мой труд будет в известной мере отражать действительность, подобно тому, как
звуки стихов, по утверждению некоторых тонких  критиков,  отражают  чувства.
Таково усовершенствование в исторической науке, заслугу введения которого  я
приписываю себе.

ГЛАВА IV

   Показывающая те великие  трудности  и  разногласия,  которые  философам
пришлось преодолеть, чтобы заселить Америку. - А также  показывающая,  каким
образом  случайность  способствовала  появлению  аборигенов  -  к   великому
удовольствию и облегчению автора.

   Бог ты мой! Какая тяжелая жизнь у нас, историков, старающихся  рассеять
сомнения читателей! Вот я, пыхтя и мучаясь, писал эти три  нудные  главы,  а
читатель, пыхтя и мучаясь, следовал за мной  по  пятам;  я  вставал  рано  и
ложился поздно, трудился над изъеденными червями, устаревшими, ни на что  не
годными книгами, заводил знакомства с тысячью ученых авторов,  как  древних,
так и современных, которые,  сказать  по  правде,  являются  самыми  глупыми
собеседниками в мире - и чего  же  мы  в  конце  концов  достигли?  Конечно,
чрезвычайно ценного вывода, что наша страна действительно существует и  была
некогда открыта. Очевидная истина, не стоющая и понюшки табаку.  И  что  еще
хуже, теперь мы, по-видимому, находимся от города Нью-Йорка так  же  далеко,
как были в самом начале. Что касается меня, то мне на это наплевать,  ибо  я
привык к скучной ученой компании; но я сочувствую моим несчастным читателям,
которые, вероятно, окончательно пали духом и устали.
   Мы встретимся,  однако,  еще  с  огромными  трудностями,  так  как  нам
предстоит по возможности показать, каким образом была первоначально заселена
эта страна - вопрос,  который  чреват  для  нас,  добросовестных  историков,
большими неприятностями, но обойти который совершенно невозможно. Ибо,  если
мы не докажем с полной определенностью, что аборигены  пришли  из  такого-то
места, то в наш недоверчивый век тотчас начнут утверждать, что они вовсе  не
приходили; а если они вовсе не приходили, тогда эта страна никогда  не  была
заселена - вывод, превосходно согласующийся с законами логики,  но  в  корне
противоречащий  всякому  чувству  человеколюбия,  поскольку   в   результате
неоспоримых умозаключений  он  должен  оказаться  роковым  для  бесчисленных
аборигенов этой густо населенной страны.
   Сколько перьев было выщипано из  гусиных  крыльев,  чтобы  опровергнуть
этот страшный софизм и спасти от  логического  уничтожения  многие  миллионы
наших собратьев! Какие океаны чернил были осушены во имя этой высокой  цели!
И сколько великих умов зашли в  тупик  и  навеки  свихнулись!  Я  замираю  в
благочестивом трепете, когда созерцаю написанные на разных языках  увесистые
тома, в которых они пытались разрешить этот вопрос, столь важный для счастья
общества, но окутанный столь густой завесой непроницаемой тьмы. Один историк
за другим смело вступали в лабиринт гипотетических доказательств и,  вынудив
нас до изнеможения гоняться за ними сквозь множество in octavo, in quarto  и
in-folio, оставляя нас в конце концов ничуть не более умными,  чем  мы  были
вначале. Именно из-за подобного рода философской погони за химерами  древний
поэт Макробий {1} столь рьяно ругал любопытство, предавая его  анафеме,  как
"скучнейшую, мучительную заботу, суеверное усердие в совершенно  бесполезной
области, зудящее стремление увидеть то, что видеть невозможно, и делать  то,