замерли на месте. Восторженный трепет охватил  толпу.  Этот  величавый  лик,
сочетавший в себе вождя и святого,  эти  седины,  эти  полускрытые  вечерней
мглой черты, эта старинная  одежда  могли  принадлежать  лишь  какому-нибудь
древнему поборнику правого  дела,  которого  барабан  притеснителя  заставил
встать из могилы. Народ разразился ликующими  и  благоговейными  возгласами,
веря, что час освобождения Новой Англии наступил.
   Губернатор и его свита, столкнувшись со столь  неожиданным  препятствием,
поспешили вперед, словно хотели пустить хрипящих и испуганных коней прямо на
седовласого пришельца. Старик, однако, не отступил ни  на  шаг,  но,  обведя
всадников строгим взглядом, остановил его на сэре Эдмунде Эндросе. Казалось,
что именно ему, этому  безвестному  человеку,  принадлежит  здесь  верховная
власть  и  что  для  губернатора  и  советников  с  их   военным   эскортом,
представляющих все могущество британской короны, нет  иного  выхода,  нежели
повиновение.
   - Что нужно здесь этому старику? - гневно вскричал Эдуард  Рэндолф.  -  К
чему медлить, сэр Эдмунд! Прикажите солдатам идти вперед и предоставьте этой
развалине   тот   же   выбор,   который   вы   предоставляете    всем    его
соотечественникам, - отойти в сторону или быть раздавленным!
   -  Нет,  нет!  Окажем  почтение  доброму  дедушке,  -  со  смехом  сказал
Булливант.  -  Разве  вы  не  видите,  что  это  какая-то  важная  особа  из
круглоголовых, которая проспала последние тридцать лет и не знает о том, что
времена изменились. Без сомнения, он собирается сразить  нас  воззванием  от
имени старого Нола.
   - В уме ли ты, старик? - спросил  сэр  Эдмунд  Эндрос  громким  и  резким
голосом. - Как смеешь ты  останавливать  губернатора,  назначенного  королем
Иаковом?
   - Случалось, что я останавливал и самого короля, - возразил старец строго
и с достоинством. - Я потому здесь, губернатор, что вопли угнетенного народа
достигли моей тайной обители, и господь, вняв моим  смиренным  мольбам,  дал
мне вновь явиться на землю ради защиты правого дела во славу его святых.  Но
кто тут говорит об Иакове? На троне Англии нет больше папистского тирана,  и
завтра в полдень имя его станет бранной кличкой в том самом  городе,  где  в
ваших устах оно было  угрозой.  Прочь,  ты,  что  был  губернатором,  прочь!
Наступает последняя ночь  твоей  власти.  Завтра  -  тюрьма!  Прочь,  или  я
предреку тебе казнь!
   Народ подступал все ближе и ближе, жадно ловя  слова  своего  заступника.
Речь его звучала странно и необычно, словно он привык говорить с теми,  кого
давно уже не было в живых. Но голос его проникал в души стоявших позади. Они
смело глядели теперь в лицо солдатам, они уже не были безоружны, в них зрела
готовность самые камни мостовой превратить в смертоносное оружие. Сэр Эдмунд
Эндрос посмотрел на старика; потом перевел свои злобный и жестокий взгляд на
толпу, почуяв в ней то грозное пламя гнева, которое одинаково трудно возжечь
и угасить, и снова  устремил  глаза  на  фигуру  старца,  одиноко  стоявшего
посреди свободного пространства, куда не смел вступить  ни  друг,  ни  враг.
Какие мысли тревожили его в этот миг - он не  выдал  ни  единым  словом,  но
достоверно одно:  то  ли  устрашенный  взглядом  Седого  заступника,  то  ли
опасностью, которой грозил ему воинственный дух толпы, он повернул  назад  и
отдал солдатам приказ начать медленное и осторожное отступление. Солнце  еще
не успело сесть в другой раз, как губернатор и все, так горделиво ехавшие  с
ним рядом, оказались в тюрьме, и задолго  до  получения  вести  о  том,  что