еще величественного сооружения останавливаются два человека и долго в
недоумении взирают на ископаемую конструкцию, опасливо выглядывая из-под
своих зонтов. Зонты разные -- один серый, другой черный. Оба чрезвычайно
респектабельны.
-- Не знаю, -- произносит наконец серый зонт, -- наверное, именно это
несоответствие меня больше всего и смущает. Все эти механические штуки,
вторгшиеся туда, где некогда...
Одинокий ядовито-желтый фургон, отставший от основного потока машин, в
панике проносится мимо, пытаясь нагнать собратьев, которые бросили его на
произвол судьбы. На несколько минут шум стихает, и в наступившей тишине
осиротевшая мостовая растерянно поблескивает мокрым асфальтом.
-- Но когда возникло это несоответствие, mon cher? -- В голосе черного
зонта слышится улыбка. -- Вы полагаете, что экипажи и фиакры семнадцатого
века выглядели бы здесь более уместно? Или омнибусы на конной тяге? Неужели
они в меньшей степени свидетельствовали бы об упадке?
-- Вы правы, мой друг. Все, что моложе колесницы, выглядит на этих
улицах дерзким пришельцем.
-- В том числе, разумеется, и наши зонты.
Два нетерпеливых автомобильчика отчаянно бросаются сквозь пелену дождя,
почти отпихивая друг друга и остервенело бранясь на визгливом наречии
клаксонов. Основная армада четырехколесных чудовищ продолжает раздраженно
реветь у светофора.
-- Простите, вы сказали -- колесницы? -- В разговор вступает третий
зонт, понуро бредущий мимо. -- Но гонки на колесницах здесь никогда не
проводились. Кроме того...
Мимо с оглушительным ревом, вздымая гигантские фонтаны брызг, каждая из
которых разбивается на мириады сверкающих пылинок, проносится очередной
табун обезумевших механических монстров.
-- ...кроме того, в этом городе... -- вновь пытается заговорить третий
зонт, но, сдавшись, замолкает.
Чудовищный шум постепенно слабеет до монотонного гула, а затем вновь
воцаряется тишина, и дождь мало-помалу восстанавливает утраченное было право
на звуковую независимость, все увереннее барабаня по зонтам.
-- Кроме того, если я верно помню то, что мы проходили на занятиях в
семинарии, в этом городе еще в 45 году до Рождества Христова был издан
закон, запрещающий движение транспорта в дневные часы. Исключение составляли
лишь пожарные колесницы и повозки мусорщиков.
-- Однако, -- говорит серый зонт, и в голосе его отчетливо сквозит
досада, -- разве кто-нибудь когда-нибудь придерживался этого замечательного
закона? Насколько я помню из школьного курса, еще Ювенал[1] жаловался на
чересчур оживленное движение...
[1] Римский поэт-сатирик (около 127 -- около 60 до н.э.). (Здесь и
далее, где не указано иначе, -- прим. перев. и ред.)
Тем временем черный зонт узнает новоприбывший третий зонт (изрядно
потрепанный да к тому же неописуемого цвета) и разражается бурными
приветствиями.
-- Как приятно встретиться с вами, mon chеr! А я и не знал, что вы тоже
здесь.