улыбающиеся не тебе, - опять ты встречаешь в их зазеркалье, таком
глубоком, пожалуй, даже чересчур глубоком, что-то закрытое для
твоего понимания, явственно чувствуешь какую-то иную Марину
Сергеевну. Она здесь. И она далеко от тебя. Очень. Это заставляет
напрячься. Хотя тепло постели, казалось бы, должно лишь, усыпляя,
баюкать.
- Мариночка, эта непосредственность в тебе... так мила!.. Я
это назвал наивом, прости, потому что, когда я это замечаю в себе,
я именно так и называю: и без того трудновато, и без того
издёрган, а тут ещё это сопереживание!.. И рад бы освободиться, но
попробуй, если оно у тебя в натуре...
Каскад слов. Она уже не улетает, она ближе, ближе. Ну,
уловляй же!
- Ро... родная, да?.. Скажи мне самое-самое... из сердца!
- Это нужно тебе?
Молча, ласково провести ладонью по её щеке, шее, груди.
- Я расскажу сказку.
Благодарно прижаться губами к её предплечью: что ж, он готов
и к сказке.
- Жил-был кузнец, молодой, сильный. Однажды в лунную ночь к
его кузнице подскакала юная всадница, потребовала подковать её
лошадь. Кузнец восхитился девой и принялся умолять, чтобы стала
его возлюбленной. "Я - дочь Богини Луны, - заявила та, - и если
снизойду до тебя, ты понесёшь наказание!" Кузнец вскричал: "Если
меня не ждут смерть или телесные муки, я согласен!"
Наездница снизошла...
Когда потом она вскочила на коня, молодец спросил, явится ли
она к нему ещё? "Жди!" - крикнула дева и ускакала.
А поутру случилось... Кузнец взял клещами подкову, и вдруг та
сделалась идеально круглой. Столь круглой, что не пришлась по
копыту.
С той поры так делалось всегда. У него перестали ковать
лошадей. Он начал голодать, как вновь прискакала всадница. Кузнец
страстно обнял её.
"Тебе нравятся мои подковы? - спросила она. - Ты счастлив
наказанием?" - Счастлив-то счастлив, - отвечал он, - да было бы
чем добывать пропитание". - "Ну, это просто! - улыбнулась дева. -
Один мой поцелуй - и тебе никогда не придётся думать о хлебе".
"Тогда люди скажут - я живу воровством..."
И был ему ответ:
"А я могу полюбить и вора!"
Едва не содрогнулся от озноба. В расслабленно-прибалдевшее
тело впились леденящие подковы. "Вора! - кричало в мозгу и
повторялось, повторялось. - Глумится! О, как глумится!"
Она рванулась от его судорожного вдоха: