Ему бы только виски было и чтобы щель в своей морде залить. Напиться как
свинья - больше ничего не надо. А на остальное ему плевать. На все. И на
мальчишку Педерсенов. Фермер херов. И на мальчишку его.
   Я возьму виски, сказала мама.
   Я бы Ханса туго завел. Я уж готов был отпрыгнуть, но когда мама  выз-
валась взять виски, он удивился не меньше меня и осел. Мать не подходила
к отцу, когда он отсыпался. Давно уже. Много лет. Утром, когда она  мыла
лицо, она первым делом видела шрам на подбородке, куда  угодила  подкова
его башмака, - и, может, видела, как он опять летит,  выпуская  на  лету
грязный носок. Ей это, наверно, не труднее  было  вспомнить,  чем  Хансу
вспомнить, как он бросился за топором, весь  заляпанный  папиным  кислым
желтым поносом.
   Нет, ты не ходи, сказал Большой Ханс.
   Пойду, раз виски нужно.
   Ханс покачал головой, но не стал ее останавливать - и я тоже. Если бы
остановили, пришлось бы идти одному из нас. Ханс еще тер мальчишку  сне-
гом... тер... тер.
   Принесу снегу, сказал я.
   Я взял ведро и лопату и отправился на крыльцо. Не знаю,  куда  ходила
мама. Я думал, она сходила наверх, и ожидал это  услышать.  Она  удивила
Ханса не меньше, чем меня, сказав, что сама сходит, а потом еще раз уди-
вила - вернувшись чуть не сразу: потому что, когда я принес снег, бутыл-
ка с тремя белыми перьями на наклейке была уже тут как тут и Ханс серди-
то держал ее за горлышко. Он подозрительно и осторожно шарил в ящике,  а
бутылку держал, как змею, на вытянутой руке. Он был ужасно  зол,  потому
что ожидал от матери чего-то решительного, даже героического... я  пони-
маю его... понимаю: иногда мы думали одинаково; а маме ничего такого и в
голову не приходило. С ней никак нельзя было отыграться. И это не то что
тебя надувают на ярмарке. Там они всегда норовят, и ты  этого  ждешь.  И
Ханс отдал маме что-то от себя, - в нас обоих это было, когда мы думали,
что она пойдет прямо к папе, - отдал  что-то  важное,  какое-то  хорошее
чувство; но она не знала, что мы ей его отдали, и  поэтому  вернуть  его
было не просто.
   Ханс наконец срезал фольгу и отвернул крышку. Он рассердился,  потому
что понять это можно было только так: мать нашла один из папиных  загаш-
ников. Нашла и не сказала ни слова, хотя мы с Большим Хансом искали  без
конца - искали всю зиму, искали каждую зиму с той весны, когда у нас по-
явился Большой Ханс и я заглянул в уборную и нашел первую заначку.  Пря-
тать папа был мастер. Он знал, что мы ищем, и веселился. А тут  -  мать.
Нашла она скорее всего случайно, но ничего не сказала, и  мы  не  знали,
давно ли это случилось, и сколько еще она нашла, ничего нам  не  сказав.
Папа-то догадается. Иногда казалось, что он не догадывался: либо так хо-
рошо спрячет, что сам найти не может, либо, не найдя где-то, думает, что
не прятал тут или спрятал, но уже выпил. А про эту он догадается, потому
что мы из нее отлили. Тут и дурак догадался бы, в чем дело. Если узнает,
что нашла мама, - тогда держись.  Он  гордился  своим  умением  прятать.
Больше ему нечем было гордиться. Перехитрить Ханса и меня - это была за-
дача. А мать он невысоко ставил. Вообще ни во что  не  ставил.  И  вдруг
окажется, что женщина нашла, - тогда держись.
   Ханс налил в стакан.