неконкретном возрасте, твои ум и воображение успевают основательно
подсохнуть. И нужные слова, которыми ты хотел бы воспользоваться, не
оказываются на своем месте. И на поверхности мозга обычно флоатирует куцый
набор медицинских сведений, а части тела, которые я мог бы описать более
или менее ярко, оказываются подкожно-жировой клетчаткой или желчным
пузырем, печенью, спавшейся веной - краски, которыми очень трудно
описывать людей, особенно женщин. Любимых. А мне очень хотелось написать
настоящий цветной рассказ, чтобы не было многозначительного медицинского
налета, чтобы пышную арабскую лепешку не сравнивать с липомой и краски
были бы не бриллиантовой зеленью, не тинктурой Люголя, не раствором
Кастеллани, а были если не настоящие живые цвета неизощренного раннего
средневековья (с легкой блеклостью или стертостью, которой непонятно как
добиться, того средневековья, в котором в Европе было еще немного людей и
страшно много неба), но хотя бы было ярко-слащаво, брюллово и полно жизни.
Я даже не мог дикий виноград сравнить с черным янтарем - это совершенно
Танькина идея. Я в жизни не видел черного янтаря. Я видел янтарь с мухой.
Даже торговал таким янтарем где-то на эмигрантских базарах. Ну как можно в
каждый рассказ вставлять эту муху?


                                 N 681885

  Дикий виноград был похож на черный янтарь, он обвивал сухой
расколовшийся платан до самой верхушки так, что, чтобы подняться выше, мне
приходилось подвешивать корзину на сук, пробовать каждую ветку, с треском
обламывать подозрительные и только потом уже аккуратно переставлять
стоптанную кроссовку вместе со всей ногой. Как всегда, когда я наконец
дополз до верхушки и сумел основательно там расположиться, Танька громко
сказала "Ах!" и начала руками делать пассы. Все утро она мне пела, что на
стрельбище точно есть змеи, поэтому мне пришлось чертыхнуться, спустить
корзину вниз на веревке и самому вслед за ней слезать. И идти к Таньке на
помощь. Но Таньку уже спасли - один из самых преданных ее поклонников,
сорокалетний араб Фами, уже несся босой в самую гущу колючек и кактусов,
где вздыхала Танька, и что-то на ходу ей свирепо обещал. Я посмотрел на
Таньку средневековыми глазами: она была в высоких шерстяных гетрах
голубого цвета от змей и очень открытом полосатом купальнике на
веревочках. Собственно, в основном там были полосатые веревочки. К груди
она прижимала крупные янтарные грозди (брюлловские) и виновато мне
улыбалась. Грех не сжечь.
  Я подождал, пока ее спаситель важно прошествует мимо меня, напыщив оба два
торчащих уса, и даже не стал спрашивать Таньку, почему она сказала "Ах".
Интересно, принято ли у палестинских арабов воровать замужних женщин?
Все-таки это очень устаревший и варварский обычай.
  Меня раздражает, что я всегда оказываюсь прав. Не может быть на стрельбище
змей. Я хотел бы посмотреть на кретина, который станет свивать свое
змеиное гнездо на танковом стрельбище, где шесть дней в неделю, кроме
шабата, шла отчаянная пальба. И за виноградом можно было пробраться только
в субботу, да и то только утром. Про змей Таньке наболтал Амрам -
прораб-дорожник, он уверял, что там был виноградник его деда и он знает
это место, как волосы на своей голове. Я еще не встретил ни одного