Восток, конечно. Но я вообще устал от анекдотов. Когда на строительстве
олимпийского курорта в Канаде "формен" плотников по имени Блайер начал мне
рассказывать, как "пошли Пьер Трюдо и Картер поссать", я почувствовал, что
постарел сразу на несколько поколений. Я его слышал во втором классе: мы
шли в школу по таллинской узкоколейке, и Вовка Леенсон, который учился на
два класса старше меня, сообщил мне, что раз "пошли Пушкин и Лермонтов
поссать..." И хоть я теперь абсолютно точно знаю, что этого никогда не
могло быть, но на всю жизнь этот анекдот помешал мне воспринимать Пушкина
и Лермонтова отдельно. Если меня разбудить ночью и громко сказать "Пушкин"
- я сразу отвечаю "Лермонтов!"
В том же году началось совместное обучение, и в нашу школу пришли девочки,
и Вовка Леенсон про них тоже много чего порассказал такого, что я до сих
пор не могу опомниться, но все-таки ничто так не повлияло на мою жизнь,
как этот невероятный поход Пушкина с Лермонтовым.
  Я не могу слушать по ночам про Насреддина. Я сразу начинаю думать, что
лучше бы Салями оставили работать в Эйлате - он проболтался там неделю, но
туда привезли негров из Нигерии работать за одну еду. А Салями за еду не
согласился.
  - Пойдем спать, - сказала Танька, - очень спать хочется!
  С ее днем рождения вышел конфуз. Как-то получилось, что прямо за день до
этого кончились все деньги, оставалось три доллара мелочью. Я всегда
считаю на доллары, мне не переучиться. И я купил этого цыпленка, а на
последнюю мелочь в ряду старых вещей я купил ей немножко сломанные черные
очки, у которых выпадало одно пластмассовое стеклышко. Я надеялся, что от
этих очков у Таньки наконец пройдет глаз. Торговка сказала мне: "Ты -
парень рукастый, починишь!" За это я сразу сбил тридцать центов с доллара.
Очень попалась упорная кишиневская баба, но все-таки она мне их отдала.
  Танька приняла подарок с гримасой - она раньше имела привычку покупать
вещи в "Березке", за это ей сейчас приходится расплачиваться.
  У Таньки узкое лицо, а очки тоже с узкими стеклышками, но мужские. И
Танька сразу становится похожей на куклусклановку. Завтра я попробую ей
эти очки заклеить. Знаете, что написано на этих замечательных черных
очках, скрепленных канцелярской скрепкой? (Давид, принеси мамины очки,
только живо!) "Г. Симферополь. Ц. 2 р."

  Если израильские люди узнают, что я пишу книгу, то советы обычно делятся
на три сорта: часть людей говорит, что нужно сначала заработать денег, а
потом писать книги, а то все захотят писать книги и некому будет работать.
И с этим я совершенно согласен.
  Вторая часть говорит, что по утрам нужно работать на работе или в
больнице, а вечером или ночью, если уж так невмоготу, можно писать книги.
И с этим я тоже не могу не согласиться.
  Но вот третья, самая воинственная часть говорит, что то, что я вижу перед
собой на этом пляже, - это не Израиль. А есть еще другой Израиль, якобы
отличный от этого, на котором Танька по кустикам израильской бузины
развесила свое приданое. И вот тут я должен заметить, что по рисунку
радужки, по цвету ауры, если вы умеете ее видеть, по мочке уха, по
позвонку, по стопе, по любому отдельно взятому ногтю - можно рассказать
обо всех болезнях, которые точат целый организм.
  Я не говорю, что я вижу весь Израиль по ногтю. Я только защищаю принцип.