравновешенным (насколько это было  возможно  в  ее  положении)
человеком с твердой убежденностью, что ею невозможно манипулировать  при
помощи таблеток. А проснулась больной.
   Перемена была настолько разительной и неожиданной, что Вика оказалась
к ней не готова. Она была подавлена,  в  мышцах  началась  ломота.  Вика
попыталась укутаться и еще чуть-чуть поспать. Наверное, ей это  удалось,
хотя она не  заметила,  как  провалилась  в  забытье,  -  в  ее  комнате
появилась Алла и включила радио. Это была привычная процедура.
   "Каждый мужчина имеет право на лево", -  сказал  Николай  Фоменко  на
волнах "Русского радио".
   Вика почувствовала легкий озноб.
   К завтраку она не притронулась, попыталась  лишь  выпить  минеральной
воды и поняла, что это было напрасно. Вика ощутила позывы рвоты.
   Так прошло несколько часов, и ее состояние  лишь  ухудшилось.  И  еще
начала возвращаться боль.
   Наверное, все же таблетка бы сейчас не помешала.
   Вика давно уже не пользовалась судном - туалетная комната  находилась
рядом с ее спальней здесь же, на втором этаже, но без  помощи  Аллы  она
пока не могла добираться туда. Вика схватила медный колокольчик, который
лежал на тумбочке рядом с ее кроватью, и начала звонить в  него.  Громко
звонить, бешено трясти.
   "Мне нужен врач", - мелькнуло  у  нее  в  голове.  Какой-то  странной
приливной волной вдруг подкралось необъяснимое чувство  страха.  На  лбу
выступили капельки пота. Холодного пота.
   Алла вплыла в ее комнату через  несколько  минут,  показавшихся  Вике
часами.
   - Ну и к чему так шуметь? - поинтересовалась она бесцветным голосом.
   - Мне нужно в туалет, - сказала Вика.
   Алла изучающе вглядывалась ей в  глаза.  Нотки  раздражения,  вот-вот
сваливающегося в истерику, не остались для Аллы незамеченными.
   - Хорошо, - отозвалась Алла, - пойдем в туалет.
   Вика молчала. Потом произнесла слабым и словно осипшим голосом:
   - Мне не надо в туалет. Мне... очень плохо. Больно.
   Алла взяла с тумбочки настольное зеркало и молча протянула  Вике.  Та
отвернулась. Алла поставила зеркало ближе, повернув его к Вике.
   - Ты не хуже меня знаешь, что тебе надо на  самом  деле.  Подумай  об
этом как следует.
   Вика сжалась под простыней, волны озноба  прошли  по  ее  телу.  Губы
стали тяжелыми и  слиплись.  А  рот,  наверное,  был  той  самой  темной
расщелиной...
   Дверь с щелчком затворилась. Алла вышла.
   Вика посмотрела в зеркало. Выглядела  она  неважно.  Бледность  имела
какой-то землистый оттенок, под глазами выступили прожилки синяков.
   "Ну что, дружочек, ты стала наркоманкой, да? - сказала себе  Вика.  -
Ты стала наркоманкой, и это признаки самой настоящей ломки". Она все еще
продолжала смотреть в зеркало, а целый поток крупных слез уже скатывался
по ее щекам.
   Ей было плохо, очень плохо. Она подумала, что все, все в  этой  жизни
бесполезно, они уничтожили ее, превратили в тряпку, в больное  послушное
животное, готовое на все ради пары продолговатых капсул нарозина.
   Она плакала беззвучно, а если звуки иногда  и  вырывались,  они  были
похожи на поскуливание.
   "Мои бедные, мои маленькие... Кто теперь позаботится о вас?" Как  она
могла? Как она позволила так с собой  поступить?!  И  мысль  о  нарозине
выглядела спасением. Чудесный, самый желанный на свете горьковатый вкус,
который положит предел ее мучениям, ее страхам и  приглушит  разрывающий
ее мозг и ее сердце вопрос: "Что теперь будет с моими детьми?!"
   Это оказалось лишь началом.
   К вечеру она лежала в своей постели, дрожа в ознобе и обливаясь потом
одновременно. Ее пульс ослаб, и иногда ей казалось,  что  сердце  просто
остановилось на время, а потом нехотя продолжало свою  работу.  Ее  тело
все пропиталось запахом болезни.  Боль,  которая,  казалось,  уже  давно
растворилась в тумане, теперь снова навестила  ее,  и  в  довершение  ко
всему началось расстройство желудка.
   А потом пришла самая страшная ночь в ее жизни. Она окунулась в  бред,
в фантомы темной половины ее сознания, в свой маленький  ад,  в  котором
горела неоновая мечта, слово  "Нарозин",  словно  рекламная  вывеска  из
светящихся букв. И голоса, беседующие о нарозине, о  чудесном,  вкусном,
любимом нарозине, который можно купить,  хоть  целый  килограмм,  словно
конфетки-драже, и горстями отправлять в рот... Кто-то  так  и  делал,  у
него были крылья, липкие крылья огромной летучей мыши. Эти крылья бились
во тьме над ее лицом.
   Вика не знала ничего о том, что выпал последний снег. В маленьком аду
свои радости, в нем живет своя настоящая мечта.

***

   Она кричала ночью.  Кричала  и  плакала.  Кричала  истерично,  грубо,
некрасиво. И молила о нарозине. Хотя бы об одной  таблеточке.  Несколько
раз ей казалось, что она сейчас умрет.
   - Пожалуйста, хоть одну таблеточку, - унизительно взывала она.
   Алла появилась только утром.
   - Сейчас ты получишь свое  лекарство,  -  произнесла  медсестра  Алла
будничным тоном.
   - Пожалуйста, - прошептала Вика. Она была опустошена, раздавлена. Вся
ее постель насквозь пропиталась липким потом.
   - Надеюсь, тебе все понятно, ты сделала необходимые выводы?
   - Да.
   - И мы впредь избежим подобных недоразумений?
   - Избежим наверняка. Мне бы таблеточку...
   - Ты знаешь, что от тебя требуется? Тебе здесь не курорт.
   - Боже мой, конечно...
   - И ты понимаешь, что тебе нужно по-настоящему? Насколько ты зависишь
от собственного благоразумия?
   - Я завишу... пожалуйста.
   Алла  извлекла  упаковку   нарозина,   выложила   на   блюдечко   две
продолговатые капсулы, потом, подумав, добавила  еще  одну.  Вика  жадно
следила за ее руками. Алла помедлила, затем не  спеша  налила  в  стакан
воды.
   - У меня были неприятности по твоей вине. -  В  широко  расставленных
глазах Аллы снова появилось выражение капризности. - Я  больше  не  хочу
никаких неприятностей.
   - Не будет, не будет неприятностей.  -  Вика  попыталась  заискивающе
улыбнуться.
   - Конечно, не будет, - произнесла Алла.
   Три таблетки нарозина, удивительно яркие, с шероховатой поверхностью,
лежали сейчас на блюдце. Вика  быстро  протянула  руку,  что  немедленно
отозвалось импульсом боли,  но  Алла  ловко  отступила  на  шаг,  блюдце
накренилось, таблетки перекатились к грани.
   - Пожалуйста, - прошептала Вика.
   - Я ведь могу сейчас  просто  уйти,  -  сообщила  Алла,  -  ты  этого
хочешь?
   - Нет, я умоляю вас, простите.
   Алла поиграла блюдцем, таблетки перекатывались по нему.
   - Ты будешь послушной?
   - Конечно. Умоляю.
   - Ты сделаешь все, что требуется?
   О Господи, конечно! Она сделает все, что от нее  требуют,  кто  может
сомневаться...  Разве  можно  перечить  этому  звуку,   который   издают
таблетки, перекатывающиеся по блюдцу?  Разве  можно  перечить  маске  из
белых трепещущих простыней, туману, спасительному, милосердному  туману?
Разве можно перечить божеству из темной расщелины?
   - Я... сделаю... Мне бы...
   - Ты имеешь в виду, что нам стоит забыть о недоразумении?
   - Я все поняла. Все сделаю. Буду благоразум... Пожалуйста.
   - Не знаю, верю ли я тебе, - задумчиво произнесла Алла.
   - Пожалуйста... больно!
   - Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе поверила?
   - Очень хочу, - произнесла она и вдруг  заплакала,  -  умоляю,  очень
хочу... Пожалуйста. Дайте мне...
   Таблетки нарозина снова перекатились по блюдцу.
   - Пожалуй, я верю тебе, - сказала Алла, - теперь - да. Верю!
   Ну-ну-ну, ты ведь сама виновата, - добавила она смягчаясь.
   - Сама, - рыдая в голос, послушно согласилась Вика.
   - Хорошо. - И Алла улыбнулась ей... ласково. Быстро протянула блюдце,
Вика ухватила сразу три таблетки,  ее  пальцы  тряслись,  она  затолкала
таблетки в рот. Алла поднесла ей  стакан,  наполненный  до  краев,  Вика
расплескала воду, стакан несколько раз ударился о зубы. Но горький  вкус
уже умиротворением растекался по организму. Еще совсем слабым,  таблетки
еще не начали действовать.
   Но они были внутри.
   Вика откинулась к спинке кровати.
   - Видишь, мы ведь можем ладить, - сказала Алла.
   -  Спасибо  вам,  -  произнесла  Вика.  Она  смотрела   на   Аллу   с
благодарностью. Самой настоящей благодарностью. И видимо,  выражение  ее
глаз не переменилось, когда она вдруг подумала: "А  ведь  я  убью  тебя.
Понимаешь - убью.
   Если выберусь отсюда".

***

   Ровно через неделю,  когда  она  уже  окрепла  настолько,  что  могла
самостоятельно себя обслуживать, Вика совершила, наверное, самый  важный
и самый  страшный  поступок  за  все  время,  что  находилась  здесь,  в
охотничьем домике. Она добровольно вернулась в свой  маленький  ад.  Она
вернулась в ад наркотической ломки.
   Все оказалось намного  проще,  чем  она  предполагала.  Она  проявила
благоразумие, и в режиме "кнут и пряник" нажали на кнопку "пряник".  Она
составила длинный список того, что ей надо: вещи, которыми она  привыкла
пользоваться,  продукты,  к  которым  она  также  привыкла,  даже  виски
"Jameson" и  много-много  банок  кока-колы.  Именно  банок.  Список  был
немедленно исполнен.
   Видимо, создание иллюзии комфортной клетки также входило  компонентой
в режим "кнут и пряник".  Но  главное  -  ей  привезли  ее  вещи,  вещи,
пахнущие домом. Ее одежду и тапочки, она не забыла свою любимую кружку и
фотографии, ее полотенца и косметичку. Странно, но  ей  показалось,  что
привычные вещи обладают свойством отвоевывать часть чужого пространства,
хотя некоторые из них именно для этого и предназначались.
   Передавая ей большую косметичку Gucci, Гринев выкладывал на  стол  ее
содержимое. Тени для глаз, Margaret Astor, косметика  Givenchy,  помады,
пудры, тональные кремы, маленькие часики  "Радо"  и  небольшой  замшевый
чехольчик красивой выделки и  с  ручным  рисунком,  возможно,  старинной
работы, хотя сейчас  тоже  такое  делают,  не  отличишь.  Гринев  бросил
чехольчик  на  стол.  Вика  не  обратила  на  него  никакого   внимания,
переключившись на лак для ногтей Arancil.
   Гринев  вскрыл  чехольчик,  в  нем  оказалась  склянка  с  мутноватой
жидкостью. Вика вся внутренне напряглась.
   - А это что? А? - произнес Гринев.
   Вика бросила на него равнодушный взгляд.
   - Кайф, что ли, какой-то? - Гринев  вернул  склянку  в  чехольчик.  -
Ф-ф-ф, - он поморщился.
   Вика вздохнула с легкой укоризной:
   - Вот вам это надо? Это - женское. Хотите - понюхайте.
   И она отвернулась и принялась надевать  на  руку  часики  на  кожаном
ремешке. Подняла руку и изящно выгнула ее. Осталась довольна.
   Гринев  положил   замшевый   чехольчик   к   остальному   содержимому
косметички, и тема оказалась исчерпанной.
   Гринев вышел, оставив Вику одну.
   Только что таможенный  терминал  режима  "кнут  и  пряник"  пропустил
главный контрабандный груз.

***

   Все, что началось дальше, Вика делала совершенно непрофессионально и,
честно говоря, не  особо  рассчитывая  на  успех.  Приближались  майские
праздники, о ней почти забыли. Она восприняла это как маленькое чудо. Но
ведь в мире много разных чудес.
   Она не была профессиональной наркушей, соскакивающей с кайфа.
   Она не была врачом-наркологом.
   Она не зарабатывала деньги как  профессиональный  гример,  скрывающий
под слоем косметики землистую бледность и синяки под глазами.
   Она не умела прежде особо ловчить и являлась актрисой  не  в  большей
мере, чем любая другая женщина.
   Вика не знала, с каким набором качеств  можно  отправляться  в  столь
опасное путешествие, в  маленький  личный  ад  наркотической  ломки,  не
располагая  ни  одним  союзником,  более  того,  скрывая  от  всех,  что
находится в аду.
   Она  только  имела   одну-единственную   психологическую   доминанту,
заставляющую  ее  улыбаться,  когда  внутри  ее   горел   адский   огонь
нарозинового голода; в ее  реальности  остался  лишь  один  вектор,  все
остальное перестало существовать. Я вырву у них своих детей.
   Когда-то  она  читала,  что  наркотическую   ломку   может   смягчить
ежедневное сокращение принимаемой дозы в два раза. Это была одна из форм
выхода из  наркотической  зависимости.  Правда,  требовались  ежедневные
промывания, очистка крови,  печени,  витамины  и  минералы.  Витамины  и
минералы ей давали, насчет остального - увы.
   Подлинным чудом было то, что у нее получилось.
   Вика никогда  прежде  не  жаловала  напитки  в  банках.  А  кока-коле
предпочитала пиво или минеральную воду.  Вика  была  уверена,  что  пиво
полнит вовсе не больше, чем сладкие водички, и  как-то  Леха  научил  ее
пить пиво пополам с фруктовыми соками.
   В то утро, когда Вика повторно отправилась в свой маленький ад,  Алла
слегла с приступом гипертонии и таблетки нарозина  Вике  принес  Гринев.
Блюдечко и две продолговатые капсулы. Гринев ждал.
   - Что, так и будете смотреть? - спросила Вика.
   Он улыбнулся и развел руками.
   Вика отправила обе  таблетки  в  рот  и  отвернулась.  Вскрыла  банку
кока-колы, придержала одну капсулу языком.  Гринев  вышел,  затворив  за
собой дверь. Вика сплюнула одну из таблеток в банку, вторую  проглотила.
Нарозин растворялся довольно быстро,  а  потом  Вика  выливала  остатки,
сославшись на то, что напиток выдохся.
   Ее пятидневный кошмар начался.

***

   Каждое утро она протирала лицо  солью,  потом  накладывала  тональные
кремы, потом... "потом" для нее не существовало. Нарозин разговаривал  с
ней, нарозин плясал  в  ее  крови,  высушивал  ее  внутренности,  и  они
осыпались, как песчаные замки; он жрал ее мозг и выплевывал его, но  она
думала о детях. Она слышала  их  голоса,  и  их  чудесный  смех  не  мог
заглушить дьявольский хохот нарозина.
   Подлинное чудо... В мире много чудес.
   Вика сама вошла в маленький ад. По своей воле она вошла в эти  земли,
по своей воле вошла в кошмар, во владения божества из темной  расщелины,
и у нее оставалось лишь два выхода -  либо  справиться,  либо  позволить
божеству убить себя.
   Собственно говоря, выход оставался один. Смерть - не в счет, она сама
назначает время своего прихода. Прошло пять дней. Вика не умерла. Она  -
выиграла.

***

   После празднования Победы она поняла, какую на самом  деле  громадную
территорию ей удалось отвоевать. Пошел уже третий месяц ее нахождения  в
охотничьем домике, а это немалый срок. Люди поверили в то, что видели  у
себя перед глазами. От Вики перестали прятать  колюще-режущие  предметы,
ей вернули шнурки от  обуви,  и  теперь  она  ела  при  помощи  вилки  и
столового ножа: никто больше не ожидал, что Вика попытается свести счеты
с жизнью  тем  или  иным  способом.  Санчес  оказался  прав:  перевесила
рациональная часть ее характера, а это  значило,  что  она  не  совершит
никакой  глупости,  прежде  всего  из-за  своих  детей.  Пару  раз  Вике
демонстрировали их свежие  фотографии,  сделанные  на  публике,  но  вне
помещения, - малышей вела за ручки няня, Александра Афанасьевна  трепала
по кудряшкам Леху-маленького, он весело смеялся, глядя на нее... У  Вики
сжалось сердце. Вот и сбылся ее страшный сон, ее кошмар:  чужая  женщина
играет с ее детьми, чужая, претендующая быть  ею.  В  этот  момент  Вика
почувствовала, что запросто могла бы  воткнуть  один  из  этих  столовых
ножей  в  горло  Александре  Афанасьевне.  Запросто.   С   наслаждением!
Наверное, любого человека можно попытаться понять, но все попытки понять
"несчастную девочку" из далекого Батайска больше не существовали. Потому
что Александра Афанасьевна с удовольствием играла свою роль, она - чужая
- все больше становилась ею, она сама жаждала этого, как бы и кто бы  ее
ни подталкивал. Вика с трудом подавила желание проткнуть ее изображение.
Вместо подобного поступка она, усмехнувшись, поинтересовалась у Санчеса:
   - Няне вы тоже платите? Или просто запугали?
   - Нет необходимости, - последовал неожиданный ответ. А от услышанного
дальше какая-то холодная рука сжала Викино сердце:
   - Она родная сестра медсестры Аллы... - Пауза, и дальше:
   - Как видите, мы давно с вашей семьей.
   Боже мой, как все просто! Как все, оказывается, просто... Чем  они  с
Лехой занимались все это время? Что за шоры были  на  их  глазах?  Новую
няню нашел Леха, конечно, Леха,  но...  ведь  с  подачи  своего  старого
доброго приятеля и делового партнера Пети Виноградова... Рука,  качающая
колыбель, правит миром.
   Рука, прячущая змею.
   - Мой муж... - хрипло произнесла Вика. В этот  момент  что-то  темное
промелькнуло в ее глазах.
   - Я не имею к этому никакого отношения. - Санчес перебил ее ровным  и
совершенно неинтонированным голосом.
   Вика молчала, а сердце бешено колотилось... Следующую порцию нарозина
принимать еще не скоро, и хоть какое-то время она  могла  побыть  собой.
Затем, кивнув на изображение Александры Афанасьевны, Вика спросила:
   - Кто она для них?
   - Простите?
   - Кто она для них? Малыши думают, что она кто?
   Санчес одарил ее своей обворожительной улыбкой, в которой Вика тоже с
удовольствием поковырялась бы столовым ножом.
   - Просто добрая тетя. Очень похожая на маму. Мы же не  идиоты,  -  он
усмехнулся, - дети-то знают, что она не их мать. Обычно они привыкают  к
новым родителям за гораздо больший срок. Обычно.
   Зубы Вики  плотно  сжались,  в  ее  глазах  вспышка  гнева  сменилась
какой-то холодной решимостью. Санчес был в восторге.
   - Спокойно, - проговорил он, - я только рассказываю о положении дел.
   Еще месяц - и  все.  Я  не  нарушаю  данного  слова.  -  Он  беспечно
посмотрел по сторонам, продолжил:
   - Поэтому держать ваших детей в Москве стало опасно.
   Именно потому, что они знают, кто их мать. И  часто  спрашивают,  где
мама...
   Представляете - каково?
   Хватило одной фразы - бисерины слез  скатились  из  Викиных  глаз.  И
Санчес вдруг... деликатно отвернулся. Всего на несколько  секунд.  Затем
произнес:
   - Детей  предусмотрительно  не  будет  в  Москве.  Знаете,  от  греха
подальше... Мы их увозим от лишних глаз.  Да  и  вам  никакая  неудачная
мысль не залезет в голову.
   Она снова насторожилась.
   - Не беспокойтесь, - Санчес равнодушно  пожал  плечами,  -  это,  так
сказать, санаторий.
   - Санаторий? - повторила Вика, словно пробуя это слово на вкус.
   - Закрытый санаторий, - дополнил Санчес. - Очень закрытый. Знаете,  с
малышами, - Санчес изобразил сердобольную  улыбку,  -  всегда  хлопотно.
Проще отправить их с няней на отдых.
   - Верните мне эти хлопоты, - быстро сказала Вика.
   - Вы все знаете, - произнес Санчес, не изменяя тона.  -  Мальчик  еще
ничего, а девчонка... недавно маленькая  Вика  спросила,  когда  приедет
мама.
   - Это вас удивляет?
   - Нет. Только это произошло в вашем кабинете,  когда  няня  с  детьми
навещала вас. Такой подарок от маленькой Вики. Красотка вырастет, вся  в
маму.
   - Перестаньте хвалить моих детей!
   "О-о! - подумал Санчес. - Теперь уже не просто гнев. Прямо волчица!
   Хорошо". Вслух сказал:
   - У меня не дурной глаз. Но я вас понимаю.
   - Что за закрытый санаторий?
   Санчес проигнорировал этот вопрос.
   - Детей  вернут  к  пресс-конференции,  -  сказал  он,  -  где  после
определенных заявлений счастливая мать погрузится в семейные заботы. Как
и уговорено.  Так  что  благополучие  малышей  всецело  в  ваших  руках.
Надеюсь, вы это помните.
   - Где этот санаторий?
   - Исключено. Даже и не думайте! Послушайте, Вика, я понимаю, что  вам
может закрасться в голову неудачная мысль... - Он холодно  посмотрел  на
нее. - Так вот: не стоит - это смертельно опасно для малюток. Все,  тема
закрыта.
   - Я ведь имею право...
   - Нет, - сказал он. - Вы правильно заметили: кнут и пряник.  Пока  мы
все обходимся пряником. Но я отрезвляю вас: кнут... Ведь малюток двое, -
проговорил он с нажимом на последнее слово. - Кнут может оказаться очень
страшным.
   Вика побледнела.
   - Отставьте неудачные мысли, - негромко проговорил Санчес. -  Они  не
стоят жизни одного из ваших малышей.
   -  Вы...  -  Вика  помолчала,  мышцы  ее  левой  щеки   непроизвольно
сократились. - Вы... чудовище, - прошептала Вика.
   - Вовсе нет, - рассмеялся Санчес.
   Потом он беззаботно улыбнулся:
   - Было приятно побеседовать с вами. Фотографии оставьте себе.

***

   Тремя днями раньше прерванного Гриневым просмотра  "Красотки"  Санчес
подошел к ней и беспечно поинтересовался:
   - Эти краски у вас под матрацем... Нет, вы что, серьезно?
   - Что? - произнесла Вика.
   - Нет, ничего. Будем считать, что просто забава.
   - Это... - Ком встал у  Вики  в  горле,  она  сглотнула.  -  Она  вам
сказала?
   - Ну вы даете! Разумеется, нет. Она знает, что за несанкционированные
поступки я  оторву  ей  голову.  Но  навязчивые  идеи...  Наши  дремучие
инстинкты оказываются сильнее. - Он вздохнул.
   Вика  была  смертельно  перепугана,  а   Санчес,   казалось,   просто
забавлялся.
   - Хотите совет? - изрек он. - Не  пытайтесь  переманить  ее  на  свою
сторону. Во-первых, пустые обольщения. Во-вторых, опасно для вас  обеих.
Ведь вас и так уже почти не отличить.  А  если  вы  еще  примените  ваши
несомненные  способности  в  области  макияжа,  да  еще,  -  он   бросил
оценивающий  взгляд  на  ее  домашний  спортивный   костюм.   Александра
Афанасьевна в сравнении с ней теперь - сама элегантность, -  поменяетесь
одеждой, так, пожалуй, точно не отличишь. - Он рассмеялся  и  подморгнул
ей:
   - Я прав? Насчет макияжа?
   Вика почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Вот и  все:  теперь
он ей скажет... про капсулы нарозина, растворенные в банках с кока-колой
и по четыре раза в день сливаемые в унитаз.
   Но Санчес уже легкой пружинящей походкой направился в сторону дома.
   И темный холодок отступил.

***

   Заканчивался  май.  Вика  чувствовала,  что   приближаются   какие-то
события, их скрытых признаков становилось все  больше.  И  она  смотрела
фильмы по несколько раз в день. Это была чудесная ниша, надежное укрытие
для  маленького  беззащитного  существа.  Вика  думала.  Она   научилась
отключаться от этого однообразного телевизионного шума.
   Возможно, маленькое существо теперь уже и не настолько беззащитно?
   Шансы малы; наверное, их не было бы совсем, если б не одна навязчивая
идея, назойливый бред... Как  первобытный  дикарь  наделяет  магическими
свойствами нечто,  понятное  лишь  ему,  так  и  Александра  Афанасьевна
Яковлева изобрела свой магический тотем, который чудесным образом должен
был переменить ее жизнь.
   С каким-то сухим отчуждением Вика поняла, что обладает этим тотемом.
   Май заканчивался. Вика проливала  слезы  над  фильмом  "Красотка",  а
потом ее пригласили  на  беседу  в  сад  камней.  Санчес  разглядывал  в
бассейне рыб и задавал ей свои вопросы. В вечернем воздухе стояла липкая
духота.  Приближалась  гроза,  которая  станет  лишь  легкой   предтечей
страшной бури с ураганным ветром, обрушившейся на Москву через несколько
дней. Склянка в замшевом футлярчике с рисунком ручной работы, склянка  с
вытяжкой из слизи Радужной вдовы ждала своего часа.
   А потом наступил июнь, и все  начало  меняться.  Первое  сообщение  о
страшном взрыве, прогремевшем на свадьбе в загородном доме Лютого,  Вика
услышала на волнах "Русского радио".
   Вика вышла во двор. К Москве приближался страшный ураган.
   - Радужная вдова, - прошептала она.
   Все начинало меняться. С ошеломляющей быстротой.

5. И голоса, и пальцы имеют отпечатки (II)

   - Сегодня на четыре, - сказала шефиня.
   - А почему тема такая? - спросил Игнат.
   - Сегодня в четыре она будет рассказывать  о  благотворительности  и,
видимо, демонстрировать полную рассеянность.  Так  сказать,  генеральная
репетиция. Главная пресс-конференция  -  через  три  дня.  Что  еще  раз
подтверждает правильность отработанной нами версии. - Светлана Андреевна
на листе бумаги продолжала чертить свои схемы.
   Вся  логически-временная  цепочка,  начиная  с   заказного   убийства
Викиного мужа, автокатастрофы, подмены Вики дублером, возможно,  еще  на
стадии "больницы" (то есть скорее всего когда демонстрировали  человека,
блуждающего между жизнью и смертью, сразу после аварии, это  была  Вика;
"выздоравливающая Вика" - это уже была косметика, дублер  или,  как  ими
было  решено  именовать  дублера,  -  "маска"),  вплоть  до   последней,
оперативно поступающей информации, - все  это  сходилось  в  центральной
точке: свадьбе  в  загородном  доме  Лютого.  Нижняя  часть  листа  была
очерчена прерывистой линией со словом "Батайск",  где  развивался  свой,
параллельный  ряд,  и  все   элементы   этой   схемы   взаимодействовали
посредством  длинных  искривленных  стрелок.  С  геометрией  у  Светланы
Андреевны был полный порядок. Как и с логикой. Все элементы этой  жуткой
схемы работали,  и  присутствовала  в  ее  завершенности  даже  какая-то
пугающая темная красота.
   - А почему такая тема, - шефиня решила вернуться к вопросу Игната,  -
объясняю: благотворительность - это все, на что теперь  распространяется
наша компетентность... Очень  грамотно.  С  более  серьезными  вопросами
вице-президент   "Континента"   в   результате   полученных   травм    и
затянувшегося процесса реабилитации просто не в  состоянии  справляться.
Что, так сказать, в нашу копилку - еще одно  подтверждение  правильности
нашей версии. - Светлана Андреевна усмехнулась. - И как  красиво  у  них
получается: пытались, делали все возможное, вывели человека  на  работу,
но что ж поделать... - Она развела руки в стороны. - Реабилитация  пошла
не так, как ожидалось, со всякими ремиссиями...
   Это правильное слово?
   - Если имеется в виду онкология - то да. А  так  не  знаю,  -  сказал
Игнат.
   Но шефиня уже продолжала:
   - Красиво. Почти гениально. Ведь все делалось на виду всего  честного
мира. Лучшие клиники, врачи, огромные деньги. Не помогло.  Люди  сделали
все,  что  могли,  но  даже  с  такими  элементарными   вопросами,   как
благотворительность, человек, мягко говоря, не совсем справляется.  И  у
всех на виду! Даже сегодня будет приглашена пресса, где  барышня  станет
валять рассеянную дурочку и  у  всех  это  вызовет  лишь  сочувствие.  -
Светлана Андреевна рассматривала свои схемы как увлекательную  шахматную
партию. -  Черт  побери...  Если  бы  они  не  перессорились,  вышло  бы
идеальное преступление.
   "Да, - подумал Игнат, - осталось только, чтоб у нее глаза сверкали.
   Вот еще одно проявление охотничьего азарта. Знакомое проявление. Она,
конечно, умница, Светлана Андреевна, и дело свое знает.  На  таких,  как
она, всегда все и держалось. Потому что если ты начнешь видеть за  всеми
этими стрелками, квадратиками и овалами, за  всей  этой  великолепно  (и
правильно)  выстроенной  логической  системой  трагические  человеческие
судьбы, то все рухнет. Либо одно - либо другое. Все правильно. Так  было
всегда. И наверное, с каждым".
   - Красиво, - повторила шефиня.
   - Похоже, что... так, - кивнул Игнат и неожиданно подумал: "Так  было
всегда и с каждым. Пока его жизнь не превращалась в... Ночь. И  вот  тут
ты останавливался. И  слушал  совсем  другие  голоса.  И  даже  если  ты
когда-нибудь пройдешь через долгую Ночь, эти голоса с  тобой  останутся.
Но это все не важно".
   Игнат поморщился. Шефиня пристально смотрела на него. Она была  вовсе
не  бесчувственной,  холодно-рассудочной  женщиной,  она  была   хорошим
профессионалом и,  наверное,  хорошим  человеком.  А  вот  он  несколько
расклеился...
   - Видишь, Воронов, - произнесла шефиня, и ее руки, лежащие на  схеме,
мягко пододвинули лист бумаги к Игнату, возвращая его  в  реальность,  -
это ответ на твой вопрос: даже благотворительность мы теперь  не  тянем.
Никакая заказная пуля с  этим  бы  не  справилась.  Не  дала  бы  такого
результата. Они... - шефиня умолкла, словно  подбирая  нужное  слово,  -
...умные.
   -  Вы  думаете,  это  будет  опекунство?  -  спросил  Игнат.  Он  уже
чувствовал себя совершенно нормально.
   - Что-то вроде почетной отставки и  передачи  акций  в  доверительное
управление. Думаю, что так.
   - Значит, на этой созываемой через три дня пресс-конференции  объявят
о ее отставке?
   - Нет, Игнат, не так. Она сама объявит о своей отставке. И это  будет
великолепно разыгранный мелодраматический финал. Пакеты Вики и  ее  мужа
значительно превышали контрольный пакет акций. Все это теперь... "Умно",
- сказал Варенуха.
   - Да, действительно неглупо. И с вопросом "Кому это надо?",  извините
за каламбур, теперь тоже нет вопросов, - сказал Игнат.
   - Не думаю. Там дело посерьезней. Лютый и его альянс с  Щедриным  мог
бы  составить  серьезную  конкуренцию.  Теперь  этой  конкуренции   нет.
Блестящая схема - все сразу, модель работает.
   - У Вики, реальной, а не "маски", имелся контрольный пакет. Она  вела
дело к сближению с Лютым, потому что этого хотел ее муж.
   - Совершенно верно. И эту опасность они устранили  просто  гениальным
образом, убив сразу не двух, а всех зайцев. И без помощников...
   - А я знаю, -  отозвался  Игнат,  -  про  помощников  я  теперь  знаю
немало...
   - Откуда? Лихачев?
   - Все вместе. И ваша схема, и Лихачев, и кое-что из старых связей.
   Вести из прошлого.
   - Как, кстати, с Лихачевым-то выкручиваться собираетесь?
   Игнат быстро взглянул на нее:
   - Не беспокойтесь, вы здесь ни при чем.
   - Я не об этом. - Шефиня усмехнулась и, несильно постучав  костяшками
пальцев по столу, произнесла:
   - А именно о том, о чем спросила. Как выкручиваться с Лихачевым?
   Игнат чуть помедлил:
   - Если ваша схема верна, в чем я практически уверен, то мы чисты.
   Если же нет, то... думаю, у нас возникнут более важные вопросы.
   - Ты... - Шефиня откинулась к  спинке  стула.  -  Ты  всегда  играешь
ва-банк?
   - Нет, - ответил Игнат, - я уже не маленький ребенок.  Только  тогда,
когда не остается другого выхода.
   - Я тут тоже... - Она усмехнулась, вспомнив свою недавнюю  ставку  на
"зеро". - Тоже не было выхода. Сыграла.  И  что  удивительно,  выиграла.
Помогло.
   - Так всегда бывает, когда идешь ва-банк.
   - Всегда?
   - Ну... - улыбнулся Игнат, - по  крайней  мере  в  этом  случае  свой
внутренний поединок ты выигрываешь всегда.
   - Ты философ...
   - Надеюсь, что нет.
   - Не знаю, как все получится, но я рада нашему сотрудничеству.
   - Ну-у, - протянул Игнат и совершенно неожиданно пропел:
   - А я-то и по-дав-но, вот и слав-но, трам-пам-пам!
   Шефиня смотрела на него широко открытыми глазами, потом рассмеялась:
   - Трам-пам-пам... Ну надо же!
   - У меня есть еще один вопрос, я этих тонкостей, - серьезно  произнес
Игнат, -  юридических  тонкостей...  Ведь  все  это  -  передача  акций,
нотариально  заверенные  подписи,  громадные  деньги  требуют  громадных
юридических процедур.
   -  Совершенно  верно.  Они  их  и  решают,  громадные  деньги.   Ведь
практически всю весну до начала лета Вика была жива. Они держали ее  как
страховочный вариант.  Если  что-то  пойдет  не  так.  Возможно,  что-то
пообещали ей.
   Или нашли форму нажать. Комбинированный подход. В  любом  случае  все
документы уже готовы и  на  них  стоят  реальные  Викины  подписи.  Наша
батайская дива лишь закончит разыгрываемый фарс.
   - Не знаю, - Игнат покачал головой, - подписав то, что  вы  говорите,
она подписала себе смертный приговор.
   - Да, правильно. Но ты ведь  не  знаешь  путь,  который  ее  к  этому
привел. Всю весну она была  жива.  Достаточный  срок,  чтобы  обработать
человека.
   Более  того,  ведь  они  могли  совершенно   официально   подготовить
документы раньше и придержать их: мол, вдруг человек  поправится...  Как
это говорит твой друг Лютый, разводить  и  тех  и  тех.  Публично  можно
поставить  какие-то  подписи,  что  называется,  "ручкой  без   чернил".
Разводка.
   - Разводка...
   - Да. Для каждого свой кнут и свой пря... Игнат, - неожиданно низким,
тихим голосом произнесла шефиня, - а ведь... ведь... ты понимаешь? - Она
медленно поднялась над столом и пристально посмотрела  на  Игната.  -  А
ведь я знаю, как на нее воздействовали. Господи, какая же я дура, почему
же сразу...
   - Что вы "сразу"?..
   - Игнат, дети! Викины дети! Вот и все, понимаешь? Господи,  ведь  это
же тот самый фактор, который надо было учесть  во  всем  этом  с  самого
начала! - Она ударила кулаком по листам со схемами. - Ты ведь мог  этого
не знать, а я-то - непростительная дура. Ведь ее дети...  Женщина,  мать
готова на все ради них.
   Им было чем Вику прижать. И из-за детей она могла согласиться на все,
что угодно. Надо срочно выяснить, где сейчас находятся Викины  дети.  До
пресс-конференции.
   - Они могли их... да нет, нет, конечно.
   - Конечно, нет, Игнат. Они не могли их... нейтрализовать. Ни  в  коем
случае. Это невозможно. И это - наша зацепка.  Вероятно  даже,  все  это
время они приручали Викиных детей к тете,  доброй  тете,  которая  очень
похожа на их маму.
   Понимаешь? Это важный козырь и для пресс-конференции тоже.  Ведь  они
совсем еще малыши. Когда это случилось с Викой, им  было  сколько...  по
годику? Чуть больше?
   - Им было годика по полтора. - Она не заметила,  как  Лютый  вошел  в
комнату. - По полтора года, - сказал он мрачно. - Сейчас ближе к двум. И
за них мне эти твари тоже ответят.
   Шефиня  замолчала.  Обвела  взглядом  их  обоих.   Затем   продолжала
говорить, но уже несколько мягче:
   - В любом случае абсолютно точно, что малыши живы. Ведь разыгрываемое
шоу  предполагает  выздоравливающую  Вику,  хоть  и  ставшую  нелюдимой.
Понимаете?
   Возможно, даже на пресс-конференции  они  попытаются  разыграть  этот
козырь.  Да,  Вика  стала...   недееспособной,   но   ей   гарантирована
обеспеченная  жизнь,  и  она  сможет  посвятить  себя  воспитанию  своих
малышей. Управляя от ее лица ее долей  в  "Континенте",  можно  воротить
все, что угодно.
   - А с батайской? - произнес Игнат.
   - Конечно. Они ее ликвидируют. Позже, когда все утихнет и забудется.
   Какая-нибудь  дурацкая  болезнь,  угасание  в  роскошных   интерьерах
какого-нибудь шале в Швейцарии... Автокатастрофа  опять  же.  Суицид  на
фоне депрессии. Это уже детали. Но позже.
   Лютый мрачно усмехнулся:
   - Вряд ли. Я это сделаю немного раньше.
   Игнат смотрел на своего друга и прекрасно понимал  причину  нежелания
Лютого верить сначала результатам анализа голосовых отпечатков, а позже,
когда уже все, увы, стало ясно, - причину появления странной,  а  скорее
всего  выдуманной  Лютым  истории.  О  том,  что  да,   сначала,   после
автокатастрофы, их отношения с Викой изменились, но потом, на  похоронах
Андрея, она подходила выразить свои соболезнования  и  якобы  сжала  его
руку с необыкновенным теплом, и было в ее глазах  что-то...  Он  выдумал
эту историю, быть может, сам того не зная, ни на чем не настаивая  и  не
зная  еще  одной  вещи:  что  таким  образом  он  пытался  продлить   ее
существование на этой земле. И прежде, когда Викин муж был еще жив,  они
с Лютым виделись крайне редко. Но... - и теперь Игнат знал это наверняка
- она ему нравилась. Существуя где-то там,  в  недоступном  мире,  очень
похожем на мир их детских грез, в который  -  и  Лютый  понимал  это,  -
несмотря на завоеванный  им  в  долгих  безжалостных  сражениях  высокий
социальный статус, Лютый так и не попал. Она стала  как  мечта.  Великий
ордынский  хан,  которого  иногда  напоминал  Игнату  Лютый,  не  должен
отвлекаться на подобную мечту - это останавливает бег коней, за которыми
в конечном счете мечта  более  могущественная.  Но  она  нравилась  ему.
Мечта,  которая  в  общем-то  никогда  не  должна  была  превратиться  в
реальность, оставаясь  где-то  там,  в  тихом  неведомом  свете  дальних
воспоминаний, в тех волшебных огнях, которыми так манил Город подростков
с окраин.
   На все эти размышления ушло всего  несколько  мгновений,  потому  что
Игнат услышал голос Светланы Андреевны:
   - Они манипулировали ею при помощи детей. Ради детей  женщина  пойдет
на все. И опять, смотрите, какой грамотный расчет...  Этим  людям  в  их
построениях просто дьявольски везет: ведь такой ширмой, как Вика,  -  ее
имя шефиня произнесла с нажимом, -  можно  полностью  отвести  всяческие
подозрения о причастности "Континента" к взрыву на свадьбе.
   - Это почти удалось, - констатировал Игнат.  -  "Континент"  оказался
последним в списке.
   Светлана Андреевна быстро закивала, но затем почему-то нахмурилась  и
монотонным голосом, словно она размышляет вслух, проговорила:
   - Они манипулировали при помощи близнецов. Ради своих  детей  женщина
готова на все. Конкретнее: может согласиться на многое. Она может  стать
сговорчивей, а может...
   Игнат пристально посмотрел на Светлану Андреевну, почувствовав вдруг,
как какой-то холодный ветерок приливами коснулся его лица, и  неожиданно
для самого себя произнес:
   - И она может быть опасной.
   В тот же  момент  зазвонил  телефон.  Тот  самый,  массивный,  словно
произведенный в начале века, аппарат,  по  которому  им  вчера  сообщили
результат окончательного анализа голосовых отпечатков.
   Лишь потом, после телефонного разговора, Игнат до  конца  отдал  себе
отчет в том, что он только что произнес.

***

   Случайные оговорки, шутки, непонятные умозаключения, только  вряд  ли
они, сигналы, прорывающиеся из подсознания, могут быть случайны. Мозг за
своими закрытыми дверцами  работает  без  устали  над  всеми  возможными
версиями, получая частенько неконтролируемую информацию; вопрос  лишь  в
том, как отыскать дорожки к этим закрытым дверцам. Если, конечно, вас не
устраивают объяснения различных сверхъестественных озарений.
   Но сейчас все это было  не  важно.  Потому  что  сейчас,  получая  по
телефону   подтверждение   результатов   третьего   анализа    голосовых
отпечатков, Игнат  почувствовал  здесь,  в  просторном  загородном  доме
Лютого, присутствие какой-то шершавой темноты, чего-то  опустошающего  и
пугающего и, честно говоря, не имеющего имени.
   Лютый видел лишь, что Игнат вдруг побледнел,  и  даже  подумал,  что,
возможно, случилось что-то плохое с кем-то  из  его  близких;  потом  он
понял, что Игнат говорит о голосовых отпечатках. Так сказать, совершенно
штатный разговор.
   Не  было  никакой  ошибки  и  на  третьем  графике.  Голос  человека,
произнесшего   "Что   же   ты   работать-то   не   идешь,   Александр?",
идентифицировали верно с самого начала.
   - Ты точно проверил, Соболь? - спросил Игнат тихим осипшим голосом. -
Это стопроцентно проверенная информация? Для меня это очень важно.
   Видимо, абонент Игната выразил неудовольствие  -  его  заподозрили  в
небрежности.
   - Да-да, извини, пожалуйста, - рассеянно произнес Игнат.
   Он  еще  какое-то  время  слушал  телефонную  трубку,  затем  коротко
попрощался, положил трубку на  массивный  рычаг.  Смотрел  перед  собой,
словно лунатик. Что-то негромко произнес. Лютый услышал странный вопрос,
заметавшийся в его голове неприятным резонансом: "Она - одна?.."
   "Ты о чем это, братишка?" - хотел было спросить Лютый, чувствуя,  что
сердце его забилось быстрее.
   Игнат поднял руки, сжал свои виски.
   - Но это... - прошептал Игнат, ни к кому не обращаясь.
   - В чем дело? - спросил Лютый. - Что тебе сообщили?
   Игнат обернулся. Губы его были плотно сжаты.  Лютый  увидел,  что  на
мгновение выцветше-синие глаза Игната словно наполнились льдом.
   - Вова, либо нас очень сильно водят за нос, - спокойно  и  даже  чуть
растягивая  слова,  сообщил  Игнат,  -  либо...  -  Он  замолчал.  Лютый
посмотрел на него выжидающе.
   - Что "либо"?
   Глаза Игната чуть расширились, и опять тот же самый серо-голубой лед.
   Лишь мгновение.
   - Либо у нас появился еще один игрок, - проговорил он тихо.

***

   Через два часа Игнат Воронов  с  карточкой  "Пресса",  приколотой  на
летний  свитер,  вошел  в  здание  "Континента".  В  трогательный  букет
незабудок, уже второй, предназначавшийся той же самой особе, он  спрятал
сложенную аккуратным квадратиком банкноту в пятьсот рублей.

6. Тени побед

   - Надеюсь, моя компетентность и информированность больше не  вызывают
у вас сомнений? - мягко поинтересовался Санчес.  -  А  то,  знаете,  мне
показалось, что последние три дня мы как бы витали друг вокруг  друга  в
облаках...
   - Нет, больше не вызывает, - уверили его.
   - Весь этот месяц, начиная со взрыва на свадьбе, это была она.
   Надеюсь, вам это так же известно.
   - Поэтому мы все еще продолжаем говорить...
   - Не глупо, совсем не глупо. С вами  приятно  иметь  дело.  А  теперь
послушайте: надеюсь, мы с вами не  из  тех  людей,  кто  попусту  тратит
время. Не позволяйте неудачным мыслям забираться  вам  в  голову,  я  их
чувствую, неудачные мысли... И тогда сразу все закончится.
   - Мне известно.
   - Надеюсь. Но напоминать всегда не вредно, как считаете?
   - Что вы хотите услышать?
   - Но только не раздражение, уверяю вас, только не это.
   - Все же... Как вы вышли на нее?
   - О-о! - Санчес рассмеялся, имитируя старческий голос. - Я - как  это
в детской книжке? - стреляный воробей, помните? Да... Я уже  на  пенсии.
Можно сказать - тихий пенсионер. Но у меня старые счеты к этим людям.  И
вот появилась возможность их наконец прихлопнуть. - Санчес так и  сказал
- "прихлопнуть". - Так уж вышло, что я слежу за вашими злоключениями...
   Санчес сделал паузу, подумав, что любопытное он подобрал  словечко  -
"злоключениями", но ответом ему с другой стороны телефонной  линии  была
лишь выжидающая тишина. И Санчес продолжил:
   - Да, слежу... И вот подумал, что смогу вам оказаться очень полезным.
   Если... вы поможете мне.
   - Что вам нужно?
   - В свое время, - коротко произнес Санчес  и,  не  прощаясь,  повесил
трубку.

***

   - Он будет ждать нас на пустыре перед выездом в Измайловский парк.  Я
знаю это место, - сказал Игнат Воронов, -  к  этому  времени  мы  должны
выполнить свою часть работы.
   - Понятно, - произнесла Светлана Андреевна.
   - Может быть, все же... Ворон... - начал Лютый.
   - Прекрати, - прервал его Игнат. -  Забудь  об  этом.  Он...  похоже,
что... - Игнат улыбнулся,  только  в  этой  улыбке  было  больше  холода
пополам с чем-то неопределенным. -  Он  -  профессионал.  Если  мы  хоть
как-то нарушим наши договоренности, он просто уйдет.
   - Но мы могли бы...
   - Вова, поверь мне, что это не так. Просто поверь.
   Лютый уставился на Игната, потом пожал плечами.
   - Ладно, - с покорностью в голосе согласилась шефиня, - наверное,  ты
прав. И я больше не считаю все это просто провокацией.  Но,  Игнат,  там
что-то другое. Что-то похлеще... И я не верю ни одному его слову.
   - Я тоже, - сказал Игнат, - только... и он это знает.
   Игнат смотрел на Светлану  Андреевну.  Она  нервничала,  пыталась  не
подавать виду, но по мере приближения сегодняшнего  дня  она  нервничала
все больше. Шефиня улыбнулась ему и со вздохом произнесла:
   - Ладно, Игнат, я иду звонить.  Постарайся  не  превратить  нас  всех
сегодня в  преступников.  -  Светлана  Андреевна  усмехнулась,  даже  не
пытаясь скрыть ноток горечи, проскользнувших в  ее  голове.  -  Я  звоню
Петру Новикову. Они ждут. Этот батайский следователь, Прима, находится у
него. Ох, Игнат... Не могу сказать, что я в восторге от всего этого, но,
как говорится... это все карты, которые нам сдали... Других нет.
   - Других нет, - отозвался Игнат и мысленно добавил: "И у  него  тоже,
хоть он и хорохорится. Похоже, что и ему сдали всякую  мелюзгу.  Тузы  и
джокеры пока остаются в колоде. Пока еще так.  И  вопрос  заключается  в
том, кто до них доберется первым".

***

   Поселок Гольяново. Лето достигло зенита - стоят самые длинные дни. На
Песчаном озере разгар пляжного сезона. Чуть поодаль от пляжа, где  песок
сменяется  травой  и  подступы  к  воде  более  крутые,  в  гладь  озера
смотрится, чуть склонившись, красавец тополь. Местная  ребятня  прозвала
его Рукастиком.
   Случилось это давно, с тех пор не одно поколение ребятни подросло,  а
название осталось за деревом. К Рукастику привязана  "тарзанка".  Сейчас
двенадцатилетний подросток, ухватившись за нее по-обезьяньи, взмывает  с
высокого берега в звенящую прозрачность июньского неба. В  воду  входит,
почти не произведя брызг.
   - Красиво, -  замечает  черноволосая  загорелая  девочка  в  ситцевом
купальнике в цветочек. Несмотря на свои  неполные  тринадцать,  она  уже
покуривает украдкой, но, конечно,  не  днем,  а  ночными  посиделками  у
Графского пруда.
   Следующим в  воду  летит  толстяк  Самохин;  его  зовут  Жирдяем,  но
парнишка он в общем-то неплохой. Падает в воду, как бочка, да  еще  явно
отшибает спину.
   - Урод, - заключает девочка в ситцевом купальнике.
   За ними с восторгом наблюдает пятилетний малыш,  которому  полноватая
женщина, скорее всего бабушка,  втирает  в  кожу  солнцезащитное  масло.
Попутно она беседует со своей приятельницей -  бойкой  пожилой  дамой  с
веселыми глазами и вечной сигаретой в  зубах.  Ее  седые  жидкие  волосы
прячутся под кепкой с непомерно длинным козырьком и надписью "Iowa".
   Черная "Волга" движется по территории  поселка,  совсем  не  поднимая
пыли на  пересыпанных  гравием  дорожках.  Автомобиль  оставляет  позади
контрольно-пропускной пункт, огибает Песчаное озеро, съезжает на одну из
боковых дорожек и подкатывает к воротам, за которыми  прячется  красивый
дом с полукруглым окном во всю стену третьего этажа.
   - К Родионовым, - лениво замечает дама в кепке.
   - Евгений Петрович? - откликается ее подруга, не  прекращая  натирать
внука маслом. Парню это уже порядком надоело.
   - Евгений Петрович на службе. - Дама в кепке чуть  удивленно  поводит
плечами, и голос ее начинает звучать бодрее. - Я видела утром Ольгу...
   - Родионову?
   - Ольгу Андреевну. - Дама в кепке кивает,  дальше  продолжает  тоном,
каким обычно сообщают любопытные новости:
   - Дочку она сегодня ждет. Решила навестить стариков.
   - Она вроде постоянно здесь...
   - Да. Но не одна едет, а  со  своим  профессором.  Она  ж  у  них  на
кафедре... Ольга со мной советовалась,  чего  б  такого  вкусненького  к
обеду приготовить. Гости...
   - Профессором?! - Малыш наконец отпущен на волю. - Кто такой?
   - Какой-то старикашка, - произносит дама в кепке "Iowa". На мгновение
огонек былой игривости мелькает в ее глазах. -  Светило  чего-то  там  и
кого-то там...
   - Она у них умничка. - Полноватой  женщине  пришло  на  ум,  что  она
выказала неуместную заинтересованность.
   - Да, Ольга на дочь не нахвалится. Хотя по мне, все  это  хорошо,  да
замуж девке пора. Она ж вся такая...
   - Девица при формах?
   - В соку, - разумно согласилась дама в кепке.
   - А ведь недавно еще мы ей платье  к  выпускному  выбирали...  Растут
дети.
   - Ты еще, подруга, вспомни, как она тебя в первый раз описала.
   - Было такое... - Полноватая женщина  вздохнула,  видимо,  вспоминая,
сколько же  всего  было.  -  Надо  будет  к  ним  наведаться.  -  Флакон
солнцезащитного масла полетел в пляжную сумку.
   - Без приглашения?
   - А чего? По-соседски, вечерком.  Какого  такого  профессора  у  себя
прячете?
   - А может, он и не старикашка вовсе...
   Обе смеются. Щеки полноватой женщины чуть зарделись.
   Поселок Гольяново. Все добрые соседи. Но, конечно,  никто  не  станет
наведываться к кому-то  без  приглашения.  Или  на  крайний  случай  без
предварительной телефонной договоренности. Таково негласное  правило.  И
если поступит вежливый отказ, то это не повод для обид. Таковы  правила.
Из  тех,  что  отличают  Гольяново  от  множества  других   подмосковных
поселков.
   Мимо загорающих на солнце подруг  проходит  тихая  женщина  в  легком
летнем сарафане. У нее длинные  седые  волосы,  скрученные  в  пучок  на
затылке. Она ведет за ручку двух очаровательных веселых малышей. Женщину
можно принять  за  их  бабушку,  если  б  обладательница  кепки  "Iowa",
осведомленная по многим вопросам, не заявила,  что  на  самом  деле  она
только няня. Облюбовали себе местечко в тени, чуть уединенно, и приходят
туда каждое утро. Оно и понятно - маленьким детям не  на  пользу  прямые
солнечные лучи. Один из малышей, скорее всего мальчик, прижимает к  себе
плюшевого, похожего на коалу, медвежонка. На озере малыши с няней больше
двух часов не задерживаются. Сейчас,  возвращаясь  домой,  няня  вежливо
здоровается с беседующими подругами,  те  отвечают  взаимностью.  Малыши
смотрят с любопытством, ротики приоткрыты, носы весело вздернуты.  Прямо
лапочки! Женщина тоже милая,  приятная,  скромная,  возможно,  несколько
нелюдимая, но с хорошими добрыми глазами. Чужая душа - потемки... Гостит
у Родионовых уже недели три, живет в отдельном гостевом летнем домике. У
Родионовых всегда людно, не замыкаются в себе. По тому, как эта  женщина
заботлива с малышами, видно, что она очень любит детей. Невзирая на  три
недели, знакомствами в поселке так  и  не  обзавелась.  Ну  что  ж,  как
говорится, у каждого свои наклонности, у каждого свои  "крысы".  И  свои
причины.
   В поселке Гольяново не принято задавать  лишних  вопросов.  Все,  что
надо сообщить, люди сами расскажут.

***

   Как только черная "Волга" въехала на территорию  ухоженного  дворика,
ворота за ней сразу закрылись. В полосатом шезлонге у ворот попивал квас
из холодильника крепкий паренек из службы охраны. Трещала газонокосилка.
Перед домом с огромным полукруглым окном лишь идеальный зеленый газон  и
клумбы цветов, живое море красок, флоксы, георгины, хризантемы - лето  в
разгаре. Чуть в стороне, рядом с розовыми кустами, -  навес  из  цветной
пленки, дающий прохладную тень.  В  тени  сервирован  белоснежный  стол.
Автомобиль остановился на забетонированном пятачке: Евгений Петрович так
и не заасфальтировал эту небольшую стоянку.
   - Приехали, - сообщил водитель и заглушил двигатель.
   К счастью, он не видел,  как  рука  его  пассажирки  легла  на  брюки
сидящего с ней рядом и болтавшего всю дорогу старикашки. И не просто  на
брюки, а туда, где у старикашки имелось оружие, которым он скорее  всего
лет десять как не пользовался.
   Забавный дядечка, одно слово - профессор. А что так, что этак...
   Чудаковатый немного, но в общем-то мужик классный. Да и одет по моде.
И вежливо все выслушал, проявил чисто человеческий интерес:  как  семья,
как зарплата, а не изнурительный ли график работы?..  Нормальный  мужик.
Толковый. А то люди все больше о себе  любят  говорить.  Этот  -  не  из
таких.
   Водитель вышел из автомобиля, чтобы открыть дверцы пассажирам.
   Во-первых, так положено. А во-вторых, перед таким  человеком  -  даже
приятно.
   Водителю велели привезти в Гольяново родионовскую дочку  (видать,  та
еще бестия, одни сиськи чего стоят!) с ее гостем и забрать с дачи детей.
   - Выходите, господин  профессор.  -  В  салоне  автомобиля  прозвучал
игривый шепот.
   - Пожалуй, - последовал тихий  ответ,  -  если  ты  перестанешь  меня
онанировать.
   - С большой неохотой. - Она все еще не убирала руку.
   - А что мы скажем твоей матери? Что господин профессор очень  рад  ее
видеть? Настолько, что вновь ожили забытые функции?
   Дверца открылась. Санчес помедлил, словно проверяя, не  забыл  ли  он
чего в салоне. Водитель терпеливо ждал - старикашка немножко рассеянный,
все они такие. Затем нога  Санчеса  коснулась  бетонированного  пятачка.
Санчес прибыл в логово.

***

   Сказать по  правде,  Санчес  не  особо  нуждался  в  том,  чтобы  ему
показывали дом. Уж что-что, а этот дом он знал как свои пять пальцев.
   Женушка  старого  лиса  отрекомендовалась  Ольгой  Андреевной   (что,
естественно, не оказалось для него новостью) и  все  же  потащила  гостя
показывать "наши скромные владения". Санчес убедился, что никаких особых
перемен в этом доме  не  произошло  и  что,  проявляя  свою  неожиданную
"благодарность"  за  гостеприимство,  он,  как   и   собирался,   начнет
действовать с подвального помещения.
   Но пока Санчес всецело находился в руках говорливой  женушки  старого
лиса, выслушивая выражения типа "наша фазенда". И конечно,  его  сладкая
девочка уже успела шепнуть маман, что это не просто визит  вежливости  -
известный профессор находится сейчас,  так  сказать,  в  затруднительном
материальном  положении  и  слышал,  что  семья  знакома  с   некоторыми
ценителями и коллекционерами искусства, и вот уж так вышло,  что  и  ему
есть что предложить. Санчес подумал, что это будет самый  верный  способ
объяснить его сладкой девочке причину подобного  маскарада.  Хотя  порой
ему и казалось, что она не нуждалась ни в каких объяснениях.
   - Восточная Африка, -  с  видом  знатока  кивал  Санчес.  Африканская
коллекция, особенно  скульптура  макондо,  произвела  на  него  огромное
впечатление.
   -  Удивительная  пластика...  Самые  вдохновенные  скульпторы-резчики
живут в Восточной Африке! - не скупился Санчес на слова. - Космос!  Куда
там Пикассо...
   - Ну, я бы не была столь строга к  безумному  испанцу,  -  по-светски
парировала Ольга Андреевна.
   - К испанцам вообще не стоит быть особо  строгими,  -  с  готовностью
соглашался Санчес.
   Не меньшее впечатление на профессора произвела коллекция живописи.  У
некоторых работ он задерживался, вглядывался пристально, с интересом.
   Чувствовался подлинный знаток. Честно говоря, сам профессор  произвел
на Ольгу Андреевну  такое  же  глубокое  впечатление  -  интеллигент,  с
манерами аристократа,  умница  и,  видать,  по  молодости  был  тем  еще
сердцеедом... Интересно, что он хочет предложить: картину,  какой-нибудь
антиквариат?
   "Шалунишка", - с забытым чувством подумала Ольга Андреевна,  наблюдая
за красивыми и неожиданно молодыми руками своего гостя.
   - Здесь у нас передвижники,  -  объясняла  Ольга  Андреевна.  -  Этот
небольшой  этюд  -  его  очень  любит  Евгений  Петрович   -   настоящий
Айвазовский. Но самое главное, конечно, у Евгения Петровича в кабинете.
   - Удивительно! Удивительно! - восхищался Санчес.
   ("А не рассказать ли тебе, самодовольная гусыня, как сюда попало  все
это великолепие?" - весело думал Санчес.) Санчес  не  особо  нуждался  в
том,  чтобы  ему  показывали  дом.  Три  года  назад,  еще   на   стадии
проектирования, он принимал самое активное участие в его  строительстве.
И прекрасно знал, что в подвальном помещении, рядом с гаражом, находится
комнатка, где, словно в нервный узел, сходятся все средства  наблюдения:
и внешние - двор, ограждение, - и внутри дома.  И  так  как  старый  лис
находится сейчас "на военном  положении"  (сам  виноват!  Что  ж  теперь
делать?), то в этой комнатке, перед  мониторами,  кто-то  есть.  Кто-то.
Зоркий  глаз,  всевидящее  Око,  которое  за  почти  уже  месяц  устало,
обленилось, ибо ничего не происходило, и вот-вот сонно  слипнется.  Хотя
Санчес знал, что рассчитывать  на  такие  подарки  не  стоит.  Еще  один
охранник в шезлонге во дворе и детина с газонокосилкой.
   Возможно, есть еще кто-то,  узнаем  у  нашей  разболтавшейся  гусыни.
Минимум - трое. И это невзирая на вооруженный наряд  на  КПП  и  тройную
ограду с собаками по внешнему периметру поселка. "Что ж,  неглупо,  мать
его, очень неглупо".
   -  Пойдемте.  Раз  уж  вас  так  это   заинтересовало,   -   лепетала
маман-гусыня, - покажу вам что-то совсем интересное.
   - Вы так добры, - сконфуженно бормотал Санчес и переводил  взгляд  на
свою сладкую девочку.
   - Пойдемте. Пойдемте в Женечкин кабинет, - млела гусыня, -  мы  редко
водим туда посторонних. Полагаю, что смогу вас поразить, - добавила  она
не без кокетства.
   Очень мило. Львиную долю этой коллекции  Санчес  составлял  лично.  И
кое-что здесь принадлежит  и  ему.  Ведь  Евгений  Петрович  никогда  не
предлагал своих услуг - крупному государственному мужу это как-то  вроде
не к лицу. За них обоих свои  услуги  предлагал  Санчес.  И  стоили  они
дорого. Очень дорого. А если клиент начинал  вилять  или  ему  в  голову
приходили иные неудачные мысли, то  такса  возрастала  в  геометрической
прогрессии. Какой бы у  клиента  ни  был  твердый  хребет.  Только...  с
"Континентом" выходил шедевр, и такого скорее  всего  больше  не  будет.
Санчес превращал их в Номер Один, причем - в послушный Номер Один.
   Шедевр, который старый лис испортил. Выходит,  кое-что  из  блестящей
коллекции Евгения Петровича Родионова принадлежит  и  Санчесу.  Особенно
кое-что, явно неведомое самодовольной  гусыне,  кое-что,  находящееся  в
стенном металлическом сейфе с цифровой  ручкой  и  с  энным  количеством
степеней защиты - сейфе фирмы "Сentry", рекомендованном сюда все тем  же
Санчесом. Ай да Санчес, ай да сукин сын! И  не  забыть  повесить  сверху
гобелен.
   Но сейчас не это важно. Совсем не это.
   Блестящая  коллекция  произведений  искусства,   почтовых   марок   и
африканских   тотемных   предметов   произвела   на   Санчеса   огромное
впечатление. Но еще большее впечатление произвело  на  Санчеса  то,  что
малютки находились тут.
   Санчес вышел во двор. Его чужие длинные волосы трепал ветерок, хотя в
душном  воздухе  чувствовалось  приближение  грозы.  Санчес  любил   это
состояние, потому что все пока шло как надо. Санчес уселся в пластиковое
ажурное  кресло  и  прикрыл  глаза.  Ему  совершенно  не   мешал   треск
газонокосилки. Блаженство полной расслабленности... Санчес вытянул перед
собой ноги. Мы делаем последнюю петлю, игра входит в завершающую стадию,
финал. Снова подул ветерок. Если б Санчес сидел сейчас на  берегу  моря,
он бы сказал, что это первое дуновение бриза, первые свежие порывы перед
надвигающейся бурей. Свежесть - вот в чем все дело.
   Вот то главное, ради чего все и вертится.
   Детишки находились здесь, что в перерывах между  оргазмами  выболтала
Санчесу его сладкая девочка. Малышей старый лис предпочел держать у себя
под носом, а не на какой-нибудь Богом забытой деревне или на заброшенном
хуторе, что было бы, безусловно, грамотнее. Хотя после того, что  старый
лис натворил с Санчесом, ему приходилось рисковать.
   - Такие чудные, кудрявые  -  прелесть.  Ну  такие  трогательные...  -
говорила его сладкая девочка, пока Санчес любовался ее розовой  кожей  и
вдыхал ее запах. - Живут у нас с няней.
   - А почему у вас? - равнодушно спросил Санчес, поглаживая  внутреннюю
сторону ее бедер.
   - Это каких-то папиных знакомых... Не  знаю,  у  нас  хорошо.  Сосны,
озеро. Лучше ж, чем в Москве... Ну что ты делаешь? Ну подожди...
   Санчес целовал ее в шею, затем  жаркий  поцелуй  накрыл  ее  губы,  и
Санчес почувствовал во рту ее  быстрый  язык.  Рука  Санчеса  скользнула
вверх по ее бедру и оказалась в горячей влаге между ее ног.  Он  прикрыл
глаза и на миг увидел Викиных малышей, затем Санчес  услышал  сладостный
стон - сладкая девочка крепко обхватила его ногами,  впуская  Санчеса  в
себя. Все очень быстро  приближалось  к  развязке,  это  были  последние
минуты их близости.
   Потом, словно невзначай возвращаясь к прерванной теме, он спросил:
   - Двое мальчиков? - Нежный поцелуй в шею.
   - Ты меня совсем не слушаешь: мальчик и девочка. Такие сладкие  -  не
могу прямо. Лешенька и Викуля, Вика. Чудесные... А мальчик, Лешенька, не
расстается с коалой.
   - Коалой?
   - Ну... плюшевым мишкой. Отдавать не хочет - "мама", говорит.
   Наверное, мамин подарок. Скучает.
   - А где ж родители?
   - Не знаю. Где-то...  Я  бы  таких  малышей,  такое  маленькое  чудо,
никогда б не оставила. Возвращаются скоро.
   - Кто? - спросил Санчес.
   - Родители близнецов. Из командировки, что ли... "Вот тебе  и  на,  -
подумал Санчес, - а старый лис не лишен проблесков черного юмора". Вслух
он спросил:
   - Опечалена? - И нежно укусил ее за мочку уха.
   - Ну так, - она пожала плечами, - привыкли к ним... Особенно мама. Ты
ведь знаешь, как у нас заведено в семье: папа сказал, что детки  поживут
у нас, - значит, так надо. Просто... мы к ним привыкли. Такие сладкие.
   - А теперь возвращаются нехорошие родители и  вам  не  в  кого  будет
играть? - улыбнулся Санчес.  Казалось,  он  поддерживает  этот  разговор
скорее из вежливости. - И когда наступит этот страшный день?
   - Смеешься?
   - Пытаюсь сопереживать, - сказал Санчес и действительно усмехнулся.
   - Скоро уже. Двадцать третьего заберут наших Лешеньку и Викочку.
   - Понимаю, - сказал Санчес.
   На  двадцать  третье  была  назначена   пресс-конференция.   Открытое
собрание акционеров с присутствием прессы  -  надо  же  такое  выдумать!
Старый лис решил, чтобы все детали его механизма подходили друг к  другу
впритирку, и черная "Волга", которая привезла в Гольяново Санчеса и  его
сладкую девочку, должна  была  вернуться  в  Москву  с  детьми.  Что  ж,
неплохой  финал:  следуют  сенсационные  заявления,  которые  могли   бы
оспорить многие, если б их не сделала сама Вика (разумеется, все подписи
подлинные - документы выдержат  любую  юридическую  проверку),  а  потом
главный выход - появляются  дети  и  все  загипнотизированы:  все  видят
радость Вики, понимают, чему она решила  себя  посвятить.  Чего  уж  тут
оспаривать,  это  вполне  самостоятельное  решение.  Прямо  по   законам
мелодрамы. Люди всегда млеют от подобного! Законы  манипуляции  массовым
сознанием: самые кассовые фильмы - это сладенькие истории про детей  или
сладенько-слезливые истории про животных... Браво, старый лис, браво.
   Санчеса разбирал смех - многоопытный, мудрый старый  лис,  совсем  ты
потерял форму. Даже не понимаешь,  что  в  твоих  умных  глазах  -  лишь
остатки былой проницательности и этот хитрый прищур уже давно  смахивает
на первые признаки старческого маразма.
   Санчес получил свои  последние  недостающие  кирпичики,  хотя  стоило
признать, что задумано все было неплохо. Эта  последняя  партия  старого
лиса, эти снайперы, прикрытые бестолковым ОМОНом, грамотно изолированная
и в то же время постоянно находящаяся на людях "Вика" и все другое могло
бы выглядеть неплохо, но... всему этому не хватало свежести. А в  свежем
ветре живут совсем другие законы и...  тени  совсем  других  побед.  Это
здание могло бы существовать лишь в версии Санчеса, а так...
   "Надо же, - подумал Санчес, наблюдая, как женщины накрывают на  стол,
- рассказать своей семье, что родители близнецов  возвращаются  двадцать
третьего. В этом что-то  есть...  Попахивает  воскрешением  из  мертвых.
Древние ритуалы... Интересно, что имел в виду старый  лис,  рассказывая,
что родители близнецов вернутся двадцать третьего?"
   Санчес, потянувшись в кресле, беззаботно улыбнулся окружающим. Теперь
он знал, что в доме находятся лишь три охранника. Плюс  водитель  черной
"Волги", но этот парень не в счет, и ему сегодня крупно повезло.  Санчес
посмотрел на часы - без пятнадцати...  Еще  несколько  минут  абсолютной
расслабленности, а потом его внутренняя концентрация достигнет  предела.
Вот ведь как вышло - Санчес устроил этот  черный  маскарад  и  находится
здесь, в логове, в самый  ответственный  момент,  а  эти  умники  сейчас
докладывают старому лису, что Санчес обложен, как раненый зверь,  загнан
и побоится не то что пошевелиться, а даже громко задышать.
   Месть - то самое блюдо, которое стоит подавать холодным.
   Так говорили на его  Родине.  Его  той,  другой  Родине,  которую  он
никогда не видел и которая лишь приходила к нему  в  снах,  чтоб  поутру
оказаться забытой. Эти сны тоже знали о... свежести.
   Возможно, пришла пора для свидания.
   До пресс-конференции оставалось еще более  четырех  часов,  и  Санчес
блаженствовал, вдыхая аромат розового куста  и  радуясь  первым  порывам
свежего ветра.
   - Вы не скучаете? - Ольга Андреевна принесла ему аперитив.
   - Вовсе нет, - сказал Санчес, взял предложенный ему стакан с анисовой
водкой "Узо" напополам с водой и поблагодарил. - Любопытный напиток.
   - Подарили наши югославские друзья.
   Санчес улыбнулся.
   - Вы обратили внимание на эту  статуэтку  "Месть  неверной  жене",  -
продолжала болтать гусыня, - или "Месть изменившей жене"?
   - А как же, - произнес Санчес и подумал. "Во, все не угомонится.  Все
так и тянет говорить о высоком". Вслух он сказал:
   - Знаете, как в Югославии, - он отпил глоток "Узо", - вернее,  как...
боснийские цыгане наказывают за измену?
   Санчес ослепительно улыбался. Гусыня отрицательно  покачала  головой;
этот тихий человек нравился ей все больше и больше.
   Санчес, не меняясь в лице, проговорил:
   - Они разрезают изменнику горло и вставляют в рану цветок.
   Теперь гусыня смотрела на него в замешательстве. Она хлопала глазами,
решив, что ослышалась. Или чего-то не поняла. Отправляясь  на  кухню  за
очередным блюдом, она убеждала себя, что это было все, что угодно, кроме
того, что она слышала на самом деле.
   Фактор внезапности. Санчес все про это знал.
   Через пятнадцать минут Санчес  спустится  в  подвальное  помещение  и
убьет охранника, наблюдающего за мониторами. Затем поднимется  наверх  и
возьмет свою трость. Двое других охранников находятся  сейчас  на  виду,
детина с газонокосилкой прекратил стричь траву и присоединился к  своему
товарищу - они сидели у ворот и  развлекались  игрой,  когда  надо  было
выбрасывать на руках "ножницы", "камень" или "бумагу".  Отличные  парни.
Тихий, чуть сгорбленный старикашка тоже присоединится к их  игре.  Тому,
что справа, Санчес вскроет брюхо лезвием, упрятанным в трости, первому -
Санчес сразу же узнал в нем более быстрого парня.  И  пока  его  товарищ
будет в недоумении хлопать глазами, не понимая, что  произошло,  и  лишь
потом его рука потянется к оружию в  подплечной  кобуре,  Санчес  успеет
разобраться и с ним. Он всегда умел использовать фактор внезапности.
   - Сделайте погромче музыку, - попросил  Санчес  у  гусыни.  -  Обожаю
старые песни.
   Да, через пятнадцать минут Санчесу придется объявить  свой  праздник,
несколько удивив разболтавшуюся гусыню. Да что там гусыню - его  сладкая
девочка будет не меньше поражена. Но  ведь  пока  все  еще  хорошо.  Еще
несколько минут...
   А потом... Санчес позвонит старому лису и  даст  послушать  щебетание
его женщин. Затем Санчес прихватит их и детишек и быстренько  направится
в Москву. Все на той же самой доброй служебной черной "Волге". И,  очень
сильна надежда, все с тем же шофером.
   "Да, - подумал Санчес, - надо не забыть испросить у старого лиса  код
от сейфового замка. Наличность - это все приятные мелочи. Но там имеются
ключики от гораздо более  сказочных  дверок  -  от  сейфов,  находящихся
далеко-далеко, в чудесной и сытой альпийской  стране,  расположенной  на
пути к его далекой Родине. Месть местью,  но  о  деле  нельзя  забывать.
Никогда не следует".
   Через пятнадцать минут  Санчес  извинится  перед  обществом,  встанет
из-за стола и спустится в подвальное помещение.
   И все закружится, завертится.
   Санчес с благодушной улыбкой взирал на окружающих. Его разбирал смех.
***

   Лидия Максимовна постепенно собирала свои вещи. Она не хотела  делать
этого сразу. Она не хотела, не могла примириться  с  мыслью,  что  целая
часть ее жизни, которой были последние восемь лет работы в  "Континенте"
заканчивается.
   Лидия Максимовна никогда не боялась сокращения. Уж кто-кто, только не
она. И вот теперь бумага с уведомлением  уже  две  недели  лежала  в  ее
столе. Она дорабатывала последние  дни.  Что  оставалось  делать  -  это
назвали сокращением.
   Все, кого Петр Виноградов не счел  лично  преданным  ему  (на  взгляд
Лидии Максимовны -  все,  кто  лично  не  лизал  ему  зад),  попали  под
сокращение. Хочешь не хочешь, но это так, а все остальное - лишь попытка
соблюсти внешние приличия.
   Вика уходит. И это тоже факт. С ней действительно нелады, она  так  и
не оправилась от аварии. Она стала нелюдимой, совсем перестала смеяться,
окружила себя какими-то непонятными и неприятными людьми. Окружила - или
позволила себя окружить, что одно и то же, если человек не хочет принять
чьей-либо помощи, чьей-либо протянутой руки.
   "Боже мой, - думала Лидия Максимовна, - она  ведь  даже  отправила  в
какой-то санаторий близнецов, уже как месяц... А раньше не  проходило  и
нескольких часов, чтобы Вика не позвонила, справившись, как там у  деток
дела. И минимум два-три раза в неделю малышей привозили к ней  сюда,  на
работу".
   Вика уходит. Сначала по "Континенту"  поползли  различные  слухи,  но
теперь, кажется, уже ни  для  кого  не  секрет,  чем  будет  сегодняшнее
открытое  собрание,  сегодняшняя  пресс-конференция.  От   всего   этого
становилось грустно, очень грустно.
   Лидия Максимовна открыла ящик стола - фотография  лежала  там.  Лидия
Максимовна была одиноким человеком, и эта фотография,  сделанная  больше
года назад, стояла у нее на столе в золоченой рамке: Лидия Максимовна  в
центре с двумя розовощекими младенцами на руках, по правую руку  Алексей
Игоревич, по левую - Вика. Счастливая семья, в радостном  тепле  которой
грелась и Лидия Максимовна. Она невесело усмехнулась: в каком-то  смысле
Лидия Максимовна стала крестной матерью  их  брака,  и  вот  теперь  все
заканчивается так... Угли.
   Лидия Максимовна окинула взглядом свое рабочее место и только  сейчас
поняла, как же всего этого ей будет не хватать. Ведь  это  пространство,
рабочее пространство, и было ее  домом  в  последнее  время.  Она  вдруг
почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы,  и  сдержала  себя.
Еще не хватало сидеть здесь и реветь. Потом, позже. Теперь у  нее  будет
время поплакать.
   И когда зазвонил  телефон,  Лидия  Максимовна  чуть  подождала,  пока
полностью овладеет собой, а потом взяла трубку  и  произнесла  окрепшим,
привычно-профессиональным голосом:
   - Добрый день. Компания "Континент", слушаю...
   Лидия Максимовна подумала, что в ее  жизнь  пришла  осень,  последняя
осень, как в известной песне, за которой лишь непроглядная  мгла  вечной
зимы.
   - Лидия Максимовна? - прозвучало в телефонной  трубке.  -  Спуститесь
вниз.
   Лидия Максимовна вздрогнула. Она услышала что-то странное,  что-то...
забытое.
   - Вика? - произнесла она.
   Это была  Вика.  Два  часа  назад  она  отъехала  куда-то  со  своими
телохранителями, и вот-вот должна начаться эта  пресс-конференция.  Петр
Виноградов нервничает, уже раз десять спрашивал ее...
   - Спуститесь, пожалуйста, вниз и захватите пару бланков приказов.  Вы
мне очень нужны.
   Это была Вика. И... что-то происходило с ее голосом.

***

   Евгений Петрович Родионов почти не изменился в лице,  когда  закончил
свой телефонный разговор и повесил  трубку.  Он  отошел  от  массивного,
мореного дуба, стола и остановился посреди своего  просторного  рабочего
кабинета.  Сделал  пару  глубоких  вдохов  -  дыхательные  упражнения...
Вернулся к одноногому столику-подставке из того же  дуба  с  графином  и
четырьмя хрустальными стаканами.
   Бросил в стакан растворимую таблетку витамина С, налил воды. Таблетка
начала активно пениться, шипеть, окрашивая воду во все более  насыщенный
оранжевый цвет. С каким-то странным ощущением Евгений Петрович  подумал,
что даже эти хрустальные стаканы имеют свой инвентарный номер.
   Первыми чувствами после прошедшего ошеломления были страх  и  паника,
неверие в реальность происходящего, но потом Евгений Петрович взял  себя
в руки.
   Он попытался отделить разрывающую его сердце личностную компоненту  и
посмотреть на оставшееся более  холодным  взглядом.  И  понял,  что  это
дается ему с огромным трудом.
   Сегодня с утра Евгений Петрович, как обычно, пребывал в  великолепном
расположении духа.  Быть  может,  сегодня  с  этим  обстояло  даже  чуть
получше,  чем   обычно.   Евгений   Петрович   ждал   доклада   с   этой
пресс-конференции, ждал доклада о том, что все, невзирая  на  эту  суету
последних  дней,   прошло   удачно.   Партия   заканчивалась.   Сложная,
потребовавшая  неординарных  ходов  и  порой  очень  непросто   давшихся
решений. Но партия заканчивалась.
   Сейчас, глядя на растворившуюся  в  стакане  воды  таблетку,  Евгений
Петрович думал о том, что кривая его удачи резко пошла вниз.  Не  просто
резко - она обрушилась. Его взяли за горло, потому что произошло то, что
не могло произойти. Санчес должен был попытаться нанести свой удар после
всего, что случилось, тут или - или... Но ведь  это  он,  Санчес,  а  не
Евгений Петрович  был  обложен,  затравлен,  изолирован  и  превращен  в
беглеца, чье время на исходе. Ему так докладывали, да по-другому и  быть
не могло - Санчес, уцелевший после  бойни  киллер,  изгой,  на  которого
охотятся все; у него не оставалось на руках ни одного козыря, он  должен
был упасть на дно, залечь в берлогу,  переждать,  пока  все  успокоится.
Превратиться в пыль и не рыпаться.
   Оказывается, оставался козырь. Разум Евгения Петровича отказывался  в
это верить, несмотря на то что его сердце все  еще  прожигал  смертельно
перепуганный голос жены. Не просто  смертельно  перепуганный;  казалось,
что этот голос принадлежит человеку, который вот-вот лишится рассудка:
   - Женя!.. Этот страшный человек! Он убил  всех.  Понимаешь,  он  убил
здесь всех! Что ему надо, Женечка? Не позволяй  ему  убивать  нас...  Не
позволяй!
   Потом в трубке послышался приветливый голос Санчеса:
   - Ну все, все... Ольга Андреевна, как всегда,  сгущает  краски.  Мне,
правда, пришлось нейтрализовать троих охранников, но мы могли бы на этом
остановиться, как считаете?
   - Оставь их, - попросил Евгений Петрович, - они здесь ни при чем.
   - Кто знает, кто знает... Хотя,  честно  говоря,  я  и  не  собирался
причинить им вред. Не стоит, а?
   Именно в этот момент Евгению Петровичу удалось взять себя в руки.
   "Оленька, бедная ты моя..." - промелькнуло в голове.
   И он сказал холодным и жестким тоном, негромко:
   - Если хоть волос упадет с их голов, я размажу тебя, сотру, ты  понял
меня, сынок? Я спущу на тебя всех, достану из-под земли и сотру! Обещаю.
И не забывай - я знаю, где найти твоего отца.
   - Это все? - поинтересовался Санчес; чуть подождал. -  Наверное,  нам
уже не надо играть друг с другом, - произнес  он  рассудительно.  -  Мне
кажется, для игр уже немножко поздновато.
   Повисла  непродолжительная  пауза.  Евгений  Петрович  крепко  сжимал
телефонную трубку, которая стала липкой от пота. На лбу  тоже  выступили
капельки пота. Холодного.
   - Где моя дочь? - спросил Родионов.
   - Жива, - быстро ответил Санчес. Что-то  странное  прозвучало  в  его
голосе, Родионов этого не понял. - И все  будут  живы,  если  мы  теперь
проявим  разумность.  -  Голос  Санчеса  зазвучал  с  прежней   пугающей
беззаботностью:
   - Ведь мы на то и мужчины, чтобы контролировать свои неудачные мысли,
я же прав? Ну не  удалось  один  раз,  но  всегда  человеку  можно  дать
последнюю попытку. Как?
   - Что ты хочешь? - спросил Родионов.
   - Хороший вопрос, - сказал Санчес. - Если  вы  мне  сможете  на  него
правильно ответить, то все еще будет хорошо.
   - Не надо мне  угрожать,  сынок.  -  Голос  Родионова  теперь  звучал
спокойно. - Тебе нужен твой фонд? Или моя жизнь? Ты сам мне скажи  цену,
сынок, я заплачу, если это  окажется  в  моих  силах.  Но  не  надо  мне
угрожать.
   "Эх ты, старый лис, - усмехнулся Санчес, -  а  ведь  когда-то  я  так
верил твоим песням".
   - Я не угрожаю, - заверил Санчес. Прежняя веселая беззаботность. -  У
меня нет на это времени. Я просто собираюсь дать вам инструкции. И  если
вы их выполните, уже ничего не путая, то очень скоро сможете обнять жену
и дочь. Вы готовы?
   - Я не понимаю, о чем ты. Но я слушаю тебя.
   И Санчес дал ему эти инструкции. Конечно,  его  интересовали  деньги,
"его фонд" - и это тоже, но все остальное было странным, очень странным.
Вернее - было ничем. Евгений Петрович Родионов должен был присутствовать
на этой пресс-конференции. Лично. И ничего не происходит.  Санчес  нигде
не появлялся.
   Никаких  звонков  -  полная  тишина.  И   если   этот   их   разговор
прослушивается (Евгений Петрович знал, что нет), то это тоже должно быть
отрегулировано. На пресс-конференции Санчес вернет ему жену и дочь.
   "Он что, сошел с ума?" - мелькнуло в голове у Евгения Петровича.
   - Я даже верну детей, - продолжал Санчес, - хлопотно с ними.  А  ведь
мог бы разыграть эту карту, а? Ведь им может  не  очень  понравиться  их
мама? Ну, вы-то знаете, как с ними, с малышами, - не угодишь...
   Все же пару  распоряжений  по  телефону  Евгению  Петровичу  придется
сделать, но... распоряжений обычных, не нарушающих хода вещей.
   Он дал ему все инструкции и уже в самом  конце  разговора  неожиданно
спросил:
   - Евгений Петрович, теперь уже не важно, но все-таки.  Вы  знаете,  я
тут в вашем доме увидел изображение бога Сатурна и  вот  подумал...  Как
такое могло случиться? - Короткая пауза. - С нами?
   Впервые голос Санчеса звучал не угрожающе и не  беззаботно.  Это  был
просто вопрос, заданный человеком, понимающим, что бесполезно говорить о
прошлом. И уж тем более о прошлом сожалеть. Но вопрос был задан.  С  еле
уловимым оттенком горечи. Если Санчес был  способен  испытывать  горечь.
Евгений Петрович помедлил. Он мог сказать очень  много  или  ничего,  но
ведь теперь действительно немножечко поздновато для игр. И  он  произнес
голосом, в котором не было ни испуга, ни попыток оправдаться, - это была
спокойная, может, чуть печальная констатация факта:
   - Вы вышли из-под контроля, сынок. Это все, что я могу сказать.
   Санчес какое-то время обдумывал услышанное.
   - Думаю, что нет, - негромко произнес он. - Думаю, вопрос в другом.
   И Санчес повесил трубку.

***

   Евгений Петрович  Родионов  выполнил  все,  что  потребовал  от  него
Санчес. Он сделал все  звонки  и,  отдавая  распоряжение  водителю  быть
готовым выехать в головной офис компании "Континент", еще раз подумал  о
том, что во всех этих требованиях Санчеса нет ничего  экстраординарного.
Кроме того, что Санчес попытается забрать свои деньги. Но  ведь  он  мог
содрать с него три шкуры...
   Санчес попытается нейтрализовать "Вику"? Глупо,  ему  это  ничего  не
дает. Раскрыть "Вику", сыграя детьми?.. Тоже бред - в его  положении,  а
тем более сегодняшнем  положении,  не  принято  появляться  в  публичных
местах  и  делать  какие-либо  общественно  значимые  заявления.  Он  не
камикадзе. Санчес действует не в одиночку? Очень маловероятно, и...  все
это  не  сходится.  Рассчитывать  на  какой-либо  общественно   значимый
резонанс в положении Санчеса - еще больший бред, чем все  остальное.  Он
это знает не хуже других. Тогда зачем весь этот балаган  с  присутствием
Родионова на пресс-конференции? Санчес всегда был слишком  прагматичным,
и  вряд  ли  личная  месть  окажется  для   него   важнее   рациональных
соображений.
   Жесточайший цейтнот.
   Но ведь он мог содрать три шкуры... Быть может, он это и делает?
   - Что он задумал? - негромко произнес Родионов. - Что он задумал?
   Евгений Петрович Родионов понял, что не знает ответа на этот вопрос.

***

   Она  ждала.  Мерила  шагами  свой  пустынный  кабинет  и  ждала.   До
пресс-конференции  оставалось  чуть  больше   двух   часов.   Виноградов
обеспокоен - он  уже  знает,  что  Андрей,  старый  добрый  Викин  друг,
вернулся из заграничной командировки до срока и вроде бы тоже собирается
присутствовать на пресс-конференции. Звонил из  Шереметьево.  Неприятная
новость. Но это все мелочи. К  подобным  неприятным  мелочам  уже  давно
привыкли. Их слишком много, но все должно сегодня закончиться.  Так  или
иначе - закончиться.
   Детей привезут перед самым началом собрания. Таков сценарий.  Значит,
у нее будет всего несколько минут.
   Она снова посмотрела на часы - время тянулось мучительно медленно.
   Сейчас она думала лишь о том,  что  выдержала,  выдержала  в  течение
всего этого времени, и  теперь  силы  не  должны  оставить  ее  в  самую
ответственную минуту.
   В дверь негромко постучали.
   - Да-да, - откликнулась она.
   - Вика, - в проеме двери появилась огромная бритая голова  Болека,  -
надо ехать.
   - Куда?
   - Надо ехать, - настойчиво  повторил  он,  и  тут  же  мясистые  губы
растянулись в вежливой улыбке, - вас ждут внизу.
   - Я не понимаю... Но хорошо, сейчас спускаюсь.
   "Скоро все закончится, - еще раз сказала себе она. - Выдерживала  все
это время, так что теперь - спокойно".
   Она взяла свою  сумочку  и  вышла  в  приемную.  Проходя  мимо  Лидии
Максимовны, она даже не удосужила ее взглядом. Оба телохранителя,  Болек
с Лелеком, ожидали ее в холле. И еще у вертящейся крестовины дверей  она
обнаружила Гринева в сопровождении какого-то  незнакомого  ей  человека.
Гринев увидел  ее,  улыбнулся.  Она  опустила  взгляд,  сердце  тревожно
застучало.
   - Вот, - произнес Болек, приветствуя Гринева, -  передаем  с  рук  на
руки. Нашу драгоценность.
   - Очень  остроумно,  -  сказал  Гринев.  -  Ждите  нас  здесь,  скоро
вернемся.
   - А куда вы?
   - Недалеко.
   - Нет, серьезно.
   - Тебе-то что? - раздраженно сказал Гринев.
   - Ничего, - невозмутимо произнес  Болек.  -  Просто  через  два  часа
начнется мероприятие. Вдруг забудешь...
   - Не волнуйся, не забуду.
   Был звонок от  Папы.  Неожиданно.  Как  всегда,  что-то  вспомнили  в
последнюю минуту. Гринев сам не очень понимал, почему именно  он,  а  не
эта парочка телохранителей, должен сопровождать "нашу  девочку"  на  эту
непонятную встречу.
   - Ждите нас здесь, - повторил Гринев, - вернемся в течение часа.
   Этот диалог она выслушала молча. Словно ее  не  существовало.  Словно
она была функциональный робот, живая кукла.
   "Конечно, - подумала она,  -  шлюшка  используется  для  определенной
функции,  для  справления  естественной   физиологической   потребности.
Вкл./выкл.
   Сейчас ее функции просто несколько видоизменены. Вкл./выкл.".
   - Ну, если вы все решили, надеюсь, мы можем идти? - спросила она.
   Гринев посмотрел на нее  так,  как  будто  только  что  обнаружил  ее
присутствие.
   - Что, удивлены, что я  тоже  разговариваю?  -  сказала  она  сухо  и
двинулась вниз к автомобильной стоянке.
   - Чего это она? - удивился Гринев.
   - Не знаю. - Болек развел  в  стороны  свои  огромные  кисти  рук.  -
Бабы... Нервничает. С утра такая.
   - Я ей понервничаю, - чуть слышно проговорил Гринев, - сучка...
   Болек посмотрел  по  сторонам  -  к  счастью,  никого  поблизости  не
оказалось.
   - Все немного нервничают, - произнес он. - Это нормально. И все будет
нормально. - Потом с пониманием добавил:
   - А сучка она редкостная. Хотя вдуть ей после всего не помешает.
   Лелек слушал их молча. Его лицо напоминало застывшую каменную маску.
   На углу, рядом с  выездом  с  автомобильной  стоянки,  через  дорогу,
находилось небольшое кафе. Летом в тень высоких лип, насыщавших здесь, в
центре Москвы,  воздух  свежестью,  выносили  столики.  Она  знала,  что
некоторые сотрудники "Континента", особенно из числа молодежи, не  прочь
задержаться в  этом  уютном  кафе  за  кружкой  пива  или  чашкой  кофе.
Крохотный пятачок, отделяющий ажурную  решетку  ограды  "Континента"  от
территории кафе, и облюбовал себе тот самый нищий.  Место  действительно
удачное - так сказать, пересечение  путей;  с  другой  стороны,  он  там
никому не мешал. Мимо нищего ("Александр", - подумала она) проходили те,
кто шел в кафе, мимо нищего проходили те, кто спешил в метро, и даже те,
кто направлялся к автомобильной  стоянке,  ибо  если  вы  припарковались
рядом с выездом, то этот  путь  был  короче.  Она  обнаружила  еще  одно
неоспоримое достоинство  облюбованного  нищим  пятачка  -  он  мог  быть
идеальным  пунктом  наблюдения  за  "Континентом".  Чушь,  вовсе  не  за
абстрактным "Континентом".  Этот  пятачок  мог  быть  идеальным  пунктом
наблюдения за... ней. И еще за несколькими людьми.
   Сейчас место, облюбованное  нищим,  пустовало,  но  она  уже  увидела
кое-что и заставила себя никак на это не прореагировать.  Усаживаясь  на
заднее сиденье черного лимузина "Ауди А-8", она вновь посмотрела на часы
- до пресс-конференции оставалось теперь час  и  пятьдесят  пять  минут.
Таков был сценарий. Примерно через этот отрезок времени все  и  решится.
Это было ее дополнением в сценарий.
   Автомобиль плавно двинулся с места. За рулем находился незнакомый  ей
спутник Гринева. Сам Гринев устроился на сиденье рядом с водителем.
   Она прильнула к окошку, слушая, как учащенно бьется ее сердце. "Ауди"
быстро миновала открытое кафе, пятачок, облюбованный нищим.
   Александра - по-гречески "Защитница слабых" Ваше второе имя.  Она  не
знала, что это значит.
   Возможно, она обманывала себя, но... она больше никому не верила. Все
это время она жила бок о  бок  со  страхом,  липким,  словно  кисель,  и
вездесущим, словно ее отражение. Ежечасно, ежесекундно, но...
   Если в этом мире осталось место для надежды, она постарается...
   Что? Что постарается?
   На том самом, облюбованном нищим,  пятачке  между  прутиками  решетки
ограждения был оставлен крохотный и трогательный букетик незабудок.
   Маленький посланец... чего?
   "Ауди"  оставил  позади  здание  "Континента",  но  свернул   не   по
привычному маршруту к Садовому кольцу, а в узкий проулок, через  который
можно было выбраться к кольцу бульваров.
   Через несколько минут начались события, не предусмотренные  ни  одним
известным ей сценарием.

