не позабыть после!
   Вот, перетянувши сломленную, видно вихрем, порядочную  ветку  дерева,
навалил он ее на ту могилку, где горела свечка, и пошел по дорожке.  Мо-
лодой дубовый лес стал редеть; мелькнул плетень. "Ну, так! не говорил ли
я, - подумал дед, - что это попова левада? Вот и плетень его!  теперь  и
версты нет до баштана".
   Поздненько, однако ж, пришел он домой и галушек не захотел есть. Раз-
будивши брата Остапа, спросил только, давно ли уехали чумаки,  и  завер-
нулся в тулуп. И когда тот начал было спрашивать:
   - А куда тебя, дед, черти дели сегодня?
   - Не спрашивай, - сказал он, завертываясь еще крепче, - не спрашивай,
Остап; не то поседеешь! - И захрапел так, что воробьи, которые забрались
было на баштан, поподымались с перепугу на воздух. Но  где  уж  там  ему
спалось! Нечего сказать, хитрая была бестия, дай боже ему  царствие  не-
бесное! - умел отделаться всегда. Иной раз такую запоет песню, что  губы
станешь кусать.
   На другой день, чуть только стало смеркаться в поле, дед надел  свит-
ку, подпоясался, взял под мышку заступ и лопату, надел на голову  шапку,
выпил кухоль сировцу, утер губы полою и пошел прямо  к  попову  огороду.
Вот минул и плетень, и низенький дубовый лес. Промеж деревьев вьется до-
рожка и выходит в поле. Кажись, та  самая.  Вышел  и  на  поле  -  место
точь-в-точь вчерашнее: вон и голубятня торчит; но гумна не видно.  "Нет,
это не то место. То, стало быть, подалее;  нужно,  видно,  поворотить  к
гумну!" Поворотил назад, стал идти другою дорогою - гумно видно, а голу-
бятни нет! Опять поворотил поближе к голубятне - гумно спряталось. В по-
ле, как нарочно, стал накрапывать дождик. Побежал снова к гумну -  голу-
бятня пропала; к голубятне - гумно пропало.
   - А чтоб ты, проклятый сатана, не дождал детей своих видеть!
   А дождь пустился, как будто из ведра.
   Вот, скинувши новые сапоги и обернувши в хустку, чтобы  не  покороби-
лись от дождя, задал он такого бегуна, как будто панский иноходец.  Влез
в курень, промокши насквозь, накрылся тулупом и принялся ворчать  что-то
сквозь зубы и приголубливать черта такими словами, какие я еще отроду не
слыхивал. Признаюсь, я бы, верно, покраснел, если бы случилось это среди
дня.
   На другой день проснулся, смотрю: уже дед ходит по баштану как  ни  в
чем не бывало и прикрывает лопухом арбузы.  За  обедом  опять  старичина
разговорился, стал пугать меньшего брата, что он  обменяет  его  на  кур
вместо арбуза; а пообедавши, сделал сам из дерева пищик и начал  на  нем
играть; и дал нам забавляться дыню, свернувшуюся в три погибели,  словно
змею, которую называл он турецкою. Теперь таких дынь я нигде и не  виды-
вал. Правда семена ему что-то издалека достались.
   Ввечеру, уже повечерявши, дед пошел с заступом прокопать новую грядку
для поздних тыкв. Стал проходить мимо того заколдованного места, не  вы-
терпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: "Проклятое место!" - взошел  на
середину, где не вытанцывалось позавчера, и ударил в  сердцах  заступом.
Глядь, вокруг него опять то же самое поле: с одной стороны торчит  голу-
бятня, а с другой гумно. "Ну, хорошо, что догадался взять с  собою  зас-
туп. Вон и дорожка! вон и могилка стоит! вон и ветка  повалена!  вон-вон
горит и свечка! Как бы только не ошибиться".