(Из издания 1848 года)

   Публикуемое ниже произведение, которое сперва было задумано просто  как
ни к чему не обязывающая jeu d'esprit {Игра ума (франц.).}, мы начали вместе
с  моим  братом,  покойным  Питером  Ирвингом,  эсквайром.  Мы  намеревались
написать пародию на маленькую справочную книгу, незадолго до  того  изданную
под названием "Картина Нью-Йорка" {9}. Как и она, наше  произведение  должно
было начаться историческим обзором; вслед за ним мы собирались  дать  очерки
нравов и обычаев города, выдержанные в полусерьезном,  полушутливом  духе  и
описывающие  с  добродушной  насмешкой  местные  заблуждения,  чудачества  и
странности.
   Чтобы  высмеять  педантическую  ученость,   проявляемую   в   некоторых
американских трудах, мы собирались начать исторический  обзор  с  сотворения
мира и наложили контрибуцию на самые  различные  сочинения,  черпая  из  них
избитые цитаты, как идущие, так и не идущие  к  делу,  чтобы  придать  нашей
книге надлежащий вид научного  исследования.  Прежде  чем  эта  сырая  масса
шутливой учености приняла определенную форму, мой брат уехал в Европу и  мне
предстояло одному продолжить начатое дело.
   Теперь я изменил план сочинения. Отказавшись полностью от мысли создать
пародию на "Картину Нью-Йорка", я решил, что первоначально  задуманный  нами
вводный  очерк  составит   содержание   всего   сочинения,   которое   будет
представлять собой  шутливую  историю  нашего  города.  Всю  массу  цитат  и
справочных  сведений  я  уложил  соответственно  во   вступительные   главы,
образующие первую книгу; вскоре, однако, мне стало ясно, что,  как  Робинзон
Крузо с его лодкой,  я  начал  работу  не  по  плечу  и  что  для  успешного
завершения моей истории я должен  сократить  ее  размеры.  Поэтому  я  решил
ограничиться эпохой голландского владычества, в  возникновении,  развитии  и
падении которого мы имеем то единство сюжета,  какого  требует  классическое
правило. К тому же это была эпоха, в то время являвшаяся для  истории  terra
incognita {Неизвестная земля (лат.).}. Я был  поистине  изумлен,  обнаружив,
сколь немногие из моих сограждан были  осведомлены,  что  Нью-Йорк  когда-то
назывался Новым  Амстердамом,  или  слышали  имена  его  первых  голландских
губернаторов или хоть чуточку интересовались  своими  далекими  голландскими
предками.
   И тут я неожиданно понял, что то была поэтическая эпоха в жизни  нашего
города, поэтическая по самой своей туманности, и, подобно далеким и туманным
дням  древнего  Рима,  представляющая  широкие  возможности  для   всяческих
украшений, обычных в героическом повествовании. Я приветствовал родной город
как самый счастливый из всех американских городов, ибо его старина  восходит
к сомнительным, баснословным временам: не думал я также, что совершаю тяжкий
исторический грех, с помощью  собственных  домыслов  истолковывая  кое-какие
факты из той далекой и забытой эпохи, которые мне удалось установить, или же
наделяя характерными чертами связанных с ними людей, чьи имена я смог спасти
от забвения.
   Конечно, я рассуждал как молодой  и  неопытный  писатель,  одурманенный
собственной фантазией, и мое самонадеянное вторжение в эту священную, хотя и
остававшуюся  в  пренебрежении,  область   истории   встретило   заслуженное
порицание со стороны людей более трезвого ума. Впрочем, поздно теперь  звать
обратно столь  опрометчиво  выпущенную  стрелу.  Всем,  кому  это  покажется
неуместным, я могу лишь сказать вместе с Гамлетом: