с собой тяжелую трость.  Сестре это  не нравится. Елена  явно  играет в этом
тандеме  ведущую  роль,  и в ее  планы  (составной  частью  которых,  вполне
возможно,  является избавление от тела с помощью  оксида кальция) совсем  не
входит  стремительный  отъезд брата. Однако Невил чувствует, что не сможет с
собой совладать,  и ей остается только  смириться с неизбежным. Но подлинная
проблема состоит в том, что вера  Невила дала трещину, тогда как  Елена  все
еще фанатически  верит. Невилу не  нравится не только убийство  Друда,  но и
"все остальное":  кто знает,  в осуществление  каких еще планов  позволил он
себя  втянуть?  Именно поэтому  сестра обвиняет его в том,  что он  "странно
говорит", и  именно в  этом  кроется причина долгого сомневающегося взгляда,
которым она провожает его при расставании.

     -- Бедная я, бедная!
     Женщина   из  опиумного  притона  в  Шедуэлле,  известная  полиции  как
Матросская Салли, или Салли Курилка, почти ничем не отличается от женщины  в
романе. Когда  Диккенс  встретился с ней -- трясущейся, истощенной, охрипшей
от  приступов   чудовищного  кашля,  --  на  вид  ей  можно  было  дать  лет
шестьдесят-семьдесят. На самом деле бедняжке всего двадцать шесть[60].

     [60] Некоторые невнимательные комментаторы и даже переводчики говорят о
"старухе  из  опиумного притона". Но  сам Диккенс ни  разу  не упоминает  ее
возраст и ни разу не называет "старухой". (Прим. авт.)

     -- Ох, легкие у меня плохие, совсем никуда у меня легкие,  -- причитает
она сквозь отчаянный кашель.
     Но  это вовсе не жалость к себе и не попытка завоевать сочувствие Друда
(или  сочувствие двух невидимых  сыщиков). Скорее  это  трезвая  самооценка,
суровая, но точная характеристика собственного состояния. В недолгие  минуты
просветления женщина словно фиксирует, до какой степени падения она дошла.
     В данную минуту ей нужно три шиллинга и шесть пенсов, чтобы купить себе
очередную порцию опиума.  Получит она  их от Друда  -- хорошо, не получит --
что ж, но она живет  так, как  ей хочется. Она вовсе не  попрошайничает,  не
клянчит  подаяние.  Она прямо говорит,  что  в  Лондоне  у  нее  собственное
"заведение",  которое  позволяет  ей  прокормиться, хотя времена  настали не
лучшие и дела идут все хуже.
     -- Плохо идет торговля!
     Даже  Баккет   вынужден   отдать   должное  этим   последним   остаткам
достоинства, этому упрямому стремлению к независимости. Сыщик наблюдает, как
женщина,  зажав  в  руке  свои  три шиллинга  и  шесть  пенсов,  удаляется в
направлении рассадника греха -- "Двухпенсовых номеров для проезжающих".
     А  тем  временем  Бэттл смотрит  вслед удаляющемуся  Друду (поскольку в
тринадцатой и четырнадцатой главах вечно  кто-то  удаляется  и всегда  вслед
удаляющемуся кто-то смотрит).
     -- Бедный юноша! Бедный юноша! -- повторяет он вместе с автором.
     --  Знаете,  он  действительно  неплохой малый,  жаль,  что  я  не могу
остаться и спасти его.
     -- Жаль, что мы не можем остаться  и посмотреть, кто же  его  убьет, --
цинично замечает Баккет, поворачиваясь к Каффу.
     Последний как раз присоединяется к своим коллегам.
     А вообще-то  сыщикам  пора  возвращаться в  зал  Диккенса, где все ждут