она ничего объяснять не стала, сказав лишь, что жить одной в пустой
квартире ей страшно. Тетка поахала, поохала, посетовала, что "давно я тебе
предлагала, но ты ж упрямая, как ишак", и выделила Олле спальню с окном на
консервный завод. Олла долго мучалaсь вопросом, попросить ли тетку не
трепаться лишнее об этом переселении, и под конец решила ничего не
говорить. Во-первых, рассудила она, тетка все равно будет судачить с
подружками и соседками, разве что прибавляя "Только это большой секрет, Вы
же понимаете", что нисколько не помешает новости распространяться, а,
возможно, даже поспособствует. Во-вторых, переезд успокоил Оллу. Она
решила, что если этот идиот знал ее адрес и телефон, то только потому, что
их ничего не стоило получить в какой-нибудь редакции. Телефонов ее тетки
редакция, слава богу, не дает.

Через несколько дней в госпиталь пришло еще одно письмо. На этот раз Олла
лихорадочно cхватила конверт и вскрывала его, придерживая локтем больной
руки и мысленно чертыхаясь. "Этот", как его называла про себя Олла в
последние дни, истерически каялся в содеянном, но жалел, как в дурном
анекдоте, не о том, что стрелял, а о том, что промахнулся, "в полную
противоположность своей цели, прибавив ей страданий", и уверял Оллу, что
"теперь сомнения оставили его - он должен ее спасти". Он знает, что она
съехала, но он найдет ее "и избавит от всего". В ужасе Олла закурила, в
первый раз с выпускного вечера в школе, и побежала к Дее. Там ее прорвало.
Страх, боль, чувство загнанности, сдерживаемые ею все последние дни,
выплескивались в рыданиях, и Олла давилась бессвязными фразами. Подруга
успокоила, повела умыться и предложила Олле найти квартиру где-нибудь на
окраинах, где ее наверняка уж никто не знает, кстати или некстати напомнив,
что псих знает об Oллиной работе в госпитале, "так что и отсюда тебе надо
сматывать, и поскорее". Вдобавок подруга заставила Оллу отправиться в
полицию. В полиции Oллино имя знали, ее окружили, забросали вопросами, и
если бы не обстоятельства, она была бы счастлива тем, что война не
заставила пока людей забыть ее стихи. Ей, конечно, пообещали "найти этого
подонка", передать дело в город по месту отправки первых писем (последнее
было послано с местного почтамта), но ясно было, что ничего сделано не
будет. Полиция сейчас считалась частью пехотных войск и ждала отправки на
фронт, существуя лишь номинально, так как городом правила военная
комендатура. Они пошли и туда, и там тоже ее знали и встречали вежливо, и
тоже многое обещали, говоря, что назначен новый начальник следственного
отдела вместо раненного при бомбежке Густаса Ритта, "и теперь уж мы наведем
в городе порядок". Олле стало легче.

Из госпиталя она ушла и пошла работать на консервный завод, там можно было
жить в каморках по двое на верхнем этаже. Тетка обиделась, но Олла сказала,
что это было условием приема ее на работу. Завод с начала войны работал
круглосуточно, смены были по 10 часов, но из-за этого график получался
странный, один день Олла начинала в десять утра, потом - в 6 утра,
следующего дня, потом - в 2 ночи, в 10 вечера через день и так далее, и так
далее. Это изматывало, но Олла странным образом обрадовалась именно такому
распорядку, подумав, что преследователю будет труднее ее застать. Она
начала ловить себя на том, что думает о нем, как о преследователе, что
старается каждый раз идти из цеха, где она клеила наименования на