***

   Второй вице-президент группы "Континент", фактически уже  исполняющий
обязанности президента, Петр Виноградов находился  в  своем  кабинете  и
просматривал список лиц, которые должны  присутствовать  на  предстоящем
мероприятии. Приглашены все ведущие сотрудники компании  и  все  главные
акционеры - что ж, все верно, ведь собрание открытое. Приглашена  пресса
-  это  дело  тоже  понятное,   на   то   и   пресс-конференция.   Будет
присутствовать  важный  государственный  чиновник  из   антимонопольного
комитета и еще один высокий государственный чиновник - все  верно,  пора
выходить на более широкий оперативный простор. Петра Виноградова  всегда
интересовал выход в большую политику - чем черт не шутит... Палец  Петра
Виноградова двигался вниз по списку фамилий. Королева сегодняшнего бала,
наша "Вика", выучила свою речь наизусть.
   Мимика, жесты, слезки, благодарственное слово и слово  прощания...  И
венец программы - дети, которые все это  время  были  как  бородавка  на
носу, как конфуз застенчивого неумехи, которому в  торжественный  момент
мешают собственные руки.
   И все вроде бы хорошо, да вот руки мешают.  Но  куда  их  деть  -  не
отрубить же.
   Так и с этими детьми - куда  их  деть?..  Сначала  Петра  Виноградова
очень беспокоил этот момент - он мог стать той самой критической каплей,
которая перевесит чашу  вопросов.  Но...  есть  старый  добрый  принцип,
известный любому изворотливому парню  -  а  Петр  Виноградов  был  очень
изворотливым парнем: если вас ловят за руку, ничего не отрицать. Со всем
соглашаться и выдавать полуправду.
   Полуправду, которую не отличишь от правды. А что дети -  с  этим  нет
проблем, никто их не прячет. Это, конечно,  была  недурственная  идея  -
провести пресс-конференцию в день рождения малюток.  "Вика"  -  королева
бала - уже  наполучала  с  утра  подарков  от  сердобольных  сотрудников
"Континента". Хлеба и зрелищ. Будут вам зрелища. Счастливая  мать  -  и,
кстати,  очень  обеспеченная  женщина  -   посвятит   дальнейшую   жизнь
воспитанию собственных малышей. Прямо сказка со счастливым концом.
   Оп... Палец Петра Виноградова остановился против фамилии "Ковалев".
   Это еще что за хренотень? Депутат  Госдумы.  Ну  да,  на  предстоящем
мероприятии будет присутствовать парочка депутатов.
   - А этого-то кто пригласил? - проворчал Петр. - Ну да черт с ним. Нам
скрывать нечего...
   Ковалев являлся каким-то  давнишним  знакомым  Андрея;  человек  явно
бесполезный, ничем толковым посодействовать не смог.  Так,  труха,  тени
несостоявшихся побед.
   Палец  Петра  Виноградова  двинулся  вниз  по  списку.  Эти  дурацкие
ощущения тревоги, терзавшие Петра Виноградова в последнее время, сегодня
отпустили его. Что говорить - все были  на  взводе.  И  эта...  Королева
бала, тварь, порой  выкидывала  такие  коленца!..  Девочка  из  далекого
Батайска... Но справилась все же, хоть и попила крови. Ладно... Все были
на взводе. Но сегодня - все. Сегодня  Петр  Виноградов  откупорит  самую
дорогую бутылочку шампанского "Дом Периньон". Через пару часов  все  это
заканчивается.

***

   Черный лимузин "Ауди А-8" свернул в узкий проулок,  с  одной  стороны
которого находился высокий строительный забор - шикарные офисы в  центре
Москвы росли как грибы после дождя, - а с другой стороны - глухая  стена
здания.
   - Куда мы едем? - спросила она.
   - Вперед, - ответил Гринев.
   Тема оказалась исчерпанной.
   Она, как ей и  было  предложено,  посмотрела  вперед,  через  лобовое
стекло, и вдруг какое-то странное, похожее на дежа-вю, чувство  посетило
ее, кольнуло мгновенной холодной  иголочкой.  Словно  она  уже  ехала  в
автомобиле в этом  узком,  лишенном  света  проулке,  уже  пережила  это
похожее на движение в туннеле путешествие и все, что произойдет  дальше,
ей хорошо известно.
   ...Это было много лет назад,  почему-то  она  помнила  привязанный  к
дереву  гамак,  причем  только  его  половину,  крепившуюся  к   стволу,
изогнутый полированный стул с щербинкой, на котором восседал ее дедушка,
и странного человека, который обычно беседовал с дедушкой и  жил  где-то
неподалеку. Как в любом воспоминании детства, в этом было много  солнца,
но и имелась своя темная трещина - ею  были  глаза  этого  человека.  Он
вроде бы работал раньше таксистом, но потом что-то случилось,  он  купил
телескоп и еженощно  прощупывал  бездну  над  своей  головой.  Про  него
говорили, что он был алкоголиком. Дедушка жаловался, что  тот  не  давал
ему по ночам спать, заставляя смотреть на Луну или Юпитер.
   Человек этот утверждал, что видит магнитные линии, пронизывающие весь
мир. Он утверждал, что людей не  существует,  так  же  как  и  привычной
реальности, - все это лишь модификации магнитных линий. Он говорил,  что
иногда стены реальности истончаются и ты слышишь шелест крыльев  тайного
мира, находящегося рядом. Эту странную магнитно-линейную  космогонию  он
иллюстрировал примером китов, которые, подчиняясь  своей  природе  и  не
насилуя ее, движутся вдоль магнитных линий, и, когда те  пересекаются  с
материками, киты просто выбрасываются на берег.
   Наверное, этот человек действительно был алкоголиком, и  она  боялась
темноты  его  глаз,  но  совсем  недавно  в  теленовостях  она  случайно
услышала,  что  какая-то  австралийка  выдвинула   подобную   теорию   -
относительно китов и магнитных линий.
   Эта  дама  была  почтенным  ученым,  удостоенным  многих  степеней  и
почетных  званий,  а  тот  бывший  таксист  с  телескопом  скорее  всего
транслировал свои алкогольно-горячечные видения, и она  даже  не  знала,
жив ли он сейчас.
   Но этот человек однажды рассказал ей про ТВОЕ ВРЕМЯ. Она помнила  его
рот, тревожно складывающиеся губы, красную кожу лица  и  темные  молнии,
спящие в глубине его прозрачных глаз. И она помнила, как он говорил  ей;
она не помнила почему, но именно после этого разговора она перестала его
бояться.
   Он говорил, что иногда в жизни происходят странные вещи,  похожие  на
ряд ничего не значащих случайностей. Чаще всего так и бывает. Но  иногда
вещи  складываются  в  линию  и  все,  что  ты  планировал,   все   твои
представления о том, как что-то должно происходить, все, что ты знал,  -
все может измениться. И на мгновение показать тебе чудесные возможности.
Показать подлинную природу вещей и как  все  может  сложиться,  если  не
применять насилия над этой природой. Ты можешь не узнать  этого  мига  и
пройти мимо, такое и происходит с  большинством  людей.  Они  борются  с
тенями своих собственных поступков. Но если ты узнаешь  его,  то  это  и
будет ТВОЕ ВРЕМЯ. И, узнав его раз, ты его никогда не забудешь.
   Оно уже навсегда останется с тобой. Вот тогда ты  и  услышишь  шелест
крыльев тайного мира за несуществующими стенами реальности, тогда  ты  и
научишься давать вещам развиваться, не производя над ними насилия  и  не
ощущая их насилия над собой. ТВОЕ ВРЕМЯ - оно придет  лишь  раз  и  либо
уйдет неузнанным (и останется лишь разводить руками  про  Лошадь  Удачи,
колесо  Фортуны  и  вздыхать  по  нереализованным  возможностям),   либо
навсегда останется с тобой.
   - А его можно увидеть? - спросила она, не очень понимая, о  чем  идет
речь, и скорее всего зачарованная необычностью истории.
   - Его можно увидеть. Оно сияет внутри, как тысяча  Солнц.  Только  ты
увидишь  его  не  холодом  ума,  а  жаром  сердца.  Не  этими  глазками,
смотрящими по сторонам, а теми, что смотрят внутрь.
   Она хотела возразить, что нет у нее никаких глазок, смотрящих внутрь,
но спорить не решилась.
   - А его можно потерять? - внезапно спросила она.
   Он  посмотрел  на  нее  взглядом,  которого  она  так  боялась,  губы
сложились капризно.
   - Можно, - подтвердил он. - Его можно забыть.
   Такая история про ТВОЕ ВРЕМЯ. Короткий миг, когда  магические  тотемы
оживают.
   И что-то меняют в законах Жизни.
   И что-то меняют в законах Смерти.
   Это воспоминание уместилось всего лишь в одно мгновение, которое  она
словно уже пережила, и когда  в  конце  этого  растянувшегося  мгновения
перед лобовым стеклом появилась человеческая фигура, раскинувшая руки от
удара, и удаляющееся лицо с застывшим выражением  скорее  не  испуга,  а
озадаченности, она поняла, что ожидала этого. Так или иначе  -  ожидала.
Она узнала этого человека и знала, что произойдет дальше.
   Гринев только-только собирался закурить и мял пальцами сигарету.
   Тяжелый лимузин свернул в  узкий  проулок  и  еще  не  успел  набрать
скорость.
   Человеческая  фигура   вынырнула   из-за   угла   здания   совершенно
неожиданно. Этот безумный растерянный тип практически сам  бросился  под
колеса.
   - Е... твою!.. - вскрикнул водитель.
   Гринев оторвал взгляд от сигареты  в  тот  момент,  когда  послышался
удар. Гринев увидел перекошенное лицо и вскинутые руки и успел подумать:
   "Бл...дь, сбили кого-то..."
   Водитель немедленно нажал на тормоза, шины  прошуршали  по  асфальту,
заглатывая  тормозной  путь,  автомобиль   встал   как   вкопанный.   Но
столкновение  уже  произошло.  Они  сбили  кого-то.   Какого-то   урода,
бросившегося под колеса!
   - Сука, - нервно процедил водитель, - убью гада!
   - Бомжа сбили, -  без  всякого  выражения  произнес  Гринев.  -  Нет,
цепанули только, вон встает...
   Водитель уже открыл  дверцу  и  решительно  покинул  автомобиль.  Он,
видимо, действительно решил привести в исполнение свою угрозу.
   Это был нищий, тот самый "ее" нищий, "работавший" у "Континента".  Он
сказал, что его зовут Александром. Трогательный букетик  незабудок.  Она
сидела молча, вжавшись в спинку кожаного сиденья словно в оцепенении, ее
зрачки расширились и стали какими-то непривычно темными.
   Гринев видел, что бомж поднялся, зло озираясь.
   - Твари! - заорал бомж истерично. - Люди же вокруг!
   А дальше он  совершил  совсем  уж  непростительную  вещь.  Схватил  с
асфальта какую-то доску, всю  в  пыльной  извести  -  мусор  с  соседней
стройки, и со всего размаха  яростно  ударил  по  отливающему  идеальной
глянцевой чистотой капоту "ауди".
   - Чего? - Гринев не поверил своим глазам. - Пи...дец психу!
   Увидев приближающегося водителя, бомж сделал  шаг  назад  и  выставил
перед собой палку, которой только что колотил по машине.  Это  выглядело
комичным. Водитель без труда выбил у него это  нелепое  оружие,  ухватил
его плашмя пятерней за грудки и занес руку. Но нищему удалось  совершить
какое-то неуклюжее движение, увернуться и выйти из-под удара. И он  даже
легко ударил водителя.  Не  совсем  попал,  а  лишь  саданул  касательно
наотмашь. Водитель явно не ожидал от него подобной прыти.
   - Сидеть! - бросил ей Гринев и раскрыл дверцу.
   В этот же момент водитель оторопело произнес:
   - Ах ты паскуда... Я ж тебя зарою!
   Водитель,  в  прошлом  неплохой  боксер,  рефлекторно  принял  боевую
стойку. Чуть присел, словно собирался бросить корпус влево, ушел по дуге
в  другую  сторону;  нищий  оказался  открыт,  и  водитель   нанес   ему
моментальный сокрушительный удар по левой стороне лица. Только... ничего
не произошло. Его кулаки пробили пустоту.
   Водитель в изумлении уставился на своего  неожиданного  противника  -
это  что  за,  мать  твою,  такое...  Хлопнула  дверца  -  к  ним  решил
присоединиться Гринев. Водитель  еще  мгновение  пристально  смотрел  на
нищего. На его лице  не  было  ожидаемой  бледности,  отпечатка  испуга;
напротив, водителю показалось, что он увидел проблеск какой-то  усмешки.
И глаза... Это уже не были глаза психопата, неуравновешенного  бомжа,  в
отчаянии лупившего палкой по машине, в них появилось что-то  оценивающее
и совершенно холодное.
   Водитель успел осознать это, но уже, словно бык, двинулся  на  своего
противника. Он сделал этот роковой шаг вперед, сопоставив то, что только
что увидел, с карнавальным обличьем нищего, и к нему  пришло  понимание.
Запоздалое понимание. Он и  Гринев  вышли  из  машины,  их  выманили  из
машины, все произошло очень быстро, и теперь им осталось лишь  плыть  по
течению.
   Водитель  еще  совершал  свою  атаку,  когда  все  изменилось.  Нищий
выгнулся  и  с  какой-то  дикой  грацией  совершил  нечто,  напоминающее
балетное па.
   Поразительной точности моментальный удар пробил  солнечное  сплетение
водителя, мгновенно отключившиеся легкие наполнили его хриплой пустотой,
а сердце словно замерло в  груди  и  никак  не  хотело  продолжать  свою
работу. Водитель перегнулся  пополам,  и  следующий  удар  увлек  его  в
сторону здания; его голова встретилась с  глухой  каменной  стеной...  и
наступила темнота.
   Сзади к "ауди" вплотную подкатил джип.
   - Так-так, - с  интересом  произнес  Гринев,  быстро  оглядевшись  по
сторонам. Из подплечной кобуры, надетой  на  белую  рубашку,  он  извлек
пистолет "ТТ" и уже успел передернуть затвор, досылая патрон из обоймы.
   Она все еще сидела  бледная  и  боялась  шелохнуться,  когда  в  руке
нищего, словно в руке фокусника, что-то сверкнуло (а не точно ли  так  в
этой руке появился букет незабудок? Правда, тогда  к  летнему,  идеально
чистому свитеру этого парня была  приколота  карточка  "Пресса").  Потом
что-то промелькнуло в воздухе, Гринев, вскрикнув, дернул рукой и выронил
оружие. Его белая рубашка начала пропитываться кровью,  он  в  изумлении
смотрел  на  вспоротую  рану  и  горячее  лезвие  без  ручки,   вошедшее
наполовину в его руку.
   Пистолет лежал на асфальте у его  левой  ноги.  Гринев  посмотрел  на
оружие, подумав о том, что он мог бы сейчас его  очень  быстро  поднять.
И... увидел в руке нищего вторую метательную пластину. Но,  может,  даже
не это зрелище, а голос, совершенно ледяной тон, остановил его:
   - Не дергайся, - произнес нищий, - если хочешь жить.
   Гринев подумал, что он хочет жить. Этого  лаконичного  сообщения  ему
хватило. И все закончилось.
   Второй джип перекрыл  проулок  спереди  Люди,  появившиеся  из  него,
действовали очень быстро. Раненый Гринев и поверженный водитель, который
еще так и не пришел в себя, были  доставлены  в  этот  второй  джип.  Он
немедленно развернулся, словно это была "скорая помощь", и через секунду
скрылся за поворотом дороги.
   Нищий направился к "ауди". Она вся  вжалась  в  сиденье.  Из  черного
джипа, стоящего сзади, вышел  еще  один  человек.  Она  узнала  его.  Ей
казалось, что сердце сейчас выскочит из груди.
   ТВОЕ ВРЕМЯ.
   Нищий открыл ее дверцу, наклонился и негромко позвал.
   - Вика... Я знаю, что вы - Вика.
   Она  вздрогнула.  Густая,  осязаемая  тишина  опеленала  ее   подобно
кокону-куколке, и внутри этого кокона существовал лишь один звук  -  все
более учащающиеся удары ее сердца.
   Еще одно ваше имя.
   Панцирь, единственное надежное убежище  для  маленького  беззащитного
существа: маска из трепещущих простыней кокон смерть.
   Ее ресницы задрожали, но нищий, словно предвосхищая  все  ее  попытки
что-то сказать, повторил:
   - Я знаю, что вы - Вика, а не двойник. И либо вам нужна помощь,  либо
на вас с десяток предумышленных убийств.
   Она все еще смотрела на него,  хотя  уже  знала,  кто  является  этим
человеком. Дверца с другой стороны открылась. Лютый сел рядом с  ней,  и
она успела подумать: "Я же не просила никакой помощи.  Мне  надо  только
забрать детей!" И еще: "Если я могу вам верить, то где же  вы  были  все
это время?!"
   Но ничего подобного она говорить  не  стала.  Климпс.  Это  оказалось
последней каплей, она не могла больше сдерживаться, и слезы вырвались из
ее глаз. Она лишь произнесла:
   - Володя, у них мои дети!  Зачем  вы...  ведь  оставалось  всего  два
часа... Я должна забрать их! - И она разрыдалась.
   На одно мгновение какой-то темный могильный  холодок  наполнил  салон
автомобиля.
   Лютый бросил взгляд  на  Стилета,  его  щека  дернулась,  и  на  лице
отразилось жуткое понимание того, что происходит.
   - Мне нужно только забрать моих детей! Их сейчас привезут. Мне больше
ничего не надо!
   "Боже ты мой, - ошеломленно подумал Лютый, - как же она вытерпела все
это время?.."
   - Бедная ты моя. - Он  мягко  обнял  Вику  и  прижал  ее  к  себе.  И
почувствовал, что она дрожит. - Теперь все будет  хорошо,  -  проговорил
Лютый негромко.
   - Нет же! - Она вырвалась. - У них мои дети! Их  должны  привезти  на
пресс-конференцию. Всего через два часа! Понимаешь?!
   "Надеюсь, что все будет хорошо,  -  подумал  Лютый.  А  потом  пришла
другая мысль:
   - Ведь она все это время...  Она...  не  верила  никому  из-за  своих
детей".
   Лютый попытался очень деликатно подобрать слова.
   - Все будет хорошо, - произнес он с мягкой настойчивостью. -  С  нами
связались... Это странно, быть может, ты сможешь что-то объяснить. Вика,
- Лютый коснулся ее руки, - сейчас нам передадут твоих малышей.  С  ними
все в порядке.
   - Что?!!
   - Через десять минут, - сказал Лютый, - ты увидишь своих детей.
   И еще он подумал, что люди, убившие его брата, люди, сделавшие  такое
с Викой, находятся в двух шагах от них. Они готовят пресс-конференцию. И
Лютому будет очень сложно удержаться от того, чтобы не разорвать всех их
собственными руками.

***

   Санчес  стоял  на  пустыре  при  въезде  в  Измайловский  лесопарк  -
углубляться дальше в  Москву  было  опасно.  Сейчас  он  снова  вспомнил
пословицу, бывшую в ходу на его далекой Родине: "Месть -  это  то  самое
блюдо, которое лучше всего подавать холодным".
   Санчесу очень хотелось посмотреть на выражение их лиц, когда вот  так
вот все обломается. Внезапно, в самый последний  момент.  И  на  старого
лиса, и на всех этих умников, для которых  все  рухнет  в  одночасье.  И
Санчес обязательно должен при этом присутствовать.
   Он мог бы убить старого лиса, он  мог  бы  сделать  это  без  особого
труда, а потом разобраться с каждым из них в отдельности, но  к  чему?..
Нет, он окажется свидетелем их поражения, крушения  всей  этой  лавочки.
Что гораздо тоньше, что принесет ему подлинное удовлетворение.
   Он разрушит Логово.
   Они украли его шедевр - что ж, Санчесу есть чем ответить.
   И потом, во всем этом имеется практический смысл: Санчес заберет свои
деньги, и ищи-свищи! Вольный ветер. Физическое устранение  старого  лиса
не дало бы Санчесу насладиться ни плодами своей победы, ни  собственными
деньгами.
   Появился бы новый шеф, новый Папа, и они бы достали Санчеса. Рано или
поздно.
   Теперь же Санчес просто накроет лавочку, разрушит Логово, сделает это
чужими руками. Мы еще покружимся в маскараде. Да  Санчес  сейчас  просто
взорвет бомбу - одни только заголовки  в  газетах:  "В  бедствиях  семьи
вице-президента замешана крупнейшая спецслужба  России"...  Или  в  духе
Джойса: "Портрет секретного управления в играх с двойниками". Или:  "Эхо
свадебного взрыва"...
   Что-нибудь в этом духе. От этих писак ждать  чего-то  более  стоящего
вряд ли приходится.
   А еще ему очень хочется посмотреть,  как  старый  лис  встретится  со
своей любимой семьей. Пока добирались сюда из Гольянова, Санчес не терял
времени и рассказал гусыне и своей сладкой  девочке  причину  его  столь
неожиданных действий.
   "Ой-ой-ой, этого не может быть! Ты мерзавец! Тра-ля-ля..."
   Санчес усмехнулся. Они ему не верили. Они считали, что не верят.
   Конечно - это ж папа. Светлый  Король  из  Страны  Грез.  Хотя  червь
сомнения уже начинал слегка  подгрызать.  А  теперь  им  придется  самим
увидеть, как  несчастная  мать  встретится  со  своими  детьми  после...
раз-два-три... после трехмесячной разлуки.
   "Возвращение родителей близнецов - ох ты старый лис!"
   Наши сладкие Лешенька и Викуля.
   Во будет слез-то!
   И неожиданно мерзавцем окажется не Санчес, а наш блистательный  папа,
которому Санчес уготовил темноту пострашнее темноты смерти. Но  это  уже
решать старому лису.
   А пока Санчес поглядит на выражение его умного лица и посмотрит,  что
останется  от  былой  проницательности   старого   лиса,   когда   вдруг
обнаружится, что последний месяц они имели дело вовсе не со  шлюшкой  из
городка Батайска и что несчастную Александру Афанасьевну  они  сами  вот
уже как месяц отправили в мир иной.  И  что  их  обставила  очень  умная
бабенка, которую они прохлопали под собственным носом. А на  ее  стороне
был лишь... Санчес вдруг подумал, что не так уж и мало.  На  ее  стороне
был один из самых страшных  и  опасных  законов  природы  -  материнский
инстинкт.
   Старый лис еще, возможно, сохранит достоинство, а  вот  прямая  кишка
этого самодовольного павлина, Пети Виноградова,  явно  опорожнится.  Вот
будет смеху-то...
   А потом Санчес увидел приближающийся  черный  лимузин  "Ауди  А-8"  и
огромный черный джип.
   - Вот и они, - произнес Санчес.
   Он все еще был в гриме. Санчес играл в ту же игру, в которую тореадор
забавляется с быком. Люди в джипе не знали, кто он. Пока еще не знали...
что с момента взрыва на свадьбе они разыскивали именно его.
   Хотя вряд ли, подумал Санчес. Ведь  он  был  всего  лишь  "пулей",  а
искать-то следовало "ружье" или "руку", а лучше всего - "голову".
   И "руку", и "голову" он им сегодня даст.

***

   - Вика, спокойно, - произнес Лютый.
   Дверца "Волги" приоткрылась. Санчес находился на заднем  сиденье,  за
водителем. Ствол пистолета  он  прикрыл  свежим  выпуском  газеты  "МК",
Санчес был как сжатая пружина.
   - Идем спокойно, - повторил Лютый.
   Но она не смогла спокойно. Она побежала.

***

   - Ничего не происходит! - закричал Лютый. Он поднял  открытые  ладони
рук. - Все остаются в машинах!
   - Стой где стоишь, - произнес Санчес. Близнецы заплакали,  напряжение
взрослых испугало их.
   - Уговор держим, - кивнул Лютый.
   - Не сомневаюсь.
   Вика была уже рядом с "Волгой". Она распахнула дверцу.
   - Идите, -  сказал  Санчес  близнецам.  Вдруг  в  его  голосе  что-то
дрогнуло, и, быть может, никто не заметил проскользнувших  в  нем  ноток
нежности, - это ваша мама.

***

   Она целовала их. Она прижала их к себе, осыпала поцелуями их  головки
и плакала от счастья.
   Близнецы отвыкли от нее. Увидели ее слезы и снова разревелись.  Потом
что-то произошло. Они слушали друг друга. Они узнавали друг  друга.  Три
человечка прижались друг к другу, а вокруг был чужой мир. Люди в  черной
"Волге", замерев, смотрели на них, не произнося  ни  звука.  Лютый  тоже
молчал.
   Потом Леха-маленький толкнул Вику ручкой и... ухватился за ее нос.
   - Мама, - сказал он.
   - Да, мой маленький, мама. - Она рассмеялась, а слезы все  продолжали
бежать из ее глаз. - И мама никому вас больше не отдаст. Никогда.
   Мир вокруг уже не был настолько чужим.

***

   - Надо ехать, - негромко произнес Санчес. Прокашлялся. Его голос  был
осипшим, низким.
   Вика вздрогнула. Посмотрела на  него  внимательно.  Санчес  ей  мягко
улыбнулся, его внутреннее напряжение возросло.
   - Кто вы? Как я смогу отблагодарить вас?
   В ее глазах была лишь безмерная признательность. Санчес подумал,  что
в эту минуту, даже если б Вика узнала, кто он, она бы ничего не  сделала
против него. Но Санчес не хотел экспериментов. Лютый уже месяц ищет  его
голову, что было бы не страшно,  но  о  человеке,  прозванном  Стилетом,
Санчесу удалось выяснить за этот месяц много  чего  любопытного.  Им  не
стоило испытывать друг друга. Вовсе ни к чему.
   - Как мне отблагодарить вас? - повторила Вика.
   - Не стоит, - сказал Санчес. - У меня в этом деле свой интерес.
   Хотя...
   - Да? - горячо откликнулась она.
   - Задайте им перцу. Хорошо?
   Она посмотрела на него, улыбнулась, вытерла  слезы.  Санчес  подумал,
что постарается запомнить ее именно такой.
   - Это я вам обещаю. - произнесла Вика.

***

   - Где болтается эта сучка? - сказал Болек. - Папа приехал, Виноградов
как на иголках.
   Лелек посмотрел на часы:
   - Еще пять минут. Не дергайся.
   Полчаса назад позвонил Гринев и сказал,  что  они  скоро  будут.  Это
успокоило Болека. А вот Лелек что-то услышал  в  голосе  Гринева,  но...
Зачем ковыряться в чужих проблемах? Сам пришел, сам ее  забрал,  значит,
сам Гринев и должен ее вернуть.
   - Башку ей отшибу, - проговорил Болек.
   - Теперь уже можно, - согласился Лелек. - После бала.
   Они стояли у входа в "Континент". За их спинами вращались  крестовины
дверей, а перед ними уходила вниз широкая лестница.
   Наконец появился черный лимузин "Ауди А-8", за ним  двигался  тяжелый
черный джип.
   - Едут гаврики, - произнес Болек. - Идем внутрь.

***

   Вход  в  здание  головного  офиса   "Континента"   осуществлялся   по
пропускам. Прямо за крестовинами вращающихся дверей начинался просторный
холл, разделенный на две неравных части. В меньшую,  сразу  за  дверьми,
вход был свободный.  Там  находились  широкие  кресла  для  ожидающих  и
пепельницы  на  тонких  искривленных  ножках,  телефоны   внутренней   и
городской  связи,  книжно-журнальный  лоток,  где   также   можно   было
приобрести свежие  газеты,  и,  в  модерновом  стеклянном  пенале,  бюро
пропусков. Далее располагался вход в основной холл, с лифтами, попасть в
который можно было, лишь предъявив пропуск двум охранникам с  карточками
"Служба  безопасности",  пришпиленными  к  униформе.   Сейчас   к   двум
охранникам присоединился еще один, с недавних пор  возглавлявший  службу
безопасности    компании.    Это     был     сухощавый     человек     с
вежливо-проницательным взглядом и тоненькой щеткой  усов.  Он  пришел  в
"Континент" чуть более месяца назад, и про него говорили, что  вроде  бы
он приятно всех удивил, исполнив на юбилее компании песенку под  гитару.
Болек с Лелеком знали про него еще кое-что - на их взгляд, лучшего  шефа
по безопасности было не придумать.
   Лидия Максимовна исполнила все в точности так, как ее просила Вика.
   Она спустилась сюда, к внутреннему  входу,  держала  в  руках  бланки
приказов и ждала. Новый начальник службы безопасности холодно поглядывал
на нее - что ж, ни для кого не секрет, что сегодня уходит Вика, а  вслед
за ней "уходят" Лидию Максимовну.
   Новый начальник безопасности уважал Петра  Виноградова.  Безошибочное
чутье подсказывало ему, что за тем очень большое будущее, очень. И он не
понимал, как можно было на ключевом административном посту  держать  эту
старуху Лидию Максимовну. Тоже мне, серый кардинал...
   - Что, Лидия Максимовна, ждете кого-то? - вежливо поинтересовался он.
   - Да, - кивнула Лидия Максимовна, - кого-то жду.
   Новый начальник  службы  безопасности  холодно  улыбнулся  ей,  давая
понять, что не интересуют его чужие дела, но то, что здесь начальник он,
забывать тоже не следует.
   А потом появилась Вика. Лидия Максимовна стояла рядышком и  услышала,
как один из Викиных телохранителей сказал другому:
   - Гринева нету.
   - Вижу.
   - Кто это с ней?
   - Лютый, - последовал обеспокоенный ответ. - И его  водила.  Третьего
не знаю.
   - Это что за херня? Где Гринев?
   - Непонятно.
   - Быстро пошли. Отсекаем их. Что-то не так?
   Лелек огляделся по сторонам - в холле было полно народу.
   - Стой, - произнес он, - дождемся здесь. Пусть подойдут. -  Затем  он
посмотрел на начальника службы безопасности. - Эти трое...  на  них  нет
пропусков, понятно?
   Тот кивнул.
   Лидия Максимовна вся подобралась - что в самом деле происходит?
   Вика  прошла  через   крестовину   дверей.   Спутники   окружили   ее
полукольцом. Они быстро приближались. И Лидия Максимовна увидела что-то.
Вика изменилась - в ее решительной походке, в ее глазах Лидия Максимовна
увидела что-то...
   Болек сделал к ней шаг. Вика резко подняла руку:
   - Я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
   Это прозвучало четко, громко и окончательно.  Болек  остановился  как
вкопанный. Лелек быстро взглянул на нее. Вика шла прямо  на  них.  Глаза
Болека сузились, и он... посторонился.
   - Вика, мы отвечаем за вашу безопасность, - мягко проговорил Лелек.
   - Я знаю, за что вы отвечаете, - прервала его Вика, -  и  я  увольняю
вас.
   - Что?! - совершенно обескураженно  произнес  Болек  и  в  недоумении
уставился на Лелека. Когда требовалось соображать, быстро соображать, то
Болек с удовольствием передавал инициативу своему  напарнику.  Сейчас  в
голове Болека роились лишь возмущенные вопросы: "Эта тварь  что,  совсем
охерела? Ей что, мать ее, напомнить, кто  она  такая?  Да  я  эту  шлюху
подзаборную по асфальту размажу!"
   Лелек думал  о  более  серьезных  вещах.  Он  тоже  не  понимал,  что
происходит. Он думал о том, что за игру затеяла  их  батайская  девочка.
Думал и... не находил ответа.
   Требовалось время. А времени у них не было.
   - Вы ведь не можете уволить нас просто так, - так же  мягко  произнес
Лелек.
   - Я это УЖЕ сделала, - сказала Вика.
   - Тебе же сказали, брат, что больше не нуждаются в твоих  услугах,  -
проговорил Лютый. - Ты что, слаб на голову?
   Лелек взглянул на него с интересом.  Рядом  с  Лютым  стоял  какой-то
парень в темных очках. Лелек его  не  знал,  хотя  лицо  показалось  ему
смутно знакомым.
   - Барышня сменила охрану, - пояснил Лютый, - нашлась и мне работа  по
душе. Идем, Вика.
   Лелек быстро бросил взгляд на начальника службы безопасности.  Время,
требовалось время... Тот  выступил  вперед,  загораживая  собой  проход.
Молча и пристально смотрел на Вику.
   - Вы пропустите? - поинтересовалась она.
   - Конечно, - начальник службы безопасности чуть посторонился, -  вас,
разумеется...
   - Еще три человека.
   - На них пропусков нет.
   - Эти люди со мной. - Вика снова двинулась вперед.
   -  У  меня  распоряжение  не  пропускать  посторонних.  Будет  другое
распоряжение - пропущу.
   - Считайте, что вы его получили.
   - Ничего не знаю.
   Глаза Вики сверкнули, но она лишь холодно улыбнулась.
   - Эти люди идут со мной, - повторила она с нажимом.
   -  Ничего  не  могу  поделать.  У  меня   распоряжение   не   пускать
посторонних, - произнес он тоном автомата.
   Викина улыбка стала шире.
   - Вы можете  поделать,  -  сказала  она.  -  Знаете,  что  вы  можете
поделать? Вы можете собрать свои вещи и отправляться домой.
   Лидия Максимовна смотрела на Вику.  Да,  она  изменилась.  Но  теперь
Лидия Максимовна  поняла,  что  это  были  за  изменения.  Она  стала...
прежней.
   Впервые с момента  автокатастрофы  Лидия  Максимовна  видела  прежнюю
Вику.
   - Не понял, - произнес начальник службы безопасности.
   - Я увольняю вас, - объяснила Вика.
   - Вы?! Да кто вы... - начал он и осекся. -  Я  только  выполняю  свою
работу. Вы не можете...
   -  Напротив,  -  невозмутимо  произнесла  Вика,  -  я  вице-президент
компании, и я только что уволила вас.
   - Да вы что?  -  прошипел  он.  -  А  кто  будет  отвечать  здесь  за
безопасность?
   Она обернулась:
   - Лидия Максимовна, готов приказ?
   - Конечно, Вика.
   - И новый приказ?
   - Да.
   - Отлично. Осталось лишь вписать фамилии и поставить подпись?
   - Совершенно верно.
   - Я думаю, что с безопасностью теперь будет порядок.
   Вика посмотрела на одного из двух охранников.
   - Алеша, - произнесла она.
   Парень удивленно вскинул брови.
   - Вы работаете у нас четыре года?
   - Да, - он кивнул, - четыре будет в июле.
   - Мне тут попался на глаза ваш доклад. Толковые мысли. - Пару месяцев
назад охранник написал доклад по улучшению работы службы безопасности, и
скорее всего докладу не дали хода. - А тут вот,  оказывается...  У  меня
только что освободилась вакансия  начальника  службы  безопасности.  Что
скажете?
   - Я...
   - Решай сейчас, - быстро проговорила Вика.
   - Вы... не уходите? Разве...
   - Уверяю тебя, что нет. Ну, согласен? Да или нет?
   Он смотрел на Вику не более секунды.
   - Конечно, согласен. - Он поднялся. И оказался просто гигантом.
   - Отлично, - сказала  Вика.  -  Лидия  Максимовна,  впишите:  Алексей
Романов. Это наш новый начальник службы безопасности. Я подпишу.
   - Конечно. - Лидия Максимовна ничего не понимала. Она лишь безупречно
выполняла свои обязанности и чувствовала, что происходит что-то... очень
хорошее.
   - А теперь нам надо пройти, - сказала Вика.
   - Разумеется. - Рядом с Алексеем Романовым прежний  начальник  службы
безопасности выглядел просто карликом. И Алексей Романов был вооружен. -
Посторонитесь, - произнес он ровным голосом.
   - Сынок, я тебя...
   - И не называй меня сынком. Не надо.
   Болек сделал к ним шаг. И тогда мгновенно между ним и Викой вырос тот
парень в солнцезащитных очках, что был с Лютым. Болек никогда не ожидал,
что люди могут двигаться так  быстро.  Этот  парень  чуть  оттянул  свой
летний пиджак.
   Правая рука его покоилась на подплечной кобуре.
   - Даже и не думай, - сказал он. - Все уже.
   И он указал кивком на лестницу, широкую лестницу, ведущую в  головной
офис "Континента". Сейчас по ней поднималась группа людей в камуфляже.
   Несколько человек были в штатском.
   - Думаю, ребята, теперь уже не до глупостей.
   Болек  обернулся  и  посмотрел  на  Лелека.  Тот   покачал   головой,
неожиданная догадка осенила его.
   - Нищий? - проговорил Лелек, глядя на Стилета.
   - Тебе виднее.
   - Идем, Вика, - проговорил Лютый. - Потом обернулся к Лелеку:
   - А ты не называй его нищим. Тоже - не надо.
   Они прошли сквозь двери.
   - Вика, простите, - позвал ее Алексей Романов, - можно вопрос? Откуда
вы знаете мое имя? - произнес он чуть смущенно.
   Вика улыбнулась. Ее голос зазвучал непривычно низко.
   - Не было у меня никакой амнезии, Алеша, - сказала она, - никогда  не
было.
   Лидия Максимовна сделала к ней шаг, протянула ей листки с приказами:
   - Вот. Все сделано.
   - Не совсем, - возразила  Вика.  -  Порвите  к  чертовой  матери  это
уведомление о сокращении. Действительно - все уже.
   Лидия Максимовна бросила на Вику  быстрый  взгляд.  Ее  ресницы  чуть
задрожали,  Вика  смотрела  ей  прямо  в  глаза,  и  это,  быть   может,
продолжалось  всего  лишь  мгновение.  Потом  Лидия  Максимовна   широко
улыбнулась и негромко проговорила:
   - Добро пожаловать, девочка. С возвращением.
   Вика кивнула, улыбнулась в ответ.
   - Ну что, пойдемте наводить там у нас порядок? - произнесла она.

***

   Когда появилась Вика, шум начал стихать. Вика прошла на свое место за
столом с микрофонами, и Петр Виноградов галантно привстал, пододвинув ей
стул.
   Они сели рядом. Хотя  в  душе  Петра  Виноградова  все  ликовало,  он
выглядел  абсолютно  серьезным.  Вика  пару  раз  ударила   пальцем   по
микрофону, потом сказала:
   - Мне кажется, и так будет слышно.
   В этот же момент к генералу Евгению Петровичу Родионову, сидевшему  в
дальнем углу, дабы не привлекать ненужного  внимания,  подошел  пожилой,
чуть сгорбленный мужчина с длинными  седыми  волосами.  Он  опирался  на
трость с массивной деревянной  ручкой,  присел  рядышком,  наклонился  к
Родионову:
   - Она сейчас расскажет такую сумасшедшую историю...
   Родионов вздрогнул, изумленно посмотрел  на  своего  соседа;  на  его
губах появилась еле заметная усмешка, и он негромко проговорил:
   - Плохо выглядишь, сынок.
   - Все же лучше, чем бы вам хотелось, - усмехнулся Санчес.
   - Это правда, - просто сказал Родионов. - Где они?
   - Подождем.
   - Чего нам ждать? Где они?! Я сделал все, о чем договорились.
   - Сейчас появятся. Вон, уже идут.
   Открылась боковая дверь, Родионов увидел свою семью, и у него отлегло
от сердца.
   "Живы, - подумал он, - все остальное не важно".
   Их  сопровождал  какой-то  человек  в  солнечных   очках,   настолько
пижонских, что он походил на парня с какой-то дешевой  рекламы.  Евгений
Петрович усмехнулся:
   - Это что ж, такие у тебя теперь напарники?
   - В каком-то роде, - согласился Санчес, - в каком-то роде.
   - И как ты собираешься  отсюда  уйти,  сынок?  -  проговорил  Евгений
Петрович. - В здании полно моих людей.
   - Я же говорю: она сейчас расскажет просто сумасшедшую историю.
   - Я тебя не понимаю. Давай прямо: деньги у  тебя.  Достаточно  всякой
ерунды. Я дам тебе уйти. Пора заканчивать весь этот фарс.
   - Я-то уже давно закончил. Но боюсь, тут и без меня все завертится.
   - Как хочешь. - Родионов привстал. - Я иду забирать свою  семью.  Наш
уговор окончен.
   - Окончен, - сказал Санчес, - а ваши домашние под надежной защитой.
   Насчет моего напарника - Стилет, вам, конечно, уже известно это имя.
   Евгений Петрович вздрогнул, бросил на Санчеса недоверчивый взгляд:
   - Ты о чем говоришь, сынок?
   - Удивлены? Удалось вас второй раз сегодня удивить? - Санчес привстал
и шепотом произнес:
   - Он меня не знает. А так, наверное, давно бы убил. Как считаете?
   Родионов какое-то время раздумывал.
   - Чего ты хочешь? - наконец произнес он.
   - Ничего. Быть может, лишь посмотреть, как вы удивитесь в третий раз.
   - Санчес снова зашептал. -  И  я  не  буду  иметь  к  этому  никакого
отношения. Это все плоды ваших собственных рук.
   - С огнем играешь?
   - Мне не оставили выхода.
   - Я иду забирать мою семью, - сказал Родионов.
   - Идите, - кивнул Санчес, - вас ждет там много интересного.

***

   ...Вика  еще  раз  постучала  по  микрофону  и  склонилась  к   Петру
Виноградову.
   - Где мои дети, Петя? - тихо проговорила она.
   - Что?! - Петр Виноградов смотрел прямо перед  собой.  На  его  губах
застыла дежурная и совершенно идиотская улыбка. Он не понимал, о чем его
только что спросили.
   - Расслабься, Петя, - так же тихо произнесла Вика, - я знаю, где  мои
дети.
   Петр продолжал улыбаться. На какое-то мгновение ему  показалось,  что
он сейчас потеряет сознание.

***

   Валентин  Михайлович  Прима  и  опергруппа  находились  в   коридорах
головного офиса "Континента", когда Вика начала свою  речь.  О  Светлане
Андреевне Прима знал, что она возглавляет  крупнейшую  частную  охранную
фирму "Шерлок" и что она очень сильно помогла им в этом деле.
   Потом дверь пресс-холла открылась,  появились  Светлана  Андреевна  и
человек, которого Приме представили как Воронова.
   "Что ж, как и договаривались, с поличным", - подумал Прима.
   - Все, - сказал Игнат Воронов, - сейчас.

***

   Двумя минутами раньше Петр Виноградов думал о  бутылочке  шампанского
"Дом Периньон", которую он поставил в лед и которую откупорит, когда все
закончится. Первый фужер Петр выпьет  в  одиночестве  -  он  всегда  так
поступал в свои удачные дни. Шум и праздник - это все уже потом, позже.
   "Вика" наконец появилась, и сейчас она начнет свою речь. Детей все не
везли, черт бы их побрал, но Родионов его заверил,  что  с  этим  все  в
порядке.
   Ладно, близнецы не омрачат ему праздник,  рано  или  поздно  их  сюда
доставят.
   Быть может,  сегодня  Петр  позволит  себе  даже  побаловаться  одной
сигареткой. Всего лишь одной - из-за этого он не начнет снова курить.
   Петр поискал глазами Родионова: тот примостился где-то с краешку. Мог
бы вообще не появляться здесь сегодня. Между ними теперь не  может  быть
никакого недоверия. Теперь уже нет.
   "Вика" вошла. Петр галантно  поднялся  и  пододвинул  ей  стул.  Петр
Виноградов не обратил внимания на то, что  выглядела  она  как-то  очень
необычно, радостно, что ли. Вернее, это его  не  насторожило  -  девочка
тоже порядком выбилась из сил, возможно, рада, что и  для  нее  это  все
заканчивается.
   "Вика" села рядом, склонилась к Петру Виноградову и  сказала  то,  от
чего мир взорвался у него в голове. Вопрос "Где мои дети, Петр?" даже не
был абсурдным. В системе координат Петра Виноградова этот вопрос  просто
не мог существовать.
   Через две минуты Петр Виноградов понял, насколько сильно он ошибался.
***

   Ошеломляющая  речь  Вики  и  все,  что  последовало  за  этим,   было
действительно подобно взрыву бомбы. А начала она просто.
   - Привет всем, - произнесла Вика шутливым тоном, - наконец-то я смогу
сообщить вам что-то очень важное.  -  Она  улыбнулась.  -  Знаете,  меня
действительно зовут Викой. Надеюсь, ни у кого это не вызывает сомнений?
   Раздались какие-то смешки. Неплохое начало для серьезного разговора -
и, как полагали большинство собравшихся, печального разговора.
   Вика подняла руку, словно просила тишины:
   - Хотя минимум два человека в этом  зале  уверены,  что  я  та  самая
женщина, которую они выдавали за меня с момента автокатастрофы. Один  из
них - вот он, Петр Виноградов.
   Еще один смешок, уже одинокий.
   - Петр, вы объясните собравшимся, где вы нашли моего двойника?
   Расскажете про городок  Батайск?  -  Голос  Вики  неожиданно  налился
сталью. - И про то, что вы сделали со мной?  Вы  же  уверены,  что  меня
больше нет...
   Петр Виноградов смотрел прямо перед собой и продолжал  улыбаться.  Он
начал качать головой, словно китайский болванчик. Неожиданно  он  понял,
что хлопает в ладоши и произносит:
   - Ой, Вика, ну вы повеселили нас... Забавно...
   Но смешков в зале больше не было.
   - Петр, не стройте из себя идиота! - произнесла она  жестко.  -  Хотя
теперь это дело ваше.
   Над  аудиторией  повисла  тревожная  тишина,  которая  вот-вот  могла
взорваться множеством вопросов. Оказывается, всех ожидало гораздо  более
занятное шоу, чем то, на которое они пришли.
   Вика снова подняла руку.
   - Я вынуждена сделать очень важные заявления.
   Тишина стала густой, темной...
   - Я обвиняю вице-президента компании "Континент" Петра Виноградова  и
присутствующего здесь генерала Родионова в  организации  убийства  моего
мужа. Я обвиняю их в покушении на мою жизнь и в похищении моих детей.  Я
обвиняю их в организации взрыва на свадьбе...
   Вика продолжала говорить, а картинка мира давно уже дрожала в  голове
Петра Виноградова и вот-вот могла  взорваться  на  множество  стеклянных
осколков.
   Климпс - Товарищ генерал, попрошу вас проследовать с нами.
   Родионов не обратил внимания на эту реплику. Родионов смотрел в глаза
своей жены, в глаза любимой им Ольги Андреевны, полные слез.
   - Женечка, скажи, что все это не правда, - прошептала она.
   Множество блицев, вспышек фотоаппаратов, свет наведенных телекамер, и
вопросы, вопросы, надоедливые, наглые, безжалостные и... чем-то  похожие
на тявканье собак. Ведь они все питаются  новостями,  они  все  питаются
поступками таких людей, как Родионов... Вся  свора  питается  поступками
единиц. Тех, кто может  действовать.  Тех,  кто  в  состоянии  совершить
что-то, чтобы почувствовать, что он - живой. Что может ответить  генерал
Родионов на их жалкие вопросы? Они говорят на разных языках, какое может
быть взаимопонимание с этим подлым тявканьем? Что ж,  пришло  их  время,
время Своры...
   - Нет комментариев, - сказал Родионов.
   И перед тем как позволить опергруппе  себя  увести,  он  обернулся  и
попросил с простым и тихим достоинством в голосе:
   - Подождите, пожалуйста. Одну секунду.
   Евгений  Петрович  Родионов   обернулся   в   поисках   фигуры   чуть
сгорбленного старичка с седыми волосами. Но место, где только что  сидел
Санчес, оказалось пустым. Евгений Петрович усмехнулся и, ни  к  кому  не
обращаясь, произнес:
   - Он всегда был умничкой.

***

   Стилет и Светлана Андреевна стояли у стены,  когда  мимо  них  прошла
опергруппа с задержанными Петром Виноградовым  и  генералом  Родионовым.
Валентин Михайлович Прима остановился рядом с ними.
   - Все, - проговорил он.
   - Наверное, так. - Светлана Андреевна кивнула.
   -   Этих,   внизу,   задержала   группа   ОМОНа.   Пытались   оказать
сопротивление, начали корочки предъявлять. Угрожают.
   - Понятное дело, - произнес Стилет.
   - Ну ладно... - Прима уже собирался двинуться следом за  опергруппой,
потом все же спросил:
   - А как вы догадались?
   - Что? - произнесла Светлана Андреевна.
   - Ну, с теми двумя. Кто - где...
   - Следы, - сказал Стилет, - все оставляет свои следы.
   - Он имеет в виду... - Светлана Андреевна улыбнулась.  -  Мы  сделали
голосовые отпечатки. Потом сверили. Поняли, что последний месяц это была
Вика.
   Прима опустил руку в карман, нашел там  смятую  пачку  "Явы".  Извлек
одну сигарету, закуривать не стал. Мял сигарету пальцами, размышлял.
   - Неплохо, - наконец сказал он, - совсем неплохо.  Только...  как  ей
это удалось?
   - Сбежать?
   - Да. И... целый месяц.
   - Не представляю.
   - Двойная маска, - задумчиво проговорил Прима. - Сильная женшина.
   Удивительно.
   - Удивительно, - кивнул Игнат.

Вместо эпилога

РАДУЖНАЯ ВДОВА

1

   "Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают".

2

   В темной расщелине жило Божество. Сначала она  знала,  что  это  лишь
убежище   краба,   маленького   беззащитного    существа,    увеличенное
воображением и слоем воды. Но потом она поняла, какая сила  заключена  в
темноте.

3

   Спустя четыре дня после Викиных заявлений на пресс-конференции  Игнат
Воронов находился в кабинете шефини, потягивал предложенный  ему  черный
кофе и с некоторым изумлением  разглядывал  огромную  фигуру  витязя  на
вздыбленном коне, пронзающего копьем чудовищного  змея.  Вся  композиция
была исполнена из разноцветного хрусталя.
   - Георгий Победоносец, - пояснила Светлана Андреевна.
   - Понимаю, - сказал Игнат.
   Шефиня вздохнула:
   - Такие вот подарки  преподносят  женщинам-руководителям  на  круглые
юбилеи.
   - Впечатляет.
   - Более чем. Но, как говорится, дареному коню... Вот только куда  его
девать? Гонец из Пизы...
   Игнат усмехнулся. В устах Светланы Андреевны это было одной из высших
форм неодобрения. Фраза "гонец из Пизы" с легкостью трансформировалась в
"пи...дец из Ганы". Потом Игнат снова подумал о Вике и о том, казавшемся
таким далеким, дне, когда на лужайке загородного дома Лютого был взорван
свадебный торт.
   - Значит, она сделала это в день свадьбы? - произнес Игнат.
   - Да, у нее имелась склянка с какой-то тропической вытяжкой.
   Экспертиза показала в ней наличие наряду с  прочим  довольно  сильных
алкалоидов.
   Это и вызвало у Александры Яковлевой наркотический  шок.  Вика  ввела
инъекцию при помощи украденного ею одноразового шприца.
   - Понятно. А  так  как  наркоманкой  в  глазах  похитителей  являлась
Вика...
   - Совершенно верно. Видишь ли, Игнат,  ей  крупно  повезло.  Стечение
обстоятельств. Ты не мог этого знать. По причине ранения на  свадьбе  ты
находился в  бессознательном  состоянии.  Но  в  тот  вечер  разыгралась
страшная гроза, настоящий ураган. Видимо, вещество, введенное Яковлевой,
не начало действовать моментально и между ней и Викой завязалась борьба,
но  шум  ее  был  приглушен  грохотом  грозы.  Вика  была  заторможенной
нарозином наркоманкой, никто, в том числе и Яковлева, не ожидал  от  нее
подобных действий.
   - Как я понимаю,  это  не  было  импровизацией,  она  долго  к  этому
готовилась.
   - Игнат, когда я думаю об этом, у меня, честно говоря, мурашки  бегут
по коже. В ту ночь Вика  поменяла  им  все  -  макияж,  одежду...  Маски
поменялись еще раз. Сначала это была просто отчаянная попытка к бегству.
Но... действительно, если существует судьба...
   - Генерал Родионов решил прихлолнуть одним ударом и свадьбу, и группу
собственных киллеров, но одному из них удалось бежать. Тогда принимается
решение избавиться от Вики...
   - Да, только уничтоженной под видом  никому  не  известной  шлюшки  в
далеком городке Батайске. Этой же  ночью  Яковлеву,  принятую  за  Вику,
увозят.
   Дальше - труп в ванной. Обычная криминальная разборка  между  уличной
девчонкой и ее сутенером.
   - И Вика почти на  месяц  превращается  в  Яковлеву,  в  собственного
двойника.
   - Все так. Игнат, мне кажется, что Вике  понадобится  психологическая
помощь. Я думаю, она считает себя убийцей.  Хотя  Яковлева  умерла  лишь
через два дня и вовсе не из-за введенной ей Викой инъекции.
   - Я знаю, как она умерла.
   - Да, только в  крови  потерпевшей  обнаружили  предкритические  дозы
нарозина. Принимая Яковлеву за Вику, они были уверены, что та вырубилась
от сверхдозы нарозина, что в принципе Вика им  и  "сообщила",  произведя
свою подмену. И они доставили ее в Батайск,  за  тысячу  верст,  видимо,
продолжая колоть нарозин.
   Игнат снова бросил взгляд на эту скульптурную композицию  -  безумное
нагромождение хрусталя. Что-то по всей этой истории не сходилось.  Вроде
все было верно,  но...  Игнат  вдруг  подумал,  что  какой-то  маленькой
ускользающей крупицы правды они так и не знают. И  возможно,  не  узнают
никогда. Что-то так и  останется  тайной.  Но  пока  существовали  более
рациональные вопросы, и Игнат сказал:
   - Все же я не понимаю, на что она рассчитывала?
   - Ты имеешь в виду, на что Вика  рассчитывала  все  это  время  после
взрыва на свадьбе и пресс-конференции? Понимаешь, Игнат, можно  сказать,
что она никому не доверяла, поэтому не обратилась  в  правоохранительные
органы; можно сказать, что она делала все это из-за своих детей...
   - Я понимаю - правоохранительные органы. Она как раз и столкнулась  с
подобной структурой, но ведь всегда остаются близкие люди.
   - Эти близкие люди и  сделали  с  ней  такое.  Единственный  человек,
которому она доверилась, и то только после того, как в роли  собственной
подмены убедилась в его непричастности, был Андрей. Но  повторяю  -  это
все лишь можно сказать...
   - Объясните.
   - Мне кажется, она ни на что особо не рассчитывала. Она просто ждала.
   Ждала, когда сможет забрать своих детей.  Укрыть  их,  спрятать  так,
чтоб им больше ничего  не  угрожало,  и  лишь  после  этого  предпринять
какие-либо действия.
   Так они и решили с ее другом  Андреем.  Вика  понимала,  что  прятать
близнецов не могут бесконечно долго. Я думаю, что  только  этого  она  и
ждала.
   - А татуировка? - неожиданно спросил Игнат.
   - Что - татуировка?
   - Вспомните версии этого батайского следователя.
   - Да, Валентин Михайлович задал Вике те же самые вопросы. Уж не знаю,
что он там узнал такого в этой татуировке, но Яковлевой ее сделала  сама
Вика.
   - Вика - татуировку?!
   - Понимаешь,  у  Яковлевой  было  некое  подобие  навязчивого  бреда,
связанного с мифической рыбой. Что-то вроде талисмана. Она  увидела  эту
Викину татуировку еще в больнице. Восприняла ее  как  какой-то  чудесный
знак. Срисовала.
   Заказала по ней  картину  и  повесила  в  кабинете.  Словом  -  театр
абсурда. Начала узнавать у Вики, где она сделала рисунок. А потом, когда
Вика призналась, что владеет искусством татуировки - этому она научилась
у своего друга Андрея, - упросила Вику сделать ей такую же.
   - Она решила совсем от нее не отличаться? - проговорил Игнат и  вдруг
подумал, что та самая ускользающая крупица тайны только что  могла  быть
где-то рядом. Но Светлана Андреевна уже произнесла:
   -  Не  знаю.  Мне  трудно  говорить  о  мотивах  столь  эксцентричных
поступков. Только когда я пытаюсь представить, каково Вике было все  это
время...
   Игнат посмотрел на Светлану Андреевну и сказал ровным голосом:
   - Наверное, не надо этого представлять.

4

   Звери, выползшие из Тьмы, туда и вернулись.  Кого-то  они  забрали  с
собой, кому-то лишь только посмотрели  в  глаза.  Чтоб  он  не  смог  их
забыть.

5

   Этот колокольчик Вика обнаружила не сразу. Он был упрятан в  кармашек
медвежонка-коалы - любимой плюшевой  игрушки  ее  сына.  Колокольчик  на
красном  бантике,  и  к  нему  крепился  сложенный  лист  бумаги.   Вика
развернула  его  -   записка,   послание,   отпечатанное   безразличными
аккуратными буковками на лазерном  принтере.  Вика  начала  читать  и  в
следующее мгновение почувствовала, как ком  подкатил  к  горлу  и  перед
глазами сделалось темно.
   Надеюсь, все уже позади, с чем нас и поздравляю. Я говорил  вам,  что
являюсь солдатом, а не "ласковым  палачом",  и  я  сдержал  свое  слово.
Извините за вынужденный маскарад и столь необычную форму  попрощаться  с
вами...
   Вика опустилась в кресло.
   - Боже, - пролепетала она. Какое-то время  смотрела  на  смятый  лист
бумаги  в  собственных   руках.   Ненависть,   страх,   признательность,
материнская любовь и что-то еще... Божество  из  темной  расщелины,  его
гнев и его милость...
   Вика принялась читать дальше.
   Меня  весьма  забавляли  ваши  артистические  успехи  в   изображении
наркоманки, подсевшей на нарозии. Неплохо, скажем прямо. Хотя  меня  вам
провести все же не удалось, с самого начала мне было все  известно.  Что
ж, я дал вам шанс, и вы им полностью воспользовались. К тому же мы  были
связаны словом.
   Уверяю, я бы сдержал его в любом случае,  но  не  все  обстоятельства
подвластны нам.
   Это была недурная мысль - сделать ей татуировку. Видите, вам  все  же
пришлось  пройти  по  крови  -  воистину  не  все   обстоятельства   нам
подвластны.
   Возможно, вы не поймете меня,  но,  подобно  скульптору,  в  итоге  я
доволен своим творением. Согласитесь, что именно подобные моменты делают
наше существование не столь скучным, а порой и не лишенным смысла...
   - Больной маньяк, - жестко выговорила Вика, - больной...
   Мое глубокое уважение к вам лишь возросло. Нашу встречу я никогда  не
забуду.
   (Можете  в  этом  месте  выругаться,  если  хотите.)  Пара  слов  для
человека, известного мне как Стилет.
   Во-первых - браво! С вами было приятно иметь дело.
   Во-вторых: возможно, Лютый будет искать меня - это его проблемы.
   Уверяю вас, мне знакомо чувство мести. Одно замечание: про людей типа
нас с вами говорят, что мы плохие парни, чуть ли не чудовищные  монстры.
Что ж, кто знает... Но монстрам не стоит подходить близко друг к  другу.
Таков закон Природы. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.
   Простите за излишнее словоизлияние. С другой стороны, как  же  нам  с
вами было еще поговорить?..
   За сим прощаюсь. P.S. Вы оценили мою безобидную шутку с этим бегающим
туда-сюда факсом?
   Вика скомкала записку. Настенные часы отбили какое-то время, возможно
и полдень...
   - Нет, - проговорила Вика, - все  закончилось.  Закончилось!  Я  сама
забрала своих детей. Сама... И все закончилось.
   Она вдруг вспомнила слова человека, сделавшего ей эту татуировку.
   Когда он рассказывал ей о Радужной вдове...
   ...Слизь вводит Радужную вдову в анабиоз, сон. Корочка  под  палящими
лучами засыхает, но внутри этого кокона, во  влажной  темноте,  теплится
жизнь. И ждет своего часа. До ближайших сильных дождей.
   Правда, в этом что-то есть?

6

   ТВОЕ ВРЕМЯ

7

   Лишь спустя месяц по возвращении из Москвы Валентин Михайлович  Прима
случайно встретил Алексашку, тот подстригал у  своего  дома  разросшиеся
кусты, придавая им формы диковинных  сказочных  зверей.  Завидев  Приму,
Алексашка расплылся в улыбке, справился, как дела у Алеськи.  Поговорили
о том о сем.
   Прима уже собрался уходить, когда Алексашка неожиданно произнес:
   - Эта рыба - она сожрала Сашу?
   Прима  вздрогнул,  пристально  посмотрел  в  ясные  глаза  городского
дурачка:
   - Ты о чем, Алексаш?
   - Она ведь была такой доброй... Но эта рыба - как зеркало.
   - Я не понимаю тебя, - сказал Прима, думая,  что  все  уже.  Все  уже
закончилось. И завтра он вместе со своей женой Валюшей  сядет  в  скорый
поезд, который доставит его прямиком в Кисловодск, где он поправит  свое
здоровье и даст наконец отдохнуть своей душе.
   - Она могла ее спасти, но Саша захотела другого. И рыба убила  ее.  В
темноте они совсем другие.
   "Алексаш, ведь все не так, -  хотел  произнести  Прима,  -  все  было
по-другому!" Но -  действительно  все  уже.  Приму  все  это  больше  не
касается, он ушел от линии этого темного круга. Ушел -  и  оборачиваться
вовсе не собирается.
   - Ладно, Алексаш, бывай здоров, - сказал Валентин Михайлович и быстро
направился домой.
   - До свидания, - проговорил Алексашка. А потом посмотрел на окно, где
когда-то появлялась Саша, и долго не сводил с него пристального взгляда.
   Сначала этот взгляд был тревожным, беспокойным, но затем  прояснился.
Алексашка давно уже смотрел на небо. Он улыбался.



ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Роман КАНУШКИН
OCR BiblioNet






Литературный ПОРТАЛ 


http://www.LitPortal.Ru


Анонс

     У Игната Воронова было два прозвища. Первое - детское, школьное, Ворон. Но он попал на кровавую чеченскую войну - и Ворон стал смертоносным Стилетом, потому что свист рассекающего воздух ножа был последним, что слышали в жизни его враги. Стилет вернулся домой - но и дома настигла его война. Кровавый ад прошлого кошмаром ворвался в настоящее. И придется снова идти туда, откуда выбрался чудом. Придется снова убивать, скрываться и выживать там, где выжить невозможно...

     Мы не способны верить в рай и еще меньше в ад.
     Х.Л.Б.

     Была когда-то такая страна, парень...
     Р.К.

     Не бойся равнодушных,
     В лучшем случае они убьют тебя.
     "Песнь Зороастра..."

     Специальная благодарность:
     Асламбеку Эжаеву, Беку,
     Евгению Сухоносову,
     Сергею Лещинскому,
     Николаю Симонову,
     Игорю Титову,
     Юрию Приме,
     Александру Ф. Скляру

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Четверг, 29 февраля
11 час. 23 мин. Время московское

     - Борт три ноль девять, ответьте земле...
     - Земля - триста девятый, слышу вас.
     - Ну что, Кондрашов?
     - Да, мы нашли ее... дивизия... Она действительно здесь. Я не спец, но похоже на часовой механизм. Вроде бы еще есть запас времени.
     - Кондрашов, не трогай ее. Это приказ.
     - Земля, помехи, вас не понял.
     - Кондрашов! Триста девятый...
     - Слышу вас.
     - Бомба с сюрпризом. Не прикасаться.
     - Понял вас, понял.
     - Хорошо. Мне везут сапера. Ложись на новый круг. Высота прежняя.
     - Понял.
     - Никакой самодеятельности. Конец связи.
     Подполковник Коржава отер пот со лба белым платком с вышитыми инициалами, скомкал и спрятал влажную ткань в карман брюк. До последнего момента он надеялся, что это тупая шутка - мало ли идиотов звонят про бомбы в метро или даже чуть ли не в Большом театре. Ну какому уроду взбредет в голову минировать боевую машину? Несерьезно все это. На кой может сдаться военный вертолет? Террорист? Зачем? Охраняемый объект и никакого эффекта. Террорист полез бы к цивильным, гражданская авиация. Но... Коржава мял пальцами сигарету "Ява" - несмотря на все перемены, он остался верен сигаретам, которые курил уже больше двадцати лет, и чувствовал гнетущую слабость в районе желудка. Это был рыхлый человек с усталыми плечами, крупными тяжелыми ладонями и чуть сероватым цветом лица. Он нес в себе все возможные болезненные недуги, которые заполучил, колеся по далеким военным аэродромам Крайнего Севера и знойно-пыльного Юга, и до демобилизации ему оставалось чуть более полутора лет. В каком-то смысле Коржаве повезло - он не станет военным пенсионером в странах Балтии или ближнего зарубежья, будь они все неладны. Коржава дослуживал в нескольких километрах от Кольцевой дороги столицы и после выхода на пенсию собирался всерьез заняться своим здоровьем. В штурманской службе не привыкать к нештатным ситуациям, но с подобным он столкнулся впервые. Теперь Коржава знал, что это не шутка. И так же как он нес в себе все немыслимые болезни, борт триста девять нес в себе бомбу, адскую машину, готовую в любой момент взорваться. Этот молодой улыбчивый старлей с серыми глазами, старший борта Кондрашов, только что обнаружил ее. Там, где и было указано. Старлей на майорской должности...
     Псих! Это действия психически больного человека. Он не выдвинул никаких требований. Абсолютно никаких. В машине находится бомба, а машина находится в воздухе... Нет. Так тоже не получается. Психопат проникает на военный объект и минирует боевой вертолет... И так не получается. А потом звонит, рассказывает о бомбе с сюрпризом и не выдвигает никаких требований?.. Требования будут. Что-то происходит, что-то гораздо более неприятное, чем он может себе представить. Коржава уже доложил о ситуации, и решение надо принимать теперь быстро.
     - Товарищ полковник, вас. Белый аппарат. Это...
     - Он?
     - Так точно.
     Он... Скорее - "они". Такое не провернуть в одиночку. Охраняемый объект, бомба в военном вертолете. Это... - Коржава почувствовал теперь уже спазм в районе желудка - это какая-то демонстрация... Подполковник взял трубку и снова бросил взгляд на кружащий в небе "Ми-8". Давай, старлей, продержись еще немного, сейчас выясним, что надо этим сукиным детям.
     - Подполковник Коржава. - Он проследил, чтобы голос звучал ровно и спокойно - с самого начала владеть ситуацией и не позволять диктовать себе.
     - Нашли наш подарок?
     Акцент, еле уловимый, но все же акцент. Который пробуют скрыть. Или, что гораздо хуже, делают вид, что пробуют скрыть. Значит, Коржаву убеждают - мол, подарок с юга.
     - Да. Нашли.
     - Вот и хорошо.
     - Земляк, давай без ерничества. Что вам надо?
     - Всему свое время.
     - Сколько у меня есть времени?
     - Начинаете соображать. Это тоже хорошо. Представление еще только начинается.
     - При чем здесь мой вертолет?
     - Ни при чем. Мог быть какой угодно вертолет - оказался этот.
     Там, в районе желудка, где только что был спазм, появилась одна огромная опустошающая боль.
     - Чего же вы хотите? - Все самые дурные предчувствия Коржавы начинали сбываться прямо на глазах.
     - Не надо вызывать саперов - это умная бомба, и вам с ней не справиться.
     Подполковник снова полез за платком, нащупал пальцами влажную ткань - в довершение ко всему они еще слушают их частоту. Но что надо этим людям? Что надо им от Коржавы и от этого, еще почти мальчика, Кондрашова?
     - Хорошо, я могу сейчас все остановить.
     - И это тоже. Давай сразу договоримся: условия здесь буду ставить я.
     - Готов и это допустить.
     - Уже лучше. Видишь ли...
     Секундная пауза показалась Коржаве черной бездонной пропастью, и он с трудом балансировал на ее краю.
     - ... Понимаешь, так уж вышло, что твоей птичке не повезло. Три ноль девять.
     - Три ноль девять! Но при чем здесь...
     - Нет, мы опять теряем общий язык. Три девять - это тридцать девять. Секунд. Столько осталось порхать твоей птичке.
     - Что?! Подожди... - Все! Коржава сейчас рухнет в эту бездонную мглу. - Подожди, земляк, мы же почти договорились...
     - Именно поэтому я предупреждаю. Это все, что я могу для вас сделать.
     - Но что ты хочешь?!
     - Тридцать две секунды...
     - Твою налево!... Савченко, срочно связь с триста девятым!... Экипажу приказываю немедленно покинуть машину. До взрыва - тридцать секунд.
     Ну вот и все, он рухнул в эту бездну. Эта бездна была теперь внутри его. Военкоры, военные корреспонденты, двое...
     - Подожди, земляк... На борту еще два пассажира, комплект парашютов только на экипаж...
     - Двадцать три...
     - Ну постой, я прошу тебя... Там два военкора... Пожалуйста.
     - На войне такое случается. Девятнадцать...
     "На какой войне?" - пронеслось в голове Коржавы, и в это время он услышал:
     - Земля, ответьте триста девятому. На бомбе нет никаких фотоэлементов, и на прикосновение она не работает. Бомба в руках у второго пилота. Разрешите избавиться от нее.
     Что-то постучало в ту дверь, которая звалась "Успокоением". Они блефуют. Они говорили, что к умной бомбе нельзя прикасаться, а бомба в руках второго пилота. Сейчас, в это самое мгновение, надо было принять решение - либо вышвырнуть бомбу прочь, либо приказать экипажу покинуть борт триста девятого. Перед глазами пробежала картинка: вертолет не взрывается в воздухе, он падает. Подполковник Коржава не сумел договориться с блефующим террористом, приказал экипажу эвакуироваться и тем самым потерял машину. Но Коржава уже принял решение. Оно было сформулировано, и сейчас его губы произносили:
     - Нет, Кондрашов! Приказываю немедленно покинуть машину и эвакуировать пассажиров.
     И одновременно в белой трубке, липкой от прикосновения влажной ладони, он услышал:
     - Не надо было ее трогать. Теперь время триста девятого вышло до срока. Все, полковник, смотри в небо.
     - Н-е-е-е-т!!!
     На какое-то мгновение Коржаве показалось, что пространство перед ним сдвинулось и дыхание, холодное кладбищенское дыхание этого движения, достигло сейчас лица. А потом его голос потонул в кровавой огненной вспышке и в конечной непререкаемости грохота взрыва. Там, где только что находился борт три ноль девять, теперь не было НИЧЕГО. И какая-то безмерная тишина придавила Коржаву к земле, а потом высушила его больные внутренности. Вертолет развалился в воздухе, но мгновение растянулось, и теперь подполковник видел, как горящие обломки борта 309 медленно двигались к земле. Коржава понял эту страшную тишину: работающий двигатель поддерживал в воздухе не только вертолет, он поддерживал ЕГО надежду. Теперь ничего этого не осталось.
     - Сука... Тварь! Я достану тебя, тварь! Е...аная сука!
     - Мне очень жаль, что так вышло. Я предупреждал.
     - Жаль! Тебе жаль?! Тварь ты, сука...
     - Коржава... Не вышел из тебя переговорщик... А ведь надо было просто внимательно слушать.
     - Ты еще ухмыляешься, тварь! Только что пятерых молодых ребят... Сучий выродок!
     - Я больше не намерен извиняться за случившееся, Коржава. Теперь это твоя вина. Но во всем есть свои плюсы - вы наконец поймете, что имеете дело с серьезными людьми.
     - Я тебя достану... Ты слышишь меня?! Я тебя достану, тварь. Я разорву твою задницу собственными руками!
     - У нас мало времени, одиннадцать тридцать... Слышишь меня, Коржава?! Очень хорошо. Официальный протокол завершен. А теперь слушай меня внимательно: сейчас одиннадцать тридцать... Самолет уже находится в воздухе.
     - Что?
     - Большой двухпалубный самолет. На борту примерно триста пассажиров... Назвать более точную цифру?
     - О чем ты говоришь?
     - "Ил-86", Коржава, аэробус. Он уже взлетел и сейчас набирает высоту. И в нем гораздо более умный подарок. Ну, мы снова начинаем находить общий язык?
     - Ты просто больной...
     - Коржава, я не расслышал, хватит шептать...
     - Больной...
     - И запомни, Коржава, никаких заходов на посадку, минимальная высота - тысяча шестьсот. И ни метром ниже! Умная бомба. Ни метром ниже. Иначе - б-у-у-у-м-м!

ЧАСЫ ПОКА СТОЯТ

1

Среда, 28 февраля
Вечер

     В поезде метро люди почему-то разглядывали друг друга в отражениях окон. Потом записанный на пленку голос произнес: "Станция Новокузнецкая". На медлительном эскалаторе девушка, улыбавшаяся ему минуту назад в отражении окна, перестала улыбаться и заспешила наверх - ее короткий роман окончен. Он не будет никуда спешить. Сегодня ему исполняется тридцать, и этот свой день - все же стоит признать, что не каждый день человеку исполняется тридцать, - он провел в дороге. Возвращение из служебной командировки... Да, так они это называют - "служебная командировка". Иногда он думал, что в его профессии главное - отъезд или возвращение домой? Он не находил ответа, но, пожалуй, ответ был и не так важен. Когда колешь дрова тяжелым колуном, помимо удовлетворения от физической нагрузки получаешь еще особый вид удовольствия - вот они, результаты твоей работы, прямо перед глазами. А в ЕГО работе? Что важнее: помахать топором или увидеть результат? Такая постановка вопроса довольно крамольна, но ответ, наверное, и не важен. Он посмотрел на свои тяжелые горные ботинки, на штурмовой рюкзак и негромко усмехнулся: девушка приняла его за возвращающегося домой альпиниста? Ну конечно, в такой вязаной шапочке... Что же, несколько последних недель он имел к горам самое непосредственное отношение.
     Потом московский метрополитен выпустил его на заснеженную улицу, и он сказал себе: "Ну вот я и дома". Из киоска, торгующего музыкой вразнос, доносилась протяжная песня - "Течет река Волга...". Только на немецком языке. Эпоха сумеречного декаданса, легкого ироничного мазохизма.
     Он остановился у расцвеченной нарядной витрины киоска и купил пачку сигарет "Кэмел". Проследил, чтобы не было наклеенной акцизной марки, проверил код. Чушь скорее всего, но вроде бы так они все же получше. Почти пятнадцать лет назад, в послеолимпийской Москве, - он тогда только начинал курить: сигарета-две в неделю, тайком после ужина - ни с чем не сравнимый кайф, - "Кэмел" стоили полтора рубля, и вот это были сигареты!
     Первые иностранные сигареты (буржуйские, конечно, соцлагерь не считается), которые они курили с Максом. Эх, как все изменилось с тех пор - и "Кэмел" нынче не тот, может, где и существует ТОТ, да не здесь, и "заберите свой великий и ужасный Голливуд, верните "Белое солнце пустыни"... Как говаривал все тот же Макс, бродяга...
     Макс откололся первым. Во времена, близкие к олимпийской Москве, это было бы воспринято как предательство, но времена меняются. Никто особо Макса не осуждал; потом за ним последовали еще несколько человек - кто за деньгой, кто за карьерой. Макс был одним из лучших - это признавали все, даже Дед, но он знал про Макса еще кое-что, наверное, потому, что они всегда были ближе других. У каждого из них имелись свои причины заниматься тем, чем они занимались, но все же именно в Максе, может быть, очень глубоко, был упрятан подлинный романтик и уж совершенно точно и вовсе не глубоко самый большой максималист из всех.
     Но все же он откололся первым.
     - Бутылку шампанского, пожалуйста... Да нет, нашего - брют...
     Он убирал сигареты в боковой карман рюкзака и видел, как его место у окошка киоска занял смешной длинноволосый паренек. Растяпа - руки шарят по всем карманам, извлекая скомканные деньги, массу каких-то бумажек...
     "То, что ты ищешь, ты никогда не найдешь, приятель, - подумал он и улыбнулся, - но это невелика беда..."
     Растяпа любит брют - вот он убрал бутылку шампанского в пакет с рекламой сигарет "Лаки Страйк" и, отходя от киоска, перепутал направление. Теперь он пошел в обратную сторону - эй, Растяпа, так, значит, нам по пути?! Вот и прекрасно, краснокожий... Наверное, студент с замашками хиппи, может, математик, может, поэт...
     Он шел все еще улыбаясь и слушал, как его ботинки скрипели по свежевыпавшему снегу. Когда увидел книжный развал, сердце учащенно забилось, но заставил себя пройти мимо. Пауза, так было решено, во всем надо уметь чувствовать паузу...
     Все же он решил выкурить сигарету и поймал себя на том, что руки, как и у Растяпы, хлопают по карманам в поисках пачки "Кэмела". Но в следующую секунду он уже забыл о Растяпе.
     "Пауза, - усмехнулся, - вот так вот, дружок... Но теперь все - я уже дома".
     Теперь он был дома и пауза вроде бы подходила к своему завершению. Но когда-то Дед научил их с Максом читать ЗНАКИ. Это было как детская игра, позже он понял, что это лучшая игра на свете, потому что с тех пор интуиция редко подводила его. И когда резко заскрипели тормоза, что-то шевельнулось в нем, мутное и тревожное, - это опять были ЗНАКИ. Пауза, знаки... И почти неощутимое предвкушение... Эй, бродяга, ты уже ДОМА, ты сейчас обнимешь малышку дочь и жену, и уже ничто тебя не потревожит... Оставим все это.
     Тормоза заскрипели у светофора, где множество людей стояли у перехода на другую сторону Пятницкой, и, конечно, это опять господин Растяпа... Самое-Безобидное-Существо-На-Свете вздумало не заметить большой цвета мокрого асфальта (да и асфальт вокруг действительно мокрый) "БМВ". И чуть не оказалось под колесами. Чуть не в счет, но имеется кое-что другое. Такое же НАШЕ, как матрешка, или балалайка, или автомат Калашникова... Автомобиль не так велик - всего лишь пятая модель, и Растяпа ничего не нарушал - уже горел зеленый, однако...
     "Братва, не стреляйте друг в друга. - Он снова улыбнулся, шагая по "зебре" перехода. - И песни у нас такие..." И, поравнявшись с капотом "БМВ", вдруг подумал, что если сейчас откроется дверца, то интуиция не подвела и все это только начинается. Хотя опять же, если он успеет отсюда сбежать, то, возможно, удастся уклониться и от всего остального. Ему хватило секунды, чтобы понять, что в автомобиле вовсе не вежливые бизнесмены, "косящие" под джентльменов, - сейчас почему-то стало модно "косить" под невинных овечек, - в машине "братки" среднего пошиба и потому самые агрессивные. Трое, одеты дорого и одинаково. Сидящий рядом с водителем делает кому-то телефонное внушение. И даже по телефону - жестикуляция, братва - пальцы веером...
     "Они, наверное, не расстаются с мобильными телефонами даже в сортире, - подумал он, все еще продолжая улыбаться, - но это не мое собачье дело".
     Потом двигатель заглушили, и дверца водителя открылась. С того момента, как Растяпа чуть не оказался под колесами, прошло не больше двух секунд, и теперь он стоял разведя в стороны свои длинные руки и растерянно, моргал.
     "Ты еще и подслеповатый, приятель Растяпа... Ну вот, сейчас они будут учить тебя тому, кто в доме хозяин, но и, это не мое собачье дело..."
     Надо побыстрее отсюда свалить. У Растяпы хватило безрассудства не заметить большой мокроасфальтовый "БМВ", и сейчас он получит за это по ушам. Сцена, к которой все уже давно привыкли, а привыкли - сами виноваты.
     Водитель "БМВ" имел внушительные размеры. Несколько снежинок упало на его плечи, спрятанные под темно-малиновым кашемировым пиджаком, упали за ворот дорогой рубашки, скрывающей массивную трапецию шеи, и теперь таяли там. Деловито и почти безэмоционально, словно выполняя привычную функцию, он нанес Растяпе прямой правый удар. Растяпа, конечно же, был открыт - сопли и слюни веером брызг разлетелись в разные стороны. Удар приличный и довольно профессиональный - вполне возможно, что водитель "БМВ" в прошлом боксер, - но вполсилы, и нос скорее всего у Растяпы не сломан. Ну что ж, Растяпа, вот тебя и выучили, впредь будешь осмотрительнее, счастливый человек, не заметивший, что времена изменились и по улицам расползлось опасное безумие... Но Растяпа удержался на ногах и вдруг совершил свою главную ошибку.
     (Он подумал, что такие ОТМОРОЖЕННЫЕ, как Растяпа, порой парадоксальным образом оказываются сделанными из очень прочного материала.)
     Выронив пакет с бутылкой шампанского, - та, к счастью, не разбилась, упав в мягкий снег, - он поднял кулаки, приняв нелепую стойку. Растяпа решил защищаться. Самый-Безобидный-И-ОТМОРОЖЕННЫЙ-Человек-На-Свете решил заделаться красной тряпкой для быка. Танк и мотылек... Ну, Растяпа, ты действительно поэт и плевать тебе на перемены, краснокожий, ты их не замечаешь. Теперь тебя будут учить по-настоящему. Самый-Растакой-Человек-На-Свете, на свою беду, оказался гордым и прочным внутри. Эх, Растяпа, ты что, собрался изменить сегодня мир?
     Серия из двух коротких и точных ударов была гораздо серьезнее, и Растяпа растянулся на мокром асфальте перехода. В лужах вокруг переливались желтые московские фонари. Какие-то вечные сердобольные старушки нашли в себе силы для осуждения и сострадания. Но его, как и большинство прохожих, все это не касается. Сам он виноват, Растяпа, чудо в перьях...
     Потом был удар, нанесенный носком ботинка, и крик женщины:
     - Боже мой, ты же убьешь мальчика... Остановите его кто-нибудь! Мужчины!
     Он продолжал шагать по "зебре" перехода. Что-то с этим криком было не так. Между понятным человеческим порывом и этим криком плескалось что-то очень ненадежное и истеричное. Бам-пара-бам, а наша мадам, часом, не пьяна? Как там у нас обстоят делишки?
     - Мужчины!!!
     Сломленная дама, спивающаяся истеричная интеллигентка... И это вся поддержка, на которую может рассчитывать Растяпа? Все же лучше, чем ничего...
     Еще один удар. Растяпа не отключился, но свернулся калачиком и тихо застонал:
     - Ах, сука... За что?
     ЕГО ВСЕ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ.
     - Мужчины! Ай, остановите... Милиция!
     Его все это не касается, но все же...
     "ЭЙ, БОКСЕР, ЛЕЖАЧЕГО НЕ БЬЮТ, ЗНАЕШЬ ЖЕ.
     ЭЙ, ДА ТЫ, ВИДАТЬ, ЗАБЫЛ ЛИЦО УЧИТЕЛЯ.
     Но уже хватит. Какая-то кишка решила тебе несколько поперечить сегодня, боксер, но ты уже сделал свое дело и поэтому - хватит. Иначе ты его убьешь - эта пузырящаяся кровь в уголках рта... Достаточно, боксер, не бьют лежачего".
     - Милиция! Прекрати, изверг!...
     "Эх, боксер... Ну ты что, решил его прибить? Ничего ты ему не сделаешь, он не будет учиться твоей грамоте, боксер, разве только прибьешь, как собаку, попавшуюся тебе по дороге... Хватит, напрасно ты разворачиваешь корпус для удара".
     ЕГО ВСЕ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ.
     "Напрасно отводишь ногу, помогая замахом руки. Ты забыл лицо Учителя, а память - единственное, что нам остается, боксер. И сейчас носок твоего дорогого ботинка войдет в разбитое окровавленное лицо Растяпы, но вспомни лицо Учителя, боксер, вспомни, как останавливать время и видеть кожей..."
     А потом все произошло очень быстро. Одним незаметным движением он опустил вязаную шапочку на глаза, скинув свою ношу. И прежде чем рюкзак упал в кашицу из снега и соли, перехватил руку боксера, зажав нижнюю фалангу большого пальца на болевой. Боксер вскрикнул, резко повернув к нему голову; взгляд боксера, налившись кровью боли, эволюционировал от злобного изумления неверия до проблеска ПОНИМАНИЯ: стоящий перед ним человек, человек, в чьи ледяные глаза он сейчас смотрит, может быть ОПАСЕН. Очень опасен. Он понял это слишком поздно, потому что губы его уже произносили:
     - Ты что, братка, я же тебя здесь похороню, - а свободная рука готовилась к удару. Щелкнул замок задней дверцы "БМВ".
     - Скорее всего ты ошибаешься, приятель, - проговорил он негромко. А потом, резко выдохнув, сделал очень быстрое движение, опустив руку вниз. Пепельная бледность залила лицо боксера, пепельная бледность подступающего болевого шока потянула боксера к земле, потому что его большой палец был теперь сломан.
     Задняя дверца автомобиля начала приоткрываться - тот, кто сидел за водителем, решил присоединиться к "беседе". "Напрасно вы все это затеяли, ребята. У меня нет времени ни на вас, ни уж тем более на объяснения с ментами".
     Все еще не упуская из виду отключающегося боксера, он сделал шаг к автомобилю - это было его поле, картографический набросок местности, и он видел его как на ладони. Зато все остальное: и пытающийся подняться на ноги Растяпа, и притихшие на мгновение пешеходы - вся неагрессивная среда была размытой. Пока лишь только открывающаяся задняя дверца и белая рука на переднем сиденье, в каком-то удивленном жесте опускающая телефонную трубку: разговор прервался на самом интересном месте? Рука слишком, не правдоподобно белая, следи за рукой, именно она может быть по-настоящему опасна. А пока - задняя дверца: к нам решил присоединиться второй пассажир...
     Никто не понял, как он выкинул ногу вверх и в сторону, и никто не заметил, как нога прошла по дуге, но в тот момент, когда в проеме задней дверцы показалась коротко стриженная голова, тяжелый горный ботинок впечатался в верхнюю кромку стекла:
     - Сидеть!
     Этому пассажиру не суждено было явить себя зрителям, на его голову, словно попавшую в тиски между дверцей и ободом крыши, обрушился страшный удар, и он повалился на заднее сиденье. На этом его сегодняшняя партия оказалась сыгранной.
     "Третий. Третий - и пора заканчивать. Рука, очень белая рука... Ну все понятно, это была лишь какая-то дурацкая подсветка, однако я не ошибся в тебе, рука. Вовсе не телефонную трубку ты сейчас сжимаешь, мы оба знаем, что этот пистолет, скорее всего называется "ТТ". Эх, третий, лучше бы тебе не вмешиваться: то, что ты сейчас собираешься делать, очень серьезно. Слишком серьезно, третий, и, возможно, нам придется; повысить ставки".
     Решение пришло само собой. В его поле, в некотором роде картографической голограмме с размытыми контурами, вычленился пакет с рекламой сигарет "Лаки Страйк". Тот самый, куда пару минут назад Растяпа убрал приобретенное шампанское. А прежде он извлек пакет из кармана - следовательно, ничего, кроме одной бутылки, там нет. Сейчас пакет стоял на снегу. А третий уже выбрался из машины, руки опущены, но от него не укрылось движение плеча - пользуясь прикрытием крыла "БМВ", господин Третий передернул затвор. "Значит, вот так... Значит, прямо оттуда ты собираешься палить?! Хорош ты, приятель: час пик, центр Москвы, а ты решил поупражняться в стрельбе по прохожим. Значит, считаешь, что у тебя тормозов нет, ты крутой? И что это такое: "Завалю тебя, падла"? Грубое расточительство нервной энергии. А вот теперь смотри, что на самом деле подразумевает отсутствие тормозов..."
     С проворностью кошки он прыгнул к пакету с рекламой сигарет "Лаки Страйк". Взгляд третьего последовал за ним, но еще прежде, чем руки, сжимающие пистолет "ТТ", показались из-за крыла "БМВ", отсвечивающего вечерним светом, бутылка шампанского и пакет превратились в единый метательный снаряд.
     Стремительный полет, праща, рассекающая воздух, посланная верной рукой... Хлопок - бутылка взорвалась на финише. "Лаки Страйк"... Хорошо, господин Третий, бутылка разбилась, следовательно, твой череп остался цел. Извини, большего для тебя сделать не мог бледнолицый, ты сам повысил ставки, приятель.
     И через секунду, ухватив за плечо Растяпу, в чьих глазах ужас и обида начинали смешиваться с чем-то предваряющим восхищение, и не забыв свой рюкзак, он исчез в черноте, клубящейся за аркой близлежащего двора. Их поглотила ночь еще прежде, чем опешившие прохожие успели прийти в себя.

