темноте  еще  примерно  четыре  мили.  Низкие,  крытые  соломой  дома   были
разбросаны  вдоль  дороги  на  значительном  расстоянии  друг  от  друга,  а
поскольку людские поселения в этой местности насчитывали всего  каких-нибудь
тридцать лет, участки  девственных  зарослей  занимали  немалую  площадь  по
сравнению с возделанными полями.  Осенний  ветер  блуждал  по  лесу,  срывая
листья со всех деревьев,  кроме  сосен,  и  при  этом  жалобно  выл,  словно
оплакивал совершаемые им опустошения. Дорога  миновала  ближайшую  к  городу
лесную полосу и только-только вышла на открытое пространство,  как  до  ушей
путника донеслись звуки, еще более  унылые,  нежели  завывание  ветра.  Было
похоже, что кто-то поблизости в отчаянии  рыдает,  и  звуки  эти,  казалось,
доносились из-под высокой ели, одиноко возвышавшейся среди неогороженного  и
невозделанного поля, Пуританин не мог не  вспомнить,  что  это  -  то  самое
место, которое несколько часов тому назад было осквернено совершенной на нем
казнью квакеров, после чего тела их были брошены в  общую  могилу,  поспешно
вырытую под деревом, где они прияли смертную муку. Тем не менее он попытался
преодолеть  суеверный  страх,  свойственный  той  эпохе,  и  заставил   себя
остановиться и прислушаться.
   "Этот голос очень похож на голос живого человека, да и  нет  мне  причины
дрожать, если бы это и было иначе, - подумал он, пытаясь при  тусклом  свете
месяца разглядеть что происходит. -  Сдается  мне,  что  это  детский  плач.
Возможно, какой-нибудь ребенок убежал от своей матери  и  случайно  оказался
здесь, на этом гибельном месте. Узнать в чем дело мне повелевает совесть".
   Поэтому он сошел с тропинки и с некоторым страхом побрел через поле. Хотя
теперь оно и было безлюдно, но почва его была утоптана и утрамбована тысячью
ног  тех  любопытных,  которые  глазели  на  сегодняшнее  зрелище,  а  затем
удалились, оставив мертвых в их печальном одиночестве. Путник достиг наконец
ели, на которой от середины ее до  вершины  еще  сохранились  свежие  ветви,
несмотря  на  то,  что  под  ними  был  сооружен  эшафот  и   сделаны   иные
приготовления  для  страшного  дела  палача.  Под  этим  несчастным  деревом
(впоследствии возникло поверье, что с его ветвей вместе с росой стекает  яд)
сидел  один-единственный  печальник  о  невинно  пролитой  крови.  Это   был
худенький, плохо одетый мальчик, который жалобно причитал, уткнувшись  лицом
в холмик свежевскопанной и полузамерзшей земли,  но  при  этом  причитал  не
слишком громко, точно его горе было преступлением и могло вызвать возмездие.
Пуританин, незаметно подойдя к ребенку, положил ему руку на плечо и  ласково
к нему обратился.
   - Ты избрал себе печальный приют, бедный мальчик, и неудивительно, что ты
плачешь, - сказал он. - Но утри свои слезы и скажи мне, где живет твоя мать.
Я обещаю тебе, если только это не  очень  далеко,  что  сегодня  же  вечером
доставлю тебя в ее объятия.
   Мальчик сразу прекратил свои причитания и, подняв голову, взглянул  снизу
вверх на незнакомца. У него было  бледное  личико  с  блестящими  глазами  -
личико ребенка никак не старше шести лет от роду, но  горе,  страх  и  нужда
очень изменили его детское выражение. Заметив испуганный взгляд  мальчика  и
почувствовав, что он дрожит в его руках, пуританин попытался его успокоить.
   - Послушай, паренек! Если бы я хотел  тебя  как-нибудь  обидеть,  то  мне
проще было бы оставить тебя здесь на месте.  Как  это  так?  Ты  не  боишься
сидеть под виселицей на свежевырытой могиле и в то же время содрогаешься  от
прикосновения дружеской руки? Успокойся, дитя мое, и  скажи  мне,  как  тебя
зовут и где находится твой дом.