старательно выделяя их. Замечательную вазу сделал, видимо, по специальному
заказу приглашенный в кочевой лагерь, как это  было  в  обычае  у  скифов,
какой-то талантливый греческий  торевт,  художник-ювелир,  в  совершенстве
владевший мастерством и скульптора, и гравера, и резчика.
   А вот  Золотого  Оленя,  лежавшего  рядом  с  вазой,  создал,  конечно,
скифский мастер. Когда-то этот олень, видимо, украшал боевой щит скифского
вождя. Чеканенный из чистого золота, величиной чуть не в полметра,  поджав
ноги, гордо выгнув шею и  закинув  на  спину  ветвистые  рога,  он  словно
взлетел над землей в стремительном прыжке - да так и замер на века.
   Прежде  всего  воспринималось  именно  стремительное  движение,  гордый
полет, так что не сразу замечались некоторые отступления  от  реализма:  у
оленя какие-то причудливые завитки на  спине,  словно  продолжение  рогов,
всего две ноги  вместо  четырех  -  может;  для  того,  чтобы  легче  было
взлететь, прыгнуть?
   Я уже рассматривал следующую драгоценную находку,  а  все  еще  не  мог
выпустить Оленя из рук. Какая давно истлевшая в земле красавица носила эти
прекрасные золотые подвески, так непочтительно  названные  экскаваторщиком
"висюльками"?
   Отложив  Оленя  в  сторону,  я  взял  подвески  в  руки  и   начал   их
рассматривать. Они были тяжелые,  в  виде  маленьких  овальных  щитов.  На
каждом изображено прекрасное  женское  лицо,  гордое,  надменное.  Длинные
волнистые волосы как бы скрывали плечи женщины, постепенно переходя уже  в
чисто декоративное переплетение, вроде рельефного орнамента. Вероятно, это
была какая-то скифская богиня.
   Чуть в сторонке на брезенте лежало нечто непонятное, озадачившее  меня:
две выгнутые металлические дужки,  соединенные  клочками  грубой  кожи.  Я
осторожно взял их в руки. Что это могло быть? Металл желтоватый, но совсем
не похож на золото, легкий, тусклый. И кожа почему не истлела?
   И тут, заставив меня  вздрогнуть  от  неожиданности,  откуда-то  сверху
раздался хрипловатый голос:
   - Це ж ручка от чемодана. Мы ее выбрасывать не стали. Может, нужна  для
выяснения.
   Я поднял голову и  удивился,  увидев,  что  надо  мной  склонилось  уже
несколько одинаково перепачканных и улыбающихся лиц. Одно из них при более
пристальном рассмотрении показалось мне смутно знакомым. Наверное,  это  и
был экскаваторщик Працюк, встречавший меня. Но когда  успели  подойти  его
товарищи так, что я не услышал? Не заметил даже, что  они  растянули  надо
мной кусок брезента и  держат  его,  прикрывая  находки  от  дождя.  Какие
молодцы!
   - А вот бритва. Мы ее в сторонку отложили. Люди говорят  -  серебряная.
Не  может  быть,  чтобы  тоже  древняя  была,  как  вы  считаете,  товарищ
профессор? - сказал Працюк, протягивая мне  небольшую  коробку.  -  Больно
хорошо сохранилась. Даже кожа не вся истлела.
   Я взял коробочку и стал рассматривать. Она  буквально  разваливалась  в
руках. Из нее высыпались бритвенные принадлежности:  старомодный  станочек
для  безопасной  бритвы,  мыльница  и  тазик,  пожалуй,  в   самом   деле,
серебряные. Зеркальце совсем потускнело от сырости, из помазка выпали  все
волоски. На мыльнице я с трудом различил  монограмму  из  двух  причудливо
переплетенных, словно двоившихся заглавных букв "С.С.".
   - Мы тут заспорили, товарищ профессор, - сказал Працюк. - Не  может,  я