2

Среда, 28 февраля
Продолжение вечера

     Сумасшествие... Нет, не так - СУМАСШЕСТВИЕ!!! Ну и хорошо. Вот и слава Богу! Наконец-то это слово произнесено. Крыша поехала, протек чайник, башня сдвинулась, шкаф поплыл, сдризнулись гайки, болт отшибло, не говоря уже о всяких там дешевых шариках за роликами и прочей лабуде... Ну, чего там еще?! Вот и хорошо. Здорово. Значит, у одного из самых модных режиссеров одного из самых респектабельных рекламных агентств окончательно снесло крышу... Во - нормально!
     Фильм был такой: огромный, пышущий жаром дизельный локомотив - кажется, что металл этого ожившего монстра раскален докрасна. Скорость: из-под гремящих колес, отливающих тусклым тяжелым светом, словно из ноздрей разгневанных чудовищ, вырываются дымы... Скорость нарастает. Он опасен, этот инфернальный поезд; стонущий вздох искривленных рельсов, безжалостный ритм колес - скорость нарастает. Этот локомотив безумен, он - самоубийца, его путь - освещенные кровью заходящего солнца рельсы - обрывается у разрушенного моста. А скорость все растет - сумасшедший поезд спешит поскорее покончить со всем этим...
     В такую суицидальную драму вмонтированы черно-белые кадры: шаги, удары мяча; мгновенные визуальные образы: в черноте кадра - белая кроссовка, четко отпечатывающая шаг, рука, ведущая мяч, капелька пота на эпидермисе кожи, черный баскетболист, сливающийся с фоном кадра, режуще-белая форма...
     А рехнувшийся поезд продолжает свое лихое путешествие, и становится ясно, что у него нет впереди буферов, а вместо спешки - лишь баскетбольное кольцо-корзина, такое же безумное и опасное...
     Чернокожий спортсмен прыгает, он застывает в прыжке все выше и выше; хищное кольцо, тянущее за собой взбесившийся локомотив, разрезает ткань черно-белого кадра, но мяч уже срывается с кончиков пальцев, мяч летит в густой черноте застывшего громадного зала, готового взорваться миллионноваттным электричеством и криком, уже вырывающимся из легких оцепеневших болельщиков...
     Поезд-самоубийца достигает финиша - на безумной скорости он срывается с разрушенного моста. Но скорость - его воплотившееся сумасшествие - дарит ему миг полета; перед тем как рухнуть в бездну, залитую кровавым золотом заката, железное чудовище на мгновение взмывает в воздух, к солнцу, которое сейчас скроется для него навсегда... И этого мгновения оказывается достаточно - мяч, словно медлительная праща, рассекающая воздух, ставший вдруг сгустившимся, тягучим временем, все же успевает попасть в корзину. Мяч проходит через кольцо поезда-безумца, а потом их пути расходятся - локомотив рушится в бездну, а мяч возвращается на стадион, взорвавшийся грохотом неминуемого триумфа.
     Далее - тишина. Черный кадр, в центре лишь одно слово белыми буквами: "Успеешь" - и через секунду такими же белыми буквами появляется слово: "Рибок".
     Голос: "Успеешь, рибок..."
     Вот, собственно, и весь клип, сорокасекундный рекламный ролик, с самого начала встреченный с прохладцей. Но проблемы начались потом...
     Михаил Коржава, режиссер-рекламщик, тридцать лет, прозванный Чипом за пристрастие к компьютерам (А, Чип, что ли? Ну у него просто другое мышление, как у этих пацанов - хакеров. То-то... Совсем сшибленные мозги!), прекрасно знал, когда у него начались проблемы. Все эти люди вокруг заметили что-то в связи с последним тепловозно-рибоковским роликом, но Чип-то знал, как они все ошибаются. Просто некоторое время назад Чип ощутил ОСТЫВАНИЕ МИРА, или, можно сказать и так, - все более увеличивающуюся холодность вокруг, превращение людей, с которыми он работал и оттягивался, работы, в которую когда-то верил, как в Бога, баб, которых он трахал, в нечто НЕЖИВОЕ. Нет, в них во всех еще что-то теплилось, но эти двери отворялись все с большим трудом. И вот в чем была подлинная проблема - Мир покидала жизненная энергия, квант за квантом растворяясь в бесконечном и равнодушном Космосе. И эта энтропия остывающего Мира все более переносилась внутрь Чипа. Поэтому можно, конечно, рассуждать, что Чип - отмороженный, что общается со всеми поверхностно, воспринимая собеседника скорее как персонажа какого-то фильма, что в его прозрачных глазах отшельника никогда не появится не то что дружеского сочувствия, а ничего другого, кроме как высокомерно-ироничного цинизма (бабы, которых он трахал, говорили: "А, Чип? Он - гений! Они все неадекватные. Поэтому Чип несет всякую пургу. Тяжело, а ты что хотела?!"), но дело было вовсе не в этом. Потому что Чип искал ЖИВОГО человека. Хотя бы одного ПРОСТО ЖИВОГО человека.
     Поэтому, когда он заявил, что хватит имитаций, для подлинной насыщенности, для живой энергетики кадра необходимо угрохать настоящий тепловоз, все эти люди вокруг решили, что у Чипа начались проблемы. Вспомнили, что Чип три года не отдыхал и пора ему погреть пузо где-нибудь на Багамских островах или покататься на лыжах где-нибудь в Тироле среди загорелых людей и бесконечного солнечно-снежного праздника. Давай, Чип, прочь из Москвы, вам вреден здешний климат, давай к солнцу, и пусть тебя отогреют какие-нибудь шоколадно-миндальные богини (что они все понимают в тепле, увальни?). А потом они всерьез решили выпереть Чипа на отдых, и сами купили ему пару экзотических туров, оформив все документы, и пришли к выводу, что у него в самом деле отъезжает крыша и надо спасать не такое уж юное дарование, пока не поздно. Потому что Чип задумал установить безумное баскетбольное кольцо не на тепловозе, а на носу большого самолета. Для подлинной энергетики кадра Чип предложил угрохать аэробус "Ил-86"! В тот же день он выкинул еще какой-то крендель с секретаршей шефа, только Чип не понимал, с чего они все так взъелись. Он зашел к этой секретарше, - кстати, он знал ее как облупленную, каждый миллиметр ее пахнущего ненасытной самкой тела, - и пробыл с ней не более минуты. И, Боже мой, что он мог такого натворить за одну минуту? Что он мог сделать, чтобы смутить, удивить, оскорбить или даже (не, ну только послушайте!) ШОКИРОВАТЬ эту Оленьку, это бесконечное страждущее влагалище, готовое вместить всех Чипов с их букетами зимних роз (да-да, она любила зимние розы, ах-ах!), всех Аленов Делонов, всех слесарей-водопроводчиков и всю вечную совокупляющуюся Вселенную?! Нет, ну конечно, он там что-то выкинул, что-то такое сделал, но она вовсе не оскорбилась, она лишь удивленно рассмеялась (Чип, ты что, с ума сошел?), хотя ее уже всю так и распирало, и ей с трудом удалось затолкать обратно похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз. (Интересно, куда бабы заталкивают похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз? А?! Чип готов биться об заклад, что он знает КУДА.) Поэтому с чего они все так взъелись - нет, Чип, все! Это последняя капля! Ты совсем е...нулся! Срочно на отдых! А то мы тебя потеряем... Э, мы ж тебя любим! - Чип не понимал. Но когда они вечером этого четверга всучили Чипу билеты и сказали: завтра, старик, утренней лошадью - и вперед, в Мадрид, а потом в Вену (жиды - могли бы раскошелиться на "Люфтганзу" или "Остеррайх", а не на аэробус "Ил-86" компании "Трансаэро"), Чип не особо возражал. Что ж, отдых так отдых, проблемы так проблемы. Он посмотрел, как называется его отель, - "Альте пост" ("Старая почта"), пять звезд, старик, все как положено, местечко Сан-Антон, одни кинозвезды да царствующие фамилии, - набрал номер телефона и поинтересовался, много ли в тех местах снега. Его заверили, что снега полно и герр Коржава прибывает в самый разгар сезона, на праздник Масленицы. Чип вспомнил, что в России на Масленицу едят горячие блины с икрой, пьют водку и сжигают чучела Русской Зимы.
     - Да-да, бывает много огня, - равнодушно подумал Чип, - проблемы так проблемы...
     Вряд ли в вечер этой среды Чип догадывался, что буквально через несколько часов (в четверг с утра) у его далекого родственника, которого он и в глаза не видел и о чьем существовании даже вряд ли догадывался, у стареющего подполковника Коржавы, возникнут гораздо более серьезные проблемы. А потом... огня будет больше чем достаточно и его с лихвой хватит на всех.

3

Среда, 28 февраля
Продолжение вечера

     Как только они оказались на безопасном расстоянии от места побоища, от большого мокроасфальтового "БМВ" и разбившейся вдребезги бутылки шампанского, молчавшего и лишь изредка всхлипывавшего Растяпу словно прорвало. Воспитанный домашний мальчик пытался справиться с переполнявшими его чувствами, но весьма неуспешно. Однако в его словах не было подобострастия, лишь только благодарность и плохо скрываемое юношеское восхищение. И это, пожалуй, самое ценное: ты, Растяпа, оказался честным малым, только не утомляй меня, и незачем рассказывать о своем старшем брате, который тоже что-то там умеет... И вообще, если ты сейчас не заткнешься, я сам тебя прибью, чертов ты болтун...
     Потом он понял, что Растяпа решил увязаться за ним всерьез и конца этому словоизлиянию не будет. Он вдруг резко развернулся, смерив восторженного юношу равнодушным взглядом, и негромко произнес:
     - К метро не возвращайся. По этой улице выйдешь к "Ударнику". Давай, чтоб я тебя больше не видел.
     - Как... Что? Ну я просто... я ведь только хотел...
     - Запомни: если решил поднять кулаки, за это обязательно придется отвечать. Сегодня тебе повезло, но вряд ли такой день повторится еще раз.
     - В смысле... повторится...
     - И не рассказывай больше о старшем брате. У тебя ведь его нет?
     - Что?..
     Длинные руки Растяпы словно налились свинцом, вся его фигура сразу как-то ссутулилась; он не стал смотреть в глаза Растяпы, прекрасно зная, что огонек восторга вмиг погас, и, вполне возможно, Растяпа по-детски закусил губу, но его все это теперь действительно не касается. Он лишь отвернулся и зашагал прочь. Растяпа по инерции сделал еще один шаг, потом остановился. Их разделяла ночь, беременная новым снегопадом, который сотрет следы побоища у светофора и присыплет льдышки - остатки шампанского, шумную пену какого-то несостоявшегося праздника. Их разделяла ночь, а потом сквозь эту все более сгущающуюся ночь все же пробился голос Растяпы:
     - У меня действительно нет старшего брата...
     Он не оборачиваясь поднял руку - прощай, Растяпа. Он возвращается домой, и в этой ночи Растяпа больше за ним не последует.
     ... Странно, в окнах его дома не было света, хотя он звонил час назад и его должны были ждать (старина Макс, пауза, знаки?). Странно... Через черный ход он вошел в пропахший кошками - скоро март - полумрак подъезда, бесшумно поднялся по тяжеловесной лестнице старого дома. Прислушался: за его дверью - тишина. Или не совсем тишина? Крепко, чтобы не производить звона, сжал в руке связку ключей. Так же бесшумно и быстро открыл замок - массивный сейфовый замок металлической двери. В прекрасные проживаем времена - бронированные двери, школы телохранителей, разъезжающие по Москве бронированные кошельки, каждодневная маленькая война на улицах самого веселящегося и самого дорогого города мира - все эти оруэллы и невозвращенцы - просто мальчишки с розовыми фантазиями. Он вдруг вспомнил, как однажды в подпитии Макс заявил ему, что у подлинного Безумия акценты смещены, оно даже может иногда выглядеть элегантно и, главное - сногсшибательно, невообразимо дорого...
     Дверь на металлических петлях открылась без скрипа - коридор и вся квартира залиты вязкой, тягучей темнотой, и она скрывает что-то... В этой темноте притаилось какое-то движение, потому что дом его вовсе не пуст. В доме очень много людей. Но... то самое чутье, некоторое время назад рассказавшее ему о Растяпе, сейчас лишь спокойно зевнуло: все хорошо, приятель, расслабься... А потом любящая рука (Галка, привет, я вернулся) включила свет, и он понял, кого скрывала темнота дома:
     - С д-н-е-м р-о-ж-д-е-н-и-я!!!
     - Поздравляем, Ворон!!!
     - Игнат, расти большой, не будь лапшой...
     В доме действительно было очень много народу - Галка всегда умела делать подарки, и сейчас она собрала почти всех его друзей, даже тех, с кем они не виделись несколько лет. Выходит, несмотря на разбившуюся где-то бутылку шампанского, пожалевшую чей-то бедовый череп, праздник все же состоится.
     - Ребята, - улыбаясь, прислонился он к стене и слушал веселые хлопки - пробки шампанского ракетами уносились к потолку, - как это вас угораздило оказаться в одном месте в одно время?
     - А, Стилет... Мы готовим госпереворот. У нас конспиративная сходка.
     - Ах вот как...
     - Да, яко большевики. А если что - у нас пьянка. День рождения называется.
     Почти вся их "Команда-18" была здесь. И даже Дед. Команда, где, обращаясь друг к другу, редко кто прибегал к именам. В его случае именем Игнат Воронов не пользовались вовсе. Изредка - Стилет. Но обычно просто Ворон. Эти имена-прозвища дал им Дед. Такая уж сложилась традиция. И большинство этих имен с тех пор прижилось. Хотя прошло уже почти четыре года. Четыре года, как "Команды-18" не существует.
     - Как на Ворона именины испекли мы каравай...
     В комнату вплыл огромный торт - каскад разноцветных башенок с ниспадающими струями шоколадной глазури. Торт - Галка, наверное, угрохала на него весь сегодняшний день - был украшен тридцатью горящими течами. Свечи крепились на игрушечных шпажках, или игрушечных стилетах. Игнат усмехнулся - шутники, тоже мне...
     И сейчас Дед вносил этот шедевр кулинарного искусства в комнату. И все вокруг, словно завороженные, замолчали. Всего лишь на мгновение, когда глаза Деда и Игната встретились.
     - С днем рождения, Ворон... Поздравляю, птенчик ты наш...
     - Спасибо, товарищ генерал-лейтенант. - Он акцентировал слово "лейтенант", затем улыбнулся.
     - Уже знаешь?
     - Дошел слух.
     Пока он отсутствовал, находясь в служебной командировке, Деду наконец-то присвоили очередное звание. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Хотя те, кто сейчас раздавал генеральские звезды, были многим обязаны именно но этому человеку. Да только Дед не был никогда "банным" генералом. Такие вот получались дела.
     Но в следующую секунду Ворон уже держал на руках свою трехгодовалую дочь.
     - Ну что, малышка, задуем свечи? Покажем этим дядям, которых собрала наша веселая мам, какие мы имеем мощные легкие?
     Они задули свечи с первой же попытки под смех и аплодисменты собравшихся, наполняя пространство приторным запахом парафина. Такой запах развеивается очень быстро. Стилет посмотрел на улыбающегося Деда и подумал, что седых волос стало намного больше. Дед был уже наполовину седой, только выглядел по-прежнему как сухой, подтянутый юноша. С синими, словно небо, к которому он приучил их, их - восемнадцать человек, смеющимися глазами вечного мальчишки.
     Да, почти вся "Команда-18" собралась здесь. Кроме пяти человек. Трое из них уже не придут никогда. Еще не хватало Женьки Белова и Макса. Макс был сейчас Москве, в самом центре. Только ребята поговаривали, что Макс вдруг начал круто делать карьеру. Макс становится важной птицей и летает теперь в другом небе. И такие вот получались дела...
     - Игнат, Ворон... - Ему протягивали шестиструнную гитару - четыре года назад, когда все заканчивалось, ребята на прощание подарили ему в складчину этот инструмент - превосходный акустический "Фендер". - Спой "Спецназ - это когда уходишь в ночь..."
     - Давай, Воронов... - Улыбался Дед своей вечной загадочной и чуть грустной улыбкой, - спой свою песню... Когда мы ушли, говорят, эта песня в войсках осталаь...
     - Мы не уходили.
     - Да, наверное, так. Но все изменилось. А песня хорошая.
     - Спасибо, товарищ генерал.
     - А если б ты не играл с нами в кошки-мышки, могли б еще кое-что похвалить...
     Стилет бросил быстрый взгляд на Деда, чувствуя, что сейчас может начать краснеть, словно он мальчишка, которого застукали на месте какого-то нелепого детского преступления:
     - Что, и этот слух дошел?
     - Ладно, не скромничай. Читали, хорошая книга. Честная.
     - А мы глядим - "Краповые береты". Думаем: во, кто-то опять про героизм настрочил...
     - Ага, на обложке написано: Игнат Воронов, ну мало ли совпадений. Читаем про автора - нет сведений, спецназ... Ба - да это же наш Стилет!
     - Во-во, а потом звоним Галке, она и раскололась. Что ты хотел до выхода книжки все в тайне держать. Во бабахнул!
     - Напрасно кстати... Пока ты по Кавказу мотался, мы стали твоими первыми почитателями. Правда, молодец! Книга классная. И... все там по правде.
     - Раскололи мы тебя, Стилет?! Да? В общем, что ты когда-нибудь все это опишешь, с самого начала ясно было...
     - Да ладно, парни, - рассмеялся Дед, - пожалейте бойца, не вгоняйте в краску.
     - Так точно, товарищ генерал. Только у нас сегодня две даты: день рождения нашего братишки Стилета и день рождения господина Воронова, автора "Краповых беретов". У меня есть тост - чтобы эти две личности никогда не разъединялись!
     - Чукча - не великий читатель, чукча - великий писатель!
     - Ладно, Рябчик, подожди. И знаешь, Ворон, за что тебе ребята благодарны? Книга хорошая, но самое главное в ней - всего восемь слов. Мы не великие ценители, но вот за эти восемь слов - "Посвящаю восемнадцати, которые всегда будут в моем сердце", - спасибо, Ворон. Ото всех.
     - Черт, дядьки... Вам спасибо. За сегодняшний день и... вообще за все. И извините, если что не так. Давай действительно споем нашу, походную...
     ... Когда все ушли и малышка дочь давно уже спала, он обнял жену за плечи и негромко проговорил ей на ухо:
     - Как тебе удалось разыскать их всех?
     Она отстранилась, чувствуя его обжигающее дыхание, и так же негромко ответила:
     - Это все Коленька Рябов...
     - Рябчик?
     - Да, наверное, Рябчик, но лучше все же Коленька... Ты знаешь, он тебя очень любит. - Потом она резко повернулась в его объятиях. - Скажи, ты обещал, ты действительно проведешь эти дни с нами? Я больше не могу так...
     - Я же обещал.
     - Ты и тогда обещал. Девочка тебя совсем не видит, а ей уже три года.
     - Это были непредвиденные обстоятельства. От меня это не зависело.
     - Видишь ли, дети растут, и это тоже ни от кого не зависит. А жены стареют, особенно если их забывают те, кто обещал любить до скончания века...
     Потом они вместе проговорили слово "аминь" и расхохотались.
     - Все, завтра с утра отправляемся в дом отдыха! На все четыре дня, до понедельника, и будем любить друг друга до скончания века.
     - Подожди... Надо посмотреть, укрыта ли малышка. Ну подожди, слышишь...
     А потом он осыпал ее шею и плечи горячими поцелуями, освобождая от ставших теперь ненужными одежд, и она задрожала, чувствуя сладкую боль, зарождающуюся внизу живота и волнами разливающуюся по всему телу. Она лишь прошептала: "Как долго тебя не было...", - а потом для них перестало существовать время. Но в короткие промежутки, когда она возвращалась в реальность, ее взгляд падал на светло-серый телефонный аппарат, стоящий у изголовья их постели. Как было бы хорошо отключить средства коммуникации и отгородиться от всего мира! Именно этот светло-серый, цвета белесых сумерек, аппарат забирал обычно у нее мужа. Какой сюрприз он готовит на этот раз? От телефона исходила пока еще смутная, еле уловимая угроза. А потом для них снова переставало существовать время, но в коротких промежутках возвращающейся реальности стоящий у изголовья телефонный аппарат выглядел все более угрожающе... И ей с трудом удавалось убедить себя, что завтра все будет так, как они хотели, и что запланированная поездка все же состоится.

4

Ночь с 28-го на 29-е
и утро 29 февраля

     Больше всего на свете мальчик ненавидел дни своего рождения. Потому что три года назад этот радостный, полный веселых тайн и подарков под подушкой, свободный от нудного обеда, зато увенчанный роскошным тортом с разноцветными горящими свечками, такой многообещающий праздник стал самым черным днем его жизни. Потом ему исполнилось семь, потом - восемь, а сегодня - девять лет. Девять лет...
     Три года назад чудовища вторглись в его жизнь, и теперь он знал, что они находятся повсюду. А в этом страшном и бесконечно повторяющемся сне они приближались. Быть может, на самом деле это было одно Чудовище, только оно стало громадным, как Мир. Весь этот громадный окружающий Мир, в котором его некому было защитить. Потому что три года назад он был совсем маленьким мальчиком, имеющим лучшую семью на свете. Самого лучшего папу и самую любящую маму, самый веселый дом с самым лучшим на свете запахом. Запах всегда играл большую роль при ориентации в Мире, даже когда мальчик был совсем малышом. Быть может, склонные к формализации взрослые назвали бы это собачьим чутьем, но обоняние никогда мальчика не подводило. Он помнил запах их дома, запах надежной чистоты и теплого уюта, запах радости, закончившейся три года назад. Он помнил запахи других домов, когда бывал в гостях, иногда они были похожи на запах его дома, он определял это сразу, лишь переступив порог, и никогда не ошибался, потому что в таких домах всегда жили друзья. Иногда запахи были чужими, по-другому пахла готовящаяся еда, по-другому пахли комнаты и жившие в них вещи, и здесь мальчик не ошибался с хозяевами. Он не знал, понимают ли в запахах что-нибудь его родители, но, судя по тому, что они почти никогда не задерживались в "чужих" домах, мальчик считал, вполне возможно - понимают. Пока он не убедился, что это не так. Потому что очень, очень чужой запах вторгся в их жизнь, сладковато-удушливый запах, почему-то ассоциирующийся у мальчика с красным, точнее, багряным цветом заката, полыхающего летними вечерами в окнах их дома. А они не распознали его. Они не распознали этот запах а потом появилось Чудовище. И оно отняло папу. И оно начало приближаться, все более отнимая мамину любовь, мамино тепло и оставляя мальчика одного. Одного в этом громадном холодном Мире, где жило Чудовище.
     А сегодня ему исполнилось девять лет и ровно три года с того дня, как не стало папы. И он ненавидел этот день. Потому что мама пыталась все забыть, а однажды он невольно подслушал разговор - ты должна начать жить заново, ты должна жить для сына, ты сможешь, у тебя все получится, потому что нельзя жить лишь прошлым... Но не получалось. И именно в такие дни, дни его рождения, это открывалось с безжалостной очевидностью. А потом расходились гости, но всегда оставалась какая-нибудь из маминых подруг, потому что мама сидела одна на кухне в этой страшной позе, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и смотрела в пустоту высохшими бесцветными глазами. С того рокового дня мама часто смотрела в пустоту, но сначала глаза ее были красными от слез. Потом слезы высохли. И тогда мальчик понял, что Чудовище забирает маму.
     (Клубок ниток. Надо его смотать. Не давать больше нити разматываться. И тогда можно будет найти путь назад. Только так можно будет отыскать дорогу из... Лабиринта, где он потерялся три года назад.)
     ... Это был лучший в Москве магазин игрушек. Он и сейчас стоит там, в самом центре тысячелетней столицы, и из его огромных, в несколько этажей, окон видны золотые луковки кремлевских церквей и шпилевидные шатры красных башен. Он совсем не страшен и не опасен этот магазин, там, по другую сторону сна, наяву, он даже очень притягателен. И мальчик любил побродить по этому огромному восхитительному миру для детей. Но так было наяву. Во сне, в кошмарном и бесконечно повторяющемся сне, этот магазин стал для него самым страшным местом на земле, и массивные, тяжеловесные двери магазина (во сне они почему-то приводились в движение множеством скрипящих металлических цепей) стали входом в Лабиринт, куда их семья вошла три года назад. Нет, папа, не надо входить в эти двери, ты не слышишь скрипа и звона цепей, ты не понимаешь, что под кожей этого обманщика-магазина притаился хищный и голодный Лабиринт, где живет Чудовище, но... Три года назад ты, малыш, тоже ничего об этом не знал. Да что говорить, давай будем откровенны, три года назад именно из-за тебя, твоего дня рождения, мы оказались здесь и подарки покупали именно тебе. И сначала папа купил тебе роскошную книгу с красочными иллюстрациями из серии "Мифы и легенды". Он выбрал книгу под номером 6. "Ведь нам сегодня исполняется шесть, - улыбался папа. - И книга тебе очень понравилась". Она была про Лабиринт, с темными каменными стенами, множеством тупиковых ходов и комнат-ловушек, про жившего в Лабиринте Минотавра и нить Ариадны. И папа сказал, что Лабиринт был когда-то великолепным светлым дворцом, а в нем жил поэт. Времена сменились, и поэт превратился в Чудовище. На что мама возразила, мол, хватит ребенку пудрить мозги, и давайте быстрее, потому что если уж вы решили справлять день рождения на даче и уже приглашены гости (взрослые едут на баню, а дети - на мороженое с десертом), то стоит поторопиться.
     - Наша мама ничего в этом не понимает, - подмигнул папа тебе, - а вот я знаю в этом толк. Когда-то твой папа был специалистом по истории Древнего мира и, кстати, был тогда самым счастливым человеком на свете.
     - Конечно, - говорит мама и убирает мальчику волосы со лба, - в год, когда ты родился, наш папа занимался историей. И очень много курил. Но не всегда. Бывали дни, когда ему даже сигареты не на что было купить.
     (И мальчик не понимает: что это, все еще воспоминание об этом страшном дне или он незаметно провалился в сон, и сейчас начнется самое ужасное?)
     - Я не сказал, что был богатым, я сказал, что был счастливым, - говорит папа и снова моргает, но голос его звучит как-то странно, как будто из-за стены. - А ты знаешь, что в Лабиринт нельзя входить без катушки ниток? Надо разматывать нить, чтобы не потерять дорогу назад. Ну ладно, в Лабиринте нам может еще пригодиться ружье. - И папа берет с полки отличную воздушную двустволку, стреляющую разноцветными шариками. - Ты должен быть вооружен, когда появится Чудовище...
     А ты смотришь на книгу и на такое отличное ружье и понимаешь, что папа прав. Папа просто шутит, но, сам того не зная, он прав. Потому что две эти вещи дополняют друг друга. Каким-то странным, непостижимым и тревожным образом они связаны.
     Но вы уже идете к главному призу. Тебе обещали. Самый роскошный подарок, о котором может мечтать любой мальчик, - это даже не великолепный горный велосипед с шестнадцатью скоростями, это настоящий электрический мотоцикл, копия легендарного "харлея-дэвидсона". И мама говорит, что, может, следует подождать до завтра, ведь не тащить же такую громоздкую вещь на дачу, придется возвращаться, их уже и так ждут, но ты смотришь на папу и готов расплакаться, и, конечно, - НИЧЕГО СТРАШНОГО, ЗАЕДЕМ ДОМОЙ, - папа выполнит обещание, и ты получишь свой мотоцикл.
     НИЧЕГО СТРАШНОГО?
     ТЫ И СЕЙЧАС ПРОДОЛЖАЕШЬ ДУМАТЬ ТАК?
     СЕЙЧАС, КОГДА ТЫ ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ, КУДА ЗАВЕЛ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ?
     И тогда мальчик понимает, что это уже не просто воспоминание, что он, чувствуя, как горячие слезы солеными струйками разбегаются по его щекам, провалился в сон. Потому что сквозь нарядные стены магазина, сквозь полки, уставленные разноцветными коробками с игрушками, начинало пробиваться что-то совсем чужое, тяжелое и мрачное; растворялся радостный детский магазин, не было его больше. ЧТО-ТО, на самом деле находящееся здесь, сбрасывало ставшие ненужными такие яркие, разноцветные и нелепые одежды.
     А потом начинался кошмарный сон про Лабиринт и приближающееся Чудовище, сон, из которого не было сил вырваться, сон, заканчивающийся всегда оглушительным выстрелом и криком мальчика. И мама успокаивала его, хотя была испугана больше самого мальчика, и белесые сумерки начинающегося рассвета, вваливающегося в окно, еще не могли справиться с ночным кошмаром. Чудовище уходило, растворяясь в грозных тенях, пляшущих по стенам, оно нехотя уплывало в темные углы его комнаты, унося с собой сладковато-удушливый запах, - пока мальчику везло, и Чудовище пока еще уходит. Но оно приближается, с каждым сном его смертоносный запах все более овладевает мальчиком, и когда-нибудь оно уйдет отсюда вместе с ним. Потому что к тому времени не останется никого, кто бы смог его защитить.
     Кошмары... Просто ночные кошмары. Но множество врачей, традиционная и нетрадиционная терапия, иглоукалывание и тибетские травы ничего не могли сделать. И сегодня утром за мальчиком и мамой заедет машина и отвезет их в аэропорт. Они летят в какой-то большой заграничный город, город фиесты и корриды, тебе очень понравится, малыш. А еще в этом чудном городе живет какой-то известный врач, и на самом деле они летят именно к нему, потому что этот врач является последней надеждой...
     Только сегодня привычный ночной кошмар длится дольше обычного, и сегодня мальчик видел еще что-то... И никакой известный доктор ему не поможет. Ему не поможет никто, кроме... быть может, его самого. Нить. Клубок белой нити, видимой в темноте и знающей выход из Лабиринта...
     Мальчик видел ЧТО-ТО. Поэтому он не очень удивился, когда в аэропорту, проходя с мамой таможенный, а затем паспортный контроль, почувствовал возвращение знакомого тревожного запаха. А затем в магазинчике мама купила ему смешного плюшевого мишку, но мальчик словно завороженный смотрел сквозь стеклянную стену в одну точку.
     - Куда ты смотришь, малыш? Какой он славный. - Мама потрепала плюшевого мишку. - Пойдем, пора.
     Мальчик подал ей руку и, прижимая к себе нового плюшевого приятеля, зашагал к посадочному коридору. Он действительно славный, этот мишка, и ему не очень хочется лететь сейчас с ними. Мальчик вдруг резко обернулся и снова бросил недоверчивый взгляд сквозь стеклянную стену. К терминалу аэропорта медленно приближался, словно выплывающая из бездны огромная рыба, сверкающая серебристым брюхом, большой пассажирский самолет. Он наваливался на них своей все более возрастающей тяжестью, и, конечно, возможно, это всего лишь игра бликов на стекле, но казалось, что серебристо-оперенный лайнер... ухмылялся. Именно на нем не хочет лететь мишка?
     - Это наш, мам? Да? Это - какой?
     - Аэробус, "Ил"... - Мама остановилась и внимательно посмотрела на мальчика. Потом она поправила ему кепку, надетую козырьком назад, и улыбнулась:
     - Ты что?! Ты же у меня не боишься летать?
     - Все нормально, мам. - Мальчик улыбнулся в ответ и погладил мишку:
     - Это он боится. Но мы уже договорились!
     Продолжая прижимать к себе нового плюшевого друга, мальчик прошел сквозь контрольную раму. Потом сквозь нее прошла мама. Электронное устройство не нашло причин, чтобы этот полет не состоялся. Мальчик взял маму за руку и направился в посадочный коридор. Еще никогда этот запах не был таким сильным. Сладковато-удушливый запах - багряный полыхающий закат...
     Мальчик знал, что означает этот запах. Его настигли. Чудовище находилось здесь.

ВРЕМЯ ПОШЛО

     Спецназ - это когда уходишь в ночь
     За пару минут до рассвета.
     Горит твоя утренняя звезда,
     Но ты не дождешься ответа...

     ... И тогда, братишка, я вернусь
     И мы посмеемся над ними,
     А потом тихонько помянем друзей,
     Оставшихся молодыми.
     Из армейской песни
     (Молва приписывает авторство Игнату Воронову)

Не ниже 1600 метров

1

Четверг, 29 февраля
11 час. 57 мин. (до взрыва 5 часов 3 минуты)

     Чип откинулся к спинке кресла и прикрыл глаза. Его место "3-А" находилось у иллюминатора, "у окошка". С детства Чип любил путешествовать именно "у окошка", мог часами разъезжать на московских трамваях, мучая старших и устраивая слезные истерики, когда лопалось чье-то терпение и его тащили к выходу. В поездах дальнего следования Чип буквально прилипал к окнам и мог простоять так несколько часов, несмотря на то что уже давно стемнело и ничего, кроме собственного отражения, увидеть в окне было нельзя. Да, Чип был любопытен, пожалуй, каким-то жадным любопытством, но и видел он поболее многих. Еще в детстве Чип обнаружил, что обладает фотографической памятью, но важнее было именно это умение ВИДЕТЬ больше остальных. Сейчас Чип прикрыл глаза и попытался уснуть. Хотя бы до того времени, пока начнут разносить завтрак. По правде говоря, Чип боялся летать, хотя и никому об этом не рассказывал. Он не мог понять, как такая огромная "дурында", как самолет, могла подняться в воздух, а потом еще спокойно сесть. Чипу было плевать на законы физики. Вопрос ставился вовсе не так. Он все понимал, но, несмотря на то что летал очень много, свой страх так и не пересилил. И лучший способ этот страх приглушить - было либо напиться "в дерьмо", либо, погружаясь в ажурные разводы сексуальных фантазий, провалиться в сон. В данном рейсе со сном как-то не получалось. Эта проклятая ФОТОГРАФИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ. Чип снова посмотрел в отверстие иллюминатора. Черт, побыстрее бы принесли спиртное. Чего они так возятся - бизнес же класс все-таки... От мысли, что он летит бизнес-классом, Чипу вдруг стало тревожно.
     ЗДЕСЬ ТЕБЕ ЭТО НЕ ПОМОЖЕТ.
     Что не поможет? Бизнес-класс не поможет? Что за глупости, при чем здесь...
     Чип смотрел "в окошко" - этот предательски ясный день, нижний слой облаков разорван, и Чип может видеть землю, развилки дорог, разрезающих снежную пустыню, крохотные деревья, сбитые в карликовые леса, искрящуюся ленту реки, распадающейся на два русла... Чип ничего не понимал в маневрах, которые выполняют командиры таких больших летающих "дурынд", но был абсолютно уверен, что картинку внизу он видит уже во второй раз. А если так, то, значит, самолет вовсе не уносит его прочь из Москвы к ожидающему впереди городу, где танцуют фламенко, хотя, возможно, великолепная фотографическая память на этот раз его все же подвела. Чип очень бы хотел так считать. А вовсе не слушать издевательский, назойливый, но главное - испуганный голосок про то, что бизнес-класс его не спасет.
     Все! Баста. Чип сейчас вызовет стюардессу и закажет маленькую фляжку доброго шотландского виски. Виски - напиток настоящих джентльменов, вереск, ячменное зерно (почему-то ассоциация с именем Джон), старая кожа, отливающая добротной надежностью, широкие искрящиеся стаканы - тамблерсы (если со льдом, то "on the rocks"), что еще?!
     Чип заказал себе бутылочку "Джонни Уокер Ред". Все эти пижоны жрут "Блек лейбл", потому что дороже, но Чип не любит темных напитков. Чип понимает в этом толк. Да, понимает... Но проблема в другом: здесь это ему также не поможет. Как и бизнес-класс.
     (Можно было бы лететь первым классом, а можно просто экономическим, можно даже стоя или, к примеру, зайцем, в туалете. И это было бы все-рав-но. Здесь и сейчас - все равно. Потому что самое правильное было бы не лететь этим рейсом вовсе.)
     Стюардесса принесла Чипу фляжку "Ред лейбл". Чип полез в карман за деньгами. Потом долго и внимательно смотрел на стюардессу. Девушка была очаровательной, и она ему улыбалась. Не только губами - в широко распахнутых, чуть влажных глазах Чип не заметил ничего подозрительного или тревожного. Улыбка профессиональна, но вовсе не искусственна. Поэтому Чип не стал задавать своего вопроса. Он только взял бутылочку виски и галантно поинтересовался:
     - Может, составите компанию?
     - Обязательно, но в следующий раз, - улыбнулась девушка. Отвернулась и зашагала прочь.
     Чип смотрел на ее соблазнительные бедра, обтянутые узкой синей юбкой, на распущенные волосы цвета спелой ржи и ничего не ощущал, кроме жалкого желания задать свой вопрос. Она ушла к другим пассажирам, и тогда, очень негромко, почти шепотом, Чип все же проговорил ей вслед:
     - А что, с нашим самолетом ЧТО-ТО не так?

2

Четверг, 29 февраля
12 час. 14 мин. (до взрыва 4 часа 46 минут)

     - Нет, Ворон, это не блеф, - проговорил Дед. - Сорок минут назад они продемонстрировали свои возможности. Взорвали военный вертолет в Кубинке. И одновременно был звонок сюда. Понимаешь, ни ментам, ни в аэродромную службу, а прямо сюда. Сейчас прослушаешь пленку с их требованиями. Это профессионалы.
     - Профессионалы?!
     - Пока они не сделали ни одной ошибки. Интересно, да? Ладно, об этом позже. Слушай: рейс СУ-703, "Москва - Мадрид". - Дед бросил взгляд на свои большие "командирские" часы на черном кожаном ремешке. - Самолет уже пятьдесят минут находится в воздухе. Летуны дали военный коридор, пишет круги, но, как понимаешь, особо долго не попишешь - солнце выдаст. - Дед вдруг дотронулся пальцем до правого глаза, словно пытался избавиться от попавшей туда соринки. Игнат хорошо знал этот жест. Он не обозначал растерянности, скорее другое: ситуация вовсе не такая ясная, как представляется, где-то в этой капусте сидит заяц, но Дед пока не может обнаружить его уши. - Бомба в грузовом отсеке, как они и указали. Взрыв должен произойти в семнадцать ноль-ноль.
     Они быстро шли по мрачному коридору, обшитому деревянными панелями. Увядание былой помпезности дошло и сюда, в грозное здание на Лубянке, внушавшее когда-то священный ужас, а потом длительное время остававшееся последним жизнестойким островком в море разлагающейся государственности. Батыры, сменившие красных коней на белых, решили этот островок затопить. Даже без должных почестей, приличествующих моменту. Оставались последние из могикан, верные своему племени.
     - Видишь, они нас обложили красными флажками, - продолжал Дед. - Сажать самолет нельзя, как я уже сказал, при снижении до тысячи шестисот метров бомба срабатывает. Так что на все про все осталось меньше пяти часов.
     - А избавиться от бомбы в воздухе?
     - Нельзя! Они сами указали, где нам ее найти, вовсе не для того, чтобы мы ее вышвырнули. Сейчас прослушаешь запись. - Дед заговорил с акцентом, плохо напоминающим кавказский:
     - "К бомба нэ прикасаться. Ваш палковник Коржава уже одын раз нас нэ послушал..." Они взорвали вертолет. Пять человек уже погибли. Здесь "более умный подарок" и триста пассажиров... В общем, дерьмовое дело, сынок.
     - Сыны джихада?
     - Да нет, какой-то Фронт освобождения Ичкерии, или Чечни...
     - Кто это?
     - У нас на них ничего нет.
     - ГРУ?
     - У военных - тоже. Темная лошадка.
     - Взамен требуют нашего паренька?
     - Зришь в корень, Ворон.
     - И что?
     - Это политическое решение, сынок. Мы тут ничего не поделаем. Знаю, что сейчас Главный связывается по "вертушке" с президентом. Сегодня расширенное заседание правительства. Регламент, как говаривал Незабвенный, с заминированным аэробусом в прениях.
     - Будем тянуть время?
     - Не получится. Я ж говорю - они профессионалы. Идут на шаг вперед. - Дед вдруг снова дотронулся пальцем до глаза. - Все разбито на этапы. На лицевой панели бомбы - дисплей и ключи. Надо набрать код, отключающий бомбу. Код записан на дискете. Первый этап - вывозим пленника из Лефортово. Они видят - ага, ладно, говорят нам, где дискета, и так далее, каждый шаг, вплоть до передачи нашего паренька противной стороне. Тогда получаем расшифровку дискеты и останавливаем бомбу.
     - Жестко.
     - И грамотно. Расшифровку дискеты получаем только после подтверждения, что пассажир и наш сопровождающий на месте.
     - Дискета... Боевиков ребята насмотрелись.
     - Возможно. Но все по минутам. И прибавь еще два часа лету до Грозного или Моздока... Какое там тянуть время! Пока не мы, а они сверху, Стилет.
     - Да, прямо как по маслу.
     - По шерсти...
     - Думаете, ребята бывали в этих коридорах? Бывшие отличники?
     - ... - Выходит, мне опять на Кавказ? - Игнат вздохнул и ничего не мог поделать с легким оттенком укоризны, прокравшимся в его вздох.
     - Понимаю, сынок. Я мог бы найти с десяток сопровождающих. Соскучился по семье? Понимаю. Только сначала прослушай запись.
     - Павел Александрович, вы... У вас есть какие-то сомнения?
     - Слишком красивая картинка. Чего-то не получается, что-то не сходится, сынок... Прослушай запись. У нас еще будет возможность перекинуться парой слов. Да, они хотят шума, грозятся передать все телевизионщикам. Мы просили пока этого не делать. Они говорят, что нам не верят.
     - Любят шоу, козлы,
     - Возможно. Только больно выпячивают свою любовь.
     - Третий визит... Басаев, Радуев, теперь Зелимхан?
     - Возможно... Может, и так. - Они уже подходили к приемной, и Дед, слегка замедлив шаг, негромко добавил:
     - Но я б очень хотел отыскать "заячьи уши"...
     Стилет задержал на Деде внимательный взгляд, затем кивнул.
     Они вошли в приемную. Мебель из полированного дуба, золоченые ручки на массивных дверях, портреты... За массивными дверями - кабинет Главного.
     - Липницкий, доложи обо мне, - проговорил Дед, потом он бросил взгляд на Стилета. - И скажи, что мой солдатик уже прибыл.

3

Четверг, 29 февраля
12 час. 21 мин. (до взрыва 4 часа 39 минут)

     - Вот, собственно, и вся запись.
     Дед нажал пальцем на клавишу, останавливающую воспроизведение кассеты, и посмотрел на Ворона:
     - Как тебе?
     - Профессионально. Они что, пользуются бортовым альтиметром? <Альтиметр - прибор, определяющий высоту воздушного судна над уровнем моря.>
     - Возможно. А возможно, что альтиметр установлен где-то снаружи, может быть, на фюзеляже, и имеет с бомбой радиосвязь. Если пульт управления бомбой находится снаружи самолета, становится ясно, почему нельзя менять ее местоположение.
     - А что говорят саперы? Такое возможно?
     - В принципе - да... Но говорят, что бомбу делал чертовски грамотный сукин сын и ни с чем подобным они прежде не сталкивались.
     - А где гарантия, что взрыва не будет, даже если мы отдадим пленника?
     - Нет никаких гарантий. Но бьют на общественное мнение. Ты же слышал: мы не убийцы, пойти на этот шаг нас заставила крайняя необходимость, жизни пассажиров теперь находятся в ваших собственных руках... Прикрыты патриотизмом, независимостью своей родины, независимостью нашего телевидения и всем тем дерьмом, которое мы уже успели наделать.
     Игнат бросил на Деда быстрый взгляд - весьма резкое заявление, Деду вовсе не свойственное. Дед действительно встревожен - эта картинка с капустой, которую пробуют выдать за оригинал, совсем не так проста. И возможно, под верхним слоем краски находится совсем другая картинка и совсем другие "заячьи уши".
     - Похоже, нам действительно придется выполнять их условия? - проговорил Игнат.
     - Возможно, Воронов, все возможно, - согласился Дед, а потом добавил:
     - Прослушай-ка запись еще раз, и очень внимательно - акценты, фразы и прочее. - И Дед вдруг бросил взгляд в окно: просто человек решил полюбоваться чудным солнечным деньком, заминированным на пять часов вечера, и просто им предстоит об этом еще поговорить. Только поговорить на свежем воздухе.
     - Так точно, Павел Александрович, - тихо сказал Игнат.
     А потом открылась дверь в кабинет Главного, и в приемной появился капитан Липницкий.
     - Решение только что принято, - проговорил он, - дали "добро". Меняем пленника на заложников. - Затем Липницкий обратился к Деду. - Товарищ генерал, он сейчас вас примет. Управление всей операцией возлагается на вас, координировать будет Сам... - Липницкий обернулся на кабинет Главного. - Отдел по борьбе с терроризмом - в помощь. Предложено создать штаб операции прямо на Центральном диспетчерском пункте. Это все.
     Дед направился к кабинету Главного и, проходя мимо Стилета, еще раз повторил:
     - Прослушай запись, Воронов. Внимательно прослушай.

4

Четверг, 29 февраля
12 час. 37 мин. (до взрыва 4 часа 23 минуты)

     Пока автомобили - черная "Волга" и "форд" сопровождения с включенными мигалками и сиреной - неслись по зеленому коридору к следственному изолятору в Лефортово, Ворон еще раз уточнял детали всей операции. Действовать приходилось в условиях жесточайшего цейтнота. Их требования конкретны, и все разложено по полочкам. Автомобиль - непременно черная "Волга". Что это - непонятная эксцентричность? Национальный герой возвращается на Родину из лап гяуров на черной "Волге"? Но почему бы тогда не потребовать бронированный "мерседес"?! Сопровождающий должен быть один с момента посадки в самолет и до самого завершения операции, до передачи пленника, один и непременно в штатском. Ну а что это? Аэропорт - только Внуково... Маршрут от Лефортово до аэропорта расписан ими, и расписан очень грамотно. На всем пути движения всего два коротких подземных туннеля, да и то в самой оживленной части Садового кольца. Так что подмена пленника на маршруте исключена. Было предложение попытаться подменить пленника, но Ворон посчитал это безумием: любой сбой неминуемо вел к катастрофе. Эти люди уже показали, на что они способны, и триста человеческих жизней вряд ли их остановят.
     Еще одна деталь: вывозим пленника из Лефортово - они называют район местонахождения дискеты. Посылаем туда человека, он ждет. Сажаем пленника в самолет - они говорят, где конкретно взять дискету. Она у нас. Теперь имеем два часа полета до Грозного, чтобы попытаться расшифровать дискету самостоятельно. Как бы ни был силен их программист, коса всегда находит на камень. У нас может оказаться не менее сильный. И тогда мы везем пленника обратно, и представление закончено.
     Что это - случайный прокол? Версия Рябчика - ну, кавказцы вообще народ с гипертрофированной самонадеянностью, может, нашли какого-то суперпрограммиста и решили, что круче быть не может?.. Версия Рябчика - полная туфта. Они, профи, и дарят нам два часа времени? Черная "Волга", дискета, сопровождающий в штатском... В какую игру с нами играют? Дед прав - что-то с этой записью не так, поэтому, удивив многих, он решил отдать запись аналитикам. Акцент, фон, забивающий что-то, какие-то фразы, и абсолютно нет времени со всем этим разбираться. Ребятки очень профессиональны, и они вовсе не думают объяснять правила своей игры. Странно, много странного, но внешне все безукоризненно. Хотя если предположить, что дискета - это блеф, отвлекающий ход, и они просто сообщат код отключения бомбы по телефону, когда получат пленника, то все сходится. Но зачем же было городить всю эту бодягу? Блефуют, создают видимость продуманной и расписанной по этапам операции? Почему так неуклюже?! Да уж... Крайне мутно плюс жесточайший цейтнот. "Уши", "заячьи уши"...
     Нам дан зеленый свет - минимум формальностей, забираем пленника и так же быстро в аэропорт. Там тоже все готово. Хорошо, идем дальше - пленник...
     Зелимхан Бажаев со странным отчеством Хозович, видимо, папу звали Хозой. Тридцать лет - ровесник... Окончил Грозненский нефтяной институт, по специальности строитель, затем - аспирантура в Москве, впрочем, скорее всего прикрытие... Фальшивые авизо, левые оффшорные компании и ни одной проблемы с органами правопорядка. Обложил данью даже собственных соотечественников и при этом снискал себе репутацию этакого Робин Гуда. Интересно, каким образом? Он что, раздавал награбленное на городской площади? Человек умный и жестокий. Далее, все более уходит в политику и, как только начинается вся эта заваруха - сближается с генералом Дудаевым, они из одного тейпа. Благодаря хорошему образованию и обаянию выполняет специальные миссии в Москве, Лондоне и на берегах Женевского озера. Видимо, мог бы немало рассказать о движении нефтяных денег, поэтому они и переполошились. В Лондоне - так и не проясненный конфликт с армянами, пролилась кровь, но он остается в тени. Далее, налаживает каналы поставки оружия, скорее всего пользуется именными счетами. С начала боевых действий - на войне. Один из организаторов обороны и отвода боевиков из Грозного, могущественный полевой командир. Во время авиационно-ракетного удара потерял семью и родителей - волк-одиночка, черный пасынок войны. Удачные рейды, теракты, именуемые им диверсионными операциями. Его начинают звать просто Зелимхан. В Чечне он становится чем-то вроде национального героя. Арестован во время очередной специальной миссии в Москве, кстати, первый арестант столь высокого ранга, хотя взять уже можно было бы многих. Все это крайне странно, и все это не мое собачье дело, с меня достаточно "заячьих ушей".
     Вот, собственно, и все, что на него есть. Сегодня за свободу Зелимхана потребовали триста жизней. Еще один сопровождающий и черная "Волга". Они сами решили свести с ними счеты? В машине водитель, плюс Рябчик на переднем сиденье, плюс милицейский "форд", значит, мы с Зелимханом разместимся на заднем... Нет уж, браток, я нацеплю на тебя бронежилет и доставлю целым и невредимым прямо в твои родные горы, к верховьям реки Аргун, а если будет надо, то и еще выше, и сначала мы все же посадим этот несчастный самолет, а потом вы там разбирайтесь меж собой... - Игнат бросил взгляд на приближающееся здание тюрьмы. - Потом меж собой..
     Но в этот момент ни Стилет, ни сопровождающие, ни сам Зелимхан вовсе не представляли, как будут развиваться дальнейшие события и как это окажется непохожим на все то, о чем они думают.
     Автомобили остановились у ворот Лефортовской тюрьмы. Ворон, вдруг повинуясь странному внутреннему импульсу, нарисовал на запотевшем стекле детский рисунок. Это был заяц с лукаво торчащими ушами. Игнат внимательно посмотрел на нарисованное. То, что он видел, ему вовсе не нравилось. Потом он пририсовал несколько штриховых линий. "Заячьи уши" оказались накрепко схваченными тугой нитью.
     - Вот это уже лучше, - тихо проговорил Ворон.

5

Четверг, 29 февраля
12 час. 59 мин. (до взрыва 4 часа 1 минута)

     Следственный изолятор в Лефортово, знаменитая Лефортовская, или Екатерининская, тюрьма простояла на этом самом месте уже более двухсот лет. Со времен своей строительницы - императрицы Екатерины Великой - и по день нынешний это была тюрьма особого рода - здесь содержались важные государственные преступники, вечные борцы со всеми существовавшими в России режимами, а уже при советской власти тюрьма попала в ведение КГБ. Мало что изменилось на этих бесконечных просторах от балтийских болот до морских звезд, выбрасываемых на берег волнами Тихого океана, за последние несколько веков, ветры перемен застревали, а потом проглатывались этими огромными пространствами, и следы их воздействия укрывали лютые зимы, радующие живущих здесь людей. Екатерининская, или Лефортовская, тюрьма с высоты птичьего полета представляла собой крупную букву "К" - Катя, - разбросившую свои щупальца-коридоры среди домишек поменьше. Все коридоры Лефортовской тюрьмы, как и в настоящей букве "К", сходятся в одной точке, и Стилет знал, что там, в этой точке, всегда находится регулировщик с флажками, показывающий, свободен ли путь. Это делалось для того, чтобы заключенные не могли случайно встретиться - в этой тюрьме никто ничего не должен был знать, и в этой тюрьме работали и служили те же люди, испытывающие потребность в деньгах и не ставшие богаче за последние несколько веков, поэтому здесь знали о многом. И уж о том, что в одной из камер верхнего луча буквы "К" находится известный террорист Зелимхан, еще совсем недавно своими бесчисленными интервью приводивший жителей столицы в ужас, знали многие. Однако решение менять Зелимхана оказалось столь внезапным, что эта новость не успела распространиться по тюремному телеграфу и в происходящее были посвящены всего несколько человек, собственно говоря, и принимающие решения в этом богоугодном заведении. Когда сначала защелкали тяжелые засовы, а потом отворилась дверь, Ворон, стоявший у окна, - обернулся - он очень много слышал о человеке, которого ему предстояло конвоировать в Чечню, но никогда не видел его "вживую". Зелимхан, обритый наголо, без бороды и папахи, придававшими ему некоторое сходство с легендарным Шамилем, героем подобной же войны, только стопятидесятилетней давности, оказался худым человеком, похожим скорее на юношу-подростка, а не на грозного полевого командира, объявленного чуть ли не государственным преступником номер один. Молва, не важно - позитивная или негативная, придавала его фигуре некоторый оттенок сакральности: бешеный, лютый враг для одних и богатырь, народный мститель для других. А в богатыре оказалось чуть более ста семидесяти сантиметров роста, и, несмотря на довольно широкие плечи, явно полученные им только в результате каждодневных тренировок, даже тюремная роба не смогла скрыть его природной, почти изящной худобы.
     - Да уж, - ухмыльнулся Рябчик, обращаясь к Ворону, - и этот пацан наделал такого шороху. Нет, мужик-то он скорее не худой, а сухой, жилистый, а такие бывают очень крепкими.
     - Да, - кивнул Игнат, недобро глядя на Зелимхана, - и еще неизвестно, сколько он теперь шороху наведет.
     Когда все формальности были завершены, Игнат протянул Зелимхану кевларовый бронежилет:
     - Надеюсь, тебе ничего объяснять не надо про такое нательное белье...
     То, что за выходом из тюрьмы наблюдают, - свершившийся факт, и подобный бронежилет легче скрыть под одеждой. От попадания в голову это, конечно, не спасет. И Стилет должен показать ребяткам (про себя он уже начал именовать их "заячьи уши"), что вывозимый объект - именно Зелимхан. Но он покажет пленника таким образом, что даже самый искусный снайпер, имейся таковой поблизости, не успеет поймать Зелимхана в оптику.
     - Чего волком смотришь, надевай... - обронил Стилет. - Для твоей же пользы! - И мысленно добавил: "Я не дам тебе быть мишенью, по крайней мере до пяти сегодняшнего вечера".
     Зелимхан взял протянутый ему бронежилет и недоверчиво посмотрел на Стилета - зеленые джинсы, тяжелые горные ботинки, брезентовая куртка горноспасателя, вязаная шапка, - затем перевел взгляд на Рябчика. Тот был в форме при погонах капитана.
     - Что-то ты не то задумал, капитан, - процедил Зелимхан, пристально глядя на Рябчика. ("Странно, - подумал Игнат, - кавказец с голубыми глазами и скорее всего рыжий...") - Куда меня везут? Адвокат...
     - Меньше говори, - резко оборвал его Рябчик. - Адвокат... Домой едешь, хотя я бы пристрелил тебя прямо здесь. Сверху наденешь цивильное... Ну, время пошло!
     Чуть позже Ворон защелкнул наручники на запястьях Зелимхана.
     - Одно резкое телодвижение, и я отправляю тебя к Аллаху, - проговорил он негромко. Пытаться подавить психику таких, как Зелимхан, ором и грубостью - дело бесполезное. Игнат сразу понял, что перед ним вовсе не истеричный уголовник. Подобное сообщение, переданное ровным и спокойным голосом, оказывает гораздо большее воздействие - теперь и Зелимхан знал, с кем ему предстоит иметь дело. Он это тут же продемонстрировал легким кивком головы. - Следуй за мной шаг в шаг - немножко покачаемся, если не хочешь, чтобы тебя отправил к Аллаху кто-нибудь из своих...

6

Четверг, 29 февраля
13 час. 6 мин. (до взрыва 3 часа 54 минуты)

     Автомобили двинулись по расписанному маршруту. Ясно, что на всем пути следования за ними будут наблюдать представители обеих сторон, и заменить пленника для одних или попытаться его отбить для других - занятие бесперспективное. Отбить - да, но физически уничтожить? "Заячьи уши" - ребята очень ушлые... Вот я уже заговорил почти стихами".
     - На кого меня меняют? - тихо спросил Зелимхан.
     Стилет бросил на него быстрый пристальный взгляд, но ничего не ответил.
     - Шакалы, - процедил Рябчик, не поворачивая головы, - привыкли воевать с бабами... С бабами и детьми. Твари...
     Стилет видел, как сжались кулаки Зелимхана, потом он потянул руки, сталь наручников впилась в кожу, но лицо оставалось непроницаемым. Зелимхан не имеет больше ни своих баб, ни своих детей, и Рябчик это знает, но мы находимся на войне, и мы всего лишь солдаты, и жалость, наверное, не совсем то, что мы можем себе позволить, а в воздухе находятся триста женщин и детей, и мы обязаны их защитить. Такие вот получаются дела. Ворон еще раз взглянул на запястья Зелимхана - зубья наручника явно где-то уже проникли сквозь кожу, должно быть, это адская боль, на лбу чеченца появилась капелька пота... Он что, собирается продержаться так до конца?
     Потом Стилет проговорил спокойным и ровным голосом:
     - Полтора часа назад взорвали военный вертолет и с ним пять молодых ребят... Сейчас в воздухе находится пассажирский лайнер, триста пассажиров, в том числе женщины и дети... Он заминирован на пять часов вечера. Умная бомба - сажать самолет нельзя, при высоте тысяча шестьсот бомба сразу срабатывает. - Игнат посмотрел на запястья Зелимхана, сдавленные зубчатой сталью наручников, кивнул, потом поднял взгляд на лицо пленника. Глаза Стилета были совершенно холодными. - Все это из-за тебя, дружок. Так что напрасно ты цокаешь копытом. Я сейчас ослаблю наручники, джигит, но если ты намерен увечить себя дальше...
     - Не намерен. - Зелимхан спокойно протянул Игнату руки, затем недобро усмехнулся:
     - Что это за историю ты мне плетешь?
     - Я не прялка, джигит, - тихо отозвался Стилет.
     - А я не конь.
     - Что?!
     - Я не цокаю копытом, я не конь.
     Игнат некоторое время молча смотрел на Зелимхана, потом быстро открыл и снова защелкнул наручники. Отвернулся. Достал пачку "Кэмела" и какое-то время смотрел в окно.
     - Спасибо, - негромко проговорил Зелимхан, чуть приподняв руки.
     Ворон еле заметно кивнул, быстрым движением выбил из пачки сигарету, поймал ее губами:
     - Рябчик, дай спичку.
     Рябчик протянул ему биговскую зажигалку:
     - Оставь себе, я курить бросил.
     - Чего-чего?
     - По крайней мере мне так кажется.
     - По-моему, сегодня не самый подходящий день, чтобы бросить курить.
     - А также пить и колоть наркотики, - ухмыльнулся Рябчик. - Ты прав, краснокожий, верни зажигалку и дай сигарету.
     - Ты сказал, что сажать самолет нельзя, - проговорил Зелимхан. - Куда же мы едем?
     - Если я довезу тебя домой целым и невредимым, ваши сообщат код отключения бомбы. На все про все осталось меньше четырех часов. Может, ты и не конь, но пидора, который все это затеял, я бы лично подвесил за яйца.
     Некоторое время ехали молча, потом Зелимхан, глядя на свои руки, произнес:
     - Это невозможно.
     - Что невозможно?
     - Наши не сделают такой бомбы. Негде...
     - Как видишь, сделали.
     - Слишком сложно, - покачал головой Зелимхан, - я разбираюсь в оружии, такое не купить, надо заказывать.
     - Заказали, браток. - Рябчик посмотрел в зеркало заднего обзора и кивнул. - Заказали.
     - Слишком сложно, такие акции готовят заранее. - Зелимхан снова покачал головой. - Мы покупаем то, что может пригодиться на войне. Но это совсем другое дело.
     - Да вы вообще невинные овечки, - сказал Рябчик, - не было ни Буденновска, ни Кизляра... Ладно, браток, лучше заткнись и помалкивай.
     - Кс-с-с, - процедил Зелимхан, и на мгновение в его глазах появился волчий блеск, потом он добавил какую-то короткую фразу на языке своих гор.
     "Странный язык, - подумал Ворон. - Я уже довольно долго слышу эту речь, и все-таки у них язык действительно странный. А Зелимхан напоминает паровой котел, спускающий пар. Как все-таки они быстро закипают, стоит лишь спичку поднести. Этот хоть умеет держать себя в руках. Как там в бессмертном произведении - дикий народ, дети гор?.. Только решение воевать с ними было полным идиотизмом".
     Игнат откинулся на спинку сиденья и вдруг подумал, что он в отличие от Рябчика не чувствует по отношению к Зелимхану особой неприязни. Может быть, вообще никакой неприязни. Однако если что-то пойдет не так и понадобится пленника убрать, он это сделает не мешкая.
     "Дон Корлеоне? - Ворон еле заметно улыбнулся лишь краешками губ. - Здесь нет ничего личного: это просто бизнес... Да, дружок, такая работа, поэтому кипи осторожнее..."
     Телефонный звонок прервал его мысли. Это был Дед. "Заячьи уши" сообщили местонахождение дискеты. Автоматические камеры хранения в районе трех вокзалов. Туда уже выехала группа. Как только самолет с пленником и сопровождающим взлетит, они сообщат номер ячейки и код, открывающий дверцу, хотя мы можем обойтись и без этого. Пока все идет по плану.
     - Вас понял, - отозвался Ворон и мысленно добавил - только это не наш план... Потом он обратился к водителю:
     - Гринев, дай. знать ментам впереди: до Внуково - никаких остановок. Чего бы ни происходило. И по возможности увеличить скорость.
     - Я вас понял. - Гринев с улыбкой кивнул, потом в зеркало заднего обзора он увидел Зелимхана - тень лежала на лице пленника, и что-то похолодело у Гринева внутри - смертник, ему наплевать, и все вокруг него превращаются в смертников. Потом водитель отогнал тревожное предчувствие и, попытавшись снова улыбнуться (странно: энергия, дарящая радость, с этой улыбкой не вернулась), проговорил:
     - До Внуково никаких остановок, вас понял...
     Но остановиться им придется уже через несколько минут, и так уж все сложится, что во Внуково никто из них в этот день не попадет.

Новые обстоятельства

1

Четверг, 29 февраля
13 час. 8 мин. (до взрыва 3 часа 52 минуты)

     Лейтенант Соболев Деду нравился. Конечно, он был не из тех, кого в свое время готовил Дед, и уж, разумеется, ни с кем из его ребят, из восемнадцати, лейтенанта сравнивать было нельзя. Но с ними вообще никого сравнивать нельзя: они были самыми лучшими, и вряд ли какая спецслужба мира имела такой уровень подготовки, разве только в кино. Эх, растерять таких парней... Нет, лейтенант Соболев был другим. О ком говорят "яйцеголовый", толковый мальчишка, помешанный на электронике, пришел прямо из вуза. Что-то он там подрабатывал на стороне, что-то кому-то мастерил. Ну не пропадать же таланту при наших-то окладах... Но когда дело касалось работы, хрупкий домашний мальчик (каждому, как говорится, свое) с несползающей с физиономии светлой, радостной улыбкой преображался, прямо шаман... И несмотря на возраст, авторитет у Соболя среди своих, яйцеголовых, был непререкаем. Да, Дед явно симпатизировал лейтенанту Соболеву, и сейчас, слушая его доклад относительно анализа пленки с записью, Дед лишь кивал головой и думал: "Молодец, Соболь, поможешь отыскать "заячьи уши", я не я, но представлю тебя на старлея, пацан..."
     А картинка, нарисованная Соболевым, хотя и была четкой, но общую ситуацию лишь запутывала. Правда, может быть, не запутывала, а просто делала иной?
     - Они применяли частотный резонатор, - говорил Соболев, - очень качественный, поэтому нет электронной искусственности голоса. Просто все голоса на пленке - другие... Есть фон, голоса, на заднике. Если покопаться в этой части спектра, нарезать частотку, можно что-нибудь оттуда выудить...
     - Выуди, военный, - кивнул Дед.
     - Но, как мне кажется, вопрос ставится по-иному - зачем им в принципе применять столь дорогостоящее оборудование? Там все комар носа не подточит, до оригинала голосов не докопаться, в лучшем случае можно выдать несколько приемлемых версий. Фразы - все самые общие, нет даже слов-паразитов, за которые можно было бы зацепиться. И если мы будем дальше копать в этом направлении, мне кажется, мы заблудимся...
     - Верно, - согласился Дед.
     - Поэтому главный вопрос остается прежним - зачем им все это надо было в принципе?
     "И здесь ты прав, - подумал Дед. - Слишком много электроники, дискета, вот теперь твой дурацкий резонатор. Они разбили всю операцию на этапы. Очень грамотно, но как там было с бритвой этого средневекового монаха-философа - не создавайте новых сущностей... Они просто играют с нами в электронику, почему-то это им необходимо. Зачем нужна дискета? Ведь можно было просто сообщить код отключения бомбы, когда все было бы закончено. Хорошо, мы бы потребовали от них гарантий, но имелась масса способов все сделать по-другому. А они после каждого этапа операции что-то выдают нам, словно их к этому принуждают... Словно они связаны обязательствами или дали какие-то гарантии. Кому и какие? Вот, наверное, это и есть главный вопрос - КОМУ и КАКИЕ? Так что давай, Соболь, отыскивай в этих телефонных помехах "заячьи уши", а уж за мной не постоит..."
     - Соболь, - проговорил Дед, - поработай-ка с голосами, на этом, как ты называешь...
     - Заднике? Заднем плане?
     - Именно. Что-то там, какая-то интонация...
     - Я понял. Придется резать частоту совсем понемножку, мне понадобится время...
     - Нет, Соболь, - перебил его Дед, - время - это как раз то, чего у нас с тобой нет. К сожалению, совсем нет.
     - С нами играют в какую-то другую игру?
     - Военный... Ты об этом резонаторе... Кто еще о нем знает?
     - Никто.
     - Хорошо. Пусть пока все так и остается.
     - Так точно.
     - И еще... Мне надо сделать несколько звоночков, и я хотел бы оставить эти разговоры на память. Только без заглушек и прочее...
     Лейтенант Соболев какое-то время внимательно смотрел на Деда, потом весело отрапортовал:
     - Так точно. Комар носа не подточит.
     Через некоторое время Дед сделал несколько звонков, исправно записанных Соболевской аппаратурой, внесенной прямо в кабинет Деда. Звонки были достаточно нейтральными, но в принципе могли интересовать Деда в связи с происходящими событиями. Затем он по громкой связи вызвал лейтенанта Соболева, давая ему официальный отбой.
     - Все, я закончил, уноси свою технику.
     Через минуту, максимум полторы, лейтенант Соболев отключит записывающую аппаратуру, но Дед имеет прямую связь, и этого времени ему хватит. Он дал официальный отбой, и теперь у него частный разговор со старым боевым товарищем. Дед симпатизировал лейтенанту Соболеву, что не исключало возможности его вербовки кем угодно. А сейчас требовалась особая осторожность. Потому что если совсем еще смутные догадки Деда сложатся во что-то большее...
     Дед звонил в Генеральный штаб. Гудки, потом трубку сняли:
     - Приемная генерала армии Панкратова. Майор Максимов слушает...
     Только что лейтенант Соболев отключил свою аппаратуру, но Дед уже все успел. И теперь его действительно ожидает приятный разговор со старым боевым товарищем.
     - Здравствуй, сынок, - мягко проговорил Дед в телефонную трубку. - Узнал... И я рад. Да все у нас по-старому - осень боевых генералов. Как там хозяин? Разнесло по разным кабинетам... Ладно, давай Панкратова.

2

Четверг, 29 февраля
13 час. 42 мин. (до взрыва 3 часа 18 минут)

     Кордон на дороге они увидели сразу, как только проехали Московскую окружную.
     "Ну если это по нашу душу, - успел подумать Ворон, - то Дед прав и действительно происходит что-то странное". В связи с участившимися yгрозами терактов почти на всех выездах из Москвы дежурил ОМОН и за стеклянными будками постов ГАИ прятался армейский БТР. Но здесь было нечто большее, и Ворону хватило одного взгляда, чтобы понять это. Помимо двух милицейских "фордов", готовых в любую минуту перекрыть шоссе, Игнат заметил выглядывающую из-за БТРа такую же черную "Волгу", только с военными номерами, но еще более странным было другое - чуть поодаль стоял характерный "уазик", и Ворон прекрасно знал, что это за автомобиль. Именно в таких "уазиках" конвоировали заключенных. И еще: небольшой и внезапный снегопад закончился минут двадцать назад, но в отличие от БТРа, присыпанного свежими белыми хлопьями, и "Волга" и "уазик" были абсолютно чистыми и сверкали в лучах снова выглянувшего солнца. Хотя, конечно, это может ничего не значить: кто-то следит за вверенной техникой, а кто-то нет. "Заячьи уши" следят? Что за глупость, не могли же чечены купить ментов и военных прямо в столице России? А?! И при чем здесь "уазик"?
     - Гринев, не останавливаться, - проговорил Игнат.
     Но милицейский "форд" сопровождения, следующий впереди, уже встал.
     - Какого хера эти мудаки остановились? - проворчал Рябчик.
     К ним неспешно подошел омоновец в черной форме, рука его покоилась на газовой трубке укороченного милицейского "Калашникова".
     Рябчик приоткрыл окно.
     - Военный, у меня нет времени, - проговорил он, указывая на спецпропуск, прикрепленный к лобовому стеклу, - мухой мне старшего...
     Омоновец ухмыльнулся, потом, скрипя сапогами по свежевыпавшему снегу, не спеша двинулся к группе автоматчиков из четырех человек. Что-то сказал им. Повисшая секундная пауза показалась мучительно долгой - Стилет смотрел на часы и видел, как убегает время, их драгоценное время, быть может, последнее для трехсот человек, кружащих сейчас в небе над Москвой. Автоматчики неспешно двинулись к их машине, остановились, потом от группы отделился человек в такой же черной форме при погонах капитана. Подошел, отдал честь:
     - Капитан Приходько, сводный отряд...
     - Военный, - нетерпеливо перебил его Рябчик, - у меня "зеленый коридор". - Он указал глазами на пропуск, одновременно быстро раскрыл и закрыл удостоверение. Несмотря на все перемены, давняя тихая вражда между двумя ведомствами так и не прекратилась. Но с чего бы ментам вмешиваться в это дело? Дело дрянь, и плюсов здесь не наберешь. - Отведи своих людей и разблокируй мне путь.
     Омоновец какое-то время пристально смотрел на Рябчика, и опять пара секунд показалась Стилету вечностью, потом заглянул в глубь автомобиля. Его глаза встретились с глазами Стилета, и омоновец быстро перевел взгляд на Зелимхана. Тот сидел опустив голову.
     - Не торопитесь, капитан. - Омоновец кивнул Рябчику и посмотрел на будку ГАИ, где за припорошенным снегом БТРом пряталась черная "Волга".
     - Военный, - спокойно проговорил Рябчик, - я выполняю спецпрограмму, и за каждую минуту простоя ты ответишь собственной жопой. Ты, лично, персонально, и я тебе в этом сильно помогу. Ты понял меня?
     - А мать вашу, разбирайтесь меж собой, - пробурчал омоновец. Потом неожиданно улыбнулся Рябчику:
     - Спокойно, капитан, я только выполняю приказ. - Он снова бросил взгляд на пост ГАИ - к ним шла другая группа в маскировочной форме без всяких нашивок. - У них тоже спецпрограмма, капитан. Я сейчас отведу своих людей. Разбирайтесь сами.
     - Рябчик, происходит какая-то лажа, - тихо проговорил Стилет.
     - По-моему, это братишки-военные. Коллеги, стало быть. Ишь, в масках, серьезная работа.
     - Приготовься. - Игнат расстегнул свою брезентовую куртку горноспасателя. После этого пистолет в его руке мог оказаться меньше чем за секунду. - Гринев, и ты тоже. Зажигание. - Потом он повернул голову к Зелимхану и проговорил совершенно спокойным голосом, по даже Рябчика передернуло от этого ледяного тона:
     - Я тебя предупредил о резких телодвижениях. Если что ты будешь первым.
     - Позаботься о собственной шкуре, братишка, - угрюмо промолвил Зелимхан. - А мне все равно где умирать.
     Стилет на мгновение задержал на нем взгляд: чеченец был абсолютно спокоен. Ворон кивнул:
     - Гринев, будь готов сдать назад.
     - Как юный пионер. - Гринев невесело усмехнулся.
     Все же какие-то нашивки у окружающей их группы автоматчиков были. "По одной на брата", - мелькнуло в голове у Игната. Полукруглая нашивка чуть выше левого локтя - ярко горящий факел на фоне раскрытого ястребиного крыла. И еще штриховая полоса - видимо, факел зажегся от удара молнии.
     - Так-так, - протянул Рябчик, - армейская элита... Вот это честь.
     - Спецы военные, - кивнул Стилет.
     - Зелимхан, - весело посмотрел на пленника Рябчик, - а ты звезда. Или, как щас принято говорить, ньюмейкер... - И Рябчик вдруг неожиданно вздохнул:
     - Вашу мать... Семь человек. Ворон, ты понимаешь, что происходит?
     - Только то, что нас берут под прицел.
     - Это я вижу. Детина справа только что дослал патрон в патронник, мать его...
     - Ребята серьезно настроены.
     - Семь автоматических стволов. А?
     - Действуем по расписанию, Рябчик.
     - Ох... тяжела и неказиста жизнь российского чекиста...
     Рябчик еще больше приоткрыл окно, почти утопив стекло в дверце, и обратился к окружившим их людям:
     - Ну, в чем дело, братишки? - Его пальцы постукивали по лобовому стеклу, где находился спецпропуск. - Видите же, что мы не на прогулке.
     - А ну, быстро из машины! - проговорил крепкий рыжеватый человек, единственный, чье лицо не было спрятано под вязаным шлемом-маской. - Кто из вас капитан Воронов?
     - Ну я, - недовольно сказал Рябчик, - что-то ты резок. С кем имею честь?
     - Все, отбой. - Рыжеватый проигнорировал вопрос Рябчика. - У меня приказ вернуть конвоируемого в следственный изолятор.
     - Вот как? А у меня приказ доставить его в Чечню.
     - Быстро из машины!
     Люди в масках, окружившие автомобиль, чуть повели стволами автоматов, как бы давая понять, что эта тема не подлежит обсуждению. Рыжеватый смягчился, он не улыбался, но проговорил более дружелюбно:
     - Послушай... братишка... Не заставляй меня применять силу. Не хрена ползать на брюхе перед террористами.
     - В воздухе триста человек... И не мне обсуждать приказы.
     - А уж ссориться из-за них, - в голосе рыжеватого появились прежние стальные нотки, - и подавно. Ну, выходите! У меня письменный приказ, так что не дрейфь...
     Стилет склонился к Рябчику.
     - Выходи, - прошептал он, - Рыжий.
     Потом он повернулся к Зелимхану:
     - Не забудь, что я тебе сказал.
     Чеченец усмехнулся, пожав плечами.
     - Спокойно. - Рябчик начал открывать дверцу. - Мы выходим. Спо-кой-но. Мы подчиняемся силе.
     - Надеюсь, без глупостей, - кивнул рыжеватый, потом он добавил прежним дружелюбным тоном:
     - Воронов, много о тебе слышал. Говорят, ты человек благоразумный: я лишь выполняю приказ.
     - Да? Любопытно... А мы тут на пикничок собрались. - Рябчик, продолжающий выдавать себя за капитана Воронова, видел, что Стилет уже вышел из "Волги", вслед за ним появился Зелимхан в наручниках. Двое автоматчиков тут же развернули его лицом к машине, заставив согнуться и широко расставить ноги. - Ты б хоть представился, а то некрасиво получается.
     - Майор Бондаренко. - Рыжеватый усмехнулся.
     - Ну, майор Бондаренко, - грустно повел плечами Рябчик, - представляешь, как мне из-за тебя жопу намылят?
     - Бывает, такая служба.
     Казалось, Рябчик полностью смирился с происходящим, лишь только поинтересовался:
     - А ты что, майор, действуешь на свой страх и риск?
     Стилет, безучастно озираясь по сторонам, неспешно к ним приближался.
     - Решение менять чеченца принято на самом верху. Как ты понимаешь, мне придется доложить обо всем в подробностях.
     - Менять, - бросил майор, - по нему давно пуля плачет... Оборзели, суки, дальше некуда.
     - Значит, на свой страх и риск, - подытожил Рябчик.
     - Я же сказал, что нет. - Майор наконец скупо улыбнулся. - Сейчас предъявлю...
     Вдруг что-то кольнуло сердце майора, какое-то тревожное предчувствие, но он не успел осознать какое.
     - А я - да, - прозвучал в воздухе голос Стилета.
     Даже Рябчик в очередной раз поразился его скорости. Двое автоматчиков были все еще заняты Зелимханом, четверо вскинули оружие, но было уже поздно. Ключица майора, зажатая в стальной захват, нестерпимо болела, пистолет Стилета вонзился в его подбородок стволом вверх:
     - Прикажи им положить оружие, майор.
     - Парень, нарываешься.
     Стилет чуть приподнял локоть, майор это тут же почувствовал.
     - Прикажи, мать твою!
     - Пошел ты...
     Рябчик давно уже извлек пистолет, прикрывая Ворона со спины. Там был лишь один автоматчик, и Рябчик знал, в случае чего он успеет первым. Они прижались со Стилетом друг к другу, прикрытые рыжеватым майором, пространство вокруг наэлектризовалось до предела. Люди в масках явно не ожидали такого поворота событий. Рябчик справился со своей ролью великолепно.
     - Майор, - спокойно проговорил Стилет, - капитан Воронов - это я. И я всегда стараюсь выполнять данные мне поручения. Пусть они положат оружие, и сделаем вид, что вас здесь не было. Например, вы опоздали.
     - Ты понимаешь, что теперь тебе пи...
     - Кто отдал приказ изменить игру?
     - Пошел ты... - Ключица майора тут же поползла вверх. - Сука... наверху утрясают... Отпусти!
     - Ах, утрясают! А я не получал отбоя, мать твою. Семь стволов... И я меняю чеченца на триста пассажиров аэробуса. Пусть утрясают.
     - Семь стволов, Воронов, ты прав. - Голос майора звучал хрипло, Стилет не ослаблял хватку. - И как ты собираешься действовать?
     - Майор, - вернулся прежний ледяной тон, - если ты сейчас не прекратишь комедию, то будешь первым, по ком справят поминки. Твои же бойцы, - кивнул головой Стилет в сторону автоматчиков, - постараются. А теперь решай: на счет "три" мы все вместе отходим к машине. Я продолжаю выполнять операцию. Один...
     Стволы автоматов смотрели ухмыляющимися черными безднами, пока лишь только в одном из них в патроннике покоился патрон, готовый к своей смертоносной работе. Тот, кого Рябчик назвал "детиной" - крайний справа... И на самом деле первым будет он. Только тебе, майор, этого знать не обязательно. Но если сейчас у кого-то сдадут нервы...
     - Два...
     Остальным придется передергивать затворы, а это еще какое-то время, просто масса времени. Плюс Гринев, о котором почти позабыли. Может, получится, но лучше, бы всего этого и не начинать.
     - Трр-и-и-и...
     - Хорошо! - быстро проговорил майор. - Спокойно. Они кладут оружие. Я не дам калечить своих ребят. Делайте то, что он требует. Я приказываю...
     Зловещие черные бездны нехотя потускнели, вороненая сталь стволов не дождалась вожделенного огня, и автоматы превратились в груду беспомощного железа, лежащего на ярком предвесеннем снегу.
     - Правильно, майор, а теперь отходим к машине. Итак, пошли.
     Они сделали первый шаг, ситуация, все еще накаленная до предела, не изменилась. Второй шаг...
     - Что ж, Воронов, мне очень жаль, что мы встретились так. - Шок от быстрой смены обстоятельств прошел, к майору Бондаренко вернулось прежнее самообладание.
     Они сделали еще шаг. Стилет старался следить за лицом майора и за позами спецназовцев. У них должен быть маяк. Еще шаг... Спецназовцы стояли не шелохнувшись, но Стилет знал, что в любое мгновение все может измениться. Шесть пар глаз наблюдало за ними - холодные глаза профессионалов в отверстия вязаных шлемов-масок.
     - Рябчик, чеченца в машину, быстро.
     Двое спецназовцев подались к Зелимхану, преграждая путь. Игнат следил за движениями Рябчика: итак, все может случиться прямо сейчас. Еще одно резкое движение, и все начнется.
     - Стоп! - чеканно произнес майор. - Пропустить...
     "Господи, как же ты прав, майор Бондаренко, - успел подумать Стилет, - сейчас бы мы наделали дерьма".
     - Очень жаль, - продолжал майор спокойным и уже несколько ироничным голосом, и теперь Ворон был почти уверен, что Бондаренко решил не идти на конфликт.
     "Насколько же ты благоразумнее меня", - подумал Стилет, чувствуя все большее уважение к человеку, которого секунду назад он мог убить.
     - Но еще больше, Воронов, мне жаль тебя: не понимаешь, что наделал. И мои бойцы, и ОМОН подтвердят, что вы применили оружие первыми. Это была обычная проверка, капитан, не более того.
     - Разберемся, - проговорил Стилет. Все - осталось лишь сесть в автомобиль.
     - Конечно, разберемся, как капитан Воронов стал преступником. Ты похищаешь пленного, а это уже соучастие.
     - Ничего, справлюсь. Спасибо за заботу.
     - Воронов, ты находишься на трассе. Через пять минут мы тебя обложим, куда бы ты ни поехал. Только теперь я отдам приказ вести огонь на поражение.
     - Пять минут - это море времени.
     - Значит, не хочешь договориться...
     - Не о чем. Пока не получу официальный отбой.
     - Очень жаль... Тебя обложат. В этот момент наверху скорее всего уже все утрясли. Тебя пристрелят как преступника.
     - Обкладывают волков. Преступников определяет суд... Майор, ты сам не веришь в бодягу, которую мне тут месишь.
     - Хозяин - барин... Оружие применили вы, будем бить на поражение.
     - Молчи, майор, достал. - Стилет, может быть, и пожалел о грубости, но другого выхода у него не было. - Гринев, задний ход. Рябчик, запрыгивай.
     "Волга" дала задний ход и метров через сорок чуть притормозила.
     - Прощай, майор, - весело сказал Стилет, - извини, что не можем взять тебя с собой.
     Задняя дверца приоткрылась, и обезоруженный майор оказался на дороге; он удержался на ногах и теперь смотрел на удаляющийся автомобиль. Он видел, как из окна машины вылетел его пистолет, и слышал голос Стилета:
     - Следи за вверенным оружием, Бондаренко. И... спасибо.
     - Сука, - процедил майор, - спасибо... Ты у меня попляшешь... - Затем он усмехнулся и проговорил:
     - А все-таки ты лихой парень, Воронов.
     Хотя майор и не упал перед подчиненными в снег (или в дерьмо, мать его так?!), ногу подвернул прилично. Стараясь не хромать, он доковылял до своего оружия, поднял пистолет, затем обернулся:
     - Бегом по машинам! Реквизируем милицейские "форды". Бегом, военные...
     Нет, все нормально. В этой ситуации он поступил единственно верным способом. Из-за чьих-то дурацких планов он вовсе не обязан был гробить своих бойцов. Тем более что об этом Воронове ходят легенды, и многие из его ребят начинают свои истории примерно так: "А вот, говорят, Стилет недавно..."
     - Хороший боец, - сказал майор Бондаренко, - кто мог ожидать, что он так упрется...
     Однако, запрыгивая в милицейский "форд", майор своим, с примесью стали, привыкшим отдавать команды голосом проговорил:
     - Если не будут останавливаться - огонь на поражение. Первым Зелимхан. Воронов - тоже.
     Майор действительно поступил единственно верным способом. Он усмехнулся и подумал: "А ты не мог предположить, что я специально подставился, капитан Воронов? Тридцать первая "Волга" против трех скоростных "фордов" на трассе... И право вести огонь на поражение. Ведь можно рассматривать эту ситуацию и так: я сохранил бойцов, получил преимущество и право огня на поражение... Вот так... Приказано уничтожить".
     Тем временем "Волга" задним ходом на бешеной скорости прошла расстояние, отделяющее пост ГАИ от дорожки съезда с Московской кольцевой.
     - Гриня, не угробь никого, говорят, ты у нас ас, - бросил Стилет. - А теперь давай, парень, на Кольцо, на встречную полосу.
     - Ты с ума сошел.
     - Давай, Гриня, здесь широкий участок. Иначе не уйдешь от "фордов". Рябчик, мигалку на крышу и связь с Дедом. Докладываешь все это дерьмо.
     - Понял!
     - Если Дед дает отбой - сдаемся. Давай, Гриня, по встречной.
     Черная "Волга" с сиреной и включенной мигалкой вылетела на встречную полосу Московской кольцевой автодороги, прижавшись к крайнему правому ряду. Здесь проводились работы по расширению трассы, и Гринев, сметая на пути ограждения и чудом избежав столкновения с неторопливым перегруженным "Икарусом", повел "Волгу" навстречу бесконечному автомобильному потоку. Стилет видел, что по лбу водителя побежали капельки пота, вот он только что увернулся от вылетевшей из-за грузовика "девятки", и они едва не оказались в кювете. "Волгу", к счастью, не занесло, и Гринев, заметив просвет, выскочил на вторую полосу. Затем смог вернуться к краю. "Это больше чем аварийная обстановка, - подумал Стилет, - и благополучно такое завершается только в кино".
     - Сейчас, за железнодорожным мостом, будет съезд, - сказал Гринев, его лицо было уже совсем мокрым от пота. - Там новостройка - может, попетлять?
     - Давай. Как связь, Рябчик?
     - Да нет пока, - отрезал тот.
     "Мы все на взводе", - подумал Игнат. В следующее мгновение он увидел несущийся на них серебристый "Москвич" и понял, что столкновение неизбежно. Он видел округлившиеся от ужаса глаза водителя "Москвича" и отвернувшуюся к заднему сиденью женщину, возможно, жену. Он видел, как она поправляла волосы малышу, сидящему в детском кресле, а потом женщина обернулась, может быть, на шум сирены или на голос своего мужа, и он видел глаза этой женщины, только что касавшейся своего ребенка и удостоверившейся, что все в порядке, все хорошо, он видел ее глаза и понял, что никогда этого не забудет.
     - Гринев, - выдохнул Ворон, - т-а-а-м...
     Но все же Гринева не зря называли асом. Он умудрился избежать лобового столкновения, серебристый "Москвич", выворачивая резко вправо, лишь чирканул их по задней дверце и крылу. "Москвич" сильно занесло, но водитель справился с управлением и стал на обочине. Гринев же, успев в просвет между стареньким "вольно" и "Жигулями" шестой модели, оказался на третьей полосе, и если бы расстояние между ними и раскрашенным в какой-то невероятный голубой цвет "КамАЗом" было меньше, их путешествие уже завершилось бы. Гринев взял резко влево и оказался на второй полосе. В следующее мгновение они почувствовали глухой рвущий удар: "КамАЗ" все же "поздоровался" с ними. Их занесло вправо, и снова удар - маленькая "Таврия", разворотив себе часть бампера и левый фонарь, пропечатала их с левого борта.
     - Пока все целы, - проговорил Гринев. Несмотря на обилие пота, в голосе его чувствовались сосредоточенность и уверенность в своем профессиональном мастерстве. - Только нам полжопы разворотило.
     В зеркале заднего обзора Стилет видел приближающиеся "форды".
     - У них тоже за рулем не чайники, - процедил Рябчик, - по крайней мере в двух тачках.
     - Просто невольно мы расчищаем для них трассу, - отозвался Гринев.
     - Рябчик, связь... Давай связь, - проговорил Стилет. - Пока мы пол-Кольца не переворотили. Сколько до следующего шоссе?
     - Сейчас железнодорожный мост и еще где-то километр, - ответил Гринев.
     До моста оставалось метров пятьсот, и они увидели, что трасса впереди свободна: здесь недавно закончили класть асфальт, и движение по этой полосе было перекрыто.
     - Черт, свободный участок и очень длинный... - Гринев всматривался вперед:
     - Даже за мостом. Здесь они нас и сделают. По прямой от них не уйти.
     До моста теперь оставалось не более ста метров, когда в зеркале заднего обзора появились бело-голубые "форды" преследователей. Они тоже вышли на свободный участок и сейчас неумолимо приближались.
     - Все, приехали, - проговорил Рябчик. - Что - сдаемся? Они предупредили, что будут бить на поражение. Так... Так! Есть связь... У Деда прямой не отвечает.
     - Давай Липницкому. Он перекоммутирует. Гриня, останавливайся на мосту. Мы с Зелимханом выходим с поднятыми руками. Все, Рябчик, сейчас - ты. Обеспечь связь.
     "Волга" остановилась посреди железнодорожного полотна, мигалка не была отключена, но сирена смолкла.
     - Ну-ка, потерпи, джигит, мы сейчас прикуемся, - проговорил Стилет. Он ключом открыл наручники, затем защелкнул их, сковав свою левую руку с правой Зелимхана. Он подумал, что, может, стоит выбросить ключ, тогда они по крайней мере не смогут отобрать у них пленника, пока Рябчик не выяснит, что, мать его, на самом деле происходит. Потом передумал и спрятал ключ в потайное место толстой подошвы горного ботинка.
     - Все, джигит, выходим с поднятыми руками, - сказал Ворон, а мост под ними тем временем задрожал. - Только не дергайся, слышал, будут стрелять на поражение.
     Стилет открыл дверцу, и они с Зелимханом покинули автомобиль подняв руки. До ближайшего "форда" оставалось не больше тридцати метров.
     - Я тебе скажу одну вещь, - вдруг произнес Зелимхан, глядя на Ворона. Это был странный взгляд, в нем совсем не присутствовало вражды. - Теперь уже все равно, по крайней мере для меня. Наши не сделают такой бомбы. И если бы кто-то из чеченов готовил такую акцию, я бы знал. В тюрьме был один человек, который любил большие деньги. Мне уже все равно, знаю, как они организуют попытки к бегству. Но ты вроде... честный человек.
     Мост под ними продолжал дрожать, и Стилет уже знал почему. В следующий момент заскрипели тормоза - преследователи прибыли. Стилет и Зелимхан стояли с поднятыми руками.
     Майор Бондаренко находился в первом милицейском "форде". Он видел, как открылась задняя дверца черной "Волги", и видел, что вышедшие из автомобиля Воронов и Зелимхан подняли руки.
     - Вроде бы сдаются, товарищ майор.
     - Так, ближе... Карпов, готов? Зелимхан - огонь на поражение. Бить в голову.
     - Так точно.
     - Если капитан Воронов окажет сопротивление, - кивнул майор Бондаренко, - тоже...
     - Они же сдаются, товарищ майор.
     - Все!
     - Но... капитан Воронов...
     Майор Бондаренко повернул голову:
     - Карпов...
     - Есть, товарищ майор. Бить на поражение.

***

     Стилет слушал скрип тормозов и смотрел на приближающиеся автомобили. Знаки... Когда-то Дед научил их с Максом читать знаки. И опять это было как в замедленной киносъемке. Мост продолжал дрожать, Стилет не мог слышать того, что говорил майор Бондаренко, но видел руку, передергивающую затвор. Он видел, как тускло блеснула вороненая сталь и как пространство внутри милицейского "форда" стал наполнять дрожащий бархат (знаки?): это не было просто подготовкой к задержанию, внутри этого автомобиля уже все решено, и сейчас просто произойдет хладнокровное убийство. И Стилет знал, что не сможет помешать. Или следующим будет он сам. Голограмма с четким рисунком поднимающегося дула автомата (сколько осталось секунд: две, три?) и размытыми краями. Но нет, не совсем размытыми... Мост продолжает дрожать. Тяжелые товарные вагоны. Поезд идет достаточно быстро. Сейчас. Внизу. Под мостом. Вот исчезает рефрижератор, за ним пульмановский вагон (сколько осталось: секунда, две?..) и полувагоны. Большие четырехосные полувагоны с примерзающими мешками. Что обычно возят в мешках, в таких вот больших мешках из стекловаты?
     - Прыгаем, - процедил Стилет, не поворачивая головы.
     - Что?
     - Прыгаем, мать твою!
     В следующий миг он уже увлекал Зелимхана к краю моста, к парапету, крепко держа его за руку:
     - Прыгал в детстве, как козочка? А?! - Теперь у Стилета есть время, нужно прицеливаться, майор Бондаренко. И теперь он не будет стоячей мишенью. Ни для какой суки и никогда. - Прыгал?! Как горная козочка?
     - Ты совсем сумасшедший, - прошептал чеченец.
     - Давай. - Они уже поднимались на парапет. - Рябчик, выхожу на связь. Дискета на трех вокзалах, проконтролируй лично... Ну, дава-а-а-а-й!!!
     И в следующую секунду ни Стилета, ни Зелимхана на парапете не было. Рябчик слышал их крик и видел, как они полетели вниз, связанные сталью наручников и размахивая свободными руками. Потом он видел, как они приземлились, делая кувырок через голову, все вроде бы нормально. А потом вагон исчез под мостом.
     "Какой же он псих, - подумал Рябчик. - Господи, метров десять, и поезд гремит. Псих. Только за этого психа я любого наизнанку выверну".
     - Вы понимаете, что наделали?!
     Это был голос майора Бондаренко. Рябчик повернул к нему голову и какое-то время пристально смотрел в глаза. Затем улыбнулся:
     - Спокойно, майор, спокойно. Не меси мне эту бодягу. Вы собирались стрелять, хотя они стояли с поднятыми руками. Мы видели. И это была единственная возможность спасти пленного. Не получилось. Да, майор? А теперь мы спокойно разберемся, кто санкционировал твои действия. Как понимаешь, Воронова ты уже не получишь. До ближайшего перекресточка где-то километрик... Выкусил, да, майор? И уж жопа у тебя будет в пене до самого дембеля! Это я тебе обещаю. Лично. А зовут меня Коля. Рябчик. До дембеля, майор! Пидоры вы сраные. Огонь на поражение. Выкуси тебе, а не Стилета!

