язык Шиллера.
  Мы ехали на запад от Лимассоля, через известный каждому школьнику город
Пафос, и вверх. Чуточку в небо. Но весь путь до Бл... Пафоса и весь путь
от Бл... Пафоса до монастыря Крисоровиатис, о котором не слышала даже
Танька, - это английские сады, это стриженые поля и пустынные площадки для
гольфа.
  Западный Кипр - это немного Англия. У меня нет слов описывать британские
колонии. Я Бл... становлюсь еще косноязычнее прежнего. Я - самоучка. Я не
учился на писателя. Площадки для гольфа - зелененькие, как молодые
крокодильчики, - это максимум, который я могу из себя выдавить. Я не знаю
русских слов. Я - червь. Я выезжаю только на сексуальных намеках. Когда
нужно на площадке для гольфа называть вещи своими именами, я пасую. Не в
смысле пасую. К черту эту площадку для гольфа! Какими причастиями
описывать губернаторскую карету и эту аллею из эвкалиптов?! Я, убей, не
знаю, чем занимаются в колониях. Читают "Обзервер" и спят с женой
французского посла?
  За такими мыслями я не заметил, как начало смеркаться. Нас сгрузили с
парохода в субботу, магазины уже закрылись, но Танька покопалась в сумках
и нашла детям по ломтику израильской жевательной резинки "Базука", и они
успокоились. Зажглись огни в деревенских кофейнях - от пронзительного
белого света вспыхнули крашеные голубые стены. Наше такси забиралось все
выше в горы. Дети заснули на руках, пожевав во сне кошерные мастики.
Наконец мы проехали последнюю деревню, занятую субботней суетой - хлопали
дверцы машин, кто-то громко смеялся, бабушка проехала на ослике. И все.
  Дальше немота. Я когда-нибудь потом напишу, как выбираются места для
монастырей, места, где кончается наша мирская суета, где стоит каменная
крепость с толстыми стенами, замерли кресты на решетках окон, и на фоне
чернильного неба грозно молчит силуэт монастырского колокола.
  Моя книга подходила к пристани: человек так устроен, что все его неудачи,
терзания и тернистое мыкание стираются в памяти, а вот такие моменты -
никогда. Только прикоснувшись к кельям, спокойным и суровым, к житью
иноков, лишенному нашей сладкой импульсивности и спешки, ощущаешь в себе
самом запущенную и совсем неразвитую духовность.
  "Неразвитую" - потому, что все-таки очень хотелось есть и, наряду с
мыслями высокими, у меня всегда прокрадываются пестрые и суетные мыслишки,
и я могу предательски подумать, что, судя по абсолютной тишине, все монахи
в трапезной, а еда монахов у меня с детства ассоциируется с жирным
каплуном - самцом неизвестной мне породы, но, точно, очень хорошим.
  Незаметно от стены отделился служитель, попросил наши паспорта и сказал,
что нас ждет настоятель. Я ущипнул Таньку за локоть. В глубине двора
светились два узких окна. В низком дверном проеме Танька чуть наклонила
голову, а я не просто склонил голову...
  Случались ли в вашей жизни моменты, когда вам искренне удавалось
справиться с гордыней? Пробил час моего ученичества. Я не просто склонил
голову - я себя смирил. Мне не стыдно признаться, что жизнь моя была
путаной и грешной. Мне стыдно признаться, что я до сих пор не вижу себе
выходов. Учитель, выведи меня из этого лабиринта! Не говорил ли и Он, что
блаженны нищие духом? Я ученик и нищий. Я хочу научиться отвечать любовью
на ненависть. И есть ли кроме этой науки, которую следует на этом свете
постичь? Все-таки я немного побаивался, я побаивался запаха старческой