сказал бы, выпить Педерсену не поднес, гнутым хером, говнометом и засцы-
хой не назвал бы. Педерсен бутылку не оттолкнул бы,  жвачку  в  снег  не
сплюнул бы, бога бы не призвал, а забрал бы мальчишку  и  отправился  бы
восвояси. Я хотел, чтоб Педерсен приехал поскорее. Чтобы забрал из кухни
холодное мокрое тело. А то в животе у меня было так, что и поесть сегод-
ня не надеялся. Я знал, что в каждом куске буду видеть мальчишку  Педер-
сенов, разделанного на столе.
   Ветер стих. Солнце горело на снегу. Я все равно озяб.  Домой  мне  не
хотелось, а холод заползал в меня, как заползал, наверно, в  него,  пока
он шел. Сперва, наверно, облег его, как холодная простыня, в особенности
- ноги, и он, наверно, шевелил пальцами в ботинках и хотелось переплести
ноги, как бывает, когда ложишься в холодную постель. А потом она  согре-
вается, простыни согреваются, и  тебе  становится  уютно,  и  засыпаешь.
Только когда мальчишка уснул возле наших яслей, это было не как в посте-
ли - тут простыни так и не согрелись, и он тоже так  и  не  согрелся.  И
сейчас был такой же холодный у нас на кухне, где свистел чайник  и  мама
собиралась печь, а я стоял возле яслей и топал по снегу. Надо было возв-
ращаться. Я смотрел туда, где была дорога, но  никого  не  видел.  Видел
только бестолочь полузаметенных следов, которые терялись в сугробе. Вок-
руг - ничего. Совсем ничего - ни дерева, ни палки, ни  камня,  раздетого
ветром, ни кустика, одетого снегом, - никакой приметы на месте, где сле-
ды появились из сугроба - словно кто-то вылез из-под земли.
   Я решил войти через парадную дверь, хотя следить в гостиной  запреща-
лось. Снег доходил мне до бедер, но я думал о том, как  мальчишка  лежит
на кухонном столе, среди теста, липкого от воды и виски, словно на кухне
вдруг наступила весна - а мы все это время не знали, что  он  тут,  -  и
растопила верх его могилы, открыла его нам, окоченелого и голого; и кому
же это придется везти его к Педерсенам и отдавать матери,  раздетого,  с
мукой на голом заду?
 
   2 
 
   Только спину. Зеленая клетчатая куртка. Черная вязаная шапка. Желтые 
перчатки. Ружье. 
   Большой Ханс повторял это снова и снова. Надеялся, что от  повторения
может перемениться смысл. Поглядит на меня,  покачает  головой  и  снова
повторяет.
   "Он загнал их в погреб, а я убежал".
   Ханс налил стакан. Он был заляпан мукой и виски.
   "Он ни разу ничего не сказал".
   Ханс поставил бутылку на стол, и дно ее неровно погрузилось в тесто -
бутылка наклонилась тяжело, точно дурная, -  повела  себя  как  все  ос-
тальное.
   Больше ничего, говорит, не видел, сказал  Ханс,  глядя  на  отпечаток
мальчишкиного зада в тесте. Только спину. Зеленая клетчатая куртка. Чер-
ная вязаная шапка. Желтые перчатки. Ружье.
   И все?
   Он молчал и молчал.
   И все.
   Он допил стакан и заглянул на дно.