Владимир Ильич по прозвищу Лютый

     Это могла бы быть история удивительной мужской дружбы, если б их пути так не разошлись. Зародилась эта дружба еще в детстве, как бывает со всеми самыми чистыми дружбами на свете.
     В седьмой "Б" класс московской школы № 335 прибыли два новеньких: улыбчивый и тихий мальчик по имени Игнатик Воронов и крупный, с рыжими кудрями и весь в веснушках Лавренев Володя, по батюшке - Ильич. Последнего из-за такого сочетания имени и отчества попытались прозвать Лениным, что в общем-то сулило определенные неприятности в те времена и совершенно не вязалось с активным нежеланием рыжего хоть как-то постигать преподаваемые науки. Но не пропадать же такому интересному имени-отчеству, и рыжего прозвали Лысым, хотя позже он получит куда более суровую кличку. Но тогда в классе верховодил Филатов - Филя, он милостиво раздавал прозвища, казнил и миловал, был суров, драчлив и часто беспощаден. Филя установил в этом маленьком коллективе строгую иерархию, короновавшись на "короля" и окружив себя несколькими услужливыми приближенными. Остальным была отведена роль "шестерок", общаясь с которыми, Филя даже не унижался до имен, предпочитая формулу:
     - Шаха, бегом сюда...
     Оппозиции в классе не было, были лишь изгои - пара отличников из числа маменькиных сынков, помешанный на ботанике Огарков по прозвищу Сопля и отстающий от всего и так не отличающегося особой интеллектуальностью класса Миша - Ганыч. Ганыч имел проблемы - он был из тех, кого называют "умственно отсталый", и преподаватели всерьез сомневались, что он дотянет со всеми хотя бы до восьмого класса. Но из компании изгоев Филя снисходительно относился лишь к Ганычу. Папаша Фили периодически находился в "отсидках", и сынок полностью овладел блатным жаргоном и тонкостью межличностных тюремных отношений. Поэтому, когда один из заместителей попытался было поднять бунт, Филе хватило всего нескольких выражений:
     - Ты чего, профура, кипеш подымаешь? Шаха, в козыри метишь?! Сгною на параше, падла!
     Расправа была суровой. Класс под четким руководством Фили, что находило молчаливую поддержку некоторых учителей и самого класрука, собрал огромную кучу металлолома, и бунтарю пришлось в одиночку три раза переносить кучу с места на место. Особенно страшной пыткой была ржавая четырехконфорочная газовая плита. Ее с трудом сдвигали три человека, и провинившийся мальчик соорудил что-то вроде салазок из труб и проволоки, но они периодически разваливались, и при всех нечеловеческих усилиях плита подавалась лишь на несколько сантиметров. На глазах бунтаря выступили слезы, он уже качался от усталости и напряжения, но Филя лишь улыбался, покуривая сигарету "Пегас". Когда же в третий перенос кучи мальчик просто повалился сверху на плиту, Филя снисходительно выставил вперед свой кожаный ботинок. Он был размера на два ему велик (Филя донашивал за отцом) и весь в комьях октябрьской грязи.
     - Целуй! - Филя с улыбкой указал провинившемуся на носок. Здесь был почти весь класс. - Или тащи плиту дальше.
     Мальчик бросил на него загнанный взгляд, Филю это только порадовало.
     - Я жду... Ну!
     Мальчик быстро коснулся губами носка ботинка. Филя кивнул:
     - Вот так. Теперь всю жизнь будешь ходить в шахах.
     С тех пор авторитет Фили больше не подвергался сомнению, и, если учитывать стоявшую за ним грозную тень папы-уголовника, власть Фили превратилась в абсолютную деспотию.
     Поэтому, когда появились новенькие, Филя решил для спустить на них "шестерок":
     - Рыжий-лысый-конопатый грохнул дедушку лопатой?
     - Рыжий, а у тебя на жопе тоже веснушки?
     - Ты чё, в падлу отвечать?
     Рыжий все это проигнорировал. Филя заметил, что новеньким очень не понравился их класс, но и меж собой они не контактировали. Второй лишь придурочно улыбался и вроде неплохо успевал - может, тоже из маменьких сынков? Филя еще не решил, определить ли эту парочку в изгои или жаловать в "шестерки", когда тихий Игнатик, Воронов, наделал непоправимых глупостей.
     Марина Власова... Это была единственная Филина слабость. В отличие от многих своих сверстников Филя уже давно имел сексуальные контакты с девочками, опоенными портвейном "777". Но Марина оставалась недоступной. Она была секретарем их комсомольской организации, отличницей и якшалась с "центровыми". Театры, музеи, тусовки на квартирах богатеньких сынков. Филе был закрыт доступ в этот мир. Ее родители являлись "сучьей интеллигенцией", как выражался Филин папа, и, хоть они жили здесь, на окраине, Марина не имела в классе настоящих подруг. Она была доброжелательна и поддерживала со всеми хорошие отношения, но подлинные ее интересы были там - в центре огромного города, отгородившегося от таких, как Филя, своими манящими огнями. Филя чувствовал, что между ними пропасть, что эта девочка всерьез решила вырваться из их района туда, где горят запретные огни большого города, и за это он ее ненавидел, обожал и был готов бросить к ее ногам всю созданную им диктатуру.
     - Вон, твоя недотрога пошла, - говорили Филе сотоварищи.
     Всего через десять лет такие, как Филя, сядут в "шестисотые" "мерседесы" и возьмут штурмом гордые вожделенные огни. И надменная крепость на деле окажется такой легкодоступной. И многие Марины Власовы начнут свою вечную женскую охоту за новыми завоевателями, утешая свою гордыню тем, что это - молодые варвары, несущие кровь победителей в отличие от заумной, одряхлевшей и анемичной старой аристократии. Но это случится через десять лет, а сейчас Филя понимал, что барьер между ними неопреодолим. И какова же оказалась наглость этого новенького, когда сначала Филе стуканули, что видели их с Мариной в кино, - он тогда впервые сделал вид, что его это не касается, и не применил репрессий, - а потом, когда они ехали вместе в метро, Филя, не понимая, что с ним происходит, почему-то обрушил репрессии на второго новенького, на рыжего, благо повод всегда найдется. А потом и произошло то, самое непоправимое. Игнатик Воронов проводил Марину Власову домой. Времени было около одиннадцати вечера. Они целовались у подъезда.
     - Все, он труп, - сказал Филя. - Покараю падлу.
     На следующий день он чуть было в самом деле не исполнил свою угрозу.
     Игнат Воронов держал ее за руку, и они о чем-то увлеченно болтали. У подъезда Марина обернулась, и Игнатик привлек ее к себе.
     - Не надо, - прошептала Марина, и Филя, притаившийся с компанией в густой темноте автомобильных гаражей, ухватился за это "не надо" как за спасительную соломинку.
     Воронов обнял ее за талию и прижал к себе.
     - Не надо, - снова прошептала Марина, подаваясь вперед и подставляя губы для поцелуя.
     Филя с горечью понял, что является свидетелем их устоявшейся игры. Целовались они долго, и Филе иногда казалось, что сейчас он убьет их обоих. Потом Марина ушла, прошептав перед этим то, что Филя запретил себе услышать. И когда Воронов с малахольно сияющими глазами приблизился, дорогу ему перегородил Сущенко. Филя его считал одним из самых верных "шестерок" и даже подумывал, чтобы приблизить к себе.
     - Привет, Воронов.
     - Сущенко... Саня? Здорово.
     - Не поздновато гуляешь?
     - А что?! - Воронов продолжал улыбаться.
     - Тут с тобой переговорить хотят. Зайдем за гаражи...
     - Пойдем.
     Он зашел в темноту гаражей, и в следующий миг из его глаз посыпался сноп искр. Удар был нанесен кастетом, и он даже не успел закрыться. Дальше удары последовали со всех сторон, потом его, уже лежащего, били ногами. В какой-то момент ему показалось, что он может сейчас задохнуться, а потом, неподвижного, его перевернули, и в размазанном лунном свете он увидел склоняющееся к нему лицо Фили.
     - Ты, мудак... Еще раз увижу рядом с этой телкой - пи...ц! Урою, падла! Понял меня? А если стукнешь - сойдешь в могилу, гандон. Понял?!
     Он ничего не отвечал и лишь смотрел на Филю глазами, превратившимися в узкие щели от припухлостей, перепахавших его лицо.
     На следующий день из зеркала на Игната Воронова глядело некое подобие сенбернара. Мама стонала, охала, горько причитала, собираясь вызвать милицию.
     - Ну пожалуйста, не надо, - попросил он. - Я все равно не знаю, кто это был. Не видел в темноте.
     Но в класс был все же вызван инспектор по делам несовершеннолетних - такую разукрашенную физиономию не скрыть. Когда Игнат Воронов вошел в класс и Марина увидела его, она закусила губу. Инспектор стоял у доски вместе с учителем физики, бывшим их классным руководителем. Еще он заметил, что рядом с Мариной развязно уселся Сущенко - демонстрация продолжается. И скорее всего все, все знают, уж класрук точно...
     - Ну, Воронов, - проговорил инспектор, - что ты нам хочешь рассказать?
     Он шел между партами, вперед.
     - Раскроешь пасть - убью, - прошептал ему вслед Филя.
     - Ну, мы ждем, - кивнул класрук.
     - Нечего рассказывать.
     - Что значит нечего? - всполошился инспектор. - Кто физиономию-то разукрасил?
     - Не знаю. Темно было.
     Марина и Сущенко сидели за первой партой. Он продолжал идти вперед.
     - Послушай, Воронов... Значит, будешь покрывать своих дружков? А может, ты в банде? Придется поставить тебя на учет. Знаешь, что это такое?
     - Поступайте, как считаете нужным.
     - Я смотрю, говорлив ты. Еще одно нарушение - и полетишь у меня в колонию для несовершеннолетних. Ты понял, пацан? Борзота...
     Игнат чувствовал, что его глаза вот-вот взорвутся подступающими слезами, но он сдержал себя.
     - Ты должен перед всем классом объяснить, где это ты проводишь время, - вдруг проговорил класрук, - и почему ты весь разукрашен.
     - Наверное, заслужил, - сказал Филя, и по классу прокатился легкий смешок.
     - Разговорчики, Филатов, - ухмыляясь, проговорил инспектор.
     - А я чё? Я к тому - может, он на грабли наступил?!
     Теперь класс уже грохнул, учитель физики с трудом сдержал улыбку, и милицейский инспектор захихикал неожиданно высоким голосом.
     Он, не обращая на все это внимания, подошел к парте, за которой сидела Марина. Игнат посмотрел на нее, она подняла свои огромные влажные глаза, и ему показалось, что эти глаза светятся. И в этот момент он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Потом он улыбнулся, Марина улыбнулась в ответ. В классе воцарилась полная тишина.
     - А ну, пошел отсюда, - проговорил он, не глядя на Сущенко.
     - Чего-чего?! - Тот искренне вытаращил глаза.
     - Я же сказал, - в голосе абсолютное спокойствие, - брысь отсюда.
     Тишина в классе стала густой, многие сидели, боясь шевельнуться, и только Рыжий вдруг громко усмехнулся и, развалившись на стуле, радостно уставился на Филю.
     - К-к-как? - растерянно спросил Сущенко.
     - Так, - усмехнулся Игнат. - Это мое место.
     - С чего это ты взял, ты, козел! - Сущенко, к сожалению, был не настолько умен, чтобы быстро ориентироваться, и несильно ударил его носком ботинка по ноге.
     - О-о-о-х-х, - довольно потянулся Рыжий.
     Улыбка не сползла с губ тихого мальчика Игнатика Воронова. Он ухватил Сущенко за его длинные волосы и резко откинул приподнимающийся край парты. Лоб Сущенко и деревянная панель встретились со звонким ударом. Потом он просто отвел руку, держащую Сущенко за волосы, назад, и тот полетел в проход.
     - Это мое место, я же тебе сказал, бледнолицый.
     Он сел рядом с Мариной. В классе повисла напряженная тишина. Класрук смотрел на них очень внимательно, потом неожиданно спросил:
     - Кто так решил?
     - Мы, - прозвучал голос Марины, и казалось, что в этот момент можно было услышать биение множества сердец. - Так решили мы, вдвоем. Вы спрашивали, где он проводит время? Я вам отвечу - со мной.
     - Ну, Власова, - глаза класрука стали вдруг очень колючими, - не ожидал я от тебя...
     - А я - от вас, Геннадий Андреевич! А если хотите узнать, кто его так разукрасил, - Марина, не поворачивая головы, указала рукой в проход, где поднимался на ноги Сущенко, - спросите там... Там многие знают! Только не хватит смелости, кишка тонка. Иначе многих сажать придется... Я ведь права, да?!
     Класс словно онемел. И тишину нарушил лишь довольный смешок Рыжего:
     - Х-х-а!!! Во кайф!...

***

     Уже в середине урока Филя прислал Воронову записку: "Тебе крышка, казел". Воронов зачеркнул свою фамилию и написал: "Филатову". Затем он исправил букву в слове "козел", поставил свою подпись и вернул записку обратно. Эти манипуляции ни для кого не остались секретом. А потом в кабинете химии пропала склянка со смесью кислот. Пополз слух, что готовится нечто страшное, Филю вызвали к директору, проверили весь класс, но ничего ни у кого не нашли.
     Филя со своей бригадой окружили Игната в спортивной раздевалке. Филя извлек свой любимый кастет и, подбрасывая его на ладони, двинулся к Игнату, с ним - еще три человека. Остальные перекрыли выход.
     - Значит, ты, гандон, вчера ничего не понял? - произнес Филя, глядя на кусок свинца в своей ладони. - Значит, так, да? Решил стать трупом? Все - ты больше не человек, ты даже не раб... Тебе п...ц...
     - Да, - спокойно произнес Игнат Воронов. - За мной действительно остался должок.
     И в следующую секунду он сделал то, что до этого все окружающие видели только в кино. Игнатик быстро выставил вперед правую ногу, оперевшись на нее, как на циркуль, левая нога с какой-то молниеносной скоростью прошла по дуге. Филя даже не понял, как оказался на полу, и теперь оторопело глядел на Игната. Потом многие будут поражаться быстроте и четкости этого удара, но тогда это произошло впервые.
     - Маваши-гири, - произнес Воронов. - Вставай, будем дальше изучать японский язык.
     Филя потряс головой. Все же удар мальчика - это лишь удар мальчика, и Филя очень быстро пришел в себя.
     - Все, братва, хороним его, - Филя сплюнул на пол, - каратиста х...ва... Против лома нет приема... Сущ, бегом, подай мне банкетку! П...ц тебе, Игнатик, мой мальчик... За твою борзоту и за все!
     Их было восемь человек - слишком много, и выход был перекрыт. Филя двинулся к Воронову, Сущенко - вдоль стены с увесистой деревянной банкеткой в руках, остальные - за ними.
     - А ну, стоять всем, сучьи выродки! - В раздевалке появился Рыжий. В руках блеснул какой-то предмет. Игнат посмотрел в его глаза и увидел там что-то насмешливое и лихое одновременно. - Знаете, что это, да? Кислота, пропавшая на химии... За секунду морду разъест до костей. - Он угрожающе поднял руку. - Пусть разбираются один на один! Если какой мудак рыпнется, оплавлю урода... А теперь - брысь из раздевалки! Что остолбенели? И не хера на Филю смотреть - ему конец. Воронов разберется. Брысь все отсюда! - Рыжий угрожающе потряс склянкой. - А то у меня здесь на всех хватит. Бегом, говнюки...
     Игнат Воронов еще раз посмотрел на Рыжего, тот ему подмигнул, и Игнат понял, что теперь их двое...
     Рыжий не ошибся: Филе действительно пришел конец. Примерно через десять минут после описываемых событий вся мощная, великолепно отлаженная созданная им диктатура перестала существовать.
     - Конец Филиному беспределу, - усмехнулся Рыжий. - Диктатура рухнула ввиду опущения диктатора.
     Победившие чудовище редко устоят перед искушением самим не превратиться в чудовище. Эта парочка - Владимир Ильич Лысый и Игнат Воронов - заделалась грозой района, повелительницей Люблинского парка и проводимых там танцулек. Почти всегда они были вместе, потом оба же попали в псковскую десантную дивизию, но после армии их дороги разошлись. Какой путь выбрал Игнат Воронов, известно, Владимира Ильича ждала совсем другая карьера. Сначала он избрал своим бизнесом игру в наперстки и, облапошивая на московских рынках доверчивых простачков, заработал на этом неплохие деньги.
     - Смотри, Игнатка, - говаривал Рыжий, - три стакана, и вся премудрость. Этот, пустой, называется "свет" - то, что ты показываешь; этот, где ты прячешь шарик, - "бутер". Шарик на самом деле поролоновый, пустой внутри, ты его сжимаешь мизинцем, после того как перетасовал стаканы и засветил два пустых. Лох смотрит за третьим, он внимательный, помнит, где был шарик, только шарика там нет, он уже в "бутере" - и всех делов. Много зависит от того, кто работает "наверху", в толпе, он тоже может подменить шарик, но, главное, он подыгрывает мне - тому, кто "внизу" крутит стаканы. Он срывает бабки на виду у всех, раскручивает лоха, чтоб платил, а потом - гуд-бай, Америка... Это живые деньги, Игнат, и немножко артистизма. Давай работать вместе, как бывало. Хватит служить Родине, тем более ей наплевать на нас...
     Воронов на это лишь добродушно улыбался, но виделись они все реже и реже.
     Далее Владимир Ильич сколотил бригаду, состоящую сначала из двенадцати семей, и предложил "крышу" Рижскому рынку, где в ту пору процветала кооперативная торговля. Был там некий азербайджанец по имени Фарид, который пытался заняться тем же. Владимир Ильич высказался в том духе, что не мешало бы ему ехать на родину, где имеется инжир и гранатовый соус. Фарид заявил, что рынок его. Вечером того же дня закололи одного из приближенных Лысого. Разборка с азербайджанцами была молниеносной и кровавой. Фарида обнаружили в собственном "БМВ" с простреленной головой. Примерно в ту же пору Рыжий получил кличку Лютый. Затем он договорился с чеченцами о том, чтобы не мешать друг другу.
     - Чехи - нормальная братва, с ними можно добазариться, - заявил он в своей бригаде. - Но ребята они дерзкие, поэтому такие крутые. Против них только национализм может попереть...
     Его бригада разрастается, он пытается подмять под себя автомобильный рынок - Южный порт. Заключает временные перемирия с другими бригадами, но обязательства нарушаются, бесконечные "стрелки", встречи, где пробуют утрясти возникающие проблемы, чаще всего заканчиваются стрельбой. Лютый верен своей кличке, он дерзок и беспощаден, но начинает уставать.
     - Эти беспредельщики, пора с ними заканчивать... Никаких понятий. Пора вводить бизнес в цивилизованное русло.
     Он договаривается с двумя мощнейшими московскими группировками о совместных действиях против беспредела "гостей", и на улицах Москвы начинается настоящая война. Он ее выигрывает и на полном серьезе пытается придать криминальному бизнесу более респектабельное лицо. Тем более что начинается время нефти, торговли металлами и время банков... Он объявляет всю свою бригаду своей семьей и создает что-то вроде финансово-криминальной империи, где на последней характеристике акцент делается все реже и реже. Вокруг него гибнут люди, от партнеров до конкурентов, но ему удается избежать двух покушений и несколько предотвратить, иногда физически уничтожая и заказчиков, и исполнителей. Он становится "покровителем искусств", ведет ночную клубную жизнь, открывает свой клуб и казино, куда переносит офис, финансирует проекты понравившихся ему певичек, от созданий клипов до полной раскрутки, и, не стесняясь, афиширует свои отношения с разнокалиберными звездочками, несмотря на наличие жены и пятилетней дочери Кристины. Из-за этой маленькой Кристины все и произошло, потому что Лютый, к тридцати годам прилично раздобревший и начавший уставать, понял, что дочь - это единственное существо на земле, которое он по-настоящему любит. Еще был у него когда-то друг, друг его детства и юности, и это была настоящая мужская дружба, когда один был готов на все ради другого, но судьба распорядилась так, что пути Владимира Ильича по прозвищу Лютый и Игната Воронова по прозвищу Стилет разошлись. Осталась только маленькая Кристина. И вот в один из дней это самое любимое существо на свете похищают, присылая Лютому чудный белокурый локон и выдвигая заведомо невыполнимые требования. Ему дают двадцать четыре часа времени, по истечении которых обещают начать высылать его ребенка, но уже по частям. Впервые в своей жизни Лютый чувствует себя безоружным, впервые мир вокруг него начинает рушиться...
     В один из дней самого конца лета в квартире Игната Воронова раздался телефонный звонок:
     - Игнат? Ну привет! Узнал?
     - Бам-пара-бам!... Рыжий?! Ты, что ли, старый бродяга? Владимир Ильич...
     - Он самый.
     - Здорово, брат. Говорят, ты теперь Лютый?
     - Сорока донесла?
     - Мир слухами полнится, краснокожий.
     - Очень о многом надо бы поговорить, но... Брат, у меня беда. Не просто проблема - беда, Игнат. Мне нужна помощь.
     - Подожди, подожди...
     - Падлы, они похитили мою Кристинку, твари...
     - Твою малышку?
     - Так, Игнатка.
     - Кто?
     - Я знаю.
     - И?.. Чего хотят?
     - Игнат, они уже прислали ее локон...
     - Хотят денег?
     - Не только. Очень много обязательств придется нарушить. Тогда я смертник. Я - хер с ним, но семья... Это просто сделают другие.
     - РУОП...
     - Забудь. Я... мог бы замочить их всех, но девочка...
     - Я всего этого не слышал.
     - Суки, предупредили: дернешься, Лютый, прощайся с дочкой... Падлы, ей всего пять лет, Игнат. Ребенок здесь при чем? Я их живьем зарою! Игнат, она такая красивая...
     - Ну, успокойся.
     - Мне нужна помощь, брат. Твоя помощь.
     - Наше место помнишь?
     - Дурак ты!
     - Через полчаса сможешь?
     - Я уже там!
     Через полчаса они встретились. Стоило не видеться несколько лет, чтобы беда толкнула их друг к другу. А еще через полчаса Игнат Воронов был уже убежден, что старый друг нуждается именно в ЕГО помощи.
     - Но два условия, Рыжий!
     - Что угодно!
     - Я не смогу пользоваться табельным оружием, а мне надо будет кое-что.
     Рыжий усмехнулся:
     - Получишь то, чего даже у вас нет. Это туфта. Второе?
     - О моем участии никто не знает! Даже твоя жена, Рыжий. Это главное.
     - Я вообще тебя никогда не видел.
     - Об этом уже поздно говорить.
     - А, ну да... - Рыжий снова усмехнулся, и Стилет с удовлетворением отметил, что Ильич теперь в нормальной форме. - Понятно. Здесь я тебе ручаюсь. Так, а?..
     - Это все, Рыжий.
     - Ладно, потом поговорим.
     - Теперь к делу: где, кто и когда?

***

     Миша Багдасарян по кличке Монголец очень любил все черное. "Цвет классического благородства", - говаривал Миша, и даже в эпоху, когда вся братва нарядилась в красные, затем малиновые, бордовые, серо-голубые и иные экстравагантно-цветные пиджаки, Миша Монголец остался верен черному.
     "Во всем должна присутствовать доля здорового консерватизма" - это была еще одна максима Миши, коих насчитывалось немало, но и не настолько много, чтобы создавались пестрый бардак и неразбериха. Их число являлось достаточным для существования жесткого каркаса, в пределах которого действовали Миша и его команда.
     "Если каждый день верно и спокойно делать одно и то же, то в конце концов мир изменится" - именно эта фраза как бы рождала из себя весь жесткий каркас, именно она давала ему право на жизнь, и, надо сказать, мир действительно изменился. Миша Монголец, выросший в нищете захолустья, смог отобрать или купить куски окружающего пространства, сложить их в конвертик и запихнуть себе в карман. Миша Монголец, контролировавший когда-то большую часть палаточной торговли города да ночных проституток с их сутенерами, имел совсем недавно встречу с высоким правительственным чиновником, очень высоким, и, когда эта встреча завершилась, Миша понял, что становится птицей совсем другого полета.
     "Лиса всегда идет под крыло Дракона", - глубокомысленно изрек Миша, подводя итог встречи. И единственным препятствием на этом пути, по крайней мере в данное время, являлся Лютый Владимир Ильич, который тоже, и весьма успешно, придавал своему бизнесу респектабельное лицо. Миша предложил Лютому договориться, намекая на совместное перекрытие кислорода для всех остальных. Лютый, указывая на несколько лисьи повадки Монгольца, где хитрость и коварство сочетались с весьма умелой комбинаторикой, заявил, что в подобном партнерстве не нуждается.
     "Что ж, реку переходят вброд", - подвел итог Миша, прекрасно понимая, что является этим бродом. О странной, на взгляд Миши Монгольца, несколько патологической страсти Лютого к своей дочери, когда тот бросал все дела, чтобы отвезти малышку в дельфинарий, цирк или просто погулять по Измайловскому парку в окружении невидимой охраны, было известно давно. У всех это вызывало лишь слезы сентиментального умиления. Теперь Монголец понял, как надо действовать. Через несколько дней после встречи, предусмотрительно заручившись поддержкой некоторых влиятельных фигур, имеющих зуб на Лютого, он отдал приказ похитить девочку. Возможно, он и не собирался на самом деле калечить ребенка (может - да, а может - нет, кто знает? Всегда все можно свалить на чрезмерное усердие исполнителя, предварительно лишив того возможности оправдаться, - все, с козлом разобрались, он уже понес наказание, это ж надо так с ребенком - и внешние приличия вроде соблюдены), но он прекрасно понимал, что прижмет Лютого к стенке. И еще Монголец знал, что сейчас он ставит на многое, может, на все. Если Лютый примет его условия, то для того это будет означать крушение, гораздо более выгодное Мише, чем, к примеру, физическое устранение Лютого. Просто Лютый и все его дела также сложатся в конвертик в кармане Миши Монгольца. Если же Миша проиграет, то многие влиятельные и уважаемые люди не простят ему выкрутасов с ребенком. Миша ставит на многое и выигрывает, и на историю с ребенком просто закрывают глаза, потому что победителей не судят. Миша ставит и выигрывает, потому что есть патологическая страсть Лютого и предупреждение: дернешься - и все, уже никогда не увидишь свою малышку живехонькой. И если хоть волос упадет с головы Миши Монгольца или его семьи - это будет автоматически означать приговор для ребенка, хоть один волос, поэтому Лютый должен очень серьезно подумать, прежде чем предпринимать какие-либо телодвижения. Тем более что всегда остается возможность спокойно договориться. Ведь никто и никому не желает зла. И действительно, через несколько часов после похищения малышки Мише сообщили, что Лютый предложил себя взамен дочери, пока утрясут возникшие проблемы.
     - Лютый, я очень уважаю тебя, и мне вовсе не нужна твоя жизнь, - ответил на это Монголец. - Ты меня не так понял... Мне только нужно твое согласие.
     Еще через несколько часов Мише сообщили, что Лютый согласен, но просит о встрече один на один.
     - Хер ему, а не один на один, - бросил Миша. - Ответьте, что Монголец не изменяет своим привычкам... А вот Лютому, учитывая, что я его сделал, действительно придется быть одному. Только это... Ответьте вежливо и извинитесь, что не смог с ним лично переговорить...
     На следующее утро черный "линкольн" и черный же джип "Гранд чероки" с охраной ждали у подъезда Мишиного дома, чтобы отвезти его в офис. Миша Монголец находился в прекрасном расположении духа, устраиваясь на удобной глубокой белой коже заднего сиденья своего "линкольна" и положив на колени компьютер-ноутбук.
     - Осваиваем оружие новых времен, - заявил Монголец, поглаживая темно-серый пластиковый чемоданчик, так-то, братва...
     Водитель поглядел на него через зеркало заднего обзора и ничего не сказал.
     - Не ссы, Гиря, - усмехнулся Монголец, - тебе ничего осваивать не надо. Баранка как была круглой, так и осталась.
     - Это да, - серьезно ответил водитель, а в это время рядом усаживался телохранитель с портативной рацией в руках.
     - Поехали! - бросил Монголец.
     Телохранитель поднял рацию, связывающую его с джипом охраны, и проговорил:
     - Начинаем движение.
     "Линкольн" плавно двинулся с места, следом, держа минимальную дистанцию, шел "Гранд чероки". Стекла в "линкольне" и в джипе охраны были затемнены. Автомобили свернули с Рублевского шоссе на Кутузовский, прошли Триумфальную арку, прошли дом, где когда-то жил Брежнев, вот уже вдалеке показались шпиль гостиницы "Украина" и здание СЭВа, нынешней мэрии. Все было в порядке. Решись Лютый на какую-либо глупость, это бы случилось у дома Монгольца, возможно, конечно, и у подъезда офиса. Хотя подобное исключено на 99,9 процента, потому что означало бы, что Лютый подписал приговор своей малышке. Конечно, все возможно, но на то мы и играем.
     - Мы играем - мы выигрываем. Мы играем - мы теряем. Мы играем, - вдруг изрек Миша, а телохранитель лишь пожал плечами. И тогда заработала рация.
     - У нас какие-то проблемы, глохнет двигатель, - передали из джипа охраны. - Началось минут пять назад. Думали - дотянем... Просьба остановиться.
     - Встаем, - проговорил телохранитель, даже не ожидая решения Миши и сразу принимая инициативу на себя.
     В зеркало заднего обзора было видно, что отставший джип прижимается к тротуару.
     - Даешь назад, - телохранитель смотрел в зеркало, - к ним вплотную. - Потом телохранитель обратился к Мише:
     - Возвращаемся?
     - Какого черта возвращаемся, полдороги проехали! - Миша поглядел назад. - Давай, Гиря, к ним вплотную. Панцирь прав. Узнай, что у них. Ладно, хер с ним, не важно. Панцирь, берешь оттуда пару молодцов, и двигаем дальше. А этого козла надо в жопу трахнуть, чтоб следил за машиной.
     Телохранитель быстро отдал по рации все распоряжения. Так же быстро двое охранников, вооруженных помповыми ружьями, пересели из джипа в "линкольн". Движение продолжилось.
     - Что, думаете, весточка от Лютого? - Миша Монголец улыбнулся.
     - Машина новая. - Водитель покачал головой.
     - Гиря! - неожиданно взорвался Монголец. - Ты что - ссышь?! Я его оттрахал во все дыры, нет больше Лютого. Нет его, пидора гнойного, нет!
     Некоторое время все молчали. Потом телохранитель связался с охраной офиса:
     - У нас проблемы - встал джип. Приготовьтесь к встрече. Чтобы все вокруг было чисто. Мы подъезжаем к Дорогомиловской.
     - Сегодня покопаюсь с джипом, - сказал водитель.
     Миша Монголец чувствовал, что к нему вновь возвращается охотничий азарт. Он осматривал дорогу - вроде бы все спокойно. В зеркале заднего обзора тоже ничего подозрительного. Никто не дергается, никто не пристраивается в хвост - "восемьсот пятидесятая" "вольвочка", вроде пикапчик, идет за ними довольно долго, но посольские номера, так что вряд ли... Какой-то странный фургон, но... вот он уже пошел на парковку. Появился мотоциклист, рокер херов в шлеме, мудило, одинокий ковбой... Так, что-то там приближается, "мерседес-кабрио", верх открыт, какая-то сучка за рулем. Небось по бутикам или на блядки, а мужик вкалывает как ишак...
     - Красный кабриолет будет сейчас обходить нас слева, - проговорил Миша, - за рулем баба...
     - Видим, - отозвался телохранитель.
     "Мерседес" быстро обошел "линкольн", Миша подумал, что наездница за рулем действительно хороша - холеная сучка, длинные волосы под прозрачной косынкой а-ля чадра, очки ретро, машину ведет спокойно, в пальчиках - белая тонкая сигарета...
     - Эммануэль херова, - пробурчал Миша, - засадил бы тебе по самые помидоры, да времени жалко.
     Это разрядило обстановку - все рассмеялись. До разветвления Кутузовского проспекта и Дорогомиловской было уже совсем недалеко. И тогда зазвонил мобильный телефон. Миша ответил:
     - Слушаю.
     - Правильно делаешь, Монголец. Надо слушать.
     - Лютый? - Монголец кивнул головой, указывая глазами на трубку. Водитель бросил на Мишу тревожный взгляд, телохранитель на переднем сиденье обернулся. - Мы договаривались на двенадцать, брат, а сейчас только...
     - Заткнись и слушай. Твою охрану отсек я...
     - Ты, бля, пидор гнойный, я ж тебя зарою! - Монголец взорвался. Он искренне негодовал. - Ты не понял, что тебе п...дец! Ты куда прешь, собственными руками дочку хоронишь...
     - На понтах не прокатишь, Монголец. - Голос Лютого был абсолютно спокоен. - Поэтому слушай и не перебивай. Ты у меня перед глазами сейчас. Твой "линкольн" заминирован. Пластик и радио. Пальчик на кнопке. Ты в черном катафалке, Монголец. (Голос Лютого был уж слишком холоден. Монголец просчитался? Лютый решил наплевать на дочь?) Под моим пальчиком! Могу нажать в любую секунду и слить тебя, как в нужник.
     Монголец обвел всех глазами, сглотнул ком, подступивший к горлу.
     - Что он говорит? - прошептал телохранитель. Он вдруг увидел в глазах хозяина самый настоящий страх загнанного животного.
     - Подожди, Лютый, говорить будем.
     До перекрестка с Дорогомиловской оставалось не более пятидесяти метров, им надо было сворачивать, но Монголец указал глазами прямо - в автомобильный туннель. Если Лютый в автомобиле за ними, то это вряд ли поможет, но на хвосте вроде бы никого нет. Может, где-то в домах... В любом случае туннель дает хоть какое-то укрытие. И хорошо, что еще совсем рано. Монголец - редкостная ранняя птаха, и дорога почти пуста.
     - Ты прав, - сказал Лютый. - Ты мне говоришь, где дочь, и, пока она не будет у меня, я не позволю тебе выйти из машины. Паркуйся, Монголец. Дернешься - все, спокойной ночи! Не вздумай прикрывать трубку ладонью. Говорить будем долго. Вдвоем - ты и я.
     Озарение! Великое счастливое озарение! Компьютер-ноутбук! Конечно, будем, Лютый. Будем, будем говорить
     - Хорошо, - ответил Монголец, - долго так долго. Где мне остановиться?
     Пальцы Монгольца быстро открывали крышку компьютера. "Эпл Макинтош"! Чудная фирма, как же я тебя люблю, маленькое ты яблочко...
     - Где хочешь... Ты у меня перед глазами - подъезжаешь к "Пицце-хат". Пять лет назад мы там жрали пиццу, помнишь? Так вот, если я сейчас опущу пальчик, там посыпятся стекла.
     - Я понял. Спокойно. Не будем рушить стекла. Сейчас найду парковку.
     Пальцы Монгольца забегали по клавишам: "Машина заминирована. В туннель. Там выскакиваем". Затем он передал маленький компьютер охранникам.
     - За туннелем что-то вроде стоянки. Там тебя устроит? Лютый, что молчишь?
     - Вполне.
     Монголец обвел глазами охранников, затем кивнул головой. Те кивнули в ответ. Автомобиль вошел в прохладный полумрак туннеля. Монголец поднял ладонь с тремя открытыми пальцами. Охранники снова кивнули. Их обходил фургон "Газель" с синей надписью "Микомс" на белых бортах. Может быть, это Лютый? "Линкольн" плавно сбрасывал скорость. Фургон ушел вперед.
     - Монголец, я жду. Где моя дочь?
     - Мне придется туда позвонить. Это за городом...
     - Монголец! Разводки окончены.
     - Успокойся. Я ж у тебя перед глазами (а может, не совсем перед глазами, хер ты гребаный?), сейчас встану и побазарим.
     Монголец поднял кулак и начал выкидывать пальцы: один.
     Вдруг какая-то крамольная мысль закралась в голову:
     "А как они смогли заминировать "линкольн"?"
     Два. "Джип - хер с ним. Но "линкольн" всю ночь простоял во дворе дома, а на время разборок с Лютым там полно охраны... Белый фургон "Микомс" уже ушел из туннеля, вроде бы все чисто, значит, именно сейчас... Но все же, как они смогли заминировать "линкольн"?"
     Три. В тот момент когда автомобиль остановился и Миша Монголец, увлекаемый охранником, оказался на улице, он вдруг ощутил, что ЧТО-ТО не так. Лютый играет в какую-то другую игру.
     КАК ОНИ СМОГЛИ ЗАМИНИРОВАТЬ "ЛИНКОЛЬН"? И Миша Монголец отправляется сейчас прямо в расставленные сети... Мотоциклист. Рокер херов, в темном шлеме, скрывающем лицо. Ведь это точно шум приближающегося мотоциклетного двигателя. Он заказал УБИЙСТВО? Но тогда Лютый точно ничего не получит. Миша Монголец кто угодно, но только не трус. Никакая сука и никогда не посмела называть его трусом... Но... ЧТО-ТО происходит, и прямо сейчас.
     Мотоциклист (рокер херов, одинокий ковбой) показался в конце туннеля. Миша Монголец обернулся. Почему телохранители на него не реагируют? Он приближается очень быстро, доли секунды... Так, они пытаются прикрыть Мишу и поднимают помповые ружья. Один. Одинокий ковбой... Гиря полез за валыной, и Панцирь тоже... Ну вот, теперь наконец до них дошло, потому что мотоциклист тормозит, а в правой руке у него тускло блеснуло что-то и вот уже беззвучно вспыхнуло... Значит, на стволе глушитель...
     Мотоциклист открыл огонь с правой руки, левой направляя мотоцикл прямо на них. Это был скорострельный пистолет, скорее всего иностранного производства ("Вряд ли "стечкин", - почему-то подумал Миша), с глушителем. Но поразительным было другое: как он управлялся с этим пистолетом. Миша Монголец не раз оказывался в экстремальных ситуациях, но такого никогда не видел. Было произведено всего четыре выстрела, но все пули достигли цели. Помповые ружья, валыны, охрана, которой он платил такие бешеные бабки... Первые два выстрела выключили ребят с ружьями, ранения были не смертельны, но о боеспособности нечего и думать... Третий выстрел - стон Панциря за спиной, и четвертый раздробил руку неповоротливого Гири... Четыре выстрела сделали Мишу Монгольца одиноким перед лицом этой стреляющей, грозной и непромахивающейся машины на мотоцикле... Рокер херов, мудило, чего он медлит, одинокий ковбой? Доли секунды... Если ты пришел за мной, то делай свое дело. Охранники ранены, но еще могут пустить в ход оружие. Чего же он медлит? В следующее мгновение металлическая цепь обвилась вокруг шеи Миши Монгольца, мотоциклист притянул его к себе, а еще через мгновение Миша почувствовал, с какой силой его лицо ударилось о нагретый бензобак, а потом сверху на него обрушился еще один удар, который прекратил всю эту муку и страх... Мотоциклист перекинул Мишу Багдасаряна по кличке Монголец через бензобак, как тряпичную куклу, машина взревела, и, когда опрокинутый пулевым ударом Панцирь поднялся на ноги, они уже были на выезде из туннеля. Панцирь поднял пистолет.
     - Не надо, - прохрипел Гиря, - скорость очень велика, расшибутся... Это похищение, хотел бы убить - убил бы.
     Мотоциклист выскочил из туннеля и, нарушая все дорожные правила, свернул налево, углубляясь в переулки, за которыми начинались зеленые насаждения вдоль Москвы-реки...
     Миша Монголец пришел в себя. Они стояли под липами, чувствующими неумолимое приближение осени. Миша поднял голову - одинокий ковбой был все еще в шлеме, и Миша видел только плотно сжатые губы.
     - Очухался? - проговорил ковбой, а потом в его руках что-то блеснуло, и Монголец ощутил болезненный укол в бедро, и сразу же тело его словно наполнилось ватой. - Слушай, умник, - проговорил мотоциклист, - это очень редкий яд. - И Миша Монголец понял, что блеснувшее в руках ковбоя было шприцем и он только что получил инъекцию. - Привет тебе от Лютого. У тебя есть всего полчаса, чтобы закончить с ним дела. Потом ты откатываешься, даже если бы прямо сейчас в Кремлевку, куда ты не попадешь. Противоядие имеется только
     У меня. Полчаса, умник, и за это время Лютый должен сообщить мне, что девочка у папы. Монголец, твой мальчишка учится в Женевском колледже, я не ошибаюсь?
     - Откуда ты знаешь? - прохрипел Миша. Он чувствовал, как холодные струи пота побежали по его лицу. Он отключается? Засыпает? Просто уходит в небытие? Господи, Миша Монголец никогда ничего не боялся, кроме этой совершенно определенной конкретности и еще за мальчика, который ходит в колледж в чудном альпийском городке, расположившемся на берегу волшебного Женевского озера и живописной речки Роны.
     - Преподавание ведется только на французском, так, Монголец?
     Плотно сжатые губы растянулись в улыбке. Его палач, наверное, красив? Господи, он отключается.
     Мотоциклист протянул ему трубку мобильного телефона:
     - Уладь дела с Лютым, и я забуду о Женеве. Получишь противоядие. И давай быстрее, если хочешь жить.
     Миша Багдасарян взял протянутую ему трубку...
     Через полчаса Лютый сообщил, что Кристина находится у него, Монголец прятал ее на даче, но с девочкой полный порядок.
     - Что ж, молодец, Монголец, - проговорил мотоциклист. Миша Багдасарян сидел свесив голову на лавочке все под теми же липами. - Я уже забыл о Женевском колледже, прощай.
     - А противоядие... - Голос Миши звучал очень слабо.
     - Мнительный же ты, Монголец. Это всего лишь слабодействующее снотворное с небольшой примесью транквилизатора, для кайфа. Так что утри пот и приятных сновидений. Через два часа будешь как огурчик.
     Миша Монголец видел, как он завел мотоцикл, а потом, уже засыпая, как он растворился в золотом огне залившего всю Москву августовского солнца. Словно и не было его вовсе.
     Миша Монголец спал. Впервые за много лет он спал спокойно. На следующий день все газеты Москвы, специализирующиеся на сплетнях, писали о перестрелках в центре столицы и о похищении преступного авторитета Михаила Багдасаряна. И еще писали о более чем странном финале этой истории - ни одного трупа, а похищенный криминальный авторитет Монголец был обнаружен спокойно спящим на лавочке недалеко от берега Москвы-реки...
     - Игнат, мы подошли к некоторому щекотливому моменту, - проговорил Лютый, - но обычно, в кино там или в книжках... Словом, обычно в таких случаях говорят: я был бы очень благодарен, если бы ты позволил решить некоторые из твоих материальных проблем. Например, хороший джип для тебя. - Лютый поднял сжатый кулак, давая понять, что джип будет действительно хорош. - И, скажем, трехкомнатную квартиру для Галки... Со всей обстановкой. Назови только район.
     - Нет, Рыжий.
     - Ворон, ты пойми, во имя нашей старой дружбы... Да чего говорить, братан! Я ж знаю, как ты живешь.
     - И другие знают. И представляешь - сразу джип и квартира.
     - Понимаю... Денежный счет, номерной, полный конфиденс.
     - Нет, Рыжий, спасибо. Может быть, позже. Будем считать, что это были своеобразные крестины у Кристины...
     - Угу, - проворчал Лютый, - а ты ее крестный...
     - Ну, типа того...
     - Игнат, послушай меня: я - твой самый большой должник. Понимаешь, самый большой в жизни. Везде и всегда.
     - Хорошо. Тогда налей-ка по сто кристалловской водки...
     - Что?
     - Водки завода "Кристалл".
     - Чего?! Да у меня нет такого. "Абсолют"...
     - Вот видишь, а говоришь: "везде", "всегда"...
     - Да подожди ты, сейчас будет! Слушай, какой же ты дурак! Дай я тебя обниму...
     ... Это могла бы быть история удивительной мужской дружбы, если бы их пути так не разошлись.
     Но именно к этому человеку обратился за помощью Стилет. Именно к дверям казино, принадлежавшего Лютому, привел он Зелимхана, скованного с ним сталью наручников и обязательством посадить самолет во что бы то ни стало.

Самолет

Четверг, 29 февраля
13 час. ровно (до взрыва 4 часа 00 минут)

     Стюардессу с копной распущенных черных волос, с разбросанными горделивыми дугами, словно тугой ордынский лук, бровями, с врожденной грацией, будто бы унаследованной от испанской доньи, звали Надеждой. Ей было тридцать лет, и это был ее триста какой-то полет, и, по правде говоря, она уже потеряла им счет. Сослуживцы, признавая ее несомненный авторитет, звали мама Надя, или Мамнадь. Она не обижалась на эту, в общем, беззлобную отсылку к своему возрасту, потому что мужская составляющая их коллектива часто добавляла: "Ага, самая прелестная мама на свете?!" Командир экипажа считал их счастливой троицей и очень любил летать с ними, потому что вторую стюардессу звали Верочкой, а третью - Любой.
     - Во как! Опять Вера, Надежда, Любовь! Три сестры... Очень хорошо, ангелочки вы мои.
     В этот рейс появилось еще одно прелестное создание с внешностью фотомодели, с распущенными волосами цвета спелой ржи (именно эта девушка принесла Чипу бутылочку виски "Ред лейбл"), с васильковыми глазками и улыбкой вечного ребенка. Это был ее первый рейс, она очень волновалась, и звали ее Жанной.
     - Четыре, - пробурчал командир экипажа, - это слишком много, да и потом женское число - четыре...
     Но, увидев новенькую, ощутил что-то странное, воплотившееся в не совсем полное, но привычное слово, произнесенное видавшим виды мужчиной: "Хороша!", а вслух пропел:
     - Стюардесса по имени Жанна...
     Новенькая не смутилась, а, улыбнувшись своей детской улыбкой (опять командир ощутил что-то странное), произнесла:
     - Я в общем-то ожидала чего-то в этом роде...
     - Добро пожаловать в полет, - проговорил командир Виктор Алексеевич и протянул ей свою большую крепкую руку.
     А потом начался этот рейс, самый длинный для уже седеющего, видавшего виды командира и самый страшный для мамы Нади, потерявшей этим рейсам счет.
     И сейчас командир экстренно собрал весь экипаж, и теперь все они знали, что несут с собой бомбу, обещающую взорваться к пяти часам вечера, и теперь им придется кружить в небе, имея только одну надежду, что там, внизу, на земле, укрытой снегом, кто-то договорится с кем-то и это произойдет раньше семнадцати ноль-ноль.
     - А теперь приводите себя в порядок. Косметика, девушки, и все прочее. - Командир экипажа улыбнулся. - Стюардессе по имени Жанна лучше какое-то время не показываться пассажирам.
     - Нет, я уже нормально... Я сейчас буду в форме.
     - Ничего, все бывает. И это переживем. Мамнадь, пора поговорить с пассажирами, по расписанию уже должны идти на посадку.
     Мама Надя взяла микрофон громкой связи, посмотрелась в маленькое зеркальце, заставила себя улыбнуться и произнесла:
     - Уважаемые пассажиры, прослушайте, пожалуйста, объявление. - Голос звучал спокойно и приветливо. - Наш полет происходит на высоте девять тысяч метров, температура за бортом минус пятьдесят градусов. Компании "Трансаэро" придется извиниться перед вами за причиненные неудобства в связи с задержкой посадки в аэропорту города Мадрид. Таможенная служба Мадридского аэропорта утверждает, что у нас на борту контрабандный груз, и запрещает посадку. Сейчас ведется поиск аэродрома посадки. Возможно, это будет Зальцбург или Мюнхен. Данные обстоятельства возникли не по нашей вине, но командир корабля и экипаж еще раз приносят извинения за причиненные неудобства. О времени и месте посадки мы сообщим вам дополнительно.
     Потом мама Надя повторила эту информацию на немецком и английском языках.
     Чип открыл вторую фляжку виски "Джонни Уокер Ред". Фразу мамы Нади на английском языке Чип повторил вместе с ней, чем вызвал удивление соседа по креслу. Тот на подобную информацию прореагировал довольно однозначно, проговорив: "Безобразие". Затем он хлопнул водки из пластмассового стаканчика, куда попросил бросить льда, и объявил Чипу, что этот дерьмовый "Аэрофлот", или как его там, опять "кидает" его, потому что каждая минута стоит денег. Много денег! Кто будет компенсировать?
     - Ну да, ну да, - проговорил Чип, чокаясь с ним виски, а сам подумал: "Летел бы "Люфтганзой", если ты такой крутой. Хотя что там за дела ты собрался решать после литра водки? Что, впрочем, совсем не мои интересы..."
     Чип пил виски и думал, что это действительно не его дело. И эта проклятая фотографическая память, и меткий, проницательный глаз режиссера, привыкшего видеть больше других... Происходит ЧТО-ТО совсем другое. Они бы ушли за слой облаков, да погода больно ясная, и картинка внизу не меняется, да и солнце прыгает от борта к борту. Что-то не так, ребята. Теперь Чип может это утверждать наверняка. Происходит ЧТО-ТО совсем другое, и про "контрабанду" - это, конечно, чтобы избежать паники. И сейчас, после полулитра настоящего шотландского виски, у Чипа снова обострилось восприятие. Страх - скорее, наверное, воспоминание о детских страхах - прошел, и Чип начал видеть значительно больше, к сожалению, слишком много. Этот прелестный распутный ангелочек, приносивший ему виски... Чип подумал, что нашел удивительный персонаж, над которым даже не надо работать. Обычно такое создается, и искусственность образа, перенос тайных сексуальных фантазий мужчин на женский материал (Пигмалионы херовы!) не скрыть. Здесь же все дано самой природой. Если бы она родилась в более героическую эпоху, то - эллинист Чип в этом просто уверен - она стала бы жрицей Эроса. Сейчас эрос скатился до механического секса, пульсацию крови в венах заменяет движение денег, мир неотвратимо движется к упадку, но... Появление этой девочки с губами невинного ребенка, придающими ей невиданную и необузданную вожделенность порока, ее появление вовсе неспроста. Можно, конечно, считать Чипа идиотом, только ему открыты тайные связи между явлениями. Чип очень долго искал живого человека, хотя бы одного, просто ЖИВОГО человека, и сейчас, на краю катастрофы, он его нашел. Да, ЧТО-ТО происходит, о чем пока знает только экипаж и, может быть, уже догадывается Чип. Хотя - нет. Не совсем так. Можно, конечно, считать Чипа идиотом, - пожалуйста, насрать! - но он уверен, что на борту самолета находится еще один человек, который знает больше, чем Чип, и больше, чем экипаж. Он совсем рядом, этот человечек, и, может, стоило бы с ним переговорить?
     - Мишка, Коржава! - Чип поднял голову - ба, братья-телевизионщики. - Привет! Какими судьбами?
     - Здорово. По-моему... Слава?
     - Точно. Слава Нахапетов.
     - Очень рад. Как это называлось? "Угадай-ка"?
     - Типа... Но я сейчас отошел от этого. Спорт снимаем.
     - А... Я вот тоже решил по спорту вдарить. Отдохнуть надо.
     - Лыжи?
     - Ну, наверное... Лыжи, санки, трусы, носки... Боюсь, в основном сауна и дискотека. Сначала в Андорру, а потом в Австрию. Местечко Сан-Антон, слышал?
     - У, королевские дела... Рядом деревушка Лех, так там принцесса Диана отдыхает.
     - Может, подкатить к ней яйца? - Чип улыбнулся.
     - А чё? Скажи - известный режиссер Ю Лэйт Маджести... А мы тоже в Андорру, а потом в Аксамер, рядом с Инсбруком, снимать соревнования. Пошли к нам, в конец, там весело. Народ уже жижи прилично втянул.
     - Всосал... Пошли, с удовольствием. - Чип завернул пробку на бутылочке виски. - У нас с собой было.
     - Там полно.
     - Не помешает.
     Чип поднялся и пошел по проходу. Ох уж эти телевизионщики-спортсмены... Самолету давно пора на посадку, а им наплевать, веселятся. Чип на мгновение остановился. Сейчас?.. Да нет, еще будет время.
     На борту самолета был еще один человек, который знал намного больше Чипа и больше экипажа. Его кресло находилось за креслом Чипа, по диагонали у другого борта. Он тоже любил сидеть у иллюминатора, "у окошка". Но сейчас он спал, заботливо укрытый пледом.
     - Ну вот, - пробубнил Чип. - Блудница с глазами жрицы, сумасшедший кинорежиссер и ты... Нас здесь трое, приятель, и, наверное, скоро будет пора поздороваться...
     Чип обернулся и с улыбкой посмотрел на так заинтересовавшего его пассажира.
     - Ладно, пойду-ка я выпью, - прошептал Чип, - а ты пока спи, спи. - И Чип сделал незаметное для окружающих движение, но на самом деле он помахал ему рукой.
     Это был маленький мальчик. Заботливо укрытый пледом, он спал, положив голову на плечо своей мамы.

***

     Стюардесса по имени Жанна накладывала тон на кожу лица - ну вот, теперь вроде бы нормально, следов страха не осталось. Она провела пальцем по своим пухлым губам, обычно ярко-красным, а сейчас обескровленным, - губы сложились в некое подобие поцелуя, провожая палец, она прикусила верхнюю губу, обнажая ровный, сияющий белизной ряд зубов. Господи, ей же всего двадцать один год... Как она ждала этого первого полета на международной авиалинии! Неплохое начало: первый полет в последний день зимы. ПОСЛЕДНИЙ...
     Она быстро захлопнула косметичку - нет смысла сидеть здесь и трястись от страха, надо идти и спокойно делать свою работу.
     А В ЧЕМ ЕСТЬ СМЫСЛ?
     Этот паренек, предложивший ей выпить виски, очень даже ничего. Пижон, конечно, но очень хорош - совершенно шальные глаза...
     ПОСЛЕДНИЙ...
     Это, конечно, абсолютная глупость, любовь там, а тем более с первого взгляда... Телевизионное шоу. Нет, она, конечно же, с удовольствием оказалась бы с ним в одной постели, и, несмотря на очевидную абсурдность, эта мысль показалась ей приятной, но здесь что-то совсем другое...
     Господи, о чем я думаю в последний день зимы?
     ПОСЛЕДНИЙ...
     А В ЧЕМ ЕСТЬ СМЫСЛ?
     Это очень странно: физическое влечение, секс - это бывало уже много раз. Любовь - это для наивных девочек, как правило, остающихся с животиками. Но в этих шальных глазах... паренек, пьющий виски. Словно они чем-то связаны, словно они принадлежат какому-то редкому вымирающему племени, о чем она даже и не догадывалась... Циничный, самовлюбленный эгоист, возможно, редкостный негодяй, но в этих шальных глазах... А если сегодня все закончится? Вообще ВСЕ? И почему ей показалось, что она узнала его? Что значит - УЗНАЛА? Она, видимо, очень боится, боится того, что происходит с самолетом, боится того, что может произойти с ней, но... Такое впечатление, что он о ней все знает и ей это приятно...
     Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО?
     Ну что это за глупости... Страх, бред и... мучительная радость... Бред! Но из всех, кто сейчас находится в самолете, с каждым мгновением приближающемся к холодной черной бездне, за которой уже не будет ничего, он - единственный человек, с кем она ощущает какую-то странную, непонятную и неестественную близость.
     - Мог бы я попросить у вас льда?
     Она вздрогнула и подняла голову. И сразу нахлынуло то самое ощущение, и ей стало гораздо спокойнее. Он отразился в зеркале, шальные глаза... Сейчас еще к тому же и насмешливые. Волосы приглажены пеной или воском, и удивительно, как он поступил с количеством - не много и не мало. Шальные глаза...
     Она улыбнулась отражению в зеркале:
     - Вам нужен лед?
     - Да. И быть может, мы его растопим вместе?

***

     Мальчик спал на плече своей мамы и снова видел тот же самый сон. Мама почувствовала, что малышу снится кошмар, потому что мальчик стал неспокоен и его ручка крепко сжала мамин локоть, и она подумала: "Может быть, его разбудить? Да нет, не надо. Пусть спит. Только бы он не закричал, мой маленький". Но мальчик уже успокоился, его лоб разгладился, а потом он улыбнулся, улыбнулся так светло и доверчиво, как может это делать только ее сын. И она нежно погладила его волосы, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.
     Это продолжается уже три года. Три года с того рокового дня, наверное, малыш считает себя виновным в том, что произошло. И в этом есть и ее вина. Так сказал доктор: "Малыш считает, что если бы в тот день им не пришлось завозить домой этот игрушечный мотоцикл... Понимаете, психика ребенка серьезно травмирована - у него на глазах убили отца. Это страшно, очень страшно, но в его возрасте, когда формируется сознание, это и опасно. Психический рецидив, страх, смешанный с чувством вины, с возрастом это уходит все глубже и глубже. Понимаете: комплекс убийства отца, уже имеющийся в подсознании, актуализировался в совокупности с неописуемым кошмарным страхом... Вы должны быть предельно искренни со мной, иначе нам никогда не удастся извлечь этот кошмар и избавить от него ребенка..."
     Боже, ну куда же более откровенно? Ей пришлось уже неоднократно пересказывать эту историю (и только ты, Боже, знаешь, каково было ЕЙ в эти минуты), слишком много докторов брались помочь - за большие деньги, малые, просто по знакомству.
     ... Гости ждали их на даче - у сына был день рождения. Они купили в подарок этот мотоцикл, огромный электрический мотоцикл, который пришлось завозить домой. Муж был очень интеллигентным человеком, он имел свой бизнес, и за последний год они очень разбогатели - сильно поднялись, как принято говорить. Я не знаю, был ли бизнес криминальным, но в тот год, и даже еще и сейчас все, что стоило дороже килограмма колбасы, могло быть криминальным. Знаю только, что это было связано с экспортом сырья, и муж, выпускник университета, выдумывал какие-то удачные схемы... Да уж, удачные... Ну так вот. В тот день нам пришлось завозить этот мотоцикл. Убийцы ждали у подъезда. Это было заказное убийство и, наверное, рано или поздно оно бы произошло. А может быть, и нет... Но малыш уверен, что это связано с его мотоциклом...
     - Видите, вы тоже говорите: "А может быть, и нет".
     - А что мне остается говорить?!
     - Вы в какой-нибудь форме высказывали это ваше сыну? Не молчите! Да или нет?
     - Ну конечно же, нет!
     - Но он мог чувствовать это по изменившемуся отношению? Вы могли отдалиться от сына?
     - Нет... Мое отношение не изменилось... Нет, доктор... мы стали только ближе друг к другу.
     - Извините. Продолжайте.
     - Наша машина называлась "вольво". Малыш попросился сидеть на "мамином месте" - это рядом с мужем, рядом с водителем. Обычно мы возили его в детском кресле на заднем сиденье, но понимаете... День рождения. Ох...
     - Понимаю. Успокойтесь.
     - Так вот. Как только мы подъехали к подъезду... к нам подошли два человека. У мужа... словом, было открыто ветровое стекло, он очень много курил. Вот... хм, они как раз разговаривали с сыном о ружье. Мы еще купили ему в подарок ружье. Они смеялись, и муж - он был историк по образованию... я имею в виду - настоящий историк, а не то, что вы подумали...
     - Я понимаю вас.
     - Муж рассказывал сыну о Лабиринте, и о Минотавре, и о нити Ариадны...
     - А ружье?
     - Да, ружье... Это была его последняя фраза - в Лабиринт нельзя ходить без ружья... Понимаете, он имел в виду не конкретное ружье... Он вообще приучал сына мыслить более широко и объяснял, что в этой истории таким ружьем была нить Ариадны, разматывающийся клубок, знающий выход из Лабиринта. Он не имел в виду конкретное ружье...
     - Понимаю. А каким было ружье?
     - Ну при чем здесь... Ну хорошо... Обычная детская двустволка. Пневматическое ружье, фирменное, стреляет разноцветными шариками. Оно и сейчас у нас. Сын его обожает. И часто закрывается у себя в комнате, кладет ружье на колени и может просидеть так несколько часов. Он очень тоскует по отцу. И мне страшно в такие минуты.
     - Да...
     - "В Лабиринт без ружья не ходят" - это была его последняя фраза... Они подошли к нашей машине и сразу же начали стрелять... Мой крик, крик сына и этот кошмарный запах...
     - Успокойтесь. Выпейте воды.
     - Я думала, что сойду с ума. И кровь... Мальчик потом очень долго не разговаривал. Я не могу рассказывать детали...
     - Нет необходимости.
     - Я чувствовала, что постепенно схожу с ума. Понимаете, следствие ничего не дало, разрабатывалось несколько версий, от конкурентов до каких-то криминальных авторитетов, рэкета... Какие-то Архипчики, Лютые, еще кто-то... А мне казалось, что я просто возьму пистолет и пойду убивать этих Архипчиков, Лютых... Потом я успокоилась и просто поняла, что обязана жить для сына. Но все это время рядом были друзья, нас не оставляли...
     Она открыла глаза. Все. Хватит. Она действительно должна жить для сына. И муж бы ее понял. Она просто обязана жить. Потому что ей нет и тридцати. Она очень тоскует, а тогда она действительно потеряла дорогу к своему ребенку. Но она обязана жить. И она вернет себе мальчика и отогреет его, потому что любит больше всего на свете.
     Она повернулась к сыну и еще раз легонько, чтобы не разбудить, погладила его.
     А мальчик спал. Спал и видел сны.

Все продолжается

Четверг, 29 февраля
13 час. 49 мин. (до взрыва 3 часа 11 минут)

     Дед и лейтенант Соболев слушали запись. Аппаратура Соболева вычленяла из массы звуков те, что могли их интересовать, она как бы прощупывала микрон за микроном то, что Соболев называл "задником", - огромное звуковое пространство, дышащее и живое, притаившееся за основными фразами и как бы не существующее для непосвященных. И тогда какое-то шипение, приближенное и вычлененное из хора других звуков, могло вполне оказаться скрипом двери - и Соболь это продемонстрировал; еле слышимый стон - стоном диванных пружин, помехи - шумом улицы. Соболь был почти уверен, что первые звонки производились из машины - хотя они тоже пользовались весьма крутой аппаратурой и сымитировать могли все, что угодно, - "автомобильный задник" весьма размыт, и ловить там нечего. Потом голоса зазвучали более настойчиво - как же все идет хорошо: вертолет взорван, бомба заложена, Зелимхан едет из Лефортово домой - операция протекает по их сценарию, и протекает весьма успешно, только Соболь уверен, что настойчивые голоса звучали из помещения и ребята несколько расслабились, а может, просто и не предполагали, что у Деда окажется такой клад, как лейтенант Соболев. Поэтому вполне возможно, что мы слышим скрип открывающихся дверей, и стоны диванных пружин, и эту фразу, даже не фразу, а размытую интонацию, не дающую Деду покоя.
     - Ну что, Соболь?
     - Пока не могу... Вроде все отрезал, и теперь совершенно ясно, что это человеческий голос, но пока не могу поймать.
     - Почему?
     - Говорящий слишком далеко от микрофона... Да и как вы уловили? - Соболев посмотрел на Деда с искренним восхищением. - У вас прямо-таки тончайший музыкальный слух...
     - Не музыкальный, Соболь, нет. Я начинал службу радистом. Знаешь, так стучали ключом - точка-тире... До-ми-ки, лу-на-ти-ки, бей-ба-ра-бан...
     - Получается ДЛБ?
     - Точно, радистское ругательство - ДЛБ... Ну так вот, там-то я и настрополился бить ключом и ловить сигналы на слух. Давно это было: такая игра "Задача № 3". Для того чтобы получить даже не первый класс, а мастера, надо было передать 460 групп этих точек-тире... А мы с Белым, был у меня армейский братишка, по 720 групп друг другу гоняли. То есть звук был настолько сжат, просто такие щелчки, и вот в них мы разбирали точки и тире... Так-то вот, Соболь... Давно это было, вишь, а сейчас пригодилось.
     - Будем надеяться!
     - Нет, военный, ты крути ручки и поймай мне этого сукина сына...
     - Постойте... Есть! Есть голос! Ну конечно, надо было сразу отрезать весь низ. Фон забивал. Это точно помещение, и теперь я отрезал гул улицы, понимаете?
     - Давай-давай, Соболь, говори...
     - Я отрезал гул, и вот те голос. Слабый, но сейчас еще подчистим.
     - Ну-ка, давай назад. Ну что? Сейчас что?
     - Вот, пожалуйста... Слышите? Совершенно четко...
     - Что он говорит?
     - Он очень далеко, и это идет внакладку на... Послушайте, - Соболев уставился на Деда широко раскрытыми глазами, - да он просто вставал с дивана, говоря эту фразу. Понимаете? Сейчас у нас и этого не будет. Никаких диванов! Сейчас мы его, миленького, просто за крючочек выловим.
     - Понимаю тебя, Соболь. Давай назад и чисть!
     - Айн момент... Моменто море... Музыкальный момент... Хлоп! - Лейтенант Соболев, не снимая наушников, следил за индикаторами цифровой обработки сигнала. - На подносике, товарищ генерал. Вот он, милый. Но лучше уже не будет.
     - Что он говорит?
     - Первая часть фразы потеряна. Да он поет! Нет, конечно, в смысле - пропевает. Что-то про чай. Совершенно четкое слово - "чай"!
     - Очень хорошо, Соболь. Ты уверен?
     - Да... но... - И лейтенант Соболев снова удивленно посмотрел на Деда:
     - А что нам это дает? Мало ли кто захотел чаю?
     - Дает, мой дорогой, дает. Но мне нужны доказательства. - Дед вдруг нахмурился и добавил:
     - Да, доказательства. - И Соболеву показалось, что он уловил в голосе Деда печаль.
     - Не понимаю... Товарищ генерал, мы не сможем определить их голосов, я имею в виду идентифицировать... Ну как объяснить... Мы, что ли, не знаем их тональности, тональности, в которой записана эта пленка, эта пьеса... Не за что зацепиться.
     - Понимаю. А сравнить мы сможем?
     - Так не с чем!
     - А если есть?
     - Откуда?! - проговорил Соболев, а Дед подумал: "Во дает вечный пацан, за последние пять минут у него третий раз глаза лезут на лоб от удивления... Счастливый человек!"
     - Не важно. Сможешь сравнить?
     - Как два пальца... Ой, простите.
     - Сейчас я тебе принесу эти два пальца, но только не промажь, стрелок... Сейчас я вернусь. - Дед поднялся, лейтенант Соболев тоже вскочил. - А ты мне очисть этот голос, чтоб он у меня был голенький, как картофелина.
     - Есть, товарищ генерал.
     Дед мысленно улыбнулся, заметив, каким вдруг серьезным стало лицо Соболева - точно пацан! Но если уж пацан, то вундеркинд!
     Запись своих переговоров Дед забрал - лейтенант Соболев сделал их в одном экземпляре. И сейчас Деда интересовал лишь маленький кусочек, тот, который аппаратура сделала, когда уже Соболев получил официальный отбой. Разговор со старым боевым товарищем, генералом Панкратовым. Дед все стер - никаких преждевременных указателей, оставив всего два слова: "майор... слушает..." Два слова, но этого Соболю будет достаточно. Вот как все происходит - Рябчик уже успел доложить по связи о действиях братишек-военных, и с минуты на минуту Дед ждет его вместе с дискетой, а на Деда уже надавили сверху: что ж это твой солдатик вытворяет с пленным, Пал Саныч? Ну сунулись вояки не в свое дело, но это же вообще ни в какие ворота не лезет! Ты разберись - может, это похищение? Если что из-за этого с самолетом произойдет, с нас с тобой шкуру спустят... Вот так! Эх, Стилет-Стилет, где ты, мой солдатик дорогой... Будь только осторожен, очень многие сейчас получили право огня на поражение... Будь осторожен и появись быстрее, нет у нас с тобой времени, сынок...
     Два слова: "майор... слушает..."
     И этого Соболю будет достаточно.
     Дед вернулся к лейтенанту Соболеву:
     - Сиди, сынок. Ну как?
     - Как картошка, совершенно четкое слово "чай". Вернее - "чаю".
     - Вот тебе еще пленочка. Не крути - там всего два слова.
     - Что это? - Соболев поставил на воспроизведение: "Майор слушает".
     - Сравнивай.
     - Это не... Не то, что я сейчас...
     - Соболь! Мало знаешь - дольше живешь.
     - Так точно! Только у нас говорили - спокойно спишь.
     - А здесь - вот так. И к сожалению, я не шучу, сынок. За работу.
     - Есть. Мне нужна пара минут.
     - Валяй. Сигарета у тебя найдется?
     - Вы же бросили...
     - Ну, бросил. Так есть?
     - "ЛМ" подойдет? Настоящая Америка...
     - Давай. Спасибо. - Дед взял протянутую ему пачку сигарет "ЛМ", бросив: "Хрен с ней, с Америкой, там тоже люди", прикурил от Соболевской зажигалки "Крикет" и отошел к окну. "Какой чудный ясный и солнечный день... Ну где же ты, Ворон, проявись. Бежит, бежит наше время. И настигаю я кое-кого, Воронов, настигаю и боюсь, тебе это будет не очень приятно... Только где ты сейчас? Они устроили на тебя тихую охоту, поэтому только проявись... Мне надо зафиксировать твой звоночек, и тогда я смогу все остановить. Я знаю, что крайне опасно, но ты придумаешь что-нибудь. Ничего, Стилет, и не в таких переделках бывали. И я никогда тебе этого не говорил и не скажу, но ты был лучшим, лучшим из всех, не Макс, не Галкин и не Рябчик, хотя бойцы высшей пробы, а ты, Игнат, хоть и душа у тебя была самая ранимая..."
     - Есть! Есть, товарищ генерал!
     - Ну? - Дед вдруг с силой затушил сигарету о пепельницу.
     - Я совместил тональности и теперь даю стопроцентную гарантию.
     - Ну что?
     - Это один голос. На двух пленках один и тот же голос.
     - Вот как... - Дед в упор посмотрел на лейтенанта Соболева, тот выдержал взгляд совершенно спокойно и повторил:
     - Стопроцентная гарантия.
     - Хорошо, Соболь, спасибо. Сделай дубликат сверки и держи у себя, пока все не закончится. Скоро мне это понадобится.
     Дед бросил взгляд в окно - это все не есть доказательства. Он крепко сжал руку в кулак. Но этого достаточно. "Заячьи уши" вылезли из капусты. А сейчас кто сделает первый шаг, тот и проиграет. "Заячьи уши" вылезли из капусты, и теперь они находились в крепко сжатом кулаке Деда.

Четверг, 29 февраля
14 час. 01 мин. (до взрыва 2 часа 59 минут)

     - Товарищ генерал, разрешите?
     Дед обернулся:
     - Они?
     - Так точно. Чеченцы на связи. Угрожают.
     - Давай трубку. - Дед начертил рукой в воздухе круг. - Быть может, удастся "поймать" этот звонок, хотя прежде все попытки зафиксировать телефонный номер не удавались. Они пользовались блокировочным устройством, просто перекоммутируя линии: получалось так, как будто звонили из разных районов Москвы одновременно. Слушаю.
     - Во что вы играете? На вас сейчас жизни трехсот человек. Это будет ваша ответственность.
     - Я знаю.
     - Кто у вас принимает решения?
     - Я командую операцией. Можешь называть меня Дед.
     - Дед?.. Хорошо, Дед. Что происходит? Что за шоу вы устроили на дороге?
     - Выясню, кто вмешался в ситуацию.
     - Мы свои обязательства выполнили - передали вам дискету. Так? Осталось меньше трех часов. Вам не расшифровать дискету. Если хотите знать, вы даже не сможете взломать пароль.
     - Понимаю...
     - Мы связались со средствами массовой информации. Кстати, на борту самолета находится академик Геворкян.
     - И это мне известно.
     - Мировое светило плюс еще триста человек... В обмен мы требуем лишь одну жизнь. Если с Зелимханом что-то произошло, то этот звонок последний.
     - Постойте. Он жив.
     - Гарантии? На ваше слово мы больше не надеемся.
     - Повторяю вам: он жив.
     - Учтите, вам теперь не удастся скрыть своего отношения к заложникам. Мы связались с крупнейшими информационными агентствами.
     - Очень жаль.
     - Вы сами виноваты - вы решили сыграть в откат.
     - Мне надо немного времени.
     - Я вам не верю. Если через полчаса Зелимхан не будет во Внуково, мы прерываем переговоры.
     - Прошу вас отнестись взвешенно к тому, что происходит. Мне надо немного времени. Я так же, как и вы, заинтересован в благополучном исходе. Совсем немного времени. Вся ответственность целиком на мне.
     - Хорошо. Я дальше буду иметь дело только с вами... Дед. И не надо никаких психологов-профессионалов - мы не террористы. Идет война, мы просто выполняем операцию в тылу противника и от своих требований не отступим.
     - Я понял.
     - Хорошо. До связи. Полчаса!
     Дед положил трубку. Какое-то время задумчиво смотрел на аппарат:
     - Этот говорил почти без акцента.
     - Да... Это тот, кто звонил в первый раз. Еще по поводу вертолета...
     Дед продолжал смотреть на телефонный аппарат, затем провел рукой по своим седеющим волосам, задержал руку на затылке:
     - А могут это быть разные люди?
     - Что...
     - Мог кто-то еще вмешаться? Под шумок...
     - Не понимаю, Павел Александрович...
     - Ничего, это я так. Можете идти.
     - Есть.
     Дед еще какое-то время смотрел на телефонный аппарат. Затем снял трубку. Он звонил старому боевому товарищу генералу Панкратову.
     - Анатолий Иванович? Снова я. Привет тебе еще раз. Слушай, нужна твоя помощь. Да, с моим самолетом... Говорят, ты богат на хороших программистов? Да, имею одну дискету. Ну, спасибо, дорогой. И еще, так сказать, более личное... Кто-то из ваших влез в мою операцию на дороге... Вот-вот, очень хотелось бы знать. Пропали оба. Да нет, в своем солдатике я уверен, только нет времени на разбирательство. Уж очень странный получил доклад от капитана сопровождения. Ну спасибо, дорогой. Бывай здоров!
     Дед опустил трубку на рычаги аппарата, повернулся к окну и смотрел некоторое время на улицу. Его пальцы продолжали нервно теребить волосы на затылке, потом ладонь переехала на лоб и снова ушла в волосы:
     - Соболь, какой чудный и яркий день, а? Да... Головоломка. Головоломушка... Так, Соболь, сейчас получишь у капитана Рябова дискету. Будь с ней крайне осторожен - пока это мой единственный ключ к бомбе. Все силы на расшифровку - должен быть числовой код, четырехзначный. Это код отключения взрывного механизма. Соболь, у тебя больше нет никаких дел, кроме этой дискеты!
     - Есть, товарищ генерал... В смысле - так точно!
     - Ты сам все знаешь, сынок. Соболь, все, что есть в лаборатории, все, что есть в этом здании, все, что есть в этом городе, все сейчас работает на дискету. Дай мне это число, Соболь. Ты понял меня?
     - Так точно!
     - Ну, давай, сынок, бегом.
     - Есть, товарищ генерал.
     - И еще: сделай мне дубликат этой дискеты, только смотри, крайне осторожно. И пришли мне дубликат. Через десять минут он должен лежать у меня на столе. Соболь, все, что тебе понадобится, хоть золотая рыбка... Сразу же сообщаешь мне. Дашь мне это число. Соболь, отдам тебе всю лабораторию по "игрушкам"... Ты понял меня, военный? Так что - давай...

Четверг, 29 февраля
14 нас. 11 мин. (до взрыва 2 часа 49 минут)

     Большой магистральный электровоз серии "ВЛ" - "Владимир Ленин", - увлекая за собой восьмидесятивагонный товарный состав, подходил к сортировочной станции. Поезд сбрасывал скорость - все чаще тормозные колодки обхватывали неудержимые гремящие колеса, как бы приглашая их отдохнуть после многокилометрового пробега, - это путешествие закончено, поезд прибыл к месту назначения. Бесконечное множество железных путей, автоматически переключаемые стрелки, снующие повсюду небольшие маневровые тепловозы серии "Т" чешского производства, сортировочная горка, депо с усталыми локомотивами, помнящими о ветрах дальних дорог, - этот поезд прибыл к месту назначения. Но еще долго он будет тянуться по лабиринтам основных и запасных путей, проложенных в сердце мегаполиса, в который превратилась вековая столица, он будет медленно ползти, все более приближаясь к центру великого города, укрытого снегом последнего дня зимы и небом, бесстрастно принявшим в себя приближающуюся катастрофу.
     На подобных грандиозных станциях, где никогда не прекращается ежесекундная работа, бродит много разного народу, и поэтому никто не обратил внимания на двух пассажиров, прибывших с большим электровозом серии "ВЛ". Двое молодых мужчин выбрались из товарного полувагона и направились вдоль пассажирского состава, загнанного на запасной путь. Они были перепачканы угольной пылью, и у того, что поменьше ростом, на плече расплылось большое пятно машинного масла. Они очень спешили. У обоих на лицах проступали свежие кровоточащие ссадины.
     - Что это вы за ручку держитесь? - ухмыльнулась проводница купейного вагона Алевтина. Несколько часов назад ее поезд прибыл с Украины, и она уже успела выпить некоторое количество крепленого вина со своим московским ухажером и деловым партнером. - Вам небось женского общества не хватает, так у меня там полно девонек... - И она рассмеялась неожиданно низким грудным и усталым смехом человека, так и не дождавшегося радости.
     - Может, вмажем, мужики? - Ее спутник развел в стороны руки.
     Эти двое прошли, не сказав ни слова. Алевтина посмотрела в глаза тому, кто был повыше.
     - Наверное, с зоны сорвались, - тихо подвел итог ее московский кавалер.
     Алевтина вдруг печально вздохнула и произнесла:
     - Хорошие парни...
     - С чегой-то ты?..
     - Да так... Ой, уже ревнуешь, Славик? Давай беги за бутылочкой, девчонки заждались.
     Алевтина посмотрела вслед удаляющейся парочке и увидела, какие у обоих узкие бедра, и вдруг вспомнила, как когда-то это было важно, когда и ее тело было гладким, стройным и загорелым под лучами южного украинского солнца; она снова вздохнула, проговорив: "Хорошие парни..." В этот ее вздох вошел образ нынешнего московского ухажера. Она обернулась и увидела его, семенящего через железнодорожные пути с перекинутой через плечо сумкой из кожзаменителя. Алевтина печально улыбнулась: "Толстозадик ты мой", - и подумала, как хорошо, что эти двое уходят. И не будут больше будоражить воспоминаний о том, чего не вернешь, и не возникнет еще каких-то ощущений, от чего на душе становится беспокойно. Она снова широко улыбнулась, глядя вслед своему раздобревшему кавалеру, отправившемуся в путешествие за веселящим вином.
     "Зато мой..."
     И она поставила точку.

***

     Охранник совсем недавно получил эту работу в казино у Лютого. Он был крепким малым, в прошлом - неплохим самбистом, дошедшим до мастера спорта, и рассчитывал, конечно, на большее, нежели охрана нижних дверей у входа в заведение. Но человек, поручившийся за него, предупредил: начни с этого, проявишь себя - переговорим; Лютый не из тех, кто упускает из виду смышленых ребят. И тут вроде представился неплохой шанс - какой-то идиот вчера пробил голову бутылкой личному порученцу Лютого, отправив того в больницу, а Глуне-Коляну Глущенко сломал большой палец. Тоже мне игрули.
     - Бля, найду - замочу, - оправдывался Глуня, а охранник подумал: "Что ж ты, братан, сразу не замочил?"
     И сам Лютый словно прочитал его мысли:
     - Забудь. Сразу надо было. Будем еще время тратить на разборки не поймешь с кем...
     Охранник вышел к дверям, подставляя лицо уже греющему по-весеннему солнышку, закурил сигарету "Мальборо" и подумал, что, конечно, Лютый не любит назойливых выскочек, но, коли уж судьба предоставляет ему шанс, было бы весьма недурственно этим шансом воспользоваться.
     - Лютый у себя? - Голос был тихим и вежливым. - Нам надо пройти.
     Охранник поднял голову, и первой его мыслью стало: это что еще за два мудилы? Перепачканные, расцарапанные рожи, на одном - брезентовая куртка и вязаная шапка, второй вообще какой-то бритый нацмен уголовного вида и держит как-то странно перед собой руки. Могут быть у Лютого такие кореша, словно с зоны сорвались? Все у людей может случиться, но чего же соваться средь бела дня - отлежались бы где-нибудь до темноты, а потом... И вообще, какого хера тащиться в казино, общественное все же место.
     - А ты, братан, кто такой?
     - Друг детства. Скажешь - одноклассник.
     - В таком виде...
     - Не твоя забота. И не мордуй нас на дверях - внутри договорим.
     Охранник хотел было загородить им путь, потом подумал, что может впустить их в холл, далее стоит контрольная рама, и если они не "чистые", то сразу будет ясно. Внутри еще человек пять секьюрити, и у Лютого какой-то народ, да еще и Глуня с переломанным пальцем.
     Он посторонился, бросив коротко:
     - У рамы выложите на стол все металлические предметы... Я провожу.
     Они вошли в холл, и тут высоченный парень в брезентовой куртке вдруг заявил:
     - Ничего мы выкладывать не будем. Пусть Лютый сюда спустится.
     - Ты чего, братан, ошалел?
     - Слушай, у меня очень мало времени. Скажешь, что внизу крестный его дочери.
     Секьюрити уже поглядывали на них с любопытством.
     - Как?
     - Крестный дочери. И не ссы - вас пять человек. Мы здесь подождем. Мы действительно старые друзья, очень старые.
     - Ну хорошо. - Охранник неспешно начал подниматься по широкой лестнице, ведущей через первый, танцевально-клубный, этаж наверх, где находились казино и кабинет Лютого. По пути он обратился к секьюрити:
     - Присмотрите за людьми. Подозрительные типы.
     Секьюрити, не скрывая, разглядывали их, и Стилет загородил плечом Зелимхана - в таком виде и в таком месте вряд ли его узнают, но все может быть. Курили и молчали.
     Потом один из охранников, коротко стриженный, с седеющим ежиком, проговорил:
     - Слышали, сегодня самолет угнали?
     - Да не угнали, - ответили ему. - Вроде как заминировали. Только что в двухчасовых новостях было. Там какая-то непонятка...
     - Ну да, там чего-то сажать самолет нельзя. Опять чеченцы. Требуют этого, как его...
     - Зелимхана...
     - Вот, взамен заложников.
     - Нет, чехи вообще оборзели, пидоры.
     - Чего ж ты хочешь? Предупреждали, что будут теракты по всей России. На хер они срались! Поставили бы вокруг забор, и пусть живут себе сами, с голоду подыхают. Независимость - да обожритесь! Кувейт они построят...
     - Ой, - вздохнул тот, кто начал разговор, - смешные вы люди! Там на этой войне такие бабки варят и у нас, и у них... Пацанов только жалко - мрут ни за что. Как и мы в Афгане... Ты чего - нефть, оружие... сейчас еще на этом сраном восстановлении столько людей наварятся...
     - Ладно, надо в три часа послушать, чего там происходит.
     Стилет пристально смотрел на Зелимхана, оставаясь внешне безучастным к этому разговору: "Так вот, новость уже просочилась в СМИ... Значит, кто-то организовал утечку. А часть живой новости находится прямо здесь, так что давай-ка мне быстрее Лютого, браток, пока мы еще в состоянии что-то с этой новостью сделать. А Зелимхан молодец - ведет себя нормально, обычно за пару таких слов, типа "пидоров", они глотку перегрызают".
     - Не беспокойся, - тихо проговорил Зелимхан, глядя на Стилета, - я не меньше тебя хочу посадить этщт самолет. Я не дам позорить свое имя.
     Игнат ответил ему легким кивком головы и одновременно поднес палец к губам - позже поговорим...
     - Мне надо оказаться там, - прошептал Зелимхан.
     Ворон сначала ничего не понял. Он мгновенно убедил себя, что просто ослышался. Он посмотрел в глаза Зелимхану и увидел, как сузились его зрачки. Что он сказал?
     - Мне надо попасть в этот самолет, - повтори Зелимхан очень тихо, даже как бы не обращаясь к Ворону, а размышляя вслух. - Это единственный способ спасти его. Понимаешь - живая гарантия... Тогда его точно не взорвут.
     "Господи, - подумал Игнат, - я ведь только что думал о живой новости! Что он говорит? Что говорит этот сумасшедший чеченец?!"
     Стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее и тише, Стилет спросил:
     - Ты о чем?
     - Понимаешь, - также тихо ответил Зелимхан, - ты сумасшедший человек, просто псих... Мы все сможем. Все получится, если ты сможешь это организовать.
     - Ты что такое говоришь?
     - Ты прекрасно все понял - мы ДОЛЖНЫ попасть в этот самолет. На борт.
     - Он же в воздухе!
     - Я знаю. Знаю. - Зелимхан невозмутимо кивнул. - Кто бы ни заминировал этот самолет, мы здорово подпортим их карты. У нас все получится, если ты сможешь это организовать...
     Стилет какое-то время внимательно смотрел на чеченца: он что, издевается? Он сошел с ума? Нет, он на полном серьезе или просто рехнулся? Потом Стилет не увидел, а скорее почувствовал в глубине глаз Зелимхана какой-то огонек (ЗНАКИ?) и понял его... Он видел подобный огонек. Видел у очень немногих, но это было как опознавательный знак - у меня не все в порядке с крышей, приятель, об этом мало кто догадывается, кроме таких же, как и я... Мы узнали друг друга? Привет, приятель! Мы не будем ни о чем говорить всем этим людям. Зачем их тревожить? Пусть спокойно спят. Спокойно едят свою пищу, спокойно трахают своих женщин. Мы одни на этой ослепительной вершине. Сюда приходят только сумасшедшие. Приходят посмеяться вместе с богами, вместе с бессмертными, перед тем как прыгнуть вниз... И к примеру, оказаться в самолете, почти уже растворившемся в синеве неба на высоте нескольких тысяч метров над землей...
     Зелимхан улыбнулся (действительно интересно - кавказец с голубыми глазами).
     Игнат все еще продолжал смотреть на него. Потом он также тихо проговорил:
     - И ты называешь МЕНЯ сумасшедшим?
     - Если ты видишь другой выход, - Зелимхан спокойно, как будто он предложил лишь пересесть с одного трамвая на другой, пожал плечами, - назови его...
     - Мы сильно подпортим им карты. Тогда посмотрим. Этого никто не ожидает. Решай, короче. Тебе решать.
     Ворон еще какое-то время смотрел на Зелимхана, потом вдруг улыбнулся:
     - Слушай, я забыл у тебя спросить. Ты куришь?
     - Я забыл тебе сказать - курю.
     - Хочешь сигарету?
     - Давно уже. Я курю такие же - "Верблюд"...
     На лестнице, ведущей из казино, появилась какая-то фигура.
     Один из охранников весело проговорил:
     - А, Глуня!... Инвалидам - почет!
     - Сколько было костоломов, человек двадцать? - ухмыльнулся другой.
     - Ладно ты, хорош базарить-то! - скороговоркой пробурчал спускающийся, и левая, здоровая, рука прожестикулировала эту реплику.
     Ворон посмотрел на лестницу и в следующее мгновение подумал: "Этого только не хватало, черт побери..."
     Ворон тут же отвернулся, но... Брезентовая куртка горноспасателя, зеленые джинсы, та же вязаная шапка... Он успел вчера прикрыть лицо, но все же... И он не ошибся.
     - Ты, браток!
     Игнат почувствовал, что говорящий приближается именно к нему.
     - Слышь, браток, ну-ка повернись... Что-то курточка твоя знакома... Слышь, ты, к тебе обращаюсь, оглох, что ли?
     Стилет повернулся - нет, лица его он запомнить не мог, он его просто-напросто не видел.
     - Это вы мне говорите?
     - По губе, на х...! Знаешь меня?
     Так, значит, нашего вчерашнего боксера зовут Глуней, хорошее имя - бабье... Блин, но кто мог ожидать таких нелепых совпадений? Только этого мудака тут не хватало. Чертов ты Растяпа... Никогда не надо выполнять чужую работу! Не делай добрых дел, учили же... Что за сумасшедший денек сегодня? У Глупи глаза горят. Набычился... На самом деле такой свирепый или просто в ролях?..
     - Знаешь? А?! Не ты вчера был?! - Глуня пристально глядел Стилету в глаза. Он действительно не видел его лица, и вполне возможно, все еще удастся спустить на тормозах.
     - Вы, по-моему, обознались, - проговорил удивленно Стилет. - Мы не знакомы.
     - А курточка? - Глуня повернул Игната рукавом к себе и в следующее мгновение, словно от прокаженного, шарахнулся к охранникам.
     Господи, эта нелепая привязанность к любимым вещам... А у тебя хорошая память, Глуня. И память, черт побери, это единственное, что нам остается. Полгода назад через это место на левом рукаве вскользячку прошла пуля. Рана оказалась неопасной, но до сих пор, особенно в сырую погоду, рука иногда ныла, видимо, был задет какой-то нерв. И хорошо помогла мазь немецкого производства - апиногель. Вообще чудное средство при ушибах, растяжениях и иных болях. Стилет часто им пользовался. Галка наложила на рукав забавную, в виде бумеранга, заплатку и зашила ее своим крестообразным стежком. Эту-то заплатку ты и запомнил, боксер, с бабьим погонялом (так вы называете свои кликухи?) Глуня...
     - Мир тесен, падла! Я же говорил, что найду суку! Дай, на х..., пушку. - Глуня вдруг ухватился рукой за дробовик фирмы "Брегетта", лежащий на коленях у Седеющего Ежика.
     - Прекрати бузить, Глуня! - Тот оторопело глядел на боксера. - С ума сошел!
     - Этот гандон вчера палец мне сломал! Дай пушку! - Глуня все же выхватил ружье у охранника, он держал его левой рукой за цевье, потом навскидку передернул затвор. - А Ландыша в больницу отправил! Ну что, пидор, отстрелить тебе башку?
     - Глуня, прекрати, он к Лютому пришел.
     - К Лютому?! Будет ему сейчас Лютый! - Имя Лютый не подействовало на Глуню отрезвляюще - был бы человек при делах, не ждал бы сейчас в предбаннике, так, скорее сошка какая-то, и Глуня имеет полное право разобраться с ним по-своему. - Сейчас тебе будет!
     Один из охранников встал перед Глуней, пробуя его урезонить:
     - Потом свои дела с ним перетрешь, человек говорит, что друг детства...
     Седеющий Ежик попытался вернуть себе "брегетту", но Глуня ловким движением увернулся от обоих, а потом Игнат увидел, как он кладет ружье на гипсовую перевязь и как здоровая рука движется к курку...
     "Да он рехнулся, - мелькнула мысль в голове у Игната, - он действительно собирается стрелять... Я бы мог опередить его, но это конец. Любой шум - и мы засвечены..."
     Седеющий Ежик еще раз попытался выхватить у Глуни дробовик, тот дернулся в сторону, к счастью, его рука еще не достигла курка. В этот момент на лестнице появился новенький охранник, тот самый, что бегал в кабинет Лютого. "У моей дочери нет крестного, - сказал Лютый, - есть человек, который может так себя называть, но он сейчас в Чечне. Кстати, говорят, ты ушлый парнишка. Вот тебе дело: найдешь приличную церковь и святого отца, по высшему разряду, действительно пора девчонку крестить. Посмотрим, как соображаешь... Ладно, сейчас спущусь". Новенький охранник был доволен - поручили личное, можно сказать, семейное дело, а с этими двумя чумазыми можно быть построже - Лютому нет до них дела. Но то, что он увидел, перечеркнуло все его мысли. Он увидел Глуню, вырывающегося из рук секьюрити, он видел, что Глуня зажал под мышкой дробовик и здоровой рукой отталкивает от себя Седого. Потом Глуня нырнул под колонну, обитую деревянными панелями, - на этой колонне держится уходящая спиралью вверх лестница - и перехватил дробовик здоровой рукой. А потом охранник увидел еще что-то: за манипуляциями Глуни очень внимательно следил один из гостей, тот, в брезентовой куртке, он почему-то быстро согнул в колене ногу, его рука прошлась по голенищу тяжелого горного ботинка, и на какое-то мгновение в этой руке блеснуло лезвие ножа.
     ЧТО ПРОИСХОДИТ? ЭТО НАПАДЕНИЕ?
     Потом прошелестело в воздухе, сухой удар вошедшего в дерево лезвия, и здоровая Глунина рука - Господи, это какая-то фантастическая меткость или всего лишь совпадение? - раскрытая ладонь оказалась пригвожденной ножом к деревянной панели. Брызнула кровь, сейчас образуется алая струйка... Дробовик еще падал на пол...
     НАПАДЕНИЕ?
     ...когда новенький охранник, выхватив эбонитовую дубинку с металлическим стержнем, под аккомпанемент дико вскрикнувшего Глуни перепрыгнул через четыре ступеньки и бросился на Стилета. Он не успел понять, что с ним произошло, но горло его сдавили с нечеловеческой силой, потом несколько отпустили, и дышать стало легче.
     - Ну-ка, отдохни немного, братан!
     И в эту секунду стало ясно, почему тот, второй, кого охранник уже прозвал "бритой чуркой" и именно так его представил Лютому, как-то странно держал перед собой руки. Еще там, на улице, все это выглядело крайне подозрительным. Просто он был в наручниках и сейчас цепь этих наручников с нечеловеческой силой сжала его горло. И этот голос, абсолютно спокойный, тихий и безжалостный, произносящий с кавказским акцентом:
     - Отдохни немного...
     НАПАДЕНИЕ?
     Потом он увидел, как секьюрити схватились за оружие, но еще перед этим в руках второго, в брезентовой куртке, появился пистолет, и он произнес без всякого акцента, но таким же спокойным, тихим и холодным голосом:
     - Ребята, я это умею делать быстрее. Не стоит даже пробовать.
     Боковым зрением охранник увидел спускающегося по лестнице Лютого - черт, как его выставляют перед хозяином, - но тот был почему-то абсолютно спокоен. Может, он не видит, что происходит нападение?
     А потом насмешливый голос, несущий облегчение:
     - А ну-ка, опустите валыны, братва. - Лютый улыбался. - Ну, быстро... Сегодня у нас самый почетный гость. Самый! Так моих гостей не встречают.
     ЧТО ПРОИСХОДИТ?
     Лютый широко развел руки в стороны:
     - Добро пожаловать, Ворон! Может, всех их уволить? Не знаешь, какую надо охрану, чтобы ты не смог пройти?
     - Твоей достаточно, Рыжий. - Пистолет так же внезапно, словно в руке фокусника, исчез. Они какое-то время смотрели в глаза друг другу, затем оба улыбнулись.
     - Добро пожаловать, дорогой, в мою босяцкую контору. - Лютый насмешливо осмотрел свою дезорганизованную охрану и стонущего Глуню, - скажите спасибо, что у него сегодня хорошее настроение: могло быть и хуже.
     Потом они обнялись, и Лютый проговорил:
     - Ну, здравствуй, брат! Судя по диспозиции, - он усмехнулся, - что-то случилось?
     Стилет кивнул.
     - Я тебя ни о чем не спрашиваю. По крайней мере пока не поднимемся ко мне и не поднимем по рюмке чаю. У меня есть кристалловская, твоя любимая. Перешел на нее.
     Потом Лютый обернулся - боксер был совсем белый.
     Лютый посмотрел на Стилета:
     - Так это ты, что ль, его вчера?
     Игнат еле заметно кивнул.
     - Ладно. - Лютый потер руки. - Глуне - доктора. Знаешь, Седой, куда звонить, чтоб без лишнего... Давай мухой. Хотя, - и Лютый снова усмехнулся, - может, мне его самому слить? Кому теперь нужен безрукий... Глуня, ты сам виноват, забудь. Ты понял? Понял меня, Глуня? За-будь.
     Боксер угрюмо кивнул.
     - И потом, - совсем развеселился Лютый, - дело твое, но учти: в третий раз будет больнее... - Затем он обратился к Зелимхану:
     - Будьте любезны, отпустите новенького. Человек, можно сказать, еще даже не въехал в специфику нашей работы, а вы ему секир башка...
     Лютый, улыбаясь, еще какое-то время смотрел на Зелимхана, потом лицо его стало серьезным. Он перевел взгляд на Стилета, снова посмотрел на чеченца и кивнул головой.
     - Пойдемте наверх. - Он сделал приглашающий жест. - Так, братва, здесь никого не было, к нам никто не приходил. Ольгу ко мне в кабинет. Мухой.
     Ворон мысленно улыбнулся: опять это удивляющее многих чутье (слышишь, Рыжий, мне иногда кажется, что у тебя прямо-таки собачье чутье!) не подвело Лютого - скорее всего рыжий бродяга узнал, кем является спутник Стилета. Он это тут же продемонстрировал.
     - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - тихо проговорил Лютый. - Молодец, что пришел. Все, что у меня есть, находится в твоем распоряжении... - И он снова улыбнулся. - Только сразу признайся: ты не ведешь маленькую войну?
     - Приказано уничтожить... Это война?
     - Кого?
     Стилет пожал плечами:
     - Кому-то - чеченца... Кому-то, возможно, уже и меня. Не волнуйся, за нами все чисто. Я бы не стал тебя подставлять.
     - Я об этом базар и не держу. Ну а ты?
     - Что я?
     - Приказано уничтожить?
     - А... - Ворон вздохнул. - Да, приказано... Бомбу, очень хитрую бомбу. Она кружит сейчас там.
     - Где?
     Стилет поднял руку:
     - В небе над нами.

