если  ему  хотелось  поесть горячего.  За  диваном, на котором все  еще спал
китаец, были сложены пустые бутылки с праздничными  золотыми наклейками. Еще
в  комнате был  одностворчатый  шкаф  "Шалом"  и  две железные  сохнутовские
кровати, еще очень хорошие. Детские вещи из шкафа полицейский бросил на пол,
а сам шкаф  "Шалом" стоял нараспашку,  и я старался в него даже не смотреть:
посреди всего  мушкетерского хлама, в центре шкафа, на  ворованных с веревок
синтетических кофточках задумчиво стоял огромный западногерманский микроскоп
с длинным беленьким тубусом. Полицейские его тоже видели. Его нельзя было не
увидеть.  Видимо, полицейские не  знали точно, что они  ищут, или  им еще не
приходилось в своей практике сталкиваться с кражами микроскопов.
     Я машинально ел маслины и думал, что с микроскопом нужно что-то делать.
Если  в  полицейском управлении  в  конце  концов  разберутся,  как выглядит
микроскоп, то мало  того,  что  Шнайдер снова  получит  свои полтора года, с
которых ему скостят треть за примерное  поведение, но еще и Аркадий Ионович,
который точно обещал, что бросит  пить и  станет  администратором гостиницы,
получит какой-нибудь условный срок, а все из-за того,  что я тут сижу, ем их
ворованные маслины и не могу принять мужское решение.
     Я осторожно завернул микроскоп  в  два махровых полотенца и выглянул из
квартиры на улицу. Около синагоги все еще  стояла большая толпа возбужденных
курдов,  которым жена  кукурузника  что-то громко  рассказывала. Я свернул в
противоположную сторону и пошел переулочками кружным путем до дома. Я крался
по самой стеночке, и меня, кажется, никто не заметил. Я решил спрятать его в
диван, где у меня лежало ватное одеяло, которое уже наполовину сожрали мыши.
Мне их  было  не переловить, потому  что  я  не  люблю кошек, а  в мышеловку
попадались только самые активные, а те,  которые не попадались, очень быстро
рожали новых, и они снова начинали грызть это одеяло.
     Но  когда я стал распеленывать  микроскоп, я вдруг со всей  хрустальной
ясностью понял,  что я  ошибся и забирать  его не следовало. Полицейские его
точно видели. Теперь, если они увидят его фотографию, то они его вспомнят. У
Аркадия Ионовича  есть  стопроцентное алиби: он  никак  не  мог  перепрятать
микроскоп, сидя у них в полиции. И взять его мог только я или спящий китаец,
которого они даже не заметили среди бутылок. Надо было нести его обратно.
     Я снова завернул микроскоп в полотенца и  понес  его обратно, но внести
его в квартиру Аркадия Ионовича было уже нельзя: еще внизу я услышал,  что в
его квартире кто-то громко разговаривает на иврите. Поздно.
     Оставалось его зарыть. Вокруг было  полно  таких домов, в которых можно
зарыть.  Эти  дома  скупает  городское  управление:  заброшенные  или  после
пожаров,  в  них  иногда  ночевал Шнайдер, когда у  Аркадия  Ионовича бывали
приличные  гости. Шнайдер хранил там  матрац,  который собственно и был  его
единственным достоянием, и я ему даже завидовал -- сам я обязательно начинаю
обрастать  вещами,  которые жалко выбросить. Еще у  него было  много мужских
заграничных паспортов, которые он прятал  в разные щели, я сам видел паспорт
на имя Ван-Дейка, но ими  совершенно нельзя было  пользоваться,  потому что,
когда  Шнайдер  предъявлял  паспорт  и  кредитную  карточку  в  любом,  даже
арабском, магазине, всем сразу же  становилось понятно, что это не Ван-Дейк.
Сам Шнайдер очень быстро  забывал, где у него хранятся паспорта. Я вообще не
видел  в  своей  жизни  второго  такого  человека, у которого  настолько  бы
отсутствовала  память.  Я нисколько не сомневался, что он уже начисто забыл,
куда он спрятал этот микроскоп.
     И вот  в  таком  заброшенном  дворе микроскоп  можно  было  спрятать  и