нал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился
по утихавшим улицам.
- О чем загорюнился, Грицько? - вскричал высокий загоревший цыган,
ударив по плечу нашего парубка. - Что ж, отдавай волы за двадцать!
- Тебе бы всё волы да волы. Вашему племени все бы корысть только.
Поддеть да обмануть доброго человека.
- Тьфу, дьявол! да тебя не на шутку забрало. Уж не с досады ли, что
сам навязал себе невесту?
- Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и
навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга:
сказал, да и назад... Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все
это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули
на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый пе-
ревешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам...
- А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам
Параску?
В недоумении посмотрел на него Грицько. В смуглых чертах цыгана было
что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек,
взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе ки-
пят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле -
виселица. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот,
вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь,
глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов -
все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя
костюма, какой именно был тогда на нем. Этот темно-коричневый кафтан,
прикосновение к которому, казалось, превратило бы его в пыль; длинные,
валившиеся по плечам охлопьями черные волосы; башмаки, надетые на босые
загорелые ноги, - все это, казалось, приросло к нему и составляло его
природу.
- Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только! -
отвечал парубок, не сводя с него испытующих очей.
- За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! Вот те-
бе и синица в задаток!
- Ну, а если солжешь?
- Солгу - задаток твой!
- Ладно! Ну, давай же по рукам!
- Давай!
VI
От бiда, Роман iде, от тепер
як раз насадить менi бебехiв,
та й вам, пане Хомо, не без лиха
буде.
Из малоросс. комедии
- Сюда, Афанасий Иванович! Вот тут плетень пониже, поднимайте ногу,
да не бойтесь: дурень мой отправился на всю ночь с кумом под возы, чтоб
москали на случай не подцепили чего.
Так грозная сожительница Черевика ласково ободряла трусливо лепивше-