Галина

Четверг, 29 февраля
14 час. 31 мин. (до взрыва 2 часа 29 минут)

     Итак, запланированная поездка все же не состоялась. Этот телефон серого цвета опять отобрал у нее мужа. Его не было две недели; он возвращается в дом всего на одну ночь, они обещают четыре дня отдыха, но утром забирают его снова. Он что, один у них такой? Чем они все заняты? Чем заняты эти безумные организации, выжимающие людей до последней капельки пота, а потом..
     Она осмотрела их скромное жилище и подумала, что Игнату вчера исполнилось тридцать и меньше чем через четыре года тридцать исполнится ей, а в их кочевой жизни за шесть лет брака мало что изменилось...
     ВЫЖИМАЮЩИЕ ЛЮДЕЙ ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ, А ПОТОМ?..
     Галина с грустью посмотрелась в зеркало, снятое когда-то со старого шифоньера и теперь повешенное в прихожей, и вдруг проговорила:
     - А потом выбрасывающие их на помойку!
     Она испугалась силы собственного голоса и внезапно поняла - что-то накопилось в ней, нуждающееся в выходе. Она почувствовала, что оказалась вдруг не в состоянии с этим справиться, и из ее глаз покатились, будто прорвав плотину, неожиданно крупные слезы. Как сухие разбегающиеся бисерины, словно специально припасенные для этого случая. Галина испугалась, что малышка увидит ее плачущей, но ребенок, к счастью, возился в маленькой комнате с огромным надувным динозавром, подаренным дядей Максом... Маленькая комната... В их большой комнате - шестнадцать с половиной метров, а в маленькой - меньше десяти. Самая миниатюрная квартирка в центре, но у многих ребят из бывшей команды нет и такой. Кроме тех, кто РЕШИЛ ОБУСТРОИТЬ свою жизнь...
     Она почувствовала, что дальше ее мысли могут начать развиваться в опасном направлении, и решила не думать об этом. Она достала платок и промокнула им слезы. Повернулась к тумбочке, где стоят фотографии. И та их любимая, где они в Крыму, шесть лет назад. Втроем - самые красивые, самые загорелые и самые счастливые она, Игнат и Макс.
     - Боже мой, где же ты нашла таких красивых мужиков? - говорили ее подруги.
     - Места надо знать, - смеялась она.
     Она взяла фотографию и улыбнулась - слезы грозили опять прорвать плотину. Через полтора месяца малышке исполнится три, следовательно, декретный отпуск заканчивается, пора возвращаться на работу, а ребенка устраивать в садик. Господи, а сейчас все так дорого...
     Галина поставила фотографию на место и подумала о Максе. Как-то раз он заявил, что был последним дураком, когда познакомил их с Игнатом. Он это говорил как бы шутя, и Воронов только улыбался, но то, что произошло однажды, за несколько дней до свадьбы, она никогда никому не расскажет. Она запретила себе об этом вспоминать.
     А когда Макс познакомил их, ей было всего девятнадцать. Господи, она была совсем ребенком и влюбилась как сумасшедшая! И он без конца куда-то уезжал, а Галина продолжала ходить в свой институт, пока однажды не поняла, что без него уже не сможет. И она очень боялась встречи и боялась того, что может произойти, а потом позвонил Макс и сказал, что они в Москве и можно сходить куда-нибудь, потом добавил:
     - А тебе привет от моего товарища, Игната Воронова, помнишь такого, я как-то знакомил вас?..
     Помнишь такого?! Глупый, глупый ты, Макс, помню ли я такого? А Макс просил прихватить институтскую подружку, потому что, собственно говоря, их пригласили в гости, а Игнат Воронов будет петь, он очень неплохо поет под гитару. "Он все делает очень неплохо, - чуть не произнесли ее губы, - поэтому, если есть желание..."
     И она очень боялась встречи, и боялась того, что может произойти, но, выпорхнув из подъезда своего дома, Галина вдруг поняла, что если он захочет взять ее, то вряд ли она ответит отказом.
     А Макс?.. Он был старше на пять лет, и Галина всегда его считала своим другом, самым большим и верным другом, что-то вроде старшего брата, всегда веселого и всегда великолепного. Ей льстило, что рядом находится кавалер, от одного вида которого может закружиться голова, и если бы не появился Воронов, вполне возможно... Но в тот вечер ничего не произошло. И она отшила всех своих кавалеров и загрустила, и даже мама что-то поняла - уж не влюбилась ли ты, милая? - а потом состоялась эта чудная, волшебная поездка в Крым. Они были втроем, три дитя восторга, и казалось, что все трое влюблены друг в друга, и пространство вдруг наполнилось опасностью. Эта набухающая весенняя почка должна была вот-вот взорваться - ситуация требовала разрешения, - они были молоды, веселы и счастливы, но когда Макс понял, что происходит на самом деле, было уже поздно.
     "Предатели", - проговорил Макс и тут же рассмеялся. Он все превратил в шутку, но их крымский рай закончился. Теперь они с Игнатом заделались влюбленной парочкой, а Макс нашел себе какую-то курортницу, потом еще одну, и еще, а через несколько дней пришла пора возвращаться в Москву. И она научилась получать удовольствие от всего, что любил Игнат, - и от бесконечной ночной любви, когда переставали существовать всякие запреты, от частой рыбной ловли, в чем она даже превзошла учителя, от горных лыж (в то время это еще не превратилось в спорт для сногсшибательно богатых), и Игнат говаривал, что когда-нибудь он на все плюнет и устроится горнолыжным инструктором где-нибудь в горах, среди ослепительных ледников, рядом с белым снежным божеством, подальше от безумия больших городов. Она стала бегать по утрам, несмотря на сладкую привычку подольше понежиться в постели, и даже, к ужасу родителей, совершила три прыжка с парашютом в подмосковном Чехове.
     - Зачем тебе все эти мужские игрушки? - сказал ей как-то Макс, - смотри, будь осторожнее, начнешь еще и стихи писать...
     Но казалось, что он имеет в виду совсем другое.
     А потом все стало развиваться очень быстро, но за несколько дней до свадьбы она поняла, что происходит с Максом. Он попросил ее о встрече, и она никогда об этом не рассказывала ни Игнату, ни кому-либо другому.
     Макс выпил спиртного. Обычно алкоголь лишь веселил его, но в тот день он был угрюмым и каким-то странным. Очень странным, она никогда не ожидала чего-либо подобного...
     Сначала он говорил какие-то глупости, а она лишь улыбалась:
     - Макс, ты, по-моему, перепил, тебе надо отдохнуть, слышишь, Максик. - Она действительно относилась к Максу как к лучшему другу.
     Потом он заявил, что Галка - ребенок, хотя ей было уже почти двадцать один, и его долг, как старшего товарища, ее предостеречь...
     - Ты понимаешь, Галчонок, ты собираешься замуж за сумасшедшего, и я знаю, как называется эта болезнь - сам такой. Она называется: адреналиновый голод, страсть к опасности...
     Ты думаешь, рядом с тобой воин и сильный мужчина, но пойми, он всегда будет ходить по лезвию ножа, жить на грани... Ты думаешь - это мужество?! Да нет же! Мужество - жить обычной, нормальной жизнью, а это - болезнь. Самая настоящая болезнь. И он никогда не променяет эту болезнь сумасшедших на семью, которую собирается создать и которой нужно будет нормально жить. Ты пойми, мой долг тебя предостеречь, я сам обожаю Ворона больше всех на свете, но... Теперь уже говорю как бы со стороны, потому что я почти избавился от этой болезни, чудной, восхитительной, но болезни, а он даже и не собирается... Рассеется романтический флер, и надо будет просто нормально жить... И вряд ли вы будете готовы к этому.
     - Макс, ты что, решил меня оскорбить? - проговорила тогда Галина. Она с тревогой посмотрела на Макса - странный разговор...
     Но Макс отрицательно покачал головой, еще долго что-то говорил, а потом вдруг страстно и горячо открылся ей. Он говорил, что всю жизнь, с первой минуты знакомства, любил ее и что продолжает любить больше всех на свете... И ее, и Игната. Он не совершает ничего подлого, он действительно любит их обоих, что делать, коли уж так вышло, но сейчас, когда он может ее потерять, пришла пора выбирать... Дружба, любовь - так все перепутано, и что-то придется терять. И не был он никогда ей другом, это была любовь, любовь, делающая его немым, пока он не понял, что теряет ее; и он готов на все, и может дать ей многое, только б она не отвергала его... И он проклинает себя за эту немоту, но... Ведь еще не поздно... Черт, ведь Игнат - его лучший друг...
     А потом он начал делать то, о чем она запретила себе вспоминать. Он начал целовать ее руки и ее колени, а она сидела не шелохнувшись, и Макс все продолжал целовать ее, и Галина не знала, что с ней происходит, а потом, словно очнувшись, она с силой оттолкнула его:
     - Макс, что ты делаешь?! Прекрати и больше никогда... Ты унижаешь нас обоих!
     Макс вдруг качнул головой, словно получил пощечину, и на какое-то мгновение что-то случилось с его лицом, в какое-то мгновение Галина увидела, каким он будет в старости, и увидела еще что-то...
     - Хорошо хоть не нас троих, - горько проговорил Макс. Потом он попытался улыбнуться. - Ты его действительно так любишь?
     - Да, Макс.
     - Я понял... Извини. Пожалуйста, извини!
     Боже, она всегда считала его другом, самым надежным другом, а теперь он стоял с этим странно изменившимся лицом, несчастный, как будто побитый... Макс, всегда такой теплый, родной и всегда великолепный, и она меньше всего желала делать ему больно, и она не могла по-другому.
     Потом Галина подошла к нему, чувствуя навернувшиеся на глаза слезы, и улыбнулась.
     - Макс... Милый Максик. - Она обняла его, смеясь и всхлипывая одновременно. - Видишь, как все... - Она обняла его крепче. - Я очень не хочу потерять тебя, я очень хочу, чтобы мы остались друзьями... Очень. Ничего не произошло, хорошо? Хорошо, Макс?
     Он отстранил ее и уже дружески обнял за плечи:
     - Как скажешь... командор.
     Галина посмотрела на Макса, и он улыбнулся ей в ответ.
     - Ну, снова друзья?
     Она смеялась, но чувствовала, что вот-вот расплачется.
     - Мир? Мир навсегда, кто поссорится - балда?
     - О'кей, Галчонок. - Перед ней снова был обычный Макс, он гораздо лучше ее контролировал эмоции. - Но поужинать-то я тебя могу пригласить?
     - А что?! Я девушка незамужняя... Только поторопись, осталось всего шесть дней.
     - Увы, я это помню, - проговорил Макс, но улыбка его уже не была горькой.
     Никто из них больше не вспоминал этот день. Он остался их тайной.
     И Макс снова превратился в лучшего друга - теперь уже молодой семьи.
     А однажды он явился с потрясающе красивой девушкой - смотреть на них было одно удовольствие. Она оказалась какой-то генеральской дочкой, и Галина никогда не забудет, как они появились вчетвером на некоем закрытом приеме, и многие не сводили с них глаз. А потом они остановились у большого, в золоченой раме, зеркала - две самые роскошные юные женщины и двое самых блистательных мужчин.
     - Воронов, - иронично покачал головой Дед, - вы прямо как голливудские звезды. Ну идите развлекайтесь и не давайте дамам пить... По крайней мере пока я не присоединюсь к вам.
     Тогда еще существовала их "Команда-18", это было как тайное мужское братство, закрытый клуб, и Галина поняла, что у них даже есть свой язык. А однажды Коленька Рябов, Рябчик, рассказал ей, что Игнат обязан Максу вторым рождением, этот сумасшедший Макс, если бы не он... Оба они психи. Этот разговор случился в праздник 23 февраля у них на кухне... А потом Макс женился на своей генеральской дочке, и они стали видеться все реже, но к тому времени "Команды-18" не существовало, как и многих вещей, которым вышел срок, и вскоре началась Чечня, и тот же Рябчик как-то заявил, что их Макс становится крутым карьеристом, что он откололся первым и папа жены уж позаботится о молодом зяте. А сегодня, в последний день зимы второго года чеченской войны, Галина находилась в своей крохотной квартирке, и только что в новостях передавали какие-то страшные вещи, и она не знала, связано ли это как-то с ее мужем. Зазвонил телефон, светло-серый, цвета белесых сумерек. Сердце ее вдруг замерло - она не находила этому объяснения, ведь Игната просто вызвали на работу, что случалось довольно часто. Галина сняла трубку.
     - Алло... - Она постаралась, чтобы голос не звучал взволнованно. - Я вас слушаю.
     - Галка, привет тебе!
     - Макс?! - Она обрадованно улыбнулась. - Здравствуй, дорогой. Богатым будешь, я только что о тебе вспоминала.
     - Надеюсь, только все самое лучшее.
     - Макс...
     - Ну, как вы живете?
     - Все хорошо. Только, наверное, скучаем.
     - Действительно, давно не виделись. Я вчера поздравил Игната. Но заехать к вам не смог. Как малышка?
     - Спасибо. Резвится с твоим динозавром. И представляешь, она его так и прозвала - Дядя Макс.
     - Ну, спасибо. Никогда бы не подумал, что я такой древний. Ладно, детям виднее. Где там второй динозавр?
     - Я одна. Игната вызвали...
     - Он же только вчера вернулся.
     - Ну вот...
     - Действительно - ну вот. Когда должен появиться?
     - Не знаю. Даже не звонил. Ни ответа ни привета. Я уже начинаю беспокоиться. Еще этот самолет, слышал?
     - Да-да... Это как-то с ним связано?
     - Не знаю. У меня какие-то дурные... дурные мысли.
     - Ну прекрати.
     - Я, наверное, просто устала. Его давно не было... и вот снова.
     - Ладно, как Воронов появится, дайте о себе знать. Ничего, все обойдется. Да... Ты знаешь, теперь и мы ждем пополнения.
     - Да что ты?!
     - Шестой месяц... Так что догоняем вас.
     - Макс, как здорово! Я поздравляю.
     - Спасибо. Ладно, не пропадайте. Обнимаю. Давно пора встретиться. Звоните. Привет всем.
     - И от нас тоже. Пока.
     Она положила трубку на рычаг. Старый аппарат серого цвета. Макс сказал, что все обойдется. Но эти дурные мысли... Может быть, надо было попросить его выяснить, где Игнат? Конечно, это как-то нелепо: муж поехал на работу, прошло всего полдня, и тут его ненормальная женушка трезвонит. Но эти дурные мысли... Может, стоит перезвонить Максу, он все же друг. Но зачем, он теперь совсем в другом ведомстве... У нее есть координаты Деда, и тот, конечно, в курсе, но Игнат запретил ими пользоваться, только в самом крайнем случае. А если сейчас именно такой случай? Что за дурные мысли? Ну почему он даже не звонит, ведь говорил - всего на пару часиков, быть может, даже еще успеем сегодня в этот дом отдыха... Может все-таки позвонить Максу?
     Нет, она решила позвонить Деду. Ей было крайне неудобно беспокоить его, но Павел Александрович был всегда таким отзывчивым, и, собственно говоря, что неудобного в ситуации, когда жена беспокоится о своем муже.
     Набирая номер телефона Деда, Галина снова увидела эту крымскую фотографию, где они втроем. Макс сказал, что все обойдется, и она почему-то верила ему. "Спасибо, Максик, ты всегда мог меня утешить, ты всегда был рядом..."
     Последовали длинные гудки вызова абонента. Сейчас она будет говорить с Дедом и постарается, чтобы он не принял се за перепуганую курицу, такую психованную дуреху. А потом все же позвонит Максу. Она снова посмотрела на фотографию и улыбнулась всем троим. Самые веселые, самые загорелые и самые счастливые... Как иногда хотелось, чтоб все вернулось или хотя бы повторилось, уже вчетвером... Они как-то нелепо отдалились, так можно и потеряться. Лица на фотографии были действительно похожи на трех смеющихся божков из свиты развлекающегося Диониса, только что превратившего шутки ради всю воду в вино. Маленькая скромная квартира в центре заснеженной северной столицы, и фотография - как окошко в солнечный мир, напоенный никогда не кончающейся юностью... Так можно и потеряться, надо обязательно перезвонить Максу.
     Трубку на том конце телефонной линии сняли. Сейчас она будет говорить с Дедом. Дурные мысли. Она очень беспокоится об Игнате, и нечего здесь стесняться. А потом поговорит с Максом...
     Но Максу она уже не сможет перезвонить. Так уж вышло в день двадцать девятого февраля, что она уже не сможет перезвонить Максу и никогда не увидит, каким он станет в старости, потому что этот успокоивший и обрадовавший ее разговор - как чудно, теперь и у Макса будет бэби, - разговор со старым другом, закончившийся на такой доброй ноте, окажется последним.

***

     Дед положил трубку - удивительная девка Воронова жена, все чувствует. Хорошая девка... Дед вспомнил вчерашний замечательный ужин и как они возились с Галиной с этим измучившим их тортом, свечи и все такое... Она ни разу не пользовалась этим телефоном, и вот на тебе...
     Да, Стилет, к счастью, появился, и Дед знает, где он находится. По крайней мере знает, куда он направляется. Есть такой объект "Л-III", аэродром, который не любят афишировать, точнее говоря, испытательная площадка, подмосковная лаборатория вертолетного завода. Да уж, вертолетный полигон, но не только... При желании там можно запросто посадить военный транспортный самолет, если надо действовать быстро, или, к примеру, оттуда может подняться хороший маневренный борт среднего класса, самолет с хвостовой загрузкой... Или уникальный по своим характеристикам вертолет "Ка-50". Так он просил, этот сумасшедший Воронов? Нашли мы ему такой вертолет. За двадцать минут, прошедших со времени его звонка, Дед успел проделать колоссальную работу. Во-первых, что бы там ни происходило, Стилет вышел на связь, следовательно, операция продолжается, и продолжается под контролем их службы. Это сразу успокоило начальство и несколько разрядило обстановку. Второе - выяснилось, что на борту заминированного лайнера, помимо академика Геворкяна и трех сотен заложников, находится телевизионная группа, что, безусловно, падает в их копилку (Дед вдруг вспомнил расхожую шутку, что войну президента Буша в Персидском заливе выиграла Си-эн-эн), к тому же удалось экстренно мобилизовать еще одну группу - ВоенТВ со специальными средствами связи. В-третьих, используя старые личные каналы, Дед быстро получил пилотов экстра-класса, летчиков-испытателей. Также давний приятель из Министерства по чрезвычайным ситуациям поможет группой поддержки, спецсредствами и некоторым оборудованием. Удивительно, как все же еще работает авторитет Деда - предложение Стилета находится за гранью возможного, но как только решение было принято - воз двинулся. Никто не обсуждал, возможно ли такое в принципе, хотя все понимали, что речь идет о вещах полуфантастических, с почти нулевой вероятностью успеха. Но дело стало делаться, механизм быстро закрутился. Теперь все это осталось детально проработать и собрать в одной точке - на объекте "Л-III". Куда уже направляется Стилет и конвоируемый. И все это в условиях бешено ускользающего времени.
     Дед хотел подстраховать Ворона, но тот отказался сообщить, где он находится, намекая на то, что у них, вероятно, имеется утечка. И все же Дед уже отправил на контрольно-пропускной пункт объекта "Л-III" группу поддержки, передав ее в личное распоряжение капитана Воронова. Кем бы ни были "заячьи уши", они, вполне вероятно, продолжают свою охоту, и, если от нас есть утечка, можно ожидать, что Стилету подготовят встречу. По официальной версии, Деду удалось навязать противнику свои правила игры - с одного из запасных аэродромов поднимается скоростной самолет с Зелимханом и сопровождающим на борту и берет курс на Грозный. "Я не могу больше играть во Внуково и разбираться с тем, кто влез в ситуацию, - жесточайший цейтнот, осталось чуть более двух часов. В этих условиях мы возвращаем вам Зелимхана теми средствами, что имеем. Я не могу рисковать самолетом и жизнью трехсот заложников". "Заячьим ушам" пришлось с этим согласиться, и если они, как выразился Ворон, "бывшие отличники" или же у нас действительно имеется утечка, то существование объекта "Л-III" для них не явится тайной. Да, по официальной версии.
     То, что собирается делать Стилет на самом деле, уже не укладывается ни в какие рамки. Вряд ли бы Деду удалось в скором времени получить санкцию на проведение подобной операции, поэтому всю ответственность за происходящее Дед полностью принимает на себя. Хотя - и теперь Дед в этом уверен - они поступают единственно возможным образом. Да - и это надо признать чем быстрее, тем лучше, - их водили за нос, как идиотов, их сделали, как последних сопляков; некоторое время назад он вдруг ощутил, на пороге какой бездны они находятся и в какую роковую игру с ними играют. Но у него не было доказательств, лишь только интуитивная убежденность. Могучая, как горный поток, но ее вовсе не достаточно, чтобы получить санкцию на проведение операции, предложенной Стилетом. На сбор доказательств требуется время, которого нет. И все же Дед вынудит "заячьи уши" совершить первый шаг. Потому что кем бы они ни были, то, что собирается сделать Стилет, застанет их врасплох. Они уже почти празднуют победу, и они действительно почти сделали нас в хвост и в гриву. Но этот ход лишит их всех козырей. Подобные ходы не просчитываются. "Бывшие отличники", конечно, подготовились к форс-мажору, но вряд ли они учли одну сумасшедшую возможность (по правде говоря, ее и Дед не предполагал, пока вдруг не понял, что Ворон абсолютно прав и в создавшейся ситуации это единственно возможный выход), и что именно эта сумасшедшая возможность заставит их вылезти из капусты. Если, конечно, все закончится успехом. Подобные акции почти не имеют шансов на успех. Но в ситуации, когда они единственно возможные, они единственно возможные... Поэтому Дед принял всю ответственность на себя. "Игнат, сумасшедший ты мой солдатик дорогой..."
     О том, что происходит на самом деле, знают только единицы. Сейчас старый боевой товарищ Деда, замотдела по борьбе с терроризмом, вместе с Рябчиком выезжают на диспетчерский пункт аэродрома, потому что подобными операциями можно руководить только оттуда, лейтенант Соболев и все шифровальщики брошены на дискету, а Дед остается здесь, внимательно следит за тем, когда появится заяц, и молит Бога, чтобы у Стилета все закончилось благополучно.
     Поэтому что Дед мог сказать Галине? "Да, твой муж появился и пока все в порядке. Но видишь ли, милочка, то, что он собирается делать дальше, вообще уже не умещается ни в какие рамки. Видишь ли - в чем дело, дорогуша, твой муж сумасшедший. Может быть, я и имею какое-то отношение к этому, может, это и я сделал его таким (лучшим, Галина, самым лучшим!), но замуж за него ты вышла по собственной воле. Поэтому готовь-ка лучше ужин, милая. К этому времени все уже будет закончено. И либо твой мужик явится домой и спокойненько, словно он весь день отсиживал зад в чиновничьем кресле, примется уплетать ужин - только, боюсь, тебя весьма удивят запутавшиеся в его волосах кусочки неба, - либо вместо него появлюсь я. И перед тем как сказать то, что мне уже приходилось говорить таким молодым женам, превращенным этими кусочками неба во вдов, я сниму головной убор.
     Видишь ли, Галина, жизнь - сложная штука... Только на этот раз, милый Галчонок, нам придется поплакать вместе".
     Но нет, конечно, ничего подобного Дед говорить не стал. Он лишь успокоил Галку, сказав, что все в порядке. Просто ее муж, Стилет... Просто он находится в местной командировке (и ты можешь его увидеть, если очень долго будешь смотреть в небо, а потом быстро закроешь глаза). Все в порядке. Он в местной командировке, которая так или иначе закончится к пяти часам вечера.

Объект "Л-III"

Четверг, 29 февраля
14 час. 37 мин. (до взрыва 2 часа 23 минуты)

     Объект "Л-III" находился в нескольких километрах от Кольцевой дороги столицы и от большого магистрального шоссе, уходящего на юго-восток; он был укрыт чудным сосновым бором. Постоянно взлетающие вертолеты и легкие самолеты вряд ли позволяли говорить об этом объекте как о секретном, хотя все проезжавшие мимо знали, что рядом находится какой-то аэродром, вроде бы испытательный вертолетный полигон, и иногда указывали попутчикам на кружащий в небе грозный "камов", лучший боевой вертолет в мире, прозванный в нашей и в западных армиях "Черной Акулой"... От большого магистрального шоссе через сосновый бор была проложена асфальтовая дорожка, ведущая прямо к контрольно-пропускному пункту аэродрома. На объекте "Л-III" действительно испытывали новейшие модели боевых вертолетов, но за последние несколько лет режим секретности значительно ослаб, и наряд, дежуривший на КПП, был весьма удивлен появлением большой группы спецназа в маскировочной форме и снайперов, взявших под прицел подъездную дорожку. Затем поползли слухи о вертолете, ждущем на взлетной полосе, о том, что его загружают каким-то странным оборудованием, что все делается на удивление быстро. Потом появилась группа ВоенТВ с камерами и средствами спецсвязи, также отправившаяся к этому загадочному вертолету, - что-то происходило. Объект "Л-III" замер в ожидании каких-то необычных событий.
     Старший наряда на КПП сержант Сонин вышел покурить на свежем воздухе. Он потопал сапогами по снегу, сделал затяжку и улыбнулся.
     До приказа Сонину оставалось всего четырнадцать дней, а там, через месяца полтора, дембель. Вот он, дембель, уже виден, и "молодежь" каждую ночь после отбоя отсчитывает "дедушке" дни - ежевечерний ритуал.
     - Караси?!
     - Мы!
     - Сколько до приказа?
     - Четырнадцать дней...
     - Не дай Бог кто ошибется, сынки!...
     Потом, после приказа, рота перестанет обращаться к нему "товарищ сержант", а только Андрей Васильевич - все, закончена служба, нет больше сержанта Сонина, теперь он - гражданин... И уже восемьдесят шесть дней каждый завтрак Сонин отдает масло своему "карасю" - мы их и дрючим, мы их и кормим: как сто дней до приказа - все, "дедушке" масло не положено, отдай "молодежи"... Рассказывали, что раньше служба на "Л-III" была хуже загранки: ни тебе отпусков, ни увольнительных, хотя вот она, Москва, рядышком. Теперь такого режима секретности нет, люди практически сами себе предоставлены, только в наряды ходят, вот и вся служба. Теперь и загранки-то никакой нет. Все - воюем на собственной территории. Позор, державу растеряли... И хорошо, что хоть в Чечню не угодил, сколько там необстрелянных пацанов полегло... Теперь уже не угодишь - четырнадцать дней, а дальше - пошли вы все!... Да, война не коснулась Сонина, служба прошла спокойно, удалось наладить кое-какие связи, и очень хотелось бы после дембеля остаться в Москве. Здесь жизнь, здесь бабки, а дома - шиш с маслом и спивающиеся кореша. Матушка пишет, мол, кто раньше тебя из армии пришел - все, хана, уже половину дружков погубила водка...
     Сонин курил и вспоминал своего старшего брата. Тот служил в ГДР, в Группе советских войск в Германии, ГСВГ сокращенно... Служба была мед - получал марки, толкали немчуре кое-что - ГСМ, да и все, что плохо лежало, только в отпуск три чемодана шмоток вез... Дурак, напился на учениях, заставил "карася" - там вообще "молодежь" страшно дрючили, - из костра камни вытаскивать руками, а потом еще и держать... козел, у того мясо до костей сожгло, чуть не помер, а братану - срок, штрафбат, потом еще дослуживать. Вернулся больной на голову, сейчас на стакане сидит, уж и лечили его, чего только не делали... Нет, Сонин не будет брать пример со старшего брата, его планы гораздо более серьезные, в Москву, и никакой водки... Сонин организовал уже свой маленький бизнес, по крайней мере сигареты цивильные курил, а не махру с довольствия, людишками нормальными обзавелся, так что теперь прямой дорогой, как говорится, в столицу нашей Родины, город-герой... И все же интересно, что у нас здесь за шорох: какой-то странный самолет на взлетке, на КПП - группа гэбэшного спецназа, старлей командует, снайперов вокруг понапихивали, чего-то, видать, серьезное готовится. Не попасть бы под обстрел!... Сонин сплюнул на бычок сигареты и швырнул его с пальца метким попаданием прямо в урну, и тогда на дорожке, ведущей к ним, началось какое-то движение.
     "Так, - подумал Сонин, - история продолжается, вот и еще участники событий пожаловали". А дальше случилось то, что старший наряда на КПП сержант Сонин запомнит на всю жизнь. Потому что ничего подобного за всю свою спокойную и, честно признаться, не бей лежачего службу на объекте "Л-III" он еще не видел.
     Шоссе, узкая полоса сосновых насаждений и далее вся территория просматривалась, снежные поля вокруг, вплоть до деревни Ревякино. И дорога до их КПП от леса была практически прямой и всегда чистой, она петляла только там, в лесу, между соснами. Деревня Ревякино налево, а с правой стороны сосны подходили близко к их бетонному забору - объект "Л-III" располагался под углом к шоссе. И вот сейчас на этой дороге появились два здоровенных джипа - американских, подумалось Сонину, - сверкающих никелированными решетками. И прямо из леса, перекрывая дорогу, словно специально их поджидавшие, выскочили патрульные машины, милицейские "форды". Чего тут началось - включенные сирены, мигалки, приказы остановиться по громкоговорителю... Оба джипа резко развернулись задним ходом и, разнося решетками снежные сугробы, устремились с асфальта на проселочную дорогу, ведущую вдоль опушки леса в Ревякино. "Форды" рванули за ними, и первый же резко занесло - "чайник" за рулем, ухмыльнулся Сонин - и бросило с дороги на снежное поле. Водитель попытался исправить ситуацию, длинная машина, вытягивая себя, пропахала на брюхе какое-то расстояние, пока окончательно не "села". Но два других "форда" весьма успешно преследовали беглецов, двигаясь по колее, проложенной для них джипами.
     "В джипах - тоже "чайники", - заключил Сонин, - на таких тачках не могут оторваться от этих ментовских блинов... На шоссе, может, эти "форды" и хороши, но здесь, по снегам шастать... "Чайники"! Мне б такой джип, я бы показал класс!" Сонин быстро достал другую сигарету - зрелище было захватывающим, плюс еще по громкоговорителям обещали начать вести огонь на поражение. Потом Сонин увидел, что наперерез джипам из леса несется ментовский "уазик", весьма успешно справляясь со снежными сугробами. "А у нашего "козла" проходимость не хуже, чем у "американцев", - с гордостью подумал Сонин, - армейские, все ж для обороны делали".
     Сонин вспомнил, что прочитал недавно в "Авторевю" о какой-то итальянской фирме, вроде бы покупающей наших "козлов" и доводящей их до ума: меняют движок, общую видуху... Там им потом цены нет, типа того, что единственные тачки, которые могут забираться на Везувий... Сонин видел, что джипы снова развернулись и пошли по полю в направлении бетонных ограждений объекта "Л-III", но и "козел" не отставал.
     "Приказываю немедленно остановиться! - неслось из громкоговорителя "уазика". - Иначе будем стрелять".
     Джипы без конца заносило, снежные фонтаны взметались в разные стороны, иногда до половины скрывая ревущие машины, но "форды" все более уверенно приближались, а потом стало ясно, что "козел" уже перерезал беглецам путь.
     - Очень странно, - процедил сквозь зажженную сигарету Сонин, - на таких колесах не уйти... Как будто они специально. Все - взяли их! Вот козлы...
     - Так, военный, давай отсюда быстро!
     Сонин обернулся. Рядом стоял старший группы спецназа. Он говорил совершенно спокойно, но Сонин понял, сколь неразумно было бы ему возражать. Однако сержант Сонин все же "дедушка", военный... Все - четырнадцать дней до приказа.
     - Товарищ старший лейтенант, - ухмыльнулся Сонин, - я на боевом посту.
     - Вот и ступай на свой пост, - спокойно возразил спецназовец, - в здание КПП. Видишь - идет задержание, попадешь под обстрел, а дома мамка ждет...
     Сонин видел: оба джипа встали - мутное дельце... Но ничего, здание КПП полустеклянное, и оттуда будет видно...
     ... В это же время в первом из джипов-беглецов Лютый обратился к водителю:
     - Все, встаем, а то еще пулять начнут сдуру...
     Разнося комья снега, у них на пути вырос "козел", и с обеих сторон их обхватили "форды". Сразу же из всех автомобилей появились автоматчики, а вот и тот самый майор, рыжий, Игнат о нем говорил...
     - Так, братва, - быстро сказал Лютый, - никаких резких движений! С этими ребятами шутки плохи. - Лютый нажал на клавишу стеклоподъемника, а сам подумал: "Сколько же народу ловят несчастного Ворона!" Стекло утонуло в дверце, Лютый спокойно смотрел на окруживших его людей.
     - Быстро выходи! - проревел майор Бондаренко. - Останавливаемся, и руки за голову! Шаг в сторону - стреляю!
     Лютый и водитель повиновались. Пассажиры второго джипа тоже неспешно выбрались из автомобиля.
     - Лицом к машинам! Стоять так!
     Их обыскали, у Лютого нашли пистолет.
     - У меня есть на него разрешение. - Лютый, не поворачиваясь, пожал плечами. - У охранников тоже. Сами понимаете - бизнес. А время нынче неспокойное.
     - Знаю я твой бизнес, - обронил майор Бондаренко.
     Тех, кого он искал, в автомобилях не было, но в первом джипе все заднее багажное отделение было завалено грудой каких-то вещей. Значит, там больше просто негде...
     Но все же майор Бондаренко развернул Лютого к себе и внимательно посмотрел ему в глаза.
     Лютый усмехнулся:
     - Мы с тобой, часом, не родственники? Оба рыжие, и я тоже иногда к незнакомым людям пристаю... Работа такая! - Лютый совершенно спокойно выдержал взгляд майора, улыбка не покинула его лица. - Так Лавреневы мы, брат, у нас все рыжие... А? Родственники?
     Ни один мускул не дернулся на лице майора Бондаренко, он продолжал смотреть Лютому в глаза.
     "Смотри, сынок, базарь, базарь, - говорил этот взгляд, - но я даю тебе последний шанс. Последний. А там уж не обессудь".
     - Где они? - голос майора почти перешел на шепот.
     - Кто? - также шепотом спросил Лютый.
     - Хорошо. - Бондаренко отвел взгляд, затем кивнул. - Дело твое. Я беру под прицел заднюю дверцу, а ты ее открываешь. Лично.
     - Да Бога ради. - Лютый удивленно пожал плечами. - Могу и капот открыть - движок пять литров. Только ключики-то верните.
     Один из слецназовцев протянул ему ключи, и тут же автоматчики вскинули оружие. Лютый неспешно обошел машину, потом, насвистывая, остановился, взялся рукой за пенал запасного колеса:
     - Так я открываю?
     - Открывай!
     - Но, надеюсь, у твоих бойцов все в порядке с нервами? Я не хочу, чтоб меня какой-то психопат завалил.
     - Открывай!
     Лютый какое-то время тыкался в замок ключами, словно не мог найти подходящий, и тихо комментировал свои действия: "Собака... Черт, не тот..."
     - Ты что, - Бондаренко уже был на взводе, - решил резину тянуть?
     - Машина новая, - спокойно возразил Лютый. - Если такой быстрый - давай сам.
     Затем задняя дверца открылась - груда каких-то чемоданов, какие-то нелепые тюки, ковровая дорожка...
     - Вытаскивай все.
     - А за порчу имущества кто ответит? - Лютый подцепил носком своего дорогого ботинка комок снега и откинул его в сторону. - Не май месяц... Или это грабеж средь бела дня?
     - Вытаскивай!
     - Что погубит Россию, - глубокомысленно изрек Лютый, - так это вековое бесправие перед лицом властей... Ты как считаешь, брат? А?
     Лютый извлек ковровую дорожку и бросил ее на снег, чемоданы, тюки - автомобиль был пуст. Майор Бондаренко смотрел на лежащую перед ним груду вещей, затем поднял глаза.
     - Сука, - процедил он. - Так...
     Все пятеро пассажиров больших американских джипов лишь вежливо и спокойно улыбались.
     - Какого же хера вы убегали, товарищ Лавренев? Или господин Лавренев?
     - Тебе виднее, брат. - Лютый еще больше расплылся в улыбке. - Я техосмотр не прошел. Бабок - кормить всех ментов - у меня нет... Человек я небогатый. Думал - сорвусь. Ну ладно. - Лютый подвинул ключи. - Выписывай штраф, и мне пора... Или как?
     - Вот они, товарищ майор! - раздался голос. - Вон!
     С правой стороны, там, где сосны ближе подходили к бетонному ограждению объекта "Л-III", на опушке леса появились два лыжника. Один шел уверенными быстрыми шагами, второй - с трудом, пошатываясь, стараясь не отстать. "Успели, - подумал Лютый, - слава Богу, успели... Смог я потянуть время. И высадили их в правильном месте".
     - Ах, суки... - Майор вдруг полоснул Лютого испепеляющим взглядом и одновременно, словно отдавая должное шутке, улыбнулся. - Суки... - Но в следующее мгновение он уже не тратил время на эмоции - перед ними было снежное поле, а лыжники уже приближались к дорожке, а потом сотня метров и КПП... Майор посмотрел на "уазик" и тут же перевел взгляд на иномарку Лютого. - Ключи! - выдавил майор. - Быстро, сука!
     И вот тогда улыбка сползла с лица Владимира Ильича Лютого и беззаботная чудаковатая веселость ушла из его взгляда. Нет больше глуповатого рыжего мужичка, словно и не было его вовсе.
     - Моя машина, что хочу с ней, то и делаю! - проговорил Лютый жестко. И он вдруг взял да и закинул ключи далеко в снег. - Надо тебе, сам и ищи... Мусор херов. Выкуси!
     Второй раз за этот очень неудачный день майору Бондаренко говорят "выкуси". Ну что ж, теперь он выкусит. Майор Бондаренко, быстро выдохнув, нанес Лютому серию молниеносных ударов.
     - Ах ты, падаль!
     Это был удачный симбиоз восточных единоборств с русской классической школой самообороны без оружия, и секундой позже лицо Лютого уже представляло собой кровавое месиво. Последний из серии ударов был нанесен в "отключающую" точку, все перед глазами Лютого поплыло, и он тяжело осел на колени. В это же мгновение прикладами автоматов спецназовцы выключили охрану Лютого - удары были быстрыми и страшными, и вся работа заняла не более двух секунд.
     - Я тебе выкушу, падаль, - произнес майор Бондаренко, почти не разжимая губ.
     Все! Майор Бондаренко уже забыл об этом развязном рыжем криминале. Но кому-то еще сейчас придется выкусить за все это говно сегодняшнего дня:
     - Быстро в "козел"! Два бойца и... - Он кивнул. - Карпов. Бегом! - И уже тихо добавил:
     - Сейчас, сейчас выкусим... Сейчас они выкусят у меня Карпова.
     Все внутри Лютого наполнилось ватной шуршащей пустотой. Он получил очень серьезный и опасный удар и как бы находился в пограничном состоянии - его сознание балансировало, нужно было немедленно заставить легкие наполнить кровь кислородом, но центры нервной деятельности находились в заторможенном состоянии. Лютый куда-то проваливался, и тогда его обступал хор голосов, затем он возвращался и в эти мгновения видел Стилета и Зелимхана - они уже почти достигли дорожки. Лютый улыбнулся: "Давай, Игнат, давай, брат..." А потом сознание сжалилось над ним, и он впал в забытье. Но в самый последний момент, перед тем как отключиться, Лютый почему-то увидел Игната с его Кристинкой на руках.
     "Моя девочка... Мои дорогие..." - мелькнуло в голове у Лютого, и его окутал мрак.
     Стилет и Зелимхан приближались к дорожке, когда "козел" рванул с места по снежному полю им наперерез.
     На КПП объекта "Л-III" видели приближающихся к ним лыжников, но и видели, как проводилось задержание каких-то преступников. У старшего лейтенанта, командующего группой спецназа, были четкие инструкции - он поступал в распоряжение капитана Воронова, конвоирующего сейчас заключенного. Здесь два лыжника, следующих один за другим. Может ли заключенный добровольно бежать за своим конвоиром? Плюс группа захвата, задержавшая сейчас два джипа, несется им наперерез. Но все же...
     - Подъем, бойцы, - скомандовал старший лейтенант, - готовность...
     Стилет и Зелимхан бежали уже по обочине дороги, до КПП оставалось не более ста метров, когда "козел" выбрался на шоссе. Он тут же развернулся и, забирая колесами подтаявшую слякоть, понесся за лыжниками. Майор Бондаренко видел появившуюся на КПП группу спецназа и понял, что капитан Воронов направляется именно к ней. Ага, значит, поддержку тебе прислали, капитан... Что ж, будем играть ва-банк.
     - Задержание особо опасных преступников, - произнес он в громкоговоритель. - Прошу оказать помощь!
     ВЫКУСИ? СЕЙЧАС ВЫКУСИМ...
     А потом он обратился к своему снайперу:
     - Карпов - огонь на поражение! Первый - чеченец, успеешь - обоих.
     Старший сержант Карпов тоже видел группу спецназа. "Чуть ли не "Альфа", - мелькнуло у него в голове. К тому же Карпов был неглупым малым, всегда беспрекословно подчиняющимся и готовым к выполнению любой работы, но... Сегодня они целый день делают что-то не то. И Карпов слышал: на физическое устранение капитана Воронова и заключенного пришел официальный отбой. Недоразумение? Да, на недоразумение можно было бы все свалить там, когда они брали джипы с конторой Лютого. Там, но никак не здесь, на глазах у профессионалов. Карпов обязан выполнить любой, даже преступный приказ, но есть в Уставе одна зацепочка... Плюс он просто не хочет участвовать во всем этом дерьме. И Карпов решился:
     - Я прошу вас дать мне письменный приказ, товарищ майор.
     - Что?!
     - Письменный приказ.
     - Ты что, сынок, сошел с ума?! Ошалел? Нет у меня времени на эту х...ю. Я приказываю - огонь на поражение.
     - Так точно! - спокойно возразил Карпов. Он понял, что это все, крест на дальнейшей совместной службе. Майор Бондаренко для многих чуть ли не отец родной. Но сейчас они делают полное дерьмо. - Я прошу письменный приказ.
     Майор Бондаренко горько посмотрел в глаза Карпову - черт, а ему всегда нравился этот парень, может, чуть больше других...
     - Ты об этом пожалеешь, сынок, - устало проговорил Бондаренко.
     Карпов, Карпов... Слабак - он никогда не станет настоящим профессионалом, хотя очень способный был пацан. У майора Бондаренко вовсе не вызывает удовольствия то, что ему приказано сделать. Но он это сделает. И вот в этом вся разница. Хорошо, сынок, что ты не прокололся в более серьезный момент... Что ж, я все сделаю сам...
     Ворон и Зелимхан были от них не более чем в тридцати метрах, больше медлить нельзя. Майор Бондаренко вытащил пистолет и передернул затвор.
     - А теперь плавнее, - обратился он к водителю.
     Ни Стилет, ни Зелимхан никогда не узнают, чем они обязаны старшему сержанту Карпову. Майор Бондаренко открыл окно и спокойно прицелился - расстояние близкое, промахнуться невозможно, но бить надо наверняка. Он автоматически выдохнул, задержал дыхание и плавно спустил курок. Отдача, пистолет дернулся. Еще раз. Еще. И еще. Все четыре выстрела в цель, и одно попадание - точно в область сердца. Отлично! Все! Все это дерьмо закончено. Ставим точку. И хрен с ней, с обидой, по большому счету, до Воронова ему никакого дела нет. И в этом тоже разница, Карпов, тоже разница, сынок... Спецоперация завершена - Зелимхана бросило вперед, неплохо бы контрольный в голову, но чревато... Ладно уж, а сейчас - снова громкоговоритель и эту бодягу о задержании особо опасных преступников и просьбу о помощи. О, группа спецназа очухалась, бежит навстречу... И Воронов остановился, оборачивается... Вот как, обыграл я тебя, капитан, все же обыграл...
     - Стой, - проговорил майор Бондаренко, - выходим и быстро к ним. Воронова - задержать.
     Зелимхан лежал, уткнувшись лицом в кашицу из снега. Четыре пулевых отверстия дымились в его казенной куртке из плотной ткани. Стилет тут же склонился над распростертым на земле чеченцем - как угодно, но только бы больше не стреляли, он обязан не допустить стрельбы, - закрывая его своим телом и подняв руку. В руке ничего не было. К ним приближалась группа спецназа, и Стилет понял, что это свои. Тот самый старлей, о нем предупредил Дед. Стилет обернулся - майор Бондаренко и трое автоматчиков бежали по дороге. Почему они не били из "Калашникова"?
     - Не стреляйте, - попросил Стилет. Он понял, что обе группы будут здесь одновременно.
     - Задержание особо опасных преступников! - кричал майор Бондаренко.
     Все же почему они не били из "Калашникова"? Тогда - все, конец. Но это был звук пистолетных выстрелов... А ты игрок, майор Бондаренко. Значит, "особо опасных преступников"... Зелимхана тебе мало, решил еще и со мной разобраться, голубь... и это после того, как Деду удалось все остановить. Похоже, чеченец прав, в этой истории совсем другой след. Пристрелить бы тебя, суку, да можно от своих пулю схлопотать...
     И группа спецназа, и люди Бондаренко были уже в нескольких шагах от них, и все происходило очень быстро. Ворон поднял вторую руку - только бы больше не стреляли, он сдается... Нога Зелимхана застряла в креплении широкой охотничьей лыжи, и Стилет почему-то подумал, что надо эту ногу освободить. Чеченец действительно никогда не ходил по нашему глубокому снегу. Обе группы окружили их, на мгновение повисла молчаливая пауза.
     - Спасибо за помощь, - быстро проговорил майор Бондаренко. - Я руковожу задержанием.
     Старший группы спецназа кивнул майору и тут же перевел взгляд на пулевые отверстия в казенной куртке Зелимхана:
     - Почему вы стреляли?
     - Особо опасные преступники, задержание любой ценой...
     - Мне казалось - не было необходимости...
     Стилет поднял голову и посмотрел на старшего группы спецназа - не торопись, парень, а то ты действительно окажешь ему (ИМ?) помощь.
     - Старший лейтенант, я - капитан Воронов. Удостоверение в нагрудном кармане. Спокойно: я опускаю руку за удостоверением.
     Майор Бондаренко сделал шаг вперед:
     - Так точно! Капитан - соучастник и организатор похищения заключенного... Карпов, наручники. Старлей, я благодарю, дальше мы разберемся сами.
     - Одну секундочку, товарищ майор. - Старший группы (его палец покоился на спусковом крючке автомата) следил за Стилетом. Вот в руке Стилета оказалось удостоверение, вот он раскрыл и, убедившись, что старший ознакомился с ним, быстро закрыл книжечку...
     - Не препятствуйте задержанию... - начал майор Бондаренко.
     И тогда Стилет произнес:
     - Товарищ старший лейтенант, я приказываю вам арестовать этого человека.
     - Что? - Майор Бондаренко в недоумении сделал шаг назад.
     - Арестовать за попытку срыва спецоперации, - спокойно закончил Стилет.
     Вскинутое оружие тут же обратилось на группу Бондаренко:
     - Есть, товарищ капитан.
     - Старлей, - взревел майор Бондаренко, - да ты у меня под трибунал полетишь! Капитан Воронов - соучастник...
     - Товарищ майор, прошу сдать ваше оружие. - Старший группы говорил тихо. - И не делайте глупостей. - Взгляд старшего лейтенанта вдруг сфокусировался на груди майора - по его камуфляжу бежала светящаяся точка, затем она остановилась. Ровно в области сердца. Майор Бондаренко понял, что это за золотистая муха бегает по его форме, - на лбу мгновенно выступила холодная испарина. - Вы и ваши люди находитесь под прицелом снайперов.
     - Ты у меня ответишь за это, - выдавил майор.
     Стилет осторожно перевернул Зелимхана - лицо чеченца было очень бледным - серо-белым, как и этот начинающий таять снег вокруг. И почему-то Воронов вдруг принялся делать ему интенсивный массаж сердца - он что, с ума сошел? Четыре попадания...
     - Твоя охота закончена, майор... А я тебе говорил, что пять минут - это море времени. Просто море времени.
     - Что ж, Воронов, - устало улыбнулся майор Бондаренко, протягивая пистолет, - хорошо смеется тот, кто смеется последним. - И он кивнул на лежащего на сыром снегу пленника. - Операция закончена. Через пятнадцать минут твоему старлею позвонит ваше же начальство - проблема исчерпана, все утрясли. И нечего улыбаться, никто не превышал полномочий... - И майор снова указал на Зелимхана. - Ты еще говорил, что не получал официального отбоя, помнишь? Правильно?! Так вот - я тоже ЕЩЕ не успел получить официального отбоя... Так кто будет смеяться последним - неизвестно, Воронов.
     И тогда Зелимхан застонал. Майор Бондаренко в недоумении вскинул брови, затем перевел взгляд на Стилета:
     - Что это еще за говно? - И в следующую секунду догадка, очень нехорошая, в которую лучше было бы не верить, мелькнула в удивленных глазах майора. - Нет, - выдохнул он. - Не может быть...
     - Все верно. - Игнат спокойно улыбнулся. - Приходит в себя. Бронежилет. Всего лишь кевлар. А почему вы не стреляли из автомата? Спокойно, майор, без глупостей, точка лазерного прицела все еще под твоим сердцем...
     Залимхан открыл глаза.
     Игнат посмотрел на него, кивнул головой и тихо произнес:
     - С возвращением, бледнолицый. Сейчас дышать станет легче...
     А потом старший группы, отдавая честь, произнес:
     - Товарищ капитан, все готово. Борт ждет вас.

Самолет

Четверг, 29 февраля
15 час. 03 мин. (до взрыва 1 час 57 минут)

     Мальчик поднял солнцезащитную шторку на иллюминаторе, опущенную мамой, пока он спал. Таким было солнце после выстрела? Таким или еще более красным? Там, во сне, когда Чудовище настигло его, но потом вдруг все изменилось... И впервые в этом сне появился папа, и папа выстрелил. Прямо в Чудовище, разрывая его сердце, разрывая стены Лабиринта, и вот - таким было солнце? Таким или еще более красным?
     Теперь мальчик знал что-то.
     И это страшное объявление, сделанное красивой тетей стюардессой, объявление о том, что самолет вынужден возвращаться в Москву, потому что им не дают посадки (а что значит "не дают", мама?), объявление, так перепугавшее многих пассажиров, - и мама очень побледнела; мальчик увидел, что она тоже боится, но боится прежде всего из-за него, и мальчик подумал, что папа выстрелил и вот теперь мама возвращается, так вот, это объявление самое настоящее вранье! Мальчик не понимал, что означают слова "контрабандный груз", произнесенные красивой тетей стюардессой, но знал, что возвращаются они вовсе не из-за этого. Потому что здесь, рядом с ними в самолете, притаилось Чудовище, и пока оно спит, но скоро проснется - густой удушливый запах багряного полыхающего заката все более усиливается, - проснется и сожрет всех, кто летит вместе с ними. И язык этого Чудовища называется ОГОНЬ, и желудок его называется огонь, и самолет возвращается именно из-за этого. Контрабандный груз? Может, так красивая тетя называет Чудовище? Она ведь знает о нем, знает и очень боится. Но она красивая и пытается улыбаться, чтобы никто не догадался, что контрабандный груз - самое настоящее вранье.
     Но мальчик знал что-то.
     НИТЬ, КЛУБОК НИТИ. ИЛИ КАТУШКА.
     НИТЬ НАДО СМОТАТЬ - ОНА ЗНАЕТ ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА.
     Этот сон про Чудовище был последним, и больше никогда он не повторится. Папа выстрелил, и, может быть, он убил Чудовище. А может быть, скоро, уже очень скоро, там, в темном чреве самолета, в своем пропитавшемся сладковато-тлетворным запахом логове, проснется Чудовище и язык его будет называться "огонь"... И мальчику надо с кем-то поговорить об этом, с кем-то, кто бы ему поверил. Не с мамой, нет, она еще больше перепугается. Но с кем-то, кто бы ему поверил и кто, мальчик теперь это знает наверняка, тоже находится здесь, в самолете.
     Несколько последних дней мальчик ощущал какой-то невероятный подъем. Ему казалось, что вот-вот - и что-нибудь произойдет, очень значительное и... радостное. Вот-вот - и папа окликнет его... Или он встретит кого-то и отыщет наконец выход, ту самую дверь, несущую избавление.
     Но ничего не происходило.
     Ожидаемая мальчиком радость (путь из Лабиринта?) ускользала, избавление, до которого, казалось, всего лишь один шаг, словно насмехалось над ним, звало - вот я, рядом, смелее, лишь протяни руку, видишь, символов становится все больше, иди, следуй за мной, но потом все рассыпалось, будто с мальчиком играли в какую-то жестокую игру. И теперь, в довершение ко всему, о его проблемах стали догадываться окружающие. Потому что раньше это был лишь сон, кошмарный сон, где его настигало Чудовище, оно становилось все ближе, мальчик все отчетливее видел его контуры и ощущал его зловонное дыхание, ночная погоня, где исход схватки был предрешен и лишь утреннее пробуждение все еще отодвигало развязку. Но об этом знали только мама и бесконечные люди в белом, доктора с внимательными глазами безумцев, пытающиеся ему помочь. Но их вопросы лишь удивляли мальчика, и часто он с трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться прямо в их кабинетах, окрашенных в пастельные тона, - нет, право, в помощи нуждались сами эти люди, потому что они считали его сумасшедшим, психом, а в их мире все люди делились на психов и психиатров, но мальчик никогда не был частью их чокнутого и весьма печального мира. Они не знали и никогда бы не поверили в то, что в мире существует Чудовище, превратившее этот самый мир в незримый Лабиринт, в незримый, пока ты не вошел в него и не оказался в самом его сердце. Поэтому никакие самые известные доктора мальчику не помогут. Ему не поможет никто, кроме... быть может, его самого и тех, кто знает о Лабиринте. И все более охватывающее мальчика ощущение радости говорило о том, что они (кто? мальчик не понимал этого) рядом, что сейчас за следующим поворотом откроется выход из Лабиринта, и события последних дней складывались во все более яркие символы. Кто-то, кого он обязательно узнает, поможет ему смотать клубок ниток, но... все еще ничего не происходило. А о его проблемах стали догадываться окружающие.
     И в общем, здесь нет ничего удивительного, особенно после того, что случилось в школе.
     Мальчик ходил в частный колледж, и его маме это стоило 800 долларов в месяц. Это было несколько больше, чем во многих подобных колледжах, и это было той самой причиной, по которой большинство учащихся и их родителей просто распирало от бурлящей, маслянисто-самодовольной и с трудом сдерживаемой гордости. Нет, мы должны оставаться в рамках приличий, все должно оставаться в рамках приличий - это основной закон нашего заведения. Ведь вокруг нас находится множество детей, чьи родители не в состоянии позволить себе подобный частный колледж, они недостаточно упорно работали (а работать надо очень упорно - ворк хард - фраза, усвоенная мальчиком с первого класса) и недостаточно воспитывали своих чад. Потому что, если честно признаться, наш колледж не просто какая-то коммерческая лавка, нет, ребенок должен пройти собеседование, весьма жесткое собеседование, и, говоря начистоту, лишь только мозги позволят вашему малышу стать студентом нашей скул.
     Конечно, вслух не стоит говорить о некоторой элитарности, можно лишь покивать головами, но вы абсолютно правы - лишь мозги чад и их родителей, способных выкладывать за начальные классы по 800 долларов, открывают двери нашего учебного заведения. Но уж если мы приходим к выводу, что ваш товар отменный, то и за нами не заржавеет.
     В классах - мальчик ходил уже в четвертый, потому что у него-то с мозгами полный порядок, и можем вас уверить, дорогая наша мама, ваш парень является гордостью нашего колледжа, но об этом тоже вслух говорить не принято, ибо все должно оставаться в рамках приличий, - в классах не более восьми - десяти человек, с первого класса инглиш, английский, со второго обязательный японский и с четвертого, по желанию, еще какой-нибудь европейский язык. Эстетическое воспитание - музыка, живопись, кино - все в виде игры, физкультура, свой бассейн, аэробика для девочек и карате для мальчиков, зимой - горные лыжи, самые блестящие педагоги по основным предметам плюс трехразовое домашнее питание (отметьте - домашнее, боюсь, что и по субботам и воскресеньям вам придется готовить для ребенка что-нибудь из нашей кухни), восточный уклон нашего колледжа, погружение в восточную культуру, в иное созерцание мира и расширение представлений малыша о сущем (знаковая система мышления, другая вербальность и т.д. и т.п.)... И конечно, самое главное - наши пять школьных автобусов, настоящих желтых скул-басов, заберут ваше чадо в восемь тридцать утра и вернут к семи вечера накормленным, сделавшим все уроки и уже отдохнувшим, так что полный цикл, а после семи ребенок абсолютно свободен.
     И вот в этом роскошном учебном заведении и преподаватели, и школьные друзья начали догадываться, что у мальчика проблемы.
     - Костик, иди-ка сюда, что это ты весь сияешь? - спросил его несколько дней назад учитель японского языка. - Скажи честно, случилось что-то очень хорошее? Мама подарила новую "Супернинтенду"?
     Мальчик смутился. Он действительно не знал, что случилось, что происходит и хорошо ли это. Хорошо ли, что сегодня утром он чуть не выпрыгнул из школьного автобуса, потому что увидел на улице одного человека... И ему показалось...
     По пути он наступил на ногу Маше Кудряшовой:
     - Ой, какой же ты все-таки слон, - насупилась Маша, а мальчик с этой новой и непонятной ему улыбкой смотрел в окно, но автобус уже проехал, и никакого человека на перекрестке не было...
     - Вот, еще и улыбается, - не успокаивалась Маша, а мальчик посмотрел на нее, как будто увидел впервые, и, еще более расплываясь в улыбке, вдруг произнес:
     - Ой, какая же ты красивая, Машка.
     - Вот дурак-то, - прыснула Маша Кудряшова краснея, и, довольная, уселась на свое место.
     Потом ощущение радости стало нарастать, и, когда мальчик шел к школьным дверям, он почему-то был уверен, что именно за ними находится выход из Лабиринта и именно там его ждет человек... с серо-голубыми, как выцветшие джинсы в заплатках, глазами. Мальчик не знал, что это за человек и существует ли он на самом деле, но улыбка, совершенно беспричинная и потому, наверное, ненормальная, занимала уже половину его лица. И даже баба Наташа, их школьная нянечка, очень добрая, - наверное, это был единственный человек в частном колледже, которого любили все без исключения, - глядя на него, поинтересовалась:
     - Что, Костик, радуешься утреннему снежку?
     И вот теперь Дмитрий Михайлович, учитель японского, возможно, и любимый преподаватель мальчика, но только, к сожалению, у него нет серо-голубых глаз, спрашивает то же самое...
     - Да нет. - Мальчик честно посмотрел в глаза учителю японского языка и тут же соврал:
     - Мама сегодня сказала, что довольна моими отметками и поэтому отпускает меня в нашу готовящуюся поездку в Диснейленд на весенние каникулы!
     - Вот и чудесно, - улыбнулся Дмитрий Михайлович. - Разве это не замечательно - провести каникулы со своими школьными друзьями, да еще не где-нибудь, а в самом Париже? Рад за тебя, Костик, и поздравляю, только передай маме, что она сама должна сообщить нам об этом. А теперь пошли на занятия.
     В их классе, да, говорят, и в других классах тоже, была заведена некая игра - каждый должен был вырезать собственноручно из ластика-стерки свой личный штамп. Иногда это называлось гербом. Маша Кудряшова вырезала профиль девочки с распущенными кудряшками - ходили слухи, что это за нее сделали родители, а может, просто отдали работу на заказ, уж слишком тонким и четким получилось изображение, - и теперь все ее вещи: тетради и даже учебники - были проштампованы личной печатью; у Славика Огурцова был достаточно безыскусно вырезанный огурец - но ему проще, с такой-то фамилией, имелись и более сложные работы: цыплята, вылезающие из яиц (у Цыплаковой), какие-то дурацкие собачки, котики... Мальчик никак не мог придумать свой символ. Очень не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что он оказался в Лабиринте, хотя подобный знак соответствовал его состоянию лучше всего; фамилия его была самой обычной и не предполагала ни котиков, ни собачек, а вырезать просто свои инициалы - совсем уж неинтересно... И вот сейчас, на уроке японского языка, после того отрывка, что прочитал Дмитрий Михайлович, мальчик вдруг все понял... Кабинет японского языка был со вкусом и стильно оформлен - в уголке, отгороженном от остального пространства, небольшой сад камней, карликовые восточные деревья на фоне свисающих табличек с иероглифами, желтая повязка (мальчик видел такую на фотографии японского летчика, машущего рукой перед вылетом), приколотая к знамени Страны восходящего солнца, хризантема - символ царствующей династии, макет чайной церемонии и самурайский меч, скорее всего ненастоящий, но все равно в целях безопасности подвешенный достаточно высоко... Сейчас внимание мальчика привлекала именно желтая повязка, даже не сама повязка, а то, что на ней написано...
     В начале урока, после церемонии приветствия, Дмитрий Михайлович всегда зачитывал им какого-нибудь японского автора или любого другого автора, пишущего о Японии. Сейчас перед ним лежала довольно объемная раскрытая книга. Учитель поднял глаза и улыбнулся (мальчик подумал, что он не знает больше никого, кто бы имел подобную улыбку - так, наверное, улыбаются люди, говорящие на загадочном языке, который они учат).
     - В прошлый раз, - проговорил учитель, - я прочитал вам стихи замечательного японского поэта Басе. Признаться, ваши рассуждения об услышанном меня очень заинтересовали, и мы еще вернемся к этому в ваших письменных работах. Да-да, было действительно много неожиданного... - Дмитрий Михайлович несколько сдвинул от переносицы очки в тонкой металлической оправе. - А сейчас я хочу вам прочитать кусок из другого автора, принадлежащего, так сказать, совсем иной, западной культуре... Прошу тишины и сосредоточенности.
     В классе воцарилось молчание, все взгляды были устремлены на учителя, лишь мальчик как завороженный смотрел на желтую повязку...
     - Костик... - Учитель улыбнулся. - Константин. Видимо, аудитории (почему-то Дмитрий Михайлович да и все остальные называли классы только аудиториями; и вообще в их частном колледже был заведен свой особый язык) придется подождать, пока вы не убедитесь, что так неожиданно привлекший ваше внимание объект - всего лишь знамя, и позволю себе напомнить, висящее на этом самом месте больше двух лет...
     - Да-да, извините, - покраснел мальчик, - мне просто показалось, что...
     - Что оттуда вылезет Кинг-Конг! - закончила за него Маша Кудряшова.
     Легкий смешок прокатился по комнате. Учитель еще больше расплылся в улыбке:
     - Теперь, надеюсь, аудитория выполнила свою сегодняшнюю норму по развлечениям и мы можем приступить к работе. - Снова полная тишина. И голос учителя:
     - Спасибо... Ну что же, вот этот отрывок... "По нагорьям, избравшим, вслед за Верденом, оттенки, а не цвета, по письму, источающему учтивость и не ведающему преувеличений, по садам, где вода и камни значат не меньше, чем зелень, по рисованным тиграм, в которых сквозит не тигр, а какой-то древний прообраз, по дороге чести "бусидо", по памяти, бредящей клинками, по мостикам, рассветам и храмам, по музыке - роду безмолвия, по чуть слышно шепчущим толпам я представляю себе твой облик, Япония. В этот тончайший из Лабиринтов..." - Учитель поднял голову и повторил, снимая очки:
     - В этот тончайший из Лабиринтов...
     Мальчик почувствовал, как у него забилось сердце - сейчас оно выпорхнет из груди. Лабиринт! Ну конечно же, вот она дверь, эти два знака, два иероглифа на желтой повязке! Они тоже знают выход из Лабиринта, как и клубок нити... Сейчас, сейчас... Надо только их совместить, надо понять, найти точки их соприкосновения, и тогда это произойдет...
     - Сейчас! - вдруг закричал мальчик. - Это ведь означает "Священный ветер"?! - Мальчик не понял, как его правая рука поднялась и указательный палец оказался нацеленным в желтую повязку.
     - Банзай! - хихикнула Маша Кудряшова.
     Снова легкий смешок.
     - Костик... Аудитория! - Дмитрий Михайлович с недоумением посмотрел на мальчика. - Костя, что с вами сегодня?! Мне казалось, что прочитанный текст вызовет у аудитории что-нибудь еще, кроме желания выкрикивать воинственные лозунги времен императора Хирохито <Хирохито - император Японии, правивший во время Второй мировой войны.>. Костику и Маше Кудряшовой придется задержаться после урока. А пока, надеюсь, всем удастся сдержать свой боевой пыл и позволить аудитории перейти к обсуждению прочитанного текста. - Учитель хлопнул в ладоши. - Ить, нить, санк...
     - Ить, нить, санк...
     Учитель сказал: "Раз, два, три...", только на преподаваемом языке. Сие означало, что с этого момента аудитория (да, заметьте, именно аудитория, а не что-нибудь еще) должна перейти только на японский язык и без разрешения учителя ни одного слова по-русски... Так Дмитрий Михайлович воспитывает самурайский дух. Мальчик вдруг почувствовал, как все внутри его словно оборвалось, и ощущение, что вот-вот случится нечто необыкновенное, чудесное, это ощущение рассеялось. Мир вокруг стал тусклее и словно сократился в размере. Самурайский дух... Мальчик вдруг впервые подумал, что так нравящийся ему учитель японского языка, возможно, тоже сумасшедший, как и бесконечные врачи со своими нелепыми вопросами. Одни пытаются вылечить, другие учат, но все делается с одной-единственной целью - чтобы он стал похож на них. Чтобы вся аудитория стала похожа на них. Ить-нить-санк... "Священный ветер"...
     Но все же одно ощущение осталось. Ощущение, что он должен вырезать эти два иероглифа с желтой повязки, что именно они станут его символами... По крайней мере до тех пор, пока он не выберется из Лабиринта. "Священный ветер"... Что это? Как в прочитанных на прошлом уроке стихотворениях Басе это может означать все, что угодно. Таков он, изучаемый язык... Я представляю себе твой облик, Япония. Этот тончайший из Лабиринтов...
     Мальчик извлек из кармана маленький складной швейцарский нож (перочинный ножичек), параллелепипед резинового ластика и принялся за работу. При этом лицо его выражало полную сосредоточенность на уроке: надо быть крайне осторожным, иначе ему помешают выполнить работу, очень-очень важную работу. Потому что он опять ощущает прилив того необыкновенного чувства, и только бы губы, готовые расплыться в счастливой улыбке, не выдали его. Мальчик, спрятав руки за край парты, быстро вырезал два знака, два иероглифа. "Священный ветер". Как и в стихотворениях Басе, это может означать все, что угодно...
     Желтая повязка, солнечная хризантема - "Священный ветер"... "Священный ветер" - эти два знака смогут ему помочь. Знают ли они выход из Лабиринта? Нет, скорее всего нет. Они... они сами не победят Чудовище, но они что-то значат. Как указатель на развилке дорог, но прочитать его надо очень внимательно. И ощущение радости, опять переполняющее мальчика, подсказывает, что он прав. Он прав, и у него просто нет другого выхода. Или правы сумасшедшие врачи, и в полярном мире психов и психиатров мальчик заделался просто психом, обычным таким, нормальным шариком за роликом, радующимся куску желтой тряпки и двум закорючкам, чего-то там значащим для людей с учтивыми, загадочными и непроницаемыми улыбками из страны, где живет Солнце. Или - где восходит Солнце?! Наверное, все же так. Потому что живет оно на небе. Но иногда оно может жить внутри таких вот мальчиков, у которых, вполне возможно, шарики заехали за ролики, или, что, наверное, совсем уже безумно, переселять этих мальчиков к себе. И ощущение радости становится уже катастрофическим, сейчас, сейчас что-то произойдет... Эти два знака... Они не смогут победить Чудовище, но они... укажут ему нить,
     НИТЬ. КЛУБОК НИТИ. ИЛИ КАТУШКА.
     НИТЬ НАДО СМОТАТЬ - ОНА ЗНАЕТ ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА.
     Которая поможет отыскать путь. А потом мальчик вдруг понял, что ему не надо ничего вырезать перочинным ножичком из полоски ластика. Ему не нужны никакие штампики, милая игра, принятая в их великолепном частном колледже. Там, где восходит Солнце и где оно живет, ему все это не пригодится. Ни цыплятки, вылезающие из скорлупы, ни собачки, ни котики... Такие общепринятые трогательные правила, радующие детей и их родителей. Штампики... он не сможет взять с собой. Он возьмет только эти два знака. Куда?
     Что значит, где живет Солнце? Почему-то эти вопросы показались сейчас совершенно неважными. Мальчик опять как завороженный уставился на желтую повязку. Да-да, мальчик видел такую, повязанную вокруг головы японского летчика, собирающегося в очень дальний путь. Летчик тоже следовал дороге чести "бусидо", и, если бы у мальчика был папа, если бы папа сейчас был рядом, он научил бы его этому. Он научил бы его отличать одно от другого. Но проблема заключалась в другом. Если бы папа был рядом, мальчик еще очень долго не узнал, что в мире живет Чудовище, сжирающее всех, кто о нем догадывается. Но нет, папы не может НЕ БЫТЬ совсем, он там, глубоко внутри, где живет Солнце, и он не оставит мальчика одного, не бросит его в беде. Потому что сейчас произойдет что-то необычное, волшебное, эти два знака... Уже происходит... Он услышал:
     - КОСТИК...
     Мальчик вдруг замер. Крик радости чуть не взорвал его изнутри, но это ощущение было очень тонким, и любой пророненный звук мог оказаться разрушительной грубостью, оставалось только вслушиваться, как живая радость входит в него, и ждать, не повторится ли это снова. Кто-то, уже следующий дорогой чести, КТО-ТО с серо-голубыми выцветшими глазами... Неужели лишь показалось? Нет, конечно же, нет. Его позвали. Его ждут, вполне возможно, что там, за дверью. Значит, он должен уйти отсюда. Немедленно уйти из комнаты, важничающей и гордящейся тем, что она - аудитория. Штампики... Уйти и больше никогда не вернуться, потому что его ждут.
     - Правильно? - громко спросил мальчик у двух иероглифов, у двух знаков на желтой повязке, и знаки вдруг осыпались веселыми небесно-голубыми искорками. И это показалось? Мальчика ждут, и поэтому пора уходить. Двери нужны для того, чтобы их открывать. Там, за ними, Мир неизмеримо больше, там другие звуки, и там ждет нечто чудесное. Двери нужны для того, чтобы уходить. Мальчик поднялся со своего места, он еще раз посмотрел на два знака - их надо было хорошо запомнить. Потом взгляд его упал на большой фломастер, ярко-красный маркер - это вполне подходящий цвет. Багряный, полыхающий закат, и два знака, которые надо запомнить. Мальчик протянул руку и быстро взял фломастер. Вполне возможно, что в его движении было нечто необычное - раздались легкие смешки (шарики за ролики?). Но это сейчас не важно. Абсолютно не важно. Двери нужны для того, чтобы уходить. Потому что все настоящее начинается там, за ними, а не в этой скорлупе аудитории, где уже все, тихонечко похихикивая, подумывают о шариках, заехавших за ролики. Мальчик двинулся между партами к выходу. Живая радость просвечивала сквозь его улыбку, и о чем-то рассказывающий учитель вдруг замолчал, остались лишь легкий смех и слова "Конечно, правильно! Кинг-Конг уже вылез!" Маши Кудряшовой. Снова смех, какая-то реплика учителя - что-то вроде "Костик, что с тобой? Куда ты?", но все это сейчас не важно. Мальчик быстро прошел через дверь и закрыл ее за собой. Аудитория взорвалась новым приступом смеха, вот и прекрасно, значит, он их повеселил. Мальчик сделал еще несколько шагов, его обступила тишина школьного коридора. Потом он увидел те же веселые небесно-голубые искорки, бегающие по двери в кабинет рукоделия.
     ЭТО ОН? ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА?
     Сейчас, сейчас мальчик откроет эту дверь и увидит человека с серыми глазами. Или папа окликнет его. Избавление, заждавшаяся его радость!
     Мальчик толкнул дверь и зажмурился. Солнце может ослепить, а сердце в его груди сейчас может взорваться. Сейчас он откроет глаза - и увидит выход из Лабиринта, увидит человека, которого он ищет, долгожданное избавление...
     Вместо этого он увидел катушку ниток.
     Он открыл глаза и увидел пустой кабинет рукоделия и прямо перед собой огромную катушку белых ниток, установленную на автоматической швейной машинке. Здесь чему-то учат наших девочек? Его опять обманули? Глупости! Он прекрасно знает, что нет. Катушка ниток, и веселые искорки бегают сейчас именно по ней. Мальчик сделал несколько шагов, ощущая, что все вокруг: столы, швейные машинки, оверлоки, стены кабинета, увешанные симпатичными плакатиками, - все расплывается, оставляя его один на один с катушкой белых ниток. Мальчик протянул руку, взялся за стержень бобины, снял катушку, пристально глядя на нее, сердце его продолжало бешено колотиться, а руки, наверное, сами знали, что делать. Ярко-красный фломастер, маркер, багряный полыхающий закат и эти два знака, два иероглифа, их надо соединить. "Священный ветер"... Мальчик держал вертикально перед собой катушку, а потом, с силой нажимая фломастер, нанес на нее два ярко-красных знака:



     "Священный ветер"...
     И в это же мгновение небесно-голубые искорки стали пульсирующим сиянием, а притихший, словно испуганный кабинет рукоделия начал наполняться звуками - чужими, опасными и мощными. Стены, привыкшие лишь к милому щебетанию и писку швейных машинок, услышали голоса людей, умеющих смеяться, и рев авиационных двигателей, а катушка вспыхнула ослепительным светом. Мальчик уже больше не зажмуривался, он не отводя глаз смотрел на то, что держал в руках - живой пульсирующий СВЕТ, тело РАДОСТИ, проникшей в каждую клеточку его существования. Он словно чувствовал струи солнечного ветра, входящие в него веселыми вибрациями. Радость умыла его до чистоты сияния, не оставляя места ночным страхам, где Мир выстраивался в Лабиринт, а потом мальчик ощутил, что находится за гранью восторга. СВЕТ... Это был свет солнца, полыхающий внутри его, маленького мальчика, и свет солнца, живущего в небе. В какой-то момент ему показалось, что он не сможет вынести этого света, что он растворится в нем и что он очень бы этого хотел. Живой СВЕТ, лицевая сторона Мира, ВЕЧНОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ, дорога чести... Мальчик вдруг понял, что плачет и что этими слезами он мог бы проплакать вечность, отпущенную всему живому в этом мире солнечных мостов, а потом голос, позвавший его сюда, прозвучал где-то глубоко внутри, там, где живет солнце: "Это случится в небе..." Этот голос словно распахнул все заколоченные в мире двери, и мальчик увидел, как на самом деле громадно небо, и понял, что за этим Миром находится еще множество миров.
     Что? Что случится в небе?!
     И тогда словно прогремело:
     - Костик...
     Мальчик вздрогнул, и все кончилось, все внезапно прошло. Растворилось. Исчезло.
     - Да что с тобой сегодня такое?
     Все прошло. У него в руках лишь обычная катушка белых ниток с двумя ярко-красными иероглифами, и вокруг лишь притихший кабинет рукоделия. Почему все прошло? Что у него отнимают? Ведь только сейчас было. Совсем рядом. Мальчик обернулся - перед ним стоял учитель японского языка.
     - Что с тобой такое, малыш? - проговорил он мягко.
     От неожиданности мальчик выронил катушку, она упала на пол и размоталась. Дмитрий Михайлович ничего не слышал и не видел никакого сияния, и это хорошо, только сейчас он смотрит в растерянные глаза мальчика, все еще полные слез, и, наверное, о чем-то догадывается.
     - Ну что ты? - учитель с беспокойством посмотрел на мальчика, а потом вдруг глубоко вздохнул и улыбнулся (чудной улыбкой, но только у него нет серо-голубых глаз). - Ну, как ты, уже в порядке?
     - Да. - Мальчик благодарно кивнул. - Да-да... - И неожиданно без всяких переходов:
     - Дмитрий Михайлович, а что это значит - "Священный ветер"?..
     Учитель пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на упавшую катушку - верхний слой с иероглифами размотался, и катушка снова стала белой, а на убегающей по полу нити остались лишь ярко-красные пятна.
     - Именно это ты написал на ней?
     Мальчик кивнул.
     - Я видел. У тебя скоро день рождения?
     - Да. - Мальчик еще раз кивнул. - Только я очень не люблю дни своего рождения...
     - Я знаю, знаю, малыш. - Дмитрий Михайлович подошел ближе и мягко обнял мальчика за плечи. - И я знаю, что ты очень тоскуешь...
     Какое-то время они стояли молча, а потом мальчик отстранился и уже окрепшим голосом повторил свой вопрос:
     - Что это значит? "Священный ветер"?
     Учитель смотрел на него - все слезы уже высохли, эти быстрые детские слезы. Учитель улыбнулся:
     - Для тебя это действительно так важно?
     - Мне кажется, что да...
     - Ну, хорошо. - Учитель, как бы соглашаясь с ним, прислонился к краю стола. Он почти уселся на стол, и мальчик отметил, что в другой ситуации этого никогда бы не произошло. - Во времена императора Хирохито, - тихо проговорил учитель, - во времена Второй мировой войны, в японской армии существовали особые летчики. Летчики-смертники, живые бомбы. Они назывались камикадзе. Так вот, эти два иероглифа с желтой повязки - "Священный ветер"... Таким был знак камикадзе... Мне неоднократно предлагали убрать повязку, но это часть истории, часть взгляда японца на Мир, такая же равноправная, как спокойствие чайной церемонии или стихи замечательного поэта Басе... Мы еще поговорим об этом, если захочешь...
     - Значит, "Священный ветер" - это камикадзе? - Мальчик поглядел на учителя широко раскрытыми глазами.
     Учитель кивнул. Мальчик, чувствуя неизъяснимый страх, перевел взгляд на нить. На размотавшуюся нить. Если катушку смотать, то на ее поверхности снова появятся два иероглифа. А пока с этой нитью что-то не так. С ней надо быть крайне осторожным, потому что там притаился какой-то обман. Крайне осторожным. Она может вывести из Лабиринта, если ее смотать, но может и обмануть. С удовольствием обманет. Мальчик снова посмотрел на нить. "Ну что ты? - как бы ухмыльнулась нить в ответ. - Все в порядке. Ты уже почти обо всем догадался". Нить надо просто смотать.
     Но за этой улыбкой таилось что-то очень опасное. И нечестное, как фига в кармане. Или как нож в перчатке. Скорее как нож.
     - Значит, ты хочешь, чтобы я стал камикадзе, - прошептал мальчик, все еще не в силах оторвать взгляда от нити, - или не я?! Кто-то другой?
     Нить продолжала лежать на полу. Только что ВСЕ было совсем другим, таким чудесным (свет, живая радость), и вот снова Мир превращался в Лабиринт, и вот снова... Нить продолжала лежать на полу, и мальчик был уверен, что зловещая ухмылка вовсе не исчезла.

***

     Вот так о его проблемах стали догадываться окружающие. Дмитрий Михайлович, конечно, никому ничего не рассказал, но тут не о чем особо рассказывать - мальчик, разговаривающий сам с собой (Кинг-Конг уже вылез!), мальчик, молча отправляющийся куда-то посередине урока по каким-то очень важным делам, требующим его немедленно.
     Больше всех резвилась Маша Кудряшова:
     - Костик, можешь пообещать, что на следующем уроке не выпрыгнешь из окна? Даже если вылезет Терминатор?!
     Мальчику все же удалось отговориться:
     - Знаешь что, Машка, я так вел себя на спор и выиграл вот этот ножичек (он показал всем свой новый швейцарский перочинный нож), а ты такого никогда не выиграешь...
     Но какие-то подозрения остались, а вечером учитель звонил маме и долго беседовал с ней по телефону. Мальчик в этот момент находился в своей комнате. Он, как это уже бывало не раз, положил на колени свою двустволку, то самое пневматическое ружье, стреляющее разноцветными шариками, только сегодня он не просто думал о папе. Он пристально смотрел на ружье - Дмитрий Михайлович и мама очень беспокоятся о его шариках, которые могут заехать за ролики, но проблема совсем в другом - в том, что они сами ничего не понимают, они не чувствуют приближающееся Чудовище и совершенно не представляют, как важно решить эту загадку. Ярко-красные, цвета багряного полыхающего заката (или цвета огня?), иероглифы на катушке белых ниток (а нить-то надо смотать!) и детское пневматическое ружье (почему папа тогда сказал, что в Лабиринте ему может пригодиться ружье? Или обязательно пригодится?! Или будет необходимо?! Зачем?). Нить, знающая выход из Лабиринта, - где, где она эта нить?! - и ружье, стреляющее разноцветными шариками. Мальчик не может пустить все это на самотек, потому что к тому моменту, когда и мама, и Дмитрий Михайлович, и все остальные убедятся, что он был прав, может быть уже поздно. Загадка... Или загадки? Нить и ружье. Тревога и успокоенность. Наверное, это действительно не одна загадка. Потому что когда он держит на коленях ружье, свою великолепную двустволку, воспоминания о нити не выглядят такими пугающими. Напротив, мальчик убежден, что он отыщет нить, смотает ее в клубок и найдет выход из Лабиринта. Ружье возвращает спокойствие и... живую радость. Ружье действительно пригодится в Лабиринте. Нить и ружье. Мальчик чувствовал, что каким-то странным, непостижимым и тревожным образом эти вещи связаны. Загадки. И то, что случилось в кабинете рукоделия, что почти открыло ему... выход, и тем страшнее стало, когда дверь захлопнулась. Может, ружье знает тайну нити? Нет, это все уже полная чушь! Загадки. Ответ уже очень близко, и состязание вот-вот завершится, только от того, кто успеет первым, на этот раз зависит очень многое. Да нет, будем честны: зависит все! А потом в аэропорту, проходя с мамой таможенный и паспортный контроль, мальчик понял, что Чудовище настигло его. И теперь оно находилось здесь, с ними, в самолете. А ответ? Мальчику казалось, что он уже знает некоторые слова, ну многие еще не слова, а отдельные буквы ответа, и ему необходимо об этом поговорить. Он знает с кем. Это еще не тот человек с серо-голубыми глазами, но он как бы мостик к нему (солнечный мостик?) и одна из букв ответа. Потому что те, кто его окружает, тоже беспокоятся о шариках, которые, вполне возможно, заехали за ролики, и они тоже, разумеется, ничего не знают. При чем здесь шарики?! И ролики?! Просто некоторым людям иногда ближе других удается подойти к краю... Чего?! Еще одна из букв ответа?!
     И сейчас мальчик поднял солнцезащитную шторку на иллюминаторе и смотрел на Солнце. Таким оно было? В этом последнем сне о Чудовище, когда папа выстрелил из ружья? Таким или еще более красным? Букв становится все больше, и состязание вот-вот завершится. Может, ему самому стоит пройтись по самолету и найти этого человека, пока мама вышла в туалет... А если он ошибается?
     - Привет, парень.
     Мальчик поднял голову - Чип облокотился о спинку кресла и улыбался:
     - Любуешься картинкой в окошке?
     Мальчик кивнул, а потом сказал:
     - Здравствуйте!
     - Она не особо-то меняется? Я имею в виду картинку...
     Мальчик снова кивнул - нет, он не ошибается.
     - И мне кажется, что ты догадываешься почему. Я прав, парень?
     Мальчик посмотрел в смеющиеся шальные глаза Чипа и чуть слышно проговорил:
     - Оно скоро проснется.
     - Кто? - Смеющиеся глаза вдруг сразу стали серьезными.
     - Я не знаю... Я называю это Чудовищем.
     Чип какое-то время внимательно смотрел на мальчика, потом перевел взгляд на соседнее кресло:
     - Позволишь присесть?
     - Конечно. - Мальчик хотел что-то добавить про то, что это мамино место, но передумал. - Присаживайтесь.
     И тогда зажглись световые табло - самолет начал снижение.

