заглянуло в комнату и приветливо коснулось бюстика Бетховена и черной
маркизетовой трубы церковного головного убора, стоящих на большом
черно-белом телевизоре. Рядом на полке, за развевающейся занавеской, была
еще вырезанная из дерева скульптурная группа 'Тайная вечеря" и картина
"Прогулка Христа в Гефсиманском саду". Перевернутый вверх ногами головной
убор сразу превращался в черный цилиндр, в которых чопорные кучера возят
туристов по улочкам старой Вены. Но если взять черный цилиндр чопорного
кучера, перевернуть его вверх ногами и поставить рядом с Бетховеном, то
это снова будет маркизетовой трубой священника, который читает газету!
  Христос на картине очень оживленно жестикулировал. У нас такая же картина
висела в номере гостиницы, и я провел многие часы, напряженно ее
разглядывая.
  Минут через пятнадцать за мной прибежал бойкий мальчишка, сын отца Майкла,
и повел меня за собой. Мне представлялась возможность сравнить жилье
францисканцев с жилищем ортодоксов, хоть это не совсем правильно, потому
что у католиков, скорее всего, квартира была казенной. Но мальчик поводил
меня несколько минут по переулочкам и отвел в небольшую столярную
мастерскую, где уже сидели отец Майкл и несколько других греков. Жена отца
Майкла сидела на табурете и вязала крючком салфетку. Сам отец Майкл все
время держал одну руку в кармане брюк под рясой, и было такое впечатление,
что он собирался что-то такое вытащить, я предполагал, что нюхательный
табак. Но отец Майкл извинился, обещал вернуться и так и ушел из
мастерской - с рукой в кармане. С остальными людьми мы немного поболтали
про жизнь в России и Израиле. Я не очень включаюсь в такие разговоры. У
меня есть набор идиотских сведений на нескольких языках, который я
машинально выкладываю: что врачебная зарплата равна половине пары джинс,
молоко есть по утрам, и в таком духе.
  Потом толстенькая жена отца Майкла отправилась по магазинам за
покупками, остальные заказчики, крякнув, разошлись, и со мной остался один
только столяр. В мастерской пахло как надо - сосновый запах пробил туман в
моем мозгу, с которым я с утра никак не мог справиться. Столяр крикнул в
дверь, чтобы мне принесли кофе. Он неплохо говорил по-немецки. Это ужасно
странно выглядит: греческий столяр, говорящий по-немецки. Немецкий язык -
это моя тайная мечта. Я его никогда не учил, и он мне кажется за семью
печатями. Я знаю только айн, цвай и шпрехен зи дойч.
  Столяр объяснил мне знаками, что мастерская маленькая, а доски громадные,
и нужно бы сделать полки вдоль стен, но какое-то немецкое слово ему эту
операцию мешало произвести.
  Отец Майкл что-то задерживался. Я вдруг подумал, что он просто забыл, что
я тут. То есть он помнит, что где-то меня оставил, но не может вспомнить
где. Я представил, как он мечется по Гераклиону, нюхает табак, силится и
не может вспомнить. Плотник, то есть столяр, начал нарезать доски для
полок. Я их путаю. Я в Канаде некоторое время выдавал себя за плотника:
мне удалось вступить даже в их профсоюз - в братство свободных плотников,
и мне платили кучу денег, но дольше недели нигде не держали. Давали в
пятницу чек, и я ехал в профсоюз брать новое направление. Они очень все
удивлялись, что в Союзе такие плотники. Я очень быстро могу всему
научиться, но они мне просто не давали времени научиться: я не успевал
опомниться, как меня уже выгоняли. Они говорили, что за четырнадцать
долларов в час не могут меня учить пользоваться электропилой.