ним была девушка с курчавыми каштановыми  волосами  и  румяными,  как  маки,
щеками.
     - Вас предупредили о выселении?
     Великан медленно ответил:
     - Да, мистер Дирек. Если она не уедет, придется уходить мне.
     - Какая подлость!
     Крестьянин мотнул головой, словно хотел что-то сказать, но так ничего и
не выговорил.
     - Пока подождите, Боб. Мы что-нибудь придумаем.
     - Вечер добрый, мистер Дирек. Вечер  добрый,  мисс  Шейла,  -  произнес
крестьянин и пошел своей дорогой.
     Юноша и девушка тоже ушли. Вместо них к  калитке  подошла  черноволосая
женщина в синем платье. Казалось, она тут стоит без всякой цели; быть может,
это была  особая  вечерняя  церемония,  какой-то  ритуал,  вроде  того,  что
выполняют мусульмане, заслыша крик муэдзина. И если бы кто-нибудь ее увидел,
то не понял бы, на что устремлен взор ее  темных,  горящих  глаз,  глядевших
поверх белых, окаймленных травою пустынных  дорог,  которые  тянулись  между
высоких вязов и зеленых полей. А дрозды  заливались  песней,  призывая  всех
убедиться, какая юная, полная надежд жизнь расцветает в этом уголке сельской
Англии...

ГЛАВА I

     Майский день на Оксфорд-стрит.  Феликс  Фриленд,  чуть-чуть  опаздывая,
спешит из Хемпстеда  к  своему  брату  Джону  на  Порчестер-гарденс.  Феликс
Фриленд-писатель и первым в этом сезоне надел серый цилиндр. Это -  уступка,
как  и  многое  другое  в  его  жизни   и   творчестве,   компромисс   между
оригинальностью и общепринятым взглядом на жизнь, любовью к красоте и модой,
скептицизмом и преклонением перед авторитетами.  После  семейного  совета  у
Джона, где они должны обсудить поведение семьи их брата,  Мортона  Фриленда,
более известного под прозвищем Тод, он, наверно, зайдет в Английскую Галерею
поглядеть на карикатуры и нанесет визит одной  герцогине  в  Мейфере,  чтобы
побеседовать с ней о памятнике Джорджу Ричарду. Вот поэтому-то он  не  надел
ни мягкой фетровой шляпы, более подходящей к его писательской профессии,  ни
черного цилиндра, насмерть убивающего всякую индивидуальность,  а  прибег  к
этому серому головному убору с узкой черной ленточкой,  который,  по  правде
говоря, очень шел к его песочно-желтому лицу, песочным  усам,  уже  тронутым
сединой, к черному, обшитому тесьмой сюртуку  и  темно-песочному  жилету,  к
изящным  штиблетам,  -  конечно,  не  лакированным!  -  слегка  припудренным
песочно-желтой пылью  этого  майского  дня.  Даже  его  серые,  как  у  всех
Фрилендов, глаза словно стали чуть-чуть песочными от сидячего образа жизни и
излишней впечатлительности. Его угнетало, к примеру, то,  что  прохожие  так
отчаянно некрасивы, - и женщины  и  мужчины  уродливы  особым  уродством  не
подозревающих этого людей. Его поражало, что  при  таком  количестве  уродов
численность  населения  еще  достигает  подобного  уровня!   Благодаря   его
обостренному восприятию  всякого  несовершенства  это  казалось  ему  просто
чудом. Нескладный, убогий народ  -  эта  толпа,  заполняющая  магазины,  эти
рабочие! Какие беспросветно заурядные лица! Но как это изменить? Вот  именно
- как? Они ведь и не подозревают о своей угнетающей  заурядности.  Почти  ни
одного красивого или яркого лица, почти ни одного порочного, и уж  вовсе  ни