***

     А некоторое время назад Чип довольно весело выпивал в обществе братьев-телевизионщиков. Он уже давно понял, что происходит ЧТО-ТО не то и самолет вовсе не приближается к солнечной стране, которую Чип когда-то мечтал посетить, а потом посетил и не нашел там следов своих юношеских восторгов. Именно тогда Чип впервые почувствовал, что энтропия окружающего Мира переносится внутрь его, что Мир остывает и сокращается в размере, но в нем все же еще остались живые островки тепла. Один из таких островков Чип встретил на берегу моря, в некотором из бесчисленных белоснежных городков, окунувшихся в апельсиновые деревья и в звенящую синеву Средиземноморья. Городок этот располагался где-то между Валенсией и Аликанте, а островком был красивый семидесятипятилетний дед, сохранивший осанку тореадора, густоту волос, когда-то черных как смоль, а сейчас посеребренных, и коварную влюбленность в глазах, свойственную чародеям и великим поножовщикам. Когда-то в молодости дед был леваком, потом анархистом, участвовал в гражданской войне, но генералы, с ослепительными улыбками проливавшие кровь, как вино на веселой попойке, и умеющие умирать молодыми, уже давно не тревожили его душу, как и тени Франко, Гарсиа Лорки, Сальвадора Дали и многих других, великих и разных, встреченных им в жизни, давно не беспокоили его по ночам. Он владел небольшим чистым и светлым кафе, расположившимся на чудной, идущей вдоль бухты набережной, укрытой тяжелыми, шепчущими на ветру шапками высоченных пальм, и любил посидеть за столиком с поздним клиентом, посмотреть на море, за все его семьдесят пять лет так и не изменившее своего запаха, и поговорить о том о сем. Одним из таких поздних клиентов как-то оказался Чип - усталый и поссорившийся с шумной и пафосной тусовкой, с которой он отдыхал и снимал какой-то клип. Чип был зол и подумывал о том, что ему не мешает выпить пива, причем одну кружку он шарахнет сразу, а с другой посидит какое-то время в одиночестве.
     Чип зашел в кафе, бросил официанту:
     - Дос сербесса <Два пива (исп.).>! - И пошел занимать самый дальний столик, куда осенью в ветреную погоду долетали брызги прибоя. Сейчас лето полностью вступило в свои права, и бархат ночного моря был неподвижен, как черные крылья огромных уснувших бабочек. Испанский Чипа ограничивался возможностью сделать заказ в ресторане, договориться с проституткой или гостиничным портье, но Чип знал, что эти люди ценили, когда к ним обращались на их родном языке, и они нравились Чипу больше пафосной и шумной тусовки, с которой он приехал в их страну. Он быстро выпил кружку ледяного пива, набрал полные легкие морского воздуха и подумал, что с удовольствием просидел бы за этим столиком остаток жизни. И тогда, словно сотворившись из ночи, появился этот Дед. Он с улыбкой гранда или предводителя контрабандистов, обнажившей ровный и все еще безупречной белизны ряд зубов, поинтересовался, не помешает ли. Чип вообще-то хотел посидеть в одиночестве, но Дед был уж очень колоритен, и Чип решил, что общение с таким персонажем действительно не помешает. Далее Дед поинтересовался у Чипа, не француз ли он.
     - Нихт, - ухмыльнулся Чип, а потом добавил, - нон...
     - Дойчлянд? <Германия? (нем.)> - Дед посмотрел на Чипа и тут же отрицательно покачал головой. - Вэ ар ю фром? <Откуда вы? (англ.)>.
     - Фром Раша? <Из России (англ.).> - улыбнулся Чип. - Руссо...
     - Руссо?!!
     - Си, сеньор... Так точно...
     - Так точно, - повторил испанец. Казалось, он очень обрадовался. - Я немного говорю по-русски. Так точно. Именно так говорил мой друг (испанец имел сильнейший акцент, путал буквы: й-а-а ньемнохо говорью руссо, - но Чип понимал его, к тому же познания Чипа в испанском были значительно беднее). Испанцы помнят русских, и многие благодарны им за тридцать шестой год, правда, сейчас времена меняются.
     - Да, действительно, - согласился Чип.
     - У меня был друг, русский летчик, мы звали их "курносые"... Он погиб под Мадридом, когда уже распустили интербригады и поражение Республики стало неизбежным... Его звали Миша. Он говорил, что это - медведь. Русский медведь.
     - Наверное, так, - улыбнулся Чип. - Стало быть, тезка.
     - Тезка?
     - У нас с ним одно имя. Я тоже Миша. Михаил Коржава.
     И они познакомились.
     Они говорили долго, пока не перебрали множество тем - от корриды, фиесты и русских пельменей до секретов виноделия, где род Деда оказывается весьма преуспел; от работ Эль Греко и Веласкеса, возможности реставрации тоталитаризма в России до сумасшедшей архитектуры Гауди, которую Чип наблюдал в Барселоне и ее окрестностях. И чем больше они говорили, тем уютнее становилось Чипу и тем меньше ему хотелось покидать человека, чей род уже не одно столетие превращал виноградный сок в вино - Чип оценил молодой янтарный мускат и терпкое красное трехлетнее - и в чьих жилах скорее всего вместо крови пульсировало расплавленное Солнце.
     А потом Дед показал Чипу свою наваху с инкрустированным лезвием и блеснувшей, словно зрачок пантеры, канавкой - кровостоком. Дед сказал, что наваха досталась ему еще от отца. А Чип подумал, что он-то рос без отца и поэтому его наследство - лишь поиски утрачиваемого мужества. Чип твердо решил встать предстоящей зимой на сноуборд <Сноуборд - букв, снежная доска для катания с гор, достаточно экстремальный вид зимнего спорта (англ.).> или совершить затяжной прыжок с парашютом - эстетский бунт, он же паника перед нашествием Андротина, вернее, перед нашествием Вечной Бабы.
     - Я хочу выпить за вашу страну, - провозгласил Чип тост, - где не прошел... где не прошел бабизм.
     Дед его не понял. Чип пояснил. Дед пришел от этого в восторг.
     - Они у нас никогда не пройдут, - расхохотался Дед. Оба уже были прилично навеселе, и Дед погладил свою наваху. - У нас есть что передать сыновьям. - Потом он указал на стайку красавиц, потягивающих какой-то коктейль в ожидании заблудившихся в этой ночи кавалеров, его глаза хитро заблестели. - Но пасаран <Они не пройдут! - республиканский лозунг времен гражданской войны (исп.)>, амиго!
     - Но пасаран! - засмеялся Чип, и они выпили.
     А потом появилась Ирланда Мари Пасс, и Чип понял, почему "но пасаран". Дед, с гордостью поглядывая на нее, заявил, что Ирланда - его младшая внучка, приехавшая на каникулы со своими университетскими друзьями. Сейчас эта веселая компания, нарядившись группой поющих хитанос - цыган, возвращается с фиесты, бушующей в центре города, и, если Чип хочет, Дед может попросить их что-нибудь исполнить. Они хорошие ребята, а об усталости им думать еще рановато. Чип сказал, что будет им очень признателен - в какой-то момент ему показалось, что эти люди его родственники, что он - испанец и просто вернулся домой после долгого отсутствия. Алкоголь... И они запели. Чип услышал гитару, совсем непохожую на тоскующую по воле гитару российских просторов. На этой желтой земле, что смотрит в небо (бездонную синь неба? над всей Испанией безоблачное небо?!) огромными глазами, где безрассудство любви переплелось с пьянящей готовностью к измене, где из-за женщин готовы сражаться на ножах, навахах с инкрустированными лезвиями, для того чтобы на ближайшей фиесте менять подруг, не сожалея (как перчатки? так было в какой-то нашей песенке?), где ласка может быть беспощадной, а нежность в состоянии убить, и все это очень весело, - на этой земле была рождена совсем другая гитара. Чип растворялся в этой музыке, лучшая ночь за последние годы. Первобытная, забытая пляска и множество веков, целый слой, возможно, самой рафинированной культуры Запада в гремучей смеси с Востоком. Чип балдел - алкоголь, ритм фламенко, взорвавший мир до полноты бытия, Испания - расплавленное, выплескивающееся Солнце, и танцующая Ирланда Мари Пасс - юная девственница, Кармен, невинна, сладострастна, расточительна и недоступна... Ох, Дед, как же бы я хотел трахнуть твою внучку, а может быть, пить с ней молочный коктейль трубочками из одного стакана. Безупречность жеста - руки поднимаются к волосам и еще выше, пронзая звездный бархат ночи, и - парадоксально! - в глубине ладоней (Дед смеялся, когда Ирланда подавала Чипу вино, а потом они волокли его танцевать) живет тепло заботы или, быть может, уже осознаваемого материнства. "У южных женщин щедрые руки", - скажет Чип. Еще алкоголь, изящество породистой кобылицы, Тулуз-Лотрек, пришедший на память, к черту Тулуз-Лотрека! Чип балдел. Великолепный Дед, им есть что передать не только своим сыновьям! Чип не знал и поэтому не мог себе признаться в том, что он, наверное, влюбился. Просто-напросто влюбился, как это происходило, происходит и будет происходить с миллионами других людей. Он этого просто не знал. Чип был надежно защищен от всякой эмоциональной дребедени; он был циничен, весел, жесток и часто великолепен. Поэтому - просто потрясающий Дед, отличная вечеринка и живые, по-настоящему ЖИВЫЕ люди вокруг.
     Чип ошибался. Он понял это через несколько дней, когда Ирланды уже не было рядом. В очередной раз Чип оказался в постели с наскучившей ему белокурой певичкой, для которой они снимали здесь клип. Певичка была откровенной блядью, ненасытной самкой, трахающейся со всеми подряд на пути своей бестолковой звездной карьеры. Сказать, что это ей нравилось, было бы ошибкой, именно ошибкой, а не сильным преуменьшением. Она утоляла голод, неистовую жажду своего рехнувшегося бездонного влагалища, черной дыры, которую невозможно было наполнить. Чип знавал веселых девушек, искательниц секс-приключений, получающих удовольствие, как ценители от хорошего вина, и желающих испробовать нового. Но здесь, если Чипу стоит продолжить аналогию, была черная пьянка, дикий запой, иногда попахивающий болезнью. При своих весьма недурственных внешних данных она могла сделать карьеру супершлюхи, и музыкальные опыты, к чему она, кстати, не имела особых способностей, здесь были вовсе не обязательны. Хотя, по большому счету, ему на все это было глубоко наплевать: он получал свои денежки, "гонорар за предательство", как любил пошутить Чип, две недели съемок в Испании подходили к концу, и дальше свое путешествие в поисках вечного фаллоса она продолжит уже без него.
     Съемки завершились, они отметили это дело, прилично выпив всей компанией, вернулись в гостиницу перед рассветом, и Чип тут же завалился спать. А через какое-то время его извлекли из сладостного сна, который он тут же забыл, но извлекли не окончательно - Чип как бы находился в полусне, чувствуя легкую эрекцию и что-то горячее и влажное, ласкающее его пах. Чип решил не просыпаться. Потом он почувствовал ее руки, осторожно и умело освобождающие его от тонкой ткани летних плавок, и опять там, внизу, ее быстрый язык и горячие губы, влажный рот и снова язык. Чип почему-то озаботился вопросом, удастся ли ему кончить во сне, потом он вспомнил количество выпитого и подумал, что скорее всего нет, что, впрочем, абсолютно не важно. Чип решил, что будет очень интересно попробовать вот так: не просыпаться, предоставив возможность своей белокурой подружке действовать самостоятельно. Вероятно, она поняла предложенную игру, а может быть, в самом деле считая, что Чип пьян, решила позабавиться в одиночестве. Чип, чувствуя влажный и горячий рот, периодически впускающий в себя его член, приоткрыл глаза и увидел ее руку, медленно двигающуюся вдоль живота, проникающую между роскошных широко раскинутых ног и тонущую где-то там, в темноте. Она подалась вперед, ноги ее сжались и распахнулись снова, и тут же движения стали быстрее, и Чип услышал ее участившееся дыхание - горячая влага теперь буквально впилась в его тело. Чип улыбнулся этой самодостаточности и физиологичной конкретности, а потом улыбнулся снова, услышав ее тихий захлебывающийся стон и решив, что так она может задохнуться. Представляете - утром Чипа приводят в полицейский участок, потому что некая поющая русская пиз...а задохнулась, подавившись его членом. А потом появляется заголовок в газетах: "Будущая русская поп-звезда погибла от мастурбации и неудачной попытки минета с известным клипмейкером".
     Чип закрыл глаза и, протянув руку, коснулся ее головы, все еще продолжая оставаться в мягкой невесомости полудремы. Он не хотел просыпаться, лишь утопил пальцы в ее волосах и несколько выгнул бедра. Она почувствовала это, движения участились, сосущая жажда прорывалась низкими, почти грудными стонами. Эрекция стала сильнее. Чип ощутил ее пальцы, протяжную хрипоту вздоха и подумал об Ирланде. Она снилась ему только что... И какая-то ее часть продолжала оставаться с ним сейчас. Чип улыбнулся, не раскрывая глаз, и протянул вторую руку - у нее были роскошные волосы. Чип выгнулся сильнее и прижал к себе ее голову. Ответный мучительный стон, палец Чипа касается ее депилированного лобка, проникает глубже, во влагу, в горячие соки ее зовущего лона, стон - сорванный звук, и она, не разжимая пальцев, судорожно садится на Чипа, и в следующее мгновение он уже вошел глубоко в ее тело, так глубоко, что, может быть, он смог бы найти то, что осталось в сновидениях. Чип поднял руки, словно повисшие в воздухе, и коснулся ее налитых сосков, он сдавил их, сделав ей больно, мучительный стон или стон благодарности. Чип поднял руку, она поймала его пальцы губами - горячая сосущая влага накатывала волнами в такт движениям тела. Чип дотронулся до низа ее живота и еще ниже - она была вся мокрая... Породистая кобылица. Он взялся за ее бедра и беззвучно произнес: "Ирланда". И тогда, совершенно ошеломленный, Чип понял, что он влюблен, он не знал, кто она - Ирланда или та единственная женщина, которая была каждой из них и всеми ими сразу, но Чип находился в состоянии ВЛЮБЛЕННОСТИ, за которым уже совсем рядом начинается нечто тайное, и Ирланда лишь привела его в этот мир, древний и могущественный, состоящий из живой страсти, из живого и вечного ДА... Круп породистой кобылицы... Чип повернул ее к себе спиной и на мгновение замер, любуясь очертаниями, которыми мужчины любовались уже тысячи веков. Он чувствовал ее как никогда, но хотел проникнуть еще глубже, он слушал ее стоны и понимал, что это восхитительный забытый древний язык, он провел руками по спине, по выгнутым и крепким бедрам, начинающим дрожать, он поднялся, прижимаясь к стонущему телу, пахнущему зноем и миндалем, он впился губами в ее шею, и ему захотелось обнять ее со всей беспощадностью и нежностью, на которые только был способен. Потом, не выпуская друг друга, они повалились на пол, на мгновение все прекратив, на мгновение, ставшее бесконечным, а затем Чип прижал к себе ее бедра, ее спину, и его тело уже больше не знало усталости, и они тонули в собственных воплях, в муке, взрывающейся восторгом, и Чип не мог и не хотел всего этого прекращать, он видел танцующую Ирланду, стонущую сейчас в его объятиях, и слышал ритм, из которого произрастал плодородием Мир. Он был влюблен, он любил и наслаждался этой юной силой, совокупляющей его с утренней беспечной девой, и она продолжала дрожать и уже просто орала, обхватив его руками за голову, за ягодицы. Потом она ослабла, а Чип, и, может быть, тому виной был алкоголь, не мог и не хотел всего этого заканчивать, и уже давно был рассвет, а он продолжал, и она снова дрожала, и Чип знал о ее способности испытывать подряд несколько оргазмов. А потом, перед самым концом, Чип снова вошел в нее, услышав свой собственный мучительный стон, услышав ее крики, и они вместе одновременно утонули в чем-то огромном и оранжевом, словно это было Солнце, а потом она повернулась к нему и вся сжалась, и Чип услышал, как бьется ее сердце, и почувствовал ее запах - запах покоренного животного.
     Пауза и пустота, которую оба боялись наполнить.
     А потом, чуть позже, она прошептала:
     - Это же не правда, что я думаю?
     Чип посмотрел в ее огромные испуганные, неверящие глаза и почувствовал вдруг, что ему жаль ее и жаль себя, потому что сейчас что-то утрачивается и, возможно, больше уже никогда не вернется. Что у него спросили? У него спросили: милый, у нас сейчас был просто секс или нечто большее? Это нечто большее называется одним очень опасным словом... Так что у нас было?
     Чип улыбнулся и кивнул:
     - Да, не правда...
     - Я так и знала, - произнесла она. Потом улыбнулась:
     - Ты в кого-то влюбился, парниша? - Она весело провела рукой по его обнаженному телу, усмехнулась и вдруг, неожиданно вздохнув, вскинула свои огромные раскосые глаза и проговорила:
     - Больше никогда со мной этого не делай.
     Двери закрылись.
     Потом она усмехнулась и добавила:
     - Шучу...
     Чип больше никогда и ничего с ней не делал. Но он запомнил эту последнюю ночь в Испании. Тогда случилось ЧТО-ТО очень важное. Мир остывал, но в нем еще оставались островки тепла. Случилось что-то очень важное, что Чип сможет противопоставить остывающему миру. И сейчас, слушая этого странного мальчика, сейчас, на краю катастрофы, Чип думал о стюардессе по имени Жанна, и об этой последней ночи в Испании, и о неожиданной просьбе, переданной ему командиром экипажа, и о нити, знающей выход из Лабиринта. О катушке ниток, которые надо смотать.
     - Кому я должен буду о ней рассказать? - Чип посмотрел на мальчика. - Что это за человек?
     Но тот лишь пожал плечами. Потом, подумав, сказал что-то странное:
     - Его пока нет. Но я его обязательно узнаю.
     - Когда?
     Мальчик молчал.
     - Ты ведь знаешь, что у нас заканчивается время. Посмотри внимательно, может, кто-то из членов экипажа?
     Мальчик покачал головой:
     - Я его обязательно узнаю.
     - Когда?
     Мальчик молчал.

***

     Командир экипажа принял решение. Он не послушал бы никаких приказов и ни за что бы не пошел на такой отчаянный шаг, если бы его не убедили, что в создавшейся ситуации это решение - единственно возможное. У них совсем нет времени: топлива еще оставалось на пару часов полета, но им придется переходить на низкие высоты, а там расход топлива значительно больше - на высоте 2400 метров самолет начнет буквально жрать керосин. Сейчас они находились к западу от Москвы, вернулись и кружили в районе Ивановского на высоте 9600 метров. Здесь господствовали северо-западные ветры, штурман уже закончил все расчеты, и сейчас Центр управления воздушным движением "Москва-контроль", находящийся во Внуково и обслуживающий все аэродромы столицы, получил доклад об их готовности.
     Решение принято.
     Бортинженер убирает РУДы, ручки управления двигателями, в режим "малый газ".
     Штурвал - от себя!
     Стрелка вариометра <Вариометр - прибор, показывающий скорость снижения в метрах.> начинает падать вниз и застывает на отметке "8". Поднявшиеся спойлеры <Спойлер - воздушный тормоз на крыле, используемый при снижении.> не дают возможности самолету разогнаться быстрее. Воздушное судно начало снижение со скоростью восемь метров в секунду. Но это была вовсе не посадка.
     Самолет продолжал снижение. Чип знал, что ему пора идти к братьям-телевизионщикам и готовить камеру. Вскоре Чипу предстоит снять самый странный ролик в его жизни, может быть, лучший ролик. А баскетбольная корзина действительно оказалась установленной на носу лайнера, большого аэробуса "Ил-86". Чип посмотрел на часы - 15.32, скоро солнце пойдет к закату. Чип не знал, что так же скоро, через час двадцать восемь, может произойти еще одно событие, которое в состоянии сделать этот закат для него последним. И он также не догадывался, что из всех пассажиров, севших в этот самолет в чудном московском аэропорту Шереметьево-2, только ему и мальчику вскоре предстоит стать посвященными в эту тайну.
     Мама парня уже давно вернулась, но мальчик сослался на очень важный разговор, и, что удивительно, эта милая и очень даже ничего дама не приняла Чипа за извращенца-педофила. Она послушалась сына и на какое-то время поменялась с Чипом местами.
     - Хорошо, - улыбнулась она, а Чип подумал, что чертовски хороша у парня маман, - только не посвящайте его в тайны шоу-бизнеса.
     Мальчик, знакомя их, успел рассказать, что Чип снял много рекламных роликов, в том числе и тот, помнишь, про шоколад. Чип действительно гордился роликом "про шоколад" и считал его очень удачным; он знал, что фильм нравится детям, и рассказал об этом мальчику. Чип считал, что парню необходимо снять напряжение. Им всем необходимо было снять напряжение сейчас, когда стюардесса по имени Мамнадь объявила, что самолет начал снижение, попросила пристегнуть ремни безопасности и не покидать своих кресел, только никакой информации о том, что через столько-то минут самолет совершит посадку в таком-то аэропорту, далее не последовало. Ее голос звучал спокойно и дружелюбно, но было что-то, какие-то паузы, и, наверное, не только Чип почувствовал в них с трудом скрываемый страх. Даже веселящиеся в конце самолета братья-телевизионщики стали говорить вполголоса. А может быть, это просто заложило уши?
     Самолет продолжал снижение. Мальчик посмотрел на Чипа, а потом снова отвернулся к окошку. Чип вдруг заметил, что мальчик стал очень бледен. Чип уже давно увидел приближающуюся к ним черную точку. Потом точка выросла - черные хищные контуры. Это был очень быстро летящий вертолет, и Чип узнал его - "Черная Акула", лучший боевой вертолет в мире.
     Мальчик смотрел в окошко как завороженный, потом Чип услышал, как он прошептал:
     - Это началось.
     Чип склонился к иллюминатору:
     - Что началось?
     Мальчик продолжал наблюдать за вертолетом, Чип с беспокойством отметил, что его губы задрожали.
     - Что происходит, парень? - мягко спросил Чип. - Кто это?
     Мальчик глухо повторил свою фразу:
     - Это началось...
     А потом Чип услышал нечто странное, потому что губы мальчика прошептали:
     - "Священный ветер"... - И Чипа не столько удивила сама непонятная фраза, сколько то благоговение, с которым парень ее произнес.
     - Что началось? - Чип постарался, чтобы его голос звучал мягко и спокойно. Он ободряюще дотронулся до плеча мальчика. - Что это ты такое говоришь, парень? Что значит "священный ветер"?
     Мальчик оторвался от окна, вертолет продолжал двигаться параллельно с ними на безопасном расстоянии.
     - Я не ошибся, ты сказал "священный ветер"? - Чип попытался улыбнуться.
     Мальчик молчал. И тогда Чип понял, что в расширившихся глазах мальчика нет никакого благоговения, а лишь только самый настоящий панический страх.
     - Что это значит? - Голос Чипа вдруг стал хриплым. Спокойно, просто ребенок испуган и не стоит поддаваться панике. - А, парень?
     Мальчик тяжело выдохнул, но голос его окреп, и в нем появились отчаянно-металлические нотки. Но теперь уже настораживала вовсе не интонация, потому что мальчик совершенно отчетливо произнес:
     - Это значит КАМИКАДЗЕ.

Дискета и время пить чай

Четверг, 29 февраля
15 час. 42 мин. (до взрыва 1 час 18 минут)

     Уже полтора часа лейтенант Соболев "взламывал" дискету. Легкость, с которой та поддалась, настораживала, однако потом дискета начала открываться сразу на множество паролей, и Соболь понял, что не все так просто - ее записывал человек с совершенно другими, то что он называл "незаштампованными", мозгами.
     Сначала Соболь решил идти по самому легкому пути, предположив, что пароль - это слово, набор цифр или комбинация цифр и букв. Соболь воспользовался специальной "взламывающей" программой, и компьютер просто начал перебирать все имеющиеся слова, прямо и наоборот, возможные числовые комбинации - даты рождения, тоже наоборот, сочетания слов и цифр. Это был как бы самый примитивный уровень защиты, самый легкий путь, азы, и Соболь даже подумал, что вряд ли стоит тратить на это время. Как же было велико его удивление, когда дискета раскрылась и Соболь получил доступ при парольном слове "Шатой". Набор цифр оказался текстом из книги "Война и мир", издание Учпедгиза 1970 года. Шифровальщики быстро нашли числовой код - 1, 9, 7, 0. Соболь посмотрел на год издания - 1970-й - и почувствовал какой-то непонятный привкус во рту. Случайное совпадение? Все очень просто или же все очень и очень непросто. Он решил проверить слово "Шатой". По имеющимся у него данным, этот горный аул в 1944 году, после депортации чеченцев, стал называться Советское и был районным центром. Именно в родильном отделении больницы в Советском появился на свет Зелимхан. Потом, при Дудаеве, селению вернули прежнее название. Числовой код 1, 9, 7, 0, год издания "Войны и мира" - 1970-й, пароль - место рождения Зелимхана - Шатой... Их держат за дураков или над ними издеваются? Соболь почувствовал, что имеет дело с тем еще шутником. Он продолжил поиск и неожиданно получил доступ к следующему файлу при пароле "волк". Неплохое имя для файла. Ну да, это их знамя, волк по-чеченски "борз", этим словом себя называют дудаевцы. Их любимая надпись на стенах: "Волк всегда вздрючит шакала". Наши либо не отвечают, либо пишут, что и того и другого поимеет медведь. Русский медведь. Соболь проверил слово "волк" и получил информацию: "Привет, сегодня четверг, 29 февраля. Трудись, трудись, военный". Соболь усмехнулся и набрал слово "борз". "Похвально, что не брезгуешь языком врага", - ответил компьютер. Соболь закурил и в задумчивости уставился на монитор. Запустил программу дальше. Дискета начала открываться при паролях - названиях животных и птиц. При слове "орел" Соболь получил просто нецензурное ругательство, при слове "галка" последовала какая-то бесконечная галиматья из набора цифр, при слове "кролик" он получил текст из "Алисы в Стране чудес" и после обработки текста шифровальщиками имел следующую информацию: "Телефон спасения - 911. Поищи еще одного". Соболь все это добросовестно записывал - так или иначе, дискета, помимо множества ложных ходов, содержала достоверную информацию. Это следовало из правил игры, но теперь лейтенант знал, что имеет дело с очень оригинальным парнем. "Телефон спасения - 911. Поищи еще одного". Получается 9, 1, 1, 1 - и это тоже может быть четырехзначным кодом. Соболь понял, какая перед ним титаническая работа. Он должен вытащить из дискеты всю информацию, потому что именно там, посреди всей этой галиматьи, находятся его четыре цифры. Числовой код, который остановит бомбу. Но самое страшное ждет его впереди, когда, вычистив всю дискету и получив множество значений, ему придется выбрать одно-единственное. Да, они имеют дело с тем еще шутником. И шутник любит поиграть. Правда, ставку он предложил немалую - жизнь трехсот человек. Соболь в задумчивости смотрел на монитор - компьютер трудился, байт за байтом вытряхивая всю дискету.
     - Ну что, парень, поглядим, у кого яйца крепче?! - проговорил лейтенант Соболев и тут же почувствовал всю нелепость сказанного. Это все из дурацких американских боевиков, только перед ним сейчас вовсе не игра. Соболь вдруг отчетливо осознал, что имеет дело с сумасшедшим, с интеллектуальным маньяком, и что все это слишком сложно и не нужно для чеченских террористов, воюющих где-то в далеких горах и совершающих свои дерзкие вылазки на равнину. И причина не в классном программисте, хотя записано все весьма изящно, просто они действительно имеют дело с изощренным маньяком, затеявшим всю эту убийственную игру. Хотя, может, чеченцы просто заплатили какому-нибудь программисту с мозгами набекрень, какому-нибудь бесшабашному хакеру, а тот решил просто оттянуться, повеселиться на полную. Да, у этих ребят были все основания не волноваться за дискету - кстати, только что, при очередном пароле, на мониторе появилась эротическая картинка, примитивная, одни лишь линии.
     Соболь присмотрелся и выговорил:
     - Вот черт!...
     Второй партнер, несмотря на некоторую женственность и длинноволосость, оказался тоже мужчиной.
     - Это ты меня, что ли, имеешь в виду? - Соболь с силой затушил сигарету. - Мудак ты херов!... Точно маньяк.
     Маньяк... И маньяк знал, что эту дискету будут пытаться взломать. Но все же лейтенант Соболев был абсолютно спокоен. Ко всей этой информации должен быть ключ. Таковы правила игры. Иначе не стоило городить всю эту галиматью.
     Соболь посмотрел на часы. Он сможет отыскать ключ. Или понять, какая информация здесь действительно важна. Сможет. Рано или поздно. Только захочет ли время подождать его?

***

     Дед ожидал доклада. Группа ВоенТВ должна была доставить ему одну очень важную видеокассету, запись того, что сейчас происходило в воздухе. И как только эта кассета будет у него, он заставит "заячьи уши" вылезти из капусты и уже ухватит их так крепко, что они будут просто рады расколоться до основания жопы и посадить этот несчастный самолет.
     Дед ждал доклада и курил уже третью сигарету за сегодня и третью сигарету почти за два года, прошедших с тех пор, как он завязал с табаком. Вряд ли Дед нервничал. Подобные ситуации и их разрешение - это его работа, которую Дед любил больше всего на свете. Он понимал, что главное в его работе - это выполнение долга, но он также понимал, что выполнение долга - иногда последнее, что остается человеку, что так легче, как бы внутренняя система безопасности. Иногда выполнение долга удерживает тебя от необходимости оставаться один на один с тяжестью неразрешимых вопросов. Сегодня был горький день, один из самых горьких за последнее время. Поэтому Дед и курил третью сигарету "ЛМ", взятую у лейтенанта Соболева. Дед находился между молотом своих воспоминаний, где оставалось все - мужская дружба и офицерская честь, молодость, кодекс достоинства и братская взаимовыручка, и все это перечеркивалось одним словом "Любовь", может быть, преданная в эти минуты, но Дед находился между молотом Любви и наковальней выполнения Долга. От него требовался выбор. Дед уже все знал, но ему нужны были доказательства, и он ждал их.
     Дед затянулся, глядя на бегущую по сигарете змейку огня, оставляющую после себя лишь пепел. Через несколько секунд он докурит сигарету, но удивительно, сколько иногда могут в себя вместить несколько секунд. Дед вспомнил "Команду-18". Это было лучшее элитное их подразделение. Дед действительно знал, что они были лучшими. И сейчас он вспоминал лето 1992 года, захват автобуса с террористами в аэропорту Минвод. Удивительное место - рядом Кисловодск и другие курорты, просто райский климат, но в Минводах всегда самая дрянная погода на Северном Кавказе. Тогда все его мальчики были еще живы, все восемнадцать человек, хотя они провели уже много операций. Время приблизилось к пяти вечера, жара вовсе не собиралась спадать. Командование согласилось с требованием террористов - они уже получили самолет, и скоро к самолету должен был подрулить заправщик. Самолет и автобус находились на летном поле примерно в 500 метрах друг от друга, и все пространство вокруг просматривалось. Террористы требовали денег и возможности уйти с самолетом в Иран.
     Позже многие их коллеги будут ограничиваться Чечней, пиратской республикой, созданной Джохаром Дудаевым, пока в один из дней первый президент Ичкерии не выставит на городской площади головы сотрудников своих спецслужб - в наказание за сотрудничество с российскими спецслужбами в борьбе с воздушным терроризмом. В этой молодой республике будет немало беззакония, но ответ Российского государства окажется беспощадным, нелепым и кровавым. Самое страшное, что он окажется беспощадным и для своих, и для чужих и, наверное, для тех и других бессмысленным. Если, конечно, оставить в стороне совершенно конкретные интересы совершенно конкретных личностей. Но тогда, летом 1992 года, террористы еще собирались в Иран и требовали сумки долларов. Автобус - рейсовый "Икарус" - был захвачен ими в станице Зеленчукская, и их оказалось трое. По крайней мере на момент начала операции все в "Команде-18" были уверены, что имеют дело с террористами, вооруженными милицейским "Макаровым", двухствольным обрезом и самодельной бомбой. При любых резких телодвижениях противной стороны захватившие автобус обещали взорвать его, а в случае оттяжки времени - начать расправляться с пассажирами. Правда, чуть позже, когда уже автобус отрулили на летное поле, они выпустили беременную женщину и четырех малолетних детей, попросили сигарет и позволили доставить в автобус воду. Справлять естественную нужду несчастным заложникам приходилось там же, за автобусом. В нем оставалось тридцать четыре человека, в том числе молодые женщины и мужчины. Все это, помноженное на нестерпимую жару. Террористы вели себя сначала спокойно, потом грубо и нервно, потом, получив первые двести тысяч долларов из требуемого миллиона, снова успокоились, извинившись перед пассажирами за причиненные неудобства, рассказали что-то о своей священной борьбе и долге и в довершение ко всему выдали всем компенсацию - по сто долларов и обещали добавить еще. И позже оказалось очень сложным эти деньги у людей собрать - они к ним привыкли и считали честно заработанными за все испытания, что им пришлось пережить.
     Потом было другое... Все пространство летного поля просматривалось. По требованию террористов и заправщик, и "Икарус" должны были подрулить к самолету одновременно. Недалеко от них находился резервуар с дождевой водой. В случае активных действий они сразу же обещали взорвать автобус и расстрелять заправщик. Они были уверены, что такая масса керосина немедленно сдетонирует, что неминуемо будет означать катастрофу. И все же Дед решил провести операцию именно сейчас. Стилет, Макс и Рябчик укрепились на ремнях под автомобильным шасси, под днищем цистерны, причем Рябчик - ближе к передним колесам. Заправщик медленно двинулся к самолету, одновременно движение начал "Икарус". Пахло горькими степными травами, парами топлива и зноем. Обе машины достигли самолета. Какое-то время, словно чего-то ожидая или присматриваясь друг к другу, просто стояли. Потом передняя дверь "Икаруса" не спеша открылась и появился первый террорист. Это был пышноусый человек с загорелым лицом, крупной загорелой шеей и несколько обиженными глазами. Он спрыгнул на землю, обошел вокруг автобуса, а потом - заправщика, осмотрел кабину, кивнул водителю и отправился убедиться в том, что, как им и обещали, в самолете никого нет. Появившийся следом второй террорист - молодой бритый парень с быстрым пронзительным взглядом - позволил начать заправку, но время от времени подозрительно косился на водителя. Он был вооружен милицейским "Макаровым" и каким-то почти животным чутьем, подсказывающим ему, что тут что-то неладно. Как сообщили отпущенные женщины и дети, третьим террористом был полноватый длинноволосый человек с крупным шрамом, пересекающим лицо. Именно у него находилась бомба, и, как он заявлял, его рука была на взрывателе, и стоило лишь отпустить ее... Аэропорт словно замер, стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом далеких пирамидальных тополей за оградой. Потом на трапе, подкатившем к средним дверям "Ту-134", появился первый террорист, проверявший самолет.
     - Нормально! - бросил он.
     Бритый парень вдруг насторожился, уставился на заправщик, вслушиваясь, потом перевел взгляд на "Икарус" и кивнул - сейчас они начнут пересаживать заложников из автобуса в самолет. Парень снова настороженно оглянулся - что-то не дает покоя, хотя вроде бы все в порядке. Замеревшая под армейским БТРом "Команда-18" следила за ними, готовая в любое мгновение начать действовать. Дед видел в мощный полевой бинокль многократного приближения Стилета, отстегивающего ремни, потом, переведя окуляры, видел "человека-бомбу", выходящего из "Икаруса" вместе с заложниками, - тот держался в самой гуще, чтобы у какого-нибудь лихого снайпера не появилось искушение убрать его. Позднее Дед вернулся к Стилету и заметил, как тот сделал пальцами знаки, указав на трап и на "Икарус". Стилет кивнул, и все - они пошли.
     Происшедшее дальше заняло всего несколько секунд, но все же как много иногда могут вместить в себя несколько секунд. Рябчик выкатился из-под заправщика, через мгновение он был уже у трапа и начал вести огонь прямо сквозь ступени лестницы. Была короткая автоматная очередь. В несколько обиженных глазах пышноусого человека появилось удивление - трап под ним взорвался чем-то обжигающим и безапелляционно конечным, и выражение удивления так и не сошло с его лица, когда он, уже мертвый, скатывался по лестнице, возможно, ломая себе кости. Прыжку Макса - Дед это видел в бинокль и, любуясь им, улыбнулся, - наверное бы, позавидовала прима-балерина Большого театра. Бритый парень с "Макаровым" в руках даже не успел понять, что с ним происходит и что это за страшной силы удар обрушивается на него, вырубая сознание и желание сопротивляться. Он уже лежал, уткнувшись разбитым лицом в бетон аэродрома, обезоруженный и с заломленными за спину руками. А "человека-бомбу" этот сумасшедший Стилет оставил себе. Он вытащил его из гущи заложников стремительным движением. Они пролетели какое-то расстояние, но еще до приземления Стилет выхватил у него бомбу, нечто в кожухе со взрывателем от гранаты-лимонки образца Первой мировой войны, и закинул ее в открытый резервуар с дождевой водой. Бомба оказалась блефом или не сработал взрыватель. Все. Операция по освобождению заложников была закончена. Но, как выяснилось, не совсем. Потому что террористов оказалось четверо. Четвертый ничем не выдал себя до последнего момента, смешавшись с заложниками. Но когда Ворон склонился над обезоруженным "человеком-бомбой", четвертый террорист извлек такой же "Макаров" и передернул затвор.
     - Не надо! Не делай! - закричал "человек-бомба". Стилет обернулся. Ствол пистолета смотрел ему прямо в глаза. Никто не ожидал подобного поворота событий - операция завершена, и все вроде бы ясно. Этот шаг означал явное самоубийство. Но четвертый террорист решил прихватить Стилета с собой. Позже выяснилось, что полноватый человек со шрамом, "человек-бомба", был его отцом и вряд ли в действиях юноши был осознанный расчет. Его палец лег на спусковой крючок. Стилет, словно в замедленной съемке, видел, как палец начал движение - сейчас он вдавит курок и прогремит выстрел. Но еще до этого Макс прыгнул. Прыгнул так высоко, как он ни разу не делал до или после этого. Его полуботинок наотмашь впечатался в лицо юноши. Быстрые брызги крови. Безвольно разжатые пальцы. Пистолет, не совершив выстрела, падает на землю.
     - Сынок, - говорит "человек-бомба", и Игнат слышит его всхлипывания, - что ты наделал...
     Операция по освобождению заложников была завершена. Дальше за дело взялась милиция, и через пятнадцать минут Дед построил их у БТРа. Дед не любил лишнего пафоса.
     - Молодцы, парни. Спасибо. - Вот и все, что он им сказал. Рябчик посмотрел на часы. Без одной минуты пять.
     - Время выпить чаю! - пропел Рябчик, и все засмеялись.
     - Рябов, - усмехнулся Дед, - я не знал, что ты у нас музыкант.
     - Почему, товарищ генерал?
     - А что ты сейчас пропел?
     - Это наша, походная...
     - Ну?
     - Что, товарищ генерал?
     - И ты знаешь, что это за мелодия?
     - До-ре-ми-до-ре-до, - ухмыльнулся Стилет. - Музыкальное ругательство.
     - Правильно, Игнатик, - улыбнулся Дед. - А ты знаешь, что это значит? Я вот знаю радистское ругательство: ДЛБ. Надеюсь, расшифровывать не надо... А это?
     - По-со-си-за-лу-пу, - пропел Макс, и тут же все рассмеялись.
     - Да, я гляжу, у меня здесь целый хор Пятницкого. - Дед улыбаясь смотрел на Макса. - И поют, а вот Макс десять минут назад показал, что и танцуют...
     И снова все рассмеялись.
     - Так мы ж это, мы не про хрен, мы про чай, - ухмыльнулся Рябчик. Снова смех.
     - Отставить, Рябов... Ладно, думаю, что к пенсии этот поющий отряд разродится симфонией.
     - Так точно, товарищ генерал.
     - Хоть мы и не англичане, но уже пять, и чаю вы заслужили. Командуй, Макс...
     С тех пор время от времени Дед слышал от них этот напев. Пять часов. Время выпить чаю. Потом они его забыли, у них появилось множество других присказок - фенечек, по словам Макса. И сейчас Дед смотрел, как сгоревшая сигарета стала сначала пеплом, а потом и пепел сломался. Пора выпить чаю..
     Из всех его ребят только три человека ходили в детстве в музыкальную школу. Хотя, конечно, это мог притащить кто угодно, услышав на какой-то вечеринке. На заднике соболевской пленки была та самая мелодия... Пепел от сигареты сломался. У Деда был очень хороший музыкальный слух или слух классного радиста. Вот как сейчас это пригодилось. На заднике соболевской пленки был кто-то из его ребят - пепел от сигареты сломался, третьей сигареты, взятой у лейтенанта Соболева. Пепел...
     Это, конечно, мог быть кто угодно. Но из всей его "Команды-18" только три человека ходили в детстве в музыкальную школу. Задник соболевской пленки... Только три человека, и одного из них подозревать уже не в чем, потому что о мертвых либо хорошо, либо ничего. Оставалось двое. Пепел от сигареты сломался. Дед знал, что ему придется с этим согласиться - оставалось только двое. И одним из них был Стилет.
     Время выпить чаю...

***

     - Разрешите, товарищ генерал?
     Дед поднял голову - это был лейтенант Соболев, глаза его возбужденно горели.
     - Я закончил, товарищ генерал. У меня есть восемь вариантов четырехзначных числовых кодов.
     - Мне нужен один, - негромко произнес Дед. - Один. Понимаешь меня, Соболь?
     - Так точно. Только... На этой дискете больше ничего нет. Вся информация. Правда... есть еще один файл - девятый, но там какая-то галиматья из бесконечного набора цифр и редких букв. Сейчас шифровальщики трудятся, но скорее всего это ложный ход. Типа графической картинки...
     - Графической картинки?
     - Ну да - вот она. Так сказать, похабщина.
     Дед взглянул на картинку с совокупляющимися мужчинами, бросив:
     - Больные...
     - Ну так вот, - воодушевился Соболь, - скорее всего и этот девятый файл - ложный ход. Но у меня все записано. Птичий файл...
     - Что-что?
     - Птичий файл. Его имя "Галка".
     - Понятно. Послушай, Соболь, мне нужен твой девятый птичий файл. Мне сейчас придется отъехать, но будь на связи. Все, военный, иди, трудись. Мне нужна вся информация. Девятый файл...
     - Есть.
     - Ну, давай...
     Дед снова бросил взгляд на пепельницу:
     - Послушай, Соболь, дай мне сигарету.
     Соболь в удивлении вытаращил глаза, и Дед снова про себя усмехнулся.
     - Четвертая, товарищ генерал. Мы, конечно, не считаем, но уже с утра - четвертая.
     - Ничего, и это переживем.
     Лейтенант выглядел растерянным. Потом протянул Деду пачку:
     - Оставьте себе...
     - Ты что, парень, - улыбнулся Дед, - угробить меня решил? Ладно, давай, как уйду на пенсию, верну тебе блок.
     Дед снова закурил. Пепел. Пепел от сигареты. Соболевский "ЛМ" и Соболевская пленка. Время выпить чаю.
     Пепел сломался.

"Священный ветер"

Четверг, 29 февраля
15 час. 43 мин. (до взрыва 1 час 17 минут)

     Только что в коротких телевизионных новостях опять говорили об этом заминированном самолете. Наверное, все же правы те, кто утверждает о существовании обостренного женского чутья, особой интуиции. "Краповые береты"... Со времени разговора с Дедом Галина больше не расставалась с книгой мужа, она перечитывала знакомые страницы, пропускала целые главы, останавливаясь там, где за быстрыми буквами узнавала их друзей и чувствовала своего мужа. Потом она захлопнула книгу - последние пятиминутные новости были очень тревожными: лайнер заминирован на семнадцать ноль-ноль и вот-вот состоится какая-то очень важная пресс-конференция, обещают что-то сверхсенсационное. Пресс-центр ФСБ переполнен журналистами, и для всех информационных агентств судьба несчастного самолета стала новостью номер один на сегодня. На СЕГО-ДНЯ... А завтра? Завтра будут другие новости, все продолжится, все перетрется, поток бесконечен, только для кого-то все остановится сегодня, и в завтра информационные агентства последуют уже без них. Галина захлопнула книгу, она больше не могла читать. Заминированный лайнер... Связано ли это с местной командировкой ее мужа?
     "Галина, мы прорабатывали этот вопрос, и Игнат задействован в нем, но не больше остальных", - успокоил ее Дед. Успокоил? Произнес что-то, ничего при этом не сказав, она прекрасно знала подобную манеру. Местная командировка...
     "Игнат Воронов" - написано на обложке книги. Красные буквы на черной глянцевой обложке первой книги ее мужа. Почему-то сейчас эти буквы показались ей необычно яркими, словно они горели, словно пытались ей сообщить что-то. "Но может, действительно Дед прав и Макс прав - все будет хорошо, а я просто беспокойная дуреха". Галина посмотрела на прикрепленный к стене турник - ежеутренняя зарядка Игната начиналась с пятидесяти подтягиваний, стояния на голове и отжимания на пальцах... Потом - все эти нунчаки, звездочки, которые он метал в деревянную мишень, короткий японский меч-кинжал - катана, длинный самурайский меч. И его специальная библиотека и видеотека, а также множество художественного материала о самураях и вообще о Японии... Игнат говорит, что это самая удивительная и непостижимая страна на свете, но это его дело, и, пожалуй, это единственная любовь Игната, которой он не смог ее заразить. Воин-монах - для него это лучший путь мужчины, но она... она вовсе не желает, чтобы ее мужчина был монахом, а сейчас... в эту минуту, когда в небе кружит заминированный самолет, она очень не хочет, чтобы ее мужчина был воином. Галина подошла к маленькому письменному столу, он весь завален книгами и вороновскими рукописями. Здесь примерно за год, с бесконечными перерывами на местные и дальние командировки, был написан первый его роман "Краповые береты", а потом позвонил издатель, сообщив, что книга, возможно, станет бестселлером сезона. И самое удивительное, как Игнат отреагировал на эту новость. Казалось, что он совершенно не удивился.
     - Конечно, - сказал Игнат, - ведь книга хорошо написана...
     Вот и все - книга хорошо написана. Что это за пресс-конференция и что такого сенсационного на ней должны сообщить?
     Она снова бросила взгляд на письменный стол - сейчас Игнат работает над какой-то странной книгой, он почти никогда ничего не рассказывает. Но Галина знает, что там будет одна глава о японских летчиках, летчиках-камикадзе. Игнат показал ей архивные фотографии - летчик машет рукой перед взлетом, своим последним взлетом, прыжком в Вечность. Он улыбается, и глаза его уже видят Солнце, к которому он понесет себя. Галина слышала, что у летчиков есть тост - "чтобы количество взлетов соответствовало количеству посадок...". Но у летчика со старой фотографии другой путь, и на этом пути количество взлетов на один больше. Почему Игната так интересует эта тема? О чем он иногда думает, ее сумасшедший возлюбленный, что творится за сомкнутыми веками, за шторками его длинных, почти женских ресниц, о каких снах он ей никогда не расскажет? Он тоже видит Солнце? Галина не отдаст его никому, она хочет быть с ним всегда. Только... вряд ли он ее послушает.
     Эта глава так и будет называться - "Священный ветер". И когда Галина спросила почему, Игнат указал ей на желтую повязку: на архивной фотографии вокруг головы японского летчика был повязан желтый шарф, на нем, почти неразличимые, два значка, два иероглифа. Игнат написал их на бумаге и сказал, что это значит - "Священный ветер"...
     - Это что, их знак? - догадалась Галина.
     Она посмотрела на своего мужа и подумала, что хочет спросить его еще о чем-то, но поняла, что никогда не сможет этого произнести.
     - Да, - улыбнулся Игнат, - это их знак. Таким был знак камикадзе.
     Галина положила книгу на стол и повернулась к телевизору - скоро очередной выпуск новостей, и она должна посмотреть его. Информационный выпуск в 16.00, где новостью номер один будет заминированный лайнер, кружащий сейчас в небе, и, когда после заставки диктор проговорит слово "здравствуйте", этому лайнеру останется кружить меньше часа.
     Галина посмотрела на табло электронного будильника - только что на ее глазах число "15.43" стало числом "15.44". Она открыла верхний ящичек письменного стола и достала пачку сигарет "Кэмел". Как он курит такие крепкие? Галина спустилась бы в магазин и купила что-нибудь полегче, да только сейчас она не может покидать дом. Четвертая сигарета за последний час... Может, она действительно рехнувшаяся перепуганная дуреха?
     Галина достала из бокового кармана своих джинсов тонкую зажигалку "Крикет", прикурила, и снова ее взгляд упал на эту крымскую фотографию - самые красивые, самые загорелые и самые счастливые. Она, Игнат и Макс. Нет, не так - Игнат, она и Макс... Господи, что за глупости?!
     Галина повернулась к зеркалу - то, что она увидела, ей очень не понравилось. Вздохнула и проговорила:
     - Ну вот, перепуганные глаза на пол-лица...
     И тогда зазвонил телефон.

***

     В это же время раздался телефонный звонок в кабинете Деда.
     - Товарищ генерал, все в порядке, - сказали в трубке. - Она уже у нас.
     - Молодцом, - проговорил Дед. - Срочно ко мне!
     Потом Дед набрал номер своего старого боевого товарища:
     - Толя? Еще раз привет тебе, дорогой. У меня есть кое-какая, скажем так, очень секретная информация относительно этого заминированного самолета. - Дед сделал паузу. - О-о-очень секретная... И прежде чем предпринять какие-либо шаги, я хотел бы показать ее тебе.

***

     А за сорок минут до этого со взлетной площадки объекта "Л-III" поднялся черный вертолет с хищными контурами - это была грозная боевая машина, несущая мощное вооружение и развивающая скорость до 650 километров в час. Вертолет мог выполнять фигуры высшего пилотажа и считался лучшим в мире - Черный бог войны, получивший название "Черная Акула". Только сейчас на его консолях не было полного вооружения - облегченная до минимума боевая машина несла на борту совсем другой груз, и ей предстояло выполнить задачу, прямо противоположную своему назначению.
     Еще через десять минут пилот "Черной Акулы" подполковник Рохлин увидел вдалеке серебристую точку.
     "Ну вот и они", - подумал Рохлин и произнес в переговорное устройство:
     - Все. Их наблюдаю. Выхожу на заданную.
     Получив разрешение, подполковник Рохлин повел машину вверх.

***

     А еще за какое-то время до момента, когда подполковник Рохлин повел свою машину вверх, некто в ведомстве Деда решил, что на человека по имени Михаил Коржава можно положиться. На борту заминированного аэробуса "Ил-86" находилась телевизионная группа, но его внимание привлек именно Михаил Коржава - известный ныне режиссер-рекламщик: он начинал как телеоператор, снимал в "горячих точках", не боялся лезть под пули и в свое время доставлял всем немало хлопот. Сейчас Михаилу Коржаве предстояло снять эксклюзив, такой эксклюзив, что для любого оператора это могло бы стать лучшими кадрами в жизни. Но для подобного деликатного дела требовался человек с железной психикой, человек, не подверженный панике, человек, уже не раз проявивший себя в экстремальных ситуациях, потому что ничего страшнее паники на борту заминированного авиалайнера быть не может. Вряд ли этот некто из ведомства Деда знал о баскетбольной корзине, установленной сначала вместо сцепки у взбесившегося локомотива, а потом на носу большого пассажирского самолета, и вряд ли он догадывался о том, что мир остывает, но в нем есть островки тепла, обнаруженные Чипом на краю катастрофы в самолете, несущем в себе бомбу, адскую машину, готовую взорваться на высоте 1600 метров или к пяти часам вечера. Но этот некто нашел такого человека - Михаила Коржаву. Именно он.
     Решение принято, и точка поставлена.

***

     Островков тепла было два - этот мальчик, рассказавший ему о нити, которую надо смотать, и распутный ангелочек с губами невинного ребенка - стюардесса по имени Жанна. Чип, слушая седеющего командира экипажа, был удивлен его просьбой, потом, подумав, заявил: минут через пятьдесят после начала полета он догадался, что с самолетом что-то не так. Чип сказал, что на борту есть некоторое количество далеко не глупых людей, обративших внимание на солнце, постоянно находящееся не там, где ему следует быть при нормальном полете на запад, и что информация о контрабандном грузе и возвращении в Москву была верным шагом, предотвратившим возможную панику, однако... он должен знать, что им угрожает. Если они хотят сотрудничать, то играть надо в открытую. Чип должен знать характер неполадки, насколько это серьезно - играть в открытую, и тогда он сделает все, о чем его просят.
     Он некоторое время смотрел на командира экипажа, затем проговорил:
     - У нас какие-то проблемы с шасси? - Но тут же сам отрицательно покачал головой и произнес:
     - Командир, давайте начистоту. Ситуация не совсем под вашим контролем, верно? Поэтому прослушайте мою информацию: на борту самолета находится мальчик, который что-то знает. Он всего лишь ребенок и не может сформулировать на языке взрослого то, что с ним происходит. Но возможно, он пригодится нам гораздо больше, чем мы все можем предположить. Он очень необычный мальчик, может быть, можно говорить об обостренном восприятии, может, о паранормальных способностях, сейчас не время и не место для подобных дискуссий. Командир, ребенок все знал с самого начала, и, когда мне передали вашу просьбу, я решил переговорить с ним. Он называет это Чудовищем. И он говорит, что скоро оно проснется. Еще он говорит, что знает выход. Поэтому давайте начистоту, командир. Ни шасси, ни контрабандный груз. Давайте честно - о чем идет речь?
     Командир экипажа какое-то время смотрел в насмешливые и несколько шальные глаза Чипа, раздумывая о том, что, может быть, внизу ошиблись: насмешливые глаза - это хорошо, тем более человек знает, что дела наши не в порядке, ну, пусть несколько шальные - выпил парень, но сейчас вроде бы в норме...
     И командир экипажа решился:
     - Ну что ж, в открытую так в открытую...
     - Все же вы собираетесь выставить меня на мороз. - Чип с улыбкой подталкивал его к откровенности. - На скорости, как вы выразились, минимальной, да?! Скорости заваливания? Это где-то триста кэмэ в час?
     - Двести восемьдесят.
     - Ну, успокоили. - Чип снова улыбнулся. - Я хоть должен знать, ради чего я так рискую цветом лица. Так о чем речь?
     Командир экипажа пристально поглядел в глаза Чипу и негромко произнес:
     - Речь идет о бомбе.
     Повисшую паузу командир экипажа и все присутствующие ощутили, словно она была чем-то живым, шевелящимся и очень опасным. Потом Чип ухмыльнулся, командир экипажа все еще не сводил с него глаз.
     - Так, - проговорил Чип, - ничего себе. - Он обвел глазами кабину, чувствуя бархатные крылья страха, овевающие его лицо, потом Чип остановился на стюардессе по имени Жанна. Островок тепла, распутный ангелочек - шелест крыльев почти исчез. Она очень боится, но она сможет... Чип снова почувствовал ком, подкативший к горлу, и следом запах страха, выдавливающийся из всех пор его тела... Этот паршивый предательский запах вечного поражения. Она сможет, и он сможет - значит, именно так, а не по-другому, через это. На мгновение Чип увидел кадр из своего фильма, кадр, где огнедышащий локомотив рушится в пропасть: так, а не по-другому. Чип взял себя в руки.
     - Ну ладно, рассказывайте все по порядку.
     Через пять минут Чип уже знал все о том, что с ними происходит, а еще через минуту он, уже совершенно спокойный, начал готовить к работе видеокамеру - если смотреть на мир через глазок видеокамеры, то забываешь, что тоже находишься по эту сторону фильма. Фильм должен состояться, а ты - лишь приложение к нему. И только это помогает в работе. Правда, порой атрофируется чувство опасности, вовремя не включаются тормоза, и - до свидания, мама. Чип был абсолютно спокоен. Он готовился снять фильм. Фильм и еще кое-что. Мальчик был прав, в Лабиринте нас поджидает Чудовище. Мальчик и еще кое-что. Мы разожжем огонь. Стюардесса по имени Жанна, чудесный распутный ангелочек. Она очень боится, но она сможет.

***

     Это была испытательная версия самолета "Ил-86", и помимо имеющихся на поверхности фюзеляжа пеналов, где когда-то располагались видеокамеры, снимающие эксплуатационное поведение отдельных узлов, над кабиной пилотов находилась куда более важная конструктивная деталь. Эта особенность делала аэробус похожим на некоторые транспортные модели самолетов, например "Ил-76", и эта особенность позволяла командиру экипажа надеяться, что сумасшедшее мероприятие, к которому они сейчас готовились, имеет хоть какой-то шанс на успех.
     Кода отклонения бомбы все еще нет.
     Это сообщение пришло с Земли, из Центральной диспетчерской службы, контролирующей все воздушное движение в районе столицы. "Москва-контроль" - движение на больших высотах, "Москва-подход" - движение на низких высотах. Все эти службы, вне зависимости от аэропорта, располагались во Внуково, оставляя их родному АДП <АДП - аэродромно-диспетчерский пункт.> лишь два этапа - "Шереметьево-посадка" и "Шереметьево-руление".
     Кода отклонения бомбы все еще нет.
     Это сообщение превратило сейчас Внуково в оголенный нерв, где напряжение нарастало с каждой минутой. Командир экипажа знал, что представители спецслужб давно уже находились там, рядом с диспетчерами, и было вызвано еще много различных профессионалов. Земля пыталась помочь, Земля делала все возможное, но кода все нет, и поэтому передача их самолета диспетчеру "Шереметьево-посадка" становилось делом все более неопределенным.
     А потом пришло это решение. Нет, Земля ни на чем не настаивала, и командир экипажа знал, что теперь окончательное слово за ним, но...
     - Виктор Алексеевич, ты пойми, дорогой, возможно, для нас это единственный выход. А потом, у твоего борта имеется астролюк, что сводит риск к минимуму. Пойми, возможно, это наш единственный шанс.
     Да, эта конструкционная особенность называлась "астролюк" - большой, открывающийся внутрь люк, который находился в передней части самолета, прямо над кабиной пилотов, поэтому командир решил рискнуть.
     - Подходим к заданной, - прозвучало в СПУ <СПУ - самолетное переговорное устройство.>.
     Командир экипажа посмотрел на показания высотомера - оставалось 200 метров, все правильно. Взгляд его еще раз пробежал по приборной панели - какое выставлено давление, ручка УКВ-2 - связь с Москвой, ручка УКВ-1 - связь с другим объектом. Он уже рядом, этот другой объект, и высота, которую им придется держать, тоже уже рядом.
     А потом в СПУ прозвучал голос второго пилота:
     - Вас наблюдаем.
     УКВ-1, связь с другим объектом установлена. И мы его наблюдаем, черный объект с хищными контурами.
     - Подходите на высоте две четыреста. - Голос второго пилота звучал совершенно буднично. - Выдерживайте скорость двести восемьдесят.
     2400 и 280.
     - Ну, все, началось, - проговорил командир экипажа. - Поехали, ребята.
     Чип находился здесь же, в кабине. На его лицо, обмазанное толстым слоем крема, была надета толстая маска, на глазах - великолепные и очень дорогие горнолыжные очки "Увэкс", вот как неожиданно понадобилась пижонская покупка плюс застегнутая на все молнии непродуваемая пуховая куртка фирмы "Салева"... Чип был экипирован, как выдающийся альпинист, - все это приобреталось в Москве за огромные деньги, и все это было обычным московским пижонством. Только сейчас этому снаряжению предстояло послужить своему истинному назначению - защищать человека, попавшего в экстремальные условия. Может быть, множество людей, попавших в экстремальные условия.
     Чип надел теплые варежки, взял профессиональную камеру "Сони", позаимствованную у братьев-телевизионщиков, проверил, как его слушаются пальцы, и снова почувствовал себя молодым сумасшедшим оператором, работающим с "горячими" репортажами.
     - Отлично, - проговорил сам себе Чип, - я готов.
     И губы его начали медленно растягиваться в довольно странную улыбку, которая очень бы не понравилась всем тем, кто выпер Чипа отдыхать и оказался виновником его сегодняшнего полета.
     Огромное красное солнце встало перед самолетом. На высоте 2400 метров всполохи этого солнца играли, отражаясь в прозрачных глазах Чипа.
     Чип улыбался.

***

     Огромное красное солнце приготовилось к своему падению за горизонт, завершив тем самым последний день зимы. Самолет начал разворачиваться к нему правым бортом, и тогда, словно вырвавшись из пылающего круга, появился быстро летящий вертолет с хищными контурами. Большой, серебристый и показавшийся мальчику ухмыляющимся лайнер и боевая машина, прозванная "Черной Акулой", начали сближение.

***

     Совсем другое солнце было сейчас перед глазами Стилета. Находясь в метрах трехстах от большого заминированного лайнера, на борту "Черной Акулы", Стилет смотрел на сидящего перед ним Зелимхана и видел совсем другое солнце. Это было маленькое холодное солнце того новогоднего утра, когда на улицах города Грозного погибала русская армия. Колонны бронетехники вползали на узкие улицы незнакомого города, часто без прикрытия пехоты, под сырым, пронизывающим ветром и вовсе не рождественским снегом - просто движущиеся мишени. И за ними бежали грозненские мальчишки, играя в известную всем игру "Чур мое!". Игнат тоже помнил эту игру по своему детству, и многие, находящиеся в тот день в новогоднем Грозном, помнили ее. Чур мое! Кто первый - тому и принадлежит. Для грозненских мальчишек взрослые приготовили особенную версию этой детской забавы. Они бежали за нашими танками, машинами пехоты и БТРами, они знали все подворотни в этом городе и иногда ссорились между собой, когда старший отбирал у младшего любимую игрушку:
     - Исса (или Ахмет, или Арсланчик), зачем сделал? А? Я бежал за этим танком с вокзала! Зачем сделал, а?! Чур мое!
     У мальчишек были в руках бутылки с "коктейлем Молотова", с зажигательной смесью, которыми они подрывали нашу бронетехнику. Потом сшибали с машин пулеметы, иное оружие и продавали взрослым на базаре. Чур мое! А негодный Исса, или Ахмет, или Арсланчик, подрывают мой танк, который я преследую аж с вокзала.
     Вот такие новогодние развлечения приготовили взрослые для грозненских мальчишек.
     ... Стилет прислонился головой к обшивке борта - он первый раз был пассажиром этой таинственной и грозной боевой машины "Ка-50" - "Черной Акулы". Стилет вспоминал свой разговор с Дедом, произошедший за некоторое время до новогоднего расстрела.
     - Павел Александрович, зачем вводить войска? Это будет мясорубка. Это будет народная война, хотя сейчас у сепаратистов есть поддержка незначительного меньшинства населения...
     - Решение уже принято, сынок.
     - Но ведь для этого есть специальные средства, зачем вводить войска? Устроим себе похлеще Афганистана...
     - Что я могу тебе сказать? - Дед покачал головой и печально вздохнул.
     - Для выполнения таких задач есть специальные подразделения...
     - Как ты сказал, сынок, - таких задач? - Дед посмотрел на Стилета и негромко проговорил:
     - Значит, на самом деле ставятся совсем другие задачи. - Он печально улыбнулся. - Да и в нашем ведомстве многие говорят: "А чего бы не повоевать? Надо покончить с беспределом".
     - Но ведь это самый безумный способ...
     Стилет вспомнил, как блестели глаза и загадочны были улыбки у многих перед началом событий. Да, в определенных государственных ведомствах люди посвящены в некую высшую тайну, они - профессионалы и знают, как на практике реализовывать интересы государства... Мудрые хранители высших секретов. Только на практике отвечать за выполнение этих решений пришлось совсем другим...
     Стилет бросил взгляд на Зелимхана. Тот сидел, положив руки на колени, голова его была опущена, он смотрел в пол. На люк, расположенный в днище вертолета, на люк, через который уже совсем скоро им придется уходить.
     Кто он, человек, сидящий перед ним? Черный пасынок войны, оголтелый, непримиримый? Что им движет? Чувство мести или обиженное самолюбие, авантюризм, хитрый и жестокий расчет, гордыня? Идейные соображения, национализм, униженные честь и достоинство, патриотизм, борьба за независимость своего народа? Священная война... Он на самом деле верит во все, что декларирует, или это, как говаривал все тот же незабвенный Дон Корлеоне, - просто бизнес?
     За прошедшие полтора года война стала совсем другой - многие к ней привыкли, а для некоторых война стала просто комфортной. Сначала существовала линия фронта, потом она исчезла. Кто-то торгует оружием и ездит к боевикам на шашлыки в "зеленку"... Кто-то мстит за убитого друга, и его уже не остановить - он пойдет до конца... У кого-то "отъезжает крыша", и он расстреливает гражданский автомобиль, семью с маленькими детьми... И ест детский шоколад. Линия фронта исчезла, но она проходит внутри каждого, кто там находится или находился. Она останется надолго, как печать войны, где уже давно нет плохих или хороших, невиновных или виноватых... А большинство просто выполняет воинский долг, потому что выполнение воинского долга - иногда последнее, что остается человеку, это его система безопасности, только уже внутри, там, где проходит линия фронта. Система безопасности, спасающая от необходимости оставаться один на один с тяжестью неразрешимых вопросов. Так говорил Дед? Да, кажется, так.
     И Стилет сейчас выполняет воинский долг. И всякие размышления просто опасны, по крайней мере пока не будет закончена работа. Праздность - матерь всякой психологии. Так говорил Дед? По крайней мере так говорил Заратустра. Поэтому за оставшиеся свободные несколько минут надо еще раз проверить вытяжной фал и работу тормозной системы, правильность завязанных ремней, карабины и прочее, что приготовили для них эти ребята, специально обученные спасательному делу. Стилет так и поступил, хотя знал, что все в порядке - старший лейтенант, встретивший их у КПП объекта "Л-III", и три его бойца, находящиеся здесь, выполнили свою работу на "отлично". Как и ребята с ВоенТВ. У них есть теплая одежда и бараний жир, маски, очки и довольно плотно прилегающие наушники. Можно было бы попробовать гермошлемы, но ребята-спасатели нашли специальные маски, предохраняющие лицо от переохлаждения. А здесь, на высоте 2400, за бортом минус 28 градусов и встречный поток похлеще любого урагана - 280 километров в час.
     Стилет снова бросил взгляд на Зелимхана. Еще утром перед ним был враг, которого надо было конвоировать в Чечню и ликвидировать в случае попытки к бегству. Сейчас им двоим предстояло выполнить кое-что, не оставляющее места для ненависти. Ненависть мы припасем для своих врагов, как, впрочем, для них мы припасем и любовь. Здесь нам остается совсем другое. Теперь они в одной связке. Как это ни странно. В прямом и переносном смысле.
     - Все, пятиминутная готовность, - проговорил старший лейтенант.
     Зелимхан поднял голову. Стилет улыбнулся:
     - Ну что, готов? Как спина? Все же четыре пулевых попадания... Ребра вроде бы целы...
     - Пройдет. - Зелимхан говорил тихо. - Аллах даст, до свадьбы заживет.
     Стилет всмотрелся в него и подумал: "Ничего, держится молодцом... Все же прилично его потрепал майор Бондаренко".
     "Ты неженатый?" - хотел было спросить старший лейтенант, командующий группой спецназа, потом он вспомнил, что Зелимхан потерял семью. Что же тогда он имеет в виду? До какой свадьбы?
     Но вместо своих вопросов он проговорил:
     - Ну что ж, давайте, камикадзе, начинайте.
     Заработала телекамера. Чеченец взял в руки толстую, двойной вязки, шапочку, маску и очки - через минуту он все это наденет. Но сейчас ему предстояло сказать кое-что в объектив камеры.
     - Я, Бажаев Зелимхан Хозович, нахожусь на борту российского военного вертолета...

***

     В это же время командир экипажа аэробуса "Ил-86" и пилот "Черной Акулы" подполковник Рохлин синхронизировали скорости и режим полета. "Черная Акула" шла на пятнадцать метров выше и чуть впереди, словно зависнув над носом самолета. Потом открылся астролюк, и Чип почувствовал ледяное дыхание холода, ждущего его снаружи.
     - Ну что ж, ваш выход, Чип, - проговорил он, поднимая телекамеру.

***

     Теперь солнце было справа от них - великолепное освещение, чтобы снять эксклюзив. Чипа оглушил грохот ревущих двигателей, и тут же, несмотря на толстый слой крема и предохранительную маску, он почувствовал проникающий холод безжалостного встречного потока. Ледяной обруч в том месте, где были надеты горнолыжные очки - всего лишь обычная и вовсе не греющая пластмасса, хоть и очень дорогая, - сковал его лицо. Чип инстинктивно закрыл глаза, чувствуя тиски холода, сжавшие переносицу, потом он понял, что лучше уже не будет. Первой мыслью Чипа было вернуться назад, в тепло самолета, где он все еще оставался ниже локтей, но следом пришло убеждение, что это все иллюзии, этот самолет - обманщик и его жалкое уютное тепло несет в себе смерть.
     - Я кое-что знаю про тебя, - проговорил Чип, и огромное красное солнце, словно в окнах домов на закате, отразилось в его шальных глазах. - В этом безумном северном ветре гораздо больше жизни...

***

     Теперь Чип забыл обо всем - он смотрел на мир через глазок видеокамеры. Фильм должен состояться.
     - Мы отыщем выход из Лабиринта, - прокричал Чип.
     Он уже вел видеосъемку, когда десантный люк в днище идущего над ними и чуть впереди дрожащего черного монстра начал открываться.

***

     Игнат Воронов держался рукой за вытяжной фал, прочный многожильный трос: десантный люк был открыт - под ними почти два с половиной километра синевы и аккуратная земля, нарезанная на ровные геометрические фигуры, укрытые ярким предзакатным снегом. Игнат посмотрел вниз; заслоняя собой землю, за ними, сверкая в отраженных солнечных лучах, ползла покатая громада носа заминированного лайнера. Сколько до нее - пятнадцать метров? До этого горящего скорым закатом ледяного металла, несущего в себе адский пламень? Да, так. Старлей коснулся его плеча, как бы задавая вопрос: готов? Игнат кивнул - привычная операция десантирования.
     - Пошел! - крик, скорее читаемый по губам.
     Старлей следит за системой стопперов, он - надежная страховка, все как всегда, с небольшой поправкой - местность десантирования несколько необычна.
     Игнат в ответ еще раз кивнул головой - знак готовности и одновременно: "Будь здоров, старлей!", толкнулся, держась за трос, и через секунду он уже находился на пару метров ниже вертолета. Черная вспышка, и тот же встречный поток, пронизывающий холодом Чипа, принял его, мышцы мгновенно отвердели, перехватило дыхание. Страшный ветер обрушил на него рев работающих двигателей. Игнат отвернулся от ветра, чтобы набрать побольше воздуха, и почувствовал, как ледяные щупальца входят в его легкие.
     Сердцебиение тут же участилось - надо нормализовать дыхание. Несколько коротких секунд Игнат ничего не предпринимал, потом, чувствуя некоторую адаптацию, посмотрел на свою руку в теплой, почти по локоть рукавице, сжимавшую полосатый трос. Ощущение было такое, что на руке нет никакой рукавицы, что руку просто обливают холодной водой, и пальцы выше того места, где проходил жгут троса, почти сразу обескровились. Игнат перехватил трос другой рукой, поработал пальцами, пытаясь вызвать приток крови, отвернулся от ветра, ищущего малейшие лазейки в его одежде, - все, пора. Игнат сделал знак рукой, фал тут же вытянулся еще на метр, потом еще. Сколько осталось - одиннадцать? Дыхание нормализовалось, насколько это вообще возможно в подобных условиях; главное - стараться держаться к вертолету спиной, тогда не спеша дело пойдет. Не спеша... У него нет времени, но малейшая торопливость может все испортить. Он вдруг подумал, что с Зелимханом будет намного сложнее - все же четыре пулевых попадания! Игната начало несколько относить назад - скорость 280, весьма прилично, слава Богу, что Игнат вообще не идет в параллель с вертолетом. А медленнее нельзя - на меньшей скорости этот заминированный бело-серебристый монстр может просто рухнуть вниз. Фал вышел еще на метр - вихревые потоки могут вызвать раскачивание троса, и Стилет сделал знак, чтобы в вертолете не спешили. Вот он, нос самолета, под ними, разрезает себе спокойно воздух, и относительно земли мы как будто почти не движемся. И даже на скорости 280 самолет испытывает приличную тряску - медленнее просто опасно. Ну а теперь, ребята, поехали!
     Стилет начал балансировать, кивая головой, а в вертолете метр за метром стравливали фал. Вроде бы обе машины шли ровно. Стилет все еще пытался повернуться к вертолету спиной, но его периодически разворачивало, и тогда бешеный ураганный ветер налетал на него, пробирая сквозь плотную ткань одежды, впрочем, злобные завывания ветра тонули в грохоте работающих двигателей. Самолет несколько подался вперед, и Игнат увидел открытый астролюк и работающего оператора. Он мысленно поблагодарил Деда и судьбу за то, что все пока складывается так. А потом он повернул голову вправо, и в какой-то момент, в одно лишь короткое мгновение, все куда-то отступило и Стилет ощутил нечто странное - прямо напротив, сквозь безжалостный ледяной ветер, сквозь синеву бесконечного и равнодушного неба, вместе с ним двигалось огромное пылающее солнце. Стилет улыбнулся, затем фал выпустился еще - чуть больше метра, и его ноги коснулись покатого "лба" самолета. Полметра, несколько сантиметров... И в этот момент Стилет вдруг почувствовал бешеный прилив энергии. Пылающее красное солнце двигалось вместе с ним в обжигающей синеве неба. Сейчас, когда он встал на край заминированного лайнера, на край пропасти, когда трос в его руках ослаб, а под ногами ощущалось дрожащее тело огромной машины, несущей триста жизней и бомбу в своем черном брюхе, бомбу, которую им надо уничтожить, Стилет почувствовал бешеный прилив энергии.
     Всего секунду стоял он на "лбу" самолета, держась за трос, чтобы не снесло встречным потоком; перед глазами промелькнула картинка: джигиты, стоящие на цирковых скакунах, бегающих по кругу. Стилет улыбнулся: "Да, я еще тот наездник..."
     Потом повернулся - если б трос ослабили еще, он бы мог сорваться, пилоты филигранно справились с работой, и старлей молодец. Стилет потянул трос несколько на себя и осторожно сделал шаг в сторону астролюка, махнув Чипу, чтобы он уступил дорогу. И в следующую секунду Игнат, уже опустившись по пояс внутрь заминированного лайнера, отстегнул карабин. Все, теперь Зелимхан. Трос немедленно ушел вверх, а Стилет оказался в тепле пилотской кабины. И уже больше не было ледяного пронизывающего ветра, он сделал большой глоток теплого воздуха, чувствуя приятную боль в кончиках пальцев, и в следующее мгновение на привычный армейский манер отдал честь:
     - Я - гвардии капитан Воронов, Российские...
     - Мне все известно, капитан, - прервал его командир экипажа. - Добро пожаловать на борт "Ил-86". - Он улыбнулся. - Заминированного "Ил-86". Спасибо, что пытаетесь помочь. Как я понимаю, будет еще один пассажир.
     - Так точно, - совершенно спокойно ответил Стилет, - будет вторая серия. Гвоздь программы. - И он в упор посмотрел на Чипа.
     Тот, опустив камеру на пол, с нескрываемым интересом разглядывал Стилета.
     - Вы думали, что это я чеченский террорист, или мы где-то встречались?
     - Нет, - Чип пожал плечами, - не встречались. Не со мной...
     - Хорошо. Прошу вас снять на пленку то, что будет происходить дальше.
     - Есть, капитан! - Чип улыбнулся. - Для этого мы и работаем. Гвоздь программы?
     - Именно. Вот пенал для кассеты - металлический бокс. Надежный. - Стилет отстегнул от пояса черную металлическую коробку. - Когда все будет закончено, запись должна уйти в вертолет. Очень хорошо, что вы ведете съемку. И спасибо за помощь.
     - Я бы с удовольствием вел съемку где-нибудь в другом месте, - вздохнул Чип и тут же пожалел о сказанном. Потому что этот удивительный человек, спустившийся сейчас с неба, практически его ровесник, лишь только улыбнулся и ничего на это не ответил. Вряд ли прыжки с вертолетов в заминированные лайнеры можно считать его страстью, его навязчивым хобби. А?
     Чип протянул руку в перчатке:
     - Не снимайте. - Он указал глазами на рукавицу. - Михаил Коржава.
     И тут же почувствовал быстрое и крепкое рукопожатие.
     - Игнат Воронов, - кивнул тот. И больше ни слова.
     - Капитан, - проговорил командир экипажа, - все, кто находится здесь, в курсе происходящего. Но там, за закрытыми дверями, - он указал в сторону пассажирских салонов, - мы говорили о контрабандном грузе, из-за которого вынуждены возвращаться домой.
     - Вас понял. - И через секунду с улыбкой:
     - Ничего, все будет хорошо. Сейчас мы втащим сюда чеченца, и они будут вынуждены все остановить.
     Чип продолжал разглядывать этого упавшего с неба сумасшедшего капитана. "Нет, мы не встречались, нет, не со мной... Но возможно, с одним моим очень юным знакомым. Вполне возможно. Только, боюсь, он сам не сможет объяснить где..."
     В это время второй пилот докладывал Земле:
     - Пассажир на борту. Нет, пока помощник... Сейчас будем принимать главного пассажира. Есть.
     - Мне надо подстраховать, - сказал Стилет, - он paнен. Надо им сказать, чтобы десантировали "внатяг", - он не удержится, снесет.
     - Я готов, - сказал Чип, поднимая камеру.
     - Как только он будет над нами, вам придется спуститься, а мне принять его. Только не прекращайте съемку.
     - Никогда, - проговорил Чип. - Фильм должен состояться.
     И он снова улыбнулся и вдруг понял, что впервые за несколько лет это была совсем другая, почти забытая им улыбка.

***

     Мальчик знал, что там, в кабине пилотов, что-то происходит. Возможно, мама тоже о чем-то догадывалась, но она запрещала себе об этом думать. Она обняла мальчика и гладила его по волосам, а мальчик смотрел на огромное красное солнце, движущееся вместе с их самолетом. Уже несколько раз красивая тетя стюардесса делала разные объявления и просила оставаться всех на своих местах, потом вдруг начали разносить минеральную воду и соки, и стюардессы улыбались, а в ответ на шутки пассажиров: "Мы что, падаем?" - отвечали что-то неопределенное: "Да вроде действительно обнаружили какую-то контрабанду", и группа телевизионщиков интересовалась: "А что, кокаин? Так давайте сюда, мы его вынюхаем и закроем вопрос... делов-то". И стюардессы снова улыбались, и мальчик чувствовал, как они все устали, и истеричное, вызванное страхом веселье начало стихать.
     Шумный и много пьющий дядя, постоянно говорящий о себе, сосед Чипа, сейчас стал совсем другим - он прикладывал платок ко лбу, но тут же появлялись новые струйки пота, и в его жалующихся глазах была плохо скрываемая незащищенность страха. Сидящая за ним парочка прижалась друг к другу, и девушка спряталась от мира за своими распущенными волосами, уткнувшись лицом в свитер кавалера, он гладил ее голову, но сам при этом имел такой несчастный вид, что мальчик невольно улыбнулся. Напротив сидел какой-то полный иностранец в тяжелых роговых очках, скрывающих половину потного лба, он молча уставился в одну точку, и мальчик подумал, что еще ни разу не встречал человека с таким чужим взглядом; молодая женщина впереди отвернулась к окну; седовласый мужчина, ее спутник, читал газету на английском языке, потом быстро убрал ее и коснулся руки женщины - та вздрогнула, повернулась к нему, попыталась улыбнуться, но мальчик видел, что она вот-вот расплачется. Запах. В салоне первого класса повис очень знакомый мальчику запах, и в довершение ко всему куда-то подевались стюардессы, и их место занял липкий молчаливый страх.
     С монотонным и все более непереносимым звуком работали двигатели - что-то еще повисло в воздухе; мальчику показалось, что сейчас кто-нибудь не выдержит и закричит...
     Снова раздался щелчок микрофона - будет очередное объявление.
     Привычный добрый голос:
     - Уважаемые пассажиры, еще раз приносим извинения за причиненные неудобства. Через сорок минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Шереметьево-2...
     И все. Плотину словно прорвало. Все, что было в воздухе, моментально рассеялось, и страх, еще секунду назад превращавший пространство в липкий кисель, показался таким смешным и нелепым. Тут же раздались возбужденные голоса и какой-то смех, кто-то даже зааплодировал... Снова начали разливать по стаканам и приглашать друг друга выпить. Привычный добрый голос... Но почему-то никто из них не обратил внимание на одну деталь: все сказанное было сказано очень быстро, слишком быстро... Не захотели обратить внимание? Им необходимо, чтобы их обманывали? Вот в чем дело. Им это нужно. Потому что Чудовище вовсе не уничтожено. Оно даже еще не проснулось. И никто не знает, через сколько минут самолет совершит посадку и совершит ли вообще. Лишь только...
     На мальчика вдруг снова нахлынуло что-то, какие-то противоречивые чувства, и он в них не успел разобраться. Потому что дверь, ведущая к кабине пилотов, открылась,
     ДВЕРЬ? ТА САМАЯ?
     И за ней мальчик увидел нечто, заставившее его поддаться общей радости. Мальчик вздрогнул, и лицо его тут же расплылось в улыбке. Да, мальчик поддался общей радости. Но объявление, сделанное стюардессой, здесь абсолютно ни при чем, и улыбнулся он совсем по другой причине. Сначала мальчик увидел рядом с Чипом ("Я режиссер, снимаю разные ролики... Помнишь тот, про шоколад? Зови меня просто Чипом") угрюмого бритого человека, которого мальчик почему-то испугался - ему показалось, что он видел этого человека по телевизору, только... это были репортажи с войны и мама запрещала смотреть их, сейчас он что-то тихо и неторопливо говорил, а Чип только кивал, а потом Чип улыбнулся, и его лицо словно осветилось... Потому что рядом с ним появился еще один человек. Мальчик видел расстегнутую брезентовую куртку, под которой он обнаружил своим быстрым детским взглядом настоящий пистолет, потом куртка запахнулась, и сердце мальчика начало биться намного быстрее. Этот человек повернулся и мельком взглянул на него. В следующую секунду он отвел взгляд в сторону. Вот тогда лицо мальчика расплылось в счастливой улыбке. Он нашел его. Он его встретил. Дверь открылась сама, в нее не надо было ломиться. Он его нашел - ЧЕЛОВЕКА С СЕРО-ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ.

Птица с черными крыльями и женским лицом

Четверг, 29 февраля
16 нас. 03 мин. (до взрыва 00 часов 57 минут)

     ...349584381697523919452863514121684391694527148389548618506738519234562537Б145286753К51264751280929564 Р21452789...

     И так без конца...
     Соболь уставился на экран монитора - девятый файл, бесконечный ряд цифр, иногда перемежающийся беспорядочными буквами. Никакой зависимости между буквами установить не удалось. Цифры, если бы не существовало кое-где мешающих буквенных вкраплений, еще можно было разбить на группы. Они в принципе так и поступили - старый, еще Второй мировой войны, способ передачи шифрованных сообщений. Получили какие-то куски допотопных донесений из хрестоматийных шифровальных учебников, любой приличный криптограф проходил все это в первом классе. Всем известные азы - просто шутка профессионалов. Проблема заключалась в другом - все эти взятые из школьных учебников шифрованные донесения не несли никакой смысловой нагрузки. Это была галиматья какая-то, причем в отдельных местах цифры были кошмарно перепутаны, иногда вместо нужных цифр стояли буквы - просто недопустимая, невозможная небрежность, конечно, при условии, что этот девятый файл действительно содержит какую-то важную информацию.
     Соболь нахмурил брови. "Дед уперся, дай ему этот девятый файл, а здесь какая-то неимоверная галиматья, которой придана видимость некоторого смысла. Мы зря тратим время, наше ускользающее время, которого остается все меньше. Разгадка есть, но она где-то совсем в другом месте".
     Соболь снял телефонную трубку, набрал номер шифровальщиков и поинтересовался, нашлась ли какая-нибудь закономерность между буквами. Получив отрицательный ответ, он проговорил:
     - Что и требовалось доказать. Нас водят за нос. Это какая-то бессмысленная и бесконечная галиматья. Нас просто водят за нос.
     Но все же лейтенант Соболев снова запустил программу - стали появляться новые цифры и редкие буквы... "Бесконечность плюс бесконечность - все равно будет бесконечность, а хрен на рыло плюс хрен на рыло - все равно будет... Нет, секундочку, будет два хрена на рыло. Два".
     - Рано радуешься, Василиса Прекрасная, - прохрипел лейтенант Соболев голосом из мультфильма, - Иван Царевич СПИД поймал!...
     "Нас водят за нос. Хорошо, можно попробовать с этим всевозможные математические действия, если что-нибудь изменится, тогда... Но по-моему, мы заглатываем крючок некой видимости якобы имеющегося смысла, мы будем расшифровывать абсолютную дребедень, чего от нас и хотят ребята, а тем временем поезд ушел, денежки тю-тю, гуд-бай, Америка, до свидания, мама!
     Может, нехорошо так говорить, когда от этого зависят жизни трехсот человек, но тратить время на полную галиматью не лучше".
     Соболь вдруг понял, что ему не дает покоя. Он поднялся, вставил в зубы, не зажигая, сигарету "ЛМ" и направился в шифровальную группу, комнату, находящуюся по соседству. Он распахнул дверь и прямо с порога обратился ко всем присутствующим:
     - Слушайте, военные! - Сигарета у него при этом торчала в зубах, глаза горели, рубашка до середины груди была расстегнута, никто и никогда не видел Соболева в таком состоянии. - В этих восьми файлах, над которыми вы корпите, находится нужное число. Всего четыре цифры! Хватит протирать штаны. Найдите между ними зависимость и вытряхните мне, мать вашу, это число!
     Повисла абсолютная тишина. На него смотрело несколько пар удивленных глаз. Он еще некоторое время постоял на пороге, покачиваясь на каблуках, потом хлопнул дверью и направился к себе.
     - Спятил! - проговорил кто-то, и все рассмеялись.
     "Смейтесь, смейтесь, - улыбнулся Соболь, шагая по коридору. - Главное - вытряхните мне оставшиеся восемь файлов, и тогда я смогу спокойно заниматься девятым. Этим дурацким девятым птичьим файлом. Нас, конечно, водят за нос, но иногда есть любопытные способы вождения за нос. Да, очень любопытные. И я знаю такие. Например, иногда можно делать вид, что водишь за нос, чтобы ты все бросил, переключился на другое. Правда? Есть же такой способ?! Я, конечно, ничего не утверждаю, но такой способ есть. И вот когда ты все бросишь, может оказаться, что напрасно и дела обстоят совсем по-другому. Ты тот еще сукин сын, шутник херов. Одного тебе не удалось скрыть: своей ироничной надменности и некоторого пренебрежительного отношения к окружающим... Ты шибко умный? Нет, возможно, что с окружающими ты мил и приветлив, но ты шибко умный, поэтому в компьютерной программе этого скрыть не удалось. Сразу все вылезло! И это будет моим крючком, умник. На него я и постараюсь тебя выудить. Абсолютная безличка, я не знаю, кто ты и что ты, да мне на это глубоко наплевать. Насрать! Я работаю с продуктом твоего мозга. Самодовольного и самовлюбленного. Возможно, ты очень милый человек, только вот здесь все вылезло, так что - насрать, приятель...
     Поэтому смейтесь, смейтесь, ребята. Спятил? О'кей, спятил. Хорошо! Только вы - профи суперкласса, ребята, и отдолбите мне эти восемь файлов, пожалуйста... Потом сочтемся, спятил не спятил - все потом. Восемь файлов! Чтобы я мог заниматься девятым".

***

     Пресс-конференция должна была вот-вот состояться. Заминированный лайнер, на борту - академик Геворкян, как уже передали все информационные агентства, "светило мировой величины" плюс еще триста пассажиров, за их жизни от российских властей требуют выдачи полевого командира, одного из главных "непримиримых" - Зелимхана Бажаева. Можно осуждать террор, можно говорить о "наглых и беспрецедентных" террористических вылазках, но гуманные соображения требуют спасения жизни заложников. Самолет заминирован на пять часов вечера и сажать лайнер нельзя. Как российские власти борются с террором, показали и Буденновск, и Первомайское, - вот общий тон комментариев к главной новости дня. Одерживать победы на полях сражения - дело армии, нейтрализовать или отлавливать лиц, промышляющих террором и ставящих себя тем самым вне закона, - дело спецслужб, но все соображения целесообразности перечеркиваются одним - спасением жизни заложников. Триста человеческих жизней в заминированном лайнере. Опять кто-то из ответственных лиц обронил что-то о нации конокрадов и бандитов, с которыми нельзя вести никаких переговоров. Руководство чеченских сепаратистов официально отмежевалось от этой акции, но всю ответственность взял на себя никому не известный Фронт освобождения Ичкерии, и все это на фоне идущих с боевиками переговоров, на фоне попытки мирного урегулирования конфликта... Какой может быть мир, какие переговоры с людьми, избравшими террор в качестве средства для достижения своих целей? Новость дня, самая горячая новость последнего дня зимы, и так или иначе все должно разрешиться к пяти часам вечера.
     А потом поползли слухи о какой-то сверхсенсационной информации, которую вот-вот обнародуют, и диапазон мнений был самый широкий: от "самолет уже взорван" до "мне только что сообщил источник из Шереметьево - самолет благополучно совершил посадку, бомба обезврежена". Слухи все множились, и через какое-то время пространство пресс-центра стало наполняться атмосферой тотализатора: самая горячая новость - и время бешено ускользает, триста заложников в небе над нами - и вот-вот должна быть обнародована какая-то информация. Какая-то информация, содержащая в себе сверхсенсацию.

***

     - Товарищ генерал, чеченцы на связи.
     - Звонок опять не фиксируется?
     - Как всегда.
     "Ну что ж, - подумал Дед, - теперь это уже не важно. Вот и вы, "заячьи уши"... Теперь кто-то из нас сделает первый шаг, и он же будет последним..."
     Дед взял трубку:
     - Я вас слушаю.
     - Нет, это я вас слушаю. Надеюсь, вы следите за часами?
     - В этом можете не сомневаться.
     - И вы по-прежнему утверждаете, что все находится под вашим личным контролем... Дед?
     - Так точно.
     - Вы что, принуждаете нас взорвать самолет?
     - Я делаю все возможное, чтобы этого не произошло.
     - Вы не выполняете наших требований, поэтому мы будем вынуждены довести акцию до конца. Вся ответственность ложится целиком на вас. И мы передадим запись этого разговора средствам массовой информации.
     - Теперь это уже ваше право.
     - Надеюсь, вы осознаете, что оно получено не от вас?
     - Осознаю. Только ответьте мне на один вопрос.
     - Мы больше не хотим никаких игр. Предупреждаю еще раз: этот разговор записывается и одновременно нас слушают в одном известном информационном агентстве - мы связались и с вами, и с ними. Заявляем конкретно: вся ответственность ложится целиком на вас, мы пойдем до конца...
     - Это я уже понял. Я понял все, что вы мне хотите сообщить. А теперь я все же прошу вас ответить мне на один вопрос: согласны ли вы обменять жизнь Зелимхана на жизни заложников?
     - Так... Вы опять за свои игры?!
     - Постойте, немножко терпения. Вы утверждаете, что нас сейчас слушают, поэтому этот разговор можно назвать публичным? Я правильно понял?
     - Абсолютно правильно. Если хотите, я попрошу сейчас вмешаться в разговор кого-нибудь из журналистов..
     - В этом нет необходимости. Совершенно не важно, сейчас или позже кто-нибудь из нас передаст средствам массовой информации свои козыри...
     - Козыри? О чем вы говорите?!
     - Пока только прошу ответить на мой вопрос: согласны ли вы обменять жизнь Зелимхана на жизнь трехсот заложников?
     - Именно этим мы и занимаемся.
     - Тогда вам придется все остановить. Причем немедленно.
     - Вы что, нам угрожаете? Террор на государственном уровне? Если вы что-нибудь сделаете с Зелимханом...
     - Нет, не я. Если б вы меня дослушали, то поняли, что не я. А вы...
     - "Вы"? Слушай, слушайте... Дед, мы тратим время впустую!
     - Вы. Вашими собственными руками. Если немедленно не остановите бомбу.
     - Что имеется в виду?
     - Зелимхан Бажаев в данную минуту находится на заминированном вами самолете.
     - ... - Вы меня поняли?!
     - Что... это за дерьмо?
     - Поэтому вы должны остановить бомбу, если вам действительно дорога его жизнь...
     - Бред... Что это за чушь вы несете?
     - ...и вы не хотите, чтобы весь мир, в том числе и Чечня, узнали, что национальный герой погиб от рук какого-то Фронта освобождения Ичкерии.
     - Бред... До чего вы дошли - дешевый блеф...
     - Повторяю: Зелимхан Бажаев находится в заминированном вами аэробусе.
     - Я вам не верю. Вы блефуете...
     - Верю не верю - это ваше дело. Но я, пользуясь предоставленной вами публичностью, совершенно официально заявляю: Зелимхан Бажаев с его личного согласия и капитан Воронов, думаю, вам это имя о чем-то говорит, десантированы на борт заминированного вами аэробуса и уже больше десяти минут находятся там. Мы не спешили с обнародованием этой информации до вашего звонка. А теперь слушай меня внимательно, сынок: давай мне быстро код отключения бомбы. Продолжение вашей акции бессмысленно.
     - Я вам не верю. Нам нужны доказательства...
     - Они у меня есть. И я готов их предоставить в любую минуту. Видеозапись десантирования из военного вертолета с указанием всех бортовых номеров, времени и прочее плюс заявление самого Зелимхана Бажаева, сделанное на борту аэробуса "Ил-86", выполняющего рейс СУ-703 Москва - Мадрид. Думаю, этого достаточно?! Почему вы замолчали?
     - Этого не может быть...
     - Но это так. Поэтому прошу вас принимать решения быстро! Почему вы замолчали?
     - Это какая-то чушь... Этого не может быть.
     - Копия пленки уже ушла к военным, и, возможно, в этот момент она находится в руках генерала армии Панкратова... Плюс мы созвали пресс-конференцию, как вы того и желали, и готовы продемонстрировать пленку там всем желающим.
     - Зачем вы мне все это говорите?
     - Только для того, чтобы показать, сколь широко мы готовы представить наши доказательства.
     - Мне нужно время для консультаций.
     - Его у нас нет.
     - Есть. Пока еще есть... Я вам не верю.
     - И запомните: какой бы ни была истинная цель вашей акции, в новых условиях она теряет смысл.
     - Зачем вы мне это говорите?
     - Время. Его осталось очень мало. Пленку я готов показать где угодно и кому угодно. Мне нужны коды!
     - Мы вам сейчас перезвоним.
     - Я в этом не сомневаюсь. Время. У нас его почти не осталось.

***

     - Товарищ генерал, снова вас...
     - Опять они?
     - Никак нет. Генерал армии Панкратов.
     - Давай.
     Дед взял трубку и, закуривая очередную Соболевскую сигарету "ЛМ", тихо проговорил:
     - Уши, уши, "заячьи уши"...
     Потом его голос зазвучал спокойно и приветливо - по другую сторону телефонной линии находился старый боевой товарищ:
     - Анатолий Иванович? Толя? Привет тебе, дорогой...
     - Паша, срочно приезжай ко мне.
     - Я не могу, у меня сейчас этот самолет.
     - Я только что просмотрел твою пленку, Паша.
     - Да? Ну и как тебе?
     - Давай срочно приезжай. Случилось еще кое-что...
     - Не могу. Жду звонка - мне должны сообщить коды отключения бомбы... Надеюсь, что сообщат.
     - Если ты хочешь посадить этот самолет, срочно приезжай. Не телефонный разговор, Паша.
     - Ладно, прикажу перекоммутировать все звонки на мобильную связь.
     - Дело твое. Только давай срочно.

