ненависти и любви, сомнения и надежды. Оставив жизнь позади, каждый здесь
ежедневно умирает у себя на глазах, но не каждый рождается вновь.
Сотни раз видел я здесь фильм о себе, тысячи его деталей. Попробую
рассказать о нем. Если же палач затянет петлю раньше, чем я закончу рассказ,
останутся миллионы людей, которые допишут счастливый конец.
ГЛАВА I. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА
Без пяти десять. Чудесный теплый весенний вечер 24 апреля 1942 года.
Я тороплюсь, насколько это возможно для почтенного, прихрамывающего
господина, которого я изображаю, - тороплюсь, чтобы поспеть к Елйнекам до
того, как запрут подъезд на ночь. Там ждет меня мой "адъютант" Мирек. Я
знаю, что на этот раз он не сообщит мне ничего важного, мне тоже нечего ему
сказать, но не прийти на условленное свидание - значит вызвать переполох, а
главное, мне не хочется доставлять напрасное беспокойство двум добрым душам,
хозяевам квартиры.
Мне радушно предлагают чашку чаю. Мирек давно пришел, а с ним и супруги
Фрид. Опять неосторожность.
- Товарищи, рад вас видеть, но не так, не всех сразу. Это прямая дорога
в тюрьму и на смерть. Или соблюдайте правила конспирации, или бросайте
работу, иначе вы подвергаете опасности себя и других. Поняли?
- Поняли.
- Что вы мне принесли?
- Майский номер "Руде право".
- Отлично. У тебя что, Мирек?
- Да ничего нового. Работа идет хорошо...
- Ладно. Все. Увидимся после Первого мая. Я дам знать. И до свиданья!
- Еще чашечку чаю?
- Нет, нет, пани Елинкова, нас здесь слишком много.
- Ну одну чашечку, прошу вас!
Из чашки с горячим чаем поднимается пар.
Кто-то звонит.
Сейчас, ночью? Кто бы это мог быть?
Гости не из терпеливых. Колотят в дверь:
- Откройте! Полиция!
- К окнам, скорее! Спасайтесь! У меня револьвер, я прикрою ваше
бегство.
Поздно! Под окнами гестаповцы, они целятся из револьверов в комнаты.
Через сорванную с петель входную дверь гестаповцы врываются в кухню, потом в
комнату. Один, два, три... девять человек. Они не видят меня, я стою в углу
за распахнутой дверью, у них за спиной. Могу отсюда стрелять
беспрепятственно. Но девять револьверов наведено на двух женщин и трех
безоружных мужчин. Если я выстрелю, погибнут прежде всего они. Если
застрелиться самому, они все равно станут жертвой поднявшейся стрельбы. Если
я не буду стрелять, они посидят полгода или год до восстания, которое их
освободит. Только Миреку и мне не спастись, нас будут мучить... От меня
ничего не добьются, а от Мирека? Человек, который сражался в Испании, два
года пробыл в концентрационном лагере во Франции и во время войны нелегально
пробрался оттуда в Прагу, - нет, такой не подведет. У меня две секунды на