оплошности, какой избежал редкий из древних родов, сей Джон, к несчастью, не
озаботился  родиться  от  законного  брака.  Да,  она  была  здесь,  открыто
вывешенная на стене, так как  случай  этот,  несомненно  волновавший  умы  в
пятнадцатом веке, ныне служил лишь темой для анекдота, тем более  потешного,
что среди фермеров соседнего прихода можно было наверняка встретить потомков
"единокровного" брата Джона - Эдмунда.
     Продолжая свой путь, луч  зари  соскользнул  с  развешенного  на  стене
оружия, на тигровые шкуры, вывезенные всего лишь год назад из  Индии  Берти,
младшим сыном Карадоков, как бы напоминая, что те, кому некогда принадлежало
первенство по простому закону природы, венчающей своими благами дерзновенных
и сильных, ныне, оттесняемые от  основного  потока  жизни  нации,  вынуждены
искать повода для дерзаний, чтобы не разувериться в своей силе.
     Беспощадный луч раннего летнего утра  отметил  немало  других  перемен,
скользя со строгих  гобеленов  на  бархатистые  ковры,  свидетельствующие  о
здравом смысле нынешней знати, отказавшейся от аскетизма  предков.  Но  тут,
словно наскучив собственным критическим бесстрастием,  заря  пожелала  одеть
все вокруг в колдовской убор: взошло солнце, и в окна, обращенные к востоку,
хлынул ровный и несказанно радостный свет. А вместе с  ним  влетел  шмель  и
устремился прямо к цветам на столе, стоявшем  поперек  комнаты,  за  который
садились лишь, если гостей бывало немного.
     Безмолвно текли часы, и солнце поднялось уже довольно высоко,  когда  в
зале появились первые посетители - три горничные, румяные  и  говорливые,  с
половыми щетками в руках.  Их  сменили  два  ливрейных  лакея,  предвестники
завтрака; минуту они  постояли  в  молчаливом  созерцании,  как  и  положено
респектабельным слугам, затем принялись степенно накрывать  на  стол.  Потом
заглянула - нет ли тут чего интересного - девчурка лег шести,  Энн  Шроптон,
чадо сэра Уильяма Шроптона и леди Агаты, старшей дочери хозяина  дома,  пока
единственной из четверых молодых Карадоков вступившей в брак. Энн  вошла  на
цыпочках, в надежде захватить врасплох  какое-нибудь  чудо.  На  ее  круглом
личике с вздернутым дерзким носиком сияли ясные,  широко  распахнутые  карие
глаза. Полотняное платье, лишь слегка схваченное поясом ниже  талии,  словно
подчеркивало ее полную свободу, и, должно быть,  все  в  жизни  казалось  ей
веселым и забавным. Скоро она и вправду заметила нечто интересное.
     - А вон шмель!.. Как по-вашему, Уильям, он  приручится,  если  посадить
его в стеклянную коробочку?
     - Не думаю, мисс Энн. И берегитесь, как бы он вас не ужалил.
     - Меня не ужалит.
     - Почему же?
     - Потому что.
     - Ну, конечно... раз вы так полагаете...
     - А когда дедушка велел подать автомобиль?
     - В девять часов.
     - Я поеду с ним до самых ворот.
     - А если он не позволит?
     - Ну... тогда я все равно поеду.
     - Вот как?
     - Я могу с ним ехать до самого Лондона. А тетя Бэбс едет?
     - Нет, кажется, его светлость едет один.
     - Вот если бы она поехала, и я бы с ней. Уильям!
     - Слушаю.