***

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Бомба находилась на первом этаже аэробуса, в грузовом отсеке рядом с кухней. Небольшая коробочка с электронным табло, где светились часы, минуты и секунды... Впрочем, часов уже не было, оставалось 59 минут и бешено убывающие секунды - время, их ускользающее время, отсчет в обратном порядке. Под электронными часами - квадратик, десять кнопочек от "1" до "0", ключи управления бомбой. В правом углу - тускло горящая красная лампочка - бомба включена. Если лампочка погаснет, электронные цифры перестанут убывать, часовой механизм остановится. Вокруг корпуса - обмотка антенны, видимо, там еще встроен слабый передатчик. Если, конечно, то, что они видят перед собой, - действительно бомба... Ворон помнил предупреждение: к бомбе не прикасаться плюс пользоваться ключами можно лишь один раз - в случае набора не правильной комбинации бомба может сработать.
     - По-моему, это не бомба. - Зелимхан смотрел на тускло светящийся убывающими цифрами блок.
     - Да, - улыбнулся Ворон, - это пожиратель времени. Но я все же назвал бы это бомбой.
     - Этот блочок скорее всего пульт управления, но сама бомба где-то в другом месте. Слишком он маленький: приемник-передатчик, часовой механизм, взрыватель, взрывчатка, даже если пластиковая, еще что-то... Все это здесь не уместится.
     - Я согласен, - невесело кивнул командир экипажа, - но мы проверили весь самолет, как вы понимаете, у нас на это было почти четыре часа, - нигде нет.
     - Снаружи?.. А? - Стилет снова присел над блоком - цифры продолжали бежать. - Снаружи самолета? А это - радиосвязь...
     - Думаю, что так оно и есть.
     - Бомба срабатывает на изменение высоты, следовательно, на "давление". Возможно, мембранное устройство, замыкающее взрыватель, альтиметр или что-то в этом духе, но находиться это должно только снаружи.
     - Совершенно верно, - вздохнул командир экипажа, - только хочу вас расстроить - мы проверили все, к чему в принципе возможен доступ.
     - А к чему невозможен?
     - Послушайте, капитан, то, что вы здесь, - это уже на грани возможного. Я понимаю вас - мы все когда-то смотрели фильм "Экипаж", но, увы, - это только кино. Чудес не бывает. К чему доступ невозможен - к тому невозможен. И скорее всего бомба находится именно там.
     - Это делал профессионал, - проговорил Зелимхан. - Все сходится - этот блочок лишь пульт управления, снаружи система "давления", срабатывающая на изменение высоты, и заряд, а здесь пульт, "мозги", все это контролирующие. Я же говорил тебе, что нашим не сделать такой бомбы. Слишком сложно и ненужно.
     Стилет посмотрел на него и не стал ничего говорить, затем повернулся к командиру экипажа:
     - Они сами указали, где находится этот блок?
     - Да, с самого начала.
     - Похоже, все так и есть. Они бы не стали рисковать - в принципе любую бомбу можно обезвредить. Значит, она где-то снаружи самолета.
     Одновременно Стилету в голову пришла еще одна мысль, которой он не стал делиться ни с командиром экипажа, ни с Зелимханом. Вслух он произнес:
     - К каким узлам самолета на земле доступ свободен или, скажем так, открыт, а в воздухе невозможен?
     - Мы думали об этом. - Командир экипажа устало улыбнулся. - Звучит, как детская загадка. Бомбу можно спрятать в створках шасси. Скорее всего в створках передней ноги, переднего шасси. В воздухе туда доступ исключен, что делает наши шансы избавиться от бомбы равными нулю.
     - Умная, стерва. - Стилет смотрел на электронные часы. Оставалось 58 минут 43 секунды. Как они и говорили.
     - Да, ее можно остановить, только зная числовой код. Все было рассчитано на то, что вы выполните их требования.
     - Что мы и делали, пока все не пошло наперекосяк, - сказал Стилет и мысленно добавил: "Только они нам не рассказали о своих истинных намерениях".
     - Как я понимаю, теперь, когда вы оба здесь, нам остается только ждать. Я вернусь в кабину, сейчас вам дадут горячего кофе или чаю, согрейтесь, и прошу быстро подняться к нам.
     - Еще один вопрос, командир, - произнес Стилет. - Какую вы информацию получили с земли?
     - Только о бомбе, об этом пульте, о том, что требования террористов выполняются и будет четырехзначный код. Потом пришла информация о вас. Это была какая-то фантастика, если б у меня не было астролюка, я б на это никогда не пошел. Ценю ваше мужество, и еще раз спасибо за помощь. Но вот теперь вы здесь, а кода все еще нет.
     - Да, мы здесь. - Стилет поднялся на ноги и огляделся по сторонам. "Пленка ушла, а Дед умеет действовать быстро. Очень быстро. Еще у нас есть дискета". - Так что остается только ждать. Код будет.
     - Надеюсь, что так, - произнес командир экипажа. Потом он поднялся наверх.
     Стилет снова присел на корточки - Зелимхан посмотрел на него, а затем проговорил:
     - И все же мы уже в этом самолете. Мы им здорово перемешали карты.
     Стилет улыбнулся:
     - Когда тебя начало сносить и я ухватился за твои ноги, думал, сейчас оба вылетим из астролюка... У тебя сильные руки.
     - Да, мы с отцом каждую весну ремонтировали мост над Аргуном, в ущелье, там и накачался. Этот мост ставил еще мой прадед, узкое ущелье такое, и мост на канатах, железных тросах... Бруклинский мост видел, короче? Вот такой, только в миниатюре. Это аул Нихалой, выше Шатоя по ущелью. Может, был там?
     Стилет отрицательно покачал головой.
     - Только отец стал уже старый, а больше никого там не осталось, - тихо произнес Зелимхан и добавил:
     - Ничего, Аллах даст, я еще этот мост подштопаю.
     - Ты строитель? - спросил Стилет. - По образованию?
     - По образованию я солдат, - так же тихо и без всякого вызова произнес Зелимхан. - Научился за четыре года... А по первому - да, строительное отделение окончил.
     Им принесли по большой кружке горячего кофе. Игнат видел, что на щеках Зелимхана наконец появился румянец - он быстро оклемался после "приветствия" майора Бондаренко и обжигающе ледяного ветра, оставшегося по ту сторону самолета.
     - Видимо, ты прав, - тихо проговорил Стилет, - это действительно не ваши. Может быть, не только ваши.
     Зелимхан оторвался от кофе, его глаза оживились:
     - Я тебе сказал об этом с самого начала - это провокация.
     - Но это и не наши, - добавил Стилет.
     - А кто?
     - И там и там есть те, кто хочет продолжения этой войны, - произнес Стилет.
     Зелимхан продолжал молча пить кофе - любые споры сейчас бесполезны, сейчас, когда на таймере бомбы оставалось 56 минут. Потом он все же проговорил:
     - Я тебе скажу одну вещь. - Он пристально посмотрел на Ворона, и Игнат еще раз про себя удивился - кавказец с синими глазами. - Я тебе уже говорил, я вовсе не хочу сказать тебе приятное - это правда: ты - честный человек...
     - Спасибо, - кивнул Ворон.
     - Я не для этого. Слушай, короче, я скажу тебе одну вещь. - Голос Зелимхана зазвучал гораздо более эмоционально. - Ты говоришь, что и там, и там есть те, кто хочет войны?..
     Стилет кивнул:
     - Да, именно так обстоят дела.
     - Это правильные слова. - Зелимхан смотрел на него очень внимательно. - Ты... я... На войне есть солдаты, которые честно сражаются, есть невинные, которые погибают, и есть те, кто пьет кровь... кровососущие твари, которые на войне жиреют. Вот, что я хотел тебе сказать. И похоже, на этой войне побеждают твари.
     Стилет молча смотрел на Зелимхана. Он испытывал противоречивые чувства. Он вспоминал своих погибших товарищей, бившихся до последнего патрона; вспоминал наших солдат, совсем пацанов, сгоревших в танках; вспоминал отрезанные головы и половые члены; вспоминал бесконечные вереницы гробов, "груз двести", возвращающийся в Россию, но также вспоминал мертвых чеченских детей, окровавленную мать, вопящую над своим ребенком, над тем, что от него осталось; вспоминал сожженные авиационными и артиллерийскими ударами селения, БТРы, давящие гражданские автомобили, и снова окровавленную мать, вопящую над своим ребенком, - картина, которую он никогда не забудет. Они уже не знали, забыли, почему они воюют, они воюют лишь потому, что воюют, и на такой войне побеждают только твари. Но Стилет молчал - перед ним был враг, оказавшийся с ним в заминированном самолете: что он спасал - свою жизнь, свою честь или жизни заложников? Перед ним был враг, которого он без зазрения совести ликвидировал бы при попытке к бегству; враг, крепко державший Ворона своими сильными руками, когда их чуть не снесло, когда при десантировании Игната из-за разыгравшихся вихревых потоков почти по колено вынесло из астролюка. Перед ним был враг, которого мог бы пожелать себе каждый, враг, так похожий на брата.
     И Стилет молчал - на этой войне побеждают твари?
     Стилет молчал - что ему было говорить? Только то, что сейчас они вместе попробуют вспороть жирное брюхо этой твари, хоть одной из них, и остановят бомбу, до взрыва которой осталось 54 минуты и 19 секунд.
     Игнат лишь думал об их разговоре с Дедом, об их разговоре на свежем воздухе, когда они только прослушали пленку, когда все это только начиналось. Никаких эмоций, лишь только холодный рассудок.
     - Ты прослушал пленку, Ворон? - спросил тогда Дед.
     - Да, Павел Александрович.
     - Внимательно?
     - Думаю, что да...
     - И что?
     - Много странного. Все эти этапы, дискеты.
     Дед вдруг взял и просвистел старую забытую мелодию до-ре-ми-до-ре-до - музыкальное ругательство.
     - Что это вы, Павел Александрович?
     - Да так, вспомнил вашу, походную... Как это вы напевали, помнишь?
     - Вре-мя-вы-пить-ча-ю, - улыбнулся Стилет. - Только давно это было. "Команда-18"...
     Дед продолжал смотреть Игнату в глаза:
     - Бомба заведена на пять часов... Помнишь вашу привычку?
     - Да, мы не англичане, но чайку в пять выпьем.
     - А кто это придумал?
     - Да я уже и не помню. Только... при чем здесь бомба?
     - Значит, ты прослушал пленку?
     - Так точно. А что? Что вы имеете в виду?
     - Да так. Может, просто показалось. Ладно, Игнат, поезжай в Лефортово за пленником, я на связи, и удачи тебе.
     Показалось... Что тогда могло показаться Деду? То, что "заячьи уши" находятся где-то под носом? Наша шутка-прибаутка, забытое музыкальное ругательство - именно оно не давало ему покоя?.. Что на этой пленке мог услышать Дед? Что ему показалось? И что он сейчас от него скрывает?
     - Капитан...
     Игнат поднял голову - перед ним стоял этот телевизионный режиссер, Михаил Коржава. В руках у него была пластиковая фляжка виски.
     - Не хотите глоток, для сугрева?
     - Нет, спасибо.
     - Ладно, а я пригублю. Вы, Зелимхан? - Чип протянул ему фляжку, тот отрицательно покачал головой.
     - Ну хорошо. Виски здорово согревает, особенно когда каждый глоток может оказаться последним.
     - Успокойтесь.
     - А я не об этом. - Чип улыбнулся, но глаза его оставались совершенно серьезными. - Я просто решил сегодня бросить пить. Раз и навсегда. Интересное слово - "навсегда". Капитан, а у меня к вам дело. Очень серьезное дело.
     - Слушаю.
     - С нами на борту находится один мальчик. Очень необычный мальчик. И у него есть для вас важная информация. Странно, но ребенок с самого начала знал о бомбе. Знал и еще кое о чем. Капитан, он ждал вас.
     - Что это вы такое говорите? - усмехнулся Стилет.
     - Я же предупреждал, это все несколько неожиданно. Но он ждал именно вас. Пойдемте, нам надо с ним поговорить. Только прошу вас отнестись очень серьезно к тому, что он скажет.

***

     ВРЕМЯ ВЫПИТЬ ЧАЮ.
     Именно это услышал Дед на пленке. Даже не услышал, нет, лишь только уловил интонацию, за многими шумами тонкий радистский слух донес до Деда окончание фразы, показавшееся ему знакомым. Конечно, это все полная ерунда, это могло быть все, что угодно, да только соболевская аппаратура вовсе не ерунда, этот "сумасшедший яйцеголовый", как иногда называют за глаза лейтенанта Соболева, сумел вычленить из множества звуков, шумов то, что интересовало Деда, то, что не давало ему покоя. Соболь это называл "задником". Почему тот, кто произносил эту фразу, мог допустить подобную оплошность? А собственно говоря, почему бы и нет?! Все это лишь только случайность. Случайно вылезшая ниточка, которая вытянула за собой столько всего. Переговоры вели совсем другие люди. Они применяли частотный резонатор - все изменено до неузнаваемости, плюс в комнате присутствовали посторонние шумы, шум улицы и прочее...
     Время выпить чаю.
     Тот, кто произнес эту фразу, находился далеко от микрофона, эта фраза ни для кого ничего не значила, просто бомба заведена на пять часов, и, возможно, он даже не обратил внимания на то, что сказал. Возможно, эта фраза вырвалась у него ассоциативно... Переговоры проходят весьма удачно, их требования выполняются, взрыв запланирован на пять часов, и человек, как бы удовлетворенный ходом проводимой им операции, просто подводит логический итог: вы должны то-то и то-то, иначе в пять часов - бум!!!
     Время выпить чаю.
     Он говорил это, поднимаясь с дивана (скрип пружин?), находясь больше чем в десятке метров от микрофона, говорил, ни к кому не обращаясь, а просто пропевая это себе под нос. Старые, давно забытые дела, но теперь Дед знал, кто принес в "Команду-18" это музыкальное ругательство, эту веселую прибаутку. Все давно о ней забыли, но не автор. Три человека ходили в детстве в музыкальную школу: одного уже больше нет, вторым был Стилет, а третьим - автор песенки, разрушившей так грамотно спланированную операцию, - "Время выпить чаю"... Он всего-навсего пропел себе под нос свое хорошее настроение. Нет, операцию разрушил Стилет, его сумасшедший солдатик, а у Деда просто оказался такой клад, как лейтенант Соболев, ведь все эти штуки были собраны его собственными руками. Человек говорит совершенно нейтральную фразу, которая ничего не доказывает, но Соболь вытягивает эту фразу за уши, а потом просто сравнивает голоса... Как там говорил Штирлиц: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын... Ай да Штирлиц"? Дед улыбнулся - все же не подвел его тонкий радистский слух, и сейчас он крепко держит зайца за уши.
     Но все же сегодня горький день. И для него, и для Ворона, даже если все закончится хорошо. Когда-то Дед учил их, что память - иногда единственное, что остается человеку. Память, которая смогла связать столь давние, различные и далеко отстоящие друг от друга события.
     Время выпить чаю.
     Он был одним из его ребят, одним из лучших, и он не усвоил урока, столь часто преподаваемого Дедом. Только, судя по всему, это не единственный урок, которого он не усвоил.

***

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Стилет шел к этому удивительному мальчику - то, что ему успел рассказать Чип, было действительно удивительным. Стилет уже видел его чудные радостные глаза, а сам думал о том, что ему сказал Зелимхан...
     На войне есть солдаты, которые честно сражаются...
     На войне есть невинные, которые погибают..
     И на войне есть твари, которые на ней жиреют... На этой войне побеждают твари. Похоже на манифест? Только, наверное, если на этой войне возможен победитель, он будет именно таким. А потом Игнат остановился у кресла этого мальчика:
     - Ну, здорово, приятель.
     - Здравствуйте! - Парень буквально весь сиял.
     Рядом с ним сидела напуганная, печальная и потрясающе красивая женщина, наверное мама, и первые ее слова, обращенные к Стилету, были:
     - Вы мне можете объяснить, что происходит?
     Игнат посмотрел ей в глаза - такие глаза, чуть влажные и огромные, были у его первой любви, Марины Власовой... Филя, Лютый... Как он там, Рыжий? Майор Бондаренко здорово с ним позабавился, но Рыжий - мужик крепкий и поднялся на ноги быстро. Лютый, Лютый...
     Игнат улыбнулся маме мальчика:
     - Контрабандный груз...
     - Я не об этом. - И она указала глазами на сына. - Он сказал, что ждет вас. И еще, - она посмотрела по сторонам и перешла почти на шепот, - что до этого вас в самолете не было.
     - Ну, ребенок... Ребята - они все фантазеры.
     Мальчик протянул Стилету листок бумаги, на нем детской рукой были выведены два знака. Игнат вздрогнул и, склонив голову, внимательно посмотрел на мальчика:
     - Откуда тебе это известно, парень?
     Мальчик улыбнулся, и от того, что он сказал дальше. Игнату стало не по себе:
     - Я вас нашел... Но сейчас нам надо спешить - Чудовище скоро проснется. Мы должны успеть отыскать нить.

***

     Но нить начиналась вовсе не в самолете. Конечно, Дед ничего не знал о Чудовище, о Лабиринте и о мальчике, нашедшем человека с серо-голубыми глазами. Дед просто делал свое дело, но именно он начал сматывать нить в клубок.

Птица с черными крыльями и женским лицом
(Продолжение)

     Генерал Анатолий Иванович Панкратов стоял у окна своего громадного, выдержанного в духе прошедших героических эпох кабинета и с минуты на минуту ждал Деда. Он неспешно набивал трубку вишневого дерева янтарным голландским табаком, пахнущим черносливом, и время от времени взгляд его падал на экран большого телевизора "Сони-тринитрон". Он собрал свою команду - "ретивую молодежь", несколько наиболее приближенных к нему человек, и попросил еще раз прокрутить видеозапись десантирования Зелимхана Бажаева и капитана Воронова на борт пассажирского самолета и идущее следом заявление Бажаева, в котором тот утверждал, что по собственной воле находится на борту заминированного аэробуса "Ил-86" и, каковы бы ни были истинные цели людей, предпринявших эту акцию, он просит ее прекратить. Вот так вот...
     Это было великолепно - Панкратов даже внутренне поаплодировал Деду, - это было как взрыв бомбы. В принципе от Деда и от остатков его сумасшедшей "Команды-18" можно было ожидать чего угодно, но такого хода никто, конечно же, просчитать не мог. Подобное могло прийти в голову только безумцам.
     Дед, Паша, старый боевой товарищ... Что теперь со всем этим делать?
     Генерал Панкратов закончил набивать трубку, извлек из кармана дорогую бензиновую зажигалку "Зиппо", подаренную Виктором (эх, Виктор, Виктор, куда же ты раньше-то смотрел?!) к недавнему празднику Советской Армии (как бы теперь эти комедианты ни прозвали День 23 февраля, для генерала Панкратова он навсегда останется Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота), склонил ее специальным круглым отверстием в шторках фитиля к трубке и прикурил. Густой ароматный дым..
     Анатолий Иванович Панкратов был крупным и все еще очень крепким мужчиной. Конечно, он не выглядел таким подтянутым, как Дед, и не имел таких синих мальчишеских глаз, но все нормативы по физической подготовке он перевыполнял и до сих пор не пользовался лифтом, предпочитая пробежку по лестнице. "Ретивая молодежь" знала о причудах Седого, как за глаза и не без доли уважения прозвали генерала Панкратова, но крайне редко эти причуды являлись поводом для острословия. Его командный голос был низким, с оттенком хрипотцы, говорил он мало и веско и разоткровенничаться мог лишь с узким кругом старых боевых товарищей, таких, как Дед. И в общем-то поступал правильно, потому что в минуты откровения он говорил настолько банальные вещи, что его грозный ореол человека, не умеющего ошибаться, мог померкнуть. А ошибался он действительно крайне редко, и для этого не надо было говорить - всю свою жизнь генерал Панкратов, презиравший болтунов, был человеком действия.
     Да, разоткровенничаться он мог лишь с Дедом да еще с парой-тройкой старых боевых товарищей. И с Дедом ему было интереснее всего, видимо, потому, что они имели несколько разные взгляды на некоторые вещи. Лишь на некоторые вещи, а во всем остальном они оставались не разлей вода. И понял это Анатолий Иванович почти пятнадцать лет назад в одной далекой стране, когда их колонна остановилась в горном кишлаке всего лишь на несколько минут, чтобы справиться насчет воды, и местные улыбались и кивали головами, и никто, никто из них даже не намекнул, что в кишлаке были "духи", лишь Дед обратил внимание, что сгущается какая-то странная тревожная тишина. А местные все улыбались и кивали головами, вспоминали известные им русские слова и снова улыбались, а из соломы уже извлекались противотанковые гранатометы - это уже потом перестали входить в кишлаки, а в тот день среди узких пространств налепленных друг на друга домишек "духи" сожгли почти всю колонну. Кишлак был очень большим, и наши еще пробовали уйти, но те били с крыш, из подворотен, и Васька Давиденко, полковой певун, самый безобидный и светлый человек на свете, даже не успел понять, что произошло, когда стоящий напротив и улыбающийся пожилой седобородый человек вспорол ему живот ножом - это стало сигналом. И это был ад, они стреляли практически в упор и сожгли всю колонну - уцелело только восемь человек. Да, в том кишлаке были женщины и дети и, возможно, мирные жители, но никто из них не предупредил о "духах", и никого из ребят уже не вернешь. Тогда они с Дедом, чудом уцелевшие, решили отомстить за погибших товарищей, и Дед предлагал вернуться в кишлак и разобраться с "духами", и в особенности с этим седым подонком. Дед прямо на нем зациклился, но Толя Панкратов принял иное решение. Через несколько часов весь кишлак был накрыт ударом батареи залпового огня. Кишлак перестал существовать, и тогда - это было еще в самом начале - даже последовала нота официального правительства. И странный разговор состоялся с Дедом: он утверждал, что так не делается, что надо было вернуться и разобраться с "духами", а вот теперь, возможно, они оттуда ушли и пострадали лишь невиновные.
     - Нет невиновных, пойми ты, Паша! - сказал тогда Панкратов. - Это восточное коварство. Васька Давиденко, царствие ему... - счастливый человек, даже не понял, что умирает. Если б хоть кто-нибудь из них предупредил, что в кишлаке "духи", колонна была бы жива, а они улыбались. Улыбались и готовили гранатометы. Значит, они виноваты все и впредь должны знать, что за подобное следует кара. Жестокая и неотвратимая.
     - Это теория выжженной земли, - вздохнул тогда Дед. Но казалось, что он имеет в виду что-то совсем другое.
     Панкратов кивнул:
     - Возможно, Паша. Но она действенна. А ты что, решил играть с ними в рыцарей? Тебе улыбаются, а другой рукой кинжал в спину. Смотри: эти гробы - цинковые, и они пойдут на родину.
     Дед тогда ничего не ответил - все было очевидным, но вроде бы он остался при своем мнении.
     А потом, несколько позже, еще один их фронтовой товарищ погиб, и Панкратов видел, как Дед поливал "духов" из автомата, и они были уже давно мертвы, а Дед еще продолжал вести огонь, и Панкратову пришлось остановить его:
     - Успокойся, Паша, слышишь, успокойся. Все уж, все, его уже не вернуть. А эти давно готовы. Успокойся.
     Да, они с Дедом прошли много всего. Понюхали и пороха, и дерьма, и крови. Потом их фронтовое братство разбросала судьба, и генерал Панкратов начал круто делать военную карьеру, а Паша, получивший генерала позже, продолжал создавать специальные подразделения. Паша - потомственный чекист, и, конечно, лучшим его детищем была "Команда-18". Да и это развалили пришедшие к нам перемены. "Что б вам жить в эпоху перемен" - страшное китайское ругательство...
     На экране телевизора исчезла картинка и побежали прыгающие строчки - все, видеозапись закончилась. Генерал Панкратов затянулся, выпустив большой клуб ароматного дыма, и обвел взглядом собравшихся:
     - Ну что? Что мы будем со всем этим делать?

***

     Эту секретную операцию подготовил Виктор - лучший сотрудник и, как говорится, доверенное лицо генерала Панкратова, однако Анатолий Иванович долго не давал санкции на ее проведение. Сначала он об этом не хотел даже слышать, "ретивая молодежь" отступила, как бы кладя эту операцию в ящик стола, Виктор о ней больше не заговаривал. А в это время в средствах массовой информации продолжала нагнетаться пацифистская истерия - то, что генерал Панкратов считал нападками на армию. И кто-то из наиболее шумных писак, всегда не брезгующий покопаться в фактах, от которых воняет, назвал генерала Панкратова в числе "ястребов", ратующих за продолжение чеченской войны. Тот разговор с Дедом начался с шутки:
     - Видишь, Толя, теперь ты у нас "ястреб".
     - Конечно, - усмехнулся генерал Панкратов и поднял палец к носу, - смотри, какой у меня загнутый клюв.
     - Предводитель "партии войны"... - улыбнулся Дед. - Вождь краснокожих.
     - Господи, где эти самодуры нахватались подобных ярлыков? - Дед был тогда в гостях у генерала Панкратова, они отмечали рождение второй его внучки, и хозяин разлил по стопкам ледяной водки. - Ну, Паша, как говорится, будь... Чтоб и твои тебя скорее порадовали пополнением.
     Они выпили водки, закусив домашними солеными грибами, и генерал Панкратов продолжил:
     - "Партия войны"... словно это какой-то закрытый клуб. Нет такой партии, Паша, это я могу утверждать со всей ответственностью.
     - Я и не спорю. Слушай, грибки у тебя - блеск!... Не спорю, Толя. Они очень все упрощают.
     - Совершенно верно. Нет этого, как говорится, журналистского театра, нет конкретных кукловодов, дергающих за нити... Есть определенные люди со своими взглядами на вещи, со своими сферами влияния и со своими рецептами решения проблем. И иногда, как говорится, тот или иной вектор одерживает верх.
     - Не самый удачный, судя по последним событиям. - Дед все еще продолжал улыбаться.
     - Ты так считаешь? Я вот что тебе скажу, Паша: есть главное - стратегические интересы государства, которому мы все служили. Иногда эти интересы требуют определенной жесткости, быть может, жертв. Даже искусство, как говорится, требует жертв, а здесь вещи посерьезнее. Но все это гораздо меньшее зло. И неизмеримо меньшие жертвы по сравнению с развалом и вполне возможным крушением государства. И так уже отпустили всех, кого можно, дальше некуда. Уже не просто на границах стреляют, уже на своей территории...
     - Успокойся, Толя, ты прямо как на политинформации.
     - Да нет, ты послушай... Давай нальем еще по одной, я закончу, и оставим эту тему - у меня все же праздник... Этот мятеж, поднятый в Чечне, эту войну надо довести до конца - именно из-за стратегических интересов государства. Сколько раз армию останавливали в самый последний момент? У нее буквально вырывали победу и усаживались за стол переговоров, во время которых солдаты продолжали гибнуть. Конечно, помимо стратегических интересов в этой войне присутствует и множество других, в том числе и личные интересы отдельных лиц, я ж не наивный пацан... Но вовсе не они являются определяющим фактором событий.
     - Это точно, - усмехнулся Дед, - как писали великие Карл Марс и Фридрих Сникерс, во всех действиях людей всегда будут присутствовать личные интересы...
     - Ну-ну... Ты уже разлил водку? Куда-то трубка моя подевалась... Наши миротворцы забыли, как в Чечне грабили поезда, понимаешь, как туда уходили огромные деньги, как издевались над живущими там русскими - ведь поток беженцев начался не сейчас, а еще задолго до ввода войск... Что, скажешь - не так?
     - Так, Толя, все так.
     - В мирное время колоссальный исход русского населения... Не хотите жить мирно, приходится наводить порядок силой. С использованием всей мощи российской армии. И тема переговоров может быть только одна - полная капитуляция противника. Только так могут заканчиваться подобные войны. Больше ста лет назад это показал генерал Ермолов - с некоторыми элементами можно говорить только языком силы, это единственно понятный им язык. И тогда они становятся мирными и добрыми соседями. Я не говорю о всем народе, с теми, кто хочет жить мирно, мы и говорим совсем по-другому.
     - Толя, Толя, ты же благоразумный человек. Совершенно очевидно, что эту кровавую бойню надо заканчивать.
     - Я с тобой полностью согласен. Держать там наших пацанов, как говорится, на пушечное мясо - нельзя. Эта вялотекущая война дальше просто невозможна. И бесконечные переговоры... Бойню надо заканчивать. Быстро, решительно и жестко. И единственно возможные переговоры - полная капитуляция. А вот дальше уже будем говорить.
     Дед хотел что-то возразить, но появились молодые, и хозяин тут же растаял в улыбке. В его доме был праздник, и больше они с Дедом к этой теме не возвращались.
     Прошло еще какое-то время, и в силовых ведомствах начались довольно бурные перемены, потрясли они и Генеральный штаб. Под началом команды Панкратова был разработан детальный план проведения весенней кампании с учетом всей специфики театра военных действий и анализом допущенных ошибок. Принятие этого плана - Анатолий Иванович был убежден - означало быстрое и победоносное завершение войны. И вот опять всех усаживают за стол переговоров, опять перемирие, за время которого противник, уже практически разгромленный, лишь собирается с силами, а наши солдаты продолжают гибнуть. И Виктор, словно почувствовав тайные струнки в душе своего шефа, снова начинает говорить об "одной секретной операции"... "Вы, наверное, о ней уже позабыли, Анатолий Иванович..."
     Нет, Анатолий Иванович тогда о ней не позабыл. Он помнил об операции все это время, взвешивая все "за" и "против". Но когда Виктор пришел к нему с конкретным докладом, генерал Панкратов, не выказывая особого интереса, лишь проговорил:
     - Ну, что там у тебя?..

***

     А кое-что у Виктора было. План секретной операции, предполагающей быстрый, ошеломляющий эффект. Но далеко не все детали этого плана Виктор выложил тогда на стол своего шефа.

***

     Примерно в то же время, когда Чип находился на берегу ночного моря, изучая инкрустированное лезвие навахи, азы испанского языка и радуясь веселому изобилию загорелых женских задов (или задниц?), пока алкогольный галлюциноз и наваждение, сотворенное танцем Ирланды Мари Пасс (круп породистой кобылицы? Кожа, пахнущая зноем и миндалем), не заставили его вдруг усмотреть в этих беспечных задницах некие тайные солнечные символы... примерно в то же время в Москве некоторые прагматичные люди были заняты намного более серьезными делами. Среди этих людей находился и Виктор. Именно он когда-то, во времена гораздо более романтические, принес в "Команду-18" веселую прибаутку, музыкальное ругательство, которое они переложили как "Время выпить чаю..." Каждый в "Команде-18" знал настоящие слова этого ругательства, и, если в обстановке, требующей определенного политеса, кто-нибудь пел про чай, это служило сигналом к общему веселью. Только когда Чип находился на берегу ночного моря, "Команды-18" уже не существовало, и вместе с ней прекращали существовать многие другие вещи - приходили новые времена, и они требовали новых решений. В жизни Виктора произошел перелом, оставивший ему ощущение потери и предательства и научивший его гораздо быстрее адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам. Совершенно ясно, что мир вокруг рушился, и совершенно ясно, что на его руинах возникал другой мир, с другими правилами игры. Виктор понял, что именно сейчас, в момент всеобщей тряски, нельзя упускать шансы, иначе в наступающих переменах ему не окажется места. В своей области он был специалистом суперкласса, а это стоило немалого.
     Виктор начал действовать быстро и решительно, он делал блестящую карьеру, попутно женившись на дочери многозвездного генерала, - так он оказался в ведомстве Панкратова, и тогда как его коллеги-ровесники по "Команде-18" делались только-только капитанами, Виктор был давно уже майор, и очень близко маячило присвоение очередного воинского звания. С тех самых пор и тянулся хвостик одной незавершенной секретной операции, правда, не завершена она осталась лишь для Виктора и еще одного человека.
     Эта секретная операция, получившая довольно странное и экстравагантное название "Розы для Галины", была разработана командой генерала Панкратова, теми людьми, что впоследствии станут "ретивой молодежью".
     - Нефть, оружие, ценные бумаги... Как видите, классика, - начал генерал Панкратов. - Это всегда были самые темные сферы человеческой деятельности...
     - И самые криминальные, - усмехнулся Виктор. - Не хватает еще наркотиков.
     - Правильно, Витя, - с улыбкой согласился генерал Панкратов. - Здесь это все переплелось. Все в сумме. Вкратце и по порядку. Первое: Внешэкономбанк заморозил сейчас все валютные счета предприятий, выдав им свои валютные облигации, так называемые ВЭБовки. Это ценные бумаги! Второе - многие нефтеперерабатывающие предприятия в Чечне получили их очень и очень немало. Только грозненский "Нефтьоргсинтез" - более чем на сто миллионов долларов. Это нефть. Третье. Все, что сейчас творится в Чечне и куда она движется со своей независимостью, - ясно каждому, кто имеет, как говорится, хоть пару извилин с учетом той, на которой он сидит.
     Все рассмеялись.
     - Да уж, пиратская республика...
     Генерал Панкратов начал набивать свою трубку.
     - Курите, - предложил он собравшимся. Потом, не зажигая трубки, положил ее на стол. - Наш источник в Грозном сообщил, что режим Дудаева собирается продать часть этих ценных бумаг на иностранных рынках, конкретно - на лондонской бирже, и закупить на вырученные деньги современное оружие и средства связи. Как видите, чеченская вольница, как говорится, решила показать зубки. Итак, были нефть, ценные бумаги и вот теперь - оружие. Это, так сказать, дано. Доказывать ничего не надо.
     Все присутствующие улыбнулись.
     - Задача, - продолжил генерал Панкратов, - взять весь этот бизнес под наше крылышко с последующей его ликвидацией. Оружие-то точно, но и деньги, которые, как говорится, наши, народные, ибо создавались всей страной, неплохо бы вернуть... Я имею в виду - вернуть домой. Может быть, создать секретный фонд для некоторых наших операций. Нефть, бумаги, оружие... Такая цепочка. Конкретные детали сейчас получите. Жду решений и доклада в самое ближайшее время.

***

     Первая встреча Виктора и Зелимхана Бажаева состоялась в Москве на конспиративной квартире в одной из гостиниц - сталинских высоток. Виктор был представлен Зелимхану как "нужный человек из спецслужб". Он предложил чеченцам услуги - вывоз бумаг по своим каналам, продажу их через сеть имеющихся подставных фирм и закупку оружия у одного из самых известных в этом бизнесе операторов. Виктор резонно заметил, что готов использовать механизм и связи, сложившиеся десятилетиями, и что чеченцам без такой солидной и профессиональной ("Я не веду дел с "левыми" людьми", - констатировал Виктор) поддержки обойтись будет нелегко. Зелимхан согласился с его доводами, однако заявив, что никакая политическая цена за оказываемые услуги для них неприемлема. Виктор заверил его, что здесь присутствует лишь частный интерес - проценты от всех совершенных сделок. Собеседники остались довольны друг другом, однако Зелимхан добавил, что у него имеются два уточнения: первое - он предпочитает, чтобы операция проводилась поэтапно, ибо речь идет об очень больших деньгах, и второе - доставка ценных бумаг на Запад будет осуществлена по их каналам с дальнейшим постоянным присутствием представителя чеченской стороны по тем же причинам. Такая позиция встретила у Виктора понимание, и сошлись на том, что местом доставки бумаг, центром всех планируемых мероприятий, будет город Вена, находящийся в центре Европы и потому наиболее удобный.

***

     Виктор прибыл в Вену чудным весенним днем и сразу же направился в российское посольство, где его интересовала встреча с двумя людьми - своим коллегой, вторым секретарем посольства, и, что гораздо более важно, его женой, имеющей репутацию писаной красавицы и тонкой ценительницы необычных приключений и притом особы весьма и весьма неординарной и вхожей во многие закрытые дома. В ситуации, когда речь шла о создании секретного фонда, разработка подобного контакта представлялась просто необходимой. При себе Виктор имел паспорт, выписанный на некоего сотрудника МИДа, достаточное количество денег и фотографию любимой, но потерянной им женщины. К тому же Виктор обладал внешностью голливудской кинозвезды и манерами плейбоя, которому по роду дипломатических занятий периодически приходилось превращаться в интеллектуала. В этот же день Виктор получил все, что его интересовало в Вене, а потом они обедали вместе с секретарем посольства и его роскошной белокурой женой.
     "Вампирическая женщина", - с удовлетворением отметил Виктор. Несмотря на то что мадам Натали (ее звали Наташа) была действительно хороша, она не произвела на него особого впечатления. Наоборот, подчеркнутая вежливость, остроумие и галантность Виктора, за которыми скрывалось лишь учтивое равнодушие, затронули в сердце красавицы вамп нужные струны.
     "Дело пошло", - отметил про себя Виктор, но на предложение Натали показать ему Бельведер, Ховбург и "много всего замечательного, что вы один не найдете в этом городе", Виктор ответил вежливым отказом, сославшись на усталость и незаконченные дела.
     Через пару дней в знаменитых венских винных подвалах, многоярусных ресторанчиках, где действительно было несложно затеряться среди веселящейся толпы, он встретился с представителями чеченцев и получил первую партию ценных бумаг - она была некрупной, в два миллиона долларов.
     "Как заключил бы Седой, - вспомнил Виктор генерала Панкратова, - как говорится, пробный шар..."
     Этим же вечером облигации по каналам посольства ушли в Лондон, где были реализованы на бирже, и позже на вырученные деньги были закуплены новейшие средства связи.
     - Это не масштаб, - заявил Виктор чеченцам. - Если вам нужны серьезные вещи, давайте играть в серьезные игры.
     Груз было решено доставлять через Азербайджан. Виктор обеспечил "коридор" и, пока груз не прибыл на место, отказывался от посредников. Это произвело на чеченскую сторону определенное впечатление.
     Накануне отъезда из Вены в Москву Виктор был на приеме, устроенном российским посольством, где он встретил Натали. Среди множества женщин в роскошных нарядах Натали была в вызывающе скромном платье а-ля унисекс, которое, однако, лишь подчеркивало ее несравненную сексуальность. Она только что закончила беседу с каким-то зарубежным военным атташе, причем атташе хотел о чем-то еще ее спросить, но она удалилась так, как это (Виктор понял) могла делать только она - весело, доброжелательно и безоговорочно.
     "Интересно, - подумал Виктор, - сколько ей еще отведено играть принцессу бала?.."
     Он быстро пересек линию ее движения и, словно они расстались всего лишь пару минут назад, не здороваясь, проговорил:
     - Всех этих людей, получающих зарплату...
     Она остановилась, может быть, чуть быстрее, чтобы по-прежнему выглядеть веселой, доброжелательной и безоговорочной.
     - Всех этих людей, - он обвел рукой круг, видимо, подразумевая всех присутствующих, - стоит держать здесь всего лишь по одной причине.
     - По какой же? - Она улыбнулась.
     - По той, что здесь есть такое чудо, как вы.
     - Спасибо. - Она рассмеялась. Виктор посмотрел ей в глаза и понял, что она искала с ним встречи. Давно уже искала. - Вы всегда говорите подобные вещи незнакомым людям? Или это ваша манера здороваться?
     Что это за чудный блеск в ее глазах? Это блеск юности или каких-то капель типа "Визин"?..
     - Предпочитаете английских стилистов? - Он с улыбкой уклонился от ответа, указывая на ее платье.
     - А вы знаток. - Она кивнула. - Сколько у вас еще сюрпризов?
     - Просто люблю все эксцентричное. - Он снова мягко улыбнулся, и чуть загадочные веселые морщинки разбежались от уголков его глаз. - Мне кажется, вы тоже. Выпьем шампанского?
     - И это предложение человека, предпочитающего эксцентрику? - Он увидел в ее взгляде веселое ожидание и нутром ощутил запах, пробивающийся сквозь радостную свежесть "Кензо", - кошка, вышедшая на охоту. - Я пью текилу.
     - Понимаю. - Виктор сделал к ней шаг, несколько ближе, чем позволял обычный этикет. Она не отстранилась. - Мне кажется, что в шампанском больше шарма.
     - Только не в том, что выставили эти скупердяи. - Она наконец сделала шаг назад, быстрым и веселым жестом убрала волосы. - Любите подобные сборища?
     - Терпеть не могу. Но это огромный секрет.
     - Я знаю, где в ночной Вене много истинного шарма. Только это тоже огромный секрет.
     - Я вам не говорил, что умею незаметно исчезать с таких сборищ?
     - Не стоит монополизировать подобные навыки.
     - Только... - Он вдруг печально вздохнул, но его глаза остались совершенно равнодушными. - Через несколько часов мой самолет, и осталась пара незавершенных дел...
     - А вы опасный человек. - Она покачала головой.
     - Видите ли, в чем дело: через несколько часов мне уезжать в Москву, и я опасаюсь, что силой увезу вас с собой.
     Она рассмеялась:
     - Я умею постоять за себя.
     - Именно это меня добьет.
     - Ладно, - она вдруг взглянула на него как-то по-новому, - идемте пить шампанское. Только пообещайте, что в следующий раз одним незавершенным делом будет текила.
     - Боюсь, что это станет единственной целью моего визита в этот город.
     Утром Виктор был уже в Москве, а через несколько дней поступило сообщение, что груз благополучно прошел через Азербайджан, Дагестан и уже находится в Чечне. Они также получили подтверждение, что причитающиеся посреднические проценты уже находятся на счету одного из зарубежных банков.
     - Они клюнули, - удовлетворенно проговорил генерал Панкратов. - Приступай ко второму этапу, Витя, только смотри, чтобы улов был крупным. И чтоб они ничего не заподозрили.
     - Анатолий Иванович, было бы правильным назвать эту операцию "Чистыми руками" или "Чужими руками"...
     Панкратов пожал плечами:
     - Ты же сам настоял на таком странном названии.
     Виктор предварительно очень долго просматривал досье: интуиция подсказала, что всегда лучше оперировать человеком, имеющим тайный грешок. И он остановился на Тигране.
     Виктор решил связаться со спецслужбами одной сопредельной с Азербайджаном республики, чтобы в качестве жеста доброй воли поделиться некоторой конфиденциальной информацией.
     - Тигран, - проговорил он в телефонную трубку, - по старой дружбе, есть кое-что для вас очень интересное. Надо встретиться. Боюсь, не расплатитесь.
     Тигран был старым их коллегой, когда-то они служили все вместе, но после того как братские республики разбежались, Тигран стал сотрудником спецслужб своего молодого государства. Однако дружеские отношения и дружеская взаимовыручка между коллегами остались, по крайней мере на декларативном уровне. Тигран был специалистом высшей пробы и прекрасно мог справиться с поставленной задачей, тем более что работали они очень неплохо. Виктор весьма ценил их интеллектуальный стиль. Но у Тиграна была одна тщательно скрываемая слабость, тайный грешок. Он имел отличную семью и троих детей, однако это вовсе не мешало ему периодически потакать своей слабости. Тигран любил подглядывать. Да-да, и Виктор, просматривая его досье, улыбнулся - Тигран был вуайеристом. Высшим наслаждением для него было наблюдение за парами, совершавшими половой акт. Даже не наблюдение, Виктор поправил себя, а именно подглядывание. Самым лучшим для него было, когда оба партнера не знали, что за ними смотрят. Или хотя бы один из них. Нет, не групповой секс, впрочем, и это тоже, а именно подглядывание...
     - Ох уж эти мне восточные сладострастники, - ухмыльнулся Виктор.
     Но по всем остальным параметрам Тигран подходил для плана Виктора как нельзя лучше, потому что они были почти в приятельских отношениях ("Если такое возможно между профессионалами", - подумал Виктор) и он бы ему поверил сразу. Плюс республика Тиграна уже давно находилась с Азербайджаном в состоянии войны. С Азербайджаном, через который оружие должно было идти в Чечню.
     - Тигран, - проговорил Виктор, когда они встретились, - я думаю, с ваших братишек причитается.
     - Ты не тяни, - ответил веселый черноглазый Тигран, - свои люди, ара, сочтемся.
     - Надеюсь, надеюсь...
     - Только ты меня не будешь спрашивать о нашей резидентуре здесь - все же неудобно...
     - Понимаю. Ладно, об этом позже. Видишь ли, в Лондоне некие людишки, скажем так, не совсем из братских партий закупают для Азербайджана огромное количество игрушек, боюсь, новейших... Видимо, готовятся к праздничному фейерверку. Так уж вышло, что я все про это знаю.
     - Спасибо, Виктор.
     - Да о чем разговор... Я же обещал весьма и весьма любопытные вещи.
     - Мы поговорим об этом?
     - Да, кое-что я могу тебе рассказать. Не очень бы хотелось, чтобы на наших границах баловались "стингерами" и прочей галиматьей... Вы уж там подумайте, как вам с этим поступить. А у нас в этом деле свой интерес.
     - Вот как?!
     - Да. Оружие для Азербайджана закупается на наши ценные бумаги. Валютные облигации, которые им достались после раздела. Нехорошо это, Тигран.
     - Считай, что бумаги уже у вас.
     - Тигран, мы всегда понимали друг друга. Я покажу тебе портреты, да и копии договоров о поставках в Азербайджан. Но...
     - Слушаю тебя.
     - У нас со всеми соседями равные отношения и официальных предпочтений нет.
     - О чем разговор!
     - Теперь ты мне говоришь "о чем разговор"?
     - Мы знакомы... Сколько лет?
     - Эта информация, эта утечка... ушла не от нас.
     - Это я тебе обещаю, Виктор. И еще раз спасибо.
     - Кстати, перевалочный пункт у них в Вене. Работают чеченцы. А дальше - Лондон. Так вот, именно там ты сфотографируешь ребятишек, и именно там я хотел бы получить то, что меня интересует.
     - Считай, что договорились, братишка. Кого-нибудь из ребят вашей "Команды-18" видишь?
     - Редко, жизнь пошла дурацкая.
     - Действительно дурацкая, ара...

***

     Следующая встреча Виктора и Зелимхана Бажаева состоялась уже в Чечне, когда обстановка накалилась и в воздухе чувствовалась приближающаяся война. Виктор, понимая, что из-за изменения ситуации чеченцы могут не решиться на крупную партию, решил сыграть ва-банк:
     - Зелимхан, мне неприятно это говорить, но ты видишь, как осложнилась обстановка. В случае прокола у нас неравный риск, вы теряете лишь деньги...
     - Хорошо. - Губы Зелимхана тронула едва заметная улыбка. - Ты отказываешься?
     - Нет. Конечно, нет. Если б не изменилась ситуация, я никогда бы не стал об этом говорить. Ты прекрасно понимаешь, кого поддерживают у нас и что все это значит.
     - Говори конкретно.
     - Словом, я хотел бы повысить наш процент. Так сказать, на адвоката... - И Виктор улыбнулся.
     Казалось, что Зелимхан ждал этого. И это сразу его успокоило - обычная человеческая жадность. Его воспитали так, что русские - всегда жадный и мелочный народ, склонный к бесплатным угощениям. Даже когда существовал союз братских народов, его воспитывали так; а потом, уже в аспирантуре, он убедился на личном примере в тяге москвичей к халяве... Виктор знал, на чем играть. Зелимхан усмотрел в его действиях не только обычную человеческую жадность, но и желание продолжать дело. Однако Виктору было глубоко наплевать на проценты, ему нужен был максимально высокий заказ.
     - Хорошо, - пообещал Зелимхан, - я посоветуюсь насчет твоего адвоката...
     "Эх, Зелимхан, - мысленно улыбнулся Виктор, - тебя воспитали в советские времена, и ты даже не заметил, что они, времена, сменились... В Москве уже никто не стремится к халяве... Это почти забытый термин. Москва старается выглядеть самым богатым, самым эгоистичным и самым жестоким городом в мире".
     - Значит, договорились? - спросил Виктор.
     - Думаю, что да.
     - Вот и прекрасно. - Виктор взглянул на часы и вдруг весело пропел:
     - Время выпить чаю...
     - Что?.. - Зелимхан в растерянности уставился на него. - Хочешь чаю? Подожди, сейчас принесут...
     - Да нет, спасибо. Это у меня... была когда-то такая поговорка.

***

     Виктора ждало много дел в Вене. Приятных и разных. Но самое главное, его ждал один сюрприз. Сюрприз, который будет выглядеть великолепно, но окажется роковым.

***

     В Вене стояла небывалая жара. Виктор снова обедал с секретарем посольства, его женой и какой-то подругой их дома. Это была их третья встреча с Натали. Она встретила его совершенно по-светски, как одного из многочисленных коллег мужа, но Виктор понял, что мяч уже почти в воротах, и штанги он не допустит. От мужа Натали требовалась помощь в осуществлении планируемых мероприятий и создании для этого в Вене благоприятных условий. Что ему требовалось от Натали, Виктор конкретно не знал. Но и его когда-то Дед научил читать знаки. Интуиция подсказывала, что Натали ему очень и очень может пригодиться. По договоренности с Зелимханом Бажаевым это будет самая крупная партия из Вены в Лондон, бумаги доставляются по дипломатическим каналам, но далее всю операцию должны будут контролировать представители чеченской стороны. Виктор согласился предоставить им все свои возможности, и единственным его условием по некоторым, так сказать, соображениям было не выводить чеченцев напрямую на торговца оружием.
     Они обедали в тихом венском кафе с почти столетней историей. Натали рассказывала о Франце Иосифе, монархе, создавшем величие Австро-Венгерской империи, о его бессоннице, причудах и любовных похождениях, о том, как изменился облик Вены за семь десятилетий его правления. Они ели традиционный венгерский суп-гуляш и венские шницели с тонкой янтарной корочкой. Муж Натали расхваливал сорта зальцбургского нива, а Натали - шоколада, и когда секретарь посольства, извинившись, отлучился на несколько минут, Виктор почувствовал как Натали скользнула ногой по внутренней части его бедра. Подруга дома ничего не видела, она одну за другой курила сигареты "Картье" и пыталась произвести впечатление на Виктора своей светской болтовней и довольно беспомощными рассуждениями об австрийской культуре. Через пару минут вернулся муж Натали:
     - Извините, срочные дела. Вы свободны, Виктор? Насколько я понимаю, вы располагаете еще тремя часами. - Он посмотрел на свои крупные "Сейко". - Пусть они вам покажут работы Шримпта, сейчас его большая выставка. Если ты не возражаешь, дорогая...
     Натали, конечно же, не возражала и, когда они остались втроем, поинтересовалась:
     - А вы знаете, что Венский лес - это окружающие город невысокие горы?
     - Конечно же, нет, - солгал Виктор. - Я был уверен, что это какая-то роща, где обычно пишутся вальсы Штрауса.
     - Венцы всегда проводят там время. Особенно в жару. Поедемте, там замечательно... И я покажу вам свое любимое кафе с водяной мельницей. Это домик влюбленных. Официально - кондитерская.
     - И мы наконец вдоволь наедимся шоколада, - оживилась подруга дома - ее звали Лиза, - а то наши мужики без конца что-то твердят о сохранении фигуры, а сами наливают пивом свои "трудовые мозоли".
     - Не скажите, Лиза, - улыбнулся Виктор, - местное пиво - просто блеск! Я тоже не против налить, как вы выразились, свою трудовую мозоль.
     - Вам это не грозит. - Лиза приподняла круглые и скорее всего без диоптрий очечки, улыбнулась пухлыми детскими губами. - У вас торс греческой скульптуры.
     - Ну, вы слишком добры...
     - Нет, Лиза, - усмехнулась Натали, - у него торс Тарзана. И такие же повадки.
     Лиза бросила на нее быстрый взгляд, видимо, уловив в этой фразе нечто более личное, чем просто шутку, и одновременно сожалея об упущенной возможности, потом она проговорила, обращаясь к Натали:
     - Тогда, может, нам не стоит смотреть мельницу, милая? Я знаю одну кафешку, где готовят семейное домашнее пиво, причем уже лет сто. - Лиза решила атаковать греческую скульптуру со стороны ее желудка.
     - Нет, милая, - также с улыбкой ответила Натали, - насколько я знаю, этот человек приехал сюда с единственной целью - выпить текилы.
     - Текилы? Здесь, в Австрии? - Лиза недоуменно пожала плечами.
     - Увы, Лиза, - проговорил Виктор, - это единственная цель моего визита в эту страну. Натали смотрит в корень проблемы.
     - Надеюсь, что действительно в корень, - сказала Натали.
     - Вы оба сумасшедшие, - проговорила Лиза, сдаваясь окончательно.
     Автомобиль Натали, серебристый "вольво" модели "940" с посольскими номерами, повел Виктор. Они потратили совсем немного времени, двигаясь по Рингу, потом вышли на трассу, ведущую к Дунаю.
     - Вам не кажется, Виктор, что Ринг - это некий аналог московского Садового кольца? - поинтересовалась Лиза.
     Виктор повернул голову и спросил:
     - Что это за роскошный дворец?
     - Э... по-моему...
     - Всего лишь мэрия, - подсказала Натали. - И вы уже указывали на нечто подобное, и это были вовсе не опера и не Бельведер, а всего лишь Центральная почта. Так?
     - Совершенно верно.
     - Нет, милая Лиза, это вам не Садовое кольцо. Если бы у нас были такие мэрия и Центральная почта, никому бы в голову не пришло брать все это штурмом.
     - В споре славянофилов и западников вы западник? - спросила Лиза.
     Виктору уже стала порядком надоедать ее бесконечная болтовня, но он лишь с улыбкой произнес:
     - Я не стал бы спорить с этими скучными людьми.
     - С кем из них?
     - И с теми, и с другими.
     Натали включила музыку, понеслись бойкие тирольские песни. Виктор обратил внимание, насколько вовремя она это сделала: именно настолько, чтобы выключить Лизу, но и именно настолько, чтобы ее не обидеть. Они уже покинули Вену и приближались к холмам, укрытым прохладой векового леса.
     - Здесь Штраус написал свой знаменитый танец? - улыбнулся Виктор.
     - По американской версии, - сказала Натали. - Смотрели в детстве "Большой вальс"?
     - Да. Роскошная женщина.
     - Ее звали Милица Корьюс.
     - Помню. У вас ее волосы.
     - Да, точно, - вмешалась Лиза, - но во всем остальном Милица безнадежно устарела.
     - Конечно, - Натали согласно кивнула, потом посмотрела на Виктора, - ведь она жила давно.
     - Верно, - сказал Виктор. Потом добавил:
     - Это было давно.
     Они припарковали автомобиль у кафе-мельницы.
     - Лиза, милая, займи столик на свое усмотрение, - попросила Натали, - я только покажу нашему Тарзану домик мельника, это с той стороны, и обычно там бывает открыто.
     Тропинка вела вверх, огибая кафе. Виктор подал Натали руку. Они зашли за домик и на секунду остановились, посмотрев друг на друга, потом рассмеялись, и Виктор толкнул дверь на массивных металлических петлях, та поддалась. Это была небольшая комната с массой предметов быта австрийского мельника прошлого века. Они посмотрели по сторонам, потом быстро повернулись друг к другу. В любое время сюда мог заявиться кто угодно. Полированная деревянная колонна, поддерживающая свод потолка. Голоса людей, до которых буквально несколько метров. Виктор быстрым и сильным движением привлек Натали к себе. Она вдруг обмякла в его руках, затем радостно улыбнулась, и они впились друг в друга губами. Виктор снова почувствовал ее запах, совсем не резкий, но настойчивый, запах холеной огромной кошки, вышедшей на охоту, запах, еле уловимый за топкими ароматами дорогой косметики, он почувствовал ее пухлые губы и быстрый язык, почувствовал, с каким волнующим усилием она прижалась к нему, прошептав:
     - Сюда могут прийти... Что вы делаете? - Но прижалась еще сильнее, а потом тихо застонала, чувствуя, сколь сильна его эрекция и сколь велико то, к чему она прижималась.
     - Люди... в любое время... прийти... Вы развратный тип?!
     - Да, - проговорил Виктор, не отрывая губ, не отрывая языка от ее кожи, от ее шеи, от волос и от мочек ушей. - Будет скандал... Представляю! Может быть, дипломатический. А?! И у нас совсем нет времени! - Виктор быстрым движением избавил ее от трусиков, опустив их до колен.
     - Что вы делаете? - горячо прошептала она. - Сумасшедший!
     Но Виктор уже сам опустился на колени, высвобождая из трусиков одну ее ногу.
     - Дипломатический скандал, - проговорил он и, убирая в сторону край легкого летнего платья, коснулся губами ее лобка. Она закрыла глаза, с силой прижав к себе его голову, а потом прижала еще раз, почувствовав его язык. Он смочил слюной свой палец, провел им по внутренней части ее бедра и остановился там, где только что был его язык. Потом продвинул палец дальше, во влажный жар, предваряющий лоно. Натали запрокинула голову, облизав языком краешек рта и верхнюю губу, тут же в страхе открыла глаза - какие-то голоса, но вроде бы прошли мимо. Она сделала слабую попытку отстраниться, но тут же сдалась, почувствовав вместе с пальцем его язык, а потом палец двинулся дальше. И одновременно его голос:
     - Скандал... Как здесь все роскошно!
     В его голосе было что-то насмешливое, это было издевательством, но это было и завораживающе. Она открыла глаза, еще раз прижав его к себе, он поднял голову, несколько освобождая ее от своего пальца, в его взгляде было что-то от разыгравшегося ребенка, она же смотрела на него серьезно и испуганно, и все это длилось лишь мгновение, потому что потом они улыбнулись друг другу, улыбнулись восторженно, и Виктор быстро поднялся на ноги, а рука Натали сначала скользнула по пуговицам его джинсов, потом ушла ниже, задержалась у него между ног и медленно вернулась обратно, потом ее пальцы проворно расстегнули пуговицы, и уже там, в джинсах, она повторила движение, но у нее не хватило сил довести его до конца - ее пальцы с силой сжали его член.
     - Ого-о, - прошептала она, видимо пытаясь пошутить на тему размеров и чувствуя, что уже не в состоянии шутить.
     - Кошмар, - проговорил Виктор, вскинув ее на руки, как куклу, и прижимая спиной к деревянной колонне. - Жена секретаря посольства трахается с каким-то Тарзаном, - он почувствовал влагу у входа в ее лоно, задержался на секунду, придвинулся вплотную, и в следующее мгновение уже вошел в нее, совсем немного, - в общественном месте, где полно людей... - Он оставил ее, Натали застонала, он тут же снова вошел в нее. - Может, опомнимся? А? - Виктор снова покинул ее, сделав несколько круговых движений, послышались какие-то приближающиеся голоса, она в страхе распахнула глаза. - Кошмар, - проговорил он и тут же вошел в нее полностью. Она чуть не вскрикнула, и Тарзан, зажав ей рот ладонью, прошептал:
     - Как же хорошо у тебя там, девочка..
     Голоса были уже совсем близко, сюда кто-то шел. Он начал делать быстрые энергичные движения, в ее глазах застыл ужас. Но и мольба, чтобы все это не прекращалось. Он остановился, все еще зажимая ей рот. Кто-то стоял у двери, этот кто-то звал своего ребенка - неплохой сюрприз ждал туриста в домике австрийского мельника конца прошлого века. Мельница служила рекламой кафе. В этом кафе ее знали. И мужа. Их знали как весьма респектабельную и симпатичную пару дипломатов из Москвы. Сейчас она ощущала внутри себя огромный пылающий член Тарзана и готова была отдать все, что угодно, лишь бы это не прекращалось никогда, и, может быть, виной тому был страх, но еще никогда это не было таким сладостным. Она вдруг почувствовала что-то странное, она знала себя, это не мог быть наступающий оргазм, не мог быть так скоро, но малейшие его движения отдавались электрическими импульсами по всему ее телу. Она дрожала - безумная, обморочная лихорадка. Этот кто-то у двери передумал, потому что шаги начали удаляться, и тогда он снова полностью вошел в нее, и она вскрикнула:
     - Мама!
     Но он по-прежнему зажимал ей рот ладонью, и она почувствовала всю его силу и необузданную энергию. Он держал ее, словно пушинку, он проткнул ее насквозь, и в этом мире больше не осталось опоры, кроме этой огромной бешеной плоти, надменной, грубой, звериной. И все, она задрожала, - лихорадка, жар, фива, - и все, это был взрыв, это был взвизг, если бы мир кончался так, она готова была бы уйти с ним прямо сейчас. Они достигли оргазма одновременно.
     Уже потом, позже, она скажет ему, что никогда этого не происходило с ней так быстро, а она совершила немало смелых сексуальных путешествий, уже потом спросит, что бы они делали, если бы их застукали, прекрасно понимая, что именно из-за этого страха ей и было так хорошо, - все это будет позже. А тогда, вернувшись к Лизе совершенно обалдевшей, она уселась в пластиковое кресло, посмотрела на подругу, понимая, что имеет абсолютно развратный и до неприличия довольный вид, а потом вдруг прижалась к Виктору.
     - Господи, да где вы были? - спросила Лиза.
     И на вопрос учтивого и улыбчивого официанта, наряженного в живописный традиционный костюм и только что расхваливавшего Лизе многообразие десертов, они вдруг вместе с Тарзаном, не сговариваясь и совсем уж не щадя пораженную Лизу, заявили:
     - Нам две текилы.
     - Текилы? - переспросил официант.
     - Да. С солью и лимоном!
     А потом оба засмеялись, и Натали показала Лизе свой маленький язычок.
     - Мы были в комнате влюбленных. Нам надо наконец выпить текилы.
     И они снова зайдутся от хохота. Совершенно сумасшедшего хохота.

***

     Спустя несколько дней Виктор встретился, как всегда, в винных подвалах с представителями Зелимхана Бажаева. Это была их последняя встреча перед Лондоном, условия сделки были давно оговорены, как и суммы выбрасываемых на рынок ценных бумаг, как и перечень закупаемого вооружения. Сразу, как только Виктор получал подтверждение о реализации бумаг, он должен был выходить на контакт с Зелимханом, подтверждающим ему, что все остается по-прежнему либо что имеются некоторые коррективы. О сумме и условиях сделки знали и в Москве, и в ведомстве генерала Панкратова. Этим же вечером чеченцы вылетали в Лондон. Виктора несколько удивила просьба изменить структуру закупаемой партии оружия за счет увеличения количества ракет "стингер".
     - Это будет стоить дороже, - проговорил Виктор.
     - Не важно, - ответили ему.
     - И обсуждать это я стану только с Бажаевым.
     Виктор тогда не придал значения такой мелочи. Его интересовал совсем другой вопрос. В нескольких столиках от них, разодетый, как богатый восточный повеса, решивший "отвязаться" в Европе, в обществе девочек и троих сотрапезников развлекался Тигран. Тигран и трое его коллег.
     Виктор показал им чеченцев.

***

     Через несколько дней из Лондона пришло сообщение, сразу облетевшее полосы всех мировых газет. В Лондоне свирепствует чеченская мафия. В Лондоне кровавая разборка между преступными кланами. В Лондоне убиты выстрелами в упор трое крупных чеченских бизнесменов, подозреваемых в связях с мафией. В Лондоне паника - они владели недвижимостью, счетами в банках и оффшорными компаниями с многомиллионными оборотами. Криминальные элементы из бывшего СССР заполняют старушку Европу. В столице Англии три трупа, вроде бы убитые чеченцы имели какое-то отношение к операциям на бирже.
     Делом занялись полиция, Скотланд-Ярд, поговаривали, что и "Ми-6". В столице векового королевства - прямая и явственная опасность. Угроза.
     Версий было множество - от традиционных криминальных дележей сфер влияния до армянского следа, до действий армянских спецслужб. Ни одна из версий не оказалась достаточной.
     Убийство произошло вечером, и поэтому его не успели осветить многие утренние газеты. Но в этот же вечер о нем знал Виктор, связавшийся с Зелимханом и выразивший удивление, что его представители не вышли на контакт ("Надо ждать, - проговорил тогда Зелимхан, - обязательно выйдут". - "Хорошо", - сказал Виктор. А сам подумал: "Чего уж теперь ждать"), и знали несколько человек в Москве. Смысл посланного Виктором сообщения сводился к нескольким словам: "Все в порядке. Бумаги едут в Вену. Ждите их дома".
     На следующий день, когда дневные и вечерние газеты только объявили миру о происшедшем в Лондоне убийстве, Тигран, довольный проведенной операцией, был уже в Вене. Кейс с ценными бумагами они доставили по своим каналам, и, передавая кейс Виктору, Тигран весело проговорил:
     - А это ваш интерес в деле.
     Виктор в них не ошибся, работали они быстро и профессионально.
     - Всегда будем признательны.
     - И мы тоже.
     Через несколько дней Тигран собирался отбыть на родину, и Виктор договорился связаться с ним, чтобы отметить успех. Видимо опять же подчиняясь интуиции, Виктор проговорил нечто странное:
     - В этом городе много ночного шарма, чтобы расслабиться усталому мужику.
     - Что ты имеешь в виду? - Тигран посмотрел на него с любопытством.
     - Нет, не просто шалманы со шлюхами, - усмехнулся Виктор. - Знающие люди подсказали мне, что в этом городе много истинного шарма.
     - Ну что же, будет интересно, - проговорил Тигран. - Соберешься - не забудь про меня. Но, ара, нашим коллегам...
     - Тигран, я уже забыл и о шарме, и об этом кейсе...
     - Не сомневаюсь! - И глаза Тиграна весело блеснули.
     А потом случилось самое неожиданное. Сюрприз. Потому что ценных бумаг в кейсе оказалось больше. На очень-очень крупную сумму.

***

     За прошедшие две недели роман Виктора и Натали развивался очень бурно. Они без конца занимались сексом, перепробовали массу самого неожиданного, и постепенно, несмотря на свою сверхэффектность и сексуальную привлекательность, Натали стала Виктору надоедать. Нет, он смог бы прожить с ней еще и год, и два, но был один критерий, по которому Виктор безошибочно определял наступление охлаждения. Это случалось в тот день, когда ему приходилось пользоваться фотографией. Эх, Тигран, Тигран, не ты у нас один имеешь сексуальные вывихи. Когда бабы начинали Виктору надоедать, он время от времени пользовался фотографией. Фотографией любимой и потерянной им женщины. Не постоянно, а лишь время от времени он стимулировал себя этой фотографией. И тогда вместо Натали (Веры, Марины, Клавы) он спал с нею, он любил ее, он обладал ею, своей единственной и потерянной женщиной. И тогда снова он не знал покоя и снова превращался в первоклассного любовника. Что это - обрыв коммуникаций? Невозможность нормального человеческого общения? Виктор не хотел об этом думать, он только знал, что это так. С Натали он продержался еще долго - две недели. И лишь только в их предпоследнюю встречу в гостиничном номере он незаметно укрепил на туалетном столике, стоявшем у изголовья кровати, эту фотографию. Переспав таким образом с ними обеими, Виктор понял, что теперь минимум еще недели на две может о фотографии забыть. Только ему вовсе не нравилась мысль забывать об этой фотографии. Правда, он очень был бы благодарен человеку, который помог бы ему это сделать.
     А потом и случилась эта неожиданность. Сюрприз. Очень-очень крупная сумма.

***

     Виктор снова связался с Зелимханом Бажаевым, выразил ему сочувствие в связи с гибелью курьеров и потерей такой крупной суммы валютных облигаций.
     - Она была даже несколько крупнее, - проговорил тогда Зелимхан.
     - Что ты имеешь в виду? - удивился Виктор.
     - Мы хотели, чтобы ты приобрел нам кое-что сверх оговоренного, но теперь уже поздно сожалеть об этом. Их кто-то подставил, кто-то знал все детали, Виктор...
     - Вполне возможно, что так. Поэтому я и предлагал вам в этом деле полностью положиться на меня. А вы решили действовать параллельно. И вот результат. А так бы вся ответственность лежала целиком на мне.
     - Что ж, если это наша ошибка, мы за нее уже заплатили сполна, - проговорил Зелимхан, - но только если наша...
     Виктор пропустил последнюю фразу мимо ушей и, выражая лишь озабоченность делового человека, поинтересовался:
     - Это все очень печально, то, что произошло. Но мы деловые люди. И клиенты ждут. Будем ли мы продолжать контакт?
     - Может быть. Не я один принимаю решения. Тем более после того, что случилось.
     - Я еще раз повторяю, что это весьма печально. Но ни я, ни мои клиенты не виноваты в том, что произошло, а партия товара готова. Это бизнес. Мои клиенты несут потери, но ни я, ни они не виноваты в создавшихся обстоятельствах.
     - Надеюсь, что так. Сильно надеюсь.
     - Что это значит?
     - То, что я сказал, - сильно надеюсь, что вы не виноваты...
     - Вы что, Зелимхан, подозреваете меня или моих клиентов?
     - Мы проведем свое расследование. По своим каналам.
     - Зачем нам это? Уничтожать собственный бизнес?! Бумаги ваши, и, где бы они ни всплыли, вы это отследите... Нелепо.
     - При условии, что это частный бизнес. А не государственный.
     - А вот это вы сможете проверить. Как было сказано - "по своим каналам". Мои клиенты подготовили партию товара, и, когда вы закончите со своими подозрениями, было бы неплохо решить, что со всем этим делать.
     - Хорошо. Мы обязательно с вами свяжемся.
     Так, сумма больше... Что же это он имеет в виду? И хорошо, что деньги еще не ушли...
     Виктор открыл тяжелый дорожный кейс для путешествий и начал медленно пересчитывать сумму, на которую были выписаны облигации. Она должна была быть очень крупной и совершенно конкретной, именно эту сумму ждали в Москве. Потом Виктор закрыл кейс. Сюрприз... Он тяжело выдохнул и вдруг вспомнил, что даже не проверил, закрыты ли двери.
     Ценных бумаг в кейсе было больше. Видимо, что-то изменилось в последний момент, поэтому они и устроили всю эту историю с курьерами. Быть может, решили отказаться от услуг Виктора и сыграть самостоятельно, быть может, что-то почувствовали... Все это не важно. Совершенно не важно. Потому что имеет смысл лишь одно обстоятельство - ценных бумаг в кейсе оказалось больше, чем ждали в Москве. Нет, все не так, смысл имело совсем другое обстоятельство: никто в Москве не узнает, сколько облигаций было в кейсе, если только об этом не скажет Виктор... Если только... Нет, чеченцы, Зелимхан Бажаев и те, кто ждет деньги в Москве, - это в принципе непересекаемые сферы. И только сейчас Виктор вспомнил о разговоре, показавшемся ему малозначительным, разговоре с чеченскими курьерами.
     - Это будет стоить дороже, - ответил им Виктор на просьбу изменить структуру закупаемой партии оружия.
     - Нас это не беспокоит, - сказали тогда чеченцы.
     Они решили сыграть самостоятельно. Тигран успел в последний момент. И вот сюрприз. Очень крупная сумма, "верхушечка", как называл подобное один деловой приятель Виктора, сумма, о которой никто никогда не узнает, если только... И вдруг Виктор почувствовал капли холодного пота на лбу - Тигран успел вовремя... Значит, не только чеченцы. Виктор резко повернулся и посмотрел на раскрытую пасть темно-серого кейса. Ему вдруг показалось, что кейс послал ему зловещую ухмылку. Об этой "верхушечке" по причине обычного любопытства могли знать не только чеченцы, но и совсем другие люди. А это уже очень даже пересекающиеся сферы. Вовсе без злого умысла, деньги-то государственные, в случайном разговоре: "Вроде бы неплохую сумму вам удалось недавно вернуть"...
     Виктор смотрел на кейс, потом проговорил:
     - Сюрприз... Ты - сюрприз. Я - тоже сюрприз.

***

     Виктор курил уже третью сигарету подряд, кейс продолжал стоять на большой, накрытой легким одеялом постели, Виктор лежал рядом, не снимая одежды. Несколько минут назад он попросил Тиграна зайти к нему. Когда в дверь постучали, лицо Виктора покинули следы мрачных раздумий, он улыбнулся:
     - Входите...
     Тигран не вошел, ввалился - он был большой, веселый и несколько шумный. Виктор подумал, что Тигран обладает внешними данными, не совсем подходящими для рода его занятий.
     - Кейфуешь, ара? - пропел он. - Празднуешь успех?
     - Типа того... Вот передам всю эту байду...
     - И?
     - И... Ну я же что-то обещал тебе насчет истинного шарма.
     - Не дурно.
     - Вот только эту байду... - Виктор усмехнулся. - Избавлюсь от нее... - Он указал на кейс. - Знаешь, что там?
     - Какие-то ценные бумаги, - весело ответил Тигран. - Ваш интерес. Надеюсь, в расчете, ара?
     - Вполне возможно, что да, - задумчиво проговорил Виктор. - А ты знаешь, на какую сумму?
     - Зачем мне это?
     - Но ты же открывал кейс...
     - Ну конечно, было любопытно. А вдруг там бомба?
     - Бомба?!
     - Именно. А потом, может, это вообще не то, что вас интересовало...
     - Как это не то?
     - Да Господи, может, чьи-то личные вещи...
     - Тигран, я прошу ответить мне очень серьезно, кто еще, кроме тебя, касался этого кейса?
     - А вот это ты напрасно, ара... Я - профессионал и могу тебя заверить - никто.
     - Никто?
     - Я что, когда-нибудь подводил?
     - Нет, но... Хорошо.
     - Ну и слава Богу. Что ты так въелся в этот мешок с деньгами?! Все закончено.
     - И все же ответь на один вопрос...
     - Давай.
     - Ты знаешь, на какую сумму? Ты пересчитывал бумаги?
     - Любопытство кошку погубило?
     - Ответь - знаешь?
     - Может, да, а может, нет. - Тигран расхохотался. - Да ладно, это я тебя дразню. Конечно же, нет. Это просто не мое дело, ара...
     "Напрасно ты меня дразнишь, Тигран", - подумал Виктор, затем улыбнулся и проговорил:
     - Вот и хорошо. Ты же знаешь, у нас вокруг всего делают тайны. А вы теперь - соседнее государство...
     - Я понимаю. Все в порядке, успокойся, ара... И не забудь насчет истинного шарма, а то через пару дней я уезжаю.

***

     Эта "верхушечка" оказалась равной пяти миллионам долларов. И о ней мог знать только Зелимхан Бажаев, который находился в Чечне, все более криминализирующейся и все более катящейся к войне; и в тот момент, когда образовалась эта "верхушечка", почти всем стало ясно, что при подобном развитии событий война неизбежна.
     Никто в том ведомстве, куда Виктор сдаст кейс с ценными бумагами, не наберет прямо телефон Зелимхана и не поинтересуется:
     - Скажи, Зелимхан, а сколько на самом деле было денег? А то мы здесь чужими руками грохнули троечку твоих ребят, а теперь у нас финансовые разночтения...
     Пять миллионов долларов. Сюрприз.
     "Тигран, Тигран, никогда не стоит меня дразнить".
     Потом он принял решение.
     Пять миллионов бесхозных денег. Совсем не мало, особенно в эти мутные новые времена, требующие новых решений.
     И еще: когда-то всех их Дед учил читать знаки. ЗНАКИ. Все складывалось. Натали... Теперь Виктор знал, что это не просто очередное секс-увлечение.

***

     Действовать пришлось очень быстро. На следующий день Виктор смог устроить встречу второго секретаря посольства и Тиграна за обедом. Второй секретарь курировал в Вене проведение всей операции, и в этой встрече не было ничего неожиданного. Ровно настолько, как и присутствие за обедом жены второго секретаря, белокурой красавицы Натали, просто сразившей Тиграна.
     - Ух, необъезженная кобылка, - прошептал Тигран на ухо Виктору.
     - Вижу, - усмехнулся Виктор.
     - Черт...
     - Может, стоить закадрить?
     - Ну да! С такой кобылкой на ать-два не бывает.
     - Да ладно! - Виктор изобразил равнодушие.
     - Конечно... Подход нужен.
     - Да я-то с ней уже знаком. Очень любопытная штучка.
     - Вот уж.
     - Слушай, Тигран, я говорю тебе совершенно серьезно. Весьма объезженная и очень любопытная...
     - Ладно трепать.
     - Любит всякие приколы...
     - Я тебе говорю, с такой на ать-два не бывает, ара...
     - Ну, хорошо...
     И Виктор шутки ради предложил Тиграну спор, что роскошная белокурая красавица проведет с ним, Виктором, сегодня какое-то время в одном из заведений с сомнительной репутацией.
     - В каком смысле?
     - Ну я же тебе говорил о шарме - она это обожает.
     - Глупости...
     - Где Западный вокзал знаешь? - спросил Виктор. - Вдоль него тянется так называемая улица любви, вот там это и будет.
     - Послушай, можно, конечно, разными уловками завести жену секретаря посольства в непристойное заведение, но это ничего не значит...
     - Тигран, я готов спорить хоть на тысячу долларов, что я ее сегодня сниму и трахну в борделе, причем не как-нибудь, а весьма необычно.
     - Притащишь ее и проституток? - Тигран усмехнулся.
     - Причем несовершеннолетних садомазохисток, - рассмеялся Виктор. - Уж не знаю, что и как, положусь на вдохновение. Оно всегда приходит в борделе.
     - "Трахну в борделе..." Сомневаюсь.
     - Тигран, место называется "Китайская царица". Я тебе говорил о шарме - это одно из таких мест. Она это обожает.
     - Что-то ты совсем уже...
     - А если будут доказательства?
     - Какие?
     - Увидишь все своими глазами.
     - Как это?
     Виктор вдруг уловил в голосе Тиграна какое-то волнение и понял, что задел нужную струну.
     - Обычно.
     - Обычно?
     - Так что, если будут доказательства?
     - Тогда готов поспорить на деньги.
     - Только учти, Тигран, она ничего знать не будет.
     - Поясни.
     - В этом заведении есть одна комната с картиной. На самом деле за картиной еще одна комната, но меньше. А на картине нарисован единорог. Так вот, в глазу единорога - дырка, аккуратное и незаметное отверстие, сквозь него все можно наблюдать. Такое для этих сделано, для психов, которые любят подглядывать. Забыл, как они называются... - Виктор усмехнулся.
     - И я не помню, - проговорил Тигран. Он испытующе посмотрел на Виктора, но не увидел на его лице ничего в подтверждение своих опасений. Виктор скорее походил на упрямого подростка, который хвалится своими победами и готов ради этого спорить. - И что?
     - Вот все и увидишь.
     - А ты?..
     - Что я?
     - Ну, неудобно как-то...
     - А, ты про это. Она мне кто - жена? Нет. Потом мы - мужики. И потом, ты же не будешь пялиться бесконечно...
     - Конечно, не буду. Только доказательства.
     - И будет две серии.
     - В смысле?
     - Ну, сначала обычно, а потом сюрприз.
     Они услышали шаги.
     - Чем это здесь заняты мужчины? - прозвучал голос Натали.
     Тигран посмотрел на нее и понял, что готов спорить на что угодно, лишь бы увидеть ее такой... Может быть, если бы Натали не было рядом, Тигран подумал, что у них с Виктором состоялся весьма странный спор и они не настолько близкие друзья, чтобы проводить время в подобных развлечениях. Нет, они, конечно, приятели, но не настолько... Однако Натали была рядом, а Виктор всегда знал, как манипулировать человеком, имеющим тайный грешок.

***

     Пять миллионов долларов Виктору пришлось действовать очень быстро.

***

     - Натали, я хочу, чтобы ты не задавала мне никаких вопросов сегодня вечером, - проговорил Виктор. - Пусть это будет нашим прощальным приключением... Мы все же расстаемся на какое-то время - через пару дней я уезжаю.
     - Хочешь меня заинтриговать?
     - Думаю, что да.
     - А мне совершенно все равно. Лишь бы провести это время с тобой.
     - Ну уж дудки, девушка. Как вы смеете приставать к женатым мужчинам?
     - Совсем забыла вам сказать - я ведь и сама замужем.
     - Фу, - Виктор облегченно вздохнул, - но ведь это совсем другое дело. Это снимает массу проблем. - Он улыбнулся. - Кстати, Натали, возьми свою машину. Ваши дипломатические номера...
     - Я всегда за рулем, сэр...

***

     Виктор припарковал автомобиль на платной стоянке у Западного вокзала.
     - Машине с дипломатическими номерами нехорошо появляться там, куда мы пойдем дальше, - сказал он Натали.
     - Надеюсь, мы не идем заниматься любовью в камеры хранения? - усмехнулась Натали.
     - К сожалению, нет, но предложение весьма любопытное.
     Виктор вдруг поднял руку, голосуя свободному "мерседесу" - такси. Натали опустила его руку.
     - Они здесь так не остановятся, надо идти на стоянку.
     - А вдруг?
     Автомобиль-такси начал притормаживать.
     - Я тебе не говорил, что я - колдун, - рассмеялся Виктор.
     - Ну-ну, посмотрим. Он останавливается на светофор.
     Такси стало прямо перед ними.
     - У тебя всегда все получается? - улыбнулась Натали. - Или только когда ты со мной?
     - Не с тобой, а в тебе. - Он коснулся ее уха губами.
     Такси-"мерседес" провез их несколько сот метров, и водитель был очень удивлен, когда столь респектабельная пара высадилась в районе кварталов "красных фонарей".
     - Ты видел, как он на нас таращился? - смеялась Натали. - Господи, ты сумасшедший. Скажи, что ты задумал?
     Виктор все видел. А вот кое-что от глаз Натали все же осталось скрытым. Ключи от ее автомобиля с дипломатическими номерами остались лежать на сиденье. И в тот момент, когда они через черный ход для богатых клиентов, склонных к сексуальным извращениям, входили в "Китайскую царицу", водитель быстро возвращался к платной стоянке у Западного вокзала. Его интересовал автомобиль Натали. Потому что никогда дорожная полиция не потребует открыть багажник автомобиля с дипломатическими номерами.

***

     Он любил ее в притоне, в месте греха, в месте, где шлюхи получали деньги за любовь, и он был великолепен. Он чувствовал ее тайные желания и тайные страсти - шлюхи, получающей деньги за любовь... Но проблема заключалась в другом - она все более привязывалась к нему, она вдруг с ужасом поняла, что последние недели постоянно думает о нем и постоянно ждет их тайных свиданий и с каждым разом ей становится только лучше... Что он сделал с ней? Околдовал? Наваждение... Уж не влюблена ли она? Кто-то говорил, что иногда духовное может родить плотское, духовные отношения перерасти в физические... Но у них все наоборот. Сексуальная страсть, кожные отношения. А может быть, наоборот? Бывает наоборот?
     И сейчас она сжимала ногами его бедра, задыхалась в объятиях своего обнаженного Тарзана и чувствовала, что, как бы это нелепо ни звучало, она готова пойти за ним хоть на край света и сделать все, что он ей скажет.
     ... Когда все было закончено, они еще долго лежали, все более растворяясь друг в друге, затем он отнес Натали на руках в душ.
     - Надо же, а я думала, что проститутки подмываются в тазах...
     - Совершенно верно, в больших медных тазах. И в следующий раз я тебе это гарантирую, - пообещал Виктор.
     - Поцелуй меня, - попросила Натали.
     - Только когда от тебя перестанет пахнуть натрахавшейся кошкой. Быстро в душ!
     А потом Виктор подошел к картине с единорогом:
     - Тигран, ты здесь?
     - Да, - голос Тиграна был слабым.
     - Ты видел?
     - Видел...
     И Виктору показалось, что Тигран сглотнул ком, подступивший к горлу. "Интересно, чем он там занят?" - с усмешкой подумал Виктор. Он нагнулся к столику и взял некий тяжелый предмет, спрятанный под полотенцем.
     - Тигран, сейчас будет вторая серия. Она возвращается.
     - Да...
     - Жена советника и несовершеннолетние шлюхи. Смотри, Тигран, в оба. Я же обещал сюрприз.
     Вошла обнаженная Натали, ступая ногами по мохнатому ковровому покрытию. Она была великолепна. Виктор улыбался, любуясь ею.
     - Что ты стоишь у этой лошади? - спросила Натали. - Я уже скучаю.
     Виктор вдруг услышал дыхание Тиграна. Потом проговорил:
     - Натали, пойди открой дверь. Нас ждет сюрприз.
     - Я? Почему я?
     - Таков сюрприз.
     - Хорошо. Она вышла.
     - Тигран, - проговорил Виктор, - а теперь сюрприз. Смотри в оба.
     - Да...
     Виктор быстро убрал полотенце и так же быстро промелькнула мысль: "Может, это хорошо, когда с тобой происходит такое, а ты занят любовью?! Своей любовью, такой, какой можешь?.. Наверное, неплохо".
     - Сюрприз, Тигран.
     Пистолет был с глушителем. Виктор быстро вставил дуло в глаз единорога и спустил курок. Почти бесшумный хлопок и запах отработанных пороховых газов.
     - Спокойной ночи, - проговорил Виктор и добавил:
     - Прости...
     Вполне возможно, что в голосе его промелькнула печаль, Тиграна отбросило от картины, и он перестал существовать.
     Натали вернулась:
     - Там никого не было... А что это за запах? Какая-то гарь...
     - Место греха, - Виктор покачал головой, - и запах серы... Перед появлением Беса Фауст чувствовал запах серы.
     - Пойдем отсюда, - вдруг серьезно проговорила Натали. - Мне хочется отсюда поскорее уйти...
     - Мне тоже, - кивнул Виктор.
     Но на свежем воздухе в приближающейся ночи, когда Вена - город вальсов - зажглась своими неповторимыми огнями, Натали быстро успокоилась. Виктор предложил не связываться с парковкой автомобиля, добраться до центральной пешеходной части города и поужинать в каком-нибудь симпатичном ресторанчике. Натали с радостью согласилась, обняла своего Тарзана за талию и, совершенно не стесняясь прохожих, крепко поцеловала в губы.
     - А если нас подберет кто-нибудь из знакомых твоего мужа? - Виктор изобразил на лице комический испуг.
     - Они не приглашают своих дам в подобные места.
     Натали полностью успокоилась и совершенно не понимала, что с ней происходило несколько минут назад. А Тигран перестал существовать. И явившийся за его телом водитель такси-"мерседеса" лишь покачал головой - у Тиграна, отброшенного выстрелом, были спущены штаны.
     - Чем он тут занимался? - пробормотал таксист, повезший в автомобиле Натали, автомобиле с дипломатическими номерами, Тиграна в последний путь. А в тот момент, когда он избавится от тела, вернет машину на платную стоянку у Западного вокзала и превратится в растворившегося в ночи одинокого таксиста, Натали и Виктор будут проводить свой прощальный ужин, ужин, где будут тихая музыка, помнящая еще великих императоров, и медленно исчезающие свечи. Виктор посмотрит на Натали и подумает, что если бы ему удалось быть с ней дольше, то, может быть, она избавила бы его от жгущей грудь и сердце фотографии любимой и потерянной им женщины, хотя вполне возможно, что и нет... Вслух же он скажет:
     - Натали, у меня есть очень важная просьба. Мне будет нужна помощь кое-кого из знакомых тебе финансистов... Только это более чем личная просьба, и не то что твой муж...
     - Я все поняла, - улыбнется ему Натали.
     Конечно же, она ничего не поняла, но она поможет Виктору, потому что у нее есть для этого много возможностей и потому что, как бы нелепо это ни звучало, она готова была сделать все, что он ей скажет.

***

     Эта секретная операция была закончена. Виктора поздравили с успехом, вовсе не подозревая о масштабах его истинного успеха, а потом было много других операций и другой работы, и началась чеченская война, которая списала множество денег и множество грехов.
     Прошло еще немало времени, и вот российскими спецслужбами, а именно ведомством Деда, задерживается Зелимхан Бажаев. И Виктор понимает, что над ним могут сгуститься тучи. Зелимхан Бажаев, находящийся в Чечне и слишком много рассуждающий о коррупции в верхних эшелонах российской власти, для него вовсе не опасен, Зелимхан Бажаев, находящийся в Москве, представляет совершенно конкретную угрозу. Где гарантия, что в обмен на что-то он не захочет проиллюстрировать некоторые свои заявления. И где гарантия, что тогда не всплывет история с "верхушечкой"...
     Виктор, учитывая настроение определенной части генералитета и, главное, настроение своего шефа, подготавливает план секретной операции. В ней нет ничего личного, Виктор лишь проявляет служебное рвение. Он гарантирует абсолютную просчитанность всех действий и отсутствие жертв. Он гарантирует быстрый и ошеломляющий успех, но генерал Панкратов не хочет даже слышать об этом.
     - Ты что, Витя, решил нас под трибунал подвести?
     Виктор не давит и ни на чем не настаивает, он делает свое дело незаметно, спокойно, подготавливая все этапы операции, пока не наступает день, когда он понимает: теперь можно сыграть на тайных струнках души своего шефа.
     И когда он явится к генералу Панкратову с докладом и тот, стараясь не выказывать особого интереса, спросит. "Что там у тебя?", Виктор поймет, что шеф скорее всего уже принял решение.

***

     Генерал Панкратов не извлекал из этой операции никакой личной выгоды, хотя, конечно, в случае успеха он и его команда выдвигались на ключевые позиции и, вполне возможно, на самые ключевые. Военная семья генерала Панкратова и так была одной из самых крупных и влиятельных, и, вполне возможно, при тонкой и решительной игре "ретивой молодежи" она могла бы стать "просто самой". Сознавала это и "ретивая молодежь", но все же Анатолий Иванович Панкратов еще какое-то время не давал санкции на проведение этой операции. Никакого злого умысла - генерал Панкратов был честным и в соответствии со своими взглядами преданным делу человеком. И только тогда, когда он убедился, что этого требуют стратегические интересы государства... Виктор и его идея одержали верх. Анатолий Иванович был уверен, что все пройдет четко и безукоризненно: все же Виктор - ученик Деда, один из самых любимых и самых лучших, а подобные операции для них - просто детские игры. Только не умеет Дед заботиться о своих парнях - и Рябчик, и Стилет, и другие, кто не разбежался по бизнесу, все еще капитаны. Виктор - уже давно майор, и через пару месяцев, тем более если все пройдет успешно, обмывать ему водкой подполковничьи звезды. И давая негласную санкцию на проведение этой секретной операции - она была более чем секретной, потому что никакой вышестоящей санкции на нее не имелось, - генерал Панкратов поинтересовался у своего подчиненного:
     - Надеюсь, ты понимаешь, что нас всех ждет в случае неудачи?
     - Меня ждет. В операцию посвящены всего несколько человек, и все замыкается на мне. Вас в этой пирамиде нет.
     - Вот и прекрасно. Дай Бог тебе удачи, сынок. И пожалуйста, не теряй головы.
     Но лишь только тогда, когда уже все началось, когда механизм закрутился, Панкратов понял, какого он выпустил демона. Еще в самом начале генерал Панкратов потребовал гарантий безопасности для пассажиров самолета - отсюда возникла и дискета, и множество этапов операции. Он согласился с тем, что полевого командира Зелимхана Бажаева, чуть ли не подпадающего под принятую Государственной Думой амнистию, следует уничтожить при попытке к бегству, и далее, когда из-за исчезновения Бажаева жизнь заложников будет поставлена на карту и когда уже невозможность продолжения переговоров с противником, склонным исключительно к террору и насилию, станет очевидной, сажать самолет лишь только смелыми и быстрыми действиями спецслужб. Виктор предлагал задействовать всю так не любимую Анатолием Ивановичем систему средств массовой информации, и генерал с ним согласился - имитация должна быть первоклассной. Поэтому следовало организовать "утечку". Но лишь только когда "ретивая молодежь" взорвала, не сымитировала, на самом деле ВЗОРВАЛА военный вертолет, генерал Панкратов понял, какого он выпустил демона.
     - Что, мать твою, происходит, Витя? Вы что, охренели? Это, блядь, что, демонстрационный взрыв?!
     - Это трагическая случайность, Анатолий Иванович.
     - Что?!
     - Мы их предупредили, чтобы они десантировались. Вмешался второй пилот, и бомба сработала.
     - Вы е........сь. Я запрещаю продолжение операции, майор. Выдавайте им коды и сажайте самолет!
     - Уже поздно, - тихо проговорил Виктор. - Колесо закрутилось.
     - Ты сошел с ума.
     - Товарищ генерал, Анатолий Иванович, это трагическая случайность, не более того. Но сейчас все складывается успешно. Машина с "объектом" уже следует в сторону аэропорта Внуково, и мы их там встретим.
     - Трагическая случайность... В воздухе триста пассажиров. Ты это понимаешь?!
     - Так точно. Как только "объект" будет у нас, мы выдаем им дискету.
     - Нет! Вы выдаете им дискету сейчас. Я сыт по горло твоими случайностями.
     - Может, выдать им и название ключевого файла, товарищ генерал? Это будет означать конец операции. Но я сделаю все, что вы прикажете.
     Генерал Панкратов некоторое время молчал. Потом проговорил:
     - Ты знаешь, что "объект" конвоирует твой старый друг, Воронов?
     - Так точно.
     - И тебе наплевать, если с ним тоже произойдет какая-либо "трагическая случайность"?
     - Со Стилетом-то?.. С ним ничего подобного не произойдет. Он сам может доставить нам массу "трагических случайностей".
     - Вот как?!
     - Я б этого не говорил, если б не знал его очень хорошо.
     - Однако ты был доволен, когда узнал, что конвоировать Зелимхана поручено ему.
     - Так точно.
     - Почему?
     - Старый незаконченный спор.
     - Ты мне это брось - кто лучше, кто хуже. Никаких мне соревнований.
     - Я стараюсь не только для себя.
     - Я это знаю. Но брось.
     - Для меня в этой операции нет ничего личного.
     - Еще не хватало...
     - Но мы ее доведем до конца. Именно сейчас время заканчивать партию. И, Анатолий Иванович, тогда для многого у нас будут свободны руки. Дивиденды значительно больше возможных потерь.
     - Знаю. Знаю, Витя. Но больше мне никаких "трагических случайностей". Хорошо, выдашь им название ключевого файла в самом конце.
     - Есть.

