спасти страну от неприятеля и в конце концов решает "защитить провинцию  тем
же способом, каким благородный великан  Пантагрюэль  защитил  свою  армию  -
прикрыв ее языком", а свою чернильницу Никербокер  сопоставляет  с  огромной
чернильницей Гаргантюа.
   Раблезианский юмор особенно ощущается в первой  половине  "Истории",  в
картинах быта первых американских колонистов.  Судно  "Гуде  вроу"  ("Добрая
женщина"), на котором прибыли первые голландские поселенцы в Америку,  имело
формы  женщины  своей  страны.  Подобно  общепризнанной   первой   красавице
Амстердама, по чьему образу  его  создали,  оно  было  тупоносое,  с  медной
обшивкой подводной части, а также небывало громадной кормой! Не удивительно,
что сравнение широкобрюхого корабля с  женской  фигурой  вызвало  возмущение
наиболее строгих блюстителей нравственности в Америке.
   Столь  же  суровое  порицание  навлекло  на  себя  комическое  описание
Ирвингом народного обычая североамериканских колонистов, по которому жених и
невеста перед  свадьбой  спали,  не  раздеваясь,  в  одной  постели.  "В  те
первобытные времена, - повествует Никербокер, - этот ритуал  считался  также
необходимой предварительной ступенью к браку; ухаживание у них начиналось  с
того, чем оно у нас обычно заканчивается, и таким  образом  они  досконально
знакомились с хорошими качествами друг друга до  вступления  в  супружество,
что философами было признано прочной основой счастливого союза" (III, VI).
   Этому хитрому обычаю "не покупать кота в мешке" приписывает  Никербокер
невиданный рост племени янки, поселившегося рядом с голландской  колонией  и
пытавшегося  посвятить  нидерландских  девиц  в  этот  приятный  обряд,  ибо
повсюду, где господствовал обычай спанья, не раздеваясь,  в  одной  постели,
ежегодно без разрешения закона и  благословения  церкви  рождалось  на  свет
божий множество  крепких  ребятишек.  "Поистине  удивительно,  -  иронически
заключает старый Никербокер,  -  что  ученый  Мальтус  в  своем  трактате  о
населении совершенно обошел вниманием это примечательное явление" (III, VI).
   Пускаясь в одно из своих излюбленных философских отступлений (VI,  VI),
Никербокер,  уподобляясь  в  этом  отношении  Стерну,  заводит  с  читателем
задушевную беседу о вещах,  не  имеющих  прямого  отношения  к  рассказу,  и
сравнивает себя с Дон  Кихотом,  сражавшимся  только  с  великими  рыцарями,
предоставляя  мелочные  дрязги,  грязные  и  кляузные  ссоры  "какому-нибудь
будущему Санчо Пансе, преданному оруженосцу историка". Реминисценции  романа
Сервантеса - ветряные мельницы, сравниваемые с могучими  великанами,  кодекс
Санчо Пансы, библиотека рыцарских романов Дон Кихота -  постоянно  возникают
на страницах "Истории". Выезд Питера Твердоголового  и  его  трубача  Антони
Ван-Корлеара на переговоры с советом Новой Англии нарисован  в  донкихотской
манере. "Смотрите, как они величественно выезжают из  ворот  города,  словно
закованный в броню герой былых времен со своим верным оруженосцем, следующим
за ним по пятам, а народ провожает их взглядами и  выкрикивает  бесчисленные
прощальные пожелания, сопровождая их громкими  ура"  (VII,  III).  В  каждом
городе,  через  который  проезжал   Питер   со   своим   оруженосцем,   этот
прославившийся своей педантичностью рыцарь  приказывал  храброму  и  верному
Антони протрубить приветствие. А когда  он  видел  старые  одежды,  которыми
жители  затыкали  разбитые  окна,  и  гирлянды  сушеных  яблок  и  персиков,
украшавших фасады их  домов,  то  принимал  их,  как  новый  Дон  Кихот,  за
праздничное убранство в честь своего прибытия, подобно тому, как во  времена
рыцарства было  в  обычае  приветствовать  прославленных  героев,  вывешивая
богатые ковры и пышные украшения.