***

     Но так не получилось. Этот Воронов с идиотским прозвищем Стилет оказался одной сплошной "трагической случайностью". И все пошло наперекосяк. Сначала он увел пленника из-под носа целого взвода спецназа, причем, как утверждал Виктор, лучшего нашего подразделения, потом просто куда-то исчез, и Виктор звонил ему домой, думал, может, отсиживается там, а он упал на дно к какому-то криминалу, хорошо хоть удалось перехватить его телефонный звонок, и вот теперь он появляется на глазах всего честного народа на борту этого заминированного лайнера, живой и здоровый, да еще тащит с собой чеченца, который демонстрирует на весь мир свое миролюбие и просит остановить бомбу. "Просто великолепно! Тем самым все наши усилия перечеркиваются - операция завершена, и ни одна ее цель не достигнута. И в довершение ко всему Паша присылает эту видеокассету именно мне. Почему? По старой дружбе, прежде чем обнародовать эту запись на пресс-конференции, он присылает кассету мне. Он что-то знает? Догадывается? Откуда?! Кто-то из "ретивой молодежи" решил в последний момент отыграть в свои ворота? Да нет, вряд ли. Нигде и никаких виз Панкратова нет, следовательно, ей, "ретивой молодежи", за все и отвечать. Значит, вряд ли. Что же тогда стоит за действиями Деда?"
     И вот сейчас акробатические номера и воздушное видеоинтервью закончено, экран телевизора погас, и "ретивая молодежь" пребывает в некотором подобии шока.
     - Что мы будем со всем этим делать? - повторил генерал Панкратов свой вопрос.

***

     В это время черная "Волга" остановилась у бокового подъезда тяжеловесного гранитного здания, плывущего, словно каменный броненосец, сквозь изгибы старых московских улиц. Это было ведомство генерала Панкратова. Дед очень спешил. Он знал всю тяжесть предстоящего ему разговора и понимал, что придется действовать жестко и быстро. И все же Дед надеялся, что все еще удастся решить миром.

***

     В это же время в двухстах километрах к западу от тяжеловесного каменного броненосца на высоте нескольких тысяч метров над землей Стилет приоткрыл дверь, ведущую в кабину пилотов:
     - Командир... Тут у меня несколько неожиданные обстоятельства. Этот мальчик... Нам придется спуститься с ним вниз.
     - Что вы имеете в виду, капитан? - спросил командир экипажа. Он посмотрел на Игната с недоверием.
     - Да, вы меня правильно поняли, - подтвердил Стилет.
     - С этим ребенком?.. Надеюсь, вы... - В глазах командира экипажа промелькнула тревога.
     - Да, именно так, - сказал Стилет. - Нам придется показать ему бомбу.

***

     Первым нарушил нависшую тишину Виктор:
     - У него нет никаких доказательств. Не может быть.
     - Возможно, - проговорил генерал Панкратов. - Зачем тогда он прислал эту кассету мне? Интуиция?!
     - Вряд ли...
     - Зачем? Вспоминайте свои хвосты.
     - Их нет.
     - Майор Бондаренко?
     - Он ничего не знает. Только ликвидация заключенного при попытке к бегству. Но это была даже не прямая команда. Ни письменно, ни устно такой приказ не был сформулирован.
     - Хорошо. Что еще?
     - Больше ничего.
     - Так что мы будем со всем этим делать?
     - У него не может быть никаких доказательств, - упрямо повторил Виктор.
     - Но операцию пора заканчивать. Он перевел все свои звонки на мобильную связь. Значит, придется выдать ему коды.
     - Или обменять ему коды, если он что-то знает.
     - Раньше надо было быть таким умным. - В голосе генерала неожиданно появились сухие нотки.
     - А я и был, - проговорил Виктор. - Им не расшифровать самостоятельно дискету. По крайней мере за оставшееся время не расшифровать. У нас есть предмет для торга - мы отдаем им самолет, они нам - все, что связано с этой пленкой. Но это на всякий случай, так сказать, откупного, потому что у Деда не может быть никаких доказательств.
     - Виктор, ты провел с ним столько лет... - В голосе генерала Панкратова неожиданно появился упрек. - Паша не из тех людей, кто торгуется...
     - С любым человеком можно договориться. - Теперь и голос Виктора зазвучал сухо - он не собирается все это в одиночку расхлебывать, поэтому одну козырную карту он оставил себе.
     - Ладно, умники, - подытожил генерал Панкратов, - вон Пашина машина, внизу у бокового подъезда. Сейчас главное - закончить операцию, и хорошо бы при этом сохранить лицо. А потом у меня к вам будет много вопросов, очень много, и прежде всего к тебе, Витя.
     В этот момент Дед поднимался по лестнице. Он тоже имел вопросы прежде всего к Виктору. Только и Дед, и вся "Команда-18" всегда называли этого человека по-другому. Много лет назад Дед дал им всем, своим мальчикам, имена-прозвища. И сейчас Дед имел несколько вопросов. И к Толе Панкратову, старому боевому товарищу, и к Виктору, которого никто в "Команде-18" так не называл. Да, Игнат Воронов был для них Стилетом, Коля Рябов - Рябчиком, а Виктор...
     Правда, с тех пор многое изменилось.

Четверг, 29 февраля
16 час. 11 мин. (до взрыва 00 часов 49 минут)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Мальчик смотрел на тускло мерцающий красный огонек - бомба, пульт управления бомбой. Значит, вот подо что оно маскируется - мальчик впервые увидел его наяву, - спящее Чудовище. Оно совсем не такое, как в этом бесконечно повторяющемся сне, но когда оно проснется и его язык будет называться ОГОНЬ...
     Нить... Где в этих убывающих цифрах может быть нить? Они должны знать код отключения бомбы, всего лишь четыре цифры, но где здесь может быть нить?
     КОДА ВСЕ НЕТ...
     Он его нашел, человека с серо-голубыми глазами. И впервые с того момента, как папы... как папы не стало, мальчик почувствовал, что он больше не один на один с Чудовищем. Нет, конечно, это было не так, как с папой: тогда между ним и Чудовищем стояла прочная стена. Настолько прочная, что мальчик даже не знал, что там, за ней, не было причин думать на эту тему и задаваться подобными вопросами, и совершенно не важно, что за стеной находился вход в Лабиринт, потому что этой самой прочной на свете стеной был папа. Но в один из дней стену разрушили.
     Нить, знающая выход из Лабиринта, - это все, что ему осталось. Не совсем так, потому что теперь мальчик стал несколько богаче.
     Чудовище... Оно выбралось из его снов, и мир действительно оказался темным запутанным Лабиринтом. Ты не замечаешь, как входишь в него, ведь тогда, в день рождения, в чудесном магазине игрушек мальчик тоже ничего не замечал, а именно тогда он завел свою семью в Лабиринт, и лишь только тоненькая нить должна быть у тебя в руках, нить для того, чтобы вернуться.
     Чудовище выбралось из его снов, и сейчас для него и еще трехсот пассажиров большого бело-серебристого лайнера оно решило называться БОМБОЙ. Оно растворилось, растеклось по стенам этого самолета, оно хочет, чтобы его не узнали, но его выдает запах и выдаст тень, косматая тень, неразличимая в темном и пропитавшемся зловонием логове Чудовища, но здесь, когда рядом с ними движется огромный круг Солнца...
     Чудовище проснется молниеносно, и язык его будет называться ОГОНЬ - почему папа говорил, что когда-то в сердце Лабиринта жил поэт, но времена сменились, и поэт превратился в Чудовище? - но пока оно спит, и лучше его не тревожить, и лучше... Мальчик вдруг снова подумал о ружье, двухствольном детском ружье с разноцветными шариками (как же зеркальны сны - Чудовище здесь, в реальности, становится бомбой, однако смешное детское ружье там превращается в настоящее оружие), папа выстрелил из него и убил почти настигшее мальчика Чудовище. Папа выстрелил и... Конечно, ведь это очень важно, мальчик видел во сне два ствола, две черные бездны, они блеснули тусклым холодным огнем, а потом папа выстрелил, но перед этим он показал ему ружье, и мальчик должен был что-то заметить, что-то очень важное...
     Мальчик снова посмотрел на пульт управления бомбой - цифры продолжали бежать: нить... может быть, это нить времени? Нет, все не так... Потом мальчик поднял глаза - Игнат улыбнулся ему:
     - Ну что, парень, что-то нашел? Это здесь?
     Мальчик покачал головой, снова уставился на цифры, начал вдруг грызть ноготь на безымянном пальце левой руки - Стилет подумал, что так он запросто отгрызет себе полпальца:
     - Слышишь, парень, прекрати... Прекрати, краснокожий...
     Мальчик снова покачал головой и, глядя на убывающие цифры, произнес:
     - Нет, не здесь. - Потом какая-то искорка мелькнула в его глазах. - Это находится в другом месте.

Четверг, 29 февраля
16 час. 13 мин. (до взрыва 00 часов 47 минут)

     Дед остановился перед большой, покрытой узорчатыми панелями полированного дуба дверью: вот так вот, еще одна секунда - и все в жизни может перемениться, вся прошлая жизнь может стать другой, а тебе не останется ничего... Так стоит ли? Долг? Бесспорно. Но это последнее, что остается человеку, когда мир внутри и вокруг него начинает рушиться. Дед становится сентиментальным? Стареет? Сейчас он сделает этот шаг через дверь, и все изменится, и уже никогда ничего не вернется.
     - Анатолий Иванович ждет вас, товарищ генерал...
     Дед вздрогнул, но быстро взял себя в руки, коснулся массивной золоченой ручки, потянул ее вниз - они ошиблись, но еще можно все исправить. Наверное, можно все исправить... Обычно Толя выходит к нему с широко распростертыми объятиями, а сейчас лишь свинцовая тишина за этой огромной полированной дверью. Шаг, из которого станет все ясно...
     Потом Дед посмотрел на свои командирские часы, вспомнил, как Стилет с Максом часто шутили:
     - Эх, Павел Александрович, у всех ваших давно золотые "Ролексы"... А вы, как мы, - вечные лейтенанты...
     Дед грустно улыбнулся, и хоть главная мысль, пришедшая в голову, была: "Осталось лишь сорок шесть минут. Все, медлить больше нельзя, мне нужны коды", но где-то подспудно возникала и еще одна: "Они были лучшими - Стилет и Макс. Даже не так: МОИМИ лучшими. Как старшие сыновья..."
     Все. Дед вдруг подумал, что и Толя Панкратов всегда был смелым человеком, предпочитающим разговор с открытым забралом...
     - Кто там еще находится? - тихо спросил Дед.
     - Несколько человек, товарищ генерал.
     - "Ретивая молодежь"?
     - Товарищ генерал?..
     - Ладно тебе, ладно... Мне известны некоторые ваши секреты. Так сказать, стариковские причуды: я тоже когда-то своим ребятам давал имена... Ладно. Я прав? "Ретивая молодежь"?
     - Так точно.
     - Майор Максимов, Виктор Максимов?..
     - Так точно. Тоже там, товарищ генерал.
     - Хорошо, - кивнул Дед.
     Ну, вот и все, ребята, сейчас мы пожелаем друг другу "здравия"... и вытащим зайца из капусты. Только... этот заяц оказался слишком дорогим. И пугало, стерегущее капусту, вряд ли когда-нибудь сможет за него расплатиться. Дед вошел в просторный - и, пожалуй, лишь только привычка не позволяла назвать его громадным - кабинет с шестиметровым столом на кривых темных ножках. Генерал Панкратов был там один. Он как-то светло и (может быть, это Деду только показалось) чуть печально улыбнулся:
     - Привет тебе, Паша. Рад видеть, дорогой.
     - Здравствуй, Толя. - Дед тоже улыбнулся, но что-то странное было в его взгляде, генерал Панкратов уже видел такой взгляд, но только не мог вспомнить когда. - Где "молодежь"? Где "ретивые"?
     Генерал Панкратов понимающе кивнул:
     - Я попросил их выйти, Паша. - Он указал рукой на другую дверь. - Проходи... Там не слышно.
     - Так... - Дед вдруг быстро, понизив голос, проговорил:
     - Что же ты делаешь, Толя? Ты с ума сошел?
     - Что?.. Я... Эта видеокассета...
     Их глаза встретились, мгновение, в течение которого они смотрели друг на друга, показалось бесконечно растянутым, мучительным. Два боевых товарища... И генералу Панкратову стало все ясно. Дед вдруг увидел, что он сразу ссутулился и стал как-то старее, все его волосы, все до одного, были седыми, белыми как снег. Но только обычно речь шла об импозантной седине, а сейчас перед Дедом стоял неожиданно состарившийся человек.
     - Выкладывай, что у тебя есть, Паша. - Голос прозвучал устало, надтреснуто.
     - Все, Толя. У меня есть все. И ты это понял. Иначе я не стал бы присылать кассету. Но прежде всего вопросы, личные, - он сделал акцент на этом слове, - вопросы к тебе и к...
     - Не продолжай... Откуда? - Генерал Панкратов вспомнил, где он видел такой взгляд. Совсем недавно, это было на стрельбах - они оба неплохие стрелки. Только в их жизни было очень много вовсе не учебных стрельб, и вот таким был взгляд Деда, когда тому приходилось смотреть на мир через прицел автомата. - Откуда, Паша?
     - Старый ты дурак.
     - Все-таки...
     - Много чего, увы - много...
     - Так, ладно... По порядку.
     - Нет времени на всю эту хератень! Хорошо, вот послушай этот голос, после спецобработки, с пленочки - "требования террористов", а этот - из твоей приемной. Слушай. Два любопытных голосочка.
     - И что?
     - Сейчас... Сейчас пойдет звук... Ну вот, слушай. - Дед прокрутил запись. Она была короткой, всего лишь несколько слов. - Слышишь? Это один голос. Понимаешь? И мы оба знаем чей.
     - И это все?! Но это просто...
     - Нет, не просто.
     - Допустим.
     - Толя, не хочется говорить про жопу с резьбой...
     - Понимаю.
     - На твой частотный резонатор у меня нашлось еще кое-что... Послушай: "Время выпить чаю" и "Майор Максимов слушает" - сечешь? Это один голос.
     - Это ничего не доказывает.
     - Толя, Толя, что с тобой случилось? - Дед устало выдохнул, какое-то время помолчал. - Я и не собираюсь ничего доказывать. Мне только нужны коды.
     - Но...
     - А еще мы подергали твоего майора Бондаренко.
     - Что?
     - Он держится молодцом, но стало ясно, что без твоей санкции он бы так не действовал. Все ниточки связались. Я вас просчитал, сначала лишь интуитивно, потом добавился фактаж, кое-что еще, и картинка меня очень огорчила, Толя. Ты прав, у меня нет прямых доказательств, пока. Пока нет. Я просто не имел права тратить на это время. Но мы оба знаем, о чем речь. Мне нужны коды.
     - А доказательства?
     - Ты же знаешь, что за этим дело не станет. Но... - Дед внимательно посмотрел на старого боевого товарища, - в твоих же интересах, Толя, чтобы их не было... В твоих...
     - Я тебя понял, Паша. - Генерал Панкратов благодарно кивнул.
     - Мне нужно только посадить самолет.
     - Мне тоже.
     - Старый пердун! Лучше молчи.
     - Паша, - генерал Панкратов вдруг заговорил очень быстро, - я не давал им санкции на такие действия. Все должно было быть по-другому. Когда они взорвали вертолет, я приказал все прекратить.
     - И что?
     - Было уже поздно, Паша... Твой солдатик, этот... Стилет...
     - А сейчас мне нужно вернуть Стилета и еще триста человек.
     - Ты не понимаешь, эти ниточки ведут слишком высоко... Эта чеченская война... Мы всего лишь пешки, нас сметут с доски и заменят другими. Без всякого сожаления.
     - Решил меня удивить?
     - И что мы будем со всем этим делать? Ты пришел... ты пришел за мной?
     - Ну, знаешь...
     - Нет, я тебя понимаю. Делай свое дело. Это твоя партия, как говорится.
     - Заткнись! Ты совсем из ума выжил. Коды! Давай мне коды. Нет времени. Тем более выслушивать твои оскорбления. Однако за вертолет все равно кому-то придется ответить. Но это все потом. Сейчас нужно только остановить бомбу.
     - Коды... Паша, коды находятся у Виктора.
     - Кто все это заварил? Он?
     - Паша...
     - Он? Я понял. О-х-х.
     - Коды у Виктора, я знаю только нужный файл. Мы сейчас все остановим, но...
     - Что еще? Ладно, хорошо. Скажем, чеченцы сами сообщили коды, когда стало очевидным, что продолжать акцию бессмысленно. Договорились? Лады. Старый ты пердун... Черт. Как ты смог пойти на это?
     - Паша, ты веришь мне?! Ты ведь меня давно знаешь. Лишь только интересы дела, понимаешь, интересы дела толкнули меня на этот шаг.
     - Прекрати.
     - Я говорю правду, Паша.
     - Мы не можем позволить себе роскоши рассуждать сейчас о вопросах морали, коррупции или геополитики, Толя. Там триста человек и еще мой солдатик. Пока еще все это можно исправить.
     - Мне вызвать всех?
     - Нет, только его. С ними сам потом будешь разбираться. Они тебя подставили. Но этот - мой. Я его СДЕЛАЛ. Выходит, что сделал Чудовище...
     - Паша, он тоже... интересы дела...
     - Все! Прекрати, иначе я за себя не ручаюсь! Пять человек сегодня утром и еще триста - интересы дела? Вы спятили, понимаешь?! Это действия либо сумасшедшего, либо преступника. Зови его.
     Генерал Панкратов нажал кнопку селектора.
     - Виктор, зайди... - Потом он посмотрел на Деда и вдруг проговорил:
     - Теперь я понял, какие у тебя глаза, Паша. Цвета осеннего неба, такие же синие и такие же...
     - Ты на себя-то посмотри, - усмехнулся Дед, - свою шевелюру видел? Дедушка Мороз - голова из ваты...
     - Голова... Почему голова? Борода!... Так, - Панкратов в удивлении вскинул брови, - понятно... Ну-ну. Тогда уже говорил бы: "Дедушка МАРАЗМ..."
     Они оба рассмеялись, и тут же оба затихли. Что-то происходило, что так или иначе изменит их отношения. Жили-были когда-то два старых боевых друга, и, чтобы все так и оставалось, надо всего-навсего стереть в календаре сегодняшний день, всего лишь один день - такой високосный и такой ненужный.
     Потом дверь открылась, и на пороге появился Виктор, стройный и собранный, как всегда. Всего лишь один день... Дед почувствовал, что у него защемило сердце. Виктор отдал честь:
     - Товарищ генерал, майор Мак...
     - Ну, здравствуй, Макс, - мягко перебил его Дед. - Здравствуй. Я еще могу называть тебя так?
     Повисла очень неуютная пауза, генерал Панкратов отвернулся к окну. Виктор посмотрел на Деда внимательно, и Дед понял, что ничего за прошедшие годы не изменилось, перед ним был все тот же Макс. Или он был таким всегда? Что же он натворил!...
     - Так точно, товарищ генерал.
     "Я ведь любил вас, дураков, - подумал Дед. - Что же творится, что происходит в этой дурацкой жизни?.."
     - Ты, наверное, хочешь мне кое-что рассказать? - произнес Дед.
     - Виктор, - вмешался генерал Панкратов, - Паша... Дед, как вы его зовете, знает все. Теперь уже знает.
     Макс бросил пристальный взгляд на генерала Панкратова, потом на Деда:
     - В таком случае что мне рассказывать?
     - Зачем, Макс?
     - Это очень долго, товарищ генерал...
     - Там, в заминированном самолете, находится твой друг, мне всегда казалось - лучший друг. Осталось чуть больше сорока минут, Макс. Пора заканчивать весь этот сумасшедший фарс.
     - Пора.
     - Ты можешь сообщить коды?
     - Да, конечно. Только что потом?
     - Это - потом, Макс...
     Виктор перевел взгляд на генерала Панкратова:
     - Значит, все закончено?
     Тот кивнул. Снова отвернулся к окну. Принялся набивать трубку.
     - Все закончено вот так... - Он посмотрел на Деда открытым взглядом и проговорил:
     - Закончено для меня. - Перевел взгляд на генерала Панкратова. Тот продолжал смотреть в окно. - Значит, да...
     "Макс, кто мог предположить, что наша встреча окажется такой... - думал Дед. - Ты забыл лицо Учителя, подними руки и признай, что это так. Не унижай себя гордыней. И быть может, я смогу тебя спасти..."
     - Это все очень долго, - проговорил Макс голосом человека, перепутавшего дороги, осознавшего это, но не вернувшегося назад. - Очень долго...
     - Витя, - произнес генерал Панкратов, - дальнейшее продолжение операции бессмысленно и... преступно.
     Но что в действительности Макс мог рассказать Деду? Что проводимая им секретная операция имела двойной смысл? Что устранение Зелимхана Бажаева, устраивавшее очень многих в этом городе, многих воюющих в Чечне из Москвы, многих по обе стороны несуществующей линии фронта - и тех, кто был под свинцовым дождем, и тех, на кого проливался дождь золотой, - что это устраивающее слишком многих устранение нужно прежде всего ему, Максу? Хвостик той самой незаконченной венской операции... И тело Тиграна, всплывшее и прибитое к берегу Дуная спустя лишь несколько недель... И Натали, вхожая во многие закрытые дома, - она помогла Виктору, своему Тарзану, тайно и без выгоды для себя реализовать бумаги, неожиданный сюрприз, и открыть секретные номерные счета в одном из старейших банков Европы, имеющем репутацию надежной респектабельной и весьма конфиденциальной институции. И он щедро отблагодарил Натали, настолько щедро, что фотография любимой и потерянной им женщины почти не требовалась. Ну, если только иногда. Да, она почти не требовалась, когда он спал с Натали, - мы все имеем тайные грешки, Тигран! Прости, бледнолиций. Что из всего этого он мог рассказать Деду? Что все развивалось великолепно и осталось всего лишь поставить точку, и вот тогда вмешивается твой друг, любимый друг...
     Когда он узнал, что конвоировать Зелимхана в Чечню поручено Ворону, он решил, что это злосчастный Рок, его Черная Звезда. Он никак, никак не мог допустить того, чтобы Зелимхан Бажаев пережил этот день, - хвостик незавершенной венской операции обязательно бы всплыл, а вкупе с сегодняшним возможным провалом... Все доводы целесообразности, может быть, ошибки, но в смягчающих обстоятельствах служения интересам государства, отметаются и вырастает лишь одна уродливая цель проводимой сегодня акции - спрятать хвостик венской операции. Не правда, большая не правда, и очень несправедливо - успех устраивает всех, за провал должен платить он один...
     - Значит, вы решили все закончить, - произнес Макс.
     - Уже слишком поздно что-либо менять, Витя...
     - Понятно. - Макс кивнул. - Значит, все коту под хвост? Отвечать же придется тому, у кого хватило смелости хоть что-нибудь сделать...
     - Мне нужны коды, Макс, - сказал Дед.
     - Конечно. Самолет сядет, и страшное приключение закончится. Появятся герои. Чеченский герой и русский герой. И еще триста героев. И может быть, ордена.
     - Прекрати... Ты никогда не был паяцем, Макс.
     - Павел Александрович, - он вдруг снова посмотрел на Деда своим открытым взглядом, - вы всегда являлись для нас... больше чем непререкаемым авторитетом. Иногда мне казалось, что вы были нам отцом. От вас мы узнали, что такое интересы страны и чем ради этого иногда надо жертвовать. И вы многому нас научили. Некоторых - всему. Но только не сказали одной вещи, одной простой вещи. Что Мир совсем не то, чем он был в "Команде-18". Не знали? Не захотели? И когда все закончилось...
     - Макс, Игнат Воронов, Стилет, - Дед сделал паузу, - сейчас в заминированном тобой лайнере.
     - У нас еще есть время. У нас у всех есть еще время. - Макс вдруг посмотрел на улицу - в окнах окружающих зданий горело, плавилось заходящее солнце. - Какой красивый закат, правда?
     - Что ты затеял, Макс?
     - Я? Ничего. Вы спрашиваете - зачем? И я пробую ответить на этот вопрос. Мы вам верили и готовы были пойти за вами хоть в омут. Но все кончилось, и каждому пришлось выплывать самостоятельно. А Стилет решил продолжить затянувшуюся игру, и вот сейчас он в заминированном лайнере. Жестокая ирония, как считаете?
     - Что случилось, Макс, что с тобой случилось? Мы же теряем время.
     - Несправедливо как-то, Павел Александрович. Очень несправедливо...
     - Виктор, я тебя не понимаю, - вмешался генерал Панкратов. - Я вас не понимаю, товарищ майор.
     - Человек - большая загадка. - Макс улыбнулся, и от этой ледяной улыбки Деду вдруг стало не по себе: что он затеял?
     - Вот что, товарищ майор, - поговорил генерал Панкратов, - вам стоит прийти в себя, а потом вас ожидает очень серьезный разговор. - Он обернулся к Деду:
     - Этот файл имеет странное птичье название - "Галка"...
     - Совершенно верно, - так же странно улыбаясь, проговорил Макс, - только она совсем не похожа на птицу.
     Генерал Панкратов даже не обернулся к нему.
     - Расшифровку файла знают еще несколько человек, я сам все проверил...
     - А вот здесь не совсем точно. Мне была нужна страховка на случай подобного развития событий, и пришлось кое-что изменить. В самый последний момент. Там действительно всего четыре цифры - мои четыре цифры. И за все оставшееся время, - Макс посмотрел на часы, - их никто не успеет расшифровать. Никто. Поэтому, может быть, все же продолжим разговор...
     - Товарищ майор, - генерал Панкратов обрел свой прежний низкий и волевой голос, - да ты у меня полетишь под трибунал, к е...ой матери! Я сам за все отвечу, но ты у меня...
     - Это все потом, как было сказано. А сейчас я единственный, кто владеет ситуацией. Потому не стоит на меня кричать, товарищ генерал, я выполнял важную операцию, мне была нужна страховка... Ее плодами воспользовались бы многие, а почему за неудачу должен расплачиваться я один?
     - Ты сошел с ума, Макс. - проговорил Дед.
     - Зелимхан Бажаев, если для него все кончится хорошо, может обвинить меня черт-те в чем, а у нас ведь теперь государственные преступники превращаются в национальных героев.
     - О чем ты говоришь?
     - Я говорю о многом, да только вы не хотите слушать. Вы помните, Павел Александрович, как мы двадцать дней сидели в лесу? Конечно. Жарко было. И Стилет нашел ослепшего ежика. Помните? Ему выклевали глаза. Мы начали его кормить, он жил у нас эти двадцать дней, сам приходил за едой в одно и то же время. Мы смеялись, радовались, как пацаны, - нашли себе живую игрушку. Мы приучили его есть из рук. А в то утро, когда нам надо было уходить, этого ежика кто-то убил. "Что это за сволочь сделала такое?!" Это были ваши слова. "Что за мерзавец?!" Помните? А ведь это я его убил, Павел Александрович. Он все равно бы не выжил, он был слепым, а нам пришло время уходить. Мы приручили его, мы по доброте душевной научили его есть из рук, но нам пришло время уходить... Прошло много лет, а мне все не дает покоя мысль: кто же убил этого ежика? Кто его убил на самом деле, двигая моей рукой? Как вы считаете, Павел Александрович?
     - Макс, послушай меня... Я... я, может быть, - Дед не мог подыскать нужных слов, - тебя смогу понять. Нам, может быть, действительно стоит о многом поговорить. Ты считаешь меня в чем-то виноватым?
     - Разве я это говорил?
     - Тогда при чем здесь заминированный самолет?
     - Я просто не хочу быть ослепшим ежиком, Павел Александрович. Я пытаюсь выплыть самостоятельно, когда пришло время уходить.
     - Макс, триста человек и Игнат...
     - Ворон?! - Макс светло улыбнулся, как улыбаются, когда вспоминают прошлое и что-то лучшее, в нем оставшееся. - Ворон у нас буддийский монах, Павел Александрович...
     - Макс...
     - Его все любят, только ему ничего не надо. Ни я, ни вы, хотя именно он был вашим любимчиком. Он собирает все, что есть вокруг, и уносит с собой, но не замечает этого.
     - Макс, у нас уходит время.
     - Нет, Павел Александрович, у нас еще есть время. Вы просто не знаете. Ради него люди жертвуют многим, но он не понимает жертв. Он забрал у меня все, что можно было забрать, и даже не заметил этого. Он что, святой? Женщину, которая достойна гораздо лучшей доли, он забрал, посадил в каком-то клоповнике и заставил стареть, воспитывая его ребенка. А таких женщин носят на руках, Павел Александрович, и этого вы не знаете? Теперь уже плевать. Но он только забирает, а ничего, ничего не отдает.
     - Ты и вправду так думаешь? - вдруг спросил Дед.
     Макс удивленно посмотрел на него:
     - Чем он сейчас занимается в заминированном самолете? Спасает людей? Нет, он делает то, что необходимо ему. А это была моя операция. Он не желал ее разрушать. Он ведь ДАОС, он следует правильному пути. Только после него останется лишь высохший след. Он даже не знал, что это моя операция, но и ее он отобрал у меня. Это слишком много, Павел Александрович. Что мне остается? - Трибунал, а если еще Бажаев раскроет пасть, то и расстрельная статья. А он, победитель, который, как всегда, не получит ничего и даже не заметит этого. Слишком много для друга. Или слишком мало.
     - Макс, все, что ты говоришь, это... это действительно требует времени, - проговорил Дед, - но сейчас надо заканчивать. Самолет - это настоящая проблема.
     - Пора заканчивать... проблема... Но у меня уже больше нет проблем. Когда у человека не остается выхода, у него больше нет проблем.
     - Ворон, Макс, твой старый друг. Это тебя остановит?
     - Конечно. Это все мелочи - сегодня он у меня отобрал последнее. А так - все мелочи...
     Стилет. Еще сегодня днем Макс знал, что, если с Игнатом по его вине что-нибудь произойдет, он не простит себе до конца жизни. Он будет с этим жить, жить на развалинах, на кладбище, где похоронены лучшие их воспоминания, но он решил продолжать операцию. Ворон просто не оставил ему другого выхода, своими сегодняшними действиями Игнат вел его под расстрельную статью, что теперь произойдет при любом исходе с самолетом. Друг, лучший друг, Черная Звезда Виктора Максимова...
     Игнат всегда был каким-то другим, немного не от мира сего... Он не задавался вопросами, он поступал единственно возможным способом и оказывался прав... Он был беспечным, как ребенок или как совсем уж законченный негодяй, и при этом профессионалом высшей пробы, лучшим в "Команде-18". А потом все кончилось. Их просто бросили, когда они сделали свое дело. Предали. Оставили одних. И что Макс может рассказать Деду? Что сегодня, сейчас, он теряет последнее, что у него осталось, - друга ("Пей, Моцарт!" - "Спасибо, бледнолицый, хорошо твое вино, Сальери"), которого у него больше уже никогда не будет, и Учитель, чье лицо он забыл ("...а разве ты можешь забыть лицо своего Великого Отца, краснокожий? Конечно, нет! Или - можешь? И тогда у тебя будет много огненной воды, и твои древние духи пожелтеют, они станут золотыми, как заходящее Солнце, и превратятся в демонов... Ведь за заходом Солнца всегда наступает Ночь"). И еще женщину, которую он уже потерял.
     Что из всей этой чуши он мог рассказать Деду? Если только то, что отвечать ему придется совсем по другим статьям. Отвечать перед совершенно посторонними людьми, в общем-то не имеющими никакого значения.
     - Мне нужны коды, Макс, - тихо проговорил Дед. - Это моя просьба...
     - Да я вас сейчас просто прикажу арестовать, товарищ майор, - вмешался генерал Панкратов. - Немедленно, слышите меня, немедленно давайте коды!
     - Да? - Макс вдруг как-то странно улыбнулся, посмотрел в окно. - Интересно, как это будет происходить? - На лице его появилась ледяная усмешка, и только тогда Дед понял, что в его правой руке находится пистолет.
     - Ты спятил, Макс, - выдохнул Дед. - Спятил...
     - Мы все жертвы своей любви, Павел Александрович...
     Дед сделал к нему шаг:
     - Немедленно прекрати, дай мне оружие.
     - Подождите, Павел Александрович, не надо сейчас спешить...
     Генерал Панкратов потянулся к селектору.
     - Не надо, - попросил его Макс, - не делайте этого. - Он держал пистолет перед собой.
     - Макс. - Дед сделал еще один шаг, дуло пистолета - черная бездна - было направлено прямо ему в грудь. - Это я. Я перед тобой. Ты будешь стрелять?
     Рука генерала Панкратова снова двинулась к клавише селектора.
     - Прекрати, Толя! - остановил его Дед.
     - Вы мне не оставили выхода, - произнес Макс. - Это всего лишь моя страховка. - Он вдруг извлек какую-то фотографию и улыбнулся ей. Печаль... Тихая, светлая. - Вот и все. Все, девочка моя.
     Дед смотрел ему в глаза и вдруг с ужасом понял, что сейчас может произойти:
     - Макс, там, в небе, Игнат. Все совсем не так, Макс! Слышишь?!
     - Да... - Макс снова улыбнулся. - А мы скоро увидимся с ним... Пришло время уходить. Еще немного. - Он посмотрел в окно, в его глазах была безмятежность, которая уже навсегда вытеснила печаль. Он смотрел на пылающий золотой шар заходящего солнца. - Еще совсем немного.
     - Нет, Макс, остановись!
     Рука генерала Панкратова легла на клавишу селектора - сигнал непредвиденных обстоятельств, сигнал тревоги.
     - Стой, Толя!
     Но это было уже не важно.
     - Вот видите, у меня действительно больше нет выхода. Еще немного... Сейчас на земле 16.20 - значит, сорок минут.
     - Макс! Макс, смотри на меня...
     - Хорошо, Павел Александрович.
     - Дай мне пистолет... Пожалуйста, дай его мне, Макс! Ну, давай!
     - Прекрати, Витя, - проговорил генерал Панкратов. - Выдай сейчас коды, и тебе это зачтется. Прекрати балаган...
     - Заткнись! - перебил его Дед. - Дай мне пистолет. Макс... Помнишь, как спас Ворону жизнь тогда, в аэропорту? Все хорошо, Макс. Дай мне пистолет.
     - Пистолет, - повторил Макс, - пожалуйста... - Он протянул пистолет Деду и снова посмотрел на фотографию. - Еще совсем немного... Позаботьтесь о ней, Павел Александрович. - Потом его взгляд чуть переместился. - Скоро увидимся, Ворон...
     Дед сделал шаг, протягивая руку к пистолету, он не сводил взгляда с лица Макса. Дверь начала открываться - сработал сигнал тревоги...
     - Совсем немного, - произнес Макс. - Страховка, пора...
     - Нет, Макс!!!
     Макс одним резким движением вставил дуло пистолета себе в рот и в следующее мгновение спустил курок... Оглушительный грохот, кровь, мозговое вещество и медленно падающая на пол фотография, словно застывающая в воздухе в желании еще немного продлить свой век... Запах отработанных пороховых газов, тихое, нелепо-удивленное и опустошающее "Вик-тор..." генерала Панкратова, запах серы перед появлением Беса - до свидания, бледнолицый, прощай, мой роскошный Тарзан, какой шарм, аплодисменты, прощай и спокойной ночи...
     - Макс... - Дед услышал свой собственный голос, боль, которая сквозь него пробивалась... Как все быстро происходит, мгновение, после которого мир становится совсем другим. Фотография упала рядом, и ветер принес ее к Максу, отброшенному выстрелом, и рука коснулась ее. На фотографии три радостных и прекрасных в своей юности человека - загорелые, смеющиеся, счастливые. Три молодых развлекающихся божка из свиты Диониса - Макс, Ворон и Галина, ставшая Игнату женой и любимой, но потерянной женщиной для Макса...
     Спокойной ночи, бледнолицый. Заяц извлечен из капусты - неплохой день, чтобы умереть молодым. Как ты был хорош, Тарзан.
     Они смотрели друг на друга, Дед, генерал Панкратов и те, кто прибыл на сигнал тревоги...
     - Паша, - слабо произнес генерал Панкратов.
     - Молчи, - оборвал его Дед. - Если ты умный, молчи...
     Генерал Панкратов тяжело вздохнул, но все же произнес:
     - Я...
     - Прошу тебя...
     - Я только хотел сказать - осталось сорок минут... Это все ужасно. Коды находятся в девятом файле с этим птичьим названием "ГАЛКА". Надо сообщить твоим шифровальщикам. Виктор, Виктор...
     - Ворона я не отдам тебе, Толя.
     - Я понимаю тебя. - Он растерянно посмотрел по сторонам, потом взглянул на Макса. - Понимаю... Уже ничего не вернуть. Надо расшифровать этот птичий файл...
     - Нет...
     - Что нет?
     - Он не птичий...
     - "ГАЛКА", Паша, его имя - "ГАЛКА".
     - Да. Только это вовсе не птица. - Дед поднял фотографию - на ней были еще теплые капли крови. - Совсем нет... - Дед посмотрел на Макса, прошептав:
     - Мальчик мой... Совсем нет.

Нить Ариадны

Четверг, 29 февраля
16 час. 23 мин. (до взрыва 00 часов 37 минут)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Лейтенант Соболев положил телефонную трубку - только что звонил Дед и сообщил каким-то ужасным, глухим и опустошенным голосом, что коды - в девятом файле, в этом дурацком птичьем файле. Можно подумать, что он сам об этом не догадался. Ведь он, насколько Соболь понял, собирался получить у них коды. Что же произошло?
     - Все, ты слышишь меня, Соболь, все силы на расшифровку этого файла.
     "Слышать-то я слышу, но как можно сделать за тридцать семь минут то, что не было сделано за несколько часов". И это странное, непонятное сообщение с борта заминированного лайнера? Там должна быть какая-то нить, нить, которую надо смотать в клубок. Если бы это сообщение пришло от кого-то другого, Соболь решил бы, что речь идет о нелепой шутке. Но сообщение пришло от капитана Воронова.
     Соболь снова уставился на экран монитора. Цифры продолжали бежать:

     1629415К87621548976435497Л247581639487536
     81Р48524789153489589Б391154789134549982К094
     341589Р24375741897564321578.

     Никакие попытки разбить все это на группы не принесли результатов. Иногда лейтенанту казалось, что он уже так долго смотрит на монитор, что кое-какие закономерности просматриваются. Но все ускользало. Как-то Соболю пришло в голову, что несколько раз между буквами было равное количество цифр, но потом все снова нарушилось. Соболь посмотрел на часы - тридцать семь минут... И если он за тридцать семь минут не откопает в этой бесконечной галиматье всего лишь четыре цифры, то произойдет взрыв. Аккурат к 17.00, как и было обещано.
     Соболь открыл свой стол и достал из него распечатанный блок сигарет "ЛМ". Соболь покупал сигареты блоками на оптовых рынках - там было дешевле. Правда, периодически ему подбрасывали разную халтуру, и за эти заказы - создание программ - Соболь получал неплохие деньги. По крайней мере на это можно было жить. И недавно пообещали шикарный заказец - компьютерную игру. Это отнимало очень много времени, но было интересно и хлебно. Сейчас Соболю предстояло расшифровать еще одну игру, кто-то решил побаловаться с компьютерами, но, что удивительно, результаты этой игры вот-вот выползут в реальность к 17.00. Он извлек из блока новую пачку сигарет, убрал блок обратно и решил задать компьютеру еще один вопрос. Потом передумал. Сейчас ему должны установить прямую связь. Через Центральный диспетчерский пункт во Внуково у Соболя будет радиотелефонная связь с заминированным лайнером. Капитан Воронов что-то нашел на этом самолете. Бомбу, но и какого-то странного мальчика. Ребенок - это форма сумасшествия. Соболь был в этом уверен. Не просто бесконечная широта восприятия, вызванная незаштампованностью мышления, но и некоторая форма сумасшествия. Способность наделять жизнью мертвые, с точки зрения взрослого, явления. А жизнь - это прежде всего своя математика, своя логика, иногда абсурдная, и свои законы. Поэтому лучшие компьютерные хулиганы, хакеры, самые вундеркинды и самые сукины дети, взламывающие любые пароли, - это подростки. Им нужно всего четыре цифры. Этот ребенок мог наделить жизнью нечто, вполне возможно, что и бомбу. Таинственной и жуткой формой жизни. Сумасшествие и гениальность... Кажется, так называлась эта любопытная работка, которую недавно прочел лейтенант Соболев. Он снова посмотрел на цифры, бесконечно бегущий ряд цифр на экране монитора. Осторожно, дети! Раздался непривычно длинный звонок, Соболь снял телефонную трубку:
     - Лейтенант Соболев слушает.
     - Соболь, еще раз привет. Это Рябчик.
     - Здравия желаю, товарищ капитан
     - Связь установлена. Будешь говорить через диспетчера. Слушай, Соболь, этот пацан, мальчишка на самолете... в общем, Стилет говорит, что все это очень важно. Я имею в виду пацана.
     - Важно?
     - Он немножко странный, что-то без конца твердит... Но Игнат просил не задавать лишних вопросов: что? откуда? Это очень серьезно. Понял меня?
     - Так точно.
     - Давай. Клади трубку. Сейчас будет связь.
     Соболь повесил трубку. Бесконечный ряд цифр на экране монитора. Капитан Воронов и немножко странный мальчик, которому не надо задавать лишних вопросов. Хорошо, он постарается задавать им только необходимые вопросы. Потому что без их помощи, Соболь теперь знал это наверняка, ему не справиться.

Четверг, 29 февраля
16 час. 28 мин. (до взрыва 00 часов 32 минуты)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     На земле был закат. Последний день зимы сгорал в красном пожаре, устроенном уходящим светилом. Но на высоте нескольких тысяч метров золотой шар еще не достиг линии горизонта, и в густой синеве неба двигался самолет. Его не подпускали к Москве, он был опасен, этот бело-серебристый лайнер, у него кончалось топливо, и в его чреве вот-вот должна была проснуться бомба. Нить, знающая выход из Лабиринта. Теперь, после разговора с Чипом и разговора с мальчиком, Стилет был уверен, что такая нить существует.
     - Мы тратим наше время, - произнес Зелимхан, - надо найти бомбу. У самолета всего три шасси, значит, туда надо проникнуть.
     - Это невозможно. - Командир экипажа покачал головой. - Мы даже не знаем, где это. Резать обшивку?
     - Но кодов нет. Полчаса - и все. А кодов нет.
     - Вполне возможно, что спецслужбы сейчас связываются с вашими... Оговаривают какие-либо условия, гарантии...
     - Это не наши, я уже говорил об этом. Если б это было так, мы бы уже шли на посадку...
     - Да... - Командир экипажа покачал головой. - Если мы переживем этот денек...
     Стилет вдруг увидел огонек злобы, промелькнувший в глазах командира экипажа, - он не верит Зелимхану, он убежден, что все происходит из-за него, даже несмотря на то что сам Зелимхан здесь... Он враг, и, чем бы ни кончился сегодняшний день, для него, для стареющего командира экипажа, только что показавшего Игнату фотографии внуков, он навсегда останется врагом. Даже если все закончится хорошо. Ростки ненависти весьма удачно посеяны.
     Чудовище, Лабиринт и нить, чтобы вернуться.
     "Нам всем нужна будет эта нить. Но сейчас вопрос ставится совсем по-другому. И вовсе не метафорическую нить мы должны отыскать". После разговора с этим удивительным ребенком Стилет был уверен, что такая нить существует.
     Нет, не здесь, где-то в другом месте.

***

     Последняя их надежда - это то, что они успеют получить коды, всего лишь четыре цифры, которые остановят бомбу. Почему их до сих пор нет? Произошел какой-то сбой? Такое не похоже на Деда, он всегда действует быстро и точно. Почему кодов до сих пор нет? Уже более чем полчаса? "Заячьи уши". Что хотел и не смог сообщить ему Дед? Может быть, здесь нить? Стоп... это не то! Стилет вдруг почувствовал легкую испарину - это все не то! Стоп. Потому что... Дискета. Все, что у них есть, - это дискета... Игнат протер лоб одноразовой салфеткой, скомкал ее и швырнул в пепельницу. Салфетка начала медленно разворачиваться... Черт, дискета, ведь там они еще не искали.
     - Мне нужна срочная связь с землей.
     - Пойдемте в кабину пилотов.
     - Нет, я говорил вам, мне нужна связь с лейтенантом Соболевым.
     - Я знаю. В этот момент ее устанавливают через диспетчеров. Возможно, уже установили.
     - Срочная связь с землей. И пожалуйста, быстро ко мне этого парня.
     Командир экипажа снова недоверчиво посмотрел на Стилета:
     - Вы уверены, капитан?
     - Да, пожалуйста, быстро!
     В этот момент мальчик сидел рядом с мамой в притихшем салоне первого класса и помнил о своем твердом обещании не рассказывать о бомбе. Бедная, бедная мама, она совсем перепугана, она сказала, что больше не отпустит своего малыша в кабину, если ей не объяснят, что происходит. Но никому, никому нельзя этого говорить по той простой причине, что никто не знает, что происходит на самом деле. И мальчику обязательно надо что-то вспомнить. Он снова подумал о нити, но подумал как-то совсем по-другому. Та самая книжка, подаренная папой, миф... Тесей отправился в Лабиринт, чтобы убить Чудовище, убить Минотавра. И у него была нить для того, чтобы вернуться. Он разматывал ее в темных запутанных ходах Лабиринта. Нить... Только это совсем другая история. Совсем. Им нужны четыре цифры, которые смогут убить Чудовище. Может быть, их знает нить? Нет, нет, что-то здесь... Но ведь?.. Что-то... Мальчик видел во сне эту дрожащую нить, когда Чудовище гналось за ним, и потом, когда до выхода из Лабиринта уже оставалось совсем немного, нить раздваивалась... И вот это и было самым страшным. Выбор, твой собственный выбор, и был самым страшным. Потому что одна нить вела к свету за пределами мрачных сводов Лабиринта, а другая - обратно, в сгущающийся запах, в огненную пасть Чудовища. Надо было решать, выбирать быстро: запах, дыхание, багряный, полыхающий закат (прямо как сейчас - в иллюминаторах самолета) - Чудовище приближалось. Нить, ее предательская, зловещая ухмылка. Она способна вывести из Лабиринта, если ее смотать, но может и обмануть. С удовольствием обманет. Как фига в кармане, как нож в перчатке... И нить надо смотать.
     Мальчик вдруг отстранился от мамы. Только что было опять объявление (и теперь мальчик не считал их больше странными) о том, что самолет входит в зону сильного ветра, а по этой причине всех убедительно просят застегнуть ремни безопасности. ЗОНА СИЛЬНОГО ВЕТРА. Мальчик коснулся головой спинки кресла - два иероглифа, два ярко-красных знака на катушке белых ниток. Так это было в кабинете рукоделия? Да, так.
     Священный ветер... Живой свет. Но ведь человек с выцветшими глазами появился, он вошел через дверь, открытую в небо.
     ЭТО СЛУЧИТСЯ В НЕБЕ.
     Тогда мальчик не понял, что это значило. А потом он выронил катушку из рук. Она упала и размоталась. Снова стала белой. А по полу убегала нить с ярко-красными пятнами - следами фломастера. Это случится в небе... Конечно, уже случилось. Потому что если катушку смотать, то на ее поверхности снова образуются два ярко-красных знака, два иероглифа - "Священный ветер"... Но это случится в небе. Если катушку смотать, на ее поверхности образуются те самые цифры, которые остановят Чудовище. Те самые цифры, которые им так нужны! Но ведь...
     Мальчик быстро отстегнул ремень безопасности и поднялся.
     - Куда ты? - встревоженно проговорила мама. - Постой...
     - Мама, я сейчас... Я знаю...
     И в этот момент он увидел Чипа. Тот только что появился из кабины пилотов и сразу нашел глазами мальчика.
     - Пойдем, - проговорил Чип, - твой выход, парень. Сеанс космической связи.

Четверг, 29 февраля
16 час. 32 мин. (до взрыва 00 часов 28 минут)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Лейтенант Соболев смотрел на монитор компьютера, зажав между ухом и плечом телефонную трубку.
     - Этого не может быть, - прошептал он, - бред...
     Потом понял, что разговор давно окончен, и повесил трубку. Несколько оторопело посмотрел по сторонам:
     - Черт побери, неужели?
     Он открыл ящик стола, покопался там, пробубнив:
     - Вполне возможно. - Он помнил, что это должно было быть в ящике стола, как-то, уже давно, он сам принес эту вещь и оставил там. Потом забыл за ненадобностью, а вот сейчас пригодилось. Его пальцы наткнулись на то, что он искал.
     - Bay! - Соболь издал этот игривый звук, и трое шифровальщиков, среди них была одна девушка, усмехнулись. - Надо же, все на месте!
     Это была старая полупустая катушка ниток, когда-то белых, а сейчас пожелтевших. Соболь извлек ее, потом в большой подставке для карандашей и фломастеров взял маркер самого ядовитого цвета. Повернул катушку к себе и написал маркером по всей высоте год своего рождения - 1972. Быстро размотал катушку - на пожелтевшей от времени нити было множество свежих ярко-синих пятен, следов фломастера.
     - Ну вот и все...
     Потом он посмотрел на монитор компьютера - все было ясно, дальше сравнивать ничего не требовалось. Он вдруг взял и с силой запустил катушкой ниток в стену.
     - Черт побери! - закричал лейтенант Соболев. - Черт побери! Срочно!
     Он не верил своим глазам. Он не верил этой удивительной догадке.
     - Ну конечно, все так просто - это же нить! Черт его побери... Невозможно. Великолепно!...
     Соболь уставился широко раскрытыми глазами в монитор компьютера.
     - Нет, он гений, - проговорил лейтенант Соболев, не очень понимая, кого имеет в виду: этого удивительного мальчика, с которым он только что разговаривал через диспетчерский пункт по телефону, или того, кто записывал дискету. - Это невозможно. Великолепно. Он совместил несовместимое! И всех надул. Так просто - ведь это только графический рисунок. Это НИТЬ!
     - Не понимаю, - проговорил один из шифровальщиков.
     - Он на это и рассчитывал. - Лейтенант Соболев был очень возбужден. - Он рассчитывал на то, что смысл будут искать внутри, понимаешь, внутри!
     - Секундочку...
     - Четкий расчет! Мы должны были это расшифровать, искать смысл внутри этих цифр и букв. Бить все на группы, искать взаимозависимости. Анализировать числовой ряд. Все - блеф! Это просто графический рисунок.
     - Но почему? С чего ты взял?
     - Не важно. Объяснять долго. Смотрите. - Соболь указал на бегущий по экрану ряд цифр. - Что это?
     - Цифровой ряд.
     - Очевидно. Но не в этом дело! Это просто нить. Бесконечная размотанная нить. Цифры абсолютно ничего не значат.
     - Что это ты такое говоришь - не значат?! Что за бред!
     - Ровным счетом ничего!
     - И?
     - Бзди! - Соболь радостно откинулся на спинку стула. - Вернее, бди и не бзди, военный. Это нить - смотри внимательно. Ее надо смотать, смотать на катушку.
     - Что ты несешь, Соболь?
     - Ну конечно! Представь обычную катушку белых ниток, какие я только что выбросил. Ты пишешь на ней четыре цифры, да вот, Господи, хоть ручкой, хоть фломастером... Представил? Да переключи мозги - эти цифры не значат ничего! Понимаешь? Тащите обратно катушку. Вот, смотри - обычный, чуть замаскированный рисунок.
     - Допустим.
     - Не хрена допускать, слушай. Нарисовал четыре цифры прямо сверху, на катушке, и размотал нить. Вот она перед тобой на экране монитора!
     - Цифры?
     - Да. И буквы. Цифры - это сама белая нить, понимаешь? В них нет смысла, они только изображают нить. Симуляция смысла, а на самом деле - это просто линия.
     - Боже мой...
     - Ага, понимаешь. А редкие вкрапления букв в цифровом ряду - это следы от твоего фломастера. Понимаешь? Четыре цифры, которые ты написал.
     - Ведь это... на экране монитора...
     - Ну конечно - перед нами просто графический рисунок размотанной нити. Четыре наши искомые цифры - я же говорил, он большой шутник. Нитка - это цифровой ряд, а вот эти следы фломастера у него превращены в буквы. Вот такой перед нами парень.
     - Соболь... Соболь, но ведь... Ну ты даешь!
     - Конечно! Все, что нам надо, - смотать нить. Смотать ее обратно на катушку. Мы раз-га-да-ли! Смотать этот гребаный цифровой ряд на некую катушку, и получим наши цифры. Ферштейн?!
     - Блин... блин! Оно!... Но... как? Эту линию надо наматывать... Мы должны знать диаметр катушки!
     - Умница, но это другой вопрос.
     - Соболь, - впервые вмешалась в разговор девушка, - ты молодец, но ведь этот другой вопрос...
     - Конечно. Сейчас пишем программу...
     - Прости, Соболь, ты увлекаешься. У нас просто нет времени.
     - Хорошо, можно успеть методом тыка. Будем искать, начиная с первой буквы.
     - Но как ты допер? Ну и башка у тебя.
     - Да это все мальчишка.
     - Мальчишка?
     - Он в самолете.
     - Что? Что ты несешь? Я иногда не пойму: ты в детстве был вундеркиндом или придурком?
     - Не важно. Детство у меня было набоковским, то есть счастливым. Срочно ищем, как нам сматывать нить.
     - Соболь - это великолепно, - снова проговорила девушка, - и компьютер все бы сделал, но... Двадцать пять минут, уже меньше, - у нас действительно нет времени для составления такой программы.
     - Говорю же, методом тыка! Первым делом стираем все цифры, вместо них пусть остаются только точки, так нагляднее.
     - А вместо букв?
     - Ну, не знаю... Ну, скажем, какие-нибудь значки, пусть крестики.
     - Соболь, - девушка не сводила глаз с экрана монитора, - мы не знаем, как нам сматывать нить, даже если ты прав...
     - Что значит "если"?
     - Хорошо. Но как сматывать нить - вправо, влево, вниз или вверх по катушке? Если действовать таким способом, то это совсем разные вещи. Ты понимаешь меня? У нас нет времени.
     - Да нет, получим просто зеркальное изображение...
     - Ну-ка смотрите, какие у нас есть программы, близкие к тому, что мы имеем? Черт, осталось чуть больше двадцати минут...
     - Никаких! - вдруг закричал Соболь. - Никаких у нас нет программ! Таких идиотских программ - наматывание веревочки на палочку - никто не пишет. - Только теперь они поняли, что лейтенант Соболев находится на пределе. - И это еще один привет от него. Он знал, что у нас не будет времени. И сейчас наслаждается... Может быть, мастурбирует. Сука...
     - Успокойся, Соболь.
     - Вы что думаете, я всего этого не знаю?!
     - Хорошо, - проговорила девушка. Она была по-прежнему абсолютно спокойной. - Где там у нас первая буква? После нее множество пропусков и снова буква, видимо, начало следующей цифры на рисунке.
     - Семнадцать, - бросил Соболь.
     - Что семнадцать?
     - Семнадцать пропусков, забитых произвольными цифрами. Я довольно долго смотрю на это.
     - Ладно, семнадцать... С чего начинаем?
     - С арифметики.
     - Что?! Соболь, если ты решил что-то делать, делаем это быстро!
     - Чему там у нас равна длина окружности? Врубайте все, что здесь есть! Будем сматывать нить. На всех компьютерах.

Четверг, 29 февраля
16 час. 43 мин. (до взрыва 00 часов 17 минут)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     - Они нашли! - проговорил Стилет. - Они нашли нить. Она была упрятана в дискету! Весьма высока вероятность того, что они успеют. Сейчас начнут сматывать нить.
     - Что все это значит?
     - Что парень абсолютно прав! Нить существует, она в дискете.
     - Есть вероятность того, что они успеют, - задумчиво произнес Чип.
     - Я сказал - высока вероятность того, что они успеют, - сказал Игнат, снимая наушники СПУ. - Нитью оказался числовой ряд. Должны успеть.
     - А если нет? - прозвучал тихий голос.
     Они все обернулись. Этот голос принадлежал стюардессе по имени Жанна, в ее распахнутых глазах вот-вот должны были появиться слезы.
     Игнат посмотрел на нее, затем ласково улыбнулся:
     - Скорее всего да, милая.
     И тогда Чип протянул ей руку:
     - Успокойся.
     - Я не хочу умирать, - прошептала она.
     - Мы и не будем. Совсем наоборот... - Чип вдруг снова увидел кадр из собственного ролика - тепловоз рушится в бездну... Мир остывает? Сумасшествие? Вовсе нет. Здесь, на краю катастрофы, на краю черной пасти, бездны, куда они уже совсем скоро рухнут, Чип был убежден - вовсе нет!... - Пошли отсюда. Пойдем. В любом случае у нас есть еще семнадцать минут.
     Он коснулся ее руки. Она совершенно не представляла, куда Чип ее ведет. Но от этого прикосновения ей стало гораздо спокойнее.

***

     Что-то не так.
     Они нашли нить. Видимую в темноте и знающую выход из Лабиринта. Нитью оказался числовой ряд. И сейчас на земле ее начали сматывать в клубок. Они начали возвращаться из Лабиринта. Но... что-то не так. Запах, багряный, полыхающий закат, прямо как в иллюминаторах самолета. Почему запах продолжает сгущаться?
     Заждавшаяся мальчика радость, дверь, выход из Лабиринта... Он нашел человека с серо-голубыми глазами, но почему запах продолжает сгущаться? Мальчик подошел к Игнату, дотронулся до его рукава и негромко произнес:
     - Что-то не так.
     Стилет обнял мальчика за плечи:
     - Все будет хорошо. Сейчас мы получим коды и остановим бомбу. Ты молодчина.
     - Нет, - еще тише сказал мальчик, - это все продолжается...
     - Что?
     - Я не знаю, но... она должна была нас обмануть.
     - Кто должен был обмануть?
     - Нить...
     - Да. Но теперь мы нашли ее. Все будет хорошо, краснокожий... - Игнат с улыбкой потрепал его по волосам.
     Мальчик покачал головой, потом произнес какую-то странную фразу:
     - Тогда при чем здесь ружье?
     Игнат отстранил мальчика от себя:
     - Ты что-то забыл мне сказать, парень? Вспоминай. Только очень быстро.
     - Я не знаю. Но... нить должна была нас обмануть. Может быть... Может, она нас уже обманывает.
     Стилет кивнул и тихо проговорил:
     - Ну-ка подумай. Пожалуйста, подумай. Я верю тебе на все сто, ты молодчина. Только, пожалуйста, подумай. Ты что-то еще должен мне сказать? Спокойно, парень, у нас есть время. Полно времени.
     Мальчик смотрел на Стилета, что-то в глубине его широко раскрытых глаз сгустилось, мальчик вздрогнул и неожиданно прижался к Ворону.
     - Ну, ты что, парень? - Игнат провел рукой по плечам мальчика и почувствовал, что тот дрожит. - Эй, краснокожий! - Игнат улыбнулся. - Когда человек боится, злые духи радуются. - Взгляд Игната снова упал на циферблат часов, он понял, что за протекающую минуту это происходит с ним уже в третий раз. - Ничего, парень, они успеют, должны успеть.
     - Я не знаю, - голос мальчика показался Игнату очень слабым, - но что-то не так. Запах...
     - Послушай меня, послушай. - Стилет присел, посмотрел мальчику в глаза - две черные детские вишенки. Стилет ободряюще потрепал его и сразу же произнес:
     - Что ты забыл мне сказать?
     - Я не знаю. Мне... По-моему, нам надо... - Мальчик замолчал.
     - Ну, ничего, ничего, краснокожий, все хорошо. Что нам надо?
     - По-моему, нам надо будет сделать ВЫБОР. И вот это окажется самым главным.

Четверг, 29 февраля
16 нас. 46 мин. (до взрыва 00 часов 14 минут)

     На мониторе компьютера выплыл полупрозрачный цилиндр, под ним бежал рисунок нити - лейтенант Соболев заменил все цифры точками, а вместо букв оставил крестики:

     .......х.......................х..............
     ........х.....................хх............
     ...........................хх..........хх.

     - Мне кажется, я нашел, - тихо произнес лейтенант Соболев.
     - Тогда говори, - быстро отозвалась девушка, - какой диаметр?
     - Смотри - первые три крестика, предположим, что это начало первых трех цифр.
     - Да.
     - Четвертая цифра - это еще два крестика.
     - Может быть. Если первые три крестика - это единицы, а не какой-то иной знак.
     - Подожди, давай остановимся так. Тогда следующие два крестика - это новый оборот нити.
     - Возможно. Сколько между ними знаков?
     - Сейчас узнаю... Вот, точки плюс крестики... Восемьдесят шесть. Восемьдесят шесть знаков.
     - Предположим, что это диаметр.
     - Немедленно проверяй.
     Соболь покрутил изображение цилиндра, затем начал его разворачивать.
     - Сейчас мы сделаем нашу катушечку плоской, словно чистый лист бумаги. Так... Даем ему формат - восемьдесят шесть знаков. И начинаем нарезать полоску. - Пальцы лейтенанта Соболева быстро бегали по клавиатуре компьютера. - Восемьдесят шесть знаков, следующие восемьдесят шесть знаков под ними и так далее. Я запускаю.
     - Поехали. Черт, метод тыка.
     - Да, слой за слоем. На все остальное просто нет времени.
     Они смотрели на монитор компьютера и вдруг через несколько секунд почувствовали, что сейчас, сейчас произойдет нечто... еще немного - и в этой повисшей тишине... А потом Соболь и девушка закричали одно и то же слово:
     - Есть!
     - Есть, мать его!
     Девушка обняла лейтенанта Соболева за плечи:
     - Все - они здесь! Здесь, Соболь! Я готова извиниться за все, что когда-либо сделала или не сделала с тобой.
     - Соболь, отлично! Пошла, милая. Первые три цифры... уже совершенно ясно! Первые три - это единицы.
     - Единицы, мать их!
     - Давай, родной, давай! Ну... Четвертая - это... либо ноль, либо девятка, либо восьмерка.
     - Совершенно точно! Связь с Вороном, срочную мне связь с самолетом.
     Тайные пещеры раскрывались, черным священным холодом веяло оттуда. На экране монитора появились совершенно отчетливые единицы и вот-вот должна была раскрыться четвертая цифра.
     - Что-то он не так умен, а, Соболь? Твой супершутник.
     - Кто? Не смейся раньше времени.
     - Три единицы. И чего там - девять, восемь?..
     - Может, ноль?
     - Подождите, сейчас все станет ясно. Уже точно не ноль - видите, она стала закругляться. Прямо в середине цифры линии начали закругляться - точно не ноль.
     - Да, либо восемь, либо девять и три единицы.
     - Все! Перекидываем это на борт самолета.
     - Подожди, сейчас, еще четвертая цифра. Соболь смотрел на экран монитора - перед ним выплывал числовой код, который остановит бомбу.
     - Я нашел тебя, - проговорил лейтенант Соболев, - чужой самовлюбленный мозг, но я смог забраться в тебя. Так у кого яйца круче?
     Потом он резко отодвинулся от компьютера:
     - Что происходит, эй! Чего вы сделали?
     - Ничего.
     - Почему он встал? Я спрашиваю, почему он встал?!
     - Не знаю. Никто ничего не делал.
     - Здесь какое-то нарушение...
     - Нет!
     - Что "нет"?
     - Соболь, ты... - девушка не сводила глаз с экрана монитора, - со своими яйцами... Он просто встал. Понимаешь?
     - Что?!
     - Надо вводить следующий пароль. Он просто остановился на середине! Вот тебе яйца!... Чтобы запуститься дальше, нужен еще один пароль.
     - Что ты имеешь в виду? - Хотя Соболь уже сам все понял.
     - Что это не все. Там есть еще эта ниточка. Он просто остановился на половине. Три единицы, а дальше выбирайте - восемь или девять. Он совсем не так прост. Он решил еще пошутить на прощание.
     - Сука! Да он... падла! Он что, знал, что все будет вот так? Время на исходе. Чтобы подбирать пароль... Это несколько минут.
     - Срочно загружайте "взломку"!
     - Совсем нет времени! Восемь или девять?!
     - Что еще можно сделать?! У нас только верхняя половина рисунка.
     Лейтенант Соболев смотрел на мерцающую картинку. Чужой самовлюбленный мозг, последний привет от него. Компьютер стоял, выдав почти всю информацию, но ведь почти - не в счет. На мониторе застыла картинка:



     - Три единицы плюс восемь или девять... Это срочно передать в самолет! - Соболь поднялся на ноги. - Немедленно загружайте "взломку"! Тяните эту сраную нить! Может, успеем. Либо хвостик с одной стороны - девяточка, с двух - восемь! Скорее! Мы сейчас все потеряем...
     Соболь посмотрел на часы. До взрыва оставалось восемь минут. Восемь или девять? Вдруг в голове Соболя всплыла какая-то чушь из предыдущих файлов: "Телефон спасения 911. Поищи еще одного". Так-так-так... Получается: 9, 1, 1, 1 или наоборот, как на нашей картинке, - 1,1,1, 9... Так, значит, - девять? Или все же восемь?..
     - Черт побери, - Соболь протер испарину, - так это не я в его, это он влез в мой мозг. Он знал все, что со мной будет происходить! Он не просто самовлюбленный, нет, он больной, тонкий, изощренный садист... Так восемь или девять? Телефон доверия: 1-1-1-9! Доверия... Вот сволочь! Значит, девять? Значит, ты хочешь, чтобы тебе доверяли? Ты, больной садист, затеял дьявольскую игру... Сволочы Значит, девять? Или опять вранье? Ты, маньяк, хочешь доверия? Что с тобой случилось, что с тобой сделали или не сделали в детстве? Ответь!
     Минутная стрелка уже давно подползла к отметке "без восьми пять" и двинулась дальше. Еще семь с небольшим минут, и они все "выпьют чаю"... Все вместе, мать его... Лейтенант обвел взглядом помещение, мерцающие экраны мониторов, царящую вокруг панику и понял, что ему необходимо взять себя в руки. Но перед тем как Соболь это понял, он закричал во все горло:
     - С-в-о-л-о-ч-ь!!!

Четверг, 29 февраля
16 час. 54 мин. (до взрыва 00 часов 6 минут)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     - Только что они передали - три единицы и... - Командир экипажа вдруг замолчал, потом провел рукой по лбу, убирая прядь седых волос. - Что?! Что значит нет? Хорошо, понял вас. До связи. - Командир экипажа снял наушники:
     - Три цифры - три единицы. Четвертой пока нет. Черт, шесть минут...
     - Что значит нет? - Стилет, понимая, насколько накалена обстановка, пытался контролировать свои интонации.
     - Значит, нет, капитан. Нет.
     - Я вас понимаю, но по картинке с этой нитью все четыре цифры должны были появиться одновременно.
     - Не знаю. Что-то у них там с компьютером... Три цифры - точно единицы. Четвертая - либо восемь, либо девять. Сейчас ловят картинку.
     - В каком они порядке?
     - Что?!
     - В каком они порядке? Цифры?
     - Да-да, извините, капитан... Первые три цифры - единицы, четвертая - восемь или девять.
     Командир экипажа посмотрел на часы, тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:
     - Пять минут двенадцать секунд, восемь или девять... - В его поведении не чувствовалось страха - это был волевой человек, давно уже привыкший к разного рода неожиданностям и умеющий в экстремальных ситуациях сохранять самообладание до самого конца. Но в глазах его застыла такая пронизывающая печаль, что Игнат на мгновение снова вспомнил о фотографии - командир экипажа в домашней обстановке с двумя маленькими внучатами. "Тихо, тихо, командор, рано нам еще прощаться со всем, что мы любим".
     А потом Стилет сам почувствовал некое ощущение кошмара, гораздо более глубокое, чем осознание неминуемо приближающегося взрыва. Взрыва, до которого осталось лишь пять минут. Мальчик... Мальчик говорил, что нам придется сделать выбор. И это окажется самым важным. Выбор...
     - Значит, один, один, один и выбор? - тихо произнес Стилет.
     - Что?
     - Нам придется выбирать - восемь или девять.
     - Да, скорее всего так. Но они обещают успеть, - сказал командир экипажа.
     "Нет, - подумал Игнат, - они не успеют. И парень это знает. Нам придется выбирать самим. Или кому-то из нас одному придется сделать выбор. Это он имел в виду. Именно это. Восемь или девять".
     - Капитан, есть еще кое-что, - проговорил командир экипажа, - топливо на исходе. Я отдал приказ идти на посадку. В том или ином случае нам придется снижаться. Иначе мы даже не дотянем до аэродрома. Через несколько минут нам придется проходить эту высоту - тысячу шестьсот метров.
     - Я понимаю.
     - У нас уже нет выхода. Я пойду готовить самолет к посадке. Единственное, что я могу пообещать, - командир экипажа вдруг улыбнулся, и ощущение кошмара, только что навалившееся на Игната, отступило, - что мы пройдем высоту тысяча шестьсот не раньше семнадцати ноль-ноль.

Четверг, 29 февраля
16 час. 56 мин. (до взрыва 00 часов 4 минуты)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Он взял ее без всяких разговоров. Сначала она не поняла, зачем, зачем сейчас он решил делать это с ней. Даже не поняла, как оказалась в помещении служебного туалета, где все уже стало совсем чужим: пластиковые стены, блестящая поверхность крана, за которую сейчас держалась ее рука, раковина, подпирающая ее раздвинутые ноги, дверь, ручка замка - все начало растворяться в приближающемся небытии. Было холодно, и мир вокруг темнел. В мир шла смерть, забирая себе ее сознание и ее волю, вытесняя ее из существования и заполняя образовавшуюся полость то бархатным, то киселеобразным страхом. Ее жизнь выходила из тела в виде липкого панического пота, пахнущего всеми ее бывшими и, возможно, будущими болезнями, и, оказавшись здесь и не поняв, зачем она здесь, чувствуя лишь его прикосновения, она подумала, что ей, возможно, все безразлично и, наверное, действительно лучше провести последние минуты именно так. Но время начало растягиваться, время ее последней и подлинной любви. Сначала прикосновения Чипа лишь успокаивали ее, потом он согрел ее, и лихорадка отступила, и в черноте остывающего мира зажегся сначала лишь слабый огонек. Потом она почувствовала, как меняется ее запах, запах пота и физиологических выделений, меняя природу страха на природу жажды, природу ожидания, предвкушения соития, природу совокупляющего творения. Огонек разрастался, сжигая безразличие; он разрастался, когда Жанна почувствовала у себя между ног пальцы Чипа, уже освободившие ее от белья, дорогого и сексуального; он разрастался, прожигая ее пухлые детские губы его поцелуями; он разрастался, превращаясь в пожар ее лона, когда Чип сладостным проникающим утверждением вошел в нее. И сначала там, внизу, где незавершаемой пылающей жизнью двигался фаллос, а потом во всей недавней пустоте ее тела разгорелся огонь, сжигая холод уже поселившейся там смерти, огонь безудержной пляски достоинства, зовущей пляски оплодотворения, обращенной к небу, способному послать им новую жизнь...
     ЖРИЦА... АФРИКА. КУЛЬТ СОЛНЕЧНОГО БОЖЕСТВА.
     Чип синхронизировал свои часы с часами бомбы, секунда в секунду. Чип смотрел на лицо Жанны и думал, что нет ничего прекраснее женщины, которую забрала страсть. Потом он видел циферблат часов, казавшийся сейчас уродливо огромным, и видел свой взбесившийся рибоковский локомотив, тепловоз, охваченный пламенем и несущийся к бездне. Мир остывает, но в нем еще остались островки тепла. Она сможет, эта порочная жрица с губами невинного ребенка. Нет, мы разожжем пожар, мы вернем всему этому дерьму изначальный смысл. Чип чувствовал, что уже скоро его член взорвется спермой и они оба взорвутся солнечными брызгами, и северный ветер, пронизывающий это обжигающее закатное небо, станет их зеркалом, когда они будут тонуть друг в друге. Два зеркала, смотрящихся одно в другое, бесконечный Лабиринт... Чип понял, что он уже видит выход, Чип понял, что там, где заканчивается Лабиринт, их ждет огромное пылающее Солнце.
     Оставалась одна минута. Одна. Уже меньше. И тогда какой-то пламень начал заливать пространство, такой же густой и смеющийся, как и на тепловозно-рибоковском ролике.
     "Что это, я не правильно поставил часы? - подумал Чип. - Это начался взрыв?"

Четверг, 29 февраля
16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Сон, этот последний сон о Чудовище, вот что по-настоящему важно. Ведь папа выстрелил из ружья и убил Чудовище. И показал ему ружье, то самое детское ружье, стреляющее разноцветными шариками, только во сне оно превратилось в настоящее оружие. Значит, как бы их ни обманывала нить, ружье может убить Чудовище. Папа не бросил мальчика одного, вовсе нет... Ружье! Он должен был его запомнить и что-то понять. Ружье... Они тогда зашли в Лабиринт и потерялись там на три года, но было еще и ружье. И каждый из этих кошмарных снов о приближающемся Чудовище заканчивался оглушительным выстрелом, в котором тонул крик мальчика. Но выстрел - это спасение, потому что стрелял папа, и он убил Чудовище. Нить хочет обмануть нас, мы должны будем сделать выбор... Ружье - оно убьет Чудовище.
     Мальчик вдруг снова вскочил с кресла - почему они его постоянно отправляют к маме? Чтобы он был с ней? Да, конечно. Чтобы он был с нею в... в эту минуту... Но это все ерунда! Мы не можем умереть, мы просто не умеем этого делать. Что за нелепость, куда же все денется? Куда же денется дверь, и человек, спустившийся с неба, выход из Лабиринта, и живой свет, ждущий там... И папино ружье, которое выстрелило. Куда денется мама7
     Мальчик быстрым движением отстегнул ремень безопасности. Запах уже не просто сгущался, запах становился удушьем. Только что между рядами появиласьэта красивая тетя стюардесса. Мальчик слышал, что ее называли Мамнадь. Теперь от ее красоты ничего не осталось. Она ждет - внутри ее сердца поселилась бомба с убывающими часами. И это самое страшное. Чудовище уже завладело ею. Оно выпило ее возраст, и стало ясно, какая она старая. Мальчик двинулся к кабине пилотов.
     - Сиди, пожалуйста, - проговорила Мамнадь выцветшим голосом. - Нельзя вставать.
     Мальчик подошел к ней ближе и горячо прошептал:
     - Не бойтесь. - Потом коснулся ее руки - она была влажной и холодной. - Пожалуйста, не бойтесь.
     Она посмотрела на него со слабо выраженным удивлением. Мальчик улыбнулся ей в ответ.
     "Не бойся, не бойся, - думал мальчик, - не бойся!"
     "Уже слишком поздно", - говорил ее взгляд.
     "Нет, не бывает поздно. Пожалуйста, улыбнись!"
     - Мне нужно пройти. - Мальчик продолжал смотреть на нее.
     Она ничего не ответила. Только посторонилась. И стала снова красивой. Лишь только краешки губ и мгновенные теплые искорки в глазах. Но мальчик знал, что иногда улыбка может быть и такой.
     Он что-то забыл сказать, но, возможно, еще успеет. Ведь никогда не поздно. Выстрел из ружья убил Чудовище. Именно это он забыл сказать человеку с серо-голубыми глазами. И это - самое главное.

Четверг, 29 февраля
16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)

     КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
     Стилет, Зелимхан и командир экипажа склонились над бомбой - красный огонек продолжал мерцать. Стилет уже набрал ключами три единицы, и у них оставалось две минуты, чтобы поставить четвертую цифру. Потом две минуты превратились в 1:59, потом в 1:58...
     - Только что передали с земли - вот-вот будет запущена программа. Связь ни на секунду не прерывается. Но, по их мнению, это девятка...
     - Почему? - спросил Зелимхан, и его глаза насмешливо блеснули.
     Игнат подумал, что этот человек отличается завидным самообладанием; видимо, чувствуя некоторую неприязнь со стороны командира экипажа, он над ним еще и иронизирует, а на таймере бомбы - 1:49...
     - Таково их мнение, - спокойно проговорил командир экипажа.
     - Теперь мне ясно. - Зелимхан кивнул. И вдруг спросил:
     - Когда вы родились?
     - Что?
     - Дата вашего рождения? Эти люди всегда что-то к чему-то привязывают. Я имею в виду коды. Все эти минеры-шифровщики помешаны на цифрах. Может, здесь поискать?
     Командир экипажа одну короткую секунду смотрел на Зелимхана, потом понимающе кивнул:
     - Нет, не я. Я летний, августовский.
     - Да, это может быть восемнадцатое или девятнадцатое декабря. Я апрельский. Кто еще?
     - Кто-то из членов экипажа?
     - Нет, другое. Выше.
     - Ввод войск в Чечню? Дата?
     - Не получается. Что еще?
     Они все смотрели на мерцающий красный огонек. Если он погаснет - бомба остановится. Но для этого надо сделать выбор - восемь или девять. Только если выбор будет не правильным, то бомба может сработать раньше времени. До семнадцати ноль-ноль.
     - Какой ваш бортовой номер? - быстро спросил Стилет. Выбор, им предстоит сделать выбор, потому что нить должна обмануть... Это имел в виду мальчишка?
     - Нет, не это. - Командир экипажа отрицательно покачал головой. - Совсем другой номер.
     - Мальчишку! Надо сюда немедленно этого парня, он дол...
     Игнат вдруг увидел, как в буквальном смысле слова округлились глаза командира экипажа, а потом он услышал его растерянное:
     - Боже мой...
     Игнат заметил капельку пота, появившуюся на сухой прежде коже лба.
     - Да ведь это... - Командир экипажа обвел их взглядом. - Боже мой! Один, один, один, девять - это одиннадцать - девятнадцать...
     - Хорошо.
     - Одиннадцать - девятнадцать! Время нашего взлета по Москве. Понимаете меня?!
     - Время взлета?
     - Одиннадцать часов девятнадцать минут утра - время нашего взлета по расписанию. Сегодня мы взлетели тремя минутами позже, но в расписании - одиннадцать - девятнадцать! Девять, капитан, девять!
     Выбор... Игнат посмотрел на таймер бомбы: 1:17... И нить должна обмануть. Может, она нас уже обманывает?
     - Хорошо, очень хорошо, - негромко проговорил Игнат, - возможно, девять.
     - Это девятка, капитан! Иначе зачем было писать три единицы? Они... они все любят поиграть.
     - Возможно... На таймере 1:08...
     - А если они продолжают игру?
     - Капитан, что вы предлагаете? Только быстро!
     - Если они нам выдали решение, кажущееся правильным? Одиннадцать - девятнадцать, мы должны были догадаться о времени взлета.
     На таймере бомбы сейчас была разменена последняя минута, электронные цифры показали 0:59, затем 0:58... Последняя минута.
     - Капитан, - неожиданно сухо проговорил командир экипажа, - вы должны были выполнить их условия и получить коды! Вот что вы должны! А не разгадывать здесь головоломки. Они не предполагали, что мы о чем-то будем догадываться, потому что вы должны были выполнить их условия!
     На таймере - 51 секунда...
     - Я знаю, - совершенно спокойно проговорил Стилет.
     - Никто не предполагал, что вы окажетесь на этом лайнере. Нет никакой интеллектуальной дуэли, капитан. Этот код должны были выдать просто мне. Мне, а не вам! Вы не должны были здесь находиться.
     - Хорошо, - улыбнулся Стилет. Зелимхан посмотрел в его серые, ставшие вдруг ледяными глаза и быстро произнес:
     - Не правильно говорим. Сорок три секунды... Есть еще варианты?
     - Извините, капитан. - Командир экипажа вдруг неожиданно смягчился и стал таким, как на фотографии в окружении внуков, и Игнат понял, что это была короткая вспышка страха. - У меня нет. И если вы не возражаете, за безопасность этого воздушного судна отвечаю я. И мне принимать окончательное решение. Еще раз извините, капитан. - Командир экипажа улыбнулся и мягко добавил:
     - У нас просто нет другого выхода - лишь восемь или девять. И осталось всего тридцать секунд.
     - Я понимаю вас, - кивнул Стилет.
     Сейчас, сейчас командир экипажа дотянется до кнопки - ключа "девять". Стилет не знал, что с ним происходит. Он не чувствовал, как ему поступить, не ощущал вызова. Знаки... Потом неожиданно что-то родилось: он ошибается, командир экипажа, он выглядит так, как на фотографии с внуками, пожилой, размякший человек. И это не его форма, потому что он совсем недавно был другим. Это не та форма, чтобы принимать решения. Не боевая стойка. И даже если цифрой окажется девять, он все равно ошибается, командир экипажа. Он просто смирился с неизбежным. Стилет посмотрел на таймер: 0:27... Игнат понял, что это ошибка и решение придется принимать ему. И он не знал - восемь или девять.
     Когда на таймере бомбы появилось 0:25, мальчик сбегал по лестнице, ведущей на нижнюю палубу самолета. Он все понял, он понял этот сон - папа выстрелил из ружья, и именно двухствольное ружье способно остановить Чудовище. Папа показал ему два ствола, две черные бездны, блеснувшие холодным огнем, и теперь мальчик все понял. Он пробежал к отсеку, где находился этот блок - пульт управления бомбой, а запах становился просто непереносимым - сейчас Чудовище проснется, и увидел, как на таймере цифра 0:23 превратилась в 0:22... Сейчас! И еще он увидел склоняющегося к бомбе командира экипажа.
     - Стойте! - закричал мальчик. - Ружье, двухствольное ружье! Оно остановит бомбу - это и есть выбор!
     - Что? - произнес Игнат, и на картинке в его голове сквозь слово "ошибка" стало проступать слово "решение".
     - Двухствольное ружье - это очень важно! Все остальное - обман.
     - Все, - прозвучал голос командира экипажа, - я принял решение.
     Голографический рисунок местности: в центре мальчик, голос командира экипажа - голос постороннего. И еще таймер: 18 секунд...
     - Два ствола, - проговорил Зелимхан и быстро поднял перед собой ладонь с двумя разведенными пальцами...
     16 секунд...
     - Двухстволка... - Потом Зелимхан повернул ладонь вертикально. А если так, то "БОКФЛИНТ" тоже двухстволка. У отца был. Ходили на охоту в горы. Два вертикальных ствола. - И он пристально посмотрел на Стилета. - Быстро!
     9 секунд...
     Голографический рисунок местности: "бокфлинт", двухствольное ружье, о нем твердил парень. Оно убьет Чудовище. И таймер - 0:8, 0:7... Двухствольное ружье, два кружочка, если вертикально, то "бокфлинт"... Рядышком два кружочка, но если их повернуть вертикально, то получаем некоторую цифру, два кружочка один над другим...
     4 секунды...
     И эта цифра - "восемь". И все остальное - ошибка. Лишь цифра "восемь" в центре голографического рисунка.
     3 секунды...
     И еще рука командира экипажа, его палец, который сейчас ляжет на кнопку-ключ "девять"... И уже совсем нет времени...
     Если забыть лицо Учителя и забыть, как можно останавливать время.
     ... Левая рука Стилета движется к пульту управления бомбой, она чувствует, что возможно сопротивление, поэтому ее движения точны: простите, командор, но все потом, - большой палец командира экипажа перехватывается на болевой, какой-то крик, наверное, крик боли...
     2 секунды...
     И правая рука Стилета движется к ключам на блоке, его указательный палец ложится на такую яркую цифру "восемь".
     1 секунда...
     Крик боли или рев просыпающегося Чудовища, чей язык, чей желудок называется "огонь".
     ... Палец вдавливает кнопку-ключ "восемь", мгновение растянуто, и они все закрывают глаза, а потом...
     Когда Игнат открыл глаза, красный мерцающий огонек погас, а на таймере бомбы застыло 0:1...
     И ватное молчание, заполнившее пространство, сейчас взрывалось криками радости. Игнат не понял, как мальчик повис у него на шее и что это за голос, такой великолепный, голос обретенного мужества:
     - Чертов ты дурень, палец-то отпусти! А может, ломай, ломай мою глупую руку!
     И смех, смех командира экипажа, и что-то удивительное, что приходит лишь в очень редкие минуты, промелькнуло в глазах Зелимхана.
     А мальчик плакал, повиснув на шее у Игната, и повторял одну и ту же фразу:
     - Его больше нет, больше нет, оно ушло, Чудовище... его больше нет...
     - Эй, джигит, - проговорил Зелимхан, - ты уже мужчина, перестань плакать.
     - Его больше нет, понимаете? - Мальчик посмотрел на голубоглазого чеченца. - Больше нет...
     А потом он почувствовал руку Стилета, потрепавшую его по волосам, и услышал голос человека с серо-голубыми глазами:
     - Да, парень, его нет. Ты прав, краснокожий, и больше никогда не будет.

Четверг, 29 февраля
17 час. 01 мин. (00 минут после взрыва)

     Нет, это был не взрыв. Просто таким ярким может быть Солнце, когда выходишь из Лабиринта... Чип посмотрел на часы.
     - Одна минута шестого, - тихо произнес он. Жанна открыла глаза, и Чип чуть не утонул в них.
     - Что? - прошептала она. - Что ты сказал?
     - Одна минута шестого, милая. - Чип все еще не покинул ее. - Все уже позади. Взрыва не будет!
     - Как?!
     - Мы несколько задержались в туалете.
     - Одна минута шестого? Значит... они... Уже все?!
     - Да. Они, и мы тоже.
     - Мы?
     - Ну, если совсем чуть-чуть. По-моему, самолет идет на посадку.
     - Точно? Этого всего... нет? Не будет?
     - По крайней мере не сейчас.
     - Да... - Она подалась к Чипу. - Обними меня крепче. Все? Все закончено? Скажи мне, что все закончено.
     - Хорошо - все закончено. Вот. Я забыл тебе сказать еще одну вещь - ты просто великолепна.
     Чип прижал ее к себе, чувствуя ни с чем не сравнимое тепло, удивляясь этому забытому ощущению, обретая его заново. - Хочешь, я буду говорить тебе это по четырнадцать раз в день?
     - У тебя шальные глаза.
     - А у тебя замечательная задница. А глаза - развратные. И пухлые детские губы.
     - Как?
     - Просто так. Хочешь? По четырнадцать раз?
     - Где-то я слышала, - она поцеловала его, - что все происходящее в экстремальных ситуациях потом оказывается недействительным.
     - Да? А что у нас такого произошло в экстремальной ситуации?
     - Ну... - Она снова поцеловала его, потом коснулась языком шеи, груди в том месте, где была расстегнута рубашка, и подняла глаза.
     - Ну вот, - сказал Чип, - раскосые и развратные.
     - Ну и ладно.
     - И очень теплые. Девушка, вы всегда трахаетесь в авиатуалетах с незнакомыми мужчинами?
     - Нет, только в тех случаях, когда самолеты должны взорваться.
     - Вместо этого.
     - Что?!
     - Да так, ерунда... Что там у нас такого стряслось в экстремальной ситуации?
     - Некоторые обещания, числом до четырнадцати.
     - А, это... Есть выход - каждый день по небольшой экстремальной ситуации. Если ты, конечно, не против гетеросексуальных отношений. А? Как?

Четверг, 29 февраля
Вечер

     Когда самолет коснулся земли, солнце давно уже скрылось и последний день зимы закончился. Самолет отрулили на запасную полосу, к нему тут же двинулся автомобиль "Скорой помощи", мощная аэродромная пожарная машина, саперы. Чуть поодаль стоял "уазик" для конвоирования заключенных и несколько человек в форме внутренних войск, вооруженных автоматами.
     Подали трап. Дверь утонула в покатом боку серебристого лайнера. По согласованию с землей первым должен был покинуть самолет капитан Воронов с заключенным. Когда Игнат и Зелимхан появились на трапе, к самолету быстро подъехал еще один автомобиль. Это была черная "Волга". Внизу к трапу подошла группа автоматчиков. Было молчание. Игнат слышал, как под их ногами скрипел трап.
     - Постой, неизвестно, что у них на уме, - бросил Игнат Зелимхану, затем он сделал еще несколько шагов по лестнице.
     - Я капитан Воронов, - обратился Игнат к старшему группы. - Я лично конвоирую заключенного...
     Дверцы черной "Волги" открылись, и в появившейся фигуре Игнат узнал Деда.
     - Павел Александрович, - проговорил Игнат. Дед быстро подошел к трапу, махнул рукой автоматчикам.
     - С возвращением, сынок... - Он вдруг раскрыл объятия, и Игнат подумал, что это как-то странно и не похоже на всегда сдержанного Деда. - Не беспокойся, все нелепые приказы на сегодня отменены. С возвращением, Ворон. - Потом Дед посмотрел на Зелимхана. - Полковник Бажаев, Государственной Думой объявлена амнистия. Остались формальности, думаю, день-два.. Я лично обещаю вам свести этот срок к минимуму. И... спасибо. - Потом он перевел взгляд на Игната:
     - Пойдем, сынок, отвезу тебя домой. Много чего придется рассказать... Но уже все позади.
     - "Заячьи уши"? - Игнат вдруг вскинул голову и пристально посмотрел на Деда. - Это кто-то из наших? Да?
     - Пойдем, сынок, в машину. Тебя ждут дома. Все уже позади.
     - Павел Александрович, а не знаете вы. Лавренев?
     - Лютый? - Дед усмехнулся. - Так его называют?
     - Так точно, товарищ генерал.
     - Ну и дружки у тебя... Друг детства?
     - Так точно. Майор Бондаренко...
     - Не волнуйся, говорю же тебе, все плохое уже позади. Совсем позади. Ему оказали помощь, и сейчас, насколько я знаю, он уже готов продолжать свой благородный труд.
     - Он очень мне помог. Может, его труд не... он не совсем законопослушен, но эти триста человек сейчас в самолете...
     - Я все знаю, сынок. Предлагаешь наградить братву орденами за личное мужество? - Дед мягко улыбнулся. - Поедем, сынок. Тебя ждут дома. Все закончилось.
     Ворон сделал шаг за увлекающим его Дедом, потом вдруг остановился. Обернулся - автоматчики окружили Зелимхана, сейчас ему наденут наручники. День-два..
     Они смотрели друг на друга, ветер был холодным, сырым, совсем не таким, как в небе, когда рядом с ними двигалось огромное пылающее Солнце.
     - Ну, прощай, - проговорил Игнат.
     - Да... Прощай.
     Внезапно включили яркий прожектор, он ударил Ворону по глазам, ослепляя. Игнат заслонился рукой от искусственного электричества:
     - Зелимхан, можешь пообещать одну вещь?
     Майор, командующий группой автоматчиков, терпеливо ждал. Потом он посмотрел на Деда и вдруг, отступив на шаг, повесил наручники на пояс.
     - Смотря что. - Зелимхан чуть насторожился.
     - Не входи больше в самолеты в воздухе, не надо - Игнат поднял руку, указывая на небо, и улыбнулся. - Договорились?
     Зелимхан посмотрел по сторонам сквозь морозный и ставший искрящимся воздух, поднял голову, вздохнул и с улыбкой проговорил'
     - Ладно, пора.
     - Будь - Свет больше не слепил, и они хорошо видели друг друга - Постой.. - Игнат покопался в карманах, - держи. - Он протянул ему пачку сигарет "Кэмел". - Выходит, что наши любимые. Как ты сказал? "Верблюд"?..
     - Получается так. Спасибо.
     Раздались голоса - по трапу начали спускаться первые пассажиры большого лайнера, аэробуса "Ил-86".
     - Ну все, пора. Прощай.
     Они еще несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом, перед тем как разойтись, вдруг одновременно шагнули вперед и крепко обнялись
     - Давай, братуха, Аллах даст, свидимся. Береги себя.
     - И ты тоже. А потом их развела ночь.
     Через несколько часов началась весна. Весна второго года